<< Пред. стр. 1 (из 8) След. >>
Список литературы по разделу
OCR - Nina & Leon Dotan (06.2002)
ldn-knigi.narod.ru ldn-knigi.russiantext.ru ldnleon@yandex.ru
Выделенные слова - так в оригинале.
{Х} - № страниц. Наши примечания - шрифт меньше, курсив
Д. ШУБ
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ДЕЯТЕЛИ РОССИИ
(1850-ых-1920-ых гг.)
СБОРНИК СТАТЕЙ
ИЗДАНИЕ "НОВОГО ЖУРНАЛА"
Нью-Йорк 1969
THE RUSSIAN POLITICAL HERITAGE
(From the 1850's to the 1920's)
By DAVID SHUB
Copyright (c) 1969 by David Shub. All rights preserved.
Printed m U.S.A. by WALDON PRESS, INC.
New York City
Оглавление
ПРЕДИСЛОВИЕ Р. Г.
ГЛАВА I. Основоположники русского
революционного народничества
1. Александр Герцен ..................................................................... 1
2. Николай Чернышевский ........................................................... 15
3. Петр Лавров ................................................................................ 29
4. Николай Михайловский ............................................................ 41
ГЛАВА II. Русские предтечи Ленина ..................................... 54
1. Петр Заичневский ....................................................................... 54
2. Петр Ткачев ................................................................................. 67
3. Михаил Бакунин и Сергей Нечаев ............................................. 71
4. Бакунин, Нечаев и Ленин ........................................................... 81
ГЛАВА III. Г. В. Плеханов и большевики до 1914 г. ............. 101
ГЛАВА IV. Либерализм в России ............................................. 113
Первая Государственная Дума ........................... 129
ГЛАВА V. Социалисты Запада и России в первой
мировой войне .......................................................... 145
Плеханов и Ленин - Циммервальд .......................... 164
ГЛАВА VI. Парвус, Ленин и Вильгельм II ............................. 180
(Германо-большевистский заговор 1917 г.)
ГЛАВА VII. Г. В. Плеханов в 1917 r.
- Его последние дни ............................................. 244
ГЛАВА VIII. Ленин и марксизм-ленинизм ........................... . 266
ГЛАВА IX. Кропоткин и Ленин ................................................ 295
ГЛАВА X. Владимир Короленко и Советская
власть ........................................................................ 319
ГЛАВА XI. Максим Горький и коммунистическая
диктатура ................................................................... 327
ГЛАВА XII. Евреи в русской революции ................................ 353
ГЛАВА XIII. О социализме наших дней .................................. 377
ПРЕДИСЛОВИЕ
Давид Натанович Шуб - известный публицист, пишущий на еврейском и русском языках. Он родился в 1887 году в местечке Поставы Виленской Губернии, учился в Вильне, смолоду примкнул к революционному движению, став социал-демократом (меньшевиком). В 1903 году Д. Н. уехал заграницу, жил в Лондоне, Париже и Женеве. Заграницей он встречался с видными русскими эмигрантами социал-демократами - Плехановым, Лениным, Потресовым, Засулич, Дейчем, Мартовым, Луначарским и другими.
В 1905 году Д. Шуб вернулся в Россию и участвовал в первой русской революции, оставаясь социал-демократом (меньшевиком). В эти годы Д. Н. был несколько раз арестован, сидел в тюрьме и наконец сослан в Сибирь, откуда летом 1907 года бежал за границу и в начале 1908 года уехал в США.
С 1910 года Д. Шуб стал профессиональным журналистом, сотрудничая в еврейских и русских газетах и журналах. Живя в США, Д. Шуб поддерживал связи с многими известными русскими политическими деятелями, и внимательно следил за культурной и политической жизнью в России.
Будучи всегда на самом правом фланге меньшевизма, Д. Шуб после революции поддерживал личные и политические связи с многими видными русскими либералами и умеренными социалистами - с П. Н. Милюковым, Вл. Бурцевым, Ек. Брешковской, дружил с А. Ф. Керенским, Н. Д. Авксентьевым. А. А. Аргуновым, В. М. Зензиновым, И. Г. Церетели, М. А. Алдановым и другими. (также с В. М. Черновым; ldn-kngi)
В 1927 году Д. Н. Шуб стал членом редакции большой еврейской ежедневной газеты "Форвертс", выходящей в Нью Йорке, где он работал больше сорока лет.
В 1948 году Д. Шуб выпустил на английском языке книгу о Ленине, которая дала ему международную известность: книга эта переведена на 20 европейских и азиатских языков и до сих пор является может быть единственной объективной биографией вождя большевицкого переворота. По-еврейски Д. Шуб выпустил несколько книг, из которых упомянем двухтомную работу "Социальные мыслители и борцы" (биографии виднейших западно-европейских и русских социалистических деятелей и мыслителей 19-го и первой четверти 20-го столетия). В ближайшее время на еврейском языке выйдут двухтомные мемуары Д. Шуба - воспоминания о прожитой жизни - с детства до наших дней.
За последние 45 лет Д. Н. Шуб был постоянным сотрудником почти всех русских зарубежных демократических изданий ("Заря", "Дни", "Новый Журнал", "За свободу", "Новое Русское Слово", "Русская Мысль", "Мосты" и др.).
Еще в годы первой мировой войны Д. Н. Шуб отошел от марксизма и от официального меньшевизма. В 1915-17 гг. по отношению к войне и революции Д. Шуб занимал позицию близкую к Г. Плеханову и правым эс-эрам. Будучи непримиримым врагом всякой диктатуры, Д. Н. Шуб определяет себя, как демократического социалиста западно-европейского толка.
Настоящая книга Д. Шуба является на наш взгляд очень ценной хрестоматией по истории революционного и освободительного движения в России. Наряду с известными материалами читатель найдет в ней много и малоизвестного. Но и обо многом известном эта книга напоминает чрезвычайно своевременно. Так, казалось бы навсегда ушедшие в историю, экстремистские и разрушительные идеи Заичневского, Нечаева, Ткачева и Бакунина, в наши дни внезапно стали политической злобой дня, воплотясь в так называемых "студенческих движениях" почти во всех странах. Несомненного интереса заслуживает и всё, что Д. Н. Шуб пишет о русском либерализме, полная история которого до сих пор еще никем не написана.
Также интересно и политически важно всё, что пишет Д. Н. Шуб об истории Германо-болыпевицкого заговора во время первой мировой войны, ибо литература по этому вопросу на русском языке крайне ограничена.
Книга Д. Н. Шуба "Политические деятели России (1850-ых - 1920-ых гг.") будет весьма полезна русскому читателю, как зарубежному, так, особенно, и читателю в Советском Союзе.
Р. Г.
{1}
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Основоположники русского революционного народничества
АЛЕКСАНДР И. ГЕРЦЕН
(1812-1870)
Избранные цитаты из произведений Герцена
I
Александр Иванович Герцен был одним из величайших русских писателей 19-го столетия.
