<< Пред. стр. 16 (из 25) След. >>
Список литературы по разделу
Мертвый и жуткий пейзаж хищнически ограбленной Земли: "Утром мне не нравится пейзаж. Ни кровинки в его лице, ни травинки. Здесь был человек! До горизонта - издырявленная, черная от горя, замученная и брошенная земля, населенная лишь черными же, проржавевшими нефтяными качалками. Но и они мертвы. Их клювы уже не клюют, потому что нечего" (с. 310) - это одновременно и портрет человека-империалиста, человека-агрессора, воссозданный средствами косвенной образности. Так ведь дело не во мне, -. воспроизводит писатель логику мысли среднестатистического гражданина, - и отвечает: - Но дело, оказывается, только во мне и именно во мне. Пока ничего не произойдет в каждом, ничего не случится во всех" (с. 14 (398)). Экологический тип сознания: непричинение вреда ничему живому, ненасильственное преображение мира, восстановление нарушенного баланса земной экосистемы, эстетизация окружающей среды, - хочет верить писатель, будет способствовать переориентации человечества на неагрессивную, панэкологическую модель существования.
Диалог Д. Д. и П. П. включает и утопические картины будущего: "Солдаты будут нести альтернативную службу. Сажать и охранять леса, разводить зверей, рыб и птиц!" (с. 258). Продолжая Велимира Хлебникова и Николая Заболоцкого, Битов на новом уровне возрождает идеи всепланетарного братства людей, животных, растений, идеи ноосферы Владимира Вернадского, как бы подводит к мысли: только спасая и лелея все живое, все прекрасное, человечество сможет спастись и само. Утопия не перекрывает у него реальности, в которой по-прежнему торжествует хаос. Но, утверждает писатель, крушение последней в мире Империи не прошло бесследно: "... мы что-то ПОНЯЛИ. Что-то поняли - только еще не поняли ЧТО. И наш двадцатый век кончился, если мы ПОНЯЛИ, даже и не поняв что. Это девятнадцатый век был жутко длинным, а наш - еще короче восемнадцатого. Мне хочется обозначить девятнадцатый век с 1789 по 1914-й. А двадцатый - с 1914 по 1989-й ... Мы живем УЖЕ не в двадцатом веке, а в два-
523
дцать первом, вопрос не в том, чтобы достойно завершить то, что и так кончилось, а в том, чтобы просоответствовать тому, что уже началось" (с. 13 (397) - 14 (398)). Битов (несомненно, забегая вперед, обозначая заявившую о себе тенденцию) пишет о конце имперского сознания, что в контексте всего повествования, думается, следует понимать расширительно - как дискредитацию всякого рода тотальности, непререкаемости, гегемонизма. По-новому - в духе примирения непримиримого - начинает звучать в романе изречение "Пока не станет живое мертвым, а мертвое живым...":
" - Внешнее - внутренним, а внутреннее - внешним...
- Мужчина - женщиной, а женщина - мужчиной...
- И это уже было?
- А как же. Все - было. Это вам только кажется, что вы выворачиваетесь наизнанку..." (с. 362).
Писатель апеллирует одновременно к "Евангелию от Фомы* и концепциям постструктурализма. Так, Жиль Делез указывает: "Неразрывность изнаночной и лицевой сторон смещает все уровни глубины" [111, с. 25]. Ссылаясь на Алена Роб-Грийе, Пьера Клоссовски, Мишеля Турнье, он констатирует: *... открытие поверхности и критика глубины постоянны в современной литературе* [111, с. 25]. Находит преломление данная особенность и в романе Битова.
В свете сказанного понятие "оглашенные* воспринимается как метафора современного/постсовременного человечества. Оно включает в себя два значения: оглашенные - ведущие себя бессмысленно, бестолково, шумно; оглашенные - приготовившиеся принять крещение "новой верой", но еще не крещенные.
