<< Пред.           стр. 11 (из 18)           След. >>

Список литературы по разделу

 Итак, рассмотрение научного творчества показывает его глубоко индивидуальную природу, большое значение в нем профессионализма и таланта исследователя, его нравственных качеств, интуиции и случайностей; в то же время творчество не является таинственным явлением. Приближается разгадка механизма интуиции и роли случайных факторов. Процесс научного познания на уровне индивидов интуитивен и дискурсивен, в нем сливается необходимость со случайностью, случайность оказывается доминирующей для «запуска» механизма интуиции, вероятностный результат дополняется последующей дискурсивностью. На уровне общества и культуры в целом доминирующей оказывается необходимость, подчиняющая себе случайность. Деятельностная и социальная природа познания обеспечивает его рациональный в целом характер и закономерное развитие в соответствии с логикой объективного мира.
 
 Человечество никогда не довольствовалось случайностями и стихийностью в познании мира. Всегда, на всем протяжении развития науки шел поиск средств направленного и эффективного воздействия на научное творчество. Как показывает опыт развития науки, научным творчеством в известных пределах можно управлять. Это касается как условий проявления индивидуальных способностей исследователя, в частности, интуиции, условий, благоприятствующих встрече со «счастливой» случайностью, повышающих степень вероятности решения проблемы, так и, с другой стороны, — условий социокультурного характера, социально-экономических, политических и общекультурных предпосылок, также поддающихся (особенно при исключении социальных антагонизмов) определенному регулированию. Нисколько не умаляя роли интуиции и случайности в научном творчестве, ученые ориентируются прежде всего на рациональные способы исследования, действующие относительно автономно от той же интуиции, способные давать крупные научные результаты в этой своей автономии и в то же время подводящие процесс познания к интуитивным скачкам.
 
 
 
 
 
 Глава XVIII. Спор. Аргументация
 
 Спор как форма доказательства противоположных мнений и поиска наиболее приемлемого, наиболее верного решения вопроса зародился в самые давние времена человечества. Условия спора порой были весьма жесткими для спорящих сторон и привлекали значительное количество заинтересованных людей. Вот что рассказывает о споре в Древней Индии русский исследователь буддизма В. Васильев («Буддизм, его догматы, история и литература». Ч. I. СПб. 1857. С. 67 — 68).
 
 В Индии не видим мы, чтоб народ и правительство были постоянны в своих религиозных привязанностях; для них только та религия признавалась господствующей, жрецы которой умели доказать ее превосходство. Если явится кто-нибудь и станет проповедовать совершенно неизвестные дотоле идеи, их не будут чуждаться и преследовать без всякого суда; напротив охотно будут сознавать их, если проповедник этих идей удовлетворит всем возражениям, опровергнет старые теории; воздвигали арену состязания, выбирали судей и при споре присутствовали постоянно цари, вельможи и народ, определяли заранее, независимо от царской награды, какой должен был быть результат спора. Если спорили только два лица, то иногда побежденный должен был лишить себя жизни — броситься в реку или со скалы, или сделаться рабом победителя, перейти в его веру. Если то было лицо, пользовавшееся уважением, например, достигшее звания вроде государева учителя и, следовательно, обладавшее огромным состоянием, то имущество его отдавалось часто бедняку в лохмотьях, который сумел его оспорить. Понятно, что эти выгоды были большой приманкой для того, чтобы направить честолюбие индийцев в эту сторону.. Но всего чаще мы видим (особливо впоследствии), что спор не ограничивался личностями; в нем принимали участие целые монастыри, которые вследствие неудачи могли исчезнуть вдруг после продолжительного существования... Право красноречия и логических доказательств было до такой степени неоспоримо в Индии, что никто не смел уклониться от вызова на спор.
 
 Древнегреческая философия (конец VII в. до н. э. — IV в. до н. э.) несколько изменила тип споров. Прежде всего, изменения коснулись проблематики: от явно выраженной ранее религиозной направленности она обозначила переход к светской проблематике — сначала с значительной дозой мифологизма и богопочитания, затем к ограничению божественного начала в природе и в жизни человека. Мировоззренческая проблематика все более перемещалась от Космоса и миро(бого) устройства к антропофилософской проблемности, связанной с нравственностью и политикой. Споры становятся все более организованными, нередко между учениками и учителем, обсуждаются форма и добродетель, начала мира и методы познания, цель и язык философии. От бесед публичных совершается поворот к школам (пифагорейский союз, афинская школа неоплатоников, перипатетическая школа и др.) с небольшим числом последователей и даже к одиночным беседам, как у Сократа.
 
 Середина V — IV вв. до н. э. характерна полемикой — с одной стороны, между Протагором, Горгием, Антифонтом и, с другой стороны, Платоном и Аристотелем. Эта полемика важна тем, что ее представители проявили особое внимание к систематизации приемов, умозаключений и разработали первые руководства по спору; формировалась формальная логика (прежде всего, в трудах Аристотеля). Важно было иметь такие правила, которые приводили бы к успеху в споре. Платон и Аристотель имели целью такое построение аргументации и создание такой логики, которая приводила бы к истине, ориентировалась бы на объективность познания. В школе же софистов (ее основателем считается Протагор) сначала обучали молодых людей всевозможным знаниям и красноречию, но последнее со временем стало самоцелью, превратилось в систему приемов для убеждения и доказательство всевозможных положений независимо от истинности этих положений. Протагор видел в вешах противоречивость, обнаруживал их диалектику, однако, его заключение было таково: «относительно каждой вещи можно выставить два противоположных тезиса»; «человек есть мера всех вещей». Суть его вывода, зависимость утверждений от конкретного человека можно было воплотить в установке: «Каким что является мне, таким оно верно для меня, а каким тебе — таким — для тебя».
 
 Софисты довели эту установку до крайности, до отрицания необходимости бороться за истину в споре. Все приемы хороши, если они приводят к успеху в споре. Получалось, что спор надо вести ради спора, а не ради истины. Софисты должны были научить обратившегося к ним молодого человека убедительно защищать любую точку зрения, какая только могла понадобиться ему в делах. В «Софистических опровержениях» Аристотеля раскрываются многие из приемов, которыми пользовались софисты. Помимо тех, которые основаны на многозначности слов и зачастую являются игрой слов, были и такие уловки: «растягивание» речи, чтобы невозможно было всю ее обозреть; далее — говорить чрезмерно быстро, так, что оппонент потерял бы нить спора; эмоциональное воздействие, раздражение противника, выведение его «из себя» — и обнаружение у разгневанного противника каких-либо ошибок в рассуждениях. Софисты разработали тактику ведения спора, при которой даже слабый аргумент оказывался выигрышным, более мощным, чем сильный аргумент. Труд Протагора «Наука спора» был одним из первых в истории трудов, посвященных анализу спора.
 
 Наблюдения над спорами тех времен дали немало материала для их обобщений и созданию руководств, нацеленных на достижение истины, на обеспечение ее победы. В этом отношении важнейшими явились работы Аристотеля: вышеназванный труд «О софистических опровержениях» (Соч. в 4 томах. Т. 2. М., 1978), «Первая аналитика», «Вторая аналитика», «Топика» (там же), «Риторика» (антология «Античные риторики». М., 1978).
 
 Довольно значительными по количеству публикаций оказались средние века и новое время. Спорами были охвачены не только монастыри, но и первые университеты, нарождающиеся школы в естественных науках и, разумеется, философия. В одной только России в XVIII — XIX столетиях вышло более десятка книг, либо непосредственно посвященных проблеме спора, либо в значительной мере освещающих проблему: Ломоносов М.В. «Краткое руководство к красноречию» (1748), Рижский О. С. «Опыт риторики* (1796), Сперанский М. М. «Правила высшего красноречия» (1844), Никольский А. С. «Основания российской словесности» Ч. 2. — «Риторика» (1807), Галич А. И. «Теория красноречия»... (1830), Кошанский Н.Ф. «Общая риторика» (1829), «Частная риторика» (1832) и др. Начало XX века дало, насколько нам известно, лишь один фундаментальный труд — Повар-нина С. И. «Спор. О теории и практике спора», 1918, 2 изд., 1923 (книга переиздана — см. «Вопросы философии». 1990, № 3; фрагменты из этой книги см. в «Хрестоматии по философии», М., 1996).
 
 Насколько широко были распространены споры в науке и философии и насколько были, следовательно, необходимы для участников споров соответствующие руководства — тому свидетельство положение Д. Юма, написанное около 250 лет тому назад. «Нет ничего такого, что не было бы предметом спора, и относительно чего люди науки не придерживались бы противоположных мнений, — писал он во введении к «Трактату о человеческой природе». — Мы не обходим в наших спорах самого простого вопроса, а самый важный — не в состоянии решить сколько-нибудь определенным образом. Споры множатся — точно все решительно недостоверно, ведут же эти споры с величайшей горячностью — точно все без исключения достоверно. Посреди всей этой суматохи награда достается не разуму, а красноречию; и всякий, кто достаточно искусен, чтобы представить самую безумную гипотезу в наиболее благоприятных красках, никогда не должен отчаиваться в возможности привлечь к ней приверженцев. Победу одерживают не вооруженные люди, владеющие копьем и мечом, а трубачи, барабанщики и музыканты армии» (Соч. в 2-хтомах. Т. 1. М., 1966. С. 79 — 80).
 
