<< Пред.           стр. 8 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу

  237
  лее мелкими проблемами, поднятыми в ряде исследований высшего
 образования, которыми я недавно увлекался. i
  Значительная часть теоретического анализа процессов структур- I ного изменения в социальных системах проводилась по модели, про- Л изводной от общей четырехфункциональной парадигмы. Она была I определена нами как модель, предназначенная для описания одной I из стадий в прогрессивном структурном изменении внутри системы Щ действия, и особенно социальной системы [41, ch. 5]. Отправным пунктом здесь служила концепция дифференциации - процесса, который, по-видимому, дает достаточные основания обратить внимание на элементарное раздвоение, то есть разделение прежней структурной единицы на две функционально и потому качественно отличные единицы. Для социальной системы моделью будет дифференциация крестьянского типа домохозяйства на собственно домашнее, семейное и производственное хозяйства, где из второго можно извлекать доход для содержания первого.
  Очень долго (например, в работах Г. Спенсера) дифференциация понималась как обязательно дополняемая (по функциональным соображениям) новыми интегративными структурами и механизмами. Отчасти по этой причине новодифференцированную систему включают и в контекст новых проблем адаптации, во многом согласующихся с общебиологическим понятием адаптации, выработанным в дарвинистской традиции, но в котором ударение перенесено на активные, отличаемые от пассивных, формы адаптации. И наконец, существуют компоненты такой системы, которые относительно обособлены от вышеуказанных явных процессов структурного изменения. Эти компоненты органично попадают в "генетический" класс: применительно к нашим представлениям о действии - в класс компонентов подсистемы "воспроизводства образца", некой общекультурной порождающей модели. Следовательно, четырехфункциональная парадигма оказывается пригодной и на этом уровне. Сначала мы говорим о дифференциации как процессе, сосредоточенном на функции целедостижения, потом, на вполне очевидном этапе, разговор идет уже об интеграции, но здесь мы специально останавливаемся на том, что в нашей парадигме называется "включением", повышающим приспособляемость как центральную адаптивную характеристику, и "генерализацией ценностей", той особой моделью изменения, которое необходимо для данной системы, чтобы завершить такую фазу, если рассчитывать на ее будущую жизнеспособность.
  Эта модель изменения сыграла существенную роль в отчетливом выражении того интереса к социетальной эволюции, о котором я упоминал выше. Работа над темой социальной эволюции задокументирована в ряде статей и в двух небольших книгах, написанных для серии "Основания социологии" в издательстве Prentice-Hall (редактор Алекс Инкелес): "Общества в эволюционной и сравнительной перспективе"
  238
  (1966) и "Система современных обществ" (1971) [31; 32]. Первоосновы этого интереса восходят к моей диссертации о природе капитализма как социальной системы, что отныне можно переопределить более широко как интерес к природе и главным тенденциям современного общества. На этот раз он был реализован в широкой перспективе, во многом в духе М. Вебера, но с некоторыми важными отличиями от его взглядов.
  Конечно, сравнительный метод глубоко укоренился в моем сознании, но одновременно меня напрямую интересовали условия и процессы современного западного развития. Имея определенные представления о них и достаточно много информации о примитивных и промежуточных обществах, я начал анализировать, каким образом христианство (в контексте иудаизма, а также культуры и общества периода классической античности) заложило определенные предпосылки для современного развития. В этой связи были, по-видимому, важны два ряда соображений. Один строился вокруг идеи о том, что в двух случаях малые общества - именно древние Израиль и Греция - оказались способными сделать особо заметный культурный вклад в общий процесс развития, потому что они отдифференцировались из окружающей их среды как целостные общества, правда, на такой основе, которая не позволила им выжить надолго в качестве независимых образований. Но их культуры смогли дифференцироваться от своих социетальных базисов и оказать глубокое влияние на последующие цивилизации. Я назвал эти общества обществами-"рассадниками". В некотором широком смысле вклады Израиля и Греции в современный мир (особенно, хотя и не исключительно, через христианство) хорошо известны, но социологический смысл явления, вероятно, не столь знаком публике.
  Другой ряд соображений основывался на концепции христианской церкви как частично самостоятельной подсистемы всего позд-неантичного общества Средиземноморья, политически объединенного Римом, которая со своих стратегических (в "кибернетическом" смысле) высот смогла в итоге оказать решающее влияние на весь процесс современного развития. Можно было показать, что обшество-"рассадник" и дифференцированное религиозное коллективное объединение долгое время исполняли функции, сходные в определенных отношениях с инвестированием в процессе экономического развития. Я попытался изложить этот взгляд на христианство в двух статьях о его общем значении и развитии (см. [29; 30]). Разумеется, в каком-то смысле эта линия анализа представляет собой расширение и пересмотр знаменитого веберовского толкования этики аскетического протестантизма.
  В этой связи я вместе со многими другими воспринимал Израиль и Грецию как страны, заложившие принципиальные основы того, что можно назвать "конститутивной" культурой современной цивилиза-
  239
  ции. Эти основы были восприняты христианством и затем существенно изменены. Не довольствуясь констатацией этих общеизвестных положений, я старался осветить те социальные процессы, благодаря которым поддерживалась связь времен, и соединить их исторические объяснения с новейшими истолкованиями существенных элементов системы обществ современного типа.
  ПРИРОДА СОВРЕМЕННЫХ ОБЩЕСТВ
  Веберовское воззрение на капитализм, как и у К. Маркса, явно опиралось на представление о связи капитализма с промышленной революцией. В целом такой взгляд согласуется с предположением, что это базисное изменение в экономической организации (конечно, тесно связанное с изменениями в технологии) было наиболее существенной чертой нового общества. В этом главном пункте сходились Маркс и Вебер, хотя они глубоко отличались в описаниях генетических факторов этого изменения и в анализе внутренней динамики индустриальной структуры.
  По-разному оба мыслителя страстно интересовались также перипетиями политического развития, которое, достигнув сперва высшего накала в событиях Французской революции, в дальнейшем имело громадные и сложные последствия. Но и Маркс с его сосредоточенностью на классовой борьбе, и Вебер с его упором на бюрократизацию были склонны рассматривать демократическую революцию как вторичную по отношению к промышленной. Мне же казалось все более необходимым отобразить значение обеих революций в теоретически скоординированных измерениях. С точки зрения моей парадигмы, как бы сильно эти революции ни зависели друг от друга, аналитически одну все равно приходилось толковать как революцию преимущественно экономического, а другую - политического значения. В этом смысле их можно было рассматривать как опирающиеся на общую базу, но независимые по сути20.
  В связи с моими исследованиями профессий я постепенно пришел к выводу, что так называемая революция в образовании по своей значимости для современного общества, по меньшей мере, соизмерима с двумя вышеупомянутыми революциями. Эта революция в образовании, конечно, началась значительно позже, ближе к середине XIX в.
  20 Сюда добавляются сложности "перекрещивания" взаимовлиянии. Так, бюрократия в экономическом производстве вовлекает аналитически рассматриваемые политические компоненты в состав экономических интересов, а избиратели как элемент политической демократии в сравнимом смысле способны включить интегративные компоненты в состав правительственных интересов.
  240
  Но с массовым распространением высшего образования в последнем поколении данная революция достигла своего рода кульминации. В результате глубоко изменилась структура занятости - и в первую очередь не по "линии" бюрократизации, а по составу самих профессий, особенно четко выраженному в системе высшего образования.
  Концепция этих трех революций - промышленной, демократической и образовательной - согласуется с парадигмой прогрессивного изменения, ибо все три революции включали в себя главные процессы дифференциации, связанные с предыдущим состоянием современного общества. Более того, все они были главными двигателями подъема цивилизации, способствуя колоссальному повышению уровня обобщенности и увеличению подвижности общественных ресурсов. Все три революции ясно поставили также основные проблемы интеграции для тех обществ, в которых они произошли, и сделали необходимыми крупные сдвиги в том, что мы называем "генерализацией ценностей".
  По логике четырехфункциональной парадигмы, казалось, имело смысл искать более совершенную определяющую основу, стоявшую за всеми тремя главными видами преобразовательных процессов и по возможности включавшую временное измерение. В этом контексте я стал усиленно изучать возможность того, что истинное начало современной фазы социетального развития состоялось задолго до возникновения трех революций и в такой культурной и социетальной среде, которую можно было бы представить как заложившую общие для всех трех фундаментальные основания. После того как мы допустили такую возможность (отличную от более привычной тенденции датировать современную эпоху или от промышленной революции, или от демократической, или от обеих), выяснилось, что первичный источник надо искать в местах, которые я назвал северо-западным углом европейской системы XVII в.: в Англии, Франции и Голландии. Конечно, в одном важном отношении Англия и Голландия связаны более тесно, потому что обе страны были преимущественно протестантскими державами с сильным экономическим уклоном, в то время большей частью коммерческим. Не следует забывать, однако, что Франция едва-едва избежала победы протестантизма и что кальвинизм оставил там следы продолжительного влияния.
  Во всем этом регионе был особенно силен не только аскетический протестантизм, но были обильными и плоды Ренессанса. В известном смысле оба ряда явлений соединились в великих успехах английской и голландской науки того времени. Тот же век увидел первые достижения в развитии обычного права и установление первого значительного парламентского режима. Но одновременно Франция Людовика XIV создала еще невиданное, наиболее полновластное централизованное государство, которое послужило контрастным фоном для демократической революции. Последняя оспаривала не концеп-
  241
  1Л __ 1.138
  цию государства как такового (Ж.Ж. Руссо усиленно это подчеркивал), а структуру власти, которая его контролировала. Таким образом, если мыслить в категориях культурной основы (особенно религии и науки), правового порядка и политической организации, то эти три страны заложили в XVII в. несколько главных составных частей эпохи "современности". Не следует забывать также, что названные страны в то время были впереди всех в институционализации понятия национальности, и это стало причиной некоторых конфликтов между ними. Освобождение Голландии от испанского правления было, конечно, главным эталоном при осмыслении и сравнении этих процессов.