Дальше других русских писателей пошел Битов по пути панэколо-гизма, подключаясь к мощной ветви экологического постмодернизма в искусстве Европы и США, наделяя отечественного читателя новым духовным зрением. И сама форма книги несет на себе отпечаток медиативного мышления, ненормативной эстетики. Вместе с тем "Оглашенные" не принадлежат к числу бесспорных творческих удач Битова. Книга написана неровно: блестящие куски текста чередуются с вызывающими скуку, нуждающимися в более тщательной шлифовке. Повышенная насыщенность научными, философскими, религиозными идеями, по-видимому, требовала более динамичного фона. Ощутим и элемент некой искусственности, хотя и декорируемый искусностью*.
* Предъявляются роману и иные претензии, которые содержатся в рецензиях Льва Аннинского, Вячеслава Курицына, Натальи Ивановой. В связи с ограниченностью объема учебного пособия в нем использованы только интерпретации, имеющие непосредственное отношение к экологическому постмодернизму. Отсылаем к остальным, о которых шла речь в начале раздела.
524
И все же "Оглашенные" - произведение не рядовое. Оно открывает для русской литературы новые перспективы, побуждает смотреть не только назад, но и вперед, вбирает в себя экологическую философию эпохи постмодерна. Появление книги Битова - один из симптомов поворота России к мировому сообществу, известного сближения российской и западной культур.
Как и писатели-реалисты, писатели-постмодернисты не гарантированы от неудач, создания слабых, вторичных, малоинтересных произведений. Все в конечном счете определяется мерой таланта, а не фактом принадлежности к тому или иному направлению. Не сбрасывая со счета "огрехов" постмодернизма, породившего и массовую постмодернистскую продукцию, следует тем не менее признать, что в условиях кризиса, переживаемого русской литературой, именно постмодернизм прежде всего несет в общество новые идеи и концепции, способы освоения реальности.
Механическое перенесение закономерностей развития западной постмодернистской литературы на русскую почву и утверждение о завершенности постмодернистского этапа в русской литературе уводит в сторону от истины, а стремление "похоронить" живых, активно и плодотворно работающих авторов-постмодернистов свидетельствует о неизжитости нигилизма в российской литературоведческой науке. Вопреки погребальному хору "пациент скорее жив, чем мертв..." [415, т. 8, с. 170], постепенно не только "старшие", хорошо известные за рубежом*, но и некоторые из "младших" писателей-постмодернистов с еще очень небольшим литературным стажем получают признание на родине. В 90-е гг. им начинают представлять свои страницы маститые отечественные журналы от "Нового мира" до "Континента". В 1992 г. российской премии Букера удостоен Марк Харитонов за постмодернистский роман "Линии судьбы, или Сундучок Милошевича" (входящий в цикл "Провинциальная философия"), в 1993 г. - тяготеющий к постмодернизму Виктор Пелевин за сборник прозы. Специальной премии Букера за активную поддержку новой русской литературы удостоены журналы "Вестник новой литературы" и "Соло".
Считается, что средний срок активного бытования литературного направления или течения в XX в. составляет тридцать лет. Хотя русский постмодернизм существует уже примерно столько же времени и свой пик уже, кажется, миновал, анормальность условий его развития, искусствен-
* Некоторые из русских авторов (А. Битов, Саша Соколов, Л. Петрушевская, Д. Пригов, Т. Кибиров) удостоены литературных премий различных зарубежных культурных организаций.
525
ная суженность сферы распространения обусловили появление у него второго дыхания после легализации в конце 80-х - в 90-е гг., которые дали ряд талантливых произведений, обогативших русскую литературу. По той же причине возможности русского постмодернизма еще не исчерпаны. Какие-то его ветви отмирают, другие продолжают плодоносить; не исключено, что появятся и новые побеги.
Заключение
. Эпоха постмодерна, как и эпоха модерна, на смену которой она пришла, может занять в истории человечества несколько веков, и мы живем лишь в ее начале, полагает Михаил Эпштейн. В его концепции модернизм завершает эпоху модерна, постмодернизм начинает эпоху постмодерна, является ее первым периодом [482, с. 207-208]*.
