РОССИЙСКОE ОБЩEСТВО НА РУБEЖE ВEКОВ ШТРИХИ К ПОРТРEТУ ОТВ РEД И А БУТEНКО М МОНФ 2000 256 С

<< Пред. стр. 1 (из 7) След. >>

МОСКОВСКИЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ НАУЧНЫЙ ФОНД

РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО
НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ:
ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

Москва
2000

УДК 316.3 (470) (082)
ББК 60.5
Р 76

Российское общество на рубеже веков: штрихи к портрету (Отв. ред. И.А.Бутенко). - М.: МОНФ, 2000. - 256 с.

В сборнике, состоящем из работ грантополучателей МОНФ 1999 года, содержится социологический анализ ряда актуальных проблем социальной динамики различных социальных институтов, групп и слоев общества. Исследуются как объективные, так и субъективные параметры их функционирования, условия и последствия изменения. Специальное внимание уделено модели семьи, открытому обществу, средствам массовой информации, граффити, вещевому рынку, трудовой этике, явлению социально-экономической зависимости, маргинализации, представлениям о нормальных доходах, о социальной структуре, праве и справедливости.

Публикация осуществлена в рамках программы
"Российские общественные науки: Новая перспектива"
при поддержке Фонда Форда (США).

Мнения, высказанные в докладах серии, отражают исключительно личные взгляды авторов и не обязательно совпадают с позициями Московского общественного научного фонда.

Книга распространяется бесплатно.
ISBN 5-89554-154-2

? Коллектив авторов, 2000 ? Бутенко Ирина Анатольевна (редакция), 2000 ? Московский общественный научный фонд, 2000

СОДЕРЖАНИЕ

И.А. Бутенко
СОЦИАЛЬНАЯ ДИНАМИКА ДЕСЯТИЛЕТИЯ И ЕЕ ОТРАЖЕНИЕ В СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ
(Вместо предисловия) 5
Е.И. Иванова
НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В ПРОЦЕССЕ ФОРМИРОВАНИЯ СЕМЬИ: МОЛОДЫЕ ПОКОЛЕНИЯ В МЕНЯЮЩЕЙСЯ РОССИИ 17
Т.Ю. Черкашина
СУБЪЕКТИВНО НОРМАЛЬНЫЙ ДОХОД: ФАКТОРЫ ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ 32
О.А. Александрова
СОВРЕМЕННЫЙ ИДЕЙНЫЙ КОНТЕКСТ СТАНОВЛЕНИЯ РОССИЙСКОГО СРЕДНЕГО КЛАССА 61
Ю.А. Зеликова
СТРАТЕГИИ СОЦИАЛЬНОГО ПРОИЗВОДСТВА И ВОСПРОИЗВОДСТВА НОВОГО ОБЕСПЕЧЕННОГО КЛАССА РОССИИ: ЗАПАДНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ ДЕТЕЙ 77
Л.Е. Бляхер
МОДЕЛЬ ОТКРЫТОГО ОБЩЕСТВА В НЕСТАБИЛЬНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ СИСТЕМАХ 105
А.Н. Демин
САМООРГАНИЗАЦИЯ ПРИ ПОТЕРЕ РАБОТЫ И ФОРМЫ ЕЕ ПОДДЕРЖКИ 120
И.П. Попова
ОСОБЕННОСТИ МАРГИНАЛЬНОГО СТАТУСА БЕЗРАБОТНЫХ СПЕЦИАЛИСТОВ 135
Е. С. Балабанова
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЗАВИСИМОСТЬ ЖЕНЩИНЫ 154
В.Н. Титов
ВЕЩЕВОЙ РЫНОК: ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И НОРМЫ ИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ 172
Е.В. Жижко
РОССИЙСКАЯ ТРУДОВАЯ ЭТИКА В СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ РЕФОРМЫ 202
М.Г. Садовский, А.А. Глисков
ПРАВА ДЕТЕЙ И ПОДРОСТКОВ: АНАЛИЗ СИТУАЦИИ И ПЕРСПЕКТИВЫ 218
А.С. Скороходова
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ФЕНОМЕНА ПОДРОСТКОВЫХ ГРАФФИТИ 233

СОЦИАЛЬНАЯ ДИНАМИКА ДЕСЯТИЛЕТИЯ
И ЕЕ ОТРАЖЕНИЕ В СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ
(Вместо предисловия)

"Постоянно действующий фактор нашей жизни -
временные трудности"
(Народная мудрость)

К
онец десятилетия, а тем более века - серьезный повод для подведения каких-то итогов, обобщения опыта, попытки прогноза на следующий значительный период о поведении людей, о технике или природе. Подведение итогов социальных изменений 1990-х гг. - задача сложная и в то же время благодарная, особенно если речь идет о российском обществе, бурно переживающем перемены, многоплановые и неравномерные. Сложная, так как авторам очень нелегко сказать здесь что-то особенное и не затеряться среди огромного множества выступающих на эту тему. Благодарная - так как неисчерпаемы разнообразие социальной жизни, изменчивость отечественных реалий повседневности, что дает постоянную и обильную пищу для ума исследователей. Неудивительно поэтому богатейшее разнообразие газетных и журнальных статей, научных публикаций, посвященных анализу итогов, результатов, стадий, последствий изменений в различных сторонах жизни российского общества.
С учетом многоаспектности и масштабов социальной динамики российского общества настоящее издание ставит перед собой довольно скромную цель, вынесенную в заголовок сборника: дать некоторые штрихи к портрету, не претендуя на целостность охвата, свойственную энциклопедии или доступную лишь для отдельных областей социальной жизни. В этот сборник вошли 12 лучших работ по социологии, представленных в Московский Общественный научный фонд в 1999 г. в качестве отчетов по итогам исследований, проведенных на средства, полученные в качестве индивидуальных грантов.