  Предполагалось, что все три революции имеют общую базу в нескольких важных смыслах. Первый - это некоторое расширение экономической дифференциации и подъем экономической деятельности с коммерческого уровня на индустриальный, то есть мобилизация наиболее глубинных факторов производства. Второй, тесно связанный с развитием национализма, - это мобилизация глубинных факторов политической эффективности, особенно активной поддержки со стороны граждан, переставших быть подданными монарха. Третий - это мобилизация культурных ресурсов в социетальных интересах благодаря чрезвычайно сложному процессу интернализации основных культурных образцов и выполнению сопутствующих ценностных обязательств.
  В этой связи возникает большая проблема с истолкованием общего направления развития современной системы обществ. Вероятно, эту проблему можно поставить по контрасту со взглядами, о которых допустимо говорить как общих для Маркса и Вебера при всех их различиях. В некотором смысле оба они были согласны с тем, что ключевые проблемы современной системы кроются в отношениях власти. Маркс усмотрел наиболее важную часть этих отношений в дихотомической структуре промышленного предприятия, где собственник-управляющий противостоял рабочему, и затем положил данное отношение в основание классовой структуры всего общества. Вебер развивал более реалистическую (в свете последующего опыта) концепцию более дифференцированного предприятия как бюрократической системы, которая не раздваивает власть, но в неком расплывчатом общем смысле контролирует действия всех своих участников.
  В моем случае главным отправным пунктом в формировании иного взгляда на указанную проблему были труды Дюркгейма, особенно его концепция органической солидарности. Видимо, проще всего отличия моей позиции можно выразить, сопоставляя, во-первых, такие образцы социальной структуры, как ассоциации (преимущественно добровольные организации) и бюрократии (преимущественно иерархические организации), и, во-вторых, относительно монолитные и более плюралистические типы структуры. Отношение организации типа ассоциации к проблеме концентрации власти в противопоставлении
  242
  к ее рассредоточению безусловно входит в концепцию демократической революции. При обсуждениях в данном проблемном контексте существовала тенденция сосредоточивать внимание на организации правления как такового, и прежде всего на центральном правительстве. Но во многих современных обществах, и, возможно, в Соединенных Штатах особенно, обильно плодились добровольные ассоциации всевозможных толков. Для моих целей исключительно важной разновидностью "ассоцианизма" были профессии по причине возрастания их стратегической значимости в структуре человеческих занятий. Профессии оказываются в центре споров сторонников капитализма или социализма, а также теоретиков, исследующих влияние промышленной революции. Организация профессии явно не относится к бюрократическому типу организации, а, напротив, поскольку высококвалифицированная профессиональная деятельность предполагает коллективную выработку решений, профессиональные коллективы в значительной степени автономны по отношению к сторонним инстанциям и действуют в основном как ассоционистские группы Так как профессиональная роль обычно занимает все рабочее время, я называю этот образец действия "коллегиальным" (фактически следуя словоупотреблению Вебера и других). Не последний по важности случай такого рода являют нам академические преподавательские профессии, которые несколько веков сохраняют преимущественно коллегиальный образец организации, даже если он вынужденно сочетается с более бюрократическими образцами, особенно в устройстве университетской администрации.
  Проблема плюрализма несколько тоньше В довольно широком диапазоне дифференциация социальной структуры не ведет к размещению персонала прежней структуры исключительно в той или другой из производных структур. Так, например, когда дифференцировался старый тип крестьянского домохозяйства, взрослые мужчины продолжали быть членами домохозяйств по месту жительства, но становились также и членами нанимающих организаций, то есть фабрик и учреждений. Часто тот же принцип применим к коллективным образованиям, которые входят в более обширные социальные системы. Так, разнообразные научные ассоциации, организованные по дисциплинарному признаку, в качестве правомочных юридических лиц являются сочленами такого организма, как Американский совет научных обществ. Фактически в состав университета наряду с индивидуальными членами входят и разные факультеты.
  Поскольку я придал такое значение процессу дифференциации в социетальном развитии вообще, а в особенности в его современной фазе, то существенно важным становится феномен генерализации со всеми его отличительными чертами, условиями и следствиями В концептуальном анализе этой области явлений плодотворную первооснову заложил Дюркгейм своим понятием органической солидарности -
  243
  основу, на которой я все более усердно пытался теоретизировать [33J. Постепенно выяснилось, что явления в этой области имеют решающее значение для современного общества не только в экономической сфере, но и в способах связи структуры занятости с родственной, этнической, религиозной структурами и с различными аспектами категории "сообщества". Но по стечению идеологических соображений и обстоятельств "интеллектуальной истории" оказалось, что данная проблематика не получила должного внимания, а свойственный ей концептуальный аппарат не развит в достаточной мере. Такая интеллектуальная ситуация в социологии явилась следствием устойчивой тенденции сосредоточиваться на двух великих фигурах - Марксе и Ве-бере и заниматься анализом либо классов, либо бюрократии.
  По моему собственному интеллектуальному опыту здесь можно было использовать одну исключительно важную точку отсчета. Дюрк-гейм в своем анализе современной экономики в "Разделении труда" делал ударение на ее институциональной регуляции в относительно неформальных аспектах, а на формальных уровнях он больше внимания уделял праву, чем правительственной администрации. Центральными объектами его анализа были институт договора и институт собственности. В категориях более поздней версии моей теории и в соответствии с этим подходом экономика, как адаптивная подсистема общества, прямо связывалась с интегративной системой, которую я с недавних пор начал называть "социетальньш сообществом". Эта связь с миром идей Дюркгейма и последующие ее усложения'ведут к сосредоточению на дифференцированности и плюралистичное(tm) структуры в прямую противоположность акцентированию иерархических властных отношений, присущему и Марксу, и Веберу.
  С точки зрения развития выяснилось, что, за исключением организации французского государства, фундаментальные структурные сдвиги в обществе XVIII в. происходили в сторону плюрализации организаций ассоцианистского типа, заметными проявлениями которого были аскетический протестантизм, обычное право, парламентаризм, а также наука и быстрое развитие рыночной экономики. В своей капиталистической форме промышленная революция определенно продвигала общество в том же направлении, что и демократическая революция. С этих позиций стало понятным (возможно, под особенным влиянием А. Токвиля), что в мировой "современной системе" XX в. то современное общество, которое развивается в Северной Америке, с некоторых пор начало играть роль, в чем-то аналогичную роли европейского северо-запада в XVII в. Это общество обязано своими главными особенностями торжеству принципов ассоцианизма и плюрализма, а не четкости и жесткости классовых отличий или высокому уровню бюрократизации. Кроме децентрализованного демократического управления, можно указать такие примеры особенностей американского общества, как федерализм и разделение властей, религиоз-
  244
  ное законодательство об отделении церкви от государства, плюрализм вероисповеданий и способность ассимилировать (в смысле "включения") большие группы религиозных и этнических иммигрантов, хотя эта ассимиляция остается далеко не полной.
  Детализация многочисленных разветвлений этих основных структурных тенденций (при условии, что они действительно существуют) является сложной эмпирико-теоретической задачей, но в последние годы она стала для меня главной. Работая с такими сложными проблемами, один ученый, даже если он сотрудничает и поддерживает связь со многими другими, в лучшем случае может получить только частичные и фрагментарные результаты.
  Значительную долю интереса социальной мысли прошлого века и близкого ему времени к проблематике иерархии и власти я приписываю идеологическим факторам. Так, классический случай представляет социалистическая реакция на капиталистическую концепцию экономики, руководствующейся рациональным преследованием отдельных частных интересов. Эту концепцию заменил принцип жестко централизованного правительственного контроля над экономикой в интересах общества. Сама формулировка альтернатив этой дилеммы мешала заметить, до какой степени новая индустриальная экономика фактически уже не была ни чисто рационально-индивидуалистической в смысле экономистов-утилитаристов, ни коллективистской в социалистическом смысле. Как показал Дюркгейм, она в значительной своей части управлялась иными факторами. Среди них важна нормативная структура, ле-гитимизированная на базе ценностей культурного и в том числе религиозного характера. Помимо этого регулирующее воздействие оказывает эмоциональное содержание солидарности (в точном дюркгей-мовском смысле этого понятия), выражающееся в мотивационных привязанностях индивидов к своим ролям, к коллективам и коллегам.
  СОЛИДАРНОСТЬ И СОЦИЕТАЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО
  Параллельно жесткой "капиталистической-социалистической" дихотомии между частным и общественным интересом существует дихотомия сравнительно недавнего происхождения между отчуждением индивида и разнообразных подгрупп от сложившихся видов коллективной солидарности, с одной стороны, и, с другой, ожиданиями и требованиями тотального поглощения индивида или соответствующей подгруппы некоторым макроскопически понятым сообществом. Здесь имеются и другие возможности (и не просто как некие промежуточные состояния), которые почти наверняка важнее, чем хотели бы нас уверить прошлые и теперешние идеологи. Предположительно, такие возможности надо искать в широком ассоцианистско-плюра-листическом диапазоне.
  245
  Соответствующие теоретические средства для определения этих новых возможностей, распознавания и последующего анализа реально существующих явлений, в составе которых они намечаются, а также свойств многих из существующих структур, которые блокируют возможные альтернативы, по всей вероятности, окажутся менее пригодными, чем те же средства для анализа плюралистических нормативных компонентов во времена Дюркгейма. Прежде всего нам придется устанавливать адекватные теоретические связи между психологией индивида, функционированием социальных систем во многих и разных измерениях и укорененностью нормативных факторов в культурных системах. Одна из проблем во всем этом - как избежать элементарной дихотомизации типа Gememschaft-Gesellschaft, которая поразительно похожа на дихотомию социализм-капитализм. Среди теперешних интеллектуалов распространена вредная тенденция полагать возврат к относительно примитивному уровню Gememschaft единственным лекарством против того, что обычно принято считать нездоровыми явлениями и моральными пороками современного общества [18].