Опережающее появление постмодернизма в литературах стран, еще не вступивших, подобно России, в эпоху постмодерна, призвано подготовить почву для перехода к новой модели существования. Приходится констатировать, что российское общество к постмодернизму и преломляемым им веяниям и идеям осталось равнодушным и скорее их отторгает. Русские постмодернисты могут сказать о себе, как когда-то Мандельштам, что приносят обществу дары, в которых оно сегодня не нуждается, значения которых не осознаёт**. Показателен такой факт: не успел русский литературный постмодернизм легализоваться, как его с упоением начали хоронить. Между тем представление о специфике постмодернизма у многих пишущих о нем и создающих его устрашающий образ самое туманное. Но дело не только в непрофессионализме. Далеко не в последнюю очередь отторжение постмодернизма объясняется тем, что "ничего не изменилось в том коллективном бессознательном, которое и вершит историю" [46]***. Это - коллективное бессознательное членов индустриального, а не постиндустриального общества, к тому же долгие годы зажатого железным обручем тоталитаризма, пропитавшееся тоталитарным духом. К крушению тоталитаризма массы непричастны и по-настоящему еще не вытолкнули его из себя. Идеи плюрализма, совмещения несовместимого находят у них слабый отклик. Более органичной для коллективного бессознательного российского общества оказалась идея национально-религиозного возрождения, реабилитированная в годы
* Михаил Эпштейн использует термины "эпоха модерности", "эпоха постмодерности".
** Но не окажутся ли они востребованы завтра, когда эпоха постмодерна придет и в Россию?
*** И то, что сегодня "в культуре доминирует всепобеждающая пошлость, - также объяснимо тем, что большинству наконец-то удалось реализовать свои тайные желания" [46].
527
гласности и получившая архетипический резонанс. Ее актуализация компенсирует утрату почвы под ногами, отражает рост национального самосознания и одновременно болезненную уязвленность исторической неудачей и ее последствиями.
Нельзя сказать, что русские постмодернисты не мечтают о национальном возрождении, но главным его условием они считают преодоление авторитарности любого рода, освобождение от утопий - как социальных, так и трансцендентальных, "постмодернизацию" сознания и бессознательного. Ставка ими делается не на религию, а на культуру*. Постмодернисты деконструируют проект Духа (включая христианский метанарратив), что встречает неприятие людей с мироощущением традиционно-религиозного типа**.
Но как раз постмодернистская переориентация на культурологическую интерпретацию религиозной кодирующей системы, отказ от линейного принципа при подходе к истории, служит известным противовесом росту фундаментализма, являющегося сегодня, может быть, главной для человечества опасностью.
Как бы отвечая Ф. Фукуяма с его оптимистическим диагнозом - "конец истории", американский политолог С. Хантингтон также пишет о возможности "конца истории", но в результате столкновения цивилизаций и гибели человечества [445]. С разрушением двухполюсного мира ("Запад"/"Восток"), утверждает Хантингтон, наблюдается рост фундаменталистских настроений, консолидация цивилизаций осуществляется вокруг религий. При неблагоприятном развитии событий они способны сыграть роль детонатора войны. Поэтому как деконструкция проекта Духа, так и постмодернизация религий - шаги, способствующие сохранению мира, природы, культуры, человека.
Тенденция движения к экуменизму - объединению трех ветвей христианской церкви: православной, католической, протестантской - в России обозначилась, хотя и не получила широкой поддержки.
Известный религиозный деятель Татьяна Горичева предложила российско-православный вариант постмодернизма [96].
В последние годы наблюдается и обратное воздействие - православия на постмодернизм. Виктор Ерофеев отмечает"переход целого ряда постмодернистских писателей на позиции морального консерватизма" [144, с. 563]. Юрий Арабов предполагает, что в эстетике "в
* "Конечно же, учитывая столь давнюю историю взаимоотношения религии и искусства, учитывая динамику социальных и идеологических процессов, вряд ли стоит ожидать резкой смены баланса в сторону религии в их взаимоотношениях. Так же, как и не приходится рассчитывать на возникновение новой большой религии либо значительной конфессии, выдвинувшей бы принципиально иную космологию и антропологию. Как раз наоборот, именно в пределах культуры скорее могут возникнуть какие-либо существенные идеи..." - пишет, например, Дмитрий Пригов [332, с. 224].