Еще Белинский в одном из своих ранних отзывах о Герцене, о его "Записках одного молодого человека", писал: "Записки полны ума, чувства, оригинальности и остроумия". Позже Некрасов, читая "После грозы" Герцена, признавался: "Это чертовски хватает за душу". А Чернышевский говорил Добролюбову: "В Европе нет публициста равного Герцену". В 1890 году Лев Николаевич Толстой говорил Т. Русанову: "Много ли у нас великих писателей? Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Герцен, Достоевский, ну...я (без личной скромности), некоторые прибавляют Тургенева и Гончарова. Ну, вот и все". А через три года, в марте 1893 года, Толстой говорил П. Сергеенко: "Ведь, если выразить значение русских писателей процентно, в цифрах, то Пушкину надо было отвести тридцать процентов. Гоголю - пятнадцать, {2} Тургеневу - десять процентов, Гончарову и всем остальным - около двадцати процентов. Все же остальное принадлежит Герцену. Он изумительный писатель. Он глубок, блестящ и проницателен". А 20 октября 1905 года Толстой записал в своем "Дневнике": "Герцен уже ожидает своих читателей впереди. И далеко над головами теперешней толпы передает свои мысли тем, которые будут в состоянии понять их".
* * *
Александр Иванович Герцен родился в 1812 году в Москве в богатой дворянской семье. Воспитывался он также в Москве. В 1825 году Герцен познакомился с будущим поэтом и публицистом Николаем Огаревым и тесно с ним подружился. Эта дружба длилась всю их жизнь. Герцену было тринадцать лет, когда в Петербурге произошло восстание декабристов. Восстание поразило воображение молодого Герцена, как и его друга Огарева. В 1827 году оба они, стоя на Воробьевых горах под Москвой, поклялись пожертвовать свои жизни в борьбе за свободу русского народа. Позже Герцен писал: - "Декабристы - наши великие отцы. Мы от декабристов получили в наследство возбужденное чувство человеческого достоинства, стремление к независимости, ненависть к рабству, уважение к революции, веру в возможность переворота в России, страстное желание участвовать в нем".
В 1834 году Герцен был арестован и отправлен в ссылку. В 1840 году он вернулся в Москву, но вскоре был вторично сослан.
В 1842 году, вернувшись из ссылки, Герцен посвятил себя литературной деятельности и в ближайшие годы поместил в петербургских радикальных журналах "Отечественные записки" и "Современник" ряд философских статей и беллетристических произведений. В 1847 году Герцен выехал заграницу. Некоторое время он жил в Париже, потом путешествовал по Италии и Швейцарии.
Революция 1848 г. отразились на взглядах Герцена на роль насильственных революций в истории человечества.
{3} Ему представлялось, что жертвы, принесенные народом в этом году, оказались бесплодными. Победа досталась буржуазии, а не народу. Положение трудящихся масс нисколько не улучшилось. Стоило ли проливать народную кровь ради таких печальных результатов? Этот вопрос невольно вставал перед Герценом, и он начинал сомневаться в целесообразности революции. "Нет никакой роковой необходимости, чтобы каждый шаг вперед для народа был отмечен грудами трупов", - писал он, отрекаясь от "свирепой веры", по которой всякое освобождение должно непременно пройти через "крещение кровью".
Это не значит, что Герцен окончательно отказался от революционных путей. Он допускал их, но лишь "как отчаянное средство, ultima ratio народов"; к этому средству, по его мнению, допустимо прибегать лишь тогда, когда не остается надежд на мирное разрешение конфликтов и столкновений противоположных интересов.
В 1849 году Герцен в своей книге "С того берега" писал: "Свобода лица - величайшее дело; на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа. В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить ее не меньше, как в ближнем, так и в целом народе".
В той же книге "С того берега" Герцен писал:
"В самые худшие времена европейской истории мы встречаем некоторое признание независимости, некоторые права, уступаемые таланту, гению. Несмотря на всю гнусность тогдашних немецких правительств, Спинозу не послали на поселение, Лессинга не секли и не отдали в солдаты. В этом уважении не к одной материальной силе, но и к нравственной силе, в этом невольном признании личности - один из великих человеческих принципов европейской жизни".
В апреле 1851 г. правительственный сенат лишил Герцена всех прав состояния и запретил ему возвращение в Россию. Герцен остался заграницей на всю жизнь.
{4}
II
25 августа 1852 г. Герцен уехал на несколько недель в Лондон, но провел там целых тридцать лет. В Лондоне он вместе с Огаревым основал первую Вольную русскую типографию и в 1855 г. начал выпускать журнал "Полярная звезда", а потом и газету "Колокол", которая выходила с 1857 г. до 1869 г. В течение более десяти лет "Колокол" неизменно оставался органом русской либеральной и революционной демократии. Спрос в России на "Колокол" был так велик, что в 1860 г. были вновь переизданы номера, вышедшие с 1857 г. по 1859 г. "Колокол" читала не только вся русская интеллигенция, но и высшие царские сановники и даже сам Александр II.
"Колокол" представлял собой первую русскую свободную трибуну, первый печатный орган, который энергично боролся за освобождение крестьян, за раскрепощение человеческой личности, за установление режима свободы и народоправства в России. "Полярная звезда" и "Колокол" имели большое влияние на читателей в России.
1 декабря 1858 г. Герцен писал в "Колоколе": "Можно ли по совести сказать, что всепоглощающая диктатура в России - окончательная форма ее гражданского устройства, вполне соответствующая ее гению? Не есть ли эта диктатура только опека, оканчивающаяся с совершеннолетием?" А 1 января 1859 г. он писал: "Там, где республика и демократия сообразны развитию народному, там, где они не только слово, но и дело, как в Соединенных Штатах или в Швейцарии, там без всякого сомнения наибольшая личная независимость и наибольшая свобода". В той же статье Герцен говорил: "Тот, кто истину - какая бы она ни была - не ставит выше всего, тот не свободный человек... Все неразумное опирается на силу кулака... Ни сила без права, ни право без силы ничего не решают".
Насколько Герцен любил русский народ, настолько же ненавидел он деспотизм, царивший тогда в России.
{5} "Мы не можем привыкнуть, - писал он, - к этой страшной, кровавой, безобразной, бесчеловечной, наглой на язык России, к этой литературе фискалов, к этим мясникам в генеральских эполетах, к этим квартальным (полицейским) на университетских кафедрах... ненависть, отвращение поселяет к себе эта Россия. От нее горишь тем разлагающим, отравляющим стыдом, который чувствует любящий сын, встречая пьяную мать свою, кутящую в публичном доме". (Герцен, Сочинения, Том 17, Петербургское издание 1917 г., стр. 143).
Но Герцен ни на минуту не забывал того, что "в России сверх царя есть народ, сверх люда казенного, притесняющего, есть люди страждущие, несчастные, кроме России Зимнего дворца, есть Русь крепостная, Русь рудников" (Соч., том 8, стр. 143).