 Мы не будем описывать какую-либо дискуссию последних столетий, поскольку этот материал достаточно доступен для ознакомления (см.: Огурцов А. П. «Исторические типы дискуссий и становление классической науки» // «Роль дискуссий в развитии естествознания». М., 1986; Визгин Вл. «Роль научной дискуссии в формировании теории. На примере дискуссии о теории гравитации», 1912 — 1913 // Там же; Татаринов Ю. Б. «К дискуссии о космологической картине мира»./Дам же; Соловьев Ю. И. Роль научных дискуссий в развитии химии XIX в. // Там же; Мирзоян Э. Н. От полемики — к синтезу концепций (из истории эволюционной гистологии). Там же; и др.).
 
 Прогрессивная, в целом, роль дискуссий (споров) в науке, философии, политике не должна закрывать нам глаза на негативные их стороны. Даже в корректно проводимых спорах имеется побежденный, который испытывает не только горечь поражения, но порой получает тяжело переживаемую психическую травму. Ю.А. Шнейдер отмечает: «Я не склонен доверять пословице: «В спорах рождается истина». Истина, как мне представляется, по сути своей вне спора: она бесспорна. Чаще в спорах рождается только склока» («Спор или диалог?» // «Роль дискуссии в развитии естествознания». С. 20). Не случайно, в истории науки под воздействием недоброжелательного спора И. Ньютон хотел вообще оставить физику, а философ И. Кант в подобной ситуации заявил: «В споры я отныне пускаться не буду». Осуществлялись ли на практике такие намерения и в какой мере — другое дело. Главное, что спор как общественное явление — вовсе не безразличный в психологическом отношении феномен — ни для ученых, участвующих в нем, ни для развития духовной культуры в целом.
 
 Для подтверждения этого приведем свидетельства самих ученых. Русский физик Гольдгаммер Д., 1904 год: «Переживаемая нами борьба научных течений на самом деле не мало напоминает борьбу религиозного характера» («Наука и истина», С. 22). Профессор Калифорнийского университета Т. Шибутани свидетельствует в книге, переведенной на русский язык и опубликованной в 1969 году: «Некоторые из тех, кто занимает ключевые позиции в высоко котирующихся организациях, создают целые интеллектуальные империи... Как и во многих других кругах, честолюбивые ученые часто образуют фракции. Иногда расхождения обсуждаются открыто в достойных критических выступлениях, но рассмотрение альтернативных гипотез, особенно когда доказательства не очевидны, часто выливается в мстительную личную ссору... Садистская критика взглядов, отличающихся от концепций лидеров данной области, часто имеет своим результатом широкое распространение приспособленчества. Те, кто защищает неортодоксальные теории, подвергаются негативным социальным санкциям, — во многомгак же, как еретики в религиозном мире» («Социальная психология». М., 1969. С. 501 — 502).
 
 Несколько утопичным, хотя, если вдуматься — полезным, звучит призыв Т. Хейердала, адресованный ученым противоположных направлений: «Попробуйте научиться видеть в своих научных противниках полезных сотрудников, используйте их критику для того, чтобы продвинуться дальше вперед» («Что зовет меня в дорогу» // «Комсомольская правда», 11 февраля, 1965). Для достижения этого требуется ученому немалая работа над собой — над развитием коммуникабельности, толерантного отношения к инакомыслящим, самокритичности.
 
 Подлинный ученый должен помнить, что направление в науке означает только направление поиска научной истины, но не саму научную истину. Понятие «научное направление» включает в себя момент отличия одного направления от другого в пределах узкой области знания, момент противоречия между ними. Противоречия между ними неизбежны, поскольку неизбежна противоречивость познания. Противоречия между познанием сущности и явления, опытом и теорией, противоречия между двумя сосуществующими, односторонними теориями, противоречия между старой и новой, менее и более полной теориями — все это находит свое выражение в форме противоречий между научными направлениями и школами.
 
 Но это — одна сторона проблемы, обусловливающая известную «несостыкованность» направлений и их представителей. Другая тенденция действует противоположным образом и ведет не просто к толерантности, но и к углублению взаимопонимания. Наличие различных направлений в науке есть стихийно складывающаяся форма разделения исследовательского труда, обеспечивающая в конечном итоге всесторонний охват предмета изучения. Истинно научные направления, отмечает В.Н. Столетов, всегда должны сотрудничать между собой. «Коллективы, работающие в разных направлениях, при сопоставлении результатов своей исследовательской деятельности получают дополнительные импульсы к движению и вместе с тем к образованию коллектива еще более широких масштабов» (Столетов В. Н. «Некоторые методологические вопросы генетики» // «Актуальные вопросы современной генетики». М., 1966. С. 507). Необходимость взаимополезных творческих контактов между различными научными направлениями вызывает потребность в ощущении «чувства локтя» у представителей разных направлений по отношению друг к другу и создает важную объективную предпосылку к непредвзятому спору.
 
 В споре, особенно, если он не столь широк, как дискуссии в науке, необходимо знать хотя бы некоторые обычаи и особенности поведения народа, который представлен оппонентом. Например, в Болгарии в ответ на ваш вопрос оппонент может кивнуть головой: вы можете принять это за признак согласия, между тем он будет означать прямо противоположное — ответ «нет».
 
 В книге Цветова Д. Я. «Пятнадцатый камень сада Реандзи» обращается внимание на специфику спора у японцев. Понимаемая по-японски вежливость заставляет избегать ясных, хорошо аргументированных положений. Вместо них японец пускает в ход прежде всего взгляды. Помимо взглядов, почувствовать настроение собеседника, выяснить его позицию, но не передавать ему мысли японцу помогают обрывки фраз, жесты, косвенные двусмысленные высказывания. Способность дознаться посредством такой беседы о чужих намерениях, чтобы подладиться к ним или, наоборот, им противостоять, не уронив при этом достоинства противоположной стороны, считается у японцев важным качеством. Японию считают поэтому страной, где люди не спорят.
 
 Но главное, конечно, в том, что в любой стране — спорят, и требуется, прежде всего, понять, спорят ли из-за истины или вас пытаются втянуть в «спор ради спора». Уяснение цели спора является необходимой предпосылкой начала спора.
 
 Весь ход спора из-за истины диктуется в дальнейшем соответствующими принципами и приемами спора.
 
 Ведущим принципом такого спора из-за истины является объективность. Когда в середине 20-х годов в России происходил спор о существе фрейдизма, один из его участников — философ А. И. Варьяш, отвечая автору одной из публикаций по учению 3. Фрейда, справедливо выдвинул требование, чтобы изложение системы мыслей 3. Фрейда было строго объективным, без примесей каких бы то ни было критических замечаний; оно должно отличаться такой степенью объективности, чтобы сами приверженцы и даже основоположники этой теории должны были бы признать, что это изложение правильно и дает не больше и не меньше того, что в самом деле содержится в теории.
 
 Принцип объективности конкретизируется в нескольких требованиях. Так, недопустимо приписывать своему оппоненту какие-либо иные положения, кроме тех, которые он выдвинул. Нельзя замалчивать, обходить его аргументы, особенно основные, самые главные из них. Важным является и такой совет философа Б. Паскаля: «Если хотите спорить не втуне и переубедить собеседника, прежде всего уясните себе, с какой стороны он подходит к предмету спора, ибо эту сторону он обычно видит правильно. Признайте его правоту и тут же покажите, что если подойти с другой стороны, он окажется не прав. Ваш собеседник охотно согласится с вами — ведь он не допустил никакой ошибки, просто чего-то не разглядел, а люди сердятся не тогда, когда не всё видят, а когда допускают ошибку: возможно, это объясняется тем, что человек по самой своей природе не способен увидеть предмет сразу со всех сторон и в то же время по самой своей природе если уж видит, то видит правильно» (Б. Паскаль. «Мысли». М., 1994. С. 286). Приведем еще несколько принципов ведения спора:
 
  — четко сформируй свой тезис, осознай возможности и наметь план его доказательства;
 
  — трезво оцени противника; осознай его тезис и оцени его аргументацию;
 
  — уточни употребляемые понятия;
 
  — не употребляй (в научном споре) «эмоциональных» аргументов;
 
  — контролируй ход спора: тезис должен быть шаг за шагом выведен из аргументов, как решение из условий задачи;
 
  — необходимо четко следить за тезисом соперника, не допуская его подмены;
 
  — аргументы, приводимые в подтверждение тезиса, должны быть истинными и доказанными, т. е. бесспорными;
 
  — для своей зашиты необходимо выдвигать как можно больше аргументов; в то же время необходимо наносить главный удар по тем положениям и аргументам противника, которые он считает наиболее важными и на которые опираются другие, менее существенные;
 
  — необходимо знать непозволительные уловки в споре, следить за тем, чтобы ваш оппонент их не применял (например, «палочный довод», «уловку артиста»), а при их применении — немедленно давать соответствующий отпор своему сопернику;
 
  — не рекомендуется обязательно во всем противоречить противнику; иногда полезно согласиться с некоторыми его доводами и прежде, чем сказать «нет», произнести «да»; это продемонстрирует ваше беспристрастие, стремление к деловому рассмотрению вопроса; будет подготовлена моральная основа для успешного завершения спора; согласившись с рядом доводов, надо затем уметь показать, что они не имеют прямого отношения к предмету спора и не доказывают в целом правоты оппонента.
 