** Сошлемся на отношение к роману Владимира Шарова "До и во время" (1993), публикацию которого в журнале "Новый мир" сопровождало особое мнение ряда членов редколлегии, обвинявших писателя в покушении на национальные и религиозные святыни.
528
ближайшее время произойдет резкая смена "предпочтений". Постмодернизм ... отойдет в прошлое. Консервативная тенденция возьмет верх, то есть будет восстановлена духовная вертикаль, наверху которой - Бог, а ниже - все остальное. У наиболее талантливых литераторов эта духовная вертикаль "уживется" с некоторыми стилистическими открытиями эпохи постмодернизма" [8].
И все же фактор противостояния православия и постмодернизма ощутим сегодня гораздо сильнее, нежели фактор сближения.
В сущности, своей антиавторитарной переоценкой ценностей, разрывом с традиционной эстетикой постмодернизм и должен был настроить против себя многих и многих живущих допостмодернистскими понятиями, и если в западные общества он входил постепенно и в иной ситуации, то российскому еще предстоит его по-настоящему переварить. К тому же, лишь вырвавшись из андерграунда, русский постмодернизм занялся своеобразной саморефлексией, и для себя самого проясняя смысл и значение наработанного за долгие годы.
Среди прочего выяснилось, что пик постмодернизма позади, и обозначилась тенденция на спад. Из состояния культурного "взрыва" постмодернизм перешел в стадию "непрерывного" развития (если воспользоваться терминологией Юрия Лотмана*), разработка постмодернистского пласта осуществляется в основном в рамках уже утвердившейся традиции. Постмодернизм рассматривается как уже состоявшийся, "сбывшийся", так что появление даже талантливых произведений как бы не прибавляет к знанию о нем принципиально нового. Ощущение "завершенности, исчерпанности как уровня имманентно-драматургического, социокультурного, так и стратегии культурного поведения заставляет подозревать исчерпанность определенного культурного типа и менталитета, что, после некоторого периода инерционного воспроизведения основных привычных черт этого способа мышления и бытования в искусстве, создает впечатление конца и кризиса, в случае невозможности обнаружения явных, зримых черт преодоления и явления нового", - указывает Дмитрий Пригов [332, с. 228-229]. В этом Пригов видит отражение общей тупиковости больших социокультурных процессов. Однако не случайно он использует "осторожную" формулировку ("создает впечатление конца и кризиса"), а не ставит окончательный диагноз. У Пригова, безусловно, свои резоны (которые он не приводит). Хотелось бы обратить внимание вот
* Имеется в виду концепция Ю. Лотмана о взрывных и непрерывных процессах в культуре, изложенная в его книге "Культура и взрыв" (1992). Ее базовыми понятиями являются два вида движения, определяющие развитие культуры: "непрерывное" - предсказуемое, осуществляемое в рамках традиции, и "прерывное" - непредсказуемое или труднопредсказуемое, взрывное, порывающее с существующей традицией, порождающее принципиально новый эстетический феномен. Любое направление литературы и искусства, согласно Лотману, проходит в своем развитии две стадии: "взрывную" - начальную и сравнительно кратковременную - и "постепенную", наступающую вслед за первой. Постмодернизм - не исключение.