  Наиболее близким мне подходом к этой проблемной области был анализ социализации индивида, с особым вниманием к взаимоотношениям между мотивационной динамикой и структурными компонентами этого процесса, рассмотренными в рамках социальной и культурной систем. Психология психоаналитической ориентации на строго личностном уровне обеспечила солидную теоретическую базу для продвижения в данной области. По известным причинам, однако, эта психология ограничивалась изучением ранних фаз процесса социализации - в его классической форме (эдипов комплекс). Даже в этих вопросах она нуждалась в существенной коррекции и модификации в свете социологического анализа систем семьи и родства.
  За немногими исключениями (например, в работах Э. Эриксона о подростках и юношестве [10]), психоаналитические теоретики заметно пренебрегали прогрессивными стадиями процесса социализации на разных ступенях формального образования. Они часто довольствовались терапией и двусмысленным мнением о том, что структура характера полностью закладывается к концу первого (чаще - шестого) года жизни и что все происходящее после этого спокойно приписывается патологии или ее отсутствию.
  В моих более ранних работах были некоторые, достаточно успешные попытки анализа в этой области (например, в статье о возрасте и поле как категориях социальной структуры [35], а позже в книге "Семья, социализация и процесс взаимодействия" [40], и, вероятно, сюда же можно включить и модель социальных условий психотерапии, описанную в "Социальной системе" и кое-где еще) Но при всем этом в этой области мне не удалось достичь уровня аналитической обобщенности, сравнимого с достигнутым в анализе политической, экономической, правовой и даже религиозной структур общества.
  246
  Важное продвижение в этом направлении совершилось благодаря возвращению, после нескольких лет перерыва, к анализу проблем родства и запрета инцеста, с особенным вниманием к значению такого запрета среди сиблингов для общества ассоцианистского типа. В свою очередь, это пробудило интерес к значению "символических" образцов родства в истории западных институтов, в частности религиозных орденов, нареченных "братствами" и "сестринскими обителями". Фактически религиозный целибат нетрудно было истолковать как случай "инвестирования", аналогичный образцу обществ-"рассадников культуры" и раннему христианству [36]. Мои взгляды в данных вопросах чрезвычайно помогла прояснить работа моего старого ученика и друга Дейвида ШнеДдера по американской системе родства [44].
  Еще раньше я был втянут в исследование связей среднего образования с социальной мобильностью, в сотрудничестве с Флоренс Клак-хон и покойным С. Стауффером. Продолжение этого исследования на уровне начальной школы тоже помогло прояснить некоторые важные структурные точки отсчета [37; 42]. Как уже отмечалось, мои эмпирические исследовательские интересы в этой области распространялись также на социальную структуру и динамику высшего образования, особенно в его внутренней связи с проблемой профессий.
  Дальнейший теоретический прогресс оказался зависимым от развития другой обобщенной аналитической парадигмы - классификации обобщенных средств взаимообмена и разработки категорий взаимообмена между четырьмя первичными функциональными подсистемами на уровне общей системы действия, включая культурную, социальную, психологическую и поведенческо-органическую системы. Как сказано выше, эти категории во многом сходятся со схемой У. Томаса.
  Мне уже давно стало ясно, что "аффект", эмоцию (в неком психоаналитическом, а не эротическом смысле) следовало бы трактовать как обобщенное средство, используемое на уровне общего действия. Проблема была в том, куда поместить это средство. Самоочевидность вызываемых им психологических ассоциаций делала наиболее правдоподобной его привязку к личностной системе. Прорыв наступил при изучении возможности, а затем в связи с окончательным принятием решения определить принадлежность такого средства, как аффект, к социальной системе и, разумеется, ее взаимообменам с другими первичными системами21. При таком решении аффект трактуется как прямой аналог (на уровне общего действия) "влияния" в социаль-
  " Профессор Рене Фоке в комментарии на первый вариант этого очерка предположил, что решение привязать "аффект" в основном к социальной системе было фактически принято гораздо раньше, а именно при формулировании переменного образца ориентации "аффективность против аффективной нейтральности" Такое решение, новое оно ити старое, горячо оспаривали двое из моих способнеи-ших молодых сотрудников - В Лидз и М Гоулд
  247
  ной системе, а именно как главным образом средство интеграции. К тому же трактовка аффекта как обобщенного средства позволяет описать ряд ступеней в его дифференциации по аналогии с историческими ступенями в эволюции денежного обмена - от бартера до развитых кредитных систем в условиях рыночной товарности основных факторов производства (труда, в частности), быстро прогрессирующей на определенной стадии (в сущности, на стадии все той же промышленной революции).
  Тогда солидарность социальной системы можно представить как состояние платежеспособности ее "эмоционального хозяйства", зависящее и от потока инструментально значимых вкладов от членов системы, и от их мотивационных состояний удовлетворенности, которую позволительно истолковать как фактор положительный, а ее отсутствие как отрицательный. В простых социальных системах эти факторы можно представить себе как природные, "аскриптивные" свойства. Это верно не только для примитивных обществ, но и для учреждений в более дифференцированном обществе, в которых протекает социализация ребенка на ранних стадиях.
  Насколько дифференцированной должна стать система его личности, чтобы достигать высокой удовлетворенности от полноты социального участия, зависит, разумеется, от структуры социального и культурного окружения, в котором действует ребенок. Главный аспект сложности современной жизни - то, что выше названо плюра-лизацией структуры общества. В таком контексте развитие массового высшего образования (это столь заметное и в известной степени взрывоопасное явление нашего времени) предположительно можно считать ответом на социетальную потребность в достаточно большом числе личностей, обладающих многообразными формами инструментальной компетентности и личностной интеграцией на эмоциональном уровне и потому способных справиться с этой сложностью. Новые способы включения индивидов и подгрупп в разные формы социальной солидарности составляют проблематику стабильности и других аспектов интеграции в современных обществах.
  Соблазнительно сравнить состояния разрухи, следовавшие за бурным развитием и промышленной, и демократической революций. В первом случае можно выделить два момента: нарушились трудовые отношения и деловой цикл. Смелзер убедительно показал, что новый вид нарушений привычного трудоустройства проявился и среди тех групп рабочих, которых не задела (например, ткачей на ручных станках) напрямую глобальная ломка. Эти нарушения подтолкнули к развитию профсоюзного и социалистического движений, поскольку они вобрали в себя рабочие движения [45]. Экономические спады в то же время ставили вопросы о стабильности новой системы на всех системных уровнях. Примечательно также, что попытки разобраться с обоими нарушениями экономического характера выражались главным
  248
  образом в категориях личной заинтересованности - зарплат, часов и условий работы, а также ожиданий прибыли со стороны фирм. Одновременно существовала тенденция, наиболее очевидная в социалистическом воззрении и в марксистской теории, сочетать эти экономические соображения с рассмотрением проблем политической власти.
  Сравнимыми разрушительными последствиями демократической революции можно посчитать, с одной стороны, борьбу за власть и авторитет внутри конкретных политических образований (например, вторичные революционные волны 1830, 1848 и фактически 1917-1918 гг. после европейской революции 1789 г.) и, с другой стороны, межсистемные волны нарушения равновесия в отношениях между национальными образованиями. Эквивалентом экономической депрессии в данном случае, несомненно, выступают война или, при ее отсутствии, особенно напряженные международные отношения с заметной тенденцией ко все большей генерализации этих расстройств общественной жизни. При этом место индивидуальной заинтересованности рабочего и предпринимателя явно занимает коллективная заинтересованность существующих властей в удержании соответствующих властных позиций. В то же время эта сосредоточенность на захвате и удержании власти видоизменилась под влиянием попыток найти значимую для большинства опору интеграции; в основе одной из таких попыток лежал национализм. Точно так же как борьба центров власти за экономические интересы нередко становилась экономически иррациональной, борьба за национальный престиж часто превращалась в политически иррациональное явление. Поэтому Realpolitiker вроде Бисмарка мог действовать более рационально, чем политический романтик-националист типа Наполеона III.
  Я допускаю, что феномен, названный мною революцией в образовании, можно истолковать как самое значительное событие некой новой фазы в развитии современного общества, в ходе которой на первое место выходят проблемы интегративные, а не экономические или, в аналитическом смысле, политические. Тогда студенческие беспорядки становятся вполне сравнимыми с нарушениями трудовых отношений и авторитета власти, потому что студенты - это категория лиц, поставленных перед одной из самых тяжелых проблем приспособления к структурно изменившимся условиям. Центр их проблематики реально находится не в сфере власти, а в сфере поисков способа включения в ход самого образовательного процесса (как новой фазы процесса социализации) и в более общий социетальный мир после формального завершения образования.
  С этой точки зрения радикализм "новых левых" аналогичен социализму рабочих движений и якобинству радикальных демократов. Распространение волн отчуждения и соответствующих форм социальной патологии, в особенности среди наиболее чувствительных элементов современного населения - интеллектуалов, оказывается в та-
  249
  ком случае симптомом общесистемного расстройства. В первую очередь это касается стабильности исполнения ожиданий и надежд на прочную социальную солидарность, вследствие которых свидетельства явной недостаточности такой солидарности - нищета, расовая дискриминация, преступность и войны - воспринимаются особенно болезненно. Хотя можно оспаривать, что недавние проявления левых настроений сходятся на проблеме интеграции, эта серия общественных волнений похожа на прежние тем, что они также взывают к более высокому уровню интересов или контроля, а в данном случае - ценностей. Это совершенно очевидно, ведь моральные вопросы исключительно важны сегодня, особенно в радикальных кругах [38; 43].