В статье "Россия и Польша", напечатанной в "Колоколе" от 1 января 1859 г. Герцен писал: "Все те, которые не умеют отделить русского правительства от русского народа, ничего не понимают... Обманчивое сходство правительственных форм с западными окончательно мешает пониманию... Были люди, которые стали догадываться, что за знакомыми формами проглядывает какое-то незнакомое лицо. Стали догадываться, что формы набиты насильственно, как колодки, но они не стали щупать характера бедного колодника, а отвернулись от него сказавши: "Коли терпит, видно, лучшего не стоит".
Обращаясь к людям Запада, Герцен писал: "Неужели вам не приходило в голову, глядя на великороссийского крестьянина, на его уменье, развязный вид, на его мужественные черты, на его крепкое сложение, что в нем таится какая-нибудь иная сила, чем одно долготерпение и безответная выносливость? Неужели вам не приходило на мысль, что кроме официальной, правительственной России, есть другая?".
В другой статье он писал: "Какой жалкий прием, выставлять нас врагами России, потому что мы нападаем на современный режим... как будто наше существование {6} не было непрерывной защитой России, русского народа от его внутренних и внешних врагов, от негодяев, дураков, фанатиков, правителей, доктринеров, лакеев, продажных, сумасшедших, от Катковых и других тормозов в колесе русского прогресса" (Соч., том 21, стр. 208).
Задолго до революции Ленин подчеркивал, что "Герцен первый поднял великое знамя борьбы путем обращения к массам с вольным русским словом..."
"Герцен, - писал Ленин, - создал вольную русскую прессу за границей - в этом его великая заслуга. "Полярная звезда" подняла традиции декабристов. "Колокол" встал горой за освобождение крестьян. Рабье молчание было нарушено".
Более ста лет тому назад Герцен писал, что "социализм, который захотел бы обойтись без политической свободы, непременно выродился бы в самодержавный коммунизм", в "новую барщину".
В январе 1859 г. Герцен писал в "Колоколе":
"Тот кто истину - какая бы она ни была, - не ставит выше всего, тот, кто не в ней и не в своей совести ищет норму поведения, тот не свободный человек".
10-го июня 1859 г. Герцен писал в "Колоколе":
"Желание географических расширений принадлежит к росту народов, и если оно переживает ребячество, то это свидетельствует о неспособности такого народа к совершеннолетию... Все неразумное опирается на силу кулака... Ни сила без права, ни право без силы ничего не решают. Исторические воспоминания, археологические документы так же недостаточны для восстановления на национальности, как насилие для ее подавления".
А за месяц до этого он в том же "Колоколе" писал:
"Если бы в русском правительстве были серьезные люди, люди честные... с любовью к народу, они поберегли бы из внутреннего религиозного благочестия простое сердце простых людей, которые поддались официальному обману и воображают, что отечество в опасности, и {7} отдаются чувству ненависти к несчастному героическому соседу, который добивается своей независимости и ничего больше не хочет. Эта обманутая любовь, это простодушное заблуждение, которое может привести к рекам крови, бесконечно оскорбляют нас".
III
В 1855 г. в статье "Московский панславизм и русский европеизм" Герцен писал: "Будущность России очень опасна для Европы и полная несчастий для нее самой, если в права личности не проникнут освободительные ферменты...
"Можно ли себе представить, что способности, находимые в русском народе, способны развиться при наличности рабства, пассивного послушания, деспотизма? Долгое рабство - не случайная вещь: оно, конечно, соответствует какому-нибудь элементу национального характера. Этот элемент может быть поглощен, побежден другими элементами, но он способен также и победить. Если Россия может мириться с существующим порядком вещей, то она не будет иметь будущности, на которую мы надеемся".
Далее Герцен продолжал:
"Не следовало бы всеми способами стараться призвать русский народ к сознанию своего пагубного положения?... И кто же должен это сделать, если не те, которые представляют собой интеллигенцию страны? Их может быть много или мало, но это существа дела не меняет... Влияние личности не так ничтожно, как это склонны думать: личность есть живая сила, могучее бродило, действие которого не всегда уничтожает уважение к личности, некоторое признание независимости - некоторые права, уступаемые таланту, гению".
"Власть у нас увереннее в себе, свободнее, нежели в Турции, нежели в Персии, ее ничего не останавливает, никакое прошедшее. От своего она отказалась, до европейского ей дела нет; народность она не уважает, {8} общечеловеческой образованности не знает, с настоящим она борется. Прежде, по крайней мере, правительство стыдилось соседей, училось у них, теперь оно считает себя призванным служить примером для всех притеснителей; теперь оно поучает их".
В той же статье Герцен писал:
"Цель бесконечно далекая - не цель, а если хотите - уловка. Цель должна быть ближе, по крайней мере - заработная плата или наслаждение в труде... Цель для каждого поколения - оно само. Природа не только никогда не делает поколений средствами для достижения будущего, но она о будущих вовсе не заботится".
А 20 ноября 1849 года Герцен писал: "История учит нас тому, что самое ненавистное правительство может существовать, пока ему есть что еще делать, но всякому правительству приходит конец, когда оно уже не в состоянии ничего делать или делать одно лишь зло, когда все, что является прогрессом превращается для него в опасность, когда оно боится всякого движения. Движение - это жизнь; бояться его, значит, находиться в агонии. Подобное правительство нелепо; оно должно погибнуть".
Герцен боролся за освобождение не только русского народа, но и за независимую Польшу и за права всех национальностей. Еще в 1854 г. он писал: "Чего хочет Польша? Польша хочет быть свободным государством, она готова быть соединенной с Русью, но с Русью тоже свободной... Для того, чтобы соединиться с ней, ей необходима полная воля... Польша многострадальная, но верующая, хочет и может стать независимой - пусть станет! Ее независимость сблизит нас. Мы тогда будем говорить друг с другом, как братья, забывая былые раны и бедствия и, глядя вперед, чтобы узнать, одна ли нам дорога в будущем или нет".
1 января 1859 г. Герцен писал в "Колоколе": "Вся московская и петербургская литература без различия направления протянула дружескую руку евреям и встала против плоской выходки какого-то журналиста. Того {9} католического чувства ненависти к евреям, которое не осталось в законодательстве, но осталось в нравах именно в Польше, в России нет. Гонение евреев было делом правительства. Общество не говорило, потому что оно ничего не говорило, рука квартального (полицейского) лежала на его губах. Как только он приподнял один палец, оно и высказалось".
В апреле 1863 г. во время польского восстания Герцен писал в "Колоколе": "Мы с Польшей потому, что мы русские. Мы хотим независимости Польши, потому что мы хотим свободы России. Мы с поляками, потому что одна цепь сковывает нас обоих. Мы с ними потому, что твердо убеждены, что нелепость империи, идущей от Швеции до Тихого океана, от Белого моря до Китая - не может принести блага народам, которых ведет на смычке Петербург. Всемирные монархии Чингисханов и Тамерланов принадлежат к самым печальным и самым диким периодам развития - к тем временам, когда сила и обширность составляют всю славу государства.