При самом общем сравнении нашей страны и стран с рыночной экономикой и более длительными демократическими традициями обнаруживается ряд общих тенденций1. Информатизация, урбанизация, депопуляция, изменение моделей семьи, увеличение сроков образования, развитие малого бизнеса, рост толерантности, функционализация ценностей, институционализация конфликтов, социальная интеграция мигрантов, появление "новых бедных" - эти и многие другие процессы идут с той или иной интенсивностью в разных странах. В обществах, переживающих последствия поздней и ускоренной модернизации (то есть в которых коренные изменения наблюдаются в течение жизни одного поколения), эти процессы оказываются особенно болезненными и противоречивыми, сопровождаются разнообразными и многочисленными кризисами, протекают в странных формах. Из "плавильного котла" модернизирующихся обществ появляются причудливые, неожиданные, невероятные сочетания традиционного и современного, капиталистического и феодального, практического и мистического и т.п.
Что происходит с семьей? Какие доходы можно считать "нормальными"? Имеются ли перспективы у честного бизнеса? Какова социальная структура общества? Что способствует сохранению социально-экономической зависимости женщины? Какими видятся права человека молодежи и взрослым?
Ответы на эти и подобные вопросы дают социологи разных стран. Для нас такие ответы, пусть порой даже и диаметрально противоположные2, представляют особый интерес, поскольку помогают заштриховывать некоторые существенные пробелы в научном знании, позволяя приблизиться к пониманию того, какие эффекты рождает очередная попытка модернизации России.
Наше уточнение общей картины в данном сборнике начнем с анализа одной из базовых составляющих - демографии.
Как и развитым странам, России грозит депопуляция: за последние десятилетия отмечается сверхнизкая рождаемость (в среднем 1,23 ребенка на одну женщину). В связи с модернизацией меняются модели семьи: снижаются общие показатели регистрируемой брачности и растут разводимости (на 1000 чел. населения в 1990 г. приходилось 8,9 брака и 3,8 развода, в 1993 - соответственно 7,5 и 4,5; в 1996 - 5,9 и 3,8)3, все более распространенным оказывается сожительство. Подробнее об этом рассказано в статье Е.И.Ивановой "Новые тенденции в процессе формирования семьи: молодые поколения в меняющейся России".
Демографические последствия резких социально-экономических изменений дают о себе знать косвенно и не сразу. А одним из самых заметных невооруженным взглядом следствий поздней и ускоренной модернизации в России оказывается очередное - после 1917, 1945, 1961 и 1992 гг. - обнищание населения, связанное, во-первых, с ростом цен и, во-вторых, с невыплатами зарплат, остающихся основным источником доходов для большинства населения, особенно его значительной части, именуемой "новыми бедными". Исследования показывают: треть населения имеет средства, достаточные лишь для сохранения текущего весьма низкого уровня потребления, и еще выше доля тех лиц, кто способны поддерживать лишь свое физическое существование4. А ведь еще недавно "новые бедные" были относительно состоятельными. Они продолжают работать, в массе своей никуда не переезжали и не являются жертвой пожара или наводнения. Сколько же надо заработать, чтобы жить нормально? Возможный ответ на этот вопрос содержится в статье Т.Ю.Черкашиной "Субъективно нормальный доход: факторы дифференциации".
Средний класс является, как известно, основой благополучия и устойчивого развития общества. В стране с резко обедневшим населением само его наличие оказывается весьма проблематичным, и корректнее было бы, видимо, говорить о слое, группе. Но в любом случае несомненно интересны те условия, в которых он мог (бы) возникнуть и развиваться. О них применительно к перспективам становления институтов гражданского общества и правового государства ведет речь О.А.Александрова в статье "Современный идейный контекст становления российского среднего класса".
Конечно, стиль жизни резко отличает представителей этого класса от других слоев, групп нашего общества. Но что их сегодня объединяет, так это значимость "хорошего образования" для детей: 66% взрослых россиян, опрошенных ВЦИОМ, сообщили, что готовы ради этого идти на серьезные материальные затраты, хотя среди самих респондентов высшее образование имеют лишь 13%5. О том, чем для этого приходится и не приходится жертвовать наиболее обеспеченным лицам, рассказывает Ю.А.Зеликова в статье "Стратегии социального производства и воспроизводства нового обеспеченного класса России: западное образование детей".
Динамична социальная структура российского общества. Социальная мобильность носит хаотический характер. В связи с резкими и неравномерными изменениями в различных сферах нашей жизни размывается бывшая жесткая система координат, в рамках которой осуществлялась самоидентификация личности. Члены общества - и бедные и богатые - ощущают утрату ориентиров, которые могли бы идеологически, религиозно, морально и т.д. узаконить их существование в новом статусе. Такая растерянность в разных обществах приводит к "приватизации" путей и способов спасения6. В России эта приватизация осложняется еще и неразвитостью социально-политических институтов, которые могли бы создать у человека ощущение личной "причастности", чувство персональной "востребованности" окружающими. Отсюда - интенсивный поиск новых индентичностей. Анализу этих процессов посвящена статья Л.Е.Бляхера "Модель открытого общества в нестабильных социальных системах".
В эпоху модернизации некогда высокий уровень занятости населения снижается. Социальные катаклизмы приводят к тому, что чисто медицинское понятие "стресс социальных изменений", связываемое с дезорганизацией всей жизни личности, получает распространение и в социальных науках. Широк спектр реакций на трудности, прежде всего вызванных безработицей: от гиперактивности, пересмотра ценностей и переобучения до полного упадка духа. Более подробно некоторые проблемы, связанные с маргинализацией части бывшего работающего населения, расматриваются в статьях А.Н.Демина "Самоорганизация при потере работы и формы ее поддержки" и И.П.Поповой "Особенности маргинального статуса безработных специалистов".
При всей динамичности перемен, изменении в плане самой возможности работать россияне - мужчины и женщины - по сути не перестают считать "полноценной" лишь работающую женщину. Анализ причин, форм и последствий такого отношения осуществляет Е.С.Балабанова в статье "Социально-экономическая зависимость женщины".
Длительная, сохраняющаяся в течение десятилетий ориентация на неограниченную концентрацию производства приводит в нашей стране к замедленному развитию малого предпринимательства, сосредоточенного в основном в обслуживании. Эта сфера становится прибежищем в том числе и для многих уволенных специалистов. В сфере мелкооптовой торговли протекают многие баталии, характерные для отечественного рынка в целом; их ежедневные итоги воссоздают ощущение зыбкости, неустойчивости достигаемого каждый раз баланса разнонаправленных сил.
Резкие изменения в повседневной и трудовой деятельности привели к тому, что у большинства населения преобладают краткосрочные цели, основной ее смысл - выживание. Даже самая активная его часть, как показывают исследования, чаще проявляет крайний индивидуализм, отсутствие стратегических целей, стремление взять от жизни все, не думая о будущем7. Наблюдения, связанные с тем, почему российский капитализм ориентирован на краткосрочную выгоду и носит явно выраженный криминально-спекулятивный характер, содержатся в статье В.И.Титова "Вещевой рынок: действующие лица и нормы их взаимоотношений".
Вопрос о новации и традициях, неизменно актуальный в связи с обсуждением последствий поздней и ускоренной модернизации, рассматривается в настоящем сборнике и еще в одном ключе. Не случайно краткий разговор об экономическом положении населения, о доходах, статусе, социальном порядке здесь уже велся преимущественно в плане представлений и мнений людей. Такой ракурс объясняется тем, что в незападных обществах, в том числе и в отечественном, практическая деятельность оказывается нередко подчиненной духовным ценностям. Как следствие, ценности западной модернизации "не усваиваются", не находят точек соприкосновения с базовыми культурными ценностями значительных слоев российского населения. Интеллигенция, выступавшая двигателем перемен, всегда боролась за идеологические, а не за экономические свободы. Это же отношение выявлено сегодня и в массовых опросах: среди пяти главных факторов социально-экономических изменений страны в 1990-е гг. первым оказался фактор не экономической, а социально-психологической природы8. В сознании населения по отношению к труду и возможности добиться благополучия собственными усилиями весьма причудливо сочетается традиционная коллективистская и новая индивидуалистическая ориентации: значительная часть жителей села, малых городов и областных центров хотят "жить лучше, чем сейчас, но не слишком выделяться" (74, 62 и 56% соответственно); постоянно высока доля тех, кто признаются в стремлении получать больше, не напрягаясь9.
Причины подобного отношения к труду и заработку исследует, обращаясь к современному фольклору, этике православия, официальной идеологии советского общества и сегодняшним школьными программами по чтению и литературе Е.В.Жижко в статье "Российская трудовая этика в социально-психологическом контексте экономической реформы".
Стремление к уравнительности, нежелание много и плодотворно трудиться, недоверие к богатству приводят к усилению социальных разочарований, высокому уровню ценностной дезориентации, социальному нигилизму. Это не может не сказываться на сознании новых поколений, поведении их представителей.
Молодежная субкультура заслуживает особого внимания, поскольку в ней происходящие в обществе перемены отражаются в весьма резкой и специфической форме. В этом отношении интересны, например, образы права, существующие в сознании подростков разных стран. Например, обнаружено, что во Франции закон уважают, а в России боятся нарушить. Преступление у юных французов связывается с собственностью, у русских - с агрессией10. Другие исследования, проводимые в этой области, показывают, что криминализация общества волнует и отечественных исследователей, и собственно население не столько в плане нарушения закона, сколько в плане противоречия этическим и моральным нормам справедливости и равенства.
Некоторые ракурсы молодежных проблем освещает статья М.Г.Садовского и А.А.Глискова "Права детей и подростков: анализ ситуации и перспективы", а также статья А.С.Скороходовой "Социологический анализ феномена подростковых граффити".