  Таким образом, на протяжении более чем тридцати лет эмпирический интерес к проблеме капитализма оттачивался на специальной теме о природе и значении профессий. Этот неугасающий интерес постепенно развертывался в обширнейшую категоризацию природы современного общества, описываемой, однако, уже не в понятиях капитализма, как такового, и не в понятиях дилеммы капитализм-социализм. Фактически я сочувственно Отношусь к разговорам о постиндустриальном обществе, но спрашиваю себя, почему бы не называть его в каком-то смысле и "постдемократическим" обществом - предложение, которое, вероятно, вызовет значительное сопротивление. (Я вовсе не хочу внушить этим термином, что демократию пора сбросить со счетов, во всяком случае, ничуть не больше, чем употребление термина "постиндустриальное" подразумевает устарелость индустрии.) В подтверждение сказанному следовало бы уделить особое внимание системе высшего образования, а внутри ее - университетскому профессиональному укладу как ее структурному ядру. В отношении медицинских и академических профессий я попытался приблизиться к неким стандартам эмпирического исследования больше, чем в других моих работах. Но в обоих случаях я хотел понять рассматриваемые профессиональные группы в контексте более обширной системы, неотъемлемыми и значимыми частями которой они становятся в наше время22.
  ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ КАК СРЕДОТОЧИЕ НАУЧНЫХ ИНТЕРЕСОВ
  Возможно, само собой ясно, что научный интерес к тенденциям развития современного общества естественным образом приведет к изучению природы и положения системы высшего образования в совре-
  22 Предварительные результаты даны в статье, написанной совместно с Дж. Платтом (см. [43]).
  250
  менном, особенно американском, обществе. Если мыслить в эволюционных категориях, то высшее образование, как кульминация упомянутой революции в образовании, выдвинется в число важнейших социальных институтов. Посвященное ему специальное исследование, по-видимому, было бы далеко не тривиальным. Кроме того, эта исследовательская область имела для меня особое значение ввиду моего долговременного интереса к проблемам современных профессий, поскольку все более проясняется, что университетский уровень официальной системы обучения становится одним из необходимых признаков профессий. Подготовка к наиболее престижным из так называемых прикладных профессий способствовала появлению и распространению профессиональных специализированных школ на базе высших учебных заведений, эти школы в свою очередь все больше втягивались в работу университетов.
  Главным хранителем и двигателем развития великой традиции познания стала академическая профессия, как таковая, институционально закрепленная в отделениях гуманитарных и естественных наук. Эту профессию "обучения как такового" можно считать "краеугольным камнем храма профессий", и именно на эту профессиональную группу я обратил внимание в первую очередь. Одновременно изучение феномена высшего образования дало возможность продолжать и развивать мои давнишние занятия в области социализации, перенеся главный интерес на гораздо более поздние ее фазы, чем те, которые привлекали внимание большинства психоаналитически ориентированных ученых.
  Еще до волнений в Беркли этот интерес реализовался в виде проекта по исследованию университетских профессионалов в США, сперва на уровне пилотажа на основе пробной выборки из преподавательских составов восьми институтов и затем, начиная с 1967 г., на основе общенациональной выборки из 116 институтов, обучение в которых организовано по четырехлетним программам гуманитарного образования, с аспирантурами и без оных. Национальный фонд науки щедро поддержал это исследование, и на главном его направлении работал мой сотрудник доктор Дж. Платт. Описание результатов этого исследования близится к завершению*.
  Вероятно, здесь уместно небольшое отступление автобиографического характера. Ясно, что социолог вроде меня, столь погруженный в общетеоретические проблемы, должен испытывать на себе тяжесть давления со стороны общепринятого американского предпочтения и превозношения надежного эмпирического исследования. Оп-
  * Совместный труд Т. Парсонса и Дж. Платта вышел в 1973 г.' Parsons Т., Plan G. The American university. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press. 1973. - Прим. ред.
  251
  ределенно, реакция на это давление стала одной из причин моего решения изучать медицинскую практику. Это исследование было задумано преимущественно в антропологической традиции включенного наблюдения и интервью.
  С окончанием войны и появлением Стауффера на гарвардской социологической сцене особое распространение в нашей науке получил метод обследования. Вскоре после встречи мы со Стауффером решили сотрудничать и, пригласив в помощь Флоренс Клакхон, предприняли исследование социальной мобильности среди учеников средней школы, участвующих в семинаре для выпускников, который мы все трое вели. Был собран значительный массив данных, в основном из вопросников, выборочно распространенных по общедоступным средним школам большого Бостона.
  Затем работы были приоставлены в связи с преждевременной смертью Стауффера в 1960 г. и еще более преждевременной кончиной Клайда Клакхона. Позже Флоренс Клакхон и я планировали подготовить все же книгу к печати, и для этого тот статистический материал, за который отвечал Стауффер, вместе со свидетельствами нашей памяти был тщательно переработан ныне покойным Стюартом Кливлендом, но трудности, связанные с получением нужных данных от других участников, похоронили проект.
  Следовательно, вторая моя попытка приобщиться к методам обследования (уже на материале университетской жизни) обнаруживает определенную психологическую последовательность. Фактически решение об использовании этих методов было принято еще до подключения Платта к проекту, и овладение ими составляло одно из главных квалификационных требований к нему. У меня есть серьезные основания надеяться, что на этот раз все получится, хотя мой личный вклад ограничен организующей ролью старейшины факультета, вкладом теоретика и критика, а не оперативного работника в обследовании. Оперативные исследования были задачей Платта и работающего с ним персонала. В особенности с тех пор как я лучше узнал Стауффера, я возымел большое умозрительное уважение к эмпирическому социальному исследованию и очень надеялся на возможности прочного соединения его техники с тем родом теории, который интересовал меня.
  Другая весьма наглядная преемственность между двумя моими предприятиями в мире обследований заключается в том, что оба они имели дело с различными ступенями образования и в известном смысле связаны с процессом социализации. В рамках проекта по изучению мобильности среди учеников школ были установлены, в частности, связи социализации (сосредоточенной в системе регулярного официального образования) с профессиональной структурой, столь важной в современном обществе после индустриальной революции. В каком-то смысле наше исследование высшего образования и академических профессий привело нас к выводам
  252
  иного рода. Сегодня проблемы отношения образования к культурной традиции (как в фокусе сходящиеся в проблеме общественного статуса интеллектуальных дисциплин) стали приоритетными по сравнению с проблемами распределения рабочей силы в системе профессий, несмотря на всю их важность.
  Здесь, возможно, самое подходящее место сказать об иных видах моей деятельности, имевших тем не менее важное значение для моего интеллектуального развития, а именно о деятельности в Американской академии наук и искусств. Я был избран ее членом в 1945 г., когда по множеству причин, включая тогда только еще заканчивающуюся войну, академия не проявляла большой активности. Я посетил несколько "очередных собраний" академии, но думаю, что более живой интерес к ней пробудился благодаря журналу "Daedalus". Моим первым самостоятельным вкладом в дела этого журнала было участие в 1961 г. в симпозиуме по проблемам молодежи. Я стал также членом Академического комитета по исследовательским фондам и Премиального комитета по работам в области общественных наук.
  Я все более включался в начинания "Daedalus", касавшиеся проблемы "новой Европы", науки и культуры, цветного населения23, и, независимо от "Daedalus", в работу семинара по вопросам бедности [19; 20]. Какое-то время я побыл также главой Академического комитета по исследовательским фондам и членом Комиссии планирования будущего академии. Наконец, в 1967 г. меня избрали президентом академии - первым из обществоведов на эту должность.
  Мне тогда исключительно повезло в том плане, что интересы разных групп внутри академии, особенно выраженные через "Daedalus", повернулись в сторону изучения высшего образования. Это стало очевидным по ряду направлений исследования: Данфортскому проекту по проблемам управления университетами, исследованию этических проблем экспериментирования с людьми, обсуждению международных проблем высшего образования в индустриальных обществах, недавним исследованиям положения гуманитарных наук и по специальному тому "Daedalus", в котором опубликовано настоящее эссе24. В сентябре 1969 г. я участвовал в составе руководства в •академической ассамблее, посвященной университетским целям и проблемам управления, имея задачу обобщенного анализа природы действующей системы высшего образования, ее места в современном обществе и возможностей ее изменения. Следовательно, в своей академической
  23 См. тематические выпуски "Daedalus": "Новая Европа9" (зима 1964), "Наука и культура" (зима 1965); "Негр-американец" (осень 1965 и зима 1966); "Цвет и раса" (весна 1967).
  24 См тематические выпуски "Daedalus": "Университет-крепость" (зима 1970); "Этические аспекты экспериментирования с людьми" (весна 1969); "Теория в гуманитарных исследованиях" (весна 1970).
  253
  роли я большей частью занимал социально значимые позиции в качестве генерализирующего исследователя высшего образования и в качестве наблюдателя, исследующего профессорско-преподавательский состав, и пытался нащупать какие-то достаточно определенные эмпирические обобщения относительно того, что в действительности представляет собой академический люд и что заставляет его продолжать работать.
  Участие в работе академии было особенно полезным для меня в двух отношениях. В качестве явно междисциплинарной организации, в которой активно сотрудничают люди, представляющие весь спектр интеллектуальных дисциплин и вненаучную среду, академия показалась мне одним из немногих превосходных противоядий (в организационном смысле) от воображаемой или действительно существующей тенденции к сверхспециализации в нашей культуре, особенно в ее академическом секторе. Поэтому ученому, верящему в важность высокообобщенных ориентации, почти десятилетнее активное участие в жизни академии, по-видимому, дало исключительную возможность для междисциплинарной деятельности, которую трудно осуществлять в рамках отдельного университета. Все это подразумевало открытость к восприятию стимулов, которых я в противном случае не принимал бы в расчет, и, как следствие, возможность более позитивного отношения к познавательным интересам и привязанностям других людей в необозримом море разнообразных дисциплин и умственных интересов, представленных в академии и в разных видах ее деятельности23.
  С более общей и беспристрастной точки зрения на систему высшего образования, академия все полнее воплощает некий потенциал генерализирующего мышления в сфере культуры, социальной организации научного исследования, преподавания и практических приложений, который если не совсем уникальное, то все же, видимо, выдающееся явление. Сам факт, что подобная организация может, хотя бы временно, процветать в век будто бы безудержной специализации, по-видимому, указывает на то, что существуют более глубокие интересы, которые, часто молчаливо и незаметно, руководят нашим культурным развитием.