529
на какое обстоятельство. Постструктурализм/деконструктивизм/пост-модернизм дал литературе новое измерение, раздвинул ее горизонты и в то же время поставил писателей перед лицом суперсложных, может быть и неисполнимых, задач: обретения многомерного, нелинейного художественного мышления в масштабах целых культурно-исторических эпох, овладения всеми типами письма, совмещения в одном авторе художника и философа (историка, литературоведа, культуролога и т. д.), поисков средств для воссоздания множественности истины, моделирования вероятных миров, качественного обновления литературы, интеллектуальный уровень которой должен соответствовать неизмеримо усложнившимся представлениям о мире, - задач, к осуществлению которых постмодернисты, в сущности, только приступили* и во всей полноте их отнюдь не реализовали. Возможно, это действительно задачи вперед на целую культурную эпоху, и завершается лишь первая фаза вживания в новый культурный менталитет. Постсовременные постмодернисты (зарубежные и русские) опробовали саму модель "мирного сосуществования" (в языке, становящемся мире знаков) инакового, несовместимого, обособленного, лишая каждую отдельную единицу значения тотальности, стабильной неподвижности, ориентируя на восприятие смысловой множественности, вероятности, непредставимости. Они поколебали власть догматизма и "фаллогоцентризма" в сфере познания, которым противопоставили релятивизм и плюрализм, развенчали метанорративы и утопии, господствовавшие в XX в., попытались лучше понять людей, обратившись к сфере коллективного бессознательного, показали преимущество принципа "игры", принципа "удовольствия" над принципом "производства", привнесли новую струю в феминистское движение, предложили "уравнять" человека с природой (ради ее спасения и, следовательно, спасения самого человека)... Тем самым постмодернисты совершили настоящий прорыв в сфере мышления, сфере познания, сфере художественного творчества. Продолжая развивать и углублять уже вошедшие в общечеловеческий обиход идеи и концепции, писатели-постмодернисты остановились перед проблемами, которые остаются по-настоящему не осмысленными в еще продолжающей складываться философии постмодернизма, не решенными современной/постсовременной наукой. Это - создание новой картины мироздания, проблема смысла жизни, проблема постмодернистской этики, наконец, пути и принципы "постмодернизации" мирового сообщества. Если не произойдет какой-то сдвиг, литература может утратить значение, которое имела в жизни человечества. Не случайно в наши дни активно муссируется по-разному обосновываемый тезис о "конце литературы".
Об "остывании" литературы, ее "энтропии", нехватке у нее энергии, от чего она "подохнет под забором", пишет Виктор Ерофеев.
* А представители других направлений и вовсе не приступали.
530
Дмитрий Галковский в "Бесконечном тупике" утверждает: "Литература как миф, как способ осмысления мира и способ овладения миром истлела, исчезает. <...> Еще лет 25 - 50 литература продержится на ностальгии, по инерции. И все - провал лет на 100, на четыре поколения. И это при бурном развитии других областей духовной жизни" (с. 620). В "Русских мифах" Галковский ссылается на исторический прецедент: "В средние века литературы практически не было, но было развито богословие, абстрактная философия (схоластика), архитектура. И ничего, "хватало"" [80, с. 324].
Если прогнозу Галковского суждено сбыться и литература на целую эпоху исчезнет из жизни народов и наций, это будет означать следующее: а) литература нуждается в серьезной интеллектуально-философской подпитке; б) литература слишком оторвалась от жизни*; в) литература исчерпала известные ей типы художественного изображения - "устала", должна "отдохнуть", "набраться сил", чтобы в корне преобразить себя.
Иную угрозу, способную вызвать "конец литературы", связывают с разработкой технологии компьютерной виртуальной реальности, возможности которой оставляют далеко позади кино и телевидение и открывают перспективы для создания интерактивного искусства. Зритель, введенный в компьютерную виртуальную реальность, оказывается участником фильма, который смотрит, испытывая такие же переживания, как в самой жизни, по своему усмотрению избирает различные варианты различных сцен и тем самым создает новые версии фильма. Степень воздействия интерактивного искусства огромна.
"Интерактивное искусство завернуто в пеленки" [144, с. 561], но именно о нем сегодня пишут как об искусстве будущего. По мысли Виктора Ерофеева, у литературы все-таки есть шанс выдержать эту новую конкуренцию:
"Единственным выходом для продолжения литературы становится создание такого текста, когда он включается в интерактивную связь с читательским сознанием. Читатель сам моделирует смысл текста, исходя из себя и в этом моделировании обнаруживаясь и обнажаясь. <...> По сути дела, происходит расщепление энергии текста, который лишается своей одномерности и выживает за счет оплодотворения в читательском сознании. <...>
Литература выживет, если основные этические и эстетические категории будут вобраны в текст в качестве виртуальности, то есть никогда не реализующейся, но реальной возможности" [144, с. 565-566].