Они только возможны с безвыходным рабством внизу и неограниченным тиранством наверху... Да, мы против империи, потому что мы за народ!".
10 октября 1862 года Герцен писал в "Колоколе":
"Что должно делать русским офицерам, находящимся в Польше в случае польского восстания? Общий ответ прост - итти под суд, в арестантские роты... но не подымать оружия против поляков, против людей, отыскивающих совершенно справедливо свою независимость. Поддерживать силой оружия правительство, составляющее польское и наше несчастье, вам невозможно, не совершив сознательно преступления или не унизившись до степени бессознательных палачей. Время слепого повиновения миновало. Дисциплина не обязательна там, где она зовет на злодейство, - не верьте этой религии рабства. На ней основаны величайшие бедствия народов... Нельзя начинать эру свободы в своей родине, затягивая веревку на шее соседа. Нельзя требовать прав и теснить
{10} во имя материальной силы и политических фантазий другой народ".
Еще раньше, 15 марта в 1861 г. Герцен писал в "Колоколе": "Сила народа в земле. Мы не верим больше в перевороты: аристократические, военные и статские, то есть не верим в их прочность. То только и прочно, что запахано в земле, что взойдет плодотворно, что посеяно на ниве, что выросло на свежем воздухе полей и лесов. Не для народа то, что идет через голову крестьянина, что с треском и пылью проезжает мимо деревни, как курьер, не останавливаясь".
А в статье "Америка и Сибирь", напечатанной в "Колоколе" 1-го декабря 1858 г., Герцен пишет:
"Можно ли по совести сказать, что всепоглощающая диктатура в России - окончательная форма ее гражданского устройства, вполне соответствующая ее гению? Не есть ли эта диктатура только опека, оканчивающаяся с совершеннолетием ?"
В этой же статье Герцен говорит:
"У России в грядущем только и есть один товарищ, один попутчик - Северо-Американские Штаты... Если Россия освободится от петербургской традиции, у ней есть один союзник - Северо-Американские Штаты... Оттого, что Россия с Америкой встречаются по ту сторону. Оттого, что между ними целый океан соленой воды, но нет целого мира застарелых предрассудков, остановившихся понятий, завистливого местничества остановившейся цивилизации".
IV
Герцен был не только замечательный писатель и выдающийся политический мыслитель - демократ, но и один из первых демократических социалистов.
Смутное сознание того, что не только в России, но и в других странах общественная жизнь строится и развивается не так, как следовало бы, что в отношениях {11} между людьми много вопиюще несправедливого, рано зарождается в Герцене. Знакомство в начале 30-х годов с сочинениями Сен-Симона, Фурье и других социалистов-утопистов способствовало оформлению этого сознания. "Новый мир, - вспоминал впоследствии Герцен, - толкался в дверь; наши души, наши сердца растворялись ему. Сен-симонизм лег в основу наших убеждений и неизменно оставался в существенном". (Герцен. Сочинения. Том III).
Герцен ценил французских социалистов-утопистов за их критику буржуазного строя, за обличение "всей гнусности современного общественного строя". Вместе с французскими социалистами-утопистами Герцен считал, что "мир ждет обновления", что надобно другие основания положить обществам Европы: более права, более нравственности, более просвещения. "Без всякого сомнения, писал он, у сен-симонистов и фурьеристов высказаны величайшие пророчества будущего, но чечго-то недостает".
А через много лет, 1-го апреля 1863 г. он писал в "Колоколе" : - "Идеал Белинского, идеал наш, наша церковь, наш родительский дом, в котором воспитывались наши первые мысли и сочувствия, был западный мир, с его наукой, с его революцией, с его уважением к человеку, с его политической свободой, с его художественным богатством и несокрушимым упованием".
Герцен решительно выступал против террора, как средства борьбы с самодержавием. По поводу покушения Дмитрия Каракозова на жизнь Александра II Герцен писал 15 мая 1866 г. в "Колоколе": "Выстрел 4 апреля растет не по дням, а по часам в какую-то общую беду и грозит вырасти в еще страшнейшие и в еще больше незаслуженные Россией бедствия... Выстрел безумен, но каково нравственное состояние государства, когда его судьбы могут изменяться от случайностей, которых ни предвидеть ни отстранить невозможно, именно потому, что они безумны".
{12} В своих "Письмах к путешественнику", которые были напечатаны в нескольких номерах "Колокола" в 1865 г. Герцен писал: "Социализм был не меньше задержан в развитии внутренними причинами как и внешними. Чувство боли от общественной неправды было очень ясно, желание выйти из сознано скверного положения очень справедливо, но от этого до лечения далеко. Социализм страстно увлеченный, с желанием кары и мести, бросил свою перчатку старому миру прежде чем узнал силу свою и определил мысль свою. Седой боец поднял ее - и не Голиаф, а Давид пал. С тех пор ему было много досуга обдуматься в горькой школе изгнания и ссылки. Додумался ли он до того, чтобы не бросать перчатки, не имея силы, не зная что будет после битвы, кроме казни врага? - Не знаю".
И далее в том же письме он писал: "Люди недовольны экономическими условиями труда, упроченным неравенством сил, их потерей, рабством работы, злоупотреблением богатств, но они не хотят переезжать в рабочие казармы, не хотят, чтобы правительство гоняло их на барщину, не хотят разрушать семьи и очаги, не хотят поступаться частной собственностью, то есть, они хотят при обновлении, при перерождении сохранить, насколько возможно, свою привычную жизнь, согласуя ее с новыми условиями".
В августе 1864 г. в своих "Письмах к старому другу", Бакунину, он писал: "Насилием и террором распространяются религии и политики, учреждаются самодержавные империи и нераздельные республики. Насилием можно расчищать место - не больше. Петрограндизмом социальный переворот дальше каторжного рабства Гракха Бабефа и коммунистической барщины Кабе не пойдет".
В тех же "Письмах к старому другу" Герцен в 1869 г. писал: "Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы".
{13} "Горе бедному духом и тощему художественным смыслом перевороту, который из всего былого и нажитого сделает скучную мастерскую, которой вся выгода будет состоять в одном пропитании и только в пропитании".
"Но этого и не будет. Человечество во все времена, самые худшие, показывало, что у него больше потребности и больше сил, чем надобно на одно завоевание жизни, развитие не может их заглушить. Есть для людей драгоценности, которыми они не поступятся, и которые у них из рук может вырвать одно деспотическое насилие и то на минуты горячки и катаклизма".