  СТИЛЬ МЫШЛЕНИЯ И ОБЗОР ОСНОВНЫХ ТЕМ
  Не один читатель первого наброска этого эссе поднимал вопрос о соотношении своеобразного "интеллектуального оппортунизма" с
  ь Обширное обозрение некоторых из этих интересов и видов деятельности можно составить из ежегодно публикуемых "Отчетов" академии Мои два первых из ежегодных президентских отчетов находятся в томах за 1968 и 1969 гг
  254
  последовательностью и непрерывностью в моем развитии, которые я обрисовал на предыдущих страницах. Попытка описать это соотношение, видимо, более уместна в конце данного самоотчета, чем в его начале.
  Совершенно ясно, что ни в смысле выбора занятий, ни в смысле интеллектуального содержания у меня не было тщательно спланированной карьеры. Я не предвидел волнений, связанных с увольнением Микдджона в Амхерсте, когда поступал туда, и не планировал переноса моих интересов из биомедицинской области в сферу общественных наук. Если я до некоторой степени и предполагал провести год в Лондоне, то уж определенно никак не предвидел своей германской авантюры, включая направление в Гейдельберг. Планируя дальнейшие занятия экономической теорией, я не знал, что увлекусь социологией и надолго брошу якорь в Гарварде. Точно так же, когда я ехал в Гейдельберг, то слыхом не слыхал о Вебере, а когда решил перейти в Гарвард, еще ничего не знал о Гее или Хендерсоне. У меня рано сложилось предубеждение против Парето и Дюркгейма как весьма незначительных и неглубоких авторов. Фрейдом я тоже не увлекался и не изучал его специально, пока мне не перевалило далеко за тридцать, и почти до того же возраста меня не интересовали профессии как предмет изучения.
  Между счастливыми случайностями в этих поворотах профессиональной и интеллектуальной карьеры и ее последовательностью существует связь, которая продолжается до настоящего времени. Эту связь поддерживает определенный способ реагирования на интеллектуальные стимулы: приглашения организовывать научные встречи и посещать конференции или, что более важно, писать статьи на самые разные темы. Приведу два давних примера. Из пожелания на съезде. Американской социологической ассоциации (1941) устроить заседание по проблеме возраста и пола как координат ролевой структуры в разных обществах вышла самая часто перепечатываемая статья, которую я когда-либо писал: "Возраст и пол в социальной структуре Соединенных Штатов". В другом случае надо было попытаться синтезировать антропологический метод анализа родства с социологическим видением американского общества в ответ на просьбу редактора журнала "Американский антрополог" Ральфа Линтона. В результате появилась статья "Система родства в современных Соединенных Штатах" (1943), которая также получила широкий отклик.
  Возможно, именно из-за такого рода случаев и возникли два родственных представления о моей роли в американском обществоведении. Одно (в основном, полагаю, чтобы противопоставить меня "солидным" эмпирическим исследователям) утверждает, будто я преимущественно обречен быть талантливым и "стимулирующим" других эссеистом, пишущим на самые разнообразные темы, но без подлинной основательности или последовательности, - своего рода "эзотерически академичным" журналистом. Второе приписывает мне
  255
  шизофреническое раздвоение личности как профессионала: с одной стороны, журнализм, с другой - совершенно нереалистическое абстрактно-формализованное теоретизирование. При этом подразумевается, если не утверждается прямо, что эти две личности не имеют между собой ничего общего.
  Профессор Рене Фоке специально побудил меня (в подробном личном послании) рассмотреть проблему непрерывности и преемственности моего развития, в особенности на теоретических уровнях. Надеюсь, моя убежденность в том, что в действительности в течение более чем сорока лет моей научной деятельности эта непрерывность существовала, пронизывала все предыдущее изложение.
  Пытаясь понять природу психосоциального процесса, благодаря которому эта преемственность осуществлялась, я нашел одно особо впечатляющее сравнение. Последние два академических года я сотрудничал с профессором Лоном Фуллером из Гарвардской школы права в семинаре под очень широким названием "Право и социология". В ходе его я много узнал о праве и не в последнюю очередь о традиции обычного права. С точки зрения систематиков права континентальной Европы (выдающийся пример - Ханс Кельсен), состояние обычного права скандально. Оно якобы состоит лишь из набора отдельных случаев и, по-видимому, почти полностью лишено руководящих принципов.
  Фуллер, больше чем кто-либо другой [11], помог мне увидеть, что "система казусов" по своей природе не противоречит "систематизации" и при соответствующих условиях может стать позитивным систематизирующим средством. Существенно здесь то, что после нескольких определений на основе обычного права суды должны выносить решение по любому случаю, поставленному перед ними в процедурно приемлемой форме, причем они вынуждены решать не только проблему вынесения приговоров, но и их обоснования. Юридическая апелляционная система предназначена для того, чтобы сомнительные обоснования можно было оспорить подачей апелляций и профессиональной критикой, например, в судебных обозрениях. В этом смысле обоснование приговора требует не только подведения конкретного решения под отдельные прецеденты, но и включения его в систему более общих правовых принципов.
  В моем непосредственном окружении есть люди (из них выделяется мой коллега Джордж Хоманс [14; 15; 16]), убежденные, что единственно законно использовать термин "теория" только для обозначения логической дедуктивной системы с явными и формально установленными аксиоматическими посылками, множество выводов из которых (при условии дополнения соответствующими меньшими посылками) должно соответствовать эмпирически верифицируемым высказываниям о фактах. С точки зрения Хоманса, все, что я создал, лишь концептуальная схема, а вовсе не теория. Без сомнения, здесь I
  256
  затронуты семантические проблемы, однако я вместе со многими другими никогда не ограничивал употребление термина "теория" столь узким смыслом. Я считаю такой тип теории идеальной целью ее развития, но ведь это совсем не то же самое, что утверждать, будто все не влезающее в рамки данного типа не есть теория.
  Как бы то ни было, о моем интеллектуальном развитии, обрисованном в этом эссе, можно высказать два замечания. Во-первых, все опубликованное мною к настоящему времени даже в наиболее абстрактных работах не составляет зрелой теоретической системы в смысле Хоманса. Во-вторых, то, каким образом я пришел к своей теории в ее настоящем виде, ничем не напоминает процедуру установления и формулировки основных аксиоматических принципов, последующего выведения из них логических следствий и проверки этих последних известными фактами.
  Напротив, процесс создания моей теории гораздо больше похож на процесс развития системы обычного права. Работа, результатом которой стала "Структура социального действия", утвердила определенную теоретическую ориентацию (в моем понимании теоретического), отнюдь не представлявшую собой кучу случайных мнений из подходящих областей. Если хотите, с точки зрения этой концептуальной схемы процесс формирования теории скорее напоминал разведку весьма большого числа магистральных и побочных эмпирико-теорети-ческих проблем, следовавших, однако, одна за другой, как правило, неслучайно. В этом процессе, наряду с моим счастливым даром нечаянно натыкаться на интеллектуально значительные фигуры и концепции, я откликался и на внешние предложения того рода, который охарактеризовал выше, особенно на просьбы писать на заказную тему. Надеюсь, что во многих подобных случаях я действовал как компетентный апелляционный судья по обычному праву, а именно рассматривал предлагаемые темы и проблемы в связи со своей теоретической схемой, которая обладала значительной ясностью, согласованностью и последовательностью, хотя ее посылки не были точно определены и не были полны в строго логическом смысле. Мне кажется, что во многих случаях процедура такого рода давала простор эмпирической интуиции и обеспечивала доводку, расширение, пересмотр и обобщение теоретической схемы. В некоторых отношениях это означало повышенный интерес к формально определенным теоретическим проблемам, а в других - к вопросам эмпирического плана. Во всяком случае, описанный процесс, по существу, и есть то, что я подразумевал под словами "построение теории социальных систем" в названии этого очерка26.
  26 Другой важной составляющей этого процесса является преподавание Его роль аналогична роли судов на базе обычного права в том, что преподаватепь, особенно на уровне студентов-выпускников и аспирантов, обязан в рамках своей компетенции стараться рассматривать и формулировать проблемы, подни-
  257
  Если вышеприведенные рассуждения немного помогли понять природу процесса, благодаря которому поддерживалась подлинная идейная непрерывность в моей деятельности, то далее я бегло скажу несколько слов об исследовательских темах, которые ретроспективно кажутся мне наиболее важными в этом последовательном теоретическом развитии, и об их преемственности.
  Хотя в теоретическую схему "Структуры социального действия" входил ряд главных тем (особенно заметной была тема природы исторических концепций экономического личного интереса и экономической рациональности), из них со временем выделилась и во многих вариантах продолжала оставаться на переднем плане одна, которую я назвал "проблемой порядка", имеющей отношение к условиям человеческого существования вообще и социальной системы в частности. Классическая раннесовременная постановка этой проблемы содержится в гоббсовской концепции "естественного состояния" и в вопросе, почему человеческие общества, несмотря на всевозможные катаклизмы, все-таки не становились тем не менее государствами "войны всех против всех". (При всем множестве войн в истории сражающиеся стороны были социальными системами, а не изолированными индивидами27.)
  маемые студентами (в аудитории, особенно во время семинарских дискуссий; в курсовых и дипломных работах или иных сочинениях; в персональных консультациях), причем в пределах, доступных пониманию студентов, а не самого преподавателя. Если преподаватель работает со студентами компетентно и честно, он должен непрестанно связывать их представления с обобщенными теоретическими структурами соответствующих разделов знания. Я давно пришел к выводу, что огромная плодотворность этих взаимообменов и для формирования хорошего стиля теоретического мышления, и для стимуляции желания стать информированным и умелым эмпирическим исследователем указывает на то, что слишком сильное разделение функций исследования и преподавания вряд ли благоприятно для академических занятий.
