МАМEДОВ - СМEШАННАЯ ЭКОНОМИКА-1 4

разработанной в [ ММММ ].
4. Обобщение эконометрической модели.
Как отмечалось выше, наибольшим упрощением является использование функции предложения, зависимости объема производства от цены, тем более, что эта зависимость определяется не столько ценой продажи продукции, сколько издержками производства. В данном разделе рассматривается обобщение эконометрической модели фирмы, более или менее корректно переносимой на отрасль, с большим упрощением -- на экономику в целом.
В этой модели основой является использование эконометрических зависимостей спроса от цены и издержек производства от его объема, тиража. Однако вместо степенной зависимости спроса от тиража здесь используется обобщенная зависимость, предложенная в разделе 2.
Если не фиксировать вид этой зависимости (функции спроса) Q(P1), P1 = P(1 + q1 ), q1 - ставка налога на добавленную стоимость, но сохранить эконометрическую зависимость издержек от тиража:
Z = Z 0 + R ( a + b R- g1 ), 0 < g1 < 1,
то уравнение для оптимальной равновесной цены ("цены рынка"), дающей максимум прибыли, имеет вид:
P1 - [ a + b (1- g1 ) Q - g1 ] (1+q1 ) = - Q / Q? .
При использовании обобщенной зависимости спроса от цены, введенной выше, в разделе 2, это приводит для введенных там же безразмерных (масштабированных) переменных x и v ( P1 = P10 x, Q = Q0 v /E ) к системе уравнений:

x - a1 - b1 v -g 1 = x v /(v - ?1 )(?2 - v ) ,
v = (?1 x? + ? C)/ (x? + C).
Фигурирующие в этих уравнениях константы также определены в разделе 2. Разрешая каждое из этих уравнений относительно х, приходим к одному уравнению относительно v:
x = f1 (v) = (a1 + b1 v -g 1 )/ ? ( v ),
x = f2 (v) = [ C ( ?2 - v) / (v - ?1)]1/? ,
? ( v ) = 1 - v / ( ?2 - v) (v - ?1), ? = ?2 - ?1 ,
f1 (v) = f2 (v).
Неотрицательность х требует не только выполнения условий
?1 < v < ?2 ,
но и более жестких условий:
?1 < v1 < v < v2 < ?2 ,
где v1 , v2 - корни уравнения ?(v) = 0 или v = ( ?2 - v) (v - ?1).
Легко проверить, что эти корни - вещественные и действительно лежат в требуемом интервале, если
?22 - 2?2 (1 + ?1 ) + (1 - 2?1 ) ? 0 ,
то есть ?2 ? 1 + ?1 - ? D1 , D1 = ?1 (?1 + 4)
или ?2 ? 1 + ?1 + ? D1 .
Первое условие, как правило, не выполняется (оно отвечает очень малому увеличению максимальной потребности по сравнению с минимальной), а второе обычно выполняется. В частности, оно заведомо выполняется, если ?2 ? 2 + ?5 (так как ?1? 1).
При невыполнении этого условия рассматриваемое уравнение для v решений не имеет, прибыль убывает с ростом объема производства, и ее максимум отвечает минимальному объему производства и спроса.
Графики функций f1 (v) и f2 (v) при достаточно большом значении ?2 приведены на рис.9. Первая точка пересечения этих графиков отвечает максимуму прибыли и может быть рассчитана методом последовательных приближений.

Рис. 9.

5. Объединенная модель смешанной экономики.
Наконец, можно наметить модель, описывающую одновременно и рыночный, и нерыночный секторы экономики, более корректную, чем в разделе 3.
Пусть объемы производства ( и спроса) в секторах равны Q1 (P) и Q2 (P) = Qв - Q1 (P), а фискальный сбор государства в первом секторе равен W(P) и часть его ?W(P) передается в нерыночный сектор. Зависимость Q1 (P) может использоваться степенная, или обобщенная ("квазилогистическая"), а при малых изменениях цены - даже линейная (как линеаризация нелинейной). Издержки производства по секторам равны
Zi = Z0i + ai Qi + bi Qi g , i=1,2.
Система ограничений по потребности, бюджету и условиям безубыточности имеет вид:
Q1 (P) ? Q , P Q1 (P) ? B,
F1 (P) = ?1 (Q1 (P) ,P) = P Q1 (P) - Z1 (Q1 (P) ) - W ? 0,
F2 (P) = ?2 (Q2 (P) ,P) = P Q2 (P) - Z2 (Q2 (P) ) + ?W? 0.
В соответствии с этой системой ограничений требуется выбрать цену Р (и по ней - объемы производства по секторам), максимизирующую F1 (P) и удовлетворяющую некоторым дополнительным условиям, например, необходимый минимальный уровень рентабельности нерыночного сектора (с учетом дотаций или компенсаций издержек):
?2 = F2 (P) / Z2 (P) ? ?min ,
F1 (P) - max.

Построенная система моделей является упрощенной, сугубо предварительной, допускающей (и требующей) уточнения, дополнения и модификации, но она позволяет перейти от общих слов и рассуждений (крайне важных и определяющих общую концепцию, общий подход к анализу экономики) к некоторым количественным оценкам и вычислительным экспериментам. Разумеется, результаты таких оценок существенно зависят от входных параметров, но программы, реализующие эти модели, дают возможность их варьирования, анализа влияния отдельных параметров и оценки рассматриваемых стратегий развития экономики в целом или отдельных ее отраслей.

ЛЕКЦИЯ ВТОРАЯ

МОНЕТАРНЫЙ МЕХАНИЗМ
СМЕШАННОЙ ЭКОНОМИКИ

"...Чикагская традиция представляет собой не догму, застывшую ортодоксию, а именно способ смотреть на вещи. Это - теоретический метод, настаивающий на том, что деньги - имеют значение, что любая интерпретация краткосрочных сдвигов в экономической активности наверняка столкнется серьезными трудностями, если будет пренебрегать денежной стороной дела, если она не сможет объяснить, почему люди стремятся иметь при себе определенное количество денег"
Милтон ФРИДМЕН. Количественная теория
денег. (М.,1996, с.18-19.)