Согласно взглядам Герцена, личность одного человека имеет такую же бесконечную ценность, как и личности многих людей. Каждый человек должен иметь возможность развивать все особенности его личности во всем их своеобразии и многогранности. Верховной целью человеческого общежития является достижение наибольшего внутреннего богатства духовного содержания человека. Герцен был безусловным социалистом, но в то же время его всего более страшило господство толпы, подавление индивидуальности. Это господство толпы он выражал термином "мещанства" и торжество мещанства ему казалось опасностью для человеческой культуры. Задолго до революции известный русский ученый экономист, бывший марксист, профессор Михаил Туган-Барановский, писал о Герцене, что "он предвидел возможность мещанского социализма, но социализм, по его представлению, мог получить осуществление и в другой форме, совершенно чуждой обезличению человека, и за такой социализм он всеми силами боролся".
Герцен много писал во французской и английской печати и очень много сделал для ознакомления европейцев с Россией, русской литературой и русским освободительным движением. Его книга "Былое и думы", переведенная на многие иностранные языки, занимает выдающееся место в мировой мемуарной литературе. В начале 1870 г. Герцен в Париже простудился на одном из {14} митингов и 21 января умер от воспаления легких. Позднее его прах был перевезен в Ниццу и там похоронен, рядом с его женой. В 1912 г. ко дню столетия его рождения, на могиле был поставлен бронзовый памятник.
V
4 апреля 1912 г. Г. В Плеханов в своей речи к столетию дня рождения Герцена на его могиле в Ницце сказал: "Герцен горячо дорожил интересами русского народа. Он не лгал, когда писал о себе, что с детских лет бесконечно любил наши села и деревни. И он был русским до конца ногтей. Но любовь к родине не осталась у него на степени зоологического инстинкта, как известно способного проявляться подчас зверским образом; она была возведена на степень осмысленной человеческой привязанности. И в той самой мере, в какой она возвышалась у него на эту ступень, он становился всемирным гражданином. "Мы не рабы нашей любви к родине, - писал он, - как не рабы ни в чем. Свободный человек не может признать такой зависимости от своего края, которая заставила бы его участвовать в деле, противном его совести". Так говорил он. Это поистине золотые слова, - сказал Плеханов.
- Каждый из нас должен как можно чаще вспоминать их теперь, зайдет ли речь о жестоких и постыдных еврейских погромах, или о нарушении финляндской конституции, или о запрещении украинским детям учиться по-малорусски, или вообще о каком бы то ни было угнетении какого бы то ни было племени, входящего в состав населения нашего государства".
В заключение Плеханов сказал: "Герцену не суждено было вернуться на родину. И если бы он дожил до нынешнего дня, то, может быть, ему и теперь пришлось бы скитаться в изгнании. Дело веков поправлять не легко... Если бы Герцен жил теперь, он, конечно, не разочаровался бы в Западной Европе. Он много страдал от своего разочарования в ней. Но и после этого разочарования он не утратил веры в Россию. Нынешний день оживит и {15} нашу веру в лучшее будущее нашей многострадальной страны".
Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
(1829-1889)
I
29-го октября 1969 г. исполнилось восемьдесят лет со дня смерти знаменитого русского ученого экономиста, публициста и литературного критика Николая Гавриловича Чернышевского. Карл Маркс, который не был щедр на похвалы, печатно назвал Чернышевского "великим русским ученым и критиком". А знаменитому русскому революционеру-народнику Герману Лопатину Маркс не раз говорил, что "из всех современных экономистов Чернышевский представляет единственного оригинального мыслителя, между тем как остальные суть только простые компиляторы".
Чернышевский родился 24 июня 1828 г. в Саратове, где отец его был священником. Он учился сначала в тамошней духовной семинарии, потом поступил в Петербургский университет, который окончил в 1850 г.
Чернышевский был с ранней юности и до конца жизни революционером и социалистом. Еще юношей, в 1848 г., он писал в своем "Дневнике":
"В сущности я нисколько не подорожу жизнью для торжества своих убеждений, для торжества свободы, равенства, братства, уничтожения нищенства и порока, если я только буду убежден, что мои убеждения справедливы и восторжествуют, и если уверен буду, что восторжествуют они, даже не пожалею, что не увижу дня торжества их".
Тогда же он писал в своем "Дневнике": - "Историческое значение каждого русского великого человека измеряется его заслугами родине, его человеческое достоинство - силой его патриотизма".
{16} Далее Чернышевский объяснял, в чем, по его мнению, заключается истинный патриотизм. Он писал: - "Неужели наше призвание ограничивается тем, что мы имеем миллион пятьсот тысяч войска и можем, как гунны, как монголы, завоевать Европу, если захотим?... Таково ли наше назначение? Быть всемогущими в политическом и военном отношении и ничтожными по другим высшим элементам жизни народной? В таком случае лучше вовсе не родиться, чем родиться гунном, Аттилою, Чингисханом, Тамерланом или одним из их воинов и подданных".
Чернышевский был убежденным противником как расового, так и национального гнета. Еще юношей он по поводу подавления венгерского восстания русскими войсками Николая I, писал в своем "Дневнике" 17-го июля 1848 года: - "Я друг венгров, желаю поражения там русских и для этого готов был бы самим собой пожертвовать".
В 1850 г., по окончании университета, он вернулся в Саратов, где был преподавателем в гимназии. В 1853 г. он переехал в Петербург. Сначала он и там занимался педагогической деятельностью, но вскоре всецело посвятил себя литературному труду. Писал вначале в журнале "Отечественные записки", а потом стал писать исключительно для журнала Некрасова "Современник". Благодаря ему и привлеченному им Добролюбову, "Современник" скоро приобрел огромное влияние. "Современник" был самым популярным журналом в русском образованном обществе того времени. В 1861 г. тираж его дошел до 7.125 экземпляров, что было для той эпохи самым большим тиражом. Каждый экземпляр "Современника" читался коллективно, таким образом действительное число читателей журнала во много раз превышало его тираж.
Чернышевский был одним из образованнейших людей в России. Он знал 16 иностранных языков. Из 225 юношеских рукописей Чернышевского было написано: на немецком языке 12 работ, французском - 4, {17} латинском- 62, греческом - 12, арабском - 3, персидском - 5, татарском - 10, древнееврейском - 3. Некоторые из этих рукописей переведены на русский язык. За сравнительно небольшой период (1855-1862) из-под его пера вышло свыше 250 работ, посвященных вопросам внутренней и международной политики, философии, истории, политической экономии, теории и истории литературы.
Верховной ценностью мира Чернышевский, как и Герцен признавал человеческую личность; возможно полная свобода развития человеческой индивидуальности была, в их глазах, конечной целью общественного союза; если они были социалистами, то именно потому, что только социализм мог в их глазах обеспечить человечеству свободу.
