<< Пред.           стр. 10 (из 18)           След. >>

Список литературы по разделу

 С детьми младшего дошкольного возраста проводилась два рода опытов (см.: Тихомиров O.K. «Психология мышления». М., 1984. С. 8 — 9). Первый из них следующий. На стол помещался двуплечевой рычаг, свободно закрепленный в центре. К правому плечу рычага прикреплялась игрушка, привлекательная для ребенка, вызывающая желание ее достать. Положение игрушки на столе исключает возможность достать ее просто рукой. Единственный путь — воспользоваться рукояткой, прикрепленной к левому плечу. Естественно желание потянуть ручку к себе, но игрушка только отодвигается; нужно совершить движение, обратное тому, которое обычно совершается при притягивании вещей к себе. Нахождение этого способа, которое для ребенка младшего возраста осуществляется со значительными трудностями, оказывается уже мыслительным процессом. Оно имеется, как установлено в экспериментах, и у высших животных. Характерная черта такого наглядно-действенного мышления в том, что решение задачи осуществляется с помощью реального преобразования ситуации, с помощью наблюдаемого двигательного акта.
 
 Второй опыт. Ребенку-дошкольнику показывали плоскую фигуру определенной формы, например вырезанного из фанеры гуся. Затем фигура закрывалась фанерным диском так, чтобы оставалась видимой лишь ее часть — голова и начало шеи. После этого фигуру поворачивали на какой-либо угол от исходного положения и предлагали ребенку определить по положению головы и шеи гуся, где должен располагаться его хвост. Решение задачи здесь является мыслительным процессом наглядно-образного типа. Из этого видно, что функции образного мышления связаны с представлением ситуаций и изменений в них, которые человек хочет получить в результате своей деятельности, преобразующей ситуацию, с конкретизацией общих положений.
 
 С помощью образного мышления более полно воссоздается многообразие различных фактических характеристик предмета. В образе может быть зафиксировано одновременно видение предмета с нескольких точек зрения. Важная особенность образного мышления — уста-ноачение непривычных, «невероятных» сочетаний предметов и их свойств. В отличие от наглядно-действенного мышления при наглядно-образном мышлении ситуация преобразуется лишь в плане образа.
 
 За основу отграничения наглядно-образного мышления от наглядно-действенного исследователи-психологи берут, таким образом, характер преобразования ситуации. Отправляясь от этого, мы можем пойти в несколько ином направлении — в сторону характеристик собственно гносеологических. Мы можем увидеть, что при наглядно-действенном мышлении ребенок тоже оперирует представлением-образом: в случае с первым опытом решение задачи есть либо бессознательный акт, как результат перебора вариантов и случайного нахождения решения, закрепляемый тут же как вывод (в наглядно-образной форме), либо осознанный вывод, т.е. предварительное мысленное оперирование наглядными образами и соответствующее действие. Внутренний аспект наглядно-действенного мышления оказывается идентичным с наглядно-образным. С философской точки зрения важна именно эта общность отмеченных форм мышления; можно обозначить их как «чувственно-сенситивное» или «сенсомоторное» мышление. Второй термин более точен, так как теснее связан с представлением о человеческой деятельности, об активном воздействии человека на объект, без чего не бывает никакого человеческого мышления.
 
 Экстремальные условия развития детей, не имеющих ни зрения, ни слуха и не имеющих возможности общаться посредством языка, выводят на первый план значимость их деятельности, неотрывной от тактильных ощущений, непосредственных восприятий формы внешних предметов и представлений о действиях с предметами.
 
 Как отмечается в литературе, исходная форма функционирования мышления у слепоглухонемого ребенка связана с навыками самообслуживания — элементарными формами человеческого поведения. Действуя, например, ложкой, ребенок своей рукой осваивает движения, которые не свойственны ему самому, его организму и которые не нужны ему как таковому. Действуя ложкой, ребенок уподобляет движения своей руки «форме» — «логике» общественно выработанного способа употребления ложки, который, в свою очередь, «продиктован», с одной стороны, физическими свойствами ложки и приданной ей пространственно-геометрической формой социального происхождения и, с другой стороны, назначением этой ложки, также являющимся продуктом исторического развития общества. Как видим, ребенок в процессе деятельности по удовлетворению своих нужд совершает действия, по форме воспроизводящие «логику» используемого предмета. Он как бы двигает рукой по двум «логикам» — двум «формам» — используемого предмета: естественно-природной и обшественно-исторической. Здесь мы имеем дело с «непосредственной» формой мышления, т.е. с тем случаем, когда ребенок мыслит предметами, действиями с ними. А мыслит ребенок потому, что действует с предметами не как попало, а по жестко определенной логике, не присутствующей ни в физико-химической, ни в анатомо-физиологической, ни в структурно-морфологической организации его тела. В дальнейшем процессе формирования и развития психики слепоглухонемого ребенка появляются специфические средства общения — жесты. Они возникают в результате превращения навыков самообслуживания из непосредственно практических актов в акты, не дающие непосредственного результата. Изображая действие с отсутствующей ложкой, ребенок не принимает непосредственно пищи, а лишь сообщает другому человеку, что ему нужно поесть, нужна реальная пища. В отличие от навыков самообслуживания, жесты — это лишь имитация первых, т.е. совершение действий по логике отсутствующих предметов (см.: Сироткин С. А. «Чем лучше мышлению вооружаться — жестом или словом?» // «Вопросы философии». 1977. № 6. С. 97 — 98).
 
 В формирующемся в онтогенезе человеческом сознании запечатлеваются контуры, формы предметов и отношения между предметами. Представления о них динамизируются, будучи детерминированными логикой материальных систем и материальных отношений. Первоначальная логика сознания при этом постоянно корректируется, поскольку она еще несовершенна и эпизодична, самой логикой вещей и формами деятельности ребенка.
 
 Обращая внимание на важность социальной обусловленности мышления, Э. В. Ильенков отмечает, что сенсомоторные схемы складываются в онтогенезе, в процессе развития ребенка раньше, чем он становится способным говорить и понимать речь. Эти сенсомоторные схемы, являющиеся схемами непосредственной деятельности становящегося человека с вещами и в вещах, и есть то самое, что философия издавна называет логическими формами, или формами «мышления как такового». В этом плане Э. В. Ильенков дает такое определение мышлению: мышление — это «способность обращаться с любым другим телом, находящимся вне своего собственного тела, сообразно с формой, расположением и значением его в составе окружающего мира» (Ильенков Э. В. «Соображения по вопросу об отношении мышления и языка (речи)» // «Вопросы философии». 1977. № 6. С. 95). Это определение, как можно видеть, несколько метафорично; в строгом смысле слова мышление манипулирует не самими вещами, а только их образами, представлениями о вещах. Но в этом определении ценен другой момент, а именно выход за узкие рамки понимания мышления только как абстрактно-логического мышления.
 
 Суждения, являющиеся одной из основных форм логического мышления, уже имеются при чувственно-сенситивном отражении предметов. В них ставятся в связь конкретные восприятия и представления. Говоря, к примеру: «Студентка Иванова пошла в кинотеатр «Россия», мы не осуществляем никаких операций по обобщению признаков, мы лишь утверждаем что-то о ком-то, причем в наглядно-образной форме. С одной стороны, здесь имеется акт мышления, а с другой — отсутствует абстрагирующая логика. Положение о том, что суждения не связаны только с понятиями или, допустим, теориями, признается, кстати, и авторитетными специалистами по логике. Е. К. Войшвилло, например, рассуждает следующим образом. Можно высказать такие суждения, как «Это — дерево», «Это — человек», имея лишь представления о деревьях и человеке. «Очевидно, так и возникают первые суждения еще на чувственной ступени познания, таков характер суждений ребенка. Но мышление в строгом смысле слова начинается лишь тогда, когда имеются более или менее точные понятия («дерево», «человек»), и сами суждения при этом состоят в том, что в отдельном устанавливается наличие общих признаков, по которым соответствующие предметы (деревья, люди) обобщены в понятиях» (Войшвилло Е. К. «Понятие». М., 1967. С. 121). Таким образом, суждения не соотносятся однозначно ни с понятиями (они могут иметь место до понятия и «после» понятия), ни с абстрактно-логическим мышлением в смысле тождественности данной форме мышления. Они функционируют и в сенсомоторном мышлении.
 
 Мышление в самом общем виде можно определить как процесс оперирования образами предметов. Поскольку образы предстают чувственно-сенситивными и понятийными (теории и гипотезы, с нашей точки зрения, тоже дают понятийные образы), постольку можно рассматривать мышление как процесс оперирования конкретно-чувственными и понятийными образами.
 
 Мышление — это процесс; но мышление также и способность, имеющаяся уже при чувственном отражении действительности. Эта способность включена в чувственно-сенситивную способность, обеспечивая ее трансформацию в способность к абстрактному мышлению. В этом отношении чувственно-сенситивное получает у человека интеллектуальный аспект.
 
 На основе изложенных соображений мы считаем также, что вторую познавательную способность правильнее называть не «логической», а «абстрактно-мысленной», т. е. способностью к абстрактно-логическому мышлению.
 
 Остановимся теперь на вопросе о связи мышления с языком. Связаны ли они так, что могут существовать в отрыве друг от друга, или между ними существуют однозначно-тождественные отношения, такие, когда нет мышления без языка и наоборот? С одной стороны, имеется положение, согласно которому язык и мышление неразрывно связаны. С другой, ряд фактов, в том числе мыслительной деятельности слепоглухонемых, говорит о существовании невербального, несловесного мышления.
 
 Посмотрим, однако, на структуру самого языка под углом зрения гносеологии.
 
 Язык в этом аспекте определяется как система знаков, имеющих значения. Считается, что знаки и их значения в языке образуют относительно замкнугую и самостоятельную систему, имеющую свои законы, правила и формы связи. Важно то, что язык есть не просто система знаков, не знаки сами по себе, а знаки со своими значениями.
 
 В качестве знаков могут выступать звуки, жесты, рисунки, чертежи и т.п. Они воспринимаются органами чувств другого человека, воздействуют на нервную систему и на сознание. Знаки — это сигналы, материальные явления. «Знак есть материальный чувственно воспринимаемый предмет (явление, действие), выступающий в процессах познания и общения в качестве представителя (заместителя) другого предмета (предметов) и используемый для получения, хранения, преобразования и передачи информации о нем» (Резников Л. О. «Гносеологические вопросы семиотики». Л., 1964. С. 9). Под информацией при этом понимают гносеологический, чувственный или понятийный, образ, которым субъект оперирует в своем сознании и который индуцируется у другого субъекта при восприятии соответствующего знака. Благодаря замещению реальных предметов знаки позволяют оперировать не самими предметами, а их образами и комбинациями, комплексами взаимосвязанных образов.
 
 Один и тот же образ, т.е. одна и та же информация, может быть закреплен в различный знаках. Например, «стол» в русском языке идентичен «der Tisch» в немецком и «the table» в английском языках. Иначе говоря, связь между значением и знаком неоднозначна и в этом отношении случайна, хотя исторически словообразование идет во взаимосвязи случайности с необходимостью.
 
 Как справедливо подчеркивают многие специалисты, знак является не объектом познания, хотя и может быть таковым, а средством познания.
 
 Гносеологический же образ, с которым связан знак, существенно отличается от материального образа и от художественного образа. Его характерные черты — бессубстратность, изоморфность (структурное соответствие образа своему оригиналу), проективность (обратное проецирование структуры отображения на оригинал), аксиологичность (ценностная значимость) и др. Мы уже касались этих сторон гносеологического образа в двух его формах — чувственной (сенситивной) и понятийной.
 