  В моем случае взаимодействие со сменяющимися поколениями способных и любознательных студентов было главным стимулом к развитию моего теоретического мышления и приобретению эмпирических знаний. Талантливые дипломанты и аспиранты, названные ранее в этом очерке, сыграли в этом отношении особенно значительную роль, довольно часто продолжали выступать в этой роли и после окончания обучения.
  27 Возможно, небезынтересно отметить, что я принял кантовский подход к проблеме порядка. Очень широко, в плане эпистемологии эмпирического знания, Д. Юм задавал вопрос: "Возможно ли достоверное знание о внешнем мире?" - и приходил, в общем, к отрицательному ответу. Кант, со своей стороны, ставил этот вопрос сложнее. Сперва он доказывал, что фактически мы имеем общезначимое знание о внешнем мире, а затем вопрошал: "Как это возможно?" - то есть при каких условиях возможно? Аналогично некоторые теоретики задавали себе вопрос о возможности социального порядка вообще и часто отрицали саму его возможность. Я же всегда предполагал, что социальный порядок, хотя и несовершенный, существует реально, и вслед за этим задавался вопросом о том, при каких условиях можно объяснить этот факт его существования.
  258
  Мои мысли по этому поводу согласуются с идеями Гоббса в том смысле, что даже такой порядок, каким человеческие общества пользовались до сих пор, следует рассматривать как проблематичный и не полагать его самоочевидным или существующим "по природе вещей". В этом отношении, возможно, я унаследовал долю христианского пессимизма. Решение самого Гоббса - "общественный договор", учреждающий абсолютного суверена, который принудительно поддерживал бы порядок, очевидно, устарело к 30-м годам XX в. Но проблема осталась. Одним из наиболее важных оснований для моего решения идейно связать Вебера, Дюркгейма и Парето (предварительно извлекая существенные подспудные моменты из концепций последнего) было растущее понимание того, что их объединяет признание интеллектуальной серьезности данной проблемы и убежденность в том, что, так или иначе, решающее значение в человеческом действии имеют нормативные факторы, аналитически не зависимые ни от экономических интересов в обычном смысле, ни от интересов политической власти28. Дюрк-геймовские прозрения относительно нормативных элементов в структуре и регуляции систем договорных отношений оказались решающими в оформлении моей собственной концепции. Сам Дюркгейм определенно ссылался на Гоббса в этой связи. Я твердо придерживаюсь мнения, что порядок в этом смысле подлинно проблематичен и что природа его ненадежности и условия, на которых он существовал и может существовать, неадекватно представлены во всех популярных ныне концепциях общества, независимо от их политической окраски. Сохраняется глубокое различие между компетентным анализом и научной постановкой этой проблемы, с одной стороны, и ее идеологическим определением, рассчитанным на публику, - с другой. Они не всегда резко расходятся, но в общем дело обстоит именно так.
  Без сомнения, в "проблеме порядка" как в фокусе сходится проблематика отношений между состояниями устойчивости (и баланса образующих их факторов) и тенденциями дезорганизации, распада и изменения систем29.
  Эта связь между темой порядка и темой конвергентности проблем должна была проясниться из предыдущего обсуждения. Глубокое понимание теоретической значимости объяснения порядка, скрытых в нем возможностей и недостатков само по себе можно бы считать теорети-
  28 Почти бесспорно, то же самое верно и для Маршалла в том смысле, что он это допускал, но не позволял слишком сильно влиять на экономическую науку как техническую дисциплину. Если о ком-то и можно сказать как об истинном позднем викторианце, "евангелическом" англичанине, то именно о Маршалле.
  29 Критики очень часто объявляли меня последним защитником порядка любой ценой (под предельным случаем такой защиты обычно подразумевали фашизм). К. счастью, более проницательные из критиков сумели увидеть порядок как проблему, а не как императив.
  259
  ческим достижением. Точно так же мой тезис о том, что очень разная во всем остальном группа теоретиков сошлась в общем "направлении решения" этой проблемы, которое было далеко не ясно академическому здравому смыслу того времени, тоже можно рассматривать как "находку".
  Характер этого согласия бегло описан здесь и подробно объяснен в разных моих работах. Оно проявилось во внимании к нормативному контролю как феномену, прежде всего отличаемому от насильственного принуждения, что было связано с гомеостатическими концепциями в психологии и с кибернетическими концепциями гораздо более широкого масштаба.
  Как заметил Клиффорд Гирц при обсуждении этого очерка, тема "конвергентное(tm) идей" не ограничилась случаями, рассмотренными в "Структуре социального действия", но продолжала оставаться главной темой всего моего интеллектуального творчества. На ранних этапах ведущую роль в этом играло убеждение в определенной близости со-циоэкономического и биологического мышления. Возможно, в первую очередь мои занятия Фрейдом выдвинули как проблему связи между теорией социальной системы и теорией личности, так и вопрос о реальной степени этой связи. Разумеется, подобную связь часто надо было извлекать из на первый взгляд несовместимых позиций. В большинстве психологических концепций нечетко проводится аналитическое различение личности и организма. Многие нынешние психологи вообще отрицают его полезность. Но мне кажется (особенно благодаря общению с Джеймсом Оулдзом на ранней стадии его исследований мозга и с Карлом Прибрамом), что это хороший пример конвергентности образцов в рамках их аналитической различимости. Сходные соображения руководили мной при рассмотрении отношений между социальной и культурной системами, где я прежде всего обязан Веберу, но также и культурантропологам. В известном смысле, возможно, наиболее обширное соединение идей разного рода произошло в концепциях кибернетики, с множеством ее побочных ассоциаций и разветвлений.
  Другой главный тематический комплекс образовала "проблема рациональности". Назвав ее проблемой, я надеюсь убедить всех, что не являюсь наивным рационалистом ни в смысле поддержки мнения, будто всякое человеческое действие по существу рационально, ни в смысле обязательного осуждения нерациональных или даже иррациональных элементов действия. Скорее, мою позицию и центр теоретических интересов определяет попытка проанализировать роль и природу рациональных элементов по отношению к тем, которых нельзя назвать таковыми.
  По-видимому, мой первичный интерес к экономической и производный от него интерес к политической рациональности (например, в споре о капитализме и социализме) был оправданным, но слишком ограниченным. Весь очерк я в значительной мере строил вокруг отно-
  260
  шения между этим фокусом моих интересов и двумя другими, которые в некотором смысле располагаются по обе его стороны в спектре возможностей познания человеческого действия. Идеи "Структуры социального действия", подкрепленные чтением Фрейда и сходными влияниями, раскрывали обе эти стороны. К примеру, концепция Парето о "логическом действии", строго ограниченном канонами научной общезначимости, открывала путь к научному исследованию профессий, функций высшего образования и, более общо, "когнитивной рациональности" как определенной ценностной структуры, а также давала возможность для понимания "психологического" нерационального.
  Как я пытался показать, ряд лет меня больше интересовала другая альтернатива экономико-политической рациональности, а именно та, которая связывала высокосложными отношениями социальную систему с личностью, с одной стороны, через органический комплекс свойств и, с другой, через культурный. Так, например, в первом контексте выделялась проблема значимости эротического комплекса, а во втором - проблема роли интернализованных ценностей, начиная с фрейдовской концепции сверх-Я (суперэго).
  "Проблема рациональности" в этом контексте имеет две или, возможно, три стороны. Первая - это вопрос о роли рациональных и нерациональных сил в детерминации действия, а на языке Фрейда это вопрос о соотношении Я и "принципа реальности" с Оно в "инстинктивных потребностях", руководимых "принципом удовольствия". Читателю должно быть ясно, что мои взгляды в этой области гораздо менее антирационалистические, чем у многих других исследователей данных проблем, но, надеюсь, все же не наивно-рационалистические.
  Вторая, очень важная сторона касается доступности нерациональных, а иногда иррациональных сил рациональному пониманию и познанию. Интеллектуальные направления, которые увлекали меня, включили эту проблему в число решаемых ими проблем. Интерес к вопросу о возможности рационального постижения нерациональных явлений наиболее заметен был у Фрейда, но достаточно отчетливо проявлялся и у всех анализируемых мною авторов, за исключением Маршалла. Возможно, самым отважным предприятием Фрейда была программа "рационального понимания бессознательного", сущность которого, по его определению, нерациональна по самой его природе. Фактически, это далеко отстоит и от рационалистического понимания "рационального преследования личного интереса" и от рационалистического понимания стремления к рациональному познанию.
  Третья сторона, если она существует, - это соединительное звено между двумя первыми. Известен классический афоризм Фрейда "На место Оно должно встать #". Мы могли бы даже вернуться к О. Конту и его лозунгу "Savoir c'est pouvoir" ["Знать, чтобы мочь"]. В каком смысле и в каких пределах рациональное познание нерационального (что явно затрагивает и физический мир) открывает дорогу контролю над
  261
  действием? В самом общем виде ответ ясен: оно помогает такому контролю. Но это остается одной из самых противоречивых областей во всем комплексе проблем рациональности, различные аспекты которой были для меня центральными.
  Рациональный компонент в психотерапии имеет такой же инструментальный характер, как и экономическая и политическая рациональность. Но вслед за этим возникают две проблемы. Более очевидная из них касается источников легитимности и оправданности конечных результатов или целей, во имя которых используется такая инструментальная рациональность. Утилитаристы и пока еще в своем большинстве экономисты толковали потребительские "хотения" как данность, то есть как не оставляющие места для "интеллектуальных" рассуждений по поводу их целей. Аналогично для Фрейда и психиатров в целом умственное здоровье было частью общего здоровья, достижение или восстановление которого, почти по определению, желательно само по себе. Но в обоих этих контекстах и во множестве других уместен вопрос как парафраз заглавия известной книги: "Рациональность для чего?" (Robert Lynd. Knowledge for what?).