II
Чернышевский был убежден в неизбежности крестьянской революции в России, и в этом он расходился не только с тогдашними либералами, но также с Герценом. В 50-х годах Герцен верил в возможность мирного разрешения вопроса об отмене крепостной зависимости. Герцен в своем лондонском журнале "Колокол" взял русских либералов под свою защиту от критики "Современника" и в оскорбительной форме отзывался о Чернышевском и Добролюбове. По настоянию Некрасова Чернышевский поехал в Лондон объясниться с Герценом. Во время встречи с Герценом, состоявшейся 25 июня 1859 г., Чернышевский вел разговоры по принципиальным коренным вопросам, связанным с практической подготовкой крестьянской революции. В мемуарах современников сохранились отзывы Герцена и Чернышевского друг о друге, вызванные их встречей. "Какой умница, какой умница... и как отстал", - сказал Чернышевский о Герцене. "Ведь он до сих пор думает, что продолжает остроумничать в московских салонах и препирается с Хомяковым. А время идет теперь с страшной быстротой: один {18} месяц стоит прежних десяти лет.
Присмотришься - у него все еще в нутре московский барин сидит".
"Удивительно умный человек, - заметил в свою очередь Герцен, - и тем более при таком уме показательно его самомнение. Ведь он уверен, что "Современник" представляет из себя пуп России. Нас грешных они совсем похоронили. Ну, только, кажется, уж очень они торопятся с нашей отходной - мы еще поживем".
Когда в 1861-1862 гг. начались крестьянские восстания, Чернышевский увлекся и написал прокламацию "К барским крестьянам", но прежде чем она была напечатана, провокатор, который видел ее, выдал Чернышевского. Ненавидевшее его правительство, боявшееся его революционного влияния на молодежь, воспользовалось доносом, арестовало его, и после того, как он просидел два года в Петропавловской крепости, он был присужден к семи годам каторги и по истечении этого срока - на вечное поселение в Сибирь.
19-го мая 1864 г. в "Петербургских ведомостях" было опубликовано объявление об исполнении приговора над Чернышевским. В этот день на Мытинской площади в Петербурге над Чернышевским был совершен обряд гражданской казни. Жандармский полковник Дурново в донесении от 19-го мая 1864 г. сообщил шефу жандармов Долгорукову: "По приказанию вашего сиятельства сего числа в 61/2 утра прибыл я на Мытинскую площадь, где в 8 часов должен быть объявлен публичный приговор государственному преступнику Чернышевскому. На площади я нашел, несмотря на раннее время и ненастную погоду, около 200 человек, ко времени же объявления приговора собралось от 2 до 21/2 тысяч человек.
В числе присутствующих были литераторы и сотрудники журналов, много студентов Медико-хирургической академии, три воспитанника училища правоведения, до 20 человек воспитанников корпуса путей сообщения, несколько офицеров пехотных гвардейских полков и офицеров армейских и стрелковых батальонов. Перед приводом {19} Чернышевского, находящийся в числе зрителей, г. Якушкин изъявил желание проститься с преступником, и когда к нему подошел полицмейстер полковник Ваннаш и спросил, он ли желает проститься,
г. Якушкин сказал, что желает не он один, а желают все". (M. H. Чернышевская. Летопись жизни и деятельности H. Г. Чернышевского. Москва, стр. 331).
На другой день, 20-го мая 1864 г. в 10 часов утра закованного в цепи Чернышевского из каземата Петропавловской крепости отправили по этапу в Сибирь на каторгу.
Почти 21 год Чернышевский томился в крепости, на каторге и в Сибирской ссылке, но ничто не могло сломить его железной воли. Еще сидя в Петропавловской крепости и зная, что его впереди ожидают тягчайшие испытания, он писал жене:
"Скажу тебе одно - наша с тобой жизнь принадлежит истории; пройдут сотни лет, а наши имена все еще будут милы людям и будут вспоминать о нас с благодарностью, когда уже забудут почти всех, кто жил в одно время с нами. Так надобно же нам не уронить себя со стороны бодрости характера перед людьми, которые будут изучать нашу жизнь".
III
Трагическая судьба Чернышевского не переставала волновать Герцена. Он проклинал палачей Чернышевского, которого называл "великим борцом за свободу русского народа и одним из самых замечательных русских публицистов".
В своих "Письмах к противнику" Герцен в конце 1864 г. писал в "Колоколе": "Что, Чернышевский отрекся от своих убеждений? Нет, он ушел на каторгу с святой нераскаянностью". А через два года в конце 1866 г., Герцен в статье "Порядок торжествует" писал в "Колоколе":
"Первые представители социальных идей в Петербурге были Петрашевцы. Их даже судили как {20} "Фурьеристов". За ними является сильная личность Чернышевского. Он не принадлежал исключительно ни к одной социальной доктрине, но имел глубокий социальный смысл и глубокую критику современно существующих порядков. Стоя один, выше всех головой, середь петербургского брожения вопросов и сил, середь застарелых пороков и начинающихся угрызений совести, середь молодого желания иначе жить, вырваться из обычной грязи и неправды, Чернышевский решился схватиться за руль, пытаясь указать жаждавшим и стремившимся - что им делать. Его среда была городская, университетская, среди развитой скорби, сознательного недовольства и негодованья; она состояла исключительно из работников умственного движения, из пролетариата интеллигенции, из "способностей". Чернышевский, Михайлов и их друзья, первые в России звали не только труженика, съедаемого капиталом, но и труженицу, съедаемую семьей, к иной жизни. Они звали женщину к освобождению работой от вечной опеки, от унизительного несовершеннолетия, от жизни на содержании - ив этом одна из величайших заслуг их.
Пропаганда Чернышевского была ответом на настоящие страдания, слово утешения и надежды гибнувшим в суровых тисках жизни. Она им указывала выход. Она дала тон литературе и провела черту между в самом деле юной Россией - и прикидывавшеюся такою Россией, немного либеральной, слегка бюрократической и слегка крепостнической. Идеалы ее были в совокупном труде, в устройстве мастерской, а не в тощей палате, в которой бы Собакевичи и Ноздревы разыгрывали "дворян в мещанстве" - и помещиков в оппозиции.
Огромный успех социальных учений между молодым поколением, школа вызванная ими, нашедшая себе не только литературные отголоски и органы, но начала практического приложения и исполнения - имеют историческое значение".
Чернышевский был не только замечательный публицист, но и выдающийся литературный критик. Он раньше {21} других заявил о мировом значении русской литературы. "Каково бы ни было достоинство произведений Пушкина, Грибоедова, Лермонтова и современных нам писателей, писал он еще в начале 50-х гг., - но они еще милее для нас, как залог будущих торжеств нашего народа на поприще искусства, просвещения и гуманности". (Собр. соч. т. 1, стр. 3191).
Чернышевский высоко ценил талант Тургенева. Он первый раскрыл в творчестве Л. Н. Толстого его "глубокий реализм, умение отразить всю полноту человеческих переживаний". Именно Чернышевский первый предсказал блестящее литературное будущее Толстому.
Один из товарищей детства и отрочества Александра II - известный писатель А. К. Толстой - зимой 1864-1865 г. во время охоты, стоя рядом с царем, решил воспользоваться случаем и замолвить слово за осужденного Чернышевского, которого он знал лично. На вопрос Александра II, что делается в литературе и не написал ли он, Толстой, что-либо новое, писатель ответил: "Русская литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского"...