 Отметим лишь, что в «семантическом треугольнике»: 1) имя (выражение языка), 2) предмет, обозначаемый им (денотат, или десигнат), 3) смысл имени — денотат оказывается содержанием гносеологического образа, соотносимого с предметом. Под смыслом же понимается индивидуальное значение слова, выделенное из объективной системы связей; оно состоит из тех связей, которые имеют отношение к данному моменту и к данной ситуации (Лурия А. Р. «Язык и сознание». М., 1979. С. 53). Пример — слово «уголь», его смысл для геолога, художника или домашней хозяйки. «Смысл» — это выявление специфических аспектов значения соответственно данному моменту и ситуации. В основе индивидуального смысла «лежит преобразование значений, выделение из числа всех связей, стоящих за словом, той системы связей, которая актуальна в данный момент» (там же. С. 54).
 
 Относительная самостоятельность знаков, значений и смыслов заключает в себе возможность, с одной стороны, их совместного, в единстве, функционирования, а с другой — их автономного существования.
 
 Знаки, взятые сами по себе, не несут никакого смысла и не имеют значения для познания действительности. В данном случае они перестают быть обозначениями чего-то, перестают быть знаками.
 
 Существует особый род знаков, внешнее выражение которых соотносимо с предметом отражения (в отличие от языковых или математических, химических, логических знаков, не имеющих такого сходства), вернее, с объектом, момент содержания которого представлен в его полном чувственном образе. Это — знаки-символы, например: изображение льва как символа силы, заводских труб как символа урбанизации и т.п.
 
 Символические знаки широко входили в мифологическое сознание; немало их в религии. Среди религиозных символов имеются такие, которые не несут в себе никакого реального содержания. Некоторые же символы, например изображение Христа, связываются у верующих с добротой б самих людях.
 
 В научном, художественном познании и в социальной жизни нашего времени знаки-символы так или иначе коррелируются с познавательным образом.
 
 Близость знака-символа к познавательному образу отмечается многими специалистами, занимающимися проблемой «знак и познание». «Чаше всего в качестве символа выступает конкретно-чувственный зрительный образ, имеющий хотя бы рудимент естественной связи с замещающим» (Уваров Л. В. «Образ, символ, знак». Минск, 1967. С. 105). Это лишь при первом приближении кажется, что знаки-символы почти не имеют предметного содержания и несут только какой-то абстрактный смысл. Однако на самом деле за ними стоит также определенное понятийное или сенситивное содержание. Символизируемое содержание носит более абстрактный характер, чем объекты обозначения. Символы схватывают самую сущность абстрактных идей, придают им чувственно-наглядную форму. Таковы художественные и графические символы. Следовательно, символ — это материальное явление, которое в наглядно-образной форме представляет абстрактные идеи и понятия (Коршунов А. М., Мантатов В. В. «Теория отражения и эвристическая роль знаков». М., 1974. С. 126). Символы являются в большей мере продуктом соглашения людей, чем знаки естественного языка. Они создаются преимущественно целенаправленно, а не стихийно, по существу представляя собой конвенции, принимаемые людьми с известной долей условности.
 
 Большое место в символе занимает социально-ценностный, аксиологический компонент. С символом связывается отношение индивида или социальной группы, класса, общества к тем или иным явлениям природы и общества. Голубь Пикассо, например, — это для всех народов символ мира, выражающий желание избежать мировой термоядерной катастрофы, надежду на использование самых разнообразных каналов связи между народами для расширения и укрепления сотрудничества между ними.
 
 В символе заключен обобщающий принцип раскрытия многогранного содержания и смысла явлений. «Как идеальная конструкция вещи — символ в скрытой форме содержит в себе все возможные проявления вещи и создает перспективу для ее бесконечного развертывания в мысли, перехода от обобщенно-смысловой характеристики предмета к его отдельным конкретным единичностям. Символ является, таким образом, не просто знаком тех или иных предметов, но он заключает в себе обошенный принцип дальнейшего развертывания свернутого в нем смыслового содержания» (Лосев А. Ф. «Символ» // «Философская энциклопедия». М., 1970. Т. 5. С. 10).
 
 Символ — это знак, аналогичный слову языка в том плане, что он, как и любой языковый знак, закреплен за определенным гносеологическим образом и обозначает его. Но символ отличается от икониче-ского знака (знака-копии) тем, что он не совпадает с предметом отражения по многим параметрам. В самом изображении-символе их может мыслиться гораздо больше, чем в том значении, которое принято с ним соотносить. Символизация (ее нужно отличать от символизма как художественного и философско-эстетического течения) является стороной процесса научного и художественного освоения действительности, необходимым компонентом человеческих коммуникаций и функционирования социальных структур.
 
 Относительная самостоятельность знаков по отношению к гносеологическим образам может доходить до такого предела, когда становится в принципе возможным оперирование одними только чувственными и понятийными образами без их сопровождения словами, рисунками, жестами. Мысль как процесс оперирования образами может достигать такой скорости, быстроты, что ее оформленность в знаках будет уже отягощать этот процесс, не позволять ему в максимальной степени развернуться; возникает известная ситуация опережения содержания и сбрасывания формы, замены устаревшей формы новой. Пока остается неясным, что это за новая форма; возможно, что эта новая форма есть тоже внешняя, но объединяющая в своих элементах целые комплексы суждений и умозаключений; возможно, форма будет полностью сведена к внутренней форме как способу и структуре организации самого развертывающегося процесса. Ответ на этот вопрос могу дать соответствующие исследования психологов и лингвистов.
 
 С точки зрения философской такое состояние мышления возможно. В пользу этого предположения говорят и некоторые факты. Так, при напряженном, глубоком продумывании проблемы с перебором много-гочисленных вариантов решения имеет место резкое ускорение мыслительного процесса; наличествующая при этом внутренняя речь (или отдельные слова) может в лучшем случае демонстрировать эпизодическую ее совпадаемость с какими-то узловыми моментами в мгновенном разливе мысли. Опыты, в которых наблюдались при помощи приборов процессы решения шахматных задач и последующие словесные отчеты испытуемых (см.: Тихомиров O.K. «Психология мышления». Разд. «Невербализованные исследовательские акты»), также указывают на наличие невербальных мыслительных актов. В интуитивном мышлении, в котором скорость мыслительного процесса, протекающего на бессознательном уровне психики, во много крат превышает темп мыслительного процесса, развертываемого в обычных условиях, наука вообще не может обнаружить никаких знаков или систем знаков, сопровождающих исключительно быструю смену «кадров*. Факт невербального характера соответствующего мыслительного процесса отмечал А. Эйнштейн, говоря: «Для меня не подлежит сомнению, что наше мышление протекает в основном минуя символы (слова) и к тому же бессознательно» (Эйнштейн А. «Физика и реальность». М., 1965, С. 133).
 
 Интересная идея в этом плане имеется у Д.И.Дубровского (см.: «Проблема идеального». М., 1983) — идея существования у человека информации в «чистом» виде. Он отмечает, что идеальное (с его точки зрения, это вся субъективная реальность, чувственные и понятийные образы) непосредственно связано с тремя видами кодов: мозговым, по преимуществу нейродинамическим кодом, бихевиорально-экспрессивным (двигательные акты, внешние телесные изменения, в особенности выражения глаз, лица) и речевым. Причем только первый из них является фундаментальным. Информация, данная человеку в виде явлений его субъективной реальности (как его чувственные образы, мысли, цели и т.п.), необходимо воплощена в определенных мозговых нейродинамических системах, которые являются материальным носителем этой информации. Но последние не отображаются в субъективной реальности, «закрыты» для непосредственного отображения. Мозговые носители этой информации для человека начисто элиминированы, им не ощущаются. Он не знает, что происходит в его мозгу, когда оперирует всевозможной информацией. И это составляет кардинальный факт человеческой психической организации, который и обозначается как данность человеку информации в «чистом» виде, что равнозначно данности информации в виде явлений субъективной реальности. Для индивида, подчеркивает Д.И.Дубровский, характерно получение и переживание информации как таковой, не отягощенной субстратной организацией ее носителя (кода). Это касается и речи. Когда я говорю «дождь идет», это «содержание» фиксируется в речевом коде, реализуется соответствующей звуковой, фонематической организацией; последняя же обусловлена эквивалентной нейродинамической организацией в головном мозгу, обеспечивающей согласованную работу мышц речевого аппарата. Но для меня как личности, да и для того, кто воспринимает и понимает эти мои слова, указанное «содержание» представлено в «чистом» виде, как мысль, образ.
 
 Итак, человек обладает способностью иметь информацию, т.е. гносеологические образы, в чистом виде, и оперировать этой информацией. Признание существования информации в чистом виде, т.е. независимо и от словесного и от жестового языка, не нарушает положения о том, что мышление и язык тесно связаны друг с другом. Без языка или другого аналогичного средства выражения образов и мыслей человек так и оставался бы со своей «чистой» информацией наедине, не смог бы общаться с другими людьми; более того, он не смог бы и формировать абстрактные образы и абстрактное мышление; коммуникативная функция языка является в этом отношении ведущей. При помощи языка устанавливается взаимопонимание. С его помощью развивается познавательный процесс, осуществляется прогресс науки, культуры, цивилизации. Язык — материальная форма мышления.
 
 Имея в виду различные мистические концепции общения людей и субъективистские трактовки языка, материалистическая философия формулирует положение о неразрывности языка и мышления. Это положение, верное в качестве принципа, не исключает признания авербального мышления.
 
 Вернемся теперь к чувственно-сенситивному отражению действительности в связи с абстрактным мышлением. Такой аспект анализа уже позволил увидеть наличие при чувственном отражении таких форм, которые, казалось бы, не должны выходить за рамки понятий; здесь имеются суждения, связанные с оперированием чувственно-сенситивными представлениями. Анализ показывает, однако, нечто большее, а именно, что при чувственном отражении постоянно применяются и слова-понятия.
 
 Что это за явление? Для его понимания опять-таки нужно обратиться к деятельностному подходу и к социальной стороне вопроса. Приведем рассуждения, имеющиеся в книге А. Р. Лурия «Язык и сознание» (М., 1979). Автор пишет, что если бы человек, говоря «часы», имел в виду лишь одни определенные часы, а воспринимающий это слово, не имеющий соответствующего опыта, не понимал бы обобщенного смысла этого слова, он никогда бы не смог передать собеседнику свою мысль. Однако слова «часы» и «стол» имеют обобщенное значение, и это является условием понимания, условием того, что человек, называя предмет, может передать свою мысль другому человеку. Даже если этот другой человек представляет названную вещь иначе (например, говорящий имеет в виду карманные часы, а воспринимающий — настольные или башенные часы), все равно предмет, отнесенный к определенному классу явлений, позволяет говорящему передать определенную обобщенную информацию. И А. Р. Лурия заключает: «Значит, абстрагируя признак и обобщая предмет, слово становится орудием мышления и средством общения» (С. 43 — 44).
 
 Воспринимая конкретный стол и говоря: «Это — стол», человек мыслит, т.е. утверждает, с одной стороны, в чувственно-сенситивном ракурсе, а с другой — использует форму абстрактного мышления. В целом же данное утверждение — чувственный образ. Замечательно сказано Гегелем, что вообще язык выражает в сущности лишь общее; но то, что мыслится, есть особенное, отдельное.
 