  Соблазнительно простым решением было бы сказать, что цели инструментально-рационального действия в основном нерациональны. Но, как это часто бывает, такое решение слишком просто. Главный вклад в более глубокое и тонкое понимание проблемы сделал Вебер введением понятия "ценностной рациональности" (Wertrationalita't), которая, как он полагал, лежит в основе одного из типов действия. Существенное следствие из всего этого, которое разъяснить здесь подробнее затруднительно [39], состоит в том, что "мир ценностей" не лишен рациональной организации и что решения с "отнесением к ценностям", включая более или менее прямую их реализацию, имеют рациональный компонент, независимый от инструментальное(tm).
  Эта в основном веберовская позиция оказалась полезной в ситуации "распутья", возникающей при исследовании теоретических проблем, таящихся в концепции экономической рациональности. Более очевидная из них касается религии. Проблемы религии я выделял почти с самого начала. Главную линию в их понимании наметил для меня очерк Вебера о протестантской этике, а общий интерес Вебера, Паре-то, Дюркгейма и позднее Фрейда к интеллектуальным проблемам религии как сугубо человеческого явления стал основной точкой отсчета моих интеллектуальных усилий на ранних этапах. При таких условиях неизбежно актуализировалась проблема отношения рациональных и нерациональных компонентов религии30.
  30 На заре моей гарвардской преподавательской карьеры я начал курс по социологии религии, который продолжал по меньшей мере два десятилетия, последние годы в сотрудничестве с Р. Белла.
  262
  Интерес к религии (со стороны не столько активно неверующего, сколько сомневающегося) был главной направляющей вехой в моей интеллектуальной карьере. Он выразился уже в моем рано сформировавшемся неприятии "позитивизма" и в то же время был в центре продолжительных усилий, предпринимаемых для того, чтобы понять более общее соотношение рациональных и нерациональных компонентов в человеческом действии. Ясно, что такая направленность интеллектуальных интересов выводит далеко за пределы чисто познавательных проблем религии в сферу моральных обязательств, эмоциональной вовлеченности и практического действия.
  Другое последствие понятия "ценностной рациональности" в некотором смысле несколько неожиданно. Оно касается статуса ценностного компонента при определении отношения познавательных структур не к явно нерациональным характеристикам "познаваемых" явлений, таким, как "бессознательное" или "основания для придания смысла" на религиозном уровне, но к самим познавательным структурам. В последние годы эта сторона дела изложена в концепции "познавательной рациональности" именно как ценностного образца, а не просто как максимы практически целесообразного "удовлетворения желаний". Обобщение этой концепции было намечено Смелзером и мною в интерпретации "земли" как экономической категории, включающей ценностную привязанность к экономической рациональности.
  Уместность такого подхода при решении многих новых проблем (и моих собственных как теоретика, и общественных) почти очевидна. Он уместен и легко применим к проблематике высшего образования и его отношения к разным интеллектуальным дисциплинам. Поскольку для первоначальной формулировки проблемы рациональности центральной была роль эмпирического познания, то обращение к его ценностному аспекту как по вопросу об основаниях гносеологической достоверности знания (привлекаемого для обслуживания инструментальных моментов рационального действия), так и по вопросу о гносеологических проблемах оправдания привязанности к некоторым инструментальным возможностям среди целей заключает проблему рациональности в замкнутый круг в том смысле, что соображения, требуемые при обосновании ценностного выбора, включая его более или менее религиозную опору, одного порядка с аргументами при обосновании достоверности эмпирического знания31.
  31 Если, не побоясь обвинений в "расизме", отважиться процитировать старый негритянский спиричуэл, то, полагаю, выражение' "Негде спрятаться там" - превосходно обрисовывает эту ситуацию. "Там" в настоящем контексте означает позитивистское убеждение в полной культурной самодостаточности науки, которая якобы не имеет "глубоких" связей с любыми составными частями или проблемами человеческой ориентации вне себя.
  263
  Наверно, в заключение уместно сказать несколько слов о собственном понимании значения для меня наиболее важных интеллектуальных образцов, то есть Вебера, Дюркгейма и Фрейда, ни одного из которых (это важно отметить) я не знал лично, хотя все они жили в период, когда я уже достиг определенного уровня самосознания или, если воспользоваться термином Эриксона, "самоидентификации". На содержание моих теоретических поисков и формирование многих из основных элементов их эмпирической и концептуальной структуры решительно повлияли все трое. Другие, конечно, тоже были чрезвычайно важны, и в первую очередь, вероятно, Парето и Маршалл, но кроме них - Шумпетер, Хендерсон, Каннон, Тауссиг, Пиаже и еще многие.
  В этом определении значимости, конечно, присутствует элемент интеллектуальной иерархизации, проведенной по признаку близости к моим собственным идеям. Равные по рангу уже названным мною и даже более известные исследователи, работавшие в более отдаленных от моих интересов областях, естественно, не имели такого же значения для моего развития, даже если на этой периферии они достигли несомненных вершин. Это относится к Каннону, классикам биологии вроде Дарвина, к Уайтхеду, Пиаже, Норберту Винеру и другим. Иерархизация строилась и по другому признаку. Составление списка было проведено в последовательности, отражающей весомость вклада ученых в одной и той же проблемной области32.
  Как глубоко идеи Вебера, Дюркгейма и Фрейда проникли в мое мышление, должно быть ясно из всего вышесказанного. Остается вопрос о том, в каком смысле они служили образцами в формировании "стиля мышления". Здесь появляется важное различие между Вебе-ром и двумя другими мыслителями. По содержанию Вебер был, по меньшей мере, так же важен для меня, как и любой из них. По стилю мышления в отличие от других он, по классификации Эриксона, приближался к лютеровскому типу. Со всем своим колоссальным умственным багажом, он пережил переходный кризис (в его случае осложненный серьезным психическим заболеванием), из которого вышел новый Вебер, в течение двух или трех лет создавший с поистине ослепительной "виртуозностью" (любимое его выражение) великие методологические эссе (Wissenschaftslehre) и "Протестантскую этику", от-
  32 Здесь мне приходит на ум не раз пережитый мною эффект наблюдения географического ландшафта с различных точек Из долины Шамони массив Монблана ясно смотрится как наиболее значительная гора в той области Альп Если, однако, двигаться от Шамони и ее окрестностей не прямо в сторону Женевы, но огибая склоны Юра, то при хорошей видимости превосходство массива становится подавляющим. По аналогии я думаю о своих трех главных фигурах как высочайших "пиках" в наиболее важной для меня и моего времени области интеллектуальных свершений. Это никоим образом не отрицает важности остальных вершин в той же области.
  264
  крыв путь к новому истолкованию природы современного общества в широчайшей сравнительно-эволюционной перспективе. Мне кажется очень существенным, что во многих своих последующих работах Вебер особенно подчеркивал ключевое значение "харизматического прорыва" как наиболее важного процесса в религиозном и социо-культурном вообще нововведении и изменении. Настаивая, что его путь, связанный с идеей об особой роли гения, не единственный, я ни в коей мере не преуменьшаю значения высочайших интеллектуальных достижений Вебера.
  Стиль мышления Дюркгейма и Фрейда совсем иной. Я ни на секунду не допускаю, что любой из них имел меньшие интеллектуальные притязания, чем Вебер. Но их методом было выбрать и тем самым взять на себя обязательство искать радикальное решение некоторых поддающихся определению проблем в соответствующих сферах. Для Дюркгейма это была особая версия "проблемы порядка" в упомянутом ранее смысле. Для Фрейда - проблема рационального понимания нерационального, со специальным обращением к роли "бессознательного".
  Несомненно, в обоих случаях процесс созревания этих интеллектуальных привязанностей мотивационно был очень сложным (к примеру, в случае Фрейда его "освобождение" связано со смертью отца), но все же не слишком драматическим событием, хотя для каждого он вылился в книгу, содержащую в зародыше все последующие основные идеи. Для Дюркгейма это было "Разделение труда", а для Фрейда - "Толкование сновидений".
  Не совсем верно, но все же допустимо говорить, что со времени великого прорыва Вебер по преимуществу занимался поистине монументальной расшифровкой и эмпирическим подтверждением основных прозрений этой критической переориентации. В случае Дюркгейма и Фрейда их творчество было процессом постепенного развития теоретического мышления из первоначальной базовой формулировки проблемы. В этом смысле существует теория Вебера, созданная в русле его новой интеллектуальной ориентации, которую он осознал после выздоровления от психического расстройства, то есть приблизительно в 1904-1905 гг. Подобной теории нет у Дюркгейма или Фрейда, но зато имеются документальные свидетельства прогресса в их теоретическом развитии.
  Я не вижу причин допускать, что какой-то из этих альтернативных познавательных стилей мыслителей-новаторов превосходит другой в каком-либо общезначимом смысле. Все они важны, но каждый эффективен в разное время и в разных ситуациях. Лично для меня Дюркгейм и Фрейд были высшими "ролевыми моделями" в качестве теоретиков и аналитиков человеческого действия. Возможно, сказанное имеет какое-то отношение к вопросу о балансе между преемственностью и "оппортунизмом" в моей интеллектуальной истории.
  ЛИТЕРАТУРА
  1 Вебер М Протестантская этика и дух капитализма//Вебер М Избранные произведения М Прогресс, 1990
  2 Дюркгейм Э Разделение общественного труда М Канон, 1996
  3 Дюркгейм Э Самоубийство социологический этюд М Мысль, 1994
  4 Зомбарт В Современный капитализм Т 1-2 М , 1903-1905, Т 3 М-Л , 1930
  5 Кейнс Дж М Общая теория занятости, процента и денег М Прогресс, 1978
  6 Bales R F Interaction process analysis a method for the study of small groups Cambridge (Mass) Addison-Wesley, 1950
  7 Bernard С An introduction to the study of experimental medicme/Transl byHC Green NY Daler, 1957
  8 Cannon WB The wisdom of the body NY Norton, 1932
  9 Durkheim E De la division du travail social P, 1893 Engl transl by G Simpson NY Free Press, 1964
  10 Erikson E Youth fidelity and diversity//Daedalus Winter 1962 P 5-27
  11 Fuller L The anatomy of the law NY Praeger, 1968
  12 Henderson L J Pareto's general sociology A physiologist's interpretation Cambridge (Mass ) Harvard Univ Press, 1935
  13 L J Henderson on the social system/Ed by В Barber Chicago Univ of Chicago Press, 1970
  14 Romans G С Social behavior its elementary forms N Y Harcourt, Brace & World, 1961
  15 Homans G С The nature of social science N Y Harcourt, Brace & World, a Harbinger Book, 1967
  16 Homans G С Contemporary theory in sociology//Handbook for modern sociology/Ed by R E L Fans Chicago Rand McNalley, 1964.