Александр II не дал ему кончить фразу: "Прошу тебя, Толстой, никогда не напоминать мне о Чернышевском", - проговорил он недовольно и затем, отвернувшись в сторону, дал понять, что беседа кончена.
2 декабря 1871 г. начальство каторжной тюрьмы в которой содержался Чернышевский получило следующее предписание:
"Важность преступлений, совершенных Чернышевским, и значение которым пользуется он в среде сочувствующих ему поклонников, вызывают со стороны правительства особые меры для отстранения ему возможности побега и отклонения его вредного влияния на общество. В этих видах, для поселения Чернышевского, по случаю окончания определенного ему срока каторжных работ, назначается отдаленное и уединенное место Якутской области, именно город Вилюйск, в котором {22} Чернышевский должен помещаться в том здании, где раньше его помещались важные преступники".
В казенной повозке, под конвоем двух жандармов и офицера, Чернышевский в сибирский лютый мороз, доходивший до 50 градусов, был отправлен в Вилюйск. Он проехал раньше больше 1.000 верст до Иркутска и затем 710 верст от Иркутска до Вилюйска. Путь лежал по мерзлым, занесенным снежными сугробами сибирским дорогам. На остановках у нищего якутского населения нельзя было достать даже корки хлеба. Чернышевский прибыл в Вилюйск в январе 1872 г. и был помещен в лучшем здании города - в тюрьме. Тюрьма в то время пустовала - ни одна душа не вышла ему навстречу. Сам он в письмах к родным писал: "Что такое Вилюйск? Это город только по названию. В действительности это даже не село, даже не деревня - это нечто такое пустынное и мелкое, чему подобного в России нет".
В этой пустыне Вилюйск, по словам Чернышевского, представлялся настоящим оазисом. Этот "оазис" был совершенно отрезан от всего культурного мира. Почта приходила туда раз в два месяца. Ближайший рынок - Якутск - находился в 710 верстах оттуда, и товары привозились только раз в год. Достать стакан или тарелку или кусок мыла было нельзя. Условия питания были самые тяжелые. Мясом запасались там раз в год. Чтобы не заболеть, Чернышевский совершенно отказался от такого "свежего" мяса и питался исключительно хлебом, кашей и чаем. Ближайшего доктора можно было найти только - в Якутске. Климат в этих местах сносен только при самых жестоких морозах. В остальное время воздух пропитан болотными испарениями, гибельными для непривычных людей.
Поселившись в "лучшем доме" Вилюйска, Чернышевский перестал ждать смягчения своей участи. Он пришел к заключению, что правительство решило похоронить его заживо, отрезать от всего культурного мира. Всю {23} свою энергию мысли и напряжение воли он сосредоточил на одной цели: сохранить свое духовное "я" и не дать ему погибнуть в глухой сибирской тайге. Может быть, голос его когда-нибудь еще зазвучит, и поэтому надо во что бы то ни стало сохранить себя для того времени. Он зарылся в книги и продолжал по целым ночам писать. Утром рвал все написанное на мелкие клочки, ибо он вечно боялся обыска и не хотел, чтобы какой-нибудь жандарм рылся в его бумагах. Надеяться на то, что написанное когда-нибудь увидит свет, он не мог. Цензура строго запретила русской печати даже упоминать его имя. Днем и ночью два стражника охраняли его дом.
Летом 1874 г. правительство попыталось склонить Чернышевского, чтобы он подал царю просьбу о помиловании. Генерал-губернатор Восточной Сибири направил в Вилюйск (место ссылки Чернышевского) своего адъютанта полковника Винникова для переговоров с Чернышевским. Винников явился к Чернышевскому в острог и, поздоровавшись с ним, передал ему предложение подать царю прошение о помиловании. Чернышевский сказал:
"В чем же я должен просить помилования?... Мне кажется, что я сослан только потому, что моя голова и голова шефа жандармов Шувалова устроены на разный манер, а об этом разве можно просить помилования?"
Лишь в 1883 г. царь Александр III разрешил Чернышевскому вернуться из Сибири и поселиться под строгим надзором полиции сначала в Астрахани, а потом в его родном Саратове.
IV
Влияние Чернышевского на современников было громадно. "Имя Чернышевского, - писал знаменитый историк Н. И. Костомаров, - продолжало служить знаменем развивавшейся в России революционной пропаганды.
{24} Никто в России не имел такого огромного влияния в области революционных идей на молодежь, как Чернышевский".
Коммунистические историки объявили Чернышевского "предшественником Ленина и русских большевиков", но это явная неправда. Чернышевский, действительно, относился с презрением к либералам. Это презрение вызывалось у него тем, что тогдашние либералы не понимали или не хотели понять, что все на свете требует силы для своего осуществления. "Дурное и хорошее, писал он, одинаково ничтожно, когда бессильно". Он едко смеялся над прусскими либералами, наивно ожидавшими, что желательные для них конституционные гарантии упадут с неба. Но либералы 50-х годов прошлого столетия не были похожи на русских либералов 20-го столетия, членов "Союза Освобождения" и Конституционно-Демократической партии, против которых воевал Ленин.
Чернышевский говорил о себе, что он не принадлежит к числу людей, готовых жертвовать нынешними интересами народа ради будущих его интересов. "Выше человеческой личности, - писал Чернышевский, - мы не принимаем на земле ничего". В своей статье "Капитал и труд" Чернышевский изложил план известного французского социалиста Луи Блана, и главной особенностью этого плана было, в изложении Чернышевского, то что его осуществление не стеснило бы ничьей свободы. "Кто чем хочет, тот тем и занимается", "живи, где хочешь, живи, как хочешь". В статье "Капитал и труд" Чернышевский называет план Луи Блана его собственным планом.
Чернышевский был решительным сторонником полного народовластия и раскрепощения всех угнетенных национальностей и их национального самоуправления. Чернышевский был противником национальной ограниченности. Он не отрывал интересов России от общечеловеческих и был решительным врагом всякого шовинизма. Он писал:
"Народность развивается соразмерно {25} общечеловечности: только образование дает индивидуальности содержание и простор. Варвары все сходны между собой, каждая из высокообразованных наций отличается от других резко обрисованной индивидуальностью. Поэтому, заботясь о развитии общечеловеческих начал, мы в то же время содействуем развитию своих собственных качеств, хотя бы вовсе о том не заботились". (Н. Г. Чернышевский. Собр. сочинений. Том 1, стр. 180).
В другой статье он писал: - "Не люблю я тех господ, которые говорят свобода, свобода и эту свободу ограничивают тем, что сказали это слово, да написали его в законах и не вводят в жизнь, что уничтожают законы, говорящие о неравенстве, а не уничтожают порядка, при котором девять десятых народа рабы и пролетарии". (Там же, стр. 110).