 Приведенные принципы спора не исчерпывают всей их системы. Для более полного представления о принципах спора рекомендуем познакомиться со следующими книгами:
 
  — Шопенгауэр А. «Эвристика, или искусство побеждать в спорах». СПб., 1900;
 
  — Поварнин СИ. «Спор. О теории и практике спора» (ж-л «Вопросы философии», 1990. № 2; Отдел I. Общие сведения о споре. Отдел II. Уловки в споре);
 
  — Введенская Л.А., Павлова Л. Г. «Культура и искусство речи. Современная риторика» Ростов-на-Дону. 1995. (Раздел V. Основы полемического мастерства).
 
 
 «Материалом», из которого строится спор, является аргументация.
 
 Человек прибегает к аргументации в самых разных областях жизни — обсуждая проблемы или принимая решения в повседневной жизни, в профессиональной деятельности, в сфере науки, искусства или политики. В самом общем виде аргументация может быть рассмотрена как интеллектуально-речевой (текстовый) способ воздействия на взгляды или поведение человека, для которого характерно следующее. Субъект этого воздействия — аргументатор — рассматривает того, на кого данное воздействие направлено, как находящегося вне сферы жесткого контроля, как обладающего свободой (физической, нравственной, юридической) принять или отвергнуть адресованную ему аргументацию. Особенностью аргументационного текста является то, что в таком тексте реализуется логико-лингвистическая структура, которая может быть названа аргументационной конструкцией. Аргументацион-ная конструкция содержит множество предложений, продуцируемых (произносимых или написанных) лицом, осуществляющим аргументацию (аргументатором) и адресованных некоторому другому лицу или группе лиц (адресату, реципиенту, аудитории). При этом аргументатор надеется, что реципиент примет одно из этих предложений (тезис аргументации) вследствие принятия им других предложений аргументационной конструкции (оснований, посылок).
 
 Иногда выдвижение тех или иных требований в качестве правил корректной аргументации ведения спора порождает проблемы как практического, так и теоретического характера. Примером могут служить проблемы, связанные с «доводом к человеку» («aigumentum ad hominem»).
 
 Ad hominem («довод к человеку», «переход на личности») считался недопустимым не только в споре, но и в любой корректной аргументации.
 
 «Доводом к человеку» в споре называют апелляцию к качествам участника спора при оценке утверждений о предмете спора, которые выдвинуты этим участником. Нередко ad hominem используется как средство вызвать недоверие к тому, что говорит данный человек.
 
 А. Шопенгауэр рекомендовал использовать такие доводы как средство достижения победы в споре. Нужно показать, советовал он, что утверждение противника, видимость опровержения которого вы хотите создать, противоречит тому, с чем он согласился раньше, тезисам его секты или школы, и тому, что он сам делает или не делает: «Например, если противник защищает самоубийство, обязательно нужно спросить его, почему он сам до сих пор не повесился, или если утверждает, что Берлин нехороший город и что в нем невозможно жить, спроси его, почему он не уезжает оттуда с первым поездом» (Шопенгауэр А. Эвристика, или искусство побеждать в спорах. СПб., 1900. С. 35).
 
 Доводы к человеку могут принимать вид «чтения в сердцах»: «Вы отстаиваете это положение по таким-то мотивам, потому его не следует принимать»; дискредитации утверждающего: «Он — плохой человек, потому его утверждения ложны».
 
 Приведенные примеры показывают порочность аргументации, основанной на смещении оценок утверждений и утверждающего. Вместе с тем, строгий запрет на любые формы «довода к человеку» также не оправдан. Строго соблюдая этот запрет, мы, говоря об утверждениях какого-либо человека, не имеем право говорить о качествах этого человека; обсуждая чьи-либо слова, не должны обсуждать мотивы, побудившие его сказать эти слова; мы не имеем права разубедить кого-либо в заблуждениях, вскрывая мотивы этих заблуждений. Если мы попытаемся последовать такому правилу, то вскоре обнаружим, что дело это отнюдь не простое. Кроме того, возникает вопрос, а стоят ли тех усилий, которые мы должны затратить на проведение этого принципа во всех сферах аргументации, те результаты, которые мы в итоге получим? Ведь это должно вести к отказу от множества типов рассуждений, которые буквально пронизывают всю нашу повседневную, да и не только повседневную, аргументацию. Получая некоторую информацию, мы часто интересуемся, каков источник этой информации. Узнавая о том, что данный человек сказал то-то и то-то, мы можем поинтересоваться, кто этот человек по профессии, где он живет, какова его личная заинтересованность в пропаганде данного утверждения, имеет ли он обязательства по его пропаганде. Возможно, мы захотим узнать, каков пол, возраст, национальность говорящего, какова его репутация, и знание всех этих фактов может оказать влияние на нашу оценку его утверждений. Правомерно ли утверждать, что всегда и везде такого рода влияние бывает лишь отрицательным и затемняющим суть дела? Ликвидировав такое влияние полностью, не ликвидируем ли мы тем самым один из естественных механизмов предосторожности, имеющий корни в истории развития человеческого общества? «Если кто-то говорит вам: «Не верьте этому человеку, у него репутация человека нечестного» или: «Это честнейший человек, вы можете следовать его советам», то всегда ли следует признавать такие доводы несостоятельными в гносеологическом плане лишь на том основании, что здесь имеется ad hominem? Нам могут возразить, что в данных случаях речь идет не об истинности или ложности какого-либо суждения, а о целесообразности или нецелесообразности совершения действия, о выработке той или иной линии поведения.
 
 Такое возражение правомерно, однако можно привести и другие примеры. «Данный человек сказал, что произошло такое-то событие. Известно, между тем, что этот человек часто обманывает. Значит, весьма вероятно, что данное событие не имело места». В данном случае истинностная оценка утверждения обосновывается ссыпками на личные качества человека, которому принадлежит это утверждение. Согласно традиционным канонам данная демонстрация порочна. Однако, посмотрев на нее непредубежденным взглядом, мы можем прийти к выводу, что она правомерна. В самом деле, если человек часто лжет, то вполне вероятно, что он лжет и в данном случае (разумеется, если данный вопрос относится к тому кругу вопросов, по которым данное лицо часто лжет). Поскольку вероятно, что человек лжет в данном случае, вероятно также, что событие, о котором он говорит, не имело места.
 
 Даже такие сурово порицаемые доводы, как «чтение в сердцах», могут быть вполне естественны и уместны в некоторых ситуациях, возникающих в общении между близкими людьми. Нельзя считать заведомо предосудительным обращение одного человека к другому, если отношения между ними достаточно доверительные, с такими, например, словами: «Ты видишь в этом человеке так много недостатков, потому что обижен на него. Постарайся встать выше своей обиды, это поможет тебе избавиться от преувеличений».
 
 Определяя, правомерно ли в том или ином случае использование «довода к человеку», необходимо учитывать не только гносеологический аспект аргументации и спора — выяснение истины, но и их этический аспект. Так, если даже «чтение в сердцах» адекватно отражает реальное положение дел (например, утверждение типа: «Вы не соглашаетесь со мной, потому что самолюбие мешает вам признать очевидную истину»), то такого рода довод, примененный в неподходящей ситуации, например, в публичной дискуссии, может быть оценен как оскорбительный и являющийся показателем низкой аргументационнои культуры самого аргументатора.
 
 Довод к личности опасен и своим психологическим эффектом. Он может настроить воспринимающего (слушателя, читателя, зрителя) против аргументации (даже когда она верна), если этот человек воспринимает довод к личности, как обидный для себя. В других случаях, когда довод к личности принимает характер, лестный для воспринимающего («Подмазывание аргумента» в терминологии С. И. Поварнина), это может побудить его принять ложный тезис, настроив его на некритический по отношению к аргументации лад. Аргументация такого рода обычно содержит замечания типа: «Вы как умный (проницательный, осведомленный, эрудированный, непредвзятый, благородный и т.п.) человек не можете не согласиться, что...» В этих случаях довод к личности создает условия для преувеличения степени правдоподобия рассуждения, когда стирается грань между «иногда» и «всегда», «часто» и «всегда», «иногда» и «часто».
 