* * *

При обсуждении социального портрета российского общества конца 1990-х гг. особого внимания заслуживают и сами возможности социологического анализа как способа научного познания в целом и как его конкретизации на "одной седьмой части суши".
Постиндустриальное, информационное общество меняет мировосприятие людей. Информатизация - это не просто еще одна характеристика общества, это качественное изменение всей среды обитания человека. Научно-технический прогресс сделал относительными казавшиеся прежде базовыми, абсолютно неколебимыми вещи. Может измениться не только гражданство, конфессиональная или социальная принадлежность человека, но и пол, в значительной степени внешний облик. Вторую (третью, четвертую) жизнь получают произведения искусства, перевоплощенные в разнообразных стилизациях и римейках, пародиях. Значителен и неуправляем поток самых разнообразных сведений, обрушивающихся на современного человека через СМИ и другие источники. Стремительно сменяются темы и сюжеты, данные оказываются чрезвычайно разноречивыми; как правило, транслируется информация, готовая к потреблению без специального осмысления. В итоге распространяется фрагментарная экранная культура, создающая мозаичность восприятия информации, вызывающая трудности с концентрацией внимания, невозможность для зрителя, слушателя, читателя на чем-то надолго сосредоточиться, выстроить логику, наконец, поразмышлять. Мы уже не отдаемся одному какому-то занятию целиком, а все чаще сочетаем труд с удовольствием, отдых с образованием и т.п. Человеческие контакты становятся все более множественными и поверхностными; все более заметным оказывается отход от различных традиций; размываются границы между возможным и невозможным, добром и злом; современное глобальное сообщество производит в результате постоянных взаимодействий различных культур не культурный плюрализм, а межкультурные гибриды.
Подобные перемены вызывают нередко разочарование в социальных последствиях научно-технического прогресса, в возможностях новых технологий, рождая новое - постмодернистское -восприятие происходящего.
Постмодернизмом обычно называют особое умонастроение, связанное с жизненным миром человека. Это умонастроение характеризуется фрагментарностью и хаотичностью воспринимаемого, невозможностью и бессмысленностью попыток его упорядочить. Иными словами, постмодернизм изменяет не мир, но его видение. В нем не находится места идеологиям, претендующими на целостность; культура переходит в состояние идейной эклектики и фрагментации.

Безусловный интерес при обсуждении динамики российского общества представляет проявление постмодернизма в социологии. Ряд исследователей связывают его распространение с глубоким кризисом этой дисциплины, ведя речь либо о современных исследованиях, и прежде всего о позитивизме с его узким эмпиризмом, либо обо всей социологии в целом.
В отечественной социологии постмодернизм заявляет о себе все более открыто, хотя наше общество никто бы не рискнул называть сегодня постиндустриальным. Прежде всего приходится признать, что пока основной массив научных публикаций все еще отражает материалистические (марксистские) традиции. И тем не менее заметен поворот отечественной социологической мысли к человеческому изменению, к миру сознания, представлений и смыслов, что видно и из настоящего сборника. Собранные в нем статьи можно считать довольно типичными "хорошими статьями", поскольку они прошли многоэтапный экспертный отбор. Их тематика не определялась условиями конкурса; соискатели были свободны в выборе предмета и методов исследования. И вот в результате здесь, например, оказывается: 11 из 12 статей посвящены субъективности, миру мнений и представлений.
Анализ манеры изложения, демонстрируемой их авторами, а также и знакомство со статьями, поступающими в журнал "Социологические исследования" для обсуждения на редакционной коллегии, членом которой я являюсь с 1995 г., дает мне, думается, достаточно весомые основания для тех обобщений, с которыми я хотела бы познакомить читателей этого сборника.
Как известно, одной из особенностей постмодернизма является акцент на уникальности, неповторимость явления, события, факта. Изменчивость и вариативность, неустойчивость - все это оказывается чрезвычайно созвучно отечественным социологам, поскольку мы действительно живем в хаотично меняющемся обществе и его же пытаемся профессионально понять. Как следствие - в статьях заметен акцент на особенностях переходного (транзитного, послекризисного, современного и т.п.) момента в истории отечественного социума, на исключительном своеобразии привходящих обстоятельств, времени и обстоятельств протекания событий.
Постмодернизм релятивизирует все, что попадает в сферу его "действия". Применительно к социологическим исследованиям это означает, что уникальный предмет исследования, исследуемая ситуация считаются неповторимыми, а следовательно, требуют неповторимых методов исследования. С его акцентом на уникальном в каждом объекте подобный подход оправдывает применение любых принципиально невоспроиводимых методик. Тем самым полученные выводы оказываются каждый раз вне критики (что затрудняет вовлечение таких публикаций в дальнейший научный оборот, но об этом чуть позже). А множественность интерпретаций делает в принципе бессмысленной какую-либо научную полемику.
Постмодернизм переносит акцент с количественных показателей на качественные изменения, их культурные компоненты. Заметные следы подобного переноса наблюдаются и в работах, собранных в данный сборник. Конечно же, прежде всего ограниченность средств, имеющихся сегодня в распоряжении большинства российских исследователей, диктует необходимость обращения к качественным методам сбора данных, далеко не всегда достаточно освоенным (интересно, что полученные результаты все равно некоторые авторы пытаются потом интерпретировать, обращаясь к распределениям процентов11).
Посмореднизм отвергает единство каких-либо правил; правила, как и методы исследования, создаются ad hoc. И в социологических публикациях мы видим совершенно произвольное использование эмпирических данных, особенно количественных, поступающих из все более оскудевающего ручейка. В ход пускаются сведения давно прошедших лет (при этом авторы нередко стыдливо умалчивают об этом обстоятельстве). Привлекая данные, полученные другими, интерпретируют их также весьма произвольно. Казалось бы, замечательно, что столь трудно добываемая цифирь лишний раз попадает в научный оборот, но увы... Сложности здесь связаны прежде всего с тем, что эмпирические данные довольно редко оказываются представленными корректно даже при публикации в профессиональных журналах (скажем, не указывается выборка - для кого она представительна и по каким признакам - или не приводятся изначальные задачи и контекст набора суждений, и др.). В результате то, что где-то имело вполне определенный смысл, в новом контексте превращается в лучшем случае в абсурд. В лучшем, поскольку делает очевидной какую-то подмену. В худшем - продолжает свою жизнь в науке, создавая видимость научной респектабельности. А именно этим и богат постмодернизм.
Вероятно, осознавая подробные опасности, многие авторы, в том числе и в данном сборнике, стремятся опираться лишь на те данные, что они собирали сами, пусть в другой компании, в другом исследовании, с другими целями (cм., напр., статьи А.Н.Демина, Е.С.Балабановой, Т.Ю.Черкашиной в настоящем сборнике).
Наконец, хотелось бы особо остановиться на таком явлении, как отказ авторитетам в праве на существование. В эпоху постмодернизма исчезает или по крайней мере уходит с авансцены образ жреца искусства - исключительной личности, противостоящей толпе, обывателям. В науке авторитет коллег оказывается все более и более сомнительным.
Еще недавно многие публикации сопровождались бесконечно длинными списками литературы, в которые включались не только цитируемые источники, но и вообще работы, имеющие (вероятно) некоторое отношение к обсуждаемому сюжету. Их обилие, равно как и само разнообразие источников, особенно зарубежных, вызывали некоторое сомнение в том, что у автора действительно была возможность проработать каждый: подобные списки легко и быстро составляются при наличии доступа к электронным базам данных на основании одних лишь названий. Казалось бы, можно было ожидать повсеместного увеличения числа ссылок.
Но в публикациях последних лет наблюдается иная тенденция, а именно резкое сокращение, а то и полное отсутствие ссылок на чужие работы (с подобным обстоятельством редактору пришлось столкнуться и при работе над настоящим сборником: в двух статьях ссылок не было вовсе). Такую особенность публикаций можно рассматривать как неисследованность проблематики (что в принципе возможно), как недоступность имеющейся литературы (что еще встречается в наших современных условиях, когда нарушена система книгораспространения), а также как осознанное нежелание прибегать к каким-либо авторитетам - позиция вполне постмодернистская.
Отсутствие какой-либо системы отбора при составлении библиографии, если она есть, выражается здесь в том, что авторы данного сборника, как и многие другие коллеги, когда на кого-то и ссылаются, то прибегают не столько к систематизированному отражению каких-то источников, сколько к упоминанию прежде всего собственных публикаций, затем тех, что содержатся в книгах, подаренных коллегами или найденных случайно.
Наконец, постмодернизм принципиально антиевропоцентричен. Он вообще не центричен. И в нем, похоже, для многих социологов наиболее привлекательным оказывается именно этот "анти"- настрой. Разочарование в западных образцах поведения, образа жизни и исследований естественным образом переносится на все "не наше", что с особой легкостью делают те исследователи, которые не сильны в иностранных языках. Впрочем, это вновь вопрос о ссылках, относительности авторитетов, уникальности предмета и метода исследования.
Подытоживая этот краткий экскурс, отметим, что постмодернизм в мировой науке предполагает переосмысление как минимум концептуального аппарата социологии, но претендует на переоценку роли всей социологии как интеллектуального занятия. Постмодернизм в отечественной социологии, возможно, не выражая подобных претензий, оказывается более органичным: он хорошо передает ощущение, вкус жизни в мире имитаций: виртуальны социальные страты, суррогатны модернизация, приватизация, предпринимательство, фальсифицированы идеи демократии, иное содержание вкладывается в понятие институтов гражданского общества, относительны права человека, пародиями являются политические партии и выборы, кажимостью - правовое государство и т.п.