Более тесного соприкосновения с техникой литературе, как видно, не избежать: ожидается ее компьютеризация, прогнозируется конец книжной культуры.
* Борис Хазанов предупреждает, что перед постмодернизмом маячит опасность позабыть о реальной жизни, и напоминает, что в свое время такая опасность стояла перед символизмом.
531
С появлением печатного станка книжная продукция сменила рукописные тексты. В наши дни на смену книге идет дискета компьютера. "Компьютеризация литературы, несомненно, отзовется и на характере чтения, и на характере создания произведений. Вариативность различных версий читаемого текста возрастет в неисчислимое количество раз. Текст утратит всякую стабильность, будет разыгрываться каждый раз по-новому" [179]. В большей степени к такому переходу готова, безусловно, постмодернистская литература.
Многое убеждает в том, что постмодернизм - не только "отшумевший дождь", но и мост в будущее. "Приходится все-таки идти от постмодерна вперед, а не назад..." - констатирует Виктор Ерофеев [144, с. 564]. Михаил Эпштейн пишет о пост-постмодернизме как новой фазе развития литературы, хотя и отталкивающейся от предшествующей, но тесно связанной с ней:
"... постмодернизм был реакцией на утопизм - эту интеллектуальную болезнь будущего, которой была поражена вторая половина XIX века и первая половина XX. Будущее мыслилось определенным, достижимым, воплотимым - ему присваивались атрибуты прошлого. И вот постмодернизм, с его отвращением к утопии, перевернул знаки и устремился к прошлому - но при этом стал присваивать ему атрибуты будущего: неопределенность, непостижимость, многозначность, ироническую игру возможностей. <...>
Игра в прошлое-будущее, которая велась авангардизмом и постмодернизмом, сейчас завершается вничью. Это особенно ясно в России, где пост-коммунизм быстро уходит в прошлое вслед за самим коммунизмом. Возникает потребность выйти за пределы утопий и резонирующих на них пародий" [482, с. 196-197].
Эпштейн прогнозирует "радикальный переход от конечности к начальности как к модусу мышления" [482, с. 197] и для обозначения этого сдвига предлагает приставку "прото", заменяющую "пост" и указывающую на прафеноменальность явления, судьба которого еще принадлежит будущему, точнее - одной из возможностей будущего (парадокс "будущего в прошлом", выявленный Жаном-Франсуа Лиотаром). В число таких прафеноменов, способных предопределить своеобразие новой литературы, Эпштейн включает понятия "мерцающая эстетика", "новая искренность", "новая сентиментальность", "новая утопичность", прошедшие очищение постмодернизмом и получающие сослагательный модус.
Безусловно, в состав новой литературы могут войти элементы литературы прошлого, но вычислить, какие именно из них будут определять облик литературы будущего (и будут ли его определять), с уверенностью сказать невозможно. Поворот же в сторону "оправдания будущего", о котором пишет Эпштейн, вполне вероятен.
Дмитрий Пригов, напротив, предполагает, что смена парадигмы будет сопровождаться в большей степени отталкиванием от постмо-
532
дернизма, нежели развитием тех или иных его традиций. Угадать принципиально иную структуру культуры будущего, по мнению Приго-ва, невозможно. Попытка же описать постмодернистский менталитет "как совершившийся и завершающийся с его специфическими параметрами, историей становления и знаками исчерпанности и явит на данный момент возможность понять хотя бы чего не надо ожидать" [332 с. 224]. Данный подход, пожалуй, вытекает из концепции "наследования по линии дедов" (а не "отцов") и как будто логичен; и все же? не стоит сбрасывать со счета непредсказуемость литературы, особенно в постмодернистскую и пост-постмодернистскую эру. •
Как бы ни сложилась дальнейшая судьба постмодернизма, он уже неотделим от истории русской литературы. Книги русских писателей-постмодернистов изданы во многих странах мира: Германии, Великобритании, Голландии, Франции, США, Израиле и др. Таким образом, можно говорить об интегрированности русской постмодернистской литературы в мировую художественную культуру, в которой ей принадлежит достойное место.