Чернышевский был решительным врагом кнута и принуждения в экономической области. Он проповедовал образование производительных товариществ на добровольных началах. "Без добровольного согласия человека, - писал он, - ничто действительно полезное не может быть сделано для него". В одном из его романов один из его любимых героев говорит: "Без свободы счастье невозможно". А в одной из его статей, написанных им в 1879 г., Чернышевский писал:
"Мне всегда было тошно читать рассуждения о 'гнусности буржуазии' и обо всем тому подобном; тошно, потому что эти рассуждения, хоть и внушаемые 'любовью к народу', вредят народу, возбуждая вражду его друзей против сословия, интересы которого, хотя и могут часто сталкиваться с интересами его (как сталкиваются очень часто интересы каждой группы самих простолюдинов с интересами всей остальной массы простолюдинов), но в сущности одинаковы с теми условиями национальной жизни, какие необходимы для блага народа, потому в сущности тождественны с интересами народа". (Однотомник Н. Г. Чернышевского: Избранные статьи. Москва, 1950, стр. 787).
{26} Известно, что Чернышевский писал романы, которые, хотя и не блещут особыми художественными достоинствами, но ни кто иной, как Лев Толстой в письме от 26 сентября 1903 г. о романе Чернышевского "Что делать?" писал:
"Эта книга - проявление силы и величия души, смелый опыт, в котором гармонически соединилось чувство и истинное искусство. Не могу выразить вам того восхищения, которое эта книга вызывает во мне". (Сборник "Литературное наследство" № 31-32. Москва, 1937 г. стр. 1011).
Выдающийся русский философ Николай Бердяев, в книге "Русская идея", так пишет о романе Чернышевского "Что делать?":
"Роман Чернышевского замечателен и имел огромное значение. Это значение было, главным образом, моральное. Это была проповедь новой морали. Роман был оклеветан представителями правого лагеря, - начали кричать о его безнравственности те, кому это менее всего было к лицу. В действительности мораль "Что делать?" очень высокая.
Бухарев, один из самых замечательных русских богословов, признавал "Что делать?" христианской по духу книгой. Прежде всего, это книга аскетическая, в ней есть тот аскетический элемент, которым была проникнута русская революционная интеллигенция.
Герой романа Рахметов спит на гвоздях, чтобы приготовить себя к перенесению пытки, он готов во всем себе отказывать. Мораль "Что делать?" должна быть признана очень чистой. Проповедь свободы любви есть проповедь искренности чувства и ценности любви, как единственного оправдания отношений между мужчиной и женщиной. Чернышевский восстает против всякого социального насилия над человеческими чувствами, он движется любовью к свободе, уважением к свободе и искренности чувства. ...Чернышевский имел самую жалкую философию, которой была заполнена поверхность его сознания. Но глубина его нравственной природы внушала ему {27} очень верные и чистые жизненные оценки. В нем была большая человечность, он боролся за освобождение человека. Он боролся за человека против власти общества над человеческими чувствами".
В сентябре 1884 г., через несколько месяцев после проезда Чернышевского из Вилюйска в Россию, молодому тогда писателю Владимиру Короленко пришлось провести несколько часов на пустом острове Лены. Ему пришлось разговориться с местными ямщиками. Эти люди, которые, как все люди, все ждут чего то и на что то надеются, везли Чернышевского, когда его отправляли в Вилюйск. Они заметили тогда, что этого арестанта провожали с особенным вниманием, и долго в юртах этих мужиков толковали о "важном генерале", попавшем в опалу. Затем его через 12 лет повезли обратно и опять с необычайными предосторожностями. И вот теперь, рассказывая Короленко о своем житье-бытье, один из ямщиков задумчиво сказал:
- Вот разве от Чернышевского не будет ли нам чего?
- Что такое? От какого Чернышевского? - удивился Короленко.
И ямщик рассказал Короленко следующее:
"Чернышевский был у покойного царя (Александра II) важный генерал и самый первейший сенатор. Вот однажды созвал государь всех сенаторов и говорит: "слышу я - плохо в моем государстве: людишки больно жалуются. Что скажете, как сделать лучше?" Ну, сенаторы - один одно, другой другое... Известно уже, как всегда заведено. А Чернышевский молчит. Вот, когда все сказали свое, царь говорит: - "Что же ты молчишь, мой сенатор Чернышевский? Говори и ты". - Всё хорошо твои сенаторы говорят, отвечает Чернышевский, и хитро, да все вишь не то. А дело то, батюшка-государь, просто. Посмотри на нас: сколько на нас золота и серебра навешано, а много ли работаем? Да, пожалуй, что меньше всех! А которые у тебя больше всех в государстве {28} работают - те вовсе, почитай, без рубах. И всё идет навыворот.
А надо вот как: нам бы поменьше маленько богатства, а работы бы прибавить, а прочему народу убавить тягостей. - Вот услышали это сенаторы и осердились. Самый старший из них и говорит: "Это знать последние времена настают, что волк волка съесть хочет". Да один за одним и ушли. И сидит за столом царь да Чернышевский один. Вот царь и говорит: "Ну, брат, Чернышевский, люблю я тебя, а делать нечего, надо тебя в дальние края сослать, потому с тобой с одним мне делами не управиться". Заплакал да и отправил Чернышевского в самое гиблое место, на Вилюй. А в Петербурге осталось у Чернышевского 7 сыновей и все выросли, обучились и все стали генералы.
И вот пришли они к новому царю и говорят: "Вели, государь, вернуть нашего родителя, потому его и отец твой любил. Да теперь он уже и не один будет - мы все с ним семь генералов". Царь и вернул его в Россию, теперь, чай, будет спрашивать, как в Сибири, в отдаленных местах, народ живет? Он и расскажет. Привез я его в лодке на станок, да как жандармы то сошли на берег, я поклонился ему в пояс и говорю:
"Николай Гаврилович, видел наше житьишко?" - Видел, - говорит. - "Ну, видел, так и слава те Господи". Так закончил ямщик свой рассказ в полной уверенности, что в ответе Чернышевского заключался залог лучшего будущего для них. Конечно, Чернышевский не был сенатором и у него не было сыновей генералов. Но он говорил русскому читателю и правительству именно то, что приводится в легенде. Нам нужно работать больше на пользу народа, а народу нужно облегченье. Он твердой рукой разрушал шлюзы, из-за которых в русское общество хлынул поток освободительных идей.
Когда через несколько лет Короленко рассказал эту легенду Чернышевскому, он с добродушной иронией покачал головой и сказал:
"А-а. Похоже на правду, именно похоже! Умные парни эти ямщики!"
{29} Чернышевский умер в Саратове 29-го октября 1889 г. Имя Н. Г. Чернышевского навсегда занесено в число тех, которые всю свою жизнь посвятили борьбе за права и счастье народа и принесли мировую славу великой русской культуре.
ПЕТР ЛАВРОВ
(1823-1900)
<< Пред. стр. 1 (из 8) След. >>
Список литературы по разделу