* * *

Многие особенности отечественного быта и бытия отражаются и в этом издании, дополняющем общий портрет российского общества в постмодернистской манере.
Редактор отдает себе отчет в том, что в современных условиях предметом чтения становятся все более краткие жанры - инструкции, в том числе экранные, объявления, правила, листовки, в сфере литературы - рассказы, а то и комиксы. Ни времени, ни душевных сил у значительной части населения на чтение в его прежнем смысле - на вдумчивое вчитывание, на сопереживающее восприятие, не хватает. С учетом данного обстоятельства мне приходилось работать над текстом, помимо прочего, делая тексты более "читабельными" за счет подзаголовков, игры шрифтами и подобных приемов, позволяющих хоть как-то приблизить предлагаемую информацию к тем возможностям ее восприятия, которыми располагают читатели в эпоху всепроникающего постмодернизма.
И.А.Бутенко

Е.И. Иванова
НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В ПРОЦЕССЕ ФОРМИРОВАНИЯ СЕМЬИ: МОЛОДЫЕ ПОКОЛЕНИЯ В МЕНЯЮЩЕЙСЯ РОССИИ

С
конца 1980-х годов в России происходят значительные перемены в процессе формирования семьи, в первую очередь затрагивающие молодые поколения. Диапазон возможных трактовок происходящего широк. В нем можно видеть как проявление острейшего системного кризиса, глубоко проникшего в частную жизнь людей, подорвавшую ее моральные основы и т.д., так и следствие возвращения к нормальным общемировым тенденциям эволюции брачно-семейной сферы - тех тенденций, которые некогда очень ярко проявились в самой России, но затем были подавлены и не могли возродиться до тех пор, пока сохранялась ее искусственная изоляция ото всего мира. Задача данной статьи не в том, чтобы настаивать на одной из трактовок, а в том, чтобы осветить фактическую картину происходящих перемен.

Российская модель брачности

С 1990 г. в России происходит быстрое снижение показателей брачности. В 1998 г. число официально зарегистрированных браков составило минимальное значение за весь послевоенный период - 848,7 тыс. (в том числе 620,5 тыс. первых браков). По сравнению с 1989 г. число браков сократилось на 550 тыс. (первых браков - на 400 тыс.)1 или на 40%. Вследствие снижения численности вступающих в зарегистрированный брак к середине 1990-х годов увеличилось число лиц основных бракоспособных возрастов, не состоящих в браке (Табл. 1.)

Таблица 1. Число мужчин и женщин, никогда не состоящих в браке в (на 1000 чел. населения соответствующего возраста), 1979, 1989, 1994*

Мужчины Женщины Возраст, лет 1979 1989 1994 1979 1989 1994 25-29 179 208 250 120 120 142 30-34 84 105 142 66 69 79 35-39 50 68 97 39 53 56 40-44 32 47 71 34 45 49 45-49 19 37 55 40 35 46 *Рассчитано по данным переписей 1979 и 1989 гг., Микропереписи 1994 г.

Снижение числа браков происходит на фоне изменения возрастно-половой структуры населения: численность женщин, находящихся в основных бракоспособных возрастах, увеличивается и приобретает характер восходящей демографической волны; рост числа женщин 15-19 лет отмечается уже с сер. 1980-х гг. ; численность женщин 20-24 лет после значительного снижения в конце 1980-х - начале 1990-х гг., с 1993 гг. росла устойчивыми темпами. При сокращении числа женщин в расчете на 1000 мужчин с 1140 в 1989 г. до 1130 в 1994 г. отмечался перевес мужчин над женщинами в возрасте до 30 лет в городских поселениях, до 50 лет - в сельских местностях.
Тем не менее, благоприятные изменения половозрастной структуры не сказываются на динамике уровня брачности. Коэффициент суммарной брачности для первых браков в 1996 г. находился на самом низком, по сравнению с показателями послевоенных лет, уровне: 0,6 для женщин и 0,57 для мужчин (рис. 1).
Рис.1. Динамика возрастных коэффициентов первых браков и коэффициента суммарной брачности для первых браков, женщины, 1979-1996 гг. (расчеты автора по данным Госкомстата РФ)

Изменения коэффициента суммарной брачности (КСБ) для первых браков на протяжении длительного периода определяются показателями брачности, характерными для мужчин и женщин в возрасте 20-24 года и для женщин моложе 20 лет. Их отрыв от остальных повозрастных показателей наблюдался вплоть до 1991 года. В дальнейшем быстрое падение основных, с точки зрения брачности, повозрастных показателей привело к значительному снижению КСБ для первых браков.
В течение 1979-1992 гг. падение КСБ сопровождалось снижением среднего возраста вступления в первый брак, которое было особенно сильным у женщин в конце 1980-х - начале 1990-х гг. и произошло вследствие резкого снижения численности лиц в группе от 20 до 24 лет. В результате возрастные коэффициенты и вероятности вступить в брак для возрастов моложе 19 лет впервые превысили аналогичные показатели для 20-24-летних женщин (это превышение сохранялось до 1995 года). Несмотря на быстрое снижение уровня брачности в начале 1990-х гг., КСБ для первых браков в 1993 приблизился к уровню, наблюдавшемуся в Западной Европе пятнадцать лет назад. За последующие три года разрыв в значении показателя для России и Западной Европы значительно сократился.
В 1994-1996 гг. зависимость двух важнейших показателей брачности изменилась: при сохранении тенденции к сокращению КСБ средний возраст начал возрастать (рис. 2). КСБ для первых браков в 1996 г. был на 20% ниже, чем в 1995 г. и почти в два раза ниже, чем в 1989 г. По величине этого показателя Россия к 1996 г. догнала и даже опередила многие страны Европы, при этом все еще сохраняя едва ли не самый низкий в Европе средний возраст вступления в первый брак.
Рис.2. Средний возраст вступления в первый брак и коэффициент суммарной брачности для первых браков, женщины, 1970-1996 гг. (расчеты автора по данным Госкомстата РФ)

Современные изменения возраста вступления в брак демонстрируют отрыв от долгосрочной тенденции к его снижению. Тем не менее, темпы повышения показателя невысоки и его значение только приблизилось к уровню начала 1980-х гг. Динамика КСБ носит более радикальный характер и отражает изменения, затронувшие сам институт брачности. Низкий уровень показателя - результат не только долгосрочной эволюции брачности в России, но и новейших сдвигов, происходящих в обществе с конца 80-х гг. Под воздействием перемен в нормах социального поведения незарегистрированные сожительства перестали осуждаться общественным мнением, и стали восприниматься как одна из социально приемлемых форм брака. Число сожительств стало увеличиваться, вытесняя часть официально зарегистрированных браков.