Тексты
Виктор Коркия. СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ. Поэма
- Что станется в пространстве с топором? Quelle idee!
Если куда попадет подальше, то примется, я думаю, летать вокруг Земли, сам не зная зачем, в виде спутника.
Астрономы вычислят восхождение и захождение топора, Гатцук внесет в календарь, вот и все.
Ф. М. Достоевский. "Братья Карамазовы".
Перебираю прошлое в уме.
Читаю, но не вижу в этом смысла.
Один и тот же день меняет числа,
и лето приближается к зиме,
минуя осень...
Мимо, мимо, мимо!..
Как снег, мерцает битое стекло.
И прошлое уже необозримо, и кажется, от сердца отлегло...
Чем дальше, тем прелестней суета.
Мельканье лиц, чужих и непохожих,
прохожие бегут среди прохожих,
спешат занять свободные места
в автобусах и театральных ложах,
на кладбищах...
Святая простота
на детских ликах и на пьяных рожах!...
И чудище стозевного метро
пар выдыхает - вздохи всех влюбленных
534
поверх отцов семейств и разведенных
к Всевышнему летят, как бес в ребро.
Катками утрамбована дорога.
Красавец-Йог выгуливает дога.
Юродивых не стало на Руси.
Тяжелый русский рок грохочет в ухо.
С протянутой рукой стоит старуха,
и грязью обдают ее такси.
Мы в двух шагах - и вечность между нами.
На Красной Пресне шины шелестят.
И спецмашины с красными крестами*
на красный свет в Галактике летят.
Всевышний Космонавт вниз головой
в бесцветном телевизоре всплывает
и мирно Человечеству кивает -
один за всех - из бездны мировой.
Светла его улыбка неземная,
но взгляд, вооруженный до зубов,
в упор меня не видит, обнимая
весь этот мир голодных и рабов.
Астральное физическое тело,
из пустоты он смотрит сквозь меня -
и я не человек, и нет мне дела
до правды жизни и до злобы дня.
Я -
лишь одна из квинтэссенций праха,
я невесомей, может быть, чем прах.
Агенты Государственного Страха
охотятся за мной в иных мирах.
Но и посмертно я не застрахован,
однако для всевидящих небес
я глух и нем, как Людвиг ван Бетховен,
и как никто приветствую прогресс!..
Но я далек от простоты святой
и у Христа за пазухой не млею -
смешно и скучно флиртовать с судьбой,
когда нет сил возвыситься над нею.
Я за себя уже не поручусь.
Слежу за переменами погоды,
* Как поет М. Володина.
535
записываюсь в очередь, учусь
не замечать, на что уходят годы...
Живые деньги, мертвые слова,
пустых витрин полярное сиянье,
минуя осень, падает листва,
бегом, бегом - и кругом голова,
и некогда уже качать права
и утверждаться через отрицанье!..
А сын Земли, любимый небесами,
намного выше низменных страстей,
и плачет настоящими слезами
мать-героиня всех его детей!..
И рядом он же на другом экране,
в другой витрине и за полцены -
в Орле, Новосибирске, Магадане,
и музыка в соседнем ресторане -
гудят Отчизны верные сыны!..
Экран старуха крестит через силу
и сквозь меня бросает мутный взгляд.
Уходит в ночь, в метро, в народ, в могилу,
сквозь дождь и снег, бензин и термояд.
Идет на фронт, на стройки пятилетки.
На смертный бой, на подвиг трудовой,
не к сыну-забулдыге, не к соседке -
на красный свет, на голос роковой:
"Народы мира!
Главное - здоровье.
Покой и воля. Если счастья нет.
Но счастье есть! Все больше поголовье
рогатого скота..."
Ей триста лет.
Или хотя бы 80. Или...
Ей все равно. Она уже в раю.
Всевышний Космонавт, над ней не ты ли
паришь у мрачной бездны на краю?..
Внимание!