* * *
В экономической науке есть удивительная концепция, сила интереса к которой со стороны самих экономистов является полноправным критерием для суждения о реально достигнутой степени монетарности экономики данной страны. Называется эта концепция, разумеется, "монетаризм". И хотя о монетаризме написано много, тем не менее большинство наших сограждан и сегодня пугается, заслышав этот, как им внушили, "пароль наймитов МВФ".
Между тем с уходом с экономической арены золотомонетной денежной системы и заменой ее на символическую ("бумажноденежную") систему произошла настоящая "монетарная революция". Тотальная монетарность - такова суть современной экономики, независимо от того, нравится это какому-то экономисту или нет. В системе символических денег, когда денежный материал становится "рукотворным" (в отличие от "природной" поставки золотоденежного материала) экономист-теоретик может быть только "монетаристом". Отныне нельзя понять ни одного экономического процесса, не преобразовав его в "монетарное состояние".
Особо стоит вопрос о "российском монетаризме". Разумеется, по мере успехов российских рыночных реформ с этих двух слов будут сняты иронические кавычки; но в самом начале реформ, когда одинокая группа мужественных экономистов во главе с Егором Тимуровичем ГАЙДАРОМ искала в безбрежности производства хоть что-то экономическое, за что можно было бы уцепиться, начиная рыночный галс, когда эта группа - под улюлюканье большинства своих коллег - изнемогала в тщетных поисках экономической точки опоры, чтобы перевернуть мир административного производства, тогда о монетаризме можно было говорить, только пользуясь невежеством окружающих: ведь даже сегодня - спустя десять лет! - в стране все еще крайне слабы реальные инструменты для проведения монетарной политики. Пока неразвита трансакционная инфраструктура рынка, минимизирующая издержки на преобразование денежных сбережений во все виды неденежных сбережений (прежде всего - ценные бумаги), и наоборот; пока крайне узок сам диапазон неденежных сбережений29, - о каком реальном монетаризме может идти речь?
О полном уничтожении российской экономики свидетельствует, между прочим, именно приписываемый "злокозненным монетаристам" взрыв цен в 1992 году: поразившая обывателей высь, на которую взметнулись отпущенные на свободу цены, экономистам- профессионалам показывала иное - степень разрушения отечественной экономики, степень деэкономизации производства!
Любая концепция оптимизации экономики подобна "миксеру", - она должна отыскать как можно более локальный инструмент, целенаправленное маневрирование которым способно, однако, несмотря на его локальность, создать многократно умноженный макроэкономический эффект (или - "эффект мультипликации"). В концепции Дж.Кейнса, например, такой инструмент - фискальная политика: маневрируя размером налогов и трансфертов, пытаются раскрутить макроэкономические потоки ресурсов и товаров; в теории монетаризма этого добиваются, применяя иной инструмент - маневрируя денежной массой30 (правда, в рамках монетаризма "деньги" сведены к форме богатства, а не к средству обмена)31.
Следует прямо сказать: монетаризм - привилегия рыночно-зрелого общества, тогда как "рынки-подростки" довольствуются кейнсианством. Возможность проведения в России монетарной политики была бы объективным свидетельством необратимости в ней рыночной трансформации; увы, от этого свидетельства нас отделяют еще годы упорных рыночных реформ.
Объективный вектор развития экономической истории образует процесс становления эффективной экономики, - той, в которой минимальными совокупными затратами ресурсов максимизируют совокупный результат ("валовой национальный продукт" - ВНП). При этом величина прироста реального ВНП прямо зависит от величины прироста объема инвестиций:

Иными словами: чем больше инвестиций, тем больше будет - при прочих равных условиях - и размер ВНП. Отсюда очевидна постановка основной
проблемы экономической теории и практики - как сделать так, чтобы поток инвестиций постоянно прирастал?
Классическая политэкономия отвечала на этот вопрос довольно прямолинейно, а именно - поскольку инвестиции есть лишь перемещение накоплений (от сберегателей к инвесторам), то необходимо, по ее мнению, создавать условия, при которых сберегателям было бы выгодно одалживать свои накопления инвесторам, а инвесторам - было бы выгодно брать накопления сберегателей в долг под реальные инвестиции (в расчете на возврат возникающего долга из будущей прибыли, да и себе кое-что оставить). При этом очевидно, что чем выше процент, тем счастливее сберегатели-кредиторы (но несчастнее инвесторы-должники), и наоборот - чем ниже процент, тем счастливее инвесторы, но - соответственно - несчастнее кредиторы.
В этой ситуации "волшебным ключом" к обоюдному счастью сберегателей (кредиторов) и инвесторов (должников) становится уровень процента. Короче говоря, перед нами классическая "политико-экономическая" ситуация несовпадения интересов разных групп участников общественного производства, поскольку прирост прибыли у одних возникает за счет ее убыли у других. Возможно ли примирение сберегателей и инвесторов во имя процветания экономики (а это процветание - не забудем - состоит в постоянном приросте величины реального ВНП)?
Да, отвечали классики, возможно, и название этому счастью - "равновесный процент" (эвфемизм "классического рынка" в сберегательно-инвестиционной сфере). Тот, кто знаком с принципиальной моделью классического рынка, легко представит методику абстрактного нахождения равновесного процента: если по оси абсцисс обозначить возможные величины сбережений и инвестиций, а по оси ординат - возможную динамику уровня процента, то незамысловатая логика поведения сберегателей или инвесторов будет изображена на графике двумя соответствующими кривыми - "сбережений" (с отрицательным наклоном) и "инвестиций" (с положительным наклоном).
Далее экономист-классик торжествующе и надолго вперяет взор в пересечение названных кривых, из чего следует, что он нашел-таки искомую "точку опоры" механизма инвестируемого сберегателями прироста реального ВНП. Действительно, точка равновесия показывает уровень "компромиссного" процента, ниже которого сберегателю глупо одалживать свои сбережения инвестору, а выше которого - не менее глупо становиться инвестором-должником.

II
Описанная выше классическая концепция подкупает своей упрощенностью, так как сводит все дело только к тому, чтобы помочь сберегателям передать свои сбережения инвесторам.
Монетаризм гораздо сложнее, диалектичнее (если так можно выразиться) классической трактовки механизма инвестирования, ибо он построен на ином, более сложном основании. Классическая теория "инвестированной эффективности" - это реализация простого требования: создавать условия, способствующие ускоренному перемещению источников экономического роста от одной группы (сберегателей) к другой (инвесторам). Монетаризм же имеет принципиально иное основание - он изначально исходит из объективно существующего в условиях рыночной экономики противоречия, противопоставления, конкуренции двух форм сбережения - "денежной" (налично-купюрной) и "неденежной" (ликвидно-активной). Объективно возникающая конкуренция этих двух форм сбережений вынуждает сберегателей одалживать или не одалживать - в зависимости от экономической конъюнктуры - свои сбережения инвесторам32.
Иными словами, монетаризм устроен более сложно: он реализует принцип опосредованного, косвенного регулирования экономического роста через противопоставление одного рыночного института другому: динамика совокупных инвестиций регулируется посредством динамики объема денежной массы! Это значит, что объем инвестиций и объем денежных сбережений находится в обратной зависимости: хотите увеличить инвестиции? Уменьшайте объем денежных сбережений! Хотите уменьшить инвестиции (а такая потребность может возникнуть при "перегреве" экономики)? Увеличивайте объем денежной массы!
Разумеется, такая форма косвенного регулирования объема инвестирования предъявляет особые, повышенные требования к экономике страны в целом - и к ее рыночной инфраструктуре, и к деятельности центрального банка, и к государственному аппарату. Может, в такой повышенной требовательности и состоит разгадка ненависти к монетаризму отечественного чиновничества?
Другими словами, монетаризм в своем исходном пункте может быть изложен тремя "сущностными" тезисами:
1) сбережением является не только инвестирование, но и само сохранение части денежного дохода в налично-денежной форме: это - то же сбережение, равноправное с инвестированием и конкурирующее с ним;
2) отсюда следует, что целью сберегателя вовсе не сводится только к обязательной передаче инвестору "непотребленной" (не использованной на нужды потребления) части денежного дохода - как это предполагали "классики", на самом деле ситуация иная: сберегатель выбирает, что выгоднее - передать деньги инвестору на цели накопление или самому выступить в роли "накопителя", то есть устроить "самонакопление"33;
3) в результате успех инвестирования переносится из сферы отношений между сберегателями и инвесторами, в сферу поведения самого сберегателя, выбирающего между двумя формами сбережения - прямого денежного сбережения и непрямого, косвенного, неденежного сбережения.
Прикладной аспект данного рассуждения монетаристов состоит в следующем выводе: необходимо, чтобы сбережения в налично-денежной форме были невыгоднее сбережений в инвестированной форме (в виде ценных бумаг).
Эти рассуждения позволяют удлинить изображенную выше зависимость, добавив звено, общее и для классиков, и для кейнсианцев, и для монетаристов:

Уровень процента - вот от чего зависит объем инвестиций (и далее - величина ВНП): в этом сходятся все экономисты! Однако объединяющий экономистов пункт их же и разъединяет, когда речь идет о выборе наиболее эффективного инструмента регулирования самого уровня процента: классики усматривали такой инструмент в механизме рыночного самодвижения, кейнсианцы - в фискальном мультипликаторе, монетаристы находят его в маневрировании параметров денежной массы.
Таким образом, уровень процента в классической концепции трактовался как спонтанный результат рынка, вырастал из стихийной игры спроса и предложения на особом рынке сбережений-инвестиций34 и не нуждался в направляющей руке государства.
Кейнсианцы - как приверженцы социально-регулируемого рынка - не испугались своей (противоречащей классическим догмам) "вмешательской" позиции: они желали регулировать уровень процента, но это регулирование приобретало у них грубый, вульгарный, непосредственный характер. Действительно, кейнсианский взгляд на проблему роста ВНП представлен следующими, внешне непротиворечивыми тезисами.
1. Уровень "инвестиционного" процента находится в обратной зависимости от объема сбережений, и это понятно - чем больше сбережений на рынке капиталов, тем они дешевле по своей "процентной" цене.
2. Как же сделать, чтобы сбережений было больше? У государства для этого есть только один мощный рычаг - это изменение тяжести налогового бремени на сберегателей: освобожденная от налогового изъятия часть дохода при прочих равных переходит в статус сбережений, и далее - в долгожданные производством инвестиции.
3. Теперь все внимание оправданно переносится на налоги (более широко - на бюджет), появляются идеи "циклического" бюджета, "эффективного спроса", "бюджетного мультипликатора", и проч. Таким образом, заботясь об инвестициях и желанном для них низком уровне процента, кейнсианцы надеются достичь этого исподволь - через регулирование бюджета (прежде всего - его налоговой части). Несомненно, что здесь имеется некоторый отход от прямолинейности классиков. Тем не менее сразу обнаруживается "ахиллесова пята" кейнсианской концепции в целом: рыночный феномен - уровень процента как равновесную цену, стихийно устанавливаемую на рынке капиталов, - пытаются регулировать нерыночным способом, размахивая "фискальной дубинкой".
Изложенное позволяет представить уровень процента своеобразным пунктом "концептуальной развилки":

Итак, три самые известные в истории экономической мысли концепции по-разному отвечают на "основной вопрос" экономики: как обеспечить рост реального ВНП за счет инвестируемых сбережений?
В отличие от классиков, кейнсианцы и монетаристы ищут инструменты активного воздействия на поведение сберегателей и инвесторов в смежных, сопредельных с рынком капиталов, сферах: в бюджетной - кейнсианцы, в денежной - монетаристы.
Согласно монетаристскому подходу, "процент" не самостоятелен - тот или иной его уровень объективно, по природе и происхождению, задан ценностью денег (и тем поставлен в зависимость от ценности денег, причем в зависимость - сразу скажем - обратную, как это и подсказывает здравый смысл). Действительно, - чем выше в глазах сберегателя ценность денег, тем слабее (т.е. непривлекательнее) процент, и наоборот: чем ниже ценность денег, тем привлекательнее процент как форма доходоприносящего сбережения по сравнению со сбережением самих денежных знаков35.
Рассуждения на эту тему обнаруживают удачно построенную логику монетаризма. Во всяком случае, трудно отрицать, что финансовое накопление возможно только двумя способами - или в форме денежного сбережения (т.е. в форме сбережения самих денежных знаков; на это крайне важно обратить внимание, а именно - на то, что в концепции монетаризма ключевое для него понятие "деньги" обозначает только сберегаемую часть денег, а вовсе не все деньги, не всю денежную массу, которая находится в обращении), или в форме неденежного сбережения (которое в экономической литературе и получило название "процент" - синоним связанных высоколиквидных доходоприносящих активов).
Не менее важно и то обстоятельство, что названные две формы сбережений - "денежные" и "неденежные" - не мирно сосуществующие, не дополняющие друг друга, а взаимоисключающие ("альтернативные") формы. Это взаимоисключение происходит по двум аспектам:

Альтернативность первого аспекта очевидна: одно дело иметь в кармане абсолютно ликвидный актив в виде денежных знаков, которые - наряду с функций оплаты товаров и услуг - "по совместительству" выполняют также функцию сбережения (всецело завися в этом от вектора динамики цен, т.е. от того, что на дворе - инфляция или дефляция), но другое - иметь в кармане "высоколиквидные активы" (в виде акций и облигаций), способные выполнять только одну узкоспециальную функцию - "инвестированного сбережения".
Еще более значима вторая альтернатива. Дело в том, что денежные сбережения представляют особую часть денежного массива - деньги, которые в период их сбережения по-существу таковыми не являющимися. Они, конечно, могут по "форме" казаться деньгами, но в реальности выведены из процессов сферы денежного обращения и в действительном экономическом кругообороте участия не принимают. Таким образом, денежные сбережения есть прямой вычет из инвестиций - как той части сберегаемых денег, которая "застряла" в положении неинвестируемых сбережений, не переходит от сберегателей к инвесторам, представляя "законсервированную" часть дохода. В отличие от этого деньги, потраченные на приобретение высоколиквидных активов, продолжают свой кругооборот, реально обслуживая перемещение производительного капитала. Доход от неденежного сбережения называется "процент", и это справедливо: ведь большинство сберегателей в глаза не видит инвесторов, - тех, кому они одалживают свои сбережения. Эту посредническую миссию между сберегателем и инвестором берут на себя различного рода инфраструктурные финансовые институты.
Сказанным объясняется то обстоятельство, что в экономической теории альтернативное противостояние денежных и неденежных форм сбережений в категориальном аспекте выразилось в противопоставлении "денег" и "процента"36. Поскольку же стремление к созданию денежных сбережений зависит от ценности денег, то цепочка удлиняется:

- стрелка обратной зависимости;

- стрелка прямой зависимости.

Теперь у нас достаточно материала для того, чтобы сформулировать суть монетаризма как научной концепции: изменение ценности денег способно влиять на величину процента таким образом, что он будет стимулировать трансформацию сбережений в инвестиции, а это обеспечит устойчивый рост реального валового национального продукта. Если этому определению придать императивное звучание, то мы получим характеристику монетарной политики.

III.
Таким образом, монетаристов ценность денег интересует так же мало, как кейнсианцев - размер налогов: в центре внимания и первых, и вторых - уровень процента; другое дело, что "ключик к сердцу" процента находится, по мнению кейнсианцев, в фискальных играх, а по мнению монетаристов - в играх с количеством денег.
Общая экономическая основа правомерности возникновения монетаризма как научной теории (объединяющая его меркантилизмом!) заключается в очевидном объективном факте: ценность денег - параметр непостоянный. Но если в эпоху меркантилизма и даже классического капитализма динамика ценности денег зависела от количества товаров (но никак не от количества денег), то в эпоху символических денег их ценность стала зависеть преимущественно от количества самих денег (но не от количества товаров). Тот, кто соглашается с этим фактом, и есть монетарист.
Динамика ценности денег, определяемая количеством товаров, свойственна только реальным деньгам, ибо возникающий избыток золотых денег оседает в виде обыкновенного неденежного товара, имя которому - "золото". Другими словами, избытка золотых денег в обществе не бывает: излишняя "денежность" золотомонетной массы всегда уравновешивается недостаточностью ее "золотистости".
Действительно, золотые деньги по самой своей вещественной природе принадлежали к миру товаров, выступая "всего лишь" как особый товар только потому, что умудрялись одновременно выполнять и обыкновенную функцию обыкновенного товара (пусть даже в роли этого товара выступало золото), и необыкновенную функцию необыкновенного товара - денег. Поэтому золотых денег не могло быть больше, чем это было необходимо для купли-продажи: излишняя часть золотомонетного массива переходила в золототоварное состояние, т.е. золото, излишнее как деньги, присоединялось к золоту как товару, разделяя в дальнейшем его товарную судьбу.
Символические же деньги - монофункциональны (в отличие от золотых денег, которым, как мы только что видели, присуща многофункциональность); другими словами, они могут быть только и только деньгами, и больше ничем - они не могут превратиться в товар (как это легко делали золотые деньги, сбрасывая с себя монетную форму и воплощаясь в разные дорогие товары, прежде всего - ювелирные), они не обладают собственной натуральной ценностью; словом, бумажные деньги - это абсолютные деньги, больше ни на что не пригодные!
Кстати, это и объясняет "символичность" абсолютных денег: для того, чтобы стать абсолютными деньгами, им надо было избавиться от стеснявшей их движения и сущность золотой оболочки, и, только лишившись товарности, приобретя совершенно иллюзорную, виртуальную, вневещественную ценность, деньги смогли вырваться из мира овеществленных товаров, смогли альтернативно противопоставить себя всем товарам, включая теперь и золото37.
Схематизация изложенного продлевает цепочку далее:

Может показаться, что монетаризм - весьма простая для реализации теория: изменять количество денег - вроде бы нет ничего проще, тем более, что в общественном сознании продолжает удерживаться предрассудок, будто деньги ( денежные знаки) монопольно производит только государство. Отсюда вершиной невежественной версии монетаризма является поразительное по своей наивности представление о том, что ключом к счастью экономики становится печатный станок, расположенный на фабрике "Гознак".
"Экономика печатного станка" - такое понимание монетаризма стремится навязать лукавый антимонетарист, которое он же затем доблестно разоблачает. Между тем работники госбюджетного сектора, месяцами не получая зарплаты (т .е. денежных знаков), еще более уверяются в кознях монетаристов, не желающих - в угоду своей теории - печатать необходимое простым людям количество денежных знаков и, стало быть, через опустошение кармана простых людей наполняющих бюджетный карман государства. Не случайно все левые силы внутри и вне нашей Думы объединились вокруг одного лозунга - "Денег! Побольше напечатайте денег!"
Как это знакомо! Деньги - взамен товаров, назначенная цена - вместо созданной стоимости, приятные ценники - как спасение от реальных цен, - такова принципиальная позиция левых, всегда мечтавших получить большой урожай, ничего не сея. Конечно, деньги легче печатать, чем создавать реальные товары. Поэтому борьба с "монетаристами", - с теми, кто мужественно взял на себя задачу осуществления жестких законов экономики, объективно переросла в борьбу против выхода России из кризиса, против ее завтрашнего дня, против выстраданного ею перехода к рынку!
Это отклонение на политическую тему нам показалось оправданным потому, что только далеким от науки простакам кажется: уж в науке-то спор всегда идет вокруг поиска беспристрастной объективной истины. Как бы не так! В науке, в том числе и экономической, на протяжении всех столетий человеческой истории спор идет между сторонниками отжившего, выжившего, умирающего и защитниками нового, будущего, лучшего. Не составляет исключения и современная ситуация - отечественные экономисты жестко разбились на два лагеря: все непрофессионалы образуют, разумеется, лагерь антимонетаристов, и только немногие профессиональные экономисты, читавшие и Маркса, и Маршалла, понимают , что рынок, а значит и монетаризм, являются велением времени!
Все это означает, что (вновь удивив Запад!) монетаризм в нашей стране обрел не столько экономическое, сколько политическое звучание, выступив критерием разграничение "правых" и "левых" в среде наших экономистов-теоретиков.
Давно известно: примитивный диагноз порождает примитивный рецепт. В нашем случае примитивное понимание монетаризма переводит в статус фундаментальной категории таинственную "фабрику Гознака" (что, кстати, полностью соответствует обожествлению коммунистами роли государства во всем, в том числе и в экономике). Однако оставим воинствующее невежество, - лучше посмотрим, чем привлекает концепция монетаризма практиков и теоретиков цивилизованной рыночной экономики.

* * *
Деньги всегда представали обыденному сознанию в какой-то мистической туманности, и никакие разъяснения экономической науки с этим ничего поделать не могли. Однако предрассудки относительно денег распространены и в профессиональной среде экономистов, два из которых являются поистине роковыми.
Первое заблуждение касается природы современных денег, - мало кто из отечественных экономистов осознает, что в середине ХХ века произошла Великая Денежная Революция, изменившая облик и характер движения всей экономики: товарные деньги ("золотые") уступили место нетоварным ("символическим"), золото превратилось в обыкновенный товар, а бумажные деньги заняли место золотых. И надо понять весь драматизм этой революции, поскольку всю свою экономическую историю человечество прожило с металлическими деньгами. Переход к бумажным (символическим) деньгам занял целое столетие, а уж сколько времени потребуется для того, чтобы научиться жить в мире призрачных невещественных денег - этого не знает никто38.
Второе заблуждение связано с производителем, - большинство экономистов полагает, что в сфере "производства" денег единственным монополистом продолжает оставаться государство, тогда как уж давно основная часть денежной массы производится финансово-кредитной системой. Это означает, что и в сферу денежной эмиссии проникла конкуренция - между государством как общественным эмитентом и банком как частным эмитентом. Если бы государство действительно было бы эмитентом-монополистом, то оно легко бы регулировало объем денежной массы и монетаризм стал бы разновидностью фискального инструментария. Однако реальное положение дел изначально препятствует такой административной трансформации монетарной политики. В том-то и состоит сложность монетаризма, что он должен извне, опосредованно воздействовать на финансово-кредитную систему, побуждая ее к оптимальному поведению на рынке сбережений-инвестиций. Непостижимая "изощренность" монетаризма состоит в его подходе к символическим деньгам как "товару", тогда как антимонетаризм все тщится отыскать такой товар, который можно было бы выдать за деньги.

* * *
ИЗ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РОССИИ:
АЛЕКСАНДР I - ПЕРВЫЙ РУССКИЙ МОНЕТАРИСТ?

Экономическая история России полна таинственных совпадений - монетаризм, оказывается, был готов обосноваться у нас еще лет двести назад, в начале XIX в. К такому парадоксальному выводу поневоле придет каждый, кто сопоставит денежную политику тех и наших дней. Но ни тогда, ни сегодня (уже в конце XX века!) монетаризм так и не сумел прижиться на российской почве. А жаль ...
Бумажные деньги впервые (если не считать легендарные времена в Древнем Китае, где они, согласно китайским источникам, стали печататься в 812 г. н. э.) были выпущены в Швеции в 1661 г.; бумажно-денежную "эстафету" приняли Северо-Американские колонии Великобритании: в штате Массачусетс в 1690 г. были эмитированы первые в истории Западного полушария бумажные деньги [I].
Уже в "детском" возрасте бумажные деньги обнаружили свой "монетаристский" норов: обратную зависимость между количеством бумажно-денежных знаков и их покупательной способностью. Но как только бумажных денег выпустили больше, чем позволял производственный потенциал штата (общая эмиссия того исторического "массачусетского" выпуска достигла суммы в 2 млн ф. ст.), их курс немедленно упал в 10 раз!
Тем не менее чудо-деньги, для изготовления которых требовалось не золото, а разноцветная бумага, властям понравились: за Массачусетсом их начали выпускать и другие штаты - Пенсильвания, Южная Каролина, Северная Каролина.
Неуправляемый масштаб денежно-бумажной эмиссии в годы войны Американских колоний с Англией привел к тому, что, по словам Дж. Вашингтона, "воз денег" стоил меньше "воза провианта" [2].
К чести России, она в числе первых стран Европы проявила интерес к бумажным деньгам. Поэтому можно утверждать, что "российский монетаризм" весьма старинного происхождения.
Но что такое бумажные деньги? Какова логика истории их появления? И верно ли, что рано или поздно они обязательно бы появились?
Да, верно. А дело было так: коммерческие банки издавна выдавали своим клиентам - в удостоверение факта, срока и величины их вкладов - банковские расписки ("банк-ноты"). Эти банкноты, крепкие мощью выдавшего их банка (ибо после помещения золотых монет в банк именно он уже отвечал за их сохранность), обретали самостоятельную жизнь. Ведь за ними реально стояло обозначенное в них количество золота. А это значит что банкноты могли переходить по наследству, могли приниматься в оплату, ими могли| погашать долг и открывать кредит, так как все видели в банкноте не бумагу, а полномочного представителя определенной суммы настоящих денег. О весьма обширной сфере обращения банкнот в качестве денег даже в ту далекую "золотомонетную" эпоху можно судить хотя бы по такому забавному случаю. Князь Талейран, в ту пору - архиепископ, отслужив 14 июля 1970 г. (в первую годовщину взятия Бастилии) молебен среди толпы парижан, дважды вечером того же дня побывал в игорном доме и оба раза сорвал банк! Вспоминая эти лучшие минуты жизни, будущий министр иностранных дел Наполеона писал в мемуарах: "Я вернулся тогда к г-же Лаваль, чтобы показать ей золото и банковские билеты. Я был покрыт ими. Между прочим и шляпа моя была ими полна" [З]. Любой экономист скажет, что банковские билеты, достающиеся в виде игорного выигрыша, однозначно свидетельствуют о том, что они уже приобрели обезличенный статус бумажных денег.
Сила "частных" банкнот (здесь слово "частных" указывает на их частное происхождение - как ценных бумаг данного частного банка) заключалась в непосредственной зависимости от финансового положения их эмитента: банкноты крупного банка ценились выше, чем мелкого; растущего - выше, чем слабеющего; "околоправительственного" - выше, чем провинциального и т.д. Это значит, что банкноты разных банков, даже с обозначением одной и той же суммы металлических денег (равного номинала), ценились по-разному - по реальному положению данного банка.
Однако со временем "индивидуальность" реальной ценности банкнот разных банков стала их слабостью, ибо выяснить истинную ценность той или иной банкноты становилось все сложнее, особенно по мере развития системы финансовых посредников. Множественность курсов равных по номиналу банкнот препятствовала их применению в качестве бумажных представителей реальных денег. Ведь оказывалось, что в описываемой ситуации банкноты отражали не только колебание стоимости золота, но и превратности в общем-то второстепенного для денег фактора - финансовой судьбы того или иного банка-эмитента. Тем не менее этот второстепенный фактор становился определяющим в коммерческой жизни порожденной им банкноты.
Таким образом, чтобы превратиться в "деньги", т.е. всеобщее платежное средство, банкноты как раз и должны были избавиться от ограничивающей их всеобщность индивидуальности, стать равноценным по своей курсовой стоимости. Но приобрести единый курс банкноты могли бы, если бы все они были эмитированы одним и тем же банком.
Но и этого недостаточно: необходимо еще, чтобы курс такой единой банкноты не колебался, как бы ни изменялось состояние даже эмитировавшего ее единого банка, т.е. был бы фиксированным, постоянным. Такое постоянство способен обеспечить только принудительный курс. Это понятие обозначает безальтернативную для получателя и держателя банкноты ситуацию, когда он должен и обязан верить, что банкнота имеет только ту ценность, которая обозначена в ее номинале.
Конечно, таких безоглядно-доверчивых владельцев банкнот на свете практически не осталось, поэтому основную массу банкнотовладельцев принуждают верить, что выпущенная единым (всеобщим) банком банкнота действительно представляет ту реальную ценность, которая обозначена в ее номинале. А для этого эмитент должен обладать не только силой богатства, но и силой принуждения.
Но отсюда вытекает еще одно, невидимое поначалу следствие: если банкнота имеет принудительный (не отражающий реальность) курс, то рано или поздно она неизбежно станет неразменной, т.е. перестает обмениваться на соответствующее номиналу количество золота, ибо такой обмен был бы не выгоден эмитенту.
Действительно, принудительный курс вводится не от хорошей жизни, истинно ценную банкноту принудительно (т.е. искусственно) поддерживать не требуется, такая искусственная поддержка нужна только обесценивающейся банкноте. Например, на банкноте указан номинал - "сто рублей", но в золоте она стоит, предположим, 50 р. Однако благодаря принудительному курсу банкнота все время выдает себя за 100-рублевую золотую ценность. Что ж, опыт подобной "принудительности" имелся и раньше - в мире металлических денег именно принудительный курс определял ценность разменных монет, номинал которых превышал стоимость того кусочка металла (медь, никель или сплав), из которого она изготовлялась. Первоначально банкнота только присоединилась к множеству условных заменителей и представителей золотомонетных денег, и лишь потом так получилось, что разменные монеты стали представлять не "частичку" золотой монеты, а "частичку" банкноты. Другими словами, чем "позолоченее" становились бумажные деньги, тем "бумажнее" становилось золото. Не удивительно, что, вытеснив золото, бумажные деньги подчинили себе и его "бедных и дальних родственников" - разменные монеты.
Итак, мы видим, что банкноты частных банков - это только предвестники бумажных денег, ибо для того, чтобы они могли действительно стать таковыми, должны быть выполнены три условия: банкноты должны иметь общенациональный масштаб обращения, обладать принудительным курсом и быть неразменными. Этим трем условиям могут отвечать только банкноты государственного банка. Именно государственный статус банка-эмитента способен обеспечить выпускаемым банкнотам принудительность (охотников препираться с государством обычно не находится), общегосударственный масштаб обращения и доверие населения и иностранцев, несмотря на неразменность на золото этих государственных банкнот.
Каждая страна пришла к системе бумажных денег, за которыми, как теперь стало ясно, может стоять только Центральный банк данного государства.
Непростое решение о выпуске свободно размениваемый па серебро (основной денежный металл в России прошлого века) бумажных денег - ассигнаций - было принято еще в 1762 г. Петром III, однако прошло не менее семи лет, пока они вошли в реальный оборот (в 1769 г. при Екатерине II). При ней-то и было впервые начато ненавистное монетаристам всех стран и времен эмиссионное покрытие дефицита государственного бюджета (в виде дополнительного выпуска ассигнаций на величину превышения государственными расходами доходов). Обеспеченный таким "бумажным способом" баланс государственного бюджета как-то незаметно превратил - уже при жизни императрицы! - ассигнации в неразменные бумажные деньги. Это случилось потому, что, хотя Екатерина II обещала "святостью слова царского" не прибегать к выпускам ассигнаций на сумму свыше 100 млн. руб., их количество к 1796 г. (год кончины императрицы) превысило 150 млн. руб. Правительство попало в затруднительное положение, впервые вызванное чрезмерной эмиссией бумажных денег: надо было и сохранить размен ассигнаций на серебро (иначе от ассигнации будут отказываться) и попридержать серебро в казне. А ведь императрица клялась, что ассигнации не будут обесцениваться. Вот она, ценность клятв сильных мира сего...
Здесь, видимо, следует дать пояснение. Особенность всех "доассигнационных" (добумажно-денежных) дефицитов состояла в том, что они могли быть покрыты только дополнительным сбором реальной ценности. По этому поводу и возникали самые ожесточенные потасовки в мировой истории. Это позже, с появлением бумажных денег, правительство могло втихомолку допечатать дополнительные "деньги-бумажки" и тем закрыть дефицитную дыру, но в ту эпоху, когда деньгами было только золото, существовала единственная возможность для покрытия дефицита - найти "лишнее" золото.
Другими словами, в той "золотомонетной" ситуации превышение государственными расходами доходов могло быть преодолено или сокращением первых, или чрезмерными поборами с населения. Возникала ожесточенная борьба между государством и населением: если сильнее был государь, то народ становился беднее на величину дополнительных поборов, если же население приходило в ярость, то обычно плохо приходилось государю (достаточно вспомнить о печальной судьбе Карла I, Людовика XVI, да и нашего легендарного варяга князя Игоря).
Большую часть экономической истории человечество прожило в условиях господства металлических денег (к "денежному" металлу относилось преимущественно серебро, а с Нового времени им стало главным образом золото). Конечно, бюджетные дефицита случались также в "серебряные" и "золотые" времена, но механизм их покрытия государством в те времена был более, если так можно выразиться, "открыто-преступным": за счет уменьшения чистого веса монеты (ее золотого содержания). В уголовном кодексе это называется фальсификацией, или с учетом специфики монометаллической природы денег, фальшивомонетничеством.
Результат - неправедный способ увеличения количества денег приводил к инфляции. Этим грешили практически все венценосцы, а некоторые "доигрались" до того, что так и вошли в историю, например, во Франции - "Филипп IV - Фальшивомонетчик".
Появление бумажных денег породило более замаскированный, "скрыто-преступный" (а потому и более безопасный) способ эмиссионного покрытия казной бюджетного дефицита за счет выпуска необеспеченных золотым запасом банкнот. В этом случае подвох обнаружится только тогда, когда конвертация бумажных денег (т.е. когда их обмен на обещанное в номинальном обозначении банкноты количество золота) оказывалась невозможной. Воистину, приход символических (бумажных) денег спас жизнь многим президентам.
Однако по-настоящему радостные времена для чиновных любителей лжеэмиссии наступили с момента необратимого ухода золота из денежной сферы. Теперь уже поймать "эмиссионофилов" за "руку" (т.е. за печатный станок) практически невозможно, об их "успехах" можно судить только по ценникам в магазинах. Однако эти цены отражают влияние столь необозримого множества факторов, что вычленить влияние одного - эмиссионного - практически нереально. Поэтому-то в большинстве рыночно-развитых стран специальным законом вводится запрет на эмиссионное покрытие бюджетного дефицита (запрет, который всегда ненавистен левым силам, рассматривающим печатный станок как главное средство социалистического "производства")...
В 1805 г. Россия (в союзе с Австрией и Пруссией) вступила в открытое военное столкновение с наполеоновской Францией. Война немедленно отразилась на состоянии финансов: если в 1803 г. дефицит государственного бюджета равнялся 8 млн. руб., то в 1809 - уже 143 млн. руб., обнаружив 18-кратный рост!
Разумеется, недостаток реальных денег возмещался усиленным выпуском фиктивных: за 1805-1810 гг. ассигнаций было эмитировано на 320 млн. руб. Как же это похоже на предпринимаемые сегодня меры!
Особенность денежной системы России двухвековой давности состояла в том, что в ней одновременно обращались два денежных знака - "ассигнационный" и "серебряный" рубли (в терминах современной экономической теории - символические и полноценные деньги). Серебряный рубль, представляя реальную ценность, выполнял тогда функцию, которую сегодня у нас осуществляет доллар. И так же, как мы обнаруживаем реальный курс рубля посредством его отнесения к доллару, так в начале прошлого века судили о реальном курсе ассигнационного рубля по его отношению к серебряному.
Однако если и ассигнационный, и серебряный рубли были российского происхождения, то сегодня в образе реальных денег предстает "заморский" доллар (который, и это самое обидное, по существу - такая же бумага, как и рубль).
Прирост необеспеченных ассигнационных рублей вызвал обвал их "валютного" курса: если в 1805 г. ассигнационный рубль равнялся 73 копейкам серебром, то в конце 1810 г. он уже обменивался лишь на 19 серебряных копеек!
В этой ситуации император Александр I 2 февраля 1810г. издает манифест, в котором предусматриваются три главные меры: во-первых, "новый выпуск ассигнаций пресекается"; во-вторых, находящиеся в обращении ассигнации объявлялись государственным долгом, в-третьих, сокращаются государственные расходы. Все три меры - вполне монетаристского свойства!
Мера первая. В Журнале департамента государственной экономии сохранилась запись от 31 декабря 1811 г., которая сделала бы честь самому Милтону Фридману: "средство самое прямое возвратить ассигнациям первое (первоначальное - О.М.) их достоинство есть уменьшить их количество" [4]. Интересно, что практическое осуществление этой меры породило интригу, которая поразительно напоминала то, что произошло с правительством Гайдара.
Пружина интриги - так называемый лаг: экономические меры всегда дают эффект по прошествии определенного времени. И чем значительнее меры, тем продолжительнее временной лаг. Так вот, хотя названный манифест Александра I и объявлял о прекращении выпуска ассигнаций, однако текущая эмиссия была технически неизбежна, а с ней - и новое падение их курса. В соответствии с принципом лага ожидавшийся эффект от намеченных манифестом мероприятий был еще впереди. Но противники М.М. Сперанского (своего рода Е.Т. Гайдара тех дней) сразу же приписали падение курса ассигнаций его денежной политике. Зато когда обнаружился результат этой политики, он был с удовольствием присвоен недругами Сперанского. История часто бывает несправедлива: урожай обычно достается именно тем, кто мешал его сеять.
Мера вторая. Объявив ассигнации "государственным долгом", правительство обязалось тем самым восстановить их номинальную стоимость (т.е. привести реальный курс в соответствие с обозначенным на ассигнации номиналом). Практически речь шла о погашении (выкупе по номиналу) так называемых "лишних" ассигнаций (предполагалось, что это повысит и курс оставшихся в обращении ассигнаций).
Таким образом, ассигнации фактически превращались в "государственные облигации". Для правительства задолженность по этим "облигациям" равнялась разнице между их нарицательным достоинством и реальным "серебрянным" курсом. Иными словами, 19-копеечный (в серебре) ассигнационный рубль правительство обещало выкупить как 73-копеечный.
Может показаться невероятным, но капитал для погашения ассигнационной задолженности планировалось получить теми же монетаристскими способами, которые двести лет спустя пришлось применить для выхода из экономического кризиса социалистической экономики: приватизацией (продажей с публичных торгов в частную собственность государственного имущества) и мобилизацией сбережений (посредством внутреннего займа).
Однако эти разумные планы не реализовались по традиционной (в свете последующей двухсотлетней практики) причине - из-за чиновничьего беспредела:
отсутствия описей имений, их завышенной оценки, несвоевременности оплаты, бюрократической волокиты и т.п. Интересен и набор контрмер - ускорение и упрощение процедуры продажи, а также материальное стимулирование чиновников местных комиссий.
Вторая мера благородна, но практически недостижима: Вторая мера благородна, но практически недостижима: это все равно, что пообещать восстановить для современного российского рубля утраченную покупательную способность советского рубля 80-х гг. Увы, это зависит от экономики, а не от правительства - к сведению тех, кто сегодня бессовестно раздает популистские обещания.
Наконец, мера третья - сокращение уже заложенных в смету на 1810 г. государственных расходов на 20 (!) млн. руб. Все казенные доходы объявлялись принадлежащими Государственному казначейству, а их выдача допускалась только с согласия министра финансов. Крутые меры, на которые вряд ли способна пойти современная Государственная Дума.
Примечательная деталь: с 1811 г. все сделки должны были заключаться только в российской валюте, что означало изгнание иностранных денег из сферы внутреннего обращения. Не напоминает ли это борьбу за прекращение хождения доллара в экономике современной России?
Как водится, общество с трудом и недолго терпит реформаторов: М.М. Сперанский продержался около двух лет (он был смещен в начале 1812 г., когда только приступил к реализации своего "плана финансов"). Но плоды реформаторской деятельности Сперанского облегчили победу над Наполеоном.
...Как, казалось бы, далека от нас эпоха Александра I! И как, оказывается, она близка к нам. Однако удивляться тут нечему: два главных закона макроэкономики (исключайте необеспеченную эмиссию и сокращайте государственные расходы!) едины во всем "рыночном времени и пространстве".
Александр I недолго был монетаристом. А жаль...

ССЫЛКИ
1. Здесь и далее фактические данные приводятся по: Политическая экономия. Экономическая энциклопедия: В 4 томах. Т. 1. М., 1972; Русский рубль. Под ред. Н.П. Зимарина. М., 1994.
2. Цит. по: Политическая экономия. С. 413.
3. Цит. по: Е.Тарле. Талейран. М., 1992. С. 62.
4. Цит. по: Русский рубль. С. 21.

ЛЕКЦИЯ ТРЕТЬЯ

ФИСКАЛЬНЫЙ МЕХАНИЗМ
СМЕШАННОЙ ЭКОНОМИКИ

Макроэкономическая теория - это особый взгляд на регулирование экономики, при котором она предстает не "системой народного хозяйства" или "совокупностью отраслей", а огромным, гигантским рынком ("макрорынком")!
Только при таком - рыночном! - подходе к экономической системе её регулирование теоретически (ибо реальная экономика не ведает деления на "монетарность" или "фискальность") может быть сведено к попытке изменения величин совокупного спроса (на практике - "национального дохода") и совокупного предложения (на практике - "валового национального продукта").
Для этого правительство - единственный субъект макрорыночного регулирования - располагает всего двумя инструментами: фискальной и монетарной политикой. Главным из них была и остается фискальная политика - как самая доступная, контролируемая и предсказуемая по последствиям мера целенаправленного воздействия на экономику.
Фискальная политика есть совокупность административно-экономических методов регулирования макрорынка. Административный, обязательный, принудительный характер регулирующих мер, - вот в чем состоит принципиальное отличие фискальной политики от монетарной (ориентированной на косвенное воздействие).
Основные административно-экономические методы фискальной политики:
- целенаправленные изменения источников и величины налоговых поступлений в бюджет государства;
- маневрирование размерами социальных трансфертов (безвозмездных выплат из бюджета государства различным категориям населения: пенсии - пенсионерам, пособия - безработным и инвалидам, стипендии - учащимся);
- изменения в объеме и структуре государственных закупок (в форме субсидий, дотаций, субвенций).
Помимо основных, государство может использовать и вспомогательные методы, например, - льготное кредитование, предоставление государственных гарантий, реструктуризацию предоставленных им займов, и т.п.
Если внимательно присмотреться к основным методам фискальной политики, то становится понятным, что государство использует для регулирования макроэкономики фактически только два, доступных ему, способа: изменение в величине государственных доходов (маневрируя размером налоговых ставок и льгот) и изменение в величине государственных расходов (маневрируя размерами социальных трансфертов и государственных закупок).
Вот, собственно, два "весла", поочередно "загребая" которыми государство пытается выпрямить курс экономики, противостоя циклическим волнам. И нетрудно догадаться о сути его действий.
Если макроэкономическое равновесие нарушает ускоренный рост совокупного спроса (обгоняющий возможности совокупного предложения), то такой рост следует притормозить. Для этого необходимо увеличить государственные доходы (за счет роста налогов) и уменьшить государственные расходы (за счет сокращения социальных трансфертов). Подобные изменения прямо уменьшают совокупный спрос. И хотя правительству, всегда желающему хорошо выглядеть в глазах избирателей, такое уменьшение крайне неприятно, оно вынуждены идти на это, ибо в противном случае рыночная экономика займется "самолечением", т.е. прибегнет к саморегулированию посредством инфляции, а это ввергнет в хаос уже не только "макрорынок", но и всю макроэкономику, ибо ударит не только по населению (которое правительство рассматривает преимущественно как электорат), но и по производителям.
Одновременно необходимо "подстегнуть" и другую, отстающую в данной ситуации, сторону макрорынка - совокупное предложение. Для этого необходимо увеличить объем государственных закупок, что обеспечит прирост совокупного предложения.
Фискальной политике присущи три фундаментальные проблемы, во многом ослабляющие её эффективность.
Фискальная политика - это временной процесс, включающий три
обязательных этапа: а) осознание изменения макроэкономической ситуации и
разработка новой фискальной политики; б) ее осуществление; в) оценка
последствий и эффективности проведения новой фискальной политики.
Временная протяженность фискального процесса порождает "эффект лага", - временной "разрыв" между исходным и конечным пунктами этого процесса (см. схему 1).

Схема 1. Временная протяженность фискального процесса.

В экономической теории временной промежуток между первым и вторым этапом называется "внешний лаг" (ибо это "внешняя" для фискальной политики ситуация), а между вторым и третьим - "внутренний лаг" (ибо это изменение в рамках самой фискальной политики).
Продолжительность внешнего лага зависит от множества факторов, в т.ч. и состояния экономической теории, тогда как внутреннего - от степени операциональности фискальной политики. Отсюда общее правило: чем продолжительнее внешний лаг, тем короче должен быть внутренний.
Что касается второго этапа - реального изменения фискальной политики, - то он зависит от соотношения "внеэкономических" факторов (социального и политического), способствующих или препятствующих такому изменению.
Наконец, очень важно располагать системой адекватных и сопоставимых показателей, позволяющих объективно фиксировать происходящие изменения.
Таким образом, временной параметр фискальной политики (длительность ее осуществления) способен её существенно ослабить или деформировать.
Второй методологической проблемой следует считать дискуссионность концептуальной трактовки бюджета как доходно-расходной основы фискальной политики. Откуда же взялась эта проблема и в чем её суть?
Дело в том, что единственный административно-экономический источник фискальной политики - это бюджет: расходуемые доходы государства (ибо не расходуемые государством доходы есть экономическая бессмыслица). В понимании же бюджета уже много лет противостоят два взаимоисключающих подхода. И для того, чтобы вести фискальную политику, необходимо с самого сначала определиться, как же бюджет.
Так называемый "традиционный" подход исходит из обязательности погодовой сбалансированности бюджета. При таком подходе всякое превышение государственных расходов над государственными доходами (в пределах годового бюджета) должно толковаться как финансовое банкротство государства, а, значит, осуждаться и не допускаться.

Другой ("современный") подход отвергает эту "механическую", заранее принимаемую "внеситуационную" оценку соотношения доходов и расходов государства, он ориентирует на другую установку - соотношение государственных расходов и доходов следует каждый раз оценивать с позиций складывающейся макроэкономической ситуации, и тогда возможна положительная оценка и необходимость даже сознательно вызываемого бюджетного дефицита.
Обозначенное различие в трактовке параметров бюджета вызревало длительное время и нелегко далось экономистам-теоретикам. В связи с этим возникли даже специальные понятия - первый подход присущ "государственным финансам старого образца", а второй - "современным государственным финансам".
Впрочем, экономическая теория, избегающая альтернативности, нашла своеобразный компромисс между "традиционным" и "современным" подходами. Действительно, стоит нам расширить временные рамки бюджета до временных границ циклического периода, как баланс обеспечен, но - в течение ряда лет, в пределах которых дефицит фазы спада будет компенсирован профицитом фазы подъема.
Действительно, если исходить из теоретической схемы цикла, то "циклический бюджет" преодолевает узкие рамки "календарного (погодового) бюджета". При схематическом сопоставлении этих двух подходов видно, насколько "циклическая" трактовка бюджета богаче "календарной" (см. схему 2), отражая реальный "циклический" характер движения экономики, а не ее "календарную прямозависимость".
"Циклическая" трактовка границ бюджетного процесса была бы приемлема как компромисс между "годовым" и "сверхгодовым" бюджетом, если бы хоть кто-нибудь экономистов наверняка знал будущее экономики. Увы, никому не дано знать, как поведет себя цикл, - спад может войти в длительную депрессию, а начавшийся подъем оборваться новым спадом, и т.д.
Решение следует искать, видимо, не только "во времени" (расширяя временные рамки бюджета, т.е. сопоставляя не погодовые величины государственных расходов и государственных доходов, а многолетние, разграничивая "промежуточный" и "итоговый" бюджеты). Оно должно затронуть и расширение экономического "пространства" оценки бюджетных параметров. Иными словами, необходимо различать "общественные" (макроэкономические) и "государственные" (институциональные) бюджеты.
Очевидно, что их совпадение возможно было только при тотальном этатизме (например, при "государственном социализме", где все предприятия были только государственными, а все работники - только госслужащими), и где поэтому бюджет государства совпадал с бюджетом общества.
Однако все это не спасает, - необходимо осознать проблему бюджетного дефицита: каким образом она вообще может возникнуть? Для этого надо поставить принципиальный вопрос - может ли рыночный субъект расходовать больше, чем позволяют его доходы?
Нам известны только три рыночных субъекта - "домохозяйство" (население), "фирма" (производители), "правительство" (аппарат государственных чиновников, представляющих общество и его экономические интересы).
Домохозяйства и фирмы должны свои расходы укладывать в свои доходы. Они предоставлены сами себе, и хорошо это знают, и потому соизмеряют расходы с доходами. Они могут, конечно, израсходовать больше, но это будут одолженные деньги, подлежащие обязательному возвращению в оговоренные сроки, да еще с процентами. С другой стороны, расходование одолженных денег - это расходование реальных денег, которые займы только перераспределяют между теми, кто будет их тратить.
И только государство находится в иной ситуации, - его расходы могут превышать его доходы!
Дело в том, что государство - необычный, удивительный рыночный субъект. Все рыночные субъекты, кроме государства, производят товары. Государство же - единственный рыночный субъект, который монопольно обладает правом производить и реально производит уникальный товар - деньги. Кроме государства, никто не вправе это делать. Вот государство и производит деньги, в том числе и для "сверхдоходных" расходов. Разберемся подробнее.
Еще в древнем мире многие государства освоили свое самое любимое занятие - делать то, что только ему и позволено: деньги. И ничто уже не могло их остановить.
А. Эпоха золотомонетного обращения. Казалось бы, что золотые деньги (куда до них бумажным!) должны были объективно утихомирить "денежносозидательную" активность государства, - ничуть: путем махинаций с пробой золотых монет государство всегда имело дополнительные деньги (народ так и называл некоторых венценосцев, например - "Филипп IV Фальшивомонетчик"). Это - своего рода "технологически" создаваемый, внешне невидимый дефицит, который обнаруживался со временем, порождая настоящие кризисы.
В. Эпоха золотого стандарта. Здесь превышение государственных расходов над доходами финансировался за счет фидуциарной эмиссии (ничем не обеспеченных банкнот), размер которой был предметом ожесточенных споров.
С. Эпоха символических денег. Теперь, когда все свелось к печатному станку, удержу денежному аппетиту государства вообще не стало. Вот почему все приличные, цивилизованные страны приняли законы о Центральном Банке, запрещающие ему фидуциарную эмиссию (у нас такой закон принят только в 1992 году).
Как же одолеть самоуправство государства? Очень просто: оно должно перейти в статус обыкновенного рыночного субъекта, то есть продавать свой товар, преодолев "натуральный" характер своего "денежного" производства, которое выражается в том, что - само государство произвело деньги, само их и израсходовало.
В требовании преодолеть эту наивную, очень выгодную чиновникам ("деньгопроизводителям"), но разоряющую общество, "натуральность" и состоит монетаризм: заставить государство торговать своим товаром. Ведь все монетарные инструменты государства - маневрирование учетной ставкой, операции на открытом рынке, банковские резервы, - фактически и есть торговля деньгами.
Итак: может ли сегодня государство расходовать больше, чем получило доходов? Экономическая теория отвечает на это жестко - только в размере одолженного ему. А ведь это - революция: экономический статус государства в сфере соотношения доходов и расходов хотя бы теоретически сближается с экономическим статусом домохозяйств и фирм в этой сфере!
Но все это - только в идеале, в теории. На практике же гораздо больше мучает вопрос об источнике погашения постоянно возникающего государственного долга. Их может быть только три:
1) использование части налоговых поступлений для оплаты государственного долга;
2) использование на эти цели доходы от государственного предпринимательства;
3) "реструктуризация" государственного долга (попытка "перезанять" деньги).
И, тем не менее, государство никогда не забывает о еще одном, невидимом, но самым, по его мнению, эффективном и простом, способе - о возможности дополнительной ("фидуциарной") эмиссии.
Таким образом, следует различать "монетарный" и "эмиссионный" бюджетный дефицит - если первый есть рыночно-допустимое явление, то второй - нерыночный, антирыночный, ибо провоцирует инфляцию появлением искусственных денег, обесценивающих реальные доходы - прибыль и заработную плату, - и тем придающих им также искусственный характер.

<< Пред. стр. 4 (из 5) След. >>

Список литературы по разделу