 Таким образом, при помощи слов-понятий, употребляемых в необходимых сочетаниях, в тех или иных комплексах, в суждениях и рассуждениях человек получает способность описывать индивидуальный предмет и передавать конкретно-чувственную информацию другому. Иначе говоря, несмотря на применение средств, типичных для абстрактно-логического мышления, результат по своему характеру будет все-таки чувственно-сенситивным. Восприятия или представления не перестают быть таковыми при применении к их выражению средств абстрактного мышления.
 
 Следует отметить к тому же, что, по свидетельствам психологов, опирающихся в своих выводах на наблюдения, в человеческом мышлении в зависимости от характера задач, попеременно «включается» то один, то другой вид мышления, причем все это происходит на фоне общего, единого мышления. O.K. Тихомиров отмечает, что наглядно-действенное, наглядно-образное и словесно-логическое мышление образуют этапы развития мышления в онтогенезе и филогенезе. Но «эти три вида мышления сосуществуют и у взрослого человека и функционируют при решении различных задач» (Тихомиров О. К. «Психология мышления». С. 9).
 
 Из изложенного следуют два вывода: 1. Реализация чувственно-сенситивной способности человека совершается посредством механизма абстрактного мышления. Рациональное — воспользуемся этим термином — пронизывает содержание чувственного познания действительности. 2. Реализация абстрактно-мысленной способности человека совершается посредством обращения к результатам чувственного отражения предметов, используемым также (в форме образов-моделей, образов-символов) в качестве средств достижения и выражения результатов рационального познания. Иначе говоря, в реальном человеческом сознании чувственное пронизано рациональным, а рациональное — чувственным.
 
 Для понимания процесса развития познания немаловажное значение имеет его разграничение на живое созерцание и абстрактное мышление с подразделением последнего при проекции на науку на эмпирическое и теоретическое.
 
 Поясним, что такое живое созерцание. Дело в том, что в нашей литературе нередко отождествляются «эмпирическое», «живое созерцание» и «чувственное» (чувственно-сенситивное). «Чувственное», как мы уже видели, — это одна из познавательных способностей человека. Чувственного как знания, взятого в обособлении от рационального, нет.
 
 Первичной клеточкой познания выступает мысль, хотя и оперирующая наряду с представлениями общими понятиями, но отражающая предметы, их свойства и отношения на уровне явлений (как проявлений сущности), т.е. мысль, схватывающая ситуации и вещи в их единичности и конкретности. Отражение действительности во всем ее внешнем многообразии и внешних взаимосвязях, где несущественное еще не отграничено от существенного, и дает то, что можно назвать «живым созерцанием».
 
 От живого созерцания, соотносимого с живой действительностью, и начинается многосложный, порой зигзагообразный путь абстрактного мышления к внутренней сущности предметов; это есть путь с переходами от одной стороны сущности к другим ее сторонам, от фрагментарного к целостному ее воспроизведению, от менее глубокой к более глубокой сущности. Это уже не живая чувственно данная конкретность, а реальные абстракции, стороны, лишь на заключительном этапе сводимые мышлением воедино, в мысленно-конкретное, которое затем соотносится с чувственно-конкретным как сущность с комплексом своих проявлений.
 
 При обсуждении вопроса об абстрактно-мысленном познании действительности можно столкнуться с подразделением всего этого процесса на два этапа: рассудочный и разумный — и выделением соответствующих способностей человека: рассудка и разума. Такое разделение имеет определенное основание и с ним мы встречаемся еще в античной философии. Большое внимание этому вопросу уделено в немецкой классической философии. По И. Канту, «всякое наше знание начинается с чувств, переходит затем к рассудку и заканчивается в разуме, выше которого нет в нас ничего для обработки материала созерцаний и для подведения его под высшее единство мышления» (Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 3. С. 340). Рассудок — это «способность составлять суждения», способность же суждения «есть не что иное, как способность мышления» (там же. С. 167, 175). Рассудок — это способность давать правила. В отличие от рассудка разум «заключает в себе источник определенных понятий и основоположений, которые он не заимствует ни из чувств, ни из рассудка» (там же. С. 340). Разум способен давать принципы. Он не направлен прямо на опыт или на какой-нибудь предмет, а на рассудок, чтобы с помощью понятий a priori придать многообразным его знаниям единство. Если рассудок есть способность создавать единство посредством правил, то разум есть способность создавать единство правил рассудка по принципам.
 
 Справедливо усматривая в разуме способность схватывать единство противоположностей, взаимопереходы сторон и т.п., некоторые философы, однако, несколько суживают рамки разума, ограничивая его способностью усмотрения диалектики объектов и лишь научно-теоретическим постижением сущности предметов. Нам представляется, что это излишне сциентизированная трактовка данного понятия.
 
 Рассудок оперирует в пределах сложившегося знания данными опыта, упорядочивая их согласно твердо установленным правилам, и это придает ему вид «некоего духовного автомата», которому присущи жесткая определенность, строгость разграничений и утверждений, тенденция к упрощению и схематизации; рассудок может правильно классифицировать явления, приводить знания о них в систему; рассудок обеспечивает успешную адаптацию индивида к привычным познавательным ситуациям, в особенности при решении утилитарных задач. С этой точки зрения, основное отличие разума от рассудка — в выходе за пределы наличного знания и в порождении новых понятий. Речь идет не только о научных понятиях, но и о понятиях обыденного или художественного познания.
 
 Но этого, как нам кажется, недостаточно, чтобы разум проявил себя. По нашему мнению, для разума характерны такие понятия, которые фиксируют (и это уже отмечалось выше) усмотренное сознанием смысловое отношение объектов, закон (принцип) внутреннего строения или реальное значение предмета. Понятие в этом отношении обретает смысловое содержание, связанное с герменевтикой, интерпретацией, выявлением места, значения предметов в составе комплекса явлений. Погружение мышления в систему внутренних и внешних связей объекта ведет к раскрытию противоположностей, противоречий, диалектики и порождению новых понятий, причем как на уровне явлений, так и на уровне сущности предметов. Вследствие этого и разум, и рассудок имеют место и при живом созерцании, и при абстрактном мышлении, на эмпирическом и теоретическом уровнях научного познания.
 
 Рассудок и разум представляют собой особое сечение познавательного процесса, когда мышление носит либо рассуждающий и ориентировочно-приспособительный, либо понимающий и творче-ско-конструктивный характер.
 
 С точки зрения специфичности рассудка и разума требует более строгого употребления термин «рациональный». Иногда рациональное отождествляют со способностью человека к абстрактно-мысленному отражению действительности. Однако слово «рациональное» происходит от «rationalis» — рассудок, разум и означает рассудочный, разумный. «Рассудочный» охватывает и ту сферу чувственно-сенситивного, которая связана с мышлением на базе восприятий и представлений. Если и применять «рациональное» как противоположное «чувственному», то, конечно, с определенными оговорками.
 
 Дилемма сенсуализма и рационализма существовала на протяжении всей истории философии. Сенсуализм представляли Эпикур, Локк, Гоббс, Беркли и др., рационализм — Декарт, Спиноза, Лейбниц, Шеллинг и др. Первые считали главными формами познания чувственно-сенситивные формы, пытались редуцировать все содержание познания к данным, полученным органами чувств. Основное положение сенсуализма: «Нет ничего в знании, чего первоначально не было бы в ощущениях». Представители рационализма, наоборот, обособляли абстрактное мышление от чувственно-сенситивной способности человека, рассматривали результаты чувственного отражения как несовершенные, вероятностные, не дающие истинного знания, а результаты абстрактного мышления — как имеющие всеобщий и необходимый, а при строгом следовании законам логики — и истинный характер.
 
 Историческая дилемма «либо чувства, либо абстрактное мышление» снимается в синтезе чувственно-сенситивного и абстрактно-мысленного отражения действительности. Последовательное проведение данного положения становится возможным благодаря обращению к практике, к деятельностно-активному отношению человека к миру.
 
 Современная гносеология не ограничивается отношением «индивид — природа», а берет сложную систему: «индивид — общество — природа». С этой точки зрения утверждается гносеологический оптимизм, несовместимый с агностической трактовкой познавательных способностей человека.
 
 
 
 
 § 3. Интуиция
 
 В получении нового знания большую роль играют логическое мышление, способы и приемы образования понятий, законы логики. Но опыт познавательной деятельности свидетельствует, что обычная логика во многих случаях оказывается недостаточной для решения научных проблем; процесс производства новой информации не может быть сведен ни к индуктивно, ни к дедуктивно развертываемому мышлению. Важное место в этом процессе занимает интуиция, сообщающая познанию новый импульс и направление движения.
 
 Наличие такой способности человека признают многие выдающиеся ученые нашего времени. Луи де Бройль, например, отмечал, что теории развиваются и часто даже меняются коренным образом, что было бы невозможно, если бы основы науки были чисто рациональными. Он убедился, по его словам, в неизбежном влиянии на научное исследование индивидуальных особенностей мышления ученого, имеющих не только рациональный характер. «При более внимательном исследовании этого вопроса, — пишет Луи де Бройль, — легко заметить, что как раз эти элементы имеют важное значение для прогресса науки. Я, в частности, имею в виду такие сугубо личные способности, столь разные у разных людей, как воображение и интуиция. Воображение, позволяющее нам представить себе сразу часть физической картины мира в виде наглядной картины, выявляющей некоторые ее детали, интуиция, неожиданно раскрывающая нам в каком-то внутреннем прозрении, не имеющем ничего общего с тяжеловесным силлогизмом, глубины реальности, являются возможностями, органически присущими человеческому уму; они играли и повседневно играют существенную роль в создании науки» («По тропам науки». М., 1962. С. 293 — 294). Благодаря этим скачкам осуществляются великие завоевания разума. Именно поэтому человеческий ум способен в конечном счете взять верх над всеми машинами, которые вычисляют и классифицируют лучше, чем он, но не могут ни воображать, ни предчувствовать. «Таким образом (поразительное противоречие!), человеческая наука, по существу рациональная в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои наиболее замечательные завоевания, — подчеркивает Луи де Бройль, — лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, освобожденные от тяжелых оков строгого рассуждения» (там же. С. 295).
 
 Мы не будем останавливаться здесь на вопросах воображения, внимания, памяти, сообразительности, некоторых других способностях человека (эмоциях, воле и т.п.); это предмет специального обсуждения. Остановимся на интуиции. Интуиция как специфический познавательный процесс, непосредственно продуцирующий новое знание, выступает столь же всеобщей, свойственной всем людям (правда, в разной степени) способностью, как и чувства, и абстрактное мышление.
 
 Интуиция поддается экспериментальному изучению. Из работ, посвященных исследованию интуиции посредством эксперимента, можно выделить труды Я. А. Пономарева, Олтона, К.Факуоару.
 
 Распространенность, всеобщность интуиции подтверждают многочисленные наблюдения над людьми в обычных, повседневных условиях; нередки случаи, когда в нестандартной ситуации, требующей быстрого решения в условиях ограниченной информации, субъект производит выбор своих действий, как бы «пред-чувствуя», что нужно поступить именно так, и никак иначе. Человеческая культура знает немало случаев, когда ученый, конструктор, художник или музыкант достигали принципиально нового в своей области как бы путем «озарения», «по наитию». Приведем несколько фактов.
 