Любовь имеет место.
С родной земли в подземный переход
спускается прекрасная невеста.
Плохой грузин цветы ей продает.
536
Она мурлычет песенку протеста.
И сумочка в руках ее порхает,
и сквозь меня плывут ее глаза,
и нервная система отдыхает,
и влагу выделяет железа...
Ты, трепетная, ты проходишь мимо -
и снег цветет и вянет на лету...
Грядущее уже необратимо.
Не падай духом, глядя в пустоту!..
Мы в двух шагах - и космос между нами.
Спеши, дитя косметики, спеши!
Дай лицезреть твой лик в универсаме,
в кафе вечернем, где едят глазами,
в кошмарном сне, где больше - ни души..
Спеши любить!
Бледна, как смерть-старуха,
проходит жизнь с авоськой умных книг,
и в испареньях мирового духа
шумит камыш, как мыслящий тростник.
Не бойся и не спрашивай:
что делать?
Метут метели, и цветут цветы.
Парад планет начнется ровно в девять.
Командовать парадом будешь ты!
Сама невинность, в свадебном наряде,
во всей своей немыслимой красе,
ты рождена блистать на том параде,
откуда возвращаются не все.
Тебе навстречу в призрачное
Завтра бредут старухи по святой Руси,
и тридцать три героя-космонавта
выходят из маршрутного такси.
Тебе шофер распахивает дверцу,
и весь в цветах служебный лимузин,
и, прижимая деньги ближе к сердцу,
краснеет от стыда плохой грузин...
Убийственно веселые картинки!
И смех, и грех, и слезы лить не смей!..
Мне одиноко на Центральном рынке.
На черном рынке юности моей...
537
Во времени, свободном до предела,
я в пустоте последний кайф ловлю -
и музыка гремит, и нет мне дела,
что ты меня не любишь...
Я - люблю!
Мне все равно, кого ты ждешь в толпе,
кому из телефона-автомата
звонишь, звонишь, не зная, что в тебе -
могила Неизвестного Солдата.
Он жив еще. И взгляд его хитер.
Но все вокруг он видит, как в тумане.
Чуть что - он прыгнет в бронетранспортер:
сегодня здесь, а завтра где - в Афгане?..
Еще ни разу в жизни не убив,
мы оба, но no-разному живые...
Открытый космос и тотальный миф
лицом к лицу столкнули нас впервые...
Ты, трепетная, плачешь?.. Дай мне руку.
Я пережил себя. Мне сорок лет.
Ученая! Забудь свою науку.
Ни близких, ни далеких больше нет!
Ты одинока?.. Мы близки по сути.
Мы далеки до жути... Все равно!
Товарищи! Мы все уже не люди!
Мы все уже товарищи давно!..
Во времени, свободном до предела,
и, несомненно, в лучшем из миров,
где бренное космическое тело
сгущается из водяных паров...
.....................................................
.....................................................
.....................................................
.....................................................
где, судя по газетам, вор на воре,
где пол-Москвы разрушил Моспроект,
я проиграл в естественном отборе,
но я еще не умер как субъект!
Ты, трепетная, это понимаешь?
Да или нет - неважно!..
Ангел мой!
538
Мне все равно, кого ты обнимаешь,
куда идешь - к нему или домой!..
В своем уме свои считая годы,
смотрю вослед... И шины шелестят!..
Я принимаю твой парад, как роды, -
и пусть меня потомки не простят
и не поймут великие народы!..
Я тоже понимаю не всегда
их вечно грандиозные задачи.
Я человек - и не могу иначе!
На том стою... Но ты не скажешь "да"...
Ты движешься по собственной орбите,
ты замираешь в сладком полусне,
ты растворишься в муже, в детях, в быте -
по случаю, по счастью, по весне.
Ты разведешься с мужем, и другие
оставят за собой кровавый след
бездушной сторублевой хирургии -
и раз, и два... И ты не скажешь "нет"...
Но это не сейчас еще - в запасе
есть время - и свободное вполне -
<< Пред. стр. 16 (из 25) След. >>
Список литературы по разделу