Рис. 3. Вероятность вступить в брак в возрасте 17-28 лет для когорт 1951-79 гг. рождения, женщины. (Расчеты автора)
Показатели брачности самых молодых, в возрасте 15-19лет, и молодых женщин, до 30 лет, представляют особый интерес, поскольку именно эти возрастные группы наиболее интенсивно формируют брачные когорты. В период 1979-1996 гг. тенденция к снижению уровня брачности проявилась во всех указанных возрастных группах женщин. В самых молодых возрастах отмечался некоторый рост частоты заключения браков. Но и в этих когортах к 1994 г. частота заключения браков значительно сократилась. Наибольшая вероятность брака в самых молодых возрастах (17-18 лет) наблюдалась у женщин, родившихся в 1971,1972, 1973, 1974 годах. Однако для когорт 1975 и 1976 гг. рождения отмечается снижение этого показателя. В возрасте 19 лет частота вступления в брак в когортах, родившихся в начале 70-х гг., находилась на одном уровне с когортами женщин 1960, 1964, 1968 гг. рождения. В когортах 1973, 1974, 1975 гг. рождения показатель снизился ниже уровня предыдущих поколений на 30% (см. рис. 3).

"Омоложение" рождаемости

В настоящее время для стран Восточной Европы, включая Россию, типична возрастная модель "пик в ранних возрастах", когда максимальная рождаемость наблюдается в группе 20-24-летних. В странах Западной, Северной и Южной Европы (за исключением Югославии) пик рождаемости приходится на группу 25-29-летних.
В период 1960-80-х гг. в России, в отличие от западных стран, стала преобладать рождаемость в ранних возрастных группах. Средний возраст рожениц снижался все больше и больше: с 28,1 года в 1960 г. до 25,7 лет в 1980 г.
В дальнейшем эта долговременная тенденция усилилась благодаря проведению в 1980-е гг. ряда мер социально-демографической политики: значительная часть рождений конца 1980-х - начала 90-х гг. у женщин, находящихся в возрастах максимальной рождаемости (20-29 лет), реализовалась раньше первоначально планируемых ими сроков. Последнее отчасти объясняет процесс "омоложения" рождаемости в начале 1990-х гг. На фоне стремительного падения абсолютных и относительных показателей рождаемости среди женщин репродуктивного возраста в целом происходил рост показателей для самых молодых женщин: в группе 15-19-летних они превысили значения для групп 40-44, 35-39 и 30-34 лет и приблизилась к уровню группы 25-29-летних (рис.4.)

Рис. 4. Суммарный коэффициент рождаемости и повозрастные коэффициенты рождаемости, 1959-1997 гг. (данные Госкомстата РФ)

Современные особенности повозрастной рождаемости в России во многом предопределены характером долговременных тенденций этого процесса. Его интенсивное "омоложение" в 1990-е гг. отражает результаты более ранних этапов демографического развития, в том числе краткосрочных колебаний 1980-х гг. Влияние новых факторов, порожденных социально-экономическими изменениями последних лет, усилило снижение среднего возраста матери при рождении ребенка, уже с 1992 г., и в 1999 г. средний возраст составляет 24,7 лет.

Изменения в нормах сексуального поведения

Отход от традиционной модели брачности, зарегистрированной официальной статистикой в 1990-е гг., предполагает, что внебрачные сожительства стали приемлемой социальной нормой. По данным ВЦИОМ (1994 г.), их одобрили 66% мужчин и 51% женщин. При этом респонденты более старших возрастов осуждали их чаще (63%), и только 18% молодых людей до 25 лет относились к сожительствам с предубеждением.2 По результатам опроса, проведенного автором в ноябре 1998 г., регистрацию брака считали необязательной 55% студентов и 33% пенсионеров старше 60 лет.
Возраст первого сексуального опыта продолжает снижаться. Наиболее приемлемым в обществе считается начало таких отношений в среднем по достижении 17,9 лет (ВЦИОМ, 1994). В то же время опросы петербургских студентов, проведенные неоднократно за последние тридцать лет, показывают значительное увеличение доли молодых людей, имевших сексуальный дебют в еще более раннем возрасте (Табл. 2).

Таблица 2. Доля студентов, имевших сексуальный дебют в данном возрасте, % от опрошенных, Петербург, 1965-19953

Возраст Год обследования 1965 1972 1995 Моложе 16 5,3 8,2 12,2 16-18 33,0 30,8 52,8 19-21 39,5 43,8 30,7 22-24 19,5 16,0 3,2 25 и старше 2,7 1,2 1,1
По данным репрезентативного исследования, проведенного в 1995 г., примерно половина юношей и около 40% девушек к 16 годам уже имеют сексуальный опыт, хотя считают при этом, что половую жизнь следует начинать в возрасте 17-17,5 лет.
Если в России процесс снижения возраста продолжается, то в большинстве развитых стран этот показатель, видимо, прошел свою минимальную отметку уже к концу 1980-х гг. Территориальные и временные различия в стадиях изменения норм сексуального поведения связаны с неравномерностью процесса модернизации, происходящего в современном мире и затрагивающего различные аспекты социальной жизни, в том числе и брачно-семейную сферу. Сексуальная революция в развитых западных странах явилась следствием развития процессов индивидуализации молодежи и секуляризации общества.
В России с ее недавним "коллективным" прошлым можно говорить только о первых ростках индивидуализации в среде молодежи, да и то только в крупных городах, где существуют социальные и культурные предпосылки для формирования личности. Развитие данного процесса в нашей стране происходит при крайне неблагоприятных экономических условиях по сравнению с западными странами, где молодые люди обретают материальную независимость значительно раньше. С другой стороны, отсутствие необходимого экономического статуса побуждает современную молодежь откладывать официальные браки, заменяя их на альтернативные формы. Очевидно, социально-экономические изменения последних лет не только усилили существовавшие тенденции в процессе формирования семьи, но и, вполне вероятно, вызвали решающий поворот от традиционных стереотипов брачного поведения к новым.

"Вынужденные" браки

Важным фактором, противодействующим снижению уровня официально регистрируемой брачности в России, является "вынужденная", то есть стимулированная зачатием регистрация брака. С другой стороны, отмечается рост числа внебрачных рождений в тех случаях, когда даже зачатие ребенка не оказывается достаточным стимулом для превращения сожительства в зарегистрированный брак.
Вероятность добрачных зачатий, ведущих тем не менее к рождению детей в зарегистрированном браке, растет в России уже довольно давно. Протогенетический интервал4, который составлял более 1,6 года для брачных когорт начала 50-х гг., сократился до срока менее 5 месяцев для когорт, вступивших в брак в 1993 г.5 Согласно исследованиям, проведенным в различных регионах России в 1970-80-е гг., доля добрачных зачатий (срок между заключением брака и рождением ребенка составляет менее 8 месяцев) составляет 30-40% от общего числа первых рождений в зарегистрированном браке. Все такие браки можно считать стимулированными предстоящим рождением ребенка.
Результаты проведенного автором анализа актов гражданского состояния о рождениях за 1995 г. в Москве6 говорят о том же. Доля вынужденных браков в общем числе первых рождений составляет 34%. Наиболее высокая доля таких браков - до 50% - отмечается в самых молодых возрастах (15-19 лет), где она более чем в пять раз выше, чем у матерей 27 лет и старше (см. рис. 5).