 Таким образом, известная осторожность в отношении универсального запрета на доводы к личности вовсе не означает, что эти доводы всегда оправданы. Более того, опасности, связанные с чрезмерным увеличением доводов к личности и родственными им, а также со снисходительностью к такого рода доводам, гораздо более серьезны, чем возможные отрицательные последствия излишней академичности и непредвзятости в аргументации. Человек, категорически отвергающий любые разновидности этих доводов, может казаться излишне простодушным, он тратит много сил на разбор утверждений того, кто этого не заслуживает. И все же такой человек представляется гораздо привлекательнее, чем тот, который беззастенчиво пользуется доводами к личности, «чтением в сердцах», объявляя фактически не заслуживающими доверия и не способными к истинному суждению всех, кто с ним расходится во мнении, и наделяет всяческого рода достоинствами лишь себя и своих единомышленников. Образ такого аргументатора просматривается за заявлениями о том, что та или иная научная концепция неприемлема в силу политических или религиозных взглядов ее автора или же вследствие ассоциаций с «вредными» («буржуазными» или «коммунистическими») философскими или мировоззренческими представлениями; образ такого аргументатора просматривается за намеками на то обстоятельство, что данное суждение не должно приниматься во внимание в силу партийной (профессиональной, возрастной) принадлежности его автора. Если мы попытаемся количественно оценить соотношение между первым (чрезмерно академичным) типом аргументатора и вторым (беззастенчиво апеллирующим к личности), то увидим, что соотношение это в действительности складывается явно в пользу последнего. Мы буквально утопаем в доводах к личности, подаваемых иногда в более или менее замаскированном виде. Такого рода доводы находят благодатную почву в политике, засоряют наше повседневное общение, могут уродовать философскую аргументацию, аргументацию гуманитарных наук, проникать в естествознание. Привычка пользоваться доводами к личности ведет к дисквалификации аргументатора — ведь использование такого рода доводов требует гораздо меньших усилий, чем рассмотрение существа дела, поиск релевантных и достаточно надежных оснований для того или иного тезиса.
 
 
 
 
 Глава XIX. Познавательное — практическое — ценностное
 
 § 1. Познавательное и практическое
 
 Процесс познания во всех своих существенных моментах связан с практикой. Познавательное и практическое взаимосвязаны, друг без друга не существуют. Практика оказывает мощное воздействие на познание и формирование истины.
 
 Выясним сначала сущность и структуру практики.
 
 Важнейшими чертами практики как гносеологического феномена являются: 1) целенаправленность; 2) предметно-чувственный характер; 3) преобразование материальных систем.
 
 Практика — это деятельность, активное взаимодействие человека с материальными системами. Деятельность свойственна и роботам, ее результатом выступают измененные материальные системы. Однако здесь нет целеполагания, а есть лишь целеисполнение; роботы не продуцируют цели, планы, проекты, поэтому их деятельность практикой назвать нельзя. В то же время для инженеров, создающих этот вид технических устройств и их совершенствующих, соответствующая деятельность, неотрывная от выдвижения идей и их материализации, есть практика. Нет практики и в животном мире, хотя животные взаимодействуют с материальными системами, уничтожая, создавая или изменяя их. Практика неотрывна от человека, его целеполагающей, целенаправленной деятельности, от формирования идеальных моделей и стремления их осуществить.
 
 Вторая черта практики — предметно-чувственный характер. По этому признаку она выделяется уже не из материальных взаимодействий вообще, а из совокупной человеческой деятельности, отграничиваясь от деятельности познавательной и оценочно-ориентационной. В отличие от мыслительной, духовной деятельности, непосредственно не сталкивающейся с материальным сопротивлением объекта (здесь «сопротивление» иного рода, связанное с отражением внешних и внутренних свойств объекта), практическое взаимодействие человека с объектом представляет собой именно преодоление сопротивления материального предмета. При этом человек функционирует физиологически, расходуя силу, энергию подобно взаимодействующей природной системе.
 
 Третий признак практики — преобразование материальных систем. Не любые перестановки элементов системы, как и не любые предметно-чувственные акции человека, будут практикой, а только такие, которые изменяют качества подсистем и системы в целом, ведут к ликвидации, разрушению системы или, наоборот, к ее развитию, совершенствов? чию или созданию новой материальной системы. Здесь чрезвычайно важное значение имеют возможности предметных систем, умение человека их «нащупать", познать, оценить и использовать; столь же важно создание новых возможностей. Й. Элез пишет, что практика есть специфически человеческий способ превращения некоторого предмета из возможности в действительность; но такое определение, пожалуй, было бы неполным, ибо то, что дает практике собственно человеческий характер, есть прежде всего создание новых возможностей... На основе познания свойств и законов природы человек открывает новые возможности и ставит новые цели, в соответствии с которыми создаются новые предметы, не существующие в природе.
 
 Человек способен изменять состав элементов и структуру материальных (природных и социальных) систем, поскольку он действует в соответствии с объективными законами (не всегда адекватно познает, но должен действовать в соответствии с ними, иначе его деятельность будет бесплодной). Конечный результат практики, находящийся в предметно-объектной сфере, оказывается материализованной целью. Только все три вместе взятых признака — целенаправленность, предметно-чувственный характер и преобразование материальных систем — образуют практику как гносеологический феномен.
 
 Следует, однако, учесть, что первый и третий моменты не связаны между собой однозначно: цель должна реализоваться, но результат практической деятельности может не соответствовать ей или же соответствовать только частично. Практика нередко приводит к результатам, противоположным поставленной цели. В данном случае такую предметно-чувственную деятельность (как якобы не содержащую в себе цель) можно было бы, наверное, и не включать в разряд практической деятельности. Однако одно соображение заставляет квалифицировать это как практику: несоответствие (или противоречие) результата замыслу гносеологически не менее ценно, чем соответствие; оно говорит либо о несовершенстве цели (и требует ее корректировки), либо о неправильном понимании средств и условий ее реализации, что ведет к дальнейшей проработке тех или иных звеньев процесса практики и к новому циклу практической деятельности. В данном случае имеет место не бессистемная предметная деятельность, а поэтапное движение к нужному результату. Фиксирование отмеченного несоответствия как этапа или рубежа учитывает перспективу возможного достижения цели, совпадения последующего результата с целью. Здесь практика рассматривается под призмой мобильности ее составных элементов, с учетом процесса развития.
 
 Если мы выдвинем требование, чтобы и в третий признак практики — «преобразование материальной системы» — обязательно входила только исходная «чистая» цель (а в разных преобразованиях обязательно разные цели), то мы неправомерно сузим объем понятия «практика». Получится, что если результат предметно-чувственной деятельности не окажется воплощением исходной цели и станет плохим его воплощением, то эту деятельность нет оснований считать практикой. В признак практики «преобразование материальной системы» цель входит неоднозначным образом. «Преобразование» как результат практики может быть дальше от цели или ближе к ней, но и в первом, и во втором вариантах это будет практика. Даже в том случае, если результат воздействий на объект противоположен исходной цели (как это нередко бывает в экспериментах по индуцированию мутаций в генетике), все равно эту предметно-чувственную деятельность следует отнести к практике. В таком случае третий признак практики исключает указание на то, что «преобразование материальной системы» строго и однозначно соответствует исходной цели. Тем не менее без заданной цели преобразование материальных систем не будет практикой.
 
 Итак, практика — это целенаправленная предметно-чувственная деятельность человека по преобразованию материальных систем.
 
 Нередко при определении практики указывают на то, что это активная и материальная деятельность. Но указания на эти моменты при исходном определении излишни. Активность уже заключена в понятии «деятельность», как «природа», «общество» имплицитно содержатся в понятии «материальные системы» (при определении практики как активной, целенаправленной деятельности людей по изменению окружающих предметов и явлений, по преобразованию природы и общества). Материальность практики тоже содержится в приведенном определении.
 
 Во взаимоотношении субъективного и объективного в структуре практики определяющим является объективное. Наличие идеального, субъективного в практике не колеблет того положения, что в своей основе практика есть материальный процесс.
 
 Имеются следующие формы практики: общественно-производственная (промышленное и сельскохозяйственное производство; изготовление продуктов потребления и средств производства), социально-политическая (создание государств, классовая борьба, формирование партий, преобразование социальных структур, органов управления, революционные движения, забастовки, войны, акции по ликвидации атомного и химического оружия и т.п.); научно-экспериментаторская, связанная с намеренным изменением объекта исследования (социальный эксперимент, физический, химический, генетический и другие виды эксперимента); врачебная, или медицинская (хирургическая, терапевтическая, стоматологическая и т.п.); семейно-бытовая, повседневная, хозяйственная (строительство и ремонт жилья, садоводство, огородничество, приготовление пищи и т.д.).
 
 Эти формы практики являются основными, поскольку охватывают важнейшие сферы жизнедеятельности человека (помимо них имеются: детская игровая практика, связанная с «преобразованием» предметов; асоциальная практика убийц; спортивная практика, ведущая к физическим изменениям людей и т.п.).
 
 Художественную деятельность, на наш взгляд, нельзя безоговорочно относить к практике или к не-практической деятельности. Она нуждается в дифференциации по видам искусства и выделении видов с явно выраженной предметностью. В скульптуре, например, произведения имеют трехмерную форму и выполняются из твердых или пластичньгх материалов. Сама по себе предметность здесь не решает вопроса: необходима оценка цели, назначения деятельности. В аспекте главной функции искусства — эмоционально-эстетического воздействия на духовный мир людей — такая деятельность является духовной, а в аспекте технической реализации, приемов создания скульптур, свойств используемых материалов та же деятельность будет практической деятельностью.
 