 'В истории музыки нередки случаи, когда музыкальная мысль приходила к композитору в самый неожиданный момент, скажем, во сне. Например, Джузеппе Тартини однажды увидел во сне дьявола, игравшего на скрипке восхитительную мелодию. Проснувшись, Тартини тотчас записал ее и в дальнейшем использовал для сочинения одного из своих самых знаменитых произведений — скрипичной сонаты «Дьявольские трели» (см.: «Интуиция и научное творчество». Аналитический сборник ИНИОН. М., 1981. С. 17).
 
 Любопытен случай, происшедший с изобретателем в области электро- и радиотехники Николой Тесла (1856 — 1943). Однажды, во время прогулки с приятелем, ему внезапно пришло в голову решение одной технической проблемы. Американский психолог Дж. Гоуэн сообщает: он шел в сторону заката солнца и читал стихи; в это время мысль, подобно вспышке молнии, озарила его; идея электромотора на переменном токе пришла к нему как откровение. Он стоял, погруженный в транс, пытаясь объяснить другу свое видение. Образы, представшие перед умственным взором Теслы, были отчетливыми и осязаемыми, как металл или камень. Принцип вращающегося магнитного поля стал для него совершенно ясным. Так началась революция в мировой электротехнике (см.: «Интуиция и научное творчество». М., 1981. С. 17). С действием интуиции связаны и крупнейшие достижения теоретической науки.
 
 Интересен взгляд А. Эйнштейна на творчество физика-теоретика и его суждения о собственном творчестве (см.: Кармин А. С. «Научное мышление и интуиция: эйнштейновская постановка проблемы» // «Научная картина мира. Логико-гносеологический аспект». Киев, 1983). Он считал, что не существует никакого индуктивного метода, который мог бы вести к фундаментальным понятиям физики. Гипотеза может быть «навеяна» эмпирическими фактами, но не является непосредственно выводимой из них — иначе она не была бы гипотезой. Ученый может и должен свободно создавать различные гипотезы для объяснения наблюдаемых явлений. Вопрос же о том, какая из выдвинутых гипотез должна быть принята, а какая отброшена, решается эмпирической проверкой следствий, вытекающих из них. Этой установки А. Эйнштейн придерживался и в своей научной деятельности. Исходные положения его теории относительности были сформулированы не как индуктивные обобщения опытных данных (хотя он учитывал эмпирические факты при ее создании), они были продуктами «изобретения», «догадки», т.е. продуктами интуиции. А.Эйнштейн говорил своему бывшему сокурснику Якобу Эрату, что мысль об относительности одновременности появилась у него в результате внезапной интуитивной догадки. Однажды утром он проснулся и вдруг понял, что события, которые для одного наблюдателя происходят одновременно, могут быть неодновременными для другого. Как отмечал М.Вертгеймер на основании бесед с А. Эйнштейном, к представлению о том, что скорость света является предельной скоростью распространения сигналов, он пришел также интуитивно. Из специальной и общей теории относительности путем логико-математической дедукции были получены следствия, сопоставимые с данными наблюдений и экспериментов и подтвержденные этими данными. А. Эйнштейн считал, что на опыте можно проверить теорию, но нет пути от опыта к теории. Вместе с тем путь от чувственного опыта к теоретическим понятиям существует — это путь интуиции, интуиция (а не логика) связывает их. «Если не согрешить против логики, — говорил А. Эйнштейн, — то вообще нельзя ни к чему прийти» (Эйнштейн А. «Собр. науч. трудов». М., 1967. Т. IV. С. 572). «Подлинной ценностью является в сущности, только интуиция» (цит. по: Кляус Е. М. «Альберт Эйнштейн» // Эйнштейн А. «Физика и реальность». М., 1965. С. 337).
 
 Немаловажное значение имеет интуиция в сфере философского познания. С интуицией связывают идею силлогизмов Аристотеля, идею соединения философии и математики Р.Декарта, идею антиномий И.Канта и многие другие (см., например: Лапшин И.И. «Философия изобретения и изобретение в философии». Пг., 1922. Т. II. Разд. «Творческая интуиция философов» и «Анализ приведенных случаев»).
 
 Б. Рассел отмечал, что иногда его попытки протолкнуть силой воли ход творческой работы оказывались бесплодными, и он убеждался в необходимости терпеливо ожидать подсознательного вызревания идей, что было результатом напряженных размышлений. «Когда я работаю над книгой, — писал он, — я вижу ее во сне почти каждую ночь. Не знаю, возникают ли при этом новые идеи, или оживляются старые, зачастую я вижу целые страницы и могу во сне прочесть их» (цит. по: «Интуиция и научное творчество». С. 17).
 
 Феномен интуиции чрезвычайно широк и не всегда все, что считают интуитивным, действительно заслуживает такого названия. В мышлении, например, нередки умозаключения, посылки которых не формулируются в явном виде; результат таких умозаключений бывает неожиданным, но вовсе не интуитивным, как полагают некоторые ученые. Не нужно принимать за интуицию то, что относится к области инстинктов, характеризуется автоматизмом реакций в сходной обстановке и имеет физиологические механизмы в подсознательной или бессознательной сфере субъекта. Порой говорят о «чувственной интуиции» как о восприятии органами чувств («интуитивные» предпосылки геометрии Эвклида и т.п.). Хотя такое словоупотребление возможно, но оно идентично «чувственно-сенситивному». Как специфический феномен познания понятие интуиции многозначно.
 
 Мы понимаем под интуицией интеллектуальную интуицию (лат. intellectus — ум, мыслительная способность человека), позволяющую проникать в сущность вещей.
 
 И еще одна чрезвычайно важная черта свойственна интуиции — ее непосредственность. Непосредственным знанием (в отличие от опосредованного) принято называть такое, которое не опирается на логическое доказательство. Интуиция является непосредственным знанием только в том отношении, что в момент выдвижения нового положения оно не следует с логической необходимостью из существующего чувственного опыта и теоретических построений (Копнин П. В. «Гносеологические и логические основы науки». С. 190). Если иметь в виду, что интуиция относится к интеллекту и связана с отражением сущности предметов (т.е. если отграничить ее от чувственно-сенситивного и инстинктивного), то можно принять за исходное такое ее определение: интуиция — это способность постижения истины путем прямого ее усмотрения без обоснования с помощью доказательства (см.: «Философский энциклопедический словарь». М., 1989. С. 221). Все приведенные выше случаи проявления интуиции (а их число можно значительно расширить) целиком подходят под это определение.
 
 Но все изложенное выше демонстрирует по крайней мере еще две черты, свойственные интуиции: внезапность и неосознанность. Решение проблемы во всех приведенных примерах (поиск нового понятия, темы, идеи и т.п.) приходило всегда неожиданно, случайно, и, казалось бы, в неподходящих для творчества условиях, так или иначе контрастирующих с условиями целенаправленного научного поиска.
 
 Интуитивное «видение» совершается не только случайно и вдруг, но и без явной осознанности путей и средств, приводящих к данному результату.
 
 Иногда неосознанным остается и результат, а самой интуиции при таком исходе ее действия уготована лишь участь возможности, не ставшей действительностью. Индивид может вообще не сохранить (или не иметь) никаких воспоминаний о пережитом акте интуиции. Одно замечательное наблюдение было сделано американским математиком Леонардом Юджином Диксоном. Его мать и ее сестра, которые в школе были соперницами по геометрии, провели долгий и бесплодный вечер над решением какой-то задачи. Ночью матери приснилась эта задача: и она стала решать ее вслух громким и ясным голосом; ее сестра, услышав это, встала и записала. На следующее утро в ее руках было правильное решение, неизвестное матери Диксона (см.: Налчаджян А. А. «Некоторые психологические и философские проблемы интуитивного познания (интуиция в процессе научного творчества)». М., 1972). Этот пример иллюстрирует, помимо прочего, неосознанный характер явления, называемого «математические сны» и действие на бессознательном уровне человеческой психики.
 
 Таким образом, интуитивной способности человека свойственны: 1) неожиданность решения задачи, 2) неосознанность путей и средств ее решения и 3) непосредственность постижения истины на сущностном уровне объектов.
 
 Данные признаки отделяют интуицию от близких к ней психических и логических процессов. Но и в этих пределах мы имеем дело с достаточно разнообразными явлениями. У разных людей, в различных условиях интуиция может иметь разную степень удаленности от сознания, быть специфичной по содержанию, по характеру результата, по глубине проникновения в сущность, по значимости для субъекта и т.п.
 
 Интуиция подразделяется на несколько видов прежде всего в • зависимости от специфики деятельности субъекта. Особенности форм материальной практической деятельности и духовного производства определяют и особенности интуиции сталевара, агронома, врача, биолога-экспериментатора. Выделяются такие виды интуиции, как техническая, научная, обыденная, врачебная, художественная и т.п.
 
 По характеру новизны интуиция бывает стандартизованной и эвристической. Первую из них называют интуицией-редукцией. Пример — врачебная интуиция С.П.Боткина. Известно, что, пока пациент проходил от двери до стула (длина кабинета была 7 метров), С. П. Боткин мысленно ставил предварительный диагноз. Большая часть его интуитивных диагнозов оказывалась верной. Могут сказать, что в данном случае, как и вообще при постановке любого врачебного диагноза, имеет место подведение частного (симптомов) под общее (нозологическую форму заболевания); в этом отношении интуиция действительно проступает как редукция, и никакой новизны в ней как будто и нет. Но иной аспект рассмотрения, а именно постановка конкретного диагноза по нередко неоднозначному комплексу симптомов обнаруживает новизну решаемой проблемы. Поскольку при такой интуиции все же применяется определенная «матрица»-схема, постольку сама она может быть квалифицирована как «стандартизированная».
 
 Эвристическая (творческая) интуиция существенно отличается от стандартизированной: она связана с формированием принципиально нового знания, новых гносеологических образов, чувственных или понятийных. Тот же С. П. Боткин, выступая как ученый-клиницист и разрабатывая теорию медицины, не раз опирался на такую интуицию в своей научной деятельности. Она помогла ему, например, в выдвижении гипотезы об инфекционной природе катаральной желтухи («болезни Боткина»).
 
 Сама эвристическая интуиция имеет свои подвиды. Для нас важно ее подразделение по гносеологическому основанию, т.е. по характеру результата. Интерес представляет точка зрения, согласно которой сущность творческой интуиции заключается в своеобразном взаимодействии наглядных образов и абстрактных понятий, а сама эвристическая интуиция выступает в двух формах: эйдетической и концептуальной. Рассмотрим этот вопрос несколько подробнее. (Изложение представлений о творческой интуиции дается по работам Кармина А. С. и Хайкина Е. П.)
 
 В принципе возможны следующие пути формирования чувственных образов и понятий в человеческом сознании: 1) сенсорно-перцептивный процесс, в результате которого появляются чувственные образы; 2) чувственно-ассоциативный процесс перехода от одних образов к другим; 3) процесс перехода от чувственных образов к понятиям; 4) процесс перехода от понятий к чувственным образам; 5) процесс логического умозаключения, в котором совершается переход от одних понятий к другим. Очевидно, что первое, второе и пятое направления создания гносеологических образов не являются интуитивными. Даже если взять «автоматизированное», свернутое умозаключение (в рамках пятого направления), то оно окажется ничем существенно не отличающимся от полного, развернутого умозаключения; здесь не будет никакого особого способа формирования знания, как в первых двух случаях. Поэтому возникает предположение, что формирование интуитивного знания связано с процессами третьего и четвертого типов, т. е. с переходом от чувственных образов к понятиям и от понятий к чувственным образам. Правомерность такого предположения подтверждается тем, что характер указанных процессов хорошо согласуется с наиболее типичными чертами интуитивного «усмотрения истины», зафиксированными в феноменологических описаниях интуиции: в них происходит трансформация чувственно-наглядного в абстрактно-понятийное и наоборот. Между наглядными образами и понятиями нет каких-либо промежуточных ступеней, отличных от них; даже самые элементарные понятия отличаются от чувственных представлений. Тут возникают понятия, не выводимые логически из других понятий, и образы, не порождаемые другими образами по законам чувственной ассоциации, а потому естественно, что полученные результаты кажутся «непосредственно усмотренными». Этим объясняется также скачкообразный характер указанной трансформации и процесса получения результата.
 
 Примеры эйдетической интуиции — наглядное представление о структуре молекулы бензола, возникшее у Кекуле, или наглядное представление о строении атома, созданное Резерфордом. Эти представления не сводятся к простому воспроизведению данных непосредственного чувственного опыта и формируются с помощью понятий. Примеры концептуальной интуиции — возникновение понятия о кватернионах у Гамильтона или понятия о нейтрино у Паули. Эти понятия возникали не путем последовательного логического рассуждения (хотя данный процесс предварял открытие), а скачкообразно; большое значение при их формировании имело комбинирование соответствующих чувственных образов («комбинаторная игра» образными элементами мышления, по выражению А. Эйнштейна).
 
 С позиций такого понимания творческой интуиции и ее разновидностей дается и ее определение. Творческая интуиция определяется как специфический познавательный процесс, заключающийся во взаимодействии чувственных образов и абстрактных понятий и ведущий к созданию принципиально новых образов и понятий, содержание которых не выводится путем простого синтеза предшествующих восприятий или путем только логического оперирования имеющимися Понятиями.
 
 Приведенная точка зрения представляется нам ценной для рассмотрения гносеологического аспекта интуиции. Мы не беремся судить о физиологических и психических механизмах интуиции — это дело специалистов-физиологов и психологов; они должны прежде всего экспериментально исследовать интуицию и раскрыть до сих пор еще далеко не ясный механизм ее действия (нескольких моментов мы все же коснемся ниже). Возможны и другие подходы, кроме отмеченного, и со стороны специалистов по гносеологии. Проблема интуиции все еще остается малоразработанной и в философии. В пользу приведенной точки зрения выскажем аргумент, не фигурировавший еще при ее обосновании.
 
 Этот аргумент — специфическая гносеологическая природа человеческой практики. Обратите внимание: практика имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности.
 
 Теперь посмотрите на понятие и на чувственный образ: не концентрирует ли в себе понятие то, что называется «всеобщностью», и не являет ли собой чувственное — «непосредственную действительность»? Нет ли здесь выхода на ту взаимосвязь чувственного и понятийного, что заключена в эйдетической и концептуальной интуиции? Не лежит ли в основе срабатывания этих форм интуиции «миллиардное повторение» в индивидуальной деятельности человека этой увязки «всеобщности» и «непосредственной действительности»? Нам кажется, что такая связь здесь имеется. Важен при этом жизненный опыт человека.
 
 Возьмем конкретный исторический факт — открытие структуры бензола (С6Н6) немецким химиком Ф. А. Кекуле в 1865 г.; это открытие было одновременно и возникновением теории строения бензола и его производных. Ф.А. Кекуле сам описал это событие.
 
 Он работал над учебником химии. Работа не двигалась, мысли витали где-то далеко. Он повернул стул к камину и задремал. Образы атомов, атомов Дальтона, заплясали перед его глазами. «Мое умственное око, изощренное повторявшимися видениями подобного рода, различало теперь более крупные образования изменчивых форм. Длинные цепочки, все в движении, часто сближаются друг с другом, извиваясь и вертясь, как змеи! (Вплоть до этого времени все гипотетические молекулярные структуры рисовались в виде линейных цепей. Сон начался с конвенционного знания.) Но смотрите-ка! Что это было? Одна из змей ухватила свой собственный хвост и фигура эта насмешливо закружилась перед моими глазами. Пробужденный как бы вспышкой молнии, я провел на этот раз весь остаток ночи, детально разрабатывая следствия новой гипотезы» (цит. по: Бунге М. «Интуиция и наука». М., 1967. С. 113 — 114). Некоторые исследователи полагают, что формула бензола могла быть навеяна кругом, который образовали в зоопарке шесть обезьян, схватив друг друга за руки. В этом варианте нужно было наблюдение такого замкнутого кольца, т. е. нужна была определенная практика.
 
 Но могло быть и другое. Задолго до того, как Ф.А. Кекуле стал работать над проблемой структуры бензола, еще в 1847 г. он оказался свидетелем пожара в доме, где жила графиня Герлиц; графиня была найдена мертвой и обгрревшей. Был задержан отец бывшего камердинера графини, пытавшийся продать в другом городе переплавленное золото. Он не мог удовлетворительно объяснить происхождение этого золота, а также других найденных у него драгоценностей, среди которых было кольцо, изображавшее двух переплетенных змей; одна змея была золотой, другая из платины. По его словам, кольцо находилось у него с 1805 г., а муж графини утверждал, что оно принадлежало его жене с 1823 г. Экспертиза установила, что кольцо не могло находиться у отца с 1805 г., так как платина стала употребляться только после 1819 г. На суде было установлено, что камердинер задушил свою хозяйку с целью ограбления, а затем пытался сжечь труп. (Факт приводится по книге: Быков Г. В. «Август Кекуле. Очерк жизни и деятельности». М., 1964. С. 13 — 14.) На суде Ф.А. Кекуле выступал как свидетель, его показания помогли эксперту, в роли которого выступал химик Либих. Ф.А. Кекуле, как видим, оказался вовлеченным в практику и в обыденную, и в судебную, связанную с экспериментальной проверкой качества металла (установлением того, что белый металл не серебро, а платина).
 
 Объективности ради заметим, что совершение открытия Ф.А. Кекуле посредством интуиции в приведенном случае с бензольным кольцом оспаривается некоторыми учеными. Они стремятся найти элементы и аналогии, имевшиеся в науке того времени, чтобы доказать «строгую логичность» появления новой структуры бензольного кольца. Но одно не исключает другого. Роль интуиции, между прочим, оспаривается и во многих других случаях, например, в известном факте открытия Д. И. Менделеевым периодической системы химических элементов (в нашей литературе недалекого прошлого это происходило не в последнюю очередь из-за того, что интуиция не укладывалась в упрошенную схему познания и считалась явлением мистическим и идеалистическим).
 
 Но сейчас важно другое. Существенную роль в рассмотренном примере играет практика. При установлении качества металла проверялось предположение, сделанное на основе химического знания; мысль двигалась от «всеобщности» к «чувственной данности». Синтез того и другого был осуществлен в практике. Такой синтез всеобщности и чувственной данности происходит на каждом шагу в деятельности любого человека, осуществлялся он и в деятельности Ф. А. Кекуле. Этот синтез постоянно действует, формируя гносеологическую схему, гносеологическую структуру познания. Такая структура становится инстинктивной, хотя и оказывается социальной по природе. Она срабатывает автоматически, когда имеется одна сторона, но требуется другая. В определенных условиях при движении мышления по всеобщности может извлекаться чувственная наглядность, как и наоборот, при чувственных образах — понятийная всеобщность (мы говорим «может», поскольку извлечение сопряженного связано с определенным комплексом факторов, которых может и не быть). Необходимое условие — наличие хорошей долговременной памяти. Именно там закладывается огромный объем конкретной информации, увязанной в единую гносеологическую структуру сознательного и бессознательного. Практической природой человека и познания и определяется, на наш взгляд, творческая интуиция ученого и ее подразделение на эйдетическую и концептуальную. Мы согласны с тем, что именно в процессах перехода от чувственных образов к понятиям и от понятий к чувственным образам следует искать разгадку таинственной природы интуитивного знания.
 
 Будущее покажет, насколько верно такое представление о гносеологическом механизме интуиции.
 
 Затронем теперь некоторые данные физиологии и психологии. Многообещающи в плане возможностей раскрытия физиологии интуиции исследования канадских физиологов во главе с В. Пенфильдом. Их исследования показали, что при раздражении электродами некоторых участков головного мозга вызываются эмоции и человек переживает только эмоциональное состояние, например страх, без воспоминания о каком-либо событии. Опыты показывают также, что определенные участки мозга «ответственны» за воспроизведение событий; такое воспроизведение сопровождается появлением и переживанием эмоций, причем последние зависят от значения события.
 
 Эти данные указывают на возможное вхождение эмоционального компонента в механизм интуиции. Сами эмоции не столь специфици-рующи, как, допустим, зрение. Они более общие, интегральные, одно и то же переживание может быть соотносимо с появлением разнородных чувственных или понятийных образов. Возможно, что в актуальном плане, т.е. при данной проблемной ситуации, возникшая эмоция воздействует на участки коры головного мозга с долговременной памятью и по ассоциации вызывает прошлые эмоции, а с их помощью и соответствующие чувственные и понятийные образы или варианты, близкие к ним (пламя в камине, около которого думал А. Кекуле, и пламя пожара в доме Герлиц; сходные эмоции страха и структура кольца, ассоциирующуюся с предшествовавшим событием). Но возможны и другие направления действия эмоций. Так или иначе, а их роль состоит, вероятно, в извлечении из долговременной памяти многообразных вариантов решения проблемы с последующим выбором одного из них на заключительной стадии интуитивного процесса. Но возможно, что их роль иная, что эмоции определяют сам выбор того или иного варианта решения из множества возможных.
 
 Загадочна быстрота, с какой действует интуиция. На эту сторону проливают свет многие экспериментальные данные, в том числе и полученные В. Пенфильдом. Опыты показали, что три компонента речи — идеационный (понятийный), вербализационный и моторный — локализуются относительно самостоятельно. Оценивая эти данные в плане интуиции, А. А. Налчаджян пишет: «Если принять эту схему, то можно заключить, что вполне возможно мышление бессловесное с отсутствием или слабым моторным сопровождением. А это не что иное, как подсознательное или же осознанное, но образное (отмеченное еще Эйнштейном и Вертгаймером) мышление. Отсюда можно также заключить, что творческое мышление, процесс подсознательной «инкубации», по всей вероятности, связано с относительно самостоятельной активностью идеационной части локализованных следов памяти. Каким образом конкретно осуществляется образование следов памяти и как достигается физиологически эта относительная самостоятельность регистрации различных компонентов, имевших языковое выражение и воспринятых слухом содержаний, нам пока что неизвестно. Вполне возможно, что это осуществляется вовлечением одних и тех же нервных клеток в различные многоклеточные узоры» (Налчаджян А. А. «Некоторые психологические и философские проблемы интуитивного познания (интуиция в процессе научного творчества)». С. 149). А. А. Налчаджян приводит весьма убедительные доводы (мы рекомендуем студентам ознакомиться с ними) в подтверждение того положения, что. после прекращения сознательного анализа научной проблемы процесс ее решения продолжается в подсознательной сфере, что соответствующие электро-физиологические процессы также не прекращаются, а преобразуются, продолжают протекать, но лишь с измененными характеристиками.
 
 В разделе об абстрактно-мысленной способности человека мы уже обращали внимание на существование невербализованного мышления и на значительное ускорение мыслительного процесса при такой форме. Наблюдается удивительное явление: возможность переработки на бессознательном уровне 10 бит информации в секунду, а на сознательном только 102. Все это является важной предпосылкой для развертывания быстрых мыслительных процессов, для оперирования огромной по своему объему «чистой» информацией в подсознательной (бессознательной) сфере. Подсознание способно проводить за короткое время огромную работу, которая не под силу сознанию за тот же короткий срок.
 
 В процессе интуитивного решения принимает участие также эстетический фактор. При любой разновидности интуиции — эйдетической или концептуальной — происходит как бы дорисовка картины (ситуации) до целостности.
 
 Взаимосвязь целого и части, системы и элемента также внедряется в сознание и бессознательную сферу человеческой психики в форме определенной схемы или структуры (в самом общем виде), облекаясь в психологическую установку на достижение гармоничности и совершенства. Стремление к гармонии и красоте, осуществляемое на подсознательном уровне, может послужить фактором, оказывающим решающее влияние на выбор из множества вариантов более совершенного.
 
 И эстетический, и, надо полагать, этический факторы, как и эмоциональный и праксеологический факторы — все они в той или иной степени связаны с формированием интуиции и ее действием в проблемных ситуациях. Их обнаружение в процессах интуиции свидетельствует, помимо прочего, о том, что в познавательной деятельности участвуют отнюдь не «чистые» физиологические и биохимические образования, а человеческая личность, базирующая свое познание на этих механизмах, использующая их как средства, но развертывающая эту деятельность в широком поле многообразных, живых человеческих отношений и в практике. Индивидуальное познание своеобразно, как специфична и интуитивная способность каждого человека, его жизненная уникальность; но через всю эту специфичность проявляет свое действие общая социокультурная детерминация познавательной деятельности, общественная природа человеческой личности.
 
 Рассмотрение вопроса о возможном механизме и компонентах интуиции позволяет увидеть, что интуиция не сводима ни к чувственно-сенситивному, ни к абстрактно-логическому познанию; в ней имеются и те, и другие формы познания, но имеется и нечто, выходящее за эти рамки и не позволяющее редуцировать ее ни к той, ни к другой форме; она дает новое знание, не достижимое никакими другими средствами.
 
 К общим условиям формирования и проявления интуиции относятся следующие: 1) основательная профессиональная подготовка человека, глубокое знание проблемы; 2) поисковая ситуация, состояние проблемности; 3) действие у субъекта поисковой доминанты на основе непрерывных попыток решить проблему, напряженные усилия по решению проблемы или задачи; 4) наличие «подсказки».
 
 Последний момент в некоторых случаях явно не обнаруживается, как это было в примерах с композитором Джузеппе Тартини или в факте, сообщенном математиком Л.Ю.Диксоном. Но значительное число открытий или изобретений, как показывает история науки и техники, связана с действием «подсказки», которая служит «пусковым механизмом» для интуиции. В качестве такой реализаторной причины для И. Ньютона было, как известно, яблоко, упавшее на него и вызвавшее идею всемирного тяготения, для инженера-мостовика С. Броуна — висящая между ветвями паутина, натолкнувшая его на идею висячего моста (подробнее об этом см.: Орлов В. И. «Трактат о вдохновеньи, рождающем великие изобретения». М., 1964. С. 128 — 129, 136 — 138), для Ф.А. Кекуле — змея, ухватившая собственный хвост, и т.д.
 
 Роль «подсказки» хорошо видна из следующего опыта. Моделировались условия творческой деятельности (см.: Пономарев Я. А. «Психология творчества». М., 1976. С. 213 — 220 (в том же разделе «Модели интуитивных решений» описываются усложненные опыты, проведенные автором)). Большому количеству взрослых (600 человек) предлагалось решить задачу, названную «Четыре точки». Ее формулировка: «Даны четыре точки; требуется провести через эти четыре точки три прямые линии, не отрывая карандаша от бумаги, так, чтобы карандаш возвратился на исходную точку». Испытуемые подбирались из числа тех, кто не знал принципа решения задачи. Время для решения ограничивалось 10 минутами. Все без исключения испытуемые после ряда безуспешных попыток прекращали решение и признавали задачу нерешаемой. Для достижения успеха надо было «вырваться» за пределы участка плоскости, ограниченного точками, однако это никому не приходило в голову — все оставались внутри данного участка. Затем испытуемым предлагали «подсказку». Они обучались правилам игры в хальму. Сообразно правилам этой игры они должны были перескочить одним ходом белой фишки через три черных так, чтобы белая фишка возвратилась на прежнее место. Выполняя это действие, испытуемые прокладывали рукой маршрут, совпадающий со схемой решения задачи, т. е. соответствовавший графическому выражению решения этой задачи (испытуемым давали и другие подсказки). Если такую подсказку давали до предъявления задачи, то успех был минимальным, если после того, как испытуемый попадал в проблемную ситуацию и убеждался в бесплодности предпринятых попыток ее решить, — задача решалась. Этот простой опыт говорит о том, что собственная трудность задачи возникает по той причине, что ее условия непосредственно воспроизводят в прошлом опыте испытуемого чрезвычайно упроченные эмпирически обобщенные приемы — объединение точек по кратчайшему расстоянию. Испытуемые как бы замыкаются на участке площади, ограниченном четырьмя точками, в то время как необходимо выйти из этого участка.
 
 Из опыта следует, что благоприятные обстоятельства складываются тогда, когда испытуемый, бесплодно отыскивая решение задачи, исчерпывает неправильные приемы, но еше не достигает той стадии, на которой гаснет поисковая доминанта, т.е. тогда, когда испытуемый теряет интерес к задаче, когда уже предпринимавшиеся и неудачные попытки повторяются, когда ситуация задачи перестает изменяться и испытуемый признает задачу нерешаемой. Отсюда вывод, что успех интуитивного решения зависит от того, насколько исследователю удалось освободиться от шаблона, убедиться в непригодности ранее известных путей и вместе с тем сохранить увлеченность проблемой, не признать ее нерешаемой. Подсказка оказывается решающей в освобождении от стандартных, шаблонных ходов мысли. Конкретная форма подсказки, те конкретные предметы и явления, которые при этом используются, являются несущественным обстоятельством. Важен ее общий смысл. Замысел подсказки должен быть воплощен в каких-то конкретных явлениях, но в каких именно — это не будет решающим фактором.
 
 Важность для интуиции подсказок, за которыми стоят аналогии, общие схемы, общие принципы решения задачи или проблемы, ведет к определенным практическим рекомендациям: субъекту, находящемуся в творческом поиске, необходимо стремиться не только к максимуму информации по своей специальности и по смежным дисциплинам, но и к расширению диапазона своих интересов, включая музыку, живопись, художественную, научно-фантастическую, детективную литературу, научно-популярные статьи, общественно-политические журналы, газеты; чем шире будет диапазон интересов и кругозор личности, тем больше будет факторов для действия интуиции. Нужно иметь в виду также, что если для естествоиспытателя большой арсенал аналогий имеется в философии, то для философов, для решения собственно философских проблем столь же плодотворно естественнонаучное и общественно-научное знание.
 
 Полезными были бы работы психологов и физиологов, посвященные специальному исследованию факторов, благоприятствующих интуиции и, наоборот, тормозящих ее проявление. Американский физиолог У. Б. Кеннон отмечает, например, следующие неблагоприятные условия: умственное и физическое переутомление, раздражение по пустякам, шум, домашние и денежные заботы, общая угнетенность, сильные эмоциональные переживания, работа «из-под палки», вынужденные перерывы в работе и просто тревога и опасение, связанные с ожиданием возможных перерывов.
 
 Ценными и поучительными являются наблюдения самих ученых за своим творчеством, наблюдения, которых, к сожалению, имеется слишком мало. Выступая в ноябре 1891 г. с речью, имевшей, между прочим, большой автобиографический интерес, немецкий физиолог Г. Гельм-гольц говорил: «Признаюсь... мне всегда были приятны те области, где не имеешь надобности рассчитывать на помощь случая или счастливой мысли. Но, попадая довольно часто в то неприятное положение, где приходится ждать таких проблесков, я приобрел некоторый опыт насчет того, когда и где они ко мне являлись, — опыт, который, быть может, пригодится другим. Эти счастливые наития нередко вторгаются в голову так тихо, что не сразу заметишь их значение; иной раз только случайность укажет впоследствии, когда и при каких обстоятельствах они приходили; а не то — мысль в голове, а откуда она — не знаешь сам. Но в других случаях мысль осеняет вас внезапно, без усилия, как вдохновение. Насколько могу судить по личному опыту, она никогда не рождается в усталом мозгу и никогда за письменным столом. Каждый раз мне приходилось сперва всячески переворачивать мою задачу на все лады, так что ее изгибы и сплетения залегали прочно в голове... Затем, когда прошло наступившее утомление, требовался часок полной телесной свежести и чувства спокойного благосостояния — и только тогда приходили хорошие идеи... Особенно охотно приходили они... в часы неторопливого подъема по лесистым горам, в солнечный день. Малейшее количество спиртного напитка как бы отпугивало их прочь. Такие минуты плодотворного обилия мыслей были, конечно, очень отрадны; менее приятна была оборотная сторона — когда спасительные мысли не являлись. Тогда по целым неделям, по целым месяцам я мучился над трудным вопросом» {Гельмгольц Г. «Публичные лекции, читанные в Императорском Московском университете в пользу Гель-мгольцевского фонда». М., 1982. С. XXII — XXIII).
 
 Знакомство с условиями формирования и проявления интуиции позволяет наметить и некоторые практические рекомендации. Нужно, однако, оговориться, что всякие рекомендации должны сообразовываться с индивидуальностью, с особенностями личности, иначе они могут нанести ущерб проявлению творческих способностей. И тем не менее рекомендации не бесполезны.
 
 Поскольку интуитивная работа мышления происходит в подсознательной сфере, продолжается даже при «отключенности» субъекта от проблемы, постольку можно сделать вывод, что такое временное отключение может оказаться полезным. Ж.Адамар, например, советовал после первой серьезной работы над проблемой откладывать ее решение на некоторое время и заниматься другими проблемами. Ученый, говорил он, может параллельно работать над несколькими проблемами, время от времени переходя от одной к другой, для активации подсознательных механизмов мышления. Хорошим дополнением к этой рекомендации может быть совет Д. Пойа: лучше не откладывать в сторону нерешенную задачу без чувства хотя бы небольшого успеха; хоть какая-нибудь маленькая деталь должна быть улажена; нужно уяснить себе какую-нибудь сторону вопроса к моменту, когда мы прекращаем работать над решением.
 
 Не следует переоценивать значение снов в проявлении интуиции; тем не менее приведенные выше факты говорят в пользу внимательного отношения к их содержанию. Любопытно следующее свидетельство: «Проф. П. Н. Сакулин придает такое значение подсознательному творчеству во время сна, что он уже много лет, засыпая, кладет около себя бумагу и карандаш, чтобы в случае, если он проснется ночью и ему станет не давать спать какая-нибудь новая мысль или ясная формулировка того, над чем он думал перед сном или за более продолжительный промежуток времени до того, он мог немедленно набросать ее несколькими словами» (Вейнберг Б. П. Опыт методики научной работы и подготовки к ней. М., 1958. С. 16). Разумеется, такое отношение к снам может быть сколь-нибудь полезным, если перед тем совершалась напряженная умственная работа над проблемой. Если этого нет, то никакой сон или длительное бодрствование в постели после пробуждения в ожидании «озарения» не приведут к открытию или изобретению.
 
 Нередки, как известно (например, в случаях с Н.Теслой, С.Броу-ном, Г. Гельмгольцем и др.), идеи, появляющиеся во время прогулки, при чтении газеты и т.п. Это кажется парадоксальным: при интеллектуальной интуиции человек творит наиболее активно и результативно... когда отдыхает. Отмечая данный парадокс, Ст. Василев справедливо пишет, что противоречие это необъяснимо и недопустимо только с позиций одностороннего подхода, противопоставляющего сознательное подсознательному. Конкретное изучение механизма взаимодействия сознания с бессознательным и подсознательным может дать в руки ученых реальные средства управления процессом интуиции и существенно воздействовать на их творческую способность.
 
 Остановимся еще на одном гносеологическом вопросе — на соотношении интуитивного и дискурсивного в познании.
 
 Из предыдущего материала видно, что эвристическая интуиция не существует в абсолютном отрыве от дискурсивного, логического. Дискурсивное предшествует интуитивному, выступает обязательным общим условием формирования и проявления интуиции в сфере сознания. Логическое как мыслительное имеет место и на уровне подсознательного и включается в механизм самого интуитивного процесса. Дискурсивное должно дополнять свершившуюся интуицию, следовать за ней.
 
 Чем вызвана необходимость завершения интуитивного дискурсивным? Вероятностным характером результата интуиции.
 
 Исследователи отмечают, что интуитивная способность образовалась, по-видимому, в результате длительного развития живых организмов вследствие необходимости принимать решения при неполной информации о событиях, и способность интуитивно познавать можно расценивать как вероятностный ответ на вероятностные условия среды. С этой точки зрения, поскольку ученому для совершения открытия даны не все посылки и средства, постольку он осуществляет именно вероятностный выбор.
 
 Вероятностный характер интуиции означает для человека как возможность получения истинного знания, так и опасность иметь ошибочное, неистинное знание. Английский физик М. Фарадей, известный своими работами в области электричества, магнетизма и электрохимии, писал, что никто не подозревает, сколько догадок и теорий, возникающих в голове исследователя, уничтожается его собственной критикой и едва ли одна десятая часть всех его предположений и надежд осуществляется. Возникшая в голове ученого или конструктора догадка должна быть проверена. Проверка же гипотезы, как мы знаем, осуществляется в чпрактике научного исследования. «Интуиции бывает достаточно для усмотрения истины, но ее недостаточно, чтобы убедить в этой истине других и самого себя. Для этого необходимо доказательство» («Философский энциклопедический словарь». М., 1989. С. 222).
 
 Доказательство (в широком смысле) включает в себя обращение к чувственным восприятиям некоторых физических предметов и явлений, а также логические рассуждения, аргументы. В дедуктивных науках (логике, математике, в некоторых разделах теоретической физики) доказательства представляют собой цепочки умозаключений, ведущих от истинных посылок к доказываемым тезисам. Без логических рассуждений, опирающихся на закон достаточного основания, невозможно прийти к установлению истинности выдвигаемого положения. В этом плане звучит как афоризм высказывание, принадлежащее французскому математику и методологу науки А. Пуанкаре: «Логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие изобретения» (Пуанкаре А. «Ценность науки». М., 1913. С. 23). А. Пуанкаре подчеркивал, что в науке логика и интуиция играют каждая свою необходимую роль; обе они неизбежны.
 
 Спрашивается, как же выглядит процесс движения знания: прерывно или непрерывно? Если брать развитие науки в целом, то очевидно, что в этом общем потоке прерывности, обозначаемые на индивидном уровне интуитивными скачками, не дают о себе знать; здесь свои скачки, называемые революциями в науке. Но для отдельных ученых процесс развития познания в их области научного исследования предстает по-другому: знание развивается скачкообразно, с перерывами, с «логическими вакуумами», но, с другой стороны, оно развивается без скачков, поскольку следующая за каждым «озарением» логическая мысль методично и направленно заполняет «логический вакуум». С точки зрения индивида развитие знания есть единство прерывности и непрерывности, единство постепенности и скачка.
 
 В данном аспекте творчество выступает как единство рационального и иррационального. Творчество «не противоположно рациональности, а является ее естественным и необходимым дополнением. Одно без другого просто не могло бы существовать. Творчество поэтому не иррационально, т. е. не враждебно рациональности, не антирациональ-но, как думали многие мыслители прошлого... Напротив, творчество, протекая подсознательно или бессознательно, не подчиняясь определенным правилам и стандартам, в конечном счете на уровне результатов может быть консолидировано с рациональной деятельностью, включено в нее, может стать ее составной частью или в ряде случаев привести к созданию новых видов рациональной деятельности» («Введение в философию». Т. 2. М., 1989. С. 345).
 
 В истории философии проблеме интуиции уделялось большое внимание. Без нее не мыслили себе творчество ни Платон, ни Аристотель. Различие между ними заключалось лишь в трактовке интуиции. Философы Нового времени, разрабатывавшие методы рационального познания природы, тоже не могли не отметить важного значения интуиции. Р.Декарт, например, считал, что разумное познание, пройдя через «чистилище» методического сомнения, сопряжено с интуицией, дающей первые принципы, из которых затем выводится все остальное знание путем дедукции. «Положения, непосредственно вытекающие из первого принципа, можно сказать, познаются, — писал он, — как интуитивным, так и дедуктивным путем, в зависимости от способа их рассмотрения, сами же принципы — только интуитивным, как и, наоборот, отдельные их следствия — только дедуктивным путем» (Декарт Р. «Избранные произведения». М., 1950. С. 88).
 
 Большое значение проблеме интуиции придавал А. Бергсон. Он, в частности, обратил внимание на философскую интуицию, посвятив ей специальную работу (вышла на русском языке в 1911 г.). Интуицию он связал с инстинктом, с познанием живого, изменчивого, с синтезом, а логическое — с интеллектом, с анализом. По его мнению, логика торжествует в науке, которая имеет своим предметом твердые тела. Связывая интуицию с получением нового знания в форме чувственных и понятийных образов, он сделал ряд тонких наблюдений; вместе с тем у него можно заметить его излишне жесткое противопоставление интуиции логике.
 
 Не следует ни переоценивать интуицию, ни игнорировать ее роль в познании. Дискурсивное и интуитивное — специфические и дополняющие друг друга средства познания.
 
 
 
 
 
 
 Глава XVII. Творчество
 
 На основе познавательных способностей человека развертывается его творческая деятельность, раскрывается его созидательная сущность.
 
 Творческие компоненты имеются у человека и в составе чувственных представлений, и в системе понятийных образов, как в живом созерцании, так и в эмпирическом и теоретическом. В сознании человека функционируют многие понятия типа идеального, нацеленные на будущее. Но имеются и чувственные представления, являющиеся продуктом абстрактного мышления, которые содержат образ будущего, выступают как представления-цели; они — тоже идеальное, т.е. представления-идеальное. На них замыкаются многие представления только отражательного типа; иначе говоря, чувственное отражение в немалой степени определяется практикой, будущим, теми новыми творческими представлениями, в которых воплощается будущее.
 
 Мы разделяем мнение о том, что в познании нет двух параллельных, не зависящих друг от друга механизмов, один из которых обслуживает отражение, а другой — творчество; выделить подобные «механизмы» оказывается невозможным, поскольку творчество пронизывает весь познавательный процесс. Нельзя назвать ни одной формы познания, которая была бы «чистым отражением», копированием объекта.
 
 Итак, творчество и отражение — разные, но взаимосвязанные феномены.
 
 Распространенным является понимание творчества как деятельности человека, преобразующей природный и социальный мир в соответствии с целями и потребностями человека и человечества на основе объективных законов действительности.
 
 По-видимому, последнее («на основе объективных законов действительности») будет необязательным признаком; во-первых, он содержится в указании на преобразование природы, и, во-вторых, его включение оставляет за бортом творчества то, что имеет место в религиозных, мифологических конструкциях, в ряде областей искусства, на обыденном уровне сознания.
 
 Иногда считают, что творчество — это создание такого нового, которое имеет положительную общественную значимость, способствует прогрессивному развитию человечества. По поводу такого определения справедливо выдвигается возражение: общественной значимости не имеет ни творчество детей, ни решение взрослым человеком головоломки; в истории известно немало случаев, когда блестящие достижения творческой мысли людей долгое время не обретали общественной значимости. К этому нужно добавить, что если различается общественная и индивидуальная значимость, то нет сколько-нибудь веской причины (кроме желания обезличить картину творчества, безостаточно растворив индивида в «общественном») для игнорирования индивидуальных интересов и индивидуального творчества. И еще одно соображение: «привязывание» творчества только к прогрессу, как в приведенном выше определении, даже при научно-объективном понимании прогресса (а прогресс до сих пор трактуется неоднозначно и даже произвольно) дает повод для очерчивания излишне узкого круга явлений, относимых к творчеству. Даже тех деятелей науки и культуры, которые создавали новое в интересах реакционных социальных групп, вряд ли следует считать нетворческими личностями. Точнее будет избрать угол зрения на творчество, который мог бы охватить многообразные его проявления — и прогрессивное, и реакционное, консервативное, и нейтральное по отношению к прогрессу. Это скорее виды или типы творчества, нежели само его существо.
 
 Можно принять в качестве рабочего, требующего, как мы полагаем, коррективов, следующее определение, встречающееся в философской литературе: творчество — это процесс человеческой деятельности, создающий качественно новые материальные и духовные ценности.
 
 Творчество изучается многими науками: философией, психологией, науковедением, кибернетикой, теорией информации, педагогикой и др. В последние десятилетия встал вопрос о создании особой науки, которая исследовала бы творческую деятельность человека, — эвристики (считается, что термин «эвристика» происходит от «эврика» — «я нашел!», восклицания, приписываемого Архимеду при неожиданном открытии им основного закона гидростатики; «эврика» — слово, выражающее радость при решении какой-либо проблемы, при появлении удачной мысли, идеи, при «озарении»). Круг ее проблем широкий: здесь и вопрос о специфических чертах творческой деятельности, и о структуре, этапах творческого процесса, типах творческой деятельности, о соотношении научного и художественного творчества, о роли догадок и случая, о таланте и гениальности, стимулирующих и репрессирующих факторах творческого процесса, о роли мотивационных и личностных факторов в творческой деятельности, влиянии социальных условий на проявление творческих способностей и на творческий процесс, о творческой продуктивности возраста, роли научных методов в продуктивном мышлении, стиле мышления в науке и творчестве, диалоге и дискуссиях как средствах и формах научного творчества и т.п. Философия изучает мировоззренческую сторону творческой деятельности человека, проблемы гносеологического и общеметодологического характера. В ее компетенции такие проблемы, как творчество и сущность человека, отражение и творчество, отчуждение и творческие способности, гносеологическая специфичность творческого процесса, творчество и практика, соотношение интуитивного и дискурсивного, социокультурная детерминация творческой деятельности, соотношение индивидуально-гносеологического и социологического уровней творчества, этика ученых и творческая деятельность, гносеологический и этический аспекты научных дискуссий и др.
 
 В разработке проблем творчества философы опираются на результаты других наук, на обобщение их результатов. В то же время специалисты-психологи (как и специалисты иного профиля) в своих исследованиях ориентируются на результаты исследования мировоззренческого и гносеологического аспектов творческой деятельности. Здесь — взаимодействие, аналогичное взаимоотношению философии и частных наук вообще.
 
 Учитывая тот факт, что ряд вопросов творчества уже освещался в предыдущих разделах (о сущности идеального, о чувственно-сенситивном и абстрактно-мысленном, об интуиции и соотношении интуитивного и дискурсивного и т.п.), мы затронем здесь лишь несколько моментов, касающихся феномена «творчество».
 
 Творчество неоднородно: многообразие творческих проявлений поддается классификации по разным основаниям. Отметим лишь, что существуют разные виды творчества: производственно-техническое, изобретательское, научное, политическое, организаторское, философское, художественное, мифологическое, религиозное, повседневно-бытовое и т.п.; иначе говоря, виды творчества соответствуют видам практической и духовной деятельности.
 
 Структура творческого процесса. Все еще встречается представление, ограничивающее научное творчество нахождением решения проблемы. Но в этом случае не учтено само начало творческого процесса, начало его развертывания. Осознание потребности, постановка и формулирование проблемы — это начальные рубежи процесса поиска решения проблемы. Фиксируя конкретную проблемную ситуацию и цель исследования, проблема направляет весь творческий процесс в его сложном движении к результату. Идеальное, как центральное звено творческого процесса, рождается под непосредственным воздействием проблемности и для удовлетворения соответствующей потребности субъекта.
 
 Техническое творчество, например, имеет следующие звенья: раскрытие технического противоречия, формулировка технической задачи, выработка технической идеи, создание идеальной модели, материализация идеального образа, отработка и внедрение работоспособного технического объекта, его дальнейшее совершенствование. Для характеристики этапов (или фаз) научного творчества приведем несколько близких друг к другу трактовок. Д. Маккиннон выделяет пять этапов: 1) накопление знаний, навыков и умений для четкого формулирования проблемы; 2) этап «сосредоточения усилий», который иногда приводит к решению проблемы, а иногда вызывает усталость и разочарование; 3) уход от проблемы, переключение на другие занятия; этот этап называют периодом инкубации; 4) озарение, или «инсайт»; 5) верификация. А- М. Селезнев (см.: Селезнев А. М. Место творчества в системе «Наука — техника — производство» // Диалектика и теория творчества. М., 1987. С. 100) выделяет в творческом процессе следующие фазы: 1) обнаружение научной проблемы, выбор предмета исследования, формулирование цели и задач исследования; 2) сбор информации и выбор методологии исследования; 3) поиск путей разрешения научной проблемы, «вынашивание» новой научной идеи; 4) научное открытие, «рождение» научной идеи, создание идеальной модели открытого ученым явления; 5) оформление полученных научных данных в логически стройную систему. По мнению И. Тейлора (Канада) творческий процесс имеет этапы: 1) формулирования проблемы; 2) трансформации, когда проблема трансформируется с помощью метафоры, аналогии, «реверсирования» и т.д.; 3) внедрения и использования творческого продукта, т. е. преобразования какой-то части окружающей среды.
 
 Приведенные трактовки структуры творческого процесса фиксируют проблему как исходную фазу (или этап) творчества. Этим подкрепляется и наше представление о творчестве. Наряду с данным общим моментом приведенные трактовки творчества различаются в нескольких отношениях. С одной стороны, это показатель дискуссионности вопроса, с другой — сложности самого явления. Мы предлагаем студентам самим взвесить степень обоснованности каждой из приведенных точек зрения и либо принять одну из них как наиболее обоснованную, либо сформировать другое представление о структуре творческого процесса в науке.
 
 Среди разработок по вопросам творчества большой интерес в плане их использования учеными в своей деятельности представляют исследования, посвященные стимулированию процесса научного творчества. Эти работы могут привлечь внимание специалистов-философов, стать предметом гносеологического анализа Но они любопытны и сами по себе, как методы или способы, приемы активизации творческих способностей в любой отрасли научного познания. Коснемся некоторых из них.
 
 В литературе по творчеству нередки обращения к «синектике Гордона» (см.: Gordon W. J. J. Synectics. «The development of creative capacity». N. Y., 1961. «Процесс творчества». ИНИОН АН СССР. М., 1977. С. 149 — 150). Сам У. Гордон определяет теорию синектики как операционную теорию, предназначенную для сознательного использования подсознательных психологических механизмов, действующих в процессе творчества. Группа ученых, которой предлагают решить задачи, пользуется, по наблюдениям Гордона, аналогиями четырех видов — прямой аналогией, когда, например, технический объект сравнивают с биологическим; символической, когда для предложенной проблемы удается дать общее определение, которое вызывает некоторые необходимые ассоциации; фантастической, когда мысленно создается идеальная ситуация, пусть даже противоречащая законам природы, в которой задача легко решается; наконец, личной аналогией, когда члены группы воображают себя элементами предложенной ситуации.
 
 Последний момент, по-видимому, представляет собой то, что Жак Моно называет «субъективным уподоблением». Когда ученый заинтересовался каким-либо феноменом или проблемной ситуацией, пишет Ж. Моно, он пытается, не всегда осознавая это, субъективно промоделировать ситуацию, чтобы достичь внутренней репрезентации самого феномена, а затем и других составляющих данной ситуации. Недаром многие физики рассказывают, что, размышляя над своими проблемами, они воображают себя электроном или другой элементарной частицей и задают вопрос: как бы я вел себя, будь я этой частицей.
 
 А.Осборн предложил для стимулирования научного творчества «брейнсторминг» — «мозговой штурм», или «мозговую атаку» (см.: «Научное творчество». ИНИОН АН СССР. Вып. 4. М., 1979. С. 39. (Анализ данного метода, а также «синектики» У. Гордона и изложение еще одного метода — «алгоритма изобретения» Г. С. Альтшуллера см. в кн.: Альтшуллер Г. С. «Алгоритм изобретения». М., 1973)). Суть его — в особой форме воздействия группы на индивида, решающего проблему. А. Осборн приводит примеры, когда проблемы, не поддававшиеся индивидуальным усилиям, были успешно решены во время сессии «брейнсторминга». Стимулирование творческой активности достигается, по его мнению, благодаря соблюдению четырех принципов: 1) принципа исключения критики, можно высказывать любую мысль без боязни, что ее признают плохой; 2) поощрения самого необузданного ассоциирования: чем более дикой покажется идея, тем лучше; 3) требования, чтобы количество предлагаемых идей должно быть как можно большим; 4) признания, что высказанные идеи не являются ничьей собственностью, никто не вправе монополизировать их; каждый участник вправе комбинировать высказанные другими идеи, видоизменять их, «улучшать» и совершенствовать. В основе этой методики лежит уверенность в том, что творческое мышление требует свободы, раскрепощенности, устранения всяких внешних торможений. У каждого человека есть способность генерировать идеи и критически оценивать их. Критическая оценка тормозит генерирование идей, сковывает мысль. Поэтому желательно, по А. Осборну, чтобы в момент «рождения» идеи способность к критической оценке была отключена. Критическое рассмотрение и оценка идей должны быть отсрочены, перенесены на будущее; это следующий этап работы. Таким образом, две стадии творческого процесса — выдвижение идей и их оценка — искусственно отделяются друг от друга.
 
 Проблема стимулирования творческого процесса имеет «выход» в широкий спектр социальных факторов. Даже приведенный исторический пример свидетельствует не только о важности сопоставления и столкновения разных идей и установок, но и о внутренней потребности творческого ума в демократизме и свободе обсуждений, толерантном отношении к оппонентам, что неотрывно от демократизма и человечности всей общественной жизни.
 
 Изначальной сущностью человека является творчество, или, что то же, — творчество в труде. Труд должен быть не самоотчуждением, а самоутверждением человеческой личности. Слишком часто и даже почти для всех в истории труд был преимущественно средством для поддержания элементарного существования, а не проявлением творческих способностей человека. Труд должен быть не только и не столько средством к жизни, сколько ее сущностью, процессом, в котором человек полностью и всесторонне развивает свои склонности и задатки. Стимулом к труду должно быть не внешнее принуждение, в том числе и стремление к заработку, а прежде всего глубокая внутренняя потребность в творчестве. Если для какого-то отрезка исторического становления цивилизации характерно отношение к труду как к проклятию, участие в трудовой деятельности с отвращением, если от труда бегут (по Марксу), как от чумы, то при разумной организации общества он может и должен стать первой потребностью личности, источником полнокровной жизни и счастья. Если бы труд был свободным проявлением жизни, человек наслаждался бы "жизнью. Творчество становится активным фактором труда и всей человеческой жизни. В обществе будущего мерилом производимого богатства должна стать степень творчества, степень развития и применения человеческих способностей, знаний, науки. Формы собственности, с этой точки зрения, есть лишь средство; самоцелью общества становится человек, разностороннее развитие его способностей, свободный труд и творчество, т.е. самоутверждение человеческой личности, счастье человека.
 
 Как видим, творчество является отнюдь не рядовой проблемой гносеологии, а неразрывно связано с судьбами цивилизации, со смыслом человеческой истории, это одна из центральных проблем мировоззрения; она должна рассматриваться в широком контексте общечеловеческой культуры.
 
 Вернемся, однако, к научному творчеству, к его социальной детерминированности.
 
 Фокусируя внимание на способах получения новых идей, представлений и понятий, мы убеждались в их индивидуальном, неповторимом характере, в их случайности и непредсказуемости. Мы видели также, что иррациональные скачки в научном познании после заполнения «логического вакуума» дискурсивными компонентами «снимались», благодаря чему процесс познания обретал вид логичности, закономерности и непрерывности. Но в еще большей мере закономерность научного познания выступает, когда с индивидуального уровня субъекта познания приходится переключаться на уровень общества, на социокультурный фон развития науки.
 
 Спрашивается: так ли уж индивидуальны и неповторимы открытия Г.Менделя и А.Эйнштейна, что без этих личностей не было бы и соответствующих открытий? Настолько ли велика роль индивидуальной интуиции, чтобы всецело направлять движение научного прогресса?
 
 Вопрос не из простых, если вспомнить все многочисленные факты «озарений» и случайных догадок.
 
 Но сопоставим эти факты со столь же многочисленными случаями открытий одного и того же явления разными учеными примерно в одно и то же время. Мы говорим о Г. Менделе, но должны вспоминать также о «переоткрытии» его законов в разных местах Чермаком, Корренсом и де Фризом в 1900 г. Мы знаем открытие А. Эйнштейна, но вместе с тем знаем и аналогичные результаты А.Пуанкаре (1905). А совпадение открытий Ч.Дарвина и Уоллеса? Справедливо отмечается, что фундаментальные открытия всегда исторически подготовлены; подготовленной оказывается не только сама проблема, но и компоненты ее решения. Этой подготовленностью и объясняются те факты, которые квалифицируются как «переоткрытия». В данной связи небезосновательно положение, высказанное психологом из Калифорнии Гоуэном: «То, что гениям открывалось в одной вспышке озарения, может прийти к менее ярким людям в результате длительных и напряженных усилий» («Проблемы научного творчества». С. 183). Вместе с тем был все-таки и Г. Мендель, опередивший свою эпоху на несколько десятилетий. Для его открытия еще «не пришло время», хотя ряд предпосылок уже был. В целом оно не было случайным, а закономерность и логичность истории познания не настолько абсолютна, чтобы умалять заслуги отдельных личностей, творцов открытий. «Это не должно создавать иллюзию, будто авторы открытий не являются авторами. Все дело в том, что именно они устанавливают проблему, понимают ее суть, находят ее решение, воспринимая лучше других людей потребности культуры» (Купцов В. И. «Природа научного открытия». С. 22).
 

<< Пред.           стр. 10 (из 18)           След. >>

Список литературы по разделу