Рис. 5. Интенсивность вынужденных браков по году рождения матери, Москва, 1995 г. (По материалам выборочного социально-демографического обследования).

Сожительства и внебрачные рождения

Наряду с увеличением числа стимулированных зачатием браков продолжается рост доли внебрачных рождений. В 1996 г. 23% детей родились вне брака, в 1997 г. - 25%, в 1998 - 27%. Это самый высокий показатель после 1945 г., он в два раза превышает уровень внебрачной рождаемости конца 1980-х гг. Если темпы его роста сохранятся, то к 2000 г. он достигнет уровня, характерного для большинства западноевропейских стран.
Наиболее высокая доля рождений по совместному заявлению родителей и по заявлению матери отмечается в самых молодых (15-19 лет) и самых старших (старше 35 лет) возрастах матерей (см. рис. 6).
Рис 6. Распределение рождений по брачному состоянию матерей, Россия, городское и сельское население, 1996 г. (расчеты автора по данным Госкомстата РФ)

При изучении данных загсов о рождениях в Москве был исследован характер занятости матерей, родивших ребенка вне зарегистрированного брака. Оказалось, что большее число матерей находятся на иждивении: 37% одиноких матерей и 42% матерей в случаях рождения с зарегистрированным отцовством. Умственным трудом занято соответственно 20% и 26%, физическим - 27% и 22% матерей.
Последнее наблюдение приводит к выводу о том, что собственное материальное положение слабо учитывается женщинами при решении завести ребенка вне зарегистрированного брака. По-видимому, они рассчитывают больше на социальную поддержку государства, либо на помощь членов их семей.
Изменения, происходящие в процессе формирования семьи, сопровождаются не менее важными изменениями в степени стабильности брака.

Разводы

На фоне снижения брачности к середине 1990-х гг. произошло снижение абсолютного числа разводов и показателя суммарной разводимости до уровня 1980-х гг. При этом наряду с указанными тенденциями в 1996 г. было отмечено рекордно высокое число разводов на 100 браков: 65. Однако при значительном усилении темпов падения числа зарегистрированных браков данный показатель скорее отражает процесс быстрого снижения брачности, чем роста разводимости. Кроме того, он зависит от возрастной и брачной структур населения и не пригоден для анализа интенсивности процесса.
Показатель, описывающий отношение коэффициента суммарной разводимости к КСБ, снимает зависимость от возрастной структуры и более точно характеризует интенсивность разводимости в условном поколении. Однако и в этом случае сохраняется влияние на последний брачной структуры населения. Расчеты уровней брачности и разводимости в зависимости от числа состоящих в браке возможны только за годы переписей. Поэтому за межпереписные годы при оценке уровня разводимости предпочтительнее пользоваться упомянутым выше показателем (назовем его индексом разводимости), либо показателем интенсивности, рассчитанным как сумма отношений чисел разводов в определенных возрастах к численности населения в этих возрастах и описывающим процесс разводимости независимо от изменений в уровне брачности условного поколения.
Индекс разводимости на протяжении 1979-1991 гг. менялся незначительно, с 1992 года он начал расти (рис. 7).

Рис. 7. Индекс разводимости. Россия, 1979-1996 гг. (расчеты автора по данным Госкомстата РФ)

Наиболее быстрые темпы роста этого индекса отмечались в 1993, затем, в 1994-1996 гг., рост продолжился, но более медленными темпами.
Динамика коэффициента суммарной разводимости также демонстрирует быстрый рост уровня разводимости в 1991-94 гг. Его последующее снижение в 1995-1996 гг. на первый взгляд кажется неожиданным и создает видимость противоречия с индексом разводимости. Однако при более детальном анализе становится очевидным, что резкое повышение последнего в 1991-1994 гг. вызвано высокими темпами роста уровня разводимости и не менее высокими темпами снижения уровня брачности за этот период. Последующее снижение КСБ опережало по своим темпам снижение уровня разводимости, в результате чего направление динамики индекса не изменилось.
Изменения в динамике коэффициента суммарной разводимости в 1991-1996 гг. представляются вполне закономерными. Они вызваны прежде всего чисто демографическими причинами: отмеченной в 1991-94 гг. высокой разводимости предшествовал всплеск брачности в молодых и самых молодых возрастах в 1987-91 гг., особенно у женщин. В то же время известно, что браки, заключаемые в самых молодых возрастах, характеризуются наименьшей стабильностью7.
Разводимость росла наиболее интенсивно в возрастах 20-24 года и 25-29 лет и превысила к 1994 г. наблюдавшиеся ранее значения в этих возрастных группах. Иначе говоря, большинство браков, заключенных молодыми людьми до 20 лет несколькими годами раньше, распалось. В более старших возрастах рост разводов не привел к каким-либо рекордным показателям. Их повышение скорее отражало изменение отношения к разводу, происшедшее в семьях с детьми: наличие детей все менее играет роль фактора, удерживающего зарегистрированные брачные союзы от развода.
Снижение интенсивности разводимости в 1995-1996 гг. связано с дальнейшими изменениями в календаре брачности, наблюдаемыми после 1991 г.

Компоненты изменений в процессе формирования семьи

На современное состояние брачности в России оказывают влияние две тенденции, имеющие разное направление и разную продолжительность действия: долгосрочная (сер. 1960-х - конец 1980-х гг.) и текущая (1990-е гг.). Оценки относительного воздействия каждой из тенденций затруднены, однако мы можем предположить, каким было бы брачное поведение населения при отсутствии влияния последней тенденции. Сценарий динамики вероятностей вступления в первый брак для различных женских когорт представлен на рис. 3. Как видно, вероятность вступления в брак менялась бы в противоположном направлении в сравнении с фактически наблюдаемым (ср. "Население России. 1996"). Наиболее интенсивный рост показателей наблюдался бы в молодых возрастах (18-21 год). Очевидно, что действие только долгосрочной тенденции отодвинуло бы Россию еще дальше от западной модели брачности.
Каковы перспективы формирования семьи в России?
Стремительное снижение коэффициента суммарной брачности для первых браков за 1994-1996 гг. продемонстрировало возможности быстрого изменения уровня официально регистрируемой брачности в молодых возрастах. Если нынешние тенденции сохранятся, вероятно дальнейшее падение показателя до момента его последующей стабилизации (по нашим прогнозам, до 400 браков на 1000 женщин).

Рис.8. Сценарий изменения возрастных вероятностей вступления в брак (расчеты автора).

Очевидно, что перспективы изменения регистрируемой брачности будут зависеть от отношения молодого поколения России и российского общества в целом к незарегистрированному браку.

Т.Ю. Черкашина
СУБЪЕКТИВНО НОРМАЛЬНЫЙ ДОХОД:
ФАКТОРЫ ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ

Б
есспорен тот факт, что одним из следствий экономических преобразований в современной России стало уменьшение реальных доходов значительной части населения. Снижение материального положения является результатом как высоких темпов инфляции в первой половине 90-х г.г., так и недостаточно эффективной структурной перестройки экономики, породившей масштабные невыплаты заработной платы и пенсий1. Многие виды деятельности, приносившие ранее относительно высокие доходы, оказались малодоходными в условия создания рыночных основ экономики. Но отсутствие мотивации достижения успеха, пассивность, высокая оценка традиционных форм труда (тяжелый физический труд) и недооценка современных (умственный труд, менеджмент) сдерживают адаптацию к новой экономической ситуации. Снижение уровня жизни вызвало более острое восприятие материальных проблем, которые для многих отодвинули иные трудности на задний план.
Но это были не единственные изменения. Страна стала более открытой для связей с мировым сообществом. И вместе с потоком новых потребительских товаров в нашу реальность вошли новые стандарты потребления, иные материальные символы социального статуса. Влияние материалистических ценностей западного общества в России проявилось в первую очередь в области потребительских ориентаций.
Проблема. Выдвижение материальных проблем на первый план, постоянная пропаганда (через рекламу, западные фильмы) материальных символов новой жизни привели к тому, что материальные аспекты жизни в сознании россиян потеснили другие (культурные, социальные, политические, личностные). И вопрос "нормально ли Вы живете?" теперь подразумевает "хватает ли Вам денег, чтобы жить нормально?". У "нормальной" жизни появился денежный эквивалент, для измерения которого социологи предлагают назвать величину дохода, который, по мнению респондента, позволил бы его семье жить нормально.
Нормальный доход - это прежде всего залог обеспечения условий жизни, которые приемлемы для индивида. И величина расхождения нормального, по мнению индивида, и действительного положений отражает не только то, насколько комфортны для человека сложившиеся материальные условия жизни, но и степень развития притязаний. Превышение нормального дохода над действительным является необходимым условием для выработки стратегий экономической деятельности семьи в экономике, ориентированной на рост. В то же время значительное превышение нормального дохода над действительным может свидетельствовать о нереалистичности достижения нормального дохода. Зарубежными учеными давно установлено, что величина результата, который индивид хотел бы в принципе достичь, всегда выше реально ожидаемого2. Американскими социологами это частично подтверждено в области дохода: большинство респондентов ожидает зарабатывать меньше, чем, по их мнению, им необходимо, чтобы жить комфортно3.
Следовательно, большое расхождение между нормальным и действительным доходом может указывать на то, что респонденты желают много, но не ожидают иметь результатом своих усилий более высокий доход. Но американское исследование выяснило, что есть и меньшинство, которое ожидает зарабатывать столько, сколько им необходимо, или даже больше. И в данной работе предпринята попытка не только выяснить, каковы общие представления о нормальном доходе, но и определить, возможно ли сегодня в России жить в тех материальных условиях, которые "нормальны" для респондента.
Представления о нормальных условиях жизнедеятельности, а следовательно и нормальном доходе, конечно же, неоднородны. Для тех, кто постоянно живет в стесненных обстоятельствах, может оказаться достаточным, или нормальным, удовлетворение первоочередных, насущных потребностей. А для тех, кто преодолел ступень удовлетворения насущных потребностей, нормально удовлетворение более широкого спектра запросов. При исследовании советскими социологами субъективных оценок материального положения также предполагалось, что различные категории населения, выделенные не только по уровню дохода, но по образовательному статусу, месту жительства, возрасту имеют разные запросы, разные референтные образцы потребления. Но сегодня вследствие социально-экономических трансформаций в России на фоне массового абсолютного снижения реальных доходов по сравнению с началом 90-х гг. повысилась значимость материальных ценностей; успех материальный стал синонимом успеха социального. В какой мере в этих условиях представления о нормальном доходе стали определяться социальным статусом, стали ли они определяться лишь действительным доходом?
Обнаружено, что многообразие представлений о "нормальной жизни" приводит к тому, что представления россиян о нормальном доходе оказываются дифференцированными сильнее, чем представления о прожиточном минимуме или доходе, получая ниже которого, семья считается бедной4. Все исследования также фиксируют тот факт, что действительные доходы большинства россиян ниже доходов, которые они считают нормальными и такое положение характерно не только для середины 90-х г.г., но и для более ранних периодов5. Однако с ростом дохода респондента (или его семьи) уменьшается разрыв между величиной желаемого и действительного доходов6.
Среди причин дифференциации представлений о доходе, нормальном для семьи, в первую очередь выделяют действительный доход опрашиваемых. Но следует учитывать не менее важный фактор - инфляционные оценки и ожидания населения. Респонденты, ожидающие большего или такого же роста цен, указывают более высокий уровень нормального дохода в сравнении с более низкими оценками тех респондентов, кто уверен в снижении темпов инфляции, и это характерно для всех доходных групп7. Выявлено также, что изменение во времени среднего для совокупности значения реального душевого дохода влечет изменение и величины нормального дохода.
Предположение, что запросы к материальным условиям жизни основываются не только на реально достигнутых благах, но и зависят от ценностных ориентаций и развитости материальных потребностей индивида, получило подтверждение в работе зарубежных социологов. Они установили, что доход, необходимый для удовлетворения потребностей, среди тех, кто ценит материальное обладание и материальный успех, на 50% выше такого же дохода, названного теми, кто не ставит данные ценности в число приоритетных8.
Информационной базой исследования являются данные второго этапа Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения (РМЭЗ), осуществленного Институтом социологии РАН совместно с Университетом Северной Каролины (США) и Института питания Академии медицинских наук. Отличительная его особенность - периодическое обследование практически одной и той же совокупности семей. В исследовательском проекте используются данные трех волн: опросы проводились в ноябре - декабре 1994, октябре 1995 и октябре 1996 гг. В каждой волне опрашивались члены почти 4 тыс. домохозяйств 38 регионов России.
Основные понятия. Величина, указанная в ответе на вопрос: "Сколько денег нужно Вашей семье в месяц, чтобы жить нормально?", будет называться далее как субъективно нормальный доход семьи (СНДС). Размер дохода, указанный в ответе на вопрос "Каким был денежный доход всей Вашей семьи в течение последних тридцати дней?", определяется как действительный доход семьи (ДДС).
Вопрос о субъективно нормальном доходе относился к семье респондента. Чтобы уменьшить влияние численности семьи на данную величину, совокупный размер СНДС был разделен на размер семьи. Соответственно, новая переменная называется душевой субъективно нормальный доход (ДСНД). С действительным доходом семьи была проделана та же процедура, и получившаяся переменная определена как душевой действительный доход (ДДД).
Исследование строится на предположении, что субъективно нормальный доход - это интегральный показатель, являющийся функцией действительного дохода, которым располагает семья, размера и структуры домохозяйства, социального статуса респондента, а также развитости его потребностей, ориентации на потребительское поведение референтной группы, структуры ценностных приоритетов, сравнения с материальным положением в прошлом. Иными словами, мнение о том, какой доход в месяц может обеспечить нормальную жизнь семьи, строится на объективной (доход, которым располагает семья) и субъективной основе, лежащей в области сознания респондента. Социальный статус семьи и респондента, пол, возраст опрашиваемого, место проживания и размер домохозяйства будут как определять величину дохода, так и оказывать влияние на формирование субъективных факторов притязаний.
Данное исследование включает два этапа работы: первый акцентирует внимание на выявлении моментных взаимосвязей и их устойчивости, а второй - на характере и анализе причин изменений представлений о нормальном доходе в России в середине 90-х г.г.
Были сформулированы следующие задачи:
1) выявить, насколько велик нормальный доход в представлении россиян по сравнению с их действительным доходом, как изменяется соотношение данных показателей по мере увеличения дохода;
2) установить характер зависимости субъективной оценки нормального дохода от следующих факторов: доход семьи, личный доход респондента, его демографические характеристики (пол, возраст), социальный статус семьи и респондента, размер семьи;
3) сравнить силу влияния данных факторов на оценки респондентов из семей разного уровня достатка;
4) сравнить представления о субъективно нормальном доходе с иными оценками собственного материального положения, в частности, удовлетворенностью им;
5) проверить устойчивость выявленных взаимосвязей в ходе трех опросов.
Рассмотрим полученные результаты.

Что стоит за величиной субъективно нормального дохода? В представлениях трех россиян из четырех скромное, но более или менее приличное существование должен обеспечивать прожиточный минимум. А так как все опросы показывают, что нормальным считается доход выше прожиточного минимума, представляемого респондентами, то нормальный доход должен обеспечивать более, чем скромную жизнь, то есть удовлетворение спектра потребностей, выходящих за рамки необходимых.
Данные мониторинга подтвердили, что субъективно нормальный доход выше действительного дохода, который позволял респонденту не беспокоиться, что он не сможет обеспечить себя самым необходимым в ближайшие 12 месяцев9 (Табл. 1).
В среднем действительный доход минимального достатка составляет немногим больше половины от субъективно нормального. Причина таких различий, возможно, не только в том, что прямые количественные оценки нормального дохода могут делаться приблизительно, спонтанно, без скрупулезных расчетов, эмоционально, а также в том, что величина субъективно нормального дохода отражает тот уровень обеспеченности, который позволяет не испытывать насущных материальных проблем, перешагнуть порог беспокойства об обеспечении материальных условий существования. Нормально жить означает иметь больше необходимого.

Таблица 1. Соотношение душевых субъективно нормального дохода и дохода, который позволяет не беспокоится за обеспеченность своей семьи самым необходимым в ближайшие 12 месяцев

Доход Годы 1994 1995 1996 Душевой субъективно нормальный доход 1.0 1.0 1.0 Доля действительного душевого дохода в величине ДСНД тех, кто не очень обеспокоен 0.53 0.58 0.52 Кто совсем не обеспокоен 0.65 0.57 0.60

Как велики притязания россиян? Иными словами, как соотносятся действительные доходы отдельного человека с денежным эквивалентом нормальной для него жизни?
В качестве ключевой характеристики здесь рассматривается относительное превышение душевого субъективно нормального дохода над душевым действительным доходом. Относительная, потому что действительный доход - это фундамент для достижения желаемого дохода. Цена преодоления одной и той же абсолютной разницы при высоком доходе меньше, чем при низком.
Два рассматриваемых периода - 1994-95 гг. и 1995-96 гг. - примечательны тем, что за первый произошло общее снижение реальных (индексированных) доходов населения страны, а во втором - их повышение (по сравнению с предыдущим периодом). Такой характер изменений доходов зафиксирован как в данных мониторинга (Табл. 2), так и в данных Госкомстата.
Как мы видим, повышается среднее соотношение представлений о нормальном доходе и объективных характеристик дохода - от 4.17 в 1994 до 4.76 в 1995 и до 5.16 в 1996 г.10 Увеличение происходит за счет роста соотношения переменных внутри наименее обеспеченных групп. Такой характер изменения в соотношении субъективно нормального и действительного доходов между первой и второй волнами опросов объясняется более заметным снижением реального дохода по сравнению со снижением ДСНД, главным образом в первых четырех КВИНТИЛЯХ тогда как между второй и третьей волнами представления о нормальном доходе выросли в большей мере, чем действительный доход (Табл. 3), что и привело к увеличению их среднего соотношения.

Таблица 2. Средние значения индексированных доходов в разных квинтилях по душевому действительному доходу (в % к предыдущему опросу).

квинтили 1995 1996 (в указанном году) ДДД ДСНД ДДД ДСНД 1(самые бедные) 29.6 75.8 43.8 113.5 2 55.8 69.9 69.8 103.8 3 57.4 75.8 90.1 113.0 4 68.0 85.0 106.6 111.0 5 (самые богатые) 112.9 87.1 149.2 113.2 Вся совокупность 75.7 80.1 107.7 111.2

Можно назвать несколько причин, по которым представления о нормальном доходе изменялись.
Вследствие открытости общества произошли изменения в запросах, вызванные появлением новых образцов потребления, распространяемых средствами массовой информации или знакомых через собственный повседневный опыт (попутно отметим, что освоение современной западной культуры наиболее интенсивно происходит скорее именно в области потребления, чем в области трудовой деятельности).
Таблица 3. Соотношение душевых субъективно нормального и действительного доходов респондентов разного достатка.

квинтили по ДДД 1994 1995 1996 1-ый (самые бедные) 9.6 12.9 13.9 2-ой 3.6 3.9 4.3 3-ий 3.3 3.2 3.2 4-ый 2.8 2.9 2.7 5-ый (самые богатые) 1.9 2.1 1.9 Всего 4.2 4.7 5.2
Ослабление идеологического контроля государства за повседневной жизнью россиян привело к ослаблению контроля и за потребительскими ориентациями: стало можно хотеть много. При слабой насыщенности потребительского рынка (и при невозможности заполнить его в необходимых количестве и пропорциях в принципе) контроль государства над потреблением выражался в том числе через пропаганду "разумных" потребностей. Как результат - превышение желаемого дохода на одного члена семьи над реальным составляло не более половины от реального11 (а не в пять раз, как в 90-е г.г.).
Еще одна причина может заключаться в том, что реальный доход семьи становится главным средством доступа к материальным благам, таким, как жилье, санаторно-курортное лечение, автомобиль и прочим ранее дефицитным товарам, которые до 90-х г.г. можно было получить иными путями: через фонды общественного потребления или близость к каналам перераспределения. То есть возрастает ценность денег как таковых: то, что можно было "достать", теперь можно купить. Осознание этого факта влияет на представления о нормальном доходе.
Возможно также, что высокая инфляция в середине 90-х г.г. сделала проблематичным сбережение ради накопления денежных средств для крупных покупок. Поэтому респонденты желают иметь столько денег, сколько необходимо, чтобы как можно быстрее совершить желаемые покупки. Кроме того, снижение сберегательной активности, зафиксированное мониторингом12, привело к активизации сферы потребления в противовес к сфере сбережения. И как следствие - желанию иметь сейчас как можно больше денежных средств.
Обнаруживается устойчивая зависимость уровня притязаний от реального статуса в иерархии по душевому доходу: чем выше занимаемое индивидом положение, тем меньше разница между действительным и нормальным для него доходом. Тем не менее превышение ДСНД над ДДД характерно не для всех респондентов. В 1996 г. в 4,6% случаев (в 1995 - 4,2%, в 1994 - 5,6%) субъективно нормальный доход составлял менее 0,8 от действительного, а в 6,3% ответов (в 1995 - 7,7%, 1994 - 8,2%) был примерно равен ему, составляя от 0,8 до 1,2 действительного дохода. Однозначно выделить социальную группу, которой свойственен такой характер притязаний, нельзя: во всех опросах четкой зависимости низкого уровня притязаний к нормальному доходу от профессионального, образовательного, территориального и т.п. статусов не прослеживается. Но уверенно можно говорить, что равенство нормального и действительного доходов определяется высоким уровнем достатка. В 1996 г. 76,8% (79,0% в 1995 г. и 72,1 % в 1994 г.) из тех, кто считает нормальным доход, составляющий меньше 0,8 от действительного, входят в число 20% самых богатых респондентов. Среди тех, кто назвал нормальным доход, составляющий от 0,8 до 1,2 от действительного, доля богатых - 50,8% в 1996 г. (49,8% в 1995 г. и 37,9% в 1994 г.), а из четвертого квинтиля - 24,9% (26,5% и 33,9% соответственно).
Сокращение соотношения ДСНД:ДДД с увеличением дохода вплоть до превышения ДДД над ДСНД позволяет предположить, что существуют ограничители роста притязаний к нормальному доходу, под действием которых при росте первого второй увеличивается до определенного предела. Ограничителями роста могут выступать и социальный стандарт нормальной жизни, и тот факт, что высокий доход позволяет без проблем удовлетворять насущные потребности в жилье, питании, здоровье как таковых (то есть респонденты уже живут нормально), и любое повышение дохода удаляет их от "нормальности" к богатству. Наличие некоторого социального стандарта нормальной жизни, который возникает под воздействием достигнутого уровня потребления в обществе в целом и в поведении референтных в сфере потребления групп, придает относительный характер порогу денежного эквивалента нормальной жизни.
Как видно на рис. 1, представления о субъективно нормальном доходе растут параллельно росту действительного дохода, однако в представлении самых обеспеченных увеличение ДСНД прекращается несмотря на повышение ДДД.

<< Пред. стр. 1 (из 7) След. >>

Список литературы по разделу