 Не следует причислять к практике деятельность театрального артиста, писателя, идеолога, создателя военных теорий, политических доктрин и программ.
 
 Термин «практика» имеет большой спектр значений: это и приемы, навыки какой-либо работы; это и «частная практика учителей», и «морская практика», и т.п. Нередко данный термин используется как синоним слова «опыт». В широком своем значении практика — это вся деятельность человечества, включающая в себя и практику познания, в том числе практику теоретического познания.
 
 В гносеологии данный термин имеет свое, специфическое значение, противоположное терминам «духовное», «умозрительное», «теоретическое». За этим скрывается проблема соотношения познания (теории) и практики, необходимость ее решения. Вследствие этого хотя и не возбраняется в философии применять термин «практика» в самых разных значениях, но в гносеологии все же требуется понимать под практикой целенаправленную предметно-чувственную деятельность субъекта по преобразованию материальных систем. Если та или иная деятельность не обладает отмеченными признаками, то ее не следует относить к формам практики.
 
 Различные виды практической деятельности неравноценны не только в плане форм жизнедеятельности, но и по отношению к прогрессу; практика может быть либо созидательной (конструктивной), либо разрушительной (деструктивной) по своим результатам (даже вандали-стской).
 
 По своему содержанию и назначению практика бывает стандартизированной (стереотипно-механической), сопряженной с многократным воспроизведением одного и того же результата, без непосредственного выхода на познавательную деятельность (хотя она также включает в себя цель), и поисковой, нацеленной на достижение прироста познавательной информации. Стандартизированную предметную деятельность тоже следует считать практикой в гносеологическом смысле, ибо она не только создает материальные предпосылки для научных исследований, но и таит в себе возможности для своего совершенствования, т.е. для перехода в творчески-поисковую форму.
 
 В зависимости от субъекта деятельности практика подразделяется на виды (отмечаем только некоторые из них): индивидуальная, микрогрупповая, социального слоя, класса, нации (народности), государства, общества. Знакомство с основными формами и видами практики (типология форм и видов практики еще только разрабатывается) показывает, что любая практика имеет общественный, социальный характер. В практике человек действует, конечно, как природная сила. Но эта сила наделена кроме всего прочего еще и общественной силой, воплощаемой прежде всего в духовном, идеальном компоненте практики. Выдвижение цели, идеи сопровождается ориентацией на определенные нормы и ценности общества, группы. Сам субъект — результат общественных отношений, их концентрированное выражение; сознание и мышление индивида невозможны без коммуникаций с другими людьми. Объем и результат практической деятельности — тоже общественные.
 
 Практика выступает как общественный процесс изменения, преобразования материального мира в мир социальной предметности, культуры, в очеловеченный мир. В практике человек имеет средство для преобразования природы в своих интересах, в интересах человеческой цивилизации. Если исключить деструктивный, вандалистский тип практики, то последняя выступит в качестве антиэнтропийного процесса, способного упорядочивать не только общественную жизнь, но и более масштабные природные структуры.
 
 В практике изменяется не только природа (или социальные структуры); изменяется сам субъект, в частности индивид. Практика воздействует на его органы чувств, на его сознание, мышление, идеи. Происходит взаимоотражение, ведущее к взаимообогашению и индивида, и общества, и природы. Такое взаимообогащение осуществимо благодаря идеальному моменту практики, имеющему в своей основе объективные закономерности. «Тот факт, что в своей практической деятельности люди используют объективные законы, не следует трактовать в смысле абсолютной тождественности законов практики и законов бытия. Законы практики и законы объективной действительности неидентичны... Объективно-диалектические законы и диалектические принципы деятельности субъекта не совпадают полностью между собой» (Воронович Б. А. «Философский анализ структуры практики». М., 1972. С. 37).
 
 Духовная сторона практики включает в себя наиболее общие принципы действий субъектов, вытекающие из общего представления о мире (сюда входят и другие регулятивы более частного порядка). Центральное место, однако, занимают идеи, планы, проекты будущего материальной системы, организующие весь комплекс всеобщих и частных регулятивов практической деятельности. И. С. Нарский отмечал: именно в практике объединяются, и притом весьма своеобразно, такие противоположности, как материальность и идеальность, объективность и субъективность; объективность пронизывается именно в практике субъективностью, возвышается до нее, а субъективность именно в практике становится наиболее объективной по сравнению с прочими формами своего существования.
 
 В структуре практики имеются не только субъективные и объективные стороны, но и такие процессы, как распредмечивание и опредмечивание. Благодаря им и совершается взаимопереход субъективного и объективного. По определениям, имеющимся в «Философским энциклопедическом словаре», существо этих процессов в следующем. Опредмечивание — это процесс, в котором человеческие способности переходят в предмет и воплощаются в нем, благодаря чему предмет становится социально-культурным. Распредмечивание — это процесс, в котором свойства, сущность, «логика предмета» становится достоянием человека, его способностей, благодаря чему последние развиваются и наполняются предметным содержанием. Человек распредмечивает как формы прошлой культуры, так и природные явления, которые он тем самым включает в свой общественный мир.
 
 Распредмечивание является предпосылкой одного цикла практики, одного цикла опредмечивания; завершаемый цикл практики в ее поисковой форме содержит в себе основу для достижения нового уровня распредмечивания. Опредмечивание служит ведущим процессом, непосредственно обеспечивающим преобразование материальной системы.
 
 В системно-структурном (а не процессуальном) плане любая практика складывается из следующих элементов: субъект практики, объект практики, цель (идеальная модель), средства, предметная деятельность субъекта, результат этой деятельности. Все эти элементы проникают друг в друга так, что их представление в «чистом» виде затруднено. Они образуют целостную систему. Импульс каждому циклу практики задает духовный ее компонент, субъективность, базирующаяся на объективности. Взаимодействие сторон практики, субъективного и объективного ее моментов, обеспечивает развитие практики.
 
 Практика, будучи второй формой объективности, немыслима вне сознания, природная же материя существует до и вне сознания; практика является средством познания материальных систем (хотя и сама может быть объектом познания); соотношение «практика — сознание» не тождественно соотношению «материя — сознание», существование материи — предпосылка существования и практики, и сознания.
 
 Практика и познание тесно связаны друг с другом: практика имеет познавательную сторону, а познание — практическую. Слово «сторона» оттеняет несводимость познания к практике, а практики к познанию. Их особая природа выражается и в своеобразии функций.
 
 Рассмотрим их гносеологические функции по отношению друг к другу. При этом мы пока отвлечемся от ценностно-оценочной стороны деятельности человека.
 
 Каковы же гносеологические функции практики?
 
 Кратко ответ сводится к утверждению: практика есть а) основа, б) движущая сила, в) критерий истины и г) цель познания.
 
 Прежде всего обнаруживается базисная функция.
 
 В качестве основы познания практика дает исходную информацию, которая обобщается, обрабатывается мышлением.
 
 Уже в простом созерцании явлений субъект получает определенное количество чувственных образов, представлений. Несравненно больше воспринимается субъектом свойств, качеств, отношений, связей предметов при практическом с ними взаимодействии, когда он воздействует на них, изменяет их, проводя наблюдения, описывая их, сравнивая, классифицируя и т.д. Но дело не только в количестве. Посредством практического взаимодействия с объектом субъект формирует понятия, дающие знания об общих, а главное, существенных сторонах объектов. Только в практике эта сторона объекта выделяется достаточно четко. Теория выступает обобщением практики, обобщением информации об объекте на сущностном его уровне. Сказанное относится к любым научным концепциям в области общественных, гуманитарных, естественных наук. В практике и через практику субъект познает законы действительности, без практики нет знания сущности предметов.
 
 Значительная часть информации поступает к индивиду, конечно, непосредственно из внешнего мира. Личностная, индивидуальная практика (практические взаимодействия с объектами) создает базу для наращивания всякой иной, косвенной информации, для ее оценки и переработки. Тем не менее большинство обобщений, имеющихся у индивидов, приобретается опосредованно. Здесь два пути. Первый — получение знаний в готовом Твиде от других субъектов устно или письменно, через книги или каким-либо другим способом, восприятие информации от одновременно с данным субъектом существующих субъектов или от существовавших некогда; важным условием такого восприятия является преемственность. Второй путь обретения нового для индивида знания — это выведение заключений, обобщений на основе законов логики из уже известного знания.
 
 Получается, что большая часть знания приобретается индивидом не непосредственно из практики, опыта (апостериорно — «после опыта»), а априорно («до опыта», «вне опыта»). Однако априорность оказывается относительной, а не абсолютной как априорность по отношению к данному конкретному субъекту в определенный момент его бытия. Если же брать всю совокупность знаний с точки зрения их источника у человечества в целом, то окажется, что знания в конечном счете своим главным источником имеют практику. Даже логические аксиомы, законы логики своими корнями уходят в практику. «...Практика человека, миллиарды раз повторяясь, закрепляется в сознании человека фигурами логики. Фигуры эти имеют прочность предрассудка, автоматический характер именно (и только) в силу этого миллиардного повторения» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 198).
 
 Практика является также движущей силой познания. Здесь проявляется детерминирующая функция практики. От нее исходят импульсы, в значительной мере обусловливающие возникновение нового знания и его преобразование. Практика детерминирует переход от чувственного освоения объектов к их рациональному познанию, от эмпирического познания к теоретическому, от дискурсивного к интуитивному, от одних методов исследования к другим, от одного стиля мышления к другому и т.д.
 
 В основе этих многообразных форм познания, их сменяемости и взаимодополнения (познание идет, например, не только от эмпирического к теоретическому, но и от теоретического к эмпирическому) лежит общее стратегическое движение субъекта от явления к сущности, от сущности одного порядка к более глубокой сущности, а затем от сущности к явлению. Для практики, именно для нее, жизненно необходимо выявление сущности, законов материальных систем, объяснение многообразия единичных событий, явлений, процессов. Примером того, как практика обусловливает переходы от одних форм познания к другим на пути проникновения в сущность материальных систем, может служить биологическое познание, последовательный переход в этой науке от наблюдения к описанию и систематизации фактов, затем — к сравнительному методу исследования, к историческому методу, от них — к эксперименту и моделированию.
 
 В развитии знания и науки в целом большую роль играют любознательность, жажда удовлетворения от научных изысканий. Среди мотивов научного познания немалое место занимают также тщеславие, стремление к обогащению. Но наиболее глубоким и ведущим стимулом развития науки являются все же потребности практики, задачи и проблемы, выдвигаемые самой практикой. В античную эпоху на этой основе возникали и развивались агрономия, геометрия, медицина, астрономия, другие отрасли знания. В современную эпоху энергетические потребности производства и потребности военного характера детерминировали возникновение и рост исследований в области атомной энергии. Аналогично обстоит дело с электроникой, кибернетикой, экологией, другими науками.
 
 Не всегда, однако, открытия в науке делались и делаются непосредственно в зависимости от потребностей производственно-экономической практики. Пример тому — открытие Д.И.Менделеевым периодической системы элементов, сделанное под непосредственным воздействием общетеоретических и педагогических соображений (далеко не второстепенное место принадлежало необходимости систематизировать данные об элементах для курса лекций), нашедшее затем широкое применение в химической промышленности, в технике полупроводников и т.п. Однако и здесь в конечном счете (через ряд посредствующих звеньев) определяющим являлись все-таки потребности производства (в приведенном примере — потребности химической промышленности, металлургии, горной промышленности и др.). Если брать естествознание в целом, то существенное и многостороннее воздействие на него (в шане придания импульсов к развитию) оказывают промышленное производство и сельскохозяйственная практика.
 
 Велико значение практики и как главного критерия истины. Здесь практика выступает по отношению к познанию в своей критериальной функции (см. главу XIV, § 4). Но практика противоречива в отношении характера результатов познания: на ее основе формируются разного рода заблуждения, но на ее же основе они и преодолеваются.
 
 Важна роль практики в познании и со стороны целей познания. Нередко утверждают даже, что практика есть цель познания. Это не совсем точно: целью познания является достижение истинного знания. Познание осуществляется и для многих других целей: для ориентации в окружающей обстановке, для удовлетворения любознательности и т.п. Точнее было бы подразделять все цели на непосредственные и конечные. Тогда окажется, что практика — цель познания в конечном счете, что включает в себя и те варианты, при которых она выступает и непосредственной целью познания.
 
 Значительная часть повседневного знания концентрируется на непосредственном служении практике. В еще большей мере этот момент характерен для прикладного, в частности технического, знания. И теоретические построения, соотносимые с сущностью материальных систем, так или иначе замыкаются на задаче служить практике, изменять и совершенствовать ее. Относительная самостоятельность науки по отношению к производству, практике свидетельствует не о полной, а лишь о частичной ее независимости от практики; пусть и косвенно, но теория так или иначе связана или должна быть связана с практикой.
 
 Положение о необходимости прагматической функции у науки не нужно понимать узкопотребительски. Иногда считалось: раз такая-то теория дает на сегодняшний день экономический эффект, а другие (в той же отрасли знания, например в биологии) не дают, то именно первая из них истинно научная (иногда добавляли — «истинно социалистическая»), а остальные заслуживают негативных оценок; поскольку такой-то ученый — хороший практик (а зачастую это лишь казалось), из этого автоматически выводилось, что и его теоретические, даже философские позиции непогрешимы с научной и идеологической точек зрения. Такие представления, к сожалению, имели место в жизни нашей страны в 30 — 40-е годы, а у отдельных лиц сохранились вплоть до наших дней. Практицистский (или «утилитарный») подход к науке связан с заносчивой верой части практиков, занимающих к тому же нередко и ответственные административные посты, во всемогущество их «практики», со стремлением подверстать под эту практику науку, подмять ее и диктовать ей угодные им апологетические условия. При этом получалось, что наука не прокладывала дорогу практике (хотя на словах декларировалась важность знания), а, наоборот, плелась в хвосте практицистской стихии. Кстати, при своих явных неудачах сторонники такого рода «практики» опять же обвиняли науку в том, что она не идет вровень с практикой, что она «оторвалась» от практики.
 
 Принцип связи теории и практики нуждается в расшифровке, так как сам по себе он может служить кому угодно. В наиболее уродливой форме это проявилось в фашистской Германии второй половины 30-х — первой половины 40-х годов. Именно там чрезвычайно пропагандировался тезис «единство теории и практики». Его проведение в жизнь имело много негативных последствий для развития науки в этой стране. Но не только это. В 1942 г. Гитлер издал приказ, по которому никакие научные исследования не должны были широко поддерживаться, если они не дают военной продукции в течение шести недель. Поэтому немецким ученым было рекомендовано даже не упоминать перед гитлеровским руководством о возможности создания атомного оружия. Иначе Гитлер немедленно установил бы крайне сжатый срок работ, и горе было бы ученым, если бы они не уложились в этот срок. Поэтому ядерные исследования в Германии не получили широкой правительственной поддержки. И работы велись в относительно небольших масштабах (см.: Корякин Ю. И. «Биография атома». М.,1 1961. С. 149). Развертывание работ к концу войны уже не смогло существенно изменить положение. Были и другие причины, не позволившие гитлеровскому вермахту создать атомную бомбу. Данный факт, конечно, был позитивным с точки зрения социального прогресса, но он свидетельствует и о том, сколь бесперспективна политика, ставящая во главу угла утилитарно понимаемую связь теории и практики.
 
 Наряду с узким практицизмом встречается и альтернативная ему позиция «чистой науки», «науки для науки». Суть ее в установке: ни в настоящем, ни в будущем наука, или теория, не должна быть связана с практикой; наука перестает быть наукой, а теория теорией, если обременяет себя практикой.
 
 Вспоминая о духовной атмосфере среди молодых кембриджских физиков 30-х годов, английский ученый и писатель Ч.Сноу, например, писал: «Больше всего мы гордились тем, что наша научная деятельность ни при каких мыслимых обстоятельствах не может иметь практического смысла. Чем громче это удавалось провозгласить, тем величественнее мы держались. Даже Резерфорд почти не разбирался в технике... Резерфорд твердо и недвусмысленно заявил, что не верит в возможность освобождения атомной энергии... Это была единственная грубая ошибка, которую Резерфорд допустил за свою научную деятельность. Очень характерно, что она касалась вопроса, связанного с переходом от чистой науки к прикладной» (Сноу Ч. П. «Портреты и размышления». М., 1985. С. 215 — 216).
 
 Ни вульгарно-утилитаристский подход к науке, ни концепция «чистой науки» не дают такого решения проблемы соотношения науки (теории) и практики, при котором обеспечивалось бы их оптимальное развитие. В науке должны иметь место как исследования, работающие на практику текущего момента, так и исследования, рассчитанные на более или менее отдаленную перспективу.
 
 Теория, не имеющая среди своих целей соединение с практикой ни в настоящем, ни в перспективе, имеет больше шансов превратиться в бесплодное, пустое теоретизирование, чем теория, ориентирующаяся на такую связь. Но для науки (и теории) губителен также узкий практицизм; если бы он оказался единственным, то человечество не дошло бы до открытия атомной энергии, создания электронных вычислительных машин и до осуществления космических полетов.
 
 Положение о необходимости связи теории и практики основывается на таком ее понимании, которое исключает оба отмеченных подхода; мера взаимосвязи теории и практики — в соотношении, обеспечивающем максимальное их развитие и функционирование.
 
 Таковы главные функции практики в отношении познания: базисная, детерминирующая, критериальная и целеполагающая.
 
 Познание, в свою очередь, имеет несколько функций по отношению к практике.
 
 Информационно-отражательная функция является у познания, конечно, ведущей. В отличие от базисной функции практики, состоящей в предоставлении исходных данных для последующей их обработки мышлением, здесь имеет место сама эта переработка, т. е. производство понятий, гипотез, теорий, методов. Если практика выступает средством для познавательной деятельности, то познание, в свою очередь, есть средство практической деятельности.
 
 Существо регулятивной функции состоит в регулировании практики, в обеспечении управления практикой, практическими действиями.
 
 Одной из подфункций регулятивной функции выступает корригирующая (по отношению к практике) функция.
 
 В истории естествознания, в физике, химии, биологии такая функция теории по отношению к экспериментам, в частности, корректировка средств, методик их проведения, широко распространена. Эта функция присуща и социальным теориям. Приведем примеры.
 
 В ФРГ в послевоенные годы претворялась в жизнь экономическая теория, разработанная Л. Эрхардом (он занимал с 1947 г. пост министра народного хозяйства в кабинете Аденауэра, с 1955 г. был заместителем федерального канцлера, а с 1963 по 1966 г. являлся канцлером ФРГ). Суть его концепции резюмировалась положением: «народное хозяйство, основанное на конкуренции, является лучшей формой хозяйства как с точки зрения экономической, так и с точки зрения демократических принципов. Государство должно вмешиваться в жизнь рынка только в той степени, в которой это требуется для поддержания работы механизма конкуренции или для контроля тех рынков, на которых условия вполне свободной конкуренции не осуществимы» (Л.Эрхард. «Благосостояние для всех». М., 1991. С. 161; в ФРГ книга издана в 1956 г.). Из этого положения следовало: «законодатель должен считать своей задачей устранение факторов, нарушающих ход рыночных операций, для чего необходимо: а) сохранять свободную конкуренцию в возможно большем объеме; б) на тех рынках, где конкуренция не может быть полностью осуществлена, препятствовать злоупотреблениям мощных хозяйственных групп; в) для этой цели учредить государственный орган контроля, а если необходимо, то и для оказания влияния на ход рыночных операций» (там же. С. 166). Такая открыто антимонопольная установка экономической концепции Л.Эрхарда вела к постоянной, последовательной борьбе с тенденцией к монополизму в экономике (т.е. была связана с «корригированием» экономической, производственной практики), что явилось одним из важнейших факторов быстрого подъема экономики ФРГ.
 
 Другой исторический факт (несколько иного плана) касается истории нашей страны после Октября 1917 года. Здесь осуществлялась экономическая концепция К. Маркса, согласно которой требовалось уничтожить частную собственность на средства производства и утвердить в экономике общественную собственность. В трактовке последователей К. Маркса понятие «общественная собственность» оказалось фактически подмененным понятием «государственная собственность», т.е. той же частной собственностью, но возведенной в квадрат; на основе такой теории в экономику активно внедрялся чиновничий государственный монополизм. В результате народному хозяйству страны пришлось не раз испытать на себе «корректировку» со стороны этой теории и связанной с ней партийной политики. Наиболее драматичной была насильственная коллективизация сельского хозяйства, целью которой было уничтожение частной собственности в этой сфере производства. В результате таких «корректировок практики» идея социализма, весьма, кстати, привлекательная по обеспечению социальной защищенности трудовых слоев общества, оказалась не реализованной и во многом дискредитированной. В числе декларативных остались многие верные положения теоретиков социализма, и среди них положение: «Капитализм создал производительность труда, невиданную при крепостничестве. Капитализм может быть окончательно побежден и будет окончательно побежден тем, что социализм создает новую, гораздо более высокую производительность труда» (В. И. Ленин. ПСС. Т. 39. С. 21).
 
 Рассматривая философский вопрос о взаимоотношении практики и теории и отмечая воздействие практики на теорию, а теории на практику, мы приходим к представлению о приоритетности практики в одних отношениях и приоритетности теории (или знания) в других отношениях. Коснемся подробнее данного момента.
 
 Неоспоримо важная роль практики в жизни людей и познании послужила основой для ее фетишизации и мистификации. Практика стала обоготворяться в прагматизме, праксеологизме, среди сторонни-, ков марксизма. Такое отношение к практике дошло до наших дней. Е. А. Симонян утверждает: «Когда практика вступает в противоречие с теориями, взглядами, то пересматривается не практика... а теория» (Симонян Е. А. «Единство теории и практики (Философский анализ)». М., 1980. С. 113). «Практика всегда опрокидывает все те теории, положения и выводы, которые не соответствуют жизни» (там же. С. 112), т.е. той же практике. Получается, что практика наделяется некоей мистической способностью быть всегда верной и всесильной; непонятно только, зачем ей вообще нужна теория, которая к тому же, как правило, «отстает» от нее, т.е. мешает ей. В этой ситуации положение о том, что теория освещает дорогу практике, становится пустой декларацией, прикрывающей далекие от науки интересы «практиков», в том числе партийных политиков.
 
 Практика, конечно, служит основанием развития теории. Но это — в принципе, а более конкретно — это верно в строго определенных отношениях. Неоспорим, к примеру, приоритет практики в ее взаимоотношении с теорией (и познанием вообще) при определении истинности знания. Помимо этого, практика выступает в целом материальной основой развития всего человеческого познания.
 
 В то же время практика может не соответствовать теории, познанию. Но в каком плане? Практика ведь немыслима без познавательного, «теоретического» компонента. В этом отношении теория никак не может отставать от практики; она — внутри самой-этой практики; положение об «отставании» теории от практики в данном случае — абсурд.
 
 Практика всегда более ограниченна, чем хорошая теория. Практика «стеснена» материей, тем или иным составом средств, степенью их развития и т.п. В отличие от нее духовная деятельность человека, в том числе теоретическая, тоже, правда, не абсолютно свободная, имеет значительно больше возможностей для своего — независимо от конкретных условий — развития.
 
 Теория способна предвидеть ход практической деятельности (в этом состоит ее прогностическая функция), выдвигать научно обоснованные цели перед практикой. «Хорошая теория» — всегда теория объективно значимая, улавливающая тенденции развития материальных систем, не только природных, но и практических.
 
 Теория — необходимейшая часть науки: ей присуща такая особенность науки, как относительная автономность в развитии — по отношению к практике, в частности, по отношению к производству. Чем объясняется эта относительная самостоятельность? Прежде всего наличием особых внутренних законов развития науки, ее специфической (по сравнению с производством) природой, наличием особой внутренней логики развития. Важным фактором, детерминирующим ее относительную самостоятельность, является также взаимодействие с другими формами общественного сознания (мировоззрением, искусством, нравственностью), циркулирование в ней идей и принципов, не идущих прямо от практики, но способных влиять на движение научного знания. Наконец, относительная самостоятельность обусловливается существованием преемственной связи данного уровня развития науки с знаниями прошлых времен, возможностью актуализации знаний далекого прошлого, которые соответствовали практике совсем иного уровня.
 
 Относительная самостоятельность теории (в аспекте практики) объясняется, помимо прочего, тем, что между нею и практикой имеются посредствующие звенья. Вспомним, какие это звенья: с одной стороны, это эмпирическое познание, с другой — духовно-практическое, или нормативно-регулятивное, методологическое звено. («Духовно-практическое» — это не «духовное» плюс «практика», а духовное, непосредственно нацеленное на практическую реализацию. Здесь «практическое» — в сопоставлении с теоретическим и эмпирическим в границах абстрактного мышления).
 
 Как уже отмечалось, цикл познавательной деятельности протекает по следующей схеме:
 
 Здесь П1 — исходный рубеж практики, Э — эмпирическое знание, Т — теоретический уровень познания, ДП — духовно-практическое звено познания, П2 — новый уровень практики.
 
 В результате происходит сдвиг в практике: П1 — П2; практика с одного уровня поднимается на другой, более высокий.
 
 Возможность неоднозначной связи теории с эмпирическим познанием, а духовно-практического знания с теоретическим объясняет неоднозначную связь теории с практикой, а тем самым и ее относительную самостоятельность по отношению к практике.
 
 В сфере теоретического достигается свободный (т. е. независимый от конкретного уровня практики) пробег мысли, ее выход за пределы границ этой практики.
 
 Анализируя историю науки, B.C. Степин убедительно раскрыл эту неизбежную и очень ценную для науки свободу теоретического познания по отношению к физическому эксперименту. Он показал, что наука может получать новые знания и без непосредственного обращения к эксперименту, минуя непосредственную практику (простейший пример: применяя правила сложения, можно было бы получить даже такое большое число, как миллион, хотя отсчет реального миллиона предметов оказывается в практике весьма затруднительным, а подчас и невозможным делом). Научному познанию свойственно опережающее отражение практики. В развитой науке складываются различные слои познания, каждый из которых обладает своими возможностями прогнозирования предметных отношений будущей практики. Чем дальше отстоит соответствующий слой от реального производства, тем менее конкретным становится прогноз будущего, но за счет этого достигается большее опережение наличной практики» («Научное познание как «опережающее отражение» практики» // «Практика и познание». М., 1973. С 226).
 
 Достаточно убедительно возможность расхождения теории и практики (в плане отставания практики от теории и появления практических заблуждений) в нашей литературе показана Б. А. Вороновичем (см.: «Философский анализ структуры практики». С. 181 — 199). Причины такого расхождения он делит на объективные и субъективные. Касаясь последних, он пишет, что они выражаются в воздействии личности, ее воли и знаний на течение практического акта, оценку его результатов. Субъект может совершать негативные для практики и теории иррациональные действия. И развитие практики связано с преодолением ошибок, с дальнейшей рационализацией бытия.
 
 Если практика есть критерий истинности теории, то подлинно научная теория есть критерий правильности практики.
 
 Приоритетность теории не следует, однако, понимать как абсолютизацию роли теории в отношении практики. Если и был сделан акцент на ее прогнозирующей, корригирующей функции, то для того, чтобы лучше увидеть необоснованность позиции, мистифицирующей и обоготворяющей практику в ущерб теории.
 
 Теории бывают разные. Когда мы вели речь о теориях, то имели в виду, конечно, подлинно научные теории, т. е. отвечающие комплексу критериев научности, в первую очередь принципу объективности (что означает и свободу от политических и иных субъективных влияний). Возможны, однако, и весьма рационалистичные теории с серьезной заявкой на глубокое раскрытие объективной диалектики предмета исследования, но в то же время по-своему интерпретирующие какие-то важные моменты этой диалектики; в экономической теории К. Маркса такая участь постигла закон отрицания отрицания, из содержания которого применительно к экономическому развитию было элиминировано отрицание-синтез. Теории создаются живыми людьми, живущими порой в очень сложной социальной обстановке, и от нее полностью отвлечься ученому бывает не так просто. К тому же сама теория непосредственно вырастает не из практики, а из эмпирического знания.
 
 Теория как относительно свободная мыслительная конструкция может, конечно, идти впереди своего эмпирического основания. Но она может и не улавливать глубинных процессов, скрывающихся за эмпирическим материалом. Ненаучные или антинаучные теории вообще оторваны от реальной практики и в этом смысле действительно «отстают» от практики.
 
 Практика и познание, практика и теория взаимосвязаны и воздействуют друг на друга. Их взаимоотношение содержит в себе противоречие. Стороны противоречия могут находиться в состоянии соответствия, гармонии, но могут приходить и в дисгармоничное состояние, доходящее до конфликта. Одна из сторон может отставать от развития другой, что является естественным выражением противоречия между ними; преодоление этого противоречия может вести к новому уровню их соотношения. На этом пути достигается развитие и теории, и практики.
 
 
 
 
 § 2. Приемы, методы и формы научного мышления а) Метод, его сущность и аспекты
 
 Человеческое мышление представляет собой сложный познавательный процесс, включающий в себя использование множества различных приемов, методов и форм познания. Различия между ними условны, и очень часто все эти термины употребляются как синонимы, однако имеет смысл делать некоторое различие между ними. Под приемами мышления и научного познания понимаются общелогические и обше-гносеологические операции, используемые человеческим мышлением во всех его сферах и на любом этапе и уровне научного познания. Они в равной степени характеризуют как обыденное мышление, так и научное, хотя в последнем приобретают более определенную и упорядоченную структуру. Приемы мышления, как правило, характеризуют общую, гносеологическую направленность хода мысли на том или ином этапе познавательной деятельности. Например, при движении от целого к части, от частного к общему, от конкретного к абстрактному и т.д.
 
 Методами называют более сложные познавательные процедуры, которые включают в себя целый набор различных приемов исследования.
 
 Метод — это система принципов, приемов, правил, требований, которыми необходимо руководствоваться в процессе познания.
 
 В данном определении метода выражено его операциональное существо; метод содержит в себе совокупность требований, которые/ характеризуют порядок познавательных операций. Аспекты метода: предметно-содержательный, операциональный, аксиологический.
 
 Предметная содержательность метода состоит в том, что в нем отражено знание о предмете исследования; метод основывается на знании, в частности, на теории, которая опосредует отношение метода и объекта. Многие философы признают, что метод — это та же теория, но повернутая своим острием на познание и преобразование объекта; это система нормативных правил, выводимых из теории (или вообще из определенного знания) с целью дальнейшего познания объекта. Предметная содержательность метода свидетельствует о наличии у него объективного (объектного) основания. Метод содержателен, объективен.
 
 Операциональный аспект указывает на зависимость метода уже не столько от объекта, сколько от субъекта. На формирование правил-предписаний оказывают существенное влияние уровень научной подготовки специалиста, его умение перевести представления об объективных законах в познавательные приемы, его опыт применения в познании тех или иных приемов, способность их совершенствовать; влияют на выбор и разработку правил соображения удобства и «экономии мышления». Нередко на основе одной и той же теории возникают модификации метода, зависящие лишь от субъектных моментов. Метод субъектен, или субъективен (в данном отношении).
 
 Аксиологический аспект метода выражается в степени его надежности, экономичности, эффективности. Перед ученым порой встает вопрос о выборе одного из двух или нескольких близких по своему характеру методов. Решающую роль в выборе могут сыграть соображения, связанные с большей ясностью, общепонятностью или результативностью метода. Когда в 20-х годах в нашей стране проходила дискуссия по вопросам методологии и перед частью естествоиспытателей встала проблема, какому методу отдать предпочтение — элемента-ристскому (механистическому) или системному («диалектике») — физиолог А. Ф. Самойлов заявил, в частности: «Те марксисты, которые воодушевлены верою в силу диалектического метода в познании природы, если они при этом специалисты-естественники в какой-нибудь определенной области естествознания, должны на деле доказать, что они, применяя диалектическое мышление, диалектический метод, в состоянии пойти дальше, скорее, с меньшей затратой труда, чем те, которые идут иным путем. Если они это докажут, то этим без всякой борьбы, без излишней бесплодной оскорбительной полемики, диалектический метод завоюет себе свое место в естествознании. Естествоиспытатель прежде всего не упрям. Он пользуется своим тедерешним методом только и единственно потому, что его метод есть метод единственный. Такого естествоиспытателя, который желал бы пользоваться худшим методом, а не лучшим, нет на свете. Докажите на деле, что диалектический метод ведет скорее к цели, — завтра же вы не найдете ни одного естествоиспытателя не диалектика» («Диалектика природы и естествознание» // «Под знаменем марксизма», 1926, № 4 — 5, стр. 81).
 
 Таковы главные стороны метода научного познания: предметно-содержательная, операциональная и аксиологическая.
 
 б) Общенаучные средства познания
 
 Методы научного познания можно подразделить на три группы: специальные, общенаучные, универсальные (или всеобщие). Специальные методы применимы только в рамках отдельных наук. Объективной основой таких методов являются соответствующие специально-научные законы и теории. К этим методам относятся, например, различные методы качественного анализа в химии, метод спектрального анализа в физике и химии, метод Монте-Карло, метод статистического моделирования при изучении сложных систем и т.д. Общенаучные методы характеризуют ход познания во всех науках. Их объективной основой являются общеметодологические закономерности познания, которые включают в себя и гносеологические принципы. К ним относятся: методы эксперимента и наблюдения, метод моделирования, гипотети-ко-дедуктивный метод, метод восхождения от абстрактного к конкретному и т.д. Универсальные (всеобщие) методы характеризуют человеческое мышление в целом и применимы во всех сферах познавательной деятельности человека (с учетом их специфики). Их объективной основой выступают общефилософские закономерности понимания окружающего нас мира, самого человека, его мышления и процесса познания и преобразования мира человеком. К этим методам относятся философские методы и принципы мышления, в том числе принцип диалектической противоречивости, принцип историзма и др.
 
 Приемы научного мышления.
 
 Анализ и синтез. Анализ — это прием мышления, связанный с разложением изучаемого объекта на составные части, стороны, тенденции развития и способы функционирования с целью их относительно самостоятельного изучения. Синтез — прямо противоположная операция, которая заключается в объединении ранее выделенных частей в целое и с целью получить знание о целом путем выявления тех существенных связей и отношений, которые объединяют ранее выделенные в анализе части в одно целое. Эти два взаимосвязанных приема исследования получают в каждой отрасли науки свою конкретизацию. Из общего приема они могут превращаться в специальный метод: так, существуют конкретные методы математического, химического и социального анализа. Аналитический метод получил свое развитие и в некоторых философских школах и направлениях. То же можно сказать и о синтезе.
 
 Абстрагирование и идеализация. Эти методы относятся к общенаучным приемам исследования. Абстрагирование есть процесс мысленного выделения, вычленения отдельных интересующих нас в контексте исследования признаков, свойств и отношений конкретного предмета или явления и одновременно отвлечение от других свойств, признаков, отношений, которые в данном контексте несущественны. Временное отвлечение от ряда признаков, свойств и отношений изучаемых предметов позволяет глубже понять явление. В зависимости от целей исследований выделяются различные виды абстрагирования. Если требуется образовать общее понятие о классе предметов, используется абстракция отождествления, в ходе которой мысленно отвлекаются от несходных признаков и свойств некоторого класса предметов и выделяют общие признаки, присущие всему этому классу. Существует также такой вид абстракции, как аналитическая, или изолирующая, абстракция.

<< Пред.           стр. 11 (из 18)           След. >>

Список литературы по разделу