  17 Keynes J General theory of employment, interest, and money N Y Harcourt, Brace & World, 1936, Marshall A Principles of economics L Macmillan & Co, 1925
  18 Nisbet R A The sociological tradition NY Basic Books, 1966
  19 On fighting poverty/Ed by J L Sundquest NY Basic Books, 1969
  20 On understanding poverty/Ed by D P Moymhan N Y Basic Books, 1969
  266
  21 Parsons T Wants and activities and Marshall//Quarterly Journal of Economics 1931 Vol 46 P 101-140
  22 Parsons Т Economics and sociology Marshall in relation to the thought of his time//Quarterly Journal of Economics 1931 Vol 46 P 316,347
  23 Parsons Т The structure of social action N Y McGrow-Hill, 1937
  24 Parsons Т The social system NY Free Press, 1951
  25 Parsons Т Social structure and the development of personality Freud's contribution to the integration of psychology and sociology//Social structure and personality N Y Free Press, 1964
  26 Parsons Т The problem of controlled institutional change//Essays in sociological theory NY Free Press, 1954
  27 Parsons Т Malmowski and the social systems//Man and culture/Ed by R Firth L Routledge and К Paul, 1957
  28 Parsons Т Evolutionary umversals in society//American Sociological Review Vol 29 № 3
  29 Parsons Т Christianity//International Encyclopedia of the Social Sciences/Ed by D Sills N Y Macmillan and Free Press, 1968
  30 Parsons Т Christianity and modern industrial society//Sociological theory, values, and sociocultural change Essays in honor of P A Sorokm/Ed by E Tiryakian N Y Free Press, 1963
  31 Parsons Т Societies Evolutionary and comparative perspectives Engle-wood Cliffs (N J ) Prentice-Hall, 1966
  32 Parsons Т The system of modern societies Englewood Cliffs (N J ) Prentice-Hall, 1971
  33 Parsons Т Durkheim's contribution to the integration of social systems//Emile Durkheim, 1858-1917 a collection of essays with translations and a biography/Ed by К Wolff Columbus Ohio State Umv Press, 1960
  34 Parsons Т Sociological theory and modern society N Y Free Press, 1967
  35 Parsons Т Age and sex in the social structure of the United States// American Sociological Review 1942 Vol 7 October P 604-616 Перепечатано в Essays in sociological theory
  36 Parsons Т Kinship and the associational aspects of social structure// Kinship and culture/Ed by F L К Hsu Chicago Aldme Press, 1971
  37 Parsons Т The school class as a social system some of its functions in American society//Harward Educational Review 1959 Vol 29 P 297-318
  38 Parsons Т Some problems of general theory in sociology
  39 Parsons Т The sociology of knowledge and the history of ideas//Dic-tionary of the history of ideas/Ed by Ph Wiener NY Scnbner, 1971
  40 Parsons Т, Bales R F, Olds J, Zeldich M, Slater Ph Family, socialization, and interaction process NY Free Press, 1967
  41 Parsons T, Smelser N Economy and society NY Free Press, 1956
  42 Paisons T, Platt G M Higher education, changing socialization, and contemporary student dissent//A sociology of age stratification/Ed by M Ri-Icy NY Russel Sage Foundation, 1971
  43 Paisons T, Platt G The American academic profession a pilot stud} Cambridge (Mass), 1968
  267
  44. Schneider D.M. American kinship: a cultural approach. Englewood Cliffs (N.J.): Prentice-Hall, 1968.
  45. Smelser N. Social change in the industrial revolution. Chicago: University of Chicago Press, 1959; Essays in sociological explanation. Englewood Cliffs (N.J.): Prentice-Hall, 1968.
  46. Sombart W. Der moderne Kapitalismus. 3 Bd. Leipzig: Duncker and Humblot, 1916.
  47. Taussig F. W. Sociological elements in economic thought, I-II//Quar-terly Journal of Economics. 1935. Vol. 49. P. 414-453, 645-667.
  48. Theoretical sociology: perspectives and developments/Ed, by J. Mckin-ney, E. Tiryakian. N.J.: Appleton-Century-Crofts, 1970.
  49. Thomas W.I. The unadjusted girl. Boston: Little Brown, 1923.
  50. Toennies F. Community and society [Gemeinschaft und Gesellschaft]/ Transl. and ed. by Ch. P. Loomis. N.Y.: Harper & Row, 1963.
  51. Toward a general theory of action/Ed, by T. Parsons, E. Shils. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1951.
  52. Vaihinger H. The philosophy of "As if"/Transl. by С. К. Ogden. N.Y.: Barnes & Noble, 1952.
  53. Weber M. The protestant ethic and the spirit of capitalism. L.: Alien and Unwin, 1930.
  54. Whitehead A. N. Science and the modern world. N.Y.: Macmillan, 1926.
  55. Working papers in the theory of action/Ed, by R. F. Bales, T. Parsons, E. Shils. N.Y.: Free Press, 1953.
  СОДЕРЖАНИЕ
  К русскому изданию .................................................................................... 5
  СИСТЕМА СОВРЕМЕННЫХ ОБЩЕСТВ
  (перевод Л.А. Седова)
  Предисловие ................................................................................................. 9
  Введение ...................................................................................................... 11
  Глава первая. Теоретические ориентиры..................................................... 15
  Системы действия и социальные системы .................................................
  Понятие общества .......................................................................................20
  Подсистемы общества.................................................................................23
  Ядро: социетальное сообщество ............................................................. 25
  Социетальное сообщество и воспроизводство образца ........................28
  Социетальное сообщество и политика................................................... 29
  Социетальное сообщество и экономика ................................................ 32
  Методы интеграции в ускоренно дифференцирующихся обществах..... 33
  Правовая система......................................................................................-
  Членство в социетальном сообществе ................................................... 35
  Социетальное сообщество, рыночные системы
  и бюрократическая организация ............................................................38
  Добровольная самоорганизация (ассоциация) ......................................41
  Процессы эволюционных изменений .......................................................43
  Глава вторая. Досовременные основы современных обществ...................46
  Ранее христианство .....................................................................................47
  Институциональное наследие Рима ..........................................................52
  Средневековое общество ............................................................................55
  Дифференциация европейской системы...................................................60
  Ренессанс и Реформация............................................................................66
  Глава третья. Появление первых компонентов современной системы .... 72
  Севера-запад ................................................................................................77
  Религия и социетальное сообщество.......................................................-
  Политика и социетальное сообщество................................................... 80
  Экономика и социетальное сообщество ................................................90
  Заключение ..................................................................................................93
  269
  Глава четвертая. Контрапункт и дальнейшее развитие:
  эпоха революции...................................................... 98
  Дифференциация Европы в эпоху революций..........................................-
  Промышленная революция...................................................................... 102
  Демократическая революция.................................................................... 108
  Глава пятая. Новое лидирующее общество
  и новейшая современность ................................................. 116
  Структура социетального сообщества ............. ....................................... 117
  Революция в образовании и новейшая стадия модернизации.............. 127
  Воспроизводство образца и социетальное сообщество.......................... 132
  Политика и социетальное сообщество .................................................... 136
  Экономика и социетальное сообщество ................................................. 142
  Заключение................................................................................................ 152
  Глава шестая. Новые контрапункты ........................................................ 163
  Советский Союз ................... .................................................................... 165
  "Новая Европа" ......................................................................................... 171
  Модернизация незападных обществ ....................................................... 179
  Заключение: основные положения...................................................... 183
  Рекомендумая литература......................................................................... 190
  Указатель.................................................................................................... 195
  О ПОСТРОЕНИИ ТЕОРИИ СОЦИАЛЬНЫХ СИСТЕМ: ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ АВТОБИОГРАФИЯ
  (перевод А.Д. Ковалева)
  Первый большой синтез........................................................................... 210
  Дела личные и профессиональные .......................................................... 214
  Теоретические интересыпосле "Структуры социального действия...... 217
  Профессии и две стороны проблемы рациональности.......................... 218
  От медицинской практики к теории социализации .............................. 222
  Теоретическое развитие, 1937-1951 ........................................................ 226
  Еще раз об экономической науке и социологии.................................... 229
  Средства взаимообмена и социальный процесс..................................... 233
  "Структурно-функциональная теория"? ................................................. 235
  Социальное изменение и эволюция ....................................................... 237
  Природа современных обществ ............................................................... 240
  Солидарность и социетальное сообщество ............................................. 245
  Высшее образование как средоточие научных интересов ..................... 250
  Стиль мышления и обзор основных тем ................................................ 254
  Литература ................................................................................................. 266
  Учебное издание Парсонс Толкотт
  СИСТЕМА СОВРЕМЕННЫХ ОБЩЕСТВ
  Ведущий редактор Л.Н. Шилова
  Корректор Г.В. Иванова Технический редактор Н.К. Петрова
  ЛР№ 090102 от 14.10.94
  Подписано к печати 05.10.98. Формат 60x90'/i6. Бумага офсетная
  Гарнитура Тайме. Печать офсетная. Усл. печ. л. 17,0.
  Тираж 3000 экз. Заказ 1438.
  Издательство "Аспект Пресс"
  111398 Москва, ул. Плеханова, д. 23, корп. 3.
  Тел. 309-11-66,309-36-00
  Отпечатано в полном соответствии
  с качеством предоставленных диапозитивов

<< Пред.           стр. 8 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу