<< Пред.           стр. 2 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу

 
  "Средством для распространения истины не может быть ложь: средством для реализации справедливости не может быть ни эксплуатация, ни авторитарное господство личности... Люди, утверждающие, что цель оправдывает средства, должны были всегда сознавать: кроме тех средств, которые подрывают самую цель".
  Это слова знаменитого русского мыслителя-социалиста Петра Лавровича Лаврова, который родился 14 июня 1823 года в селе Мелехове, Псковской губернии. Отец его был русский дворянин, полковник в отставке, мать - дочь обрусевшего шведа. Петр Лаврович очень рано развился. К четырнадцати годам, когда отец определил его в артиллерийское училище, он знал уже три европейских языка, читал в подлиннике произведения лучших представителей всемирной литературы. Одновременно он усердно занимался историей и математикой и писал стихи.
  Еще в артиллерийской школе Лавров проникся энтузиазмом к идеям свободы и прогресса, а молодым офицером он познакомился с сочинениями великих французских и английских социалистов первой половины 19 века. По окончании школы в 1842 году, он был приглашен гуда же преподавателем высшей математики, которую преподавал потом и в других высших военных школах. В середине пятидесятых годов началась его учено-литературная деятельность. Полковник артиллерии, профессор математики, историк культуры, стремившийся всю {30} жизнь к научной работе, стал, "неисповедимыми судьбами русского интеллигента" одним из виднейших революционеров, одним из теоретиков "русского социализма", иначе говоря, русского народничества". В 1862 году он вступил в тайное революционное общество "Земля и Воля", с которым был тесно связан Чернышевский. После покушения Дмитрия Каракозова на Александра II, Лавров был арестован и сослан в Вологодскую губернию за свои "вредные идеи".
  В ссылке Петр Лаврович усиленно занимался литературной деятельностью. Там он написал свои знаменитые "Исторические письма", которые печатались в журнале "Неделя", а потом вышли отдельной книгой. Статьи и книга имели огромный успех.
  В "Исторических письмах" Лавров в основу своего идеала кладет всестороннее развитие человеческой личности. Это цель. Общественная солидарность - лишь средство для развития личности. Он пишет:
  "Развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношени, воплощенное в общественных формах истины и справедливости, вот краткая формула, обнимающая, как мне кажется, все, что можно считать прогрессом".
  Развивая это положение и изучая отношение личности к обществу, Лавров приходит к выводу, что нельзя ни личность подчинять обществу, ни общество личности. Поэтому он отрицает крайний индивидуализм и крайнюю общественность:
  "И то, и другое есть призрак... Общество вне личностей не заключает ничего реального (действительного). Ясно понятые интересы личности требуют, чтобы она стремилась к осуществлению общих интересов; общественные цели могут быть достигнуты исключительно в личностях. Поэтому истинная общественная теория требует не подчинения общественного элемента личному и не поглощения личности обществом, а слития общественных и частных интересов. Личность должна развить в себе понимание общественных интересов, которые суть {31} и ее интересы; она должна направлять свою деятельность на внесение истины и справедливости в общественные формы, потому что это есть не какое-либо отвлеченное стремление, а самый близкий эгоистический ее интерес. Индивидуализм на этой ступени становится осуществлением общего блага помощью личных стремлений, но общее благо и не может иначе осуществиться. Общественность становится реализированным (осуществлением) личных целей в общественной жизни, но они и не могут быть реализированы в какой-либо другой среде".
  Знаменитое "движение в народ" в 1871 году началось под самым непосредственным влиянием "Исторических писем". Появление их в 1870 году отдельным изданием было событием для русской молодежи, и знаменовало собой новую эру в жизни русской интеллигенции.
  "Надо было жить в 70-ые годы, в эпоху движения в народ, - пишет Н. С. Русанов, - чтобы видеть вокруг себя и чувствовать на самом себе удивительное влияние, произведенное "Историческими письмами"! Многие из нас, юноши в то время, а другие просто мальчики - не расставались с небольшой, истрепанной, нечитанной, истертой в конец книжкой. Она лежала у нас под изголовьем. И на нее падали при чтении ночью наши горячие слезы идейного энтузиазма, охватившего нас безмерной жаждой жить для благородных идей и умереть за них... К черту и "разумный эгоизм", и "мыслящий реализм", и к черту всех этих лягушек и прочие предметы наук, которые заставили нас забывать о народе! Отныне наша жизнь должна всецело принадлежать массам". (Н. Русанов - "Социалисты Запада и России", Спб. 1909 г., стр. 227 и 228).
  В начале 1870 года Лавров бежал из ссылки и в марте 1870 года очутился в Париже. "Вывез" его из ссылки и благополучно доставил в Петербург знаменитый революционер Герман Александрович Лопатин. В Париж Лавров приехал по приглашению Герцена, но уже не застал его в живых (Герцен скончался 21 января 1870 г.).
 {32} По словам Лопатина, который потом был очень близок к Лаврову и в течение ряда лет чуть ли не ежедневно бывал у него в Париже, Лавров быстро познакомился со знаменитыми французскими учеными и с руководителями рабочего и социалистического движения. Вначале Лавров надеялся на скорое наступление в России лучших времен и на возможность возвращения на родину. Поэтому он рассчитывал "служить делу прогресса в наиболее свойственной ему сфере, путем литературной пропаганды в легальной русской печати наиболее прогрессивных идей из области философии, религии, науки, искусства и политических учений". Практическое участие в политике он считал несвойственным для себя делом и всячески отстранялся от него. И только когда он убедился, что его надежды на возвращение в Россию тщетны, и когда внезапная смерть его второй жены, А. П. Чаплицкой, опустошила его личную жизнь, он решил заняться антиправительственной пропагандой за границей и для этого вступил в сношения с кружком молодых русских революционеров, наиболее близких ему по своим взглядам. Он также стал членом Интернационала.
  В начале мая 1871 года, по поручению руководителей Парижской Коммуны, Лавров поехал в Лондон, познакомился там с Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом и потом подружился с ними. С 1873 по 1876 год Лавров издавал сначала в Цюрихе, а потом в Лондоне революционный социалистический журнал "Вперед". В статье "Наша программа", опубликованной в первом номере журнала, Лавров писал:
  "Перестройка русского общества должна быть совершена не только с целью народного блага, не только для народа, но и посредством народа. Современный русский деятель должен оставить за собой устарелое мнение, что народу могут быть навязаны революционные идеи, выработанные небольшой группой более развитого меньшинства, что революционеры-социалисты, свергнув удачным порывом центральное правительство, могут стать на {33} его место и ввести... новый строй, облагодетельствовав им неподготовленную массу. Мы не хотим насильственной власти, какой бы ни был источник новой власти".
  Как и Герцен, Лавров был ярым противником всякой диктатуры. В 1874 году он писал в журнале "Вперед":
  "История доказала и психология убеждает нас, что всякая неограниченная власть, всякая диктатура партии, самых лучших людей, и что даже гениальные люди, думая облагодетельствовать народы декретами, не могли этого сделать. Всякая диктатура должна окружить себя принудительной силой, слепо повинующимися орудиями. Всякой диктатуре приходилось насильно давить не только реакционеров, но и людей, просто несогласных с ее способами действия. Всякой захваченной диктатуре пришлось истратить больше времени, усилий, энергии на борьбу за власть с ее соперниками, чем на осуществление своей программы с помощью этой власти.
  О сложении же диктатуры, захваченной власти какой-либо партией, то есть о том, что диктатура послужит лишь "исходным пунктом революции", можно мечтать лишь до захвата. В борьбе партии за власть, в волнении явных и тайных интриг каждая минута вызывает необходимость сохранить власть, вызывает новую невозможность оставить ее. Диктатуру вырывает из рук диктаторов только новая революция... Неужели мало доказала история бессилие декретов, мероприятий, распоряжений для облагодетельствования масс?... Истина и солидарность нового социального строя не может быть основана на лжи и лицемерии, на эксплуатации одних людей другими, на игре принципами, которые должны лечь в основу нового строя, на овечьем подчинении кружков нескольким предводителям".
  "Немногие диктаторы, поставленные случайно у конца государственного рычага, навязывающие механической силой свои личные фантазии несочувствующему, непонимающему и инертному большинству, суть отвратительные представители принудительной {34} государственности и могут сделать зло, как бы, впрочем, ни были направлены к общему благу их намерения".
  Журнал "Вперед" имел большое влияние на широкие круги русской интеллигенции, особенно на учащуюся молодежь.
  Иван Сергеевич Тургенев писал Лаврову:
  "Программу Вашу я прочел два раза со всем подобающим вниманием; со всеми главными положениями я согласен". (А. Островский. Тургенев в Записках Современников. Издательство писателей в Ленинграде, 1929 г., стр. 266).
  Тургенев субсидировал этот журнал. Сначала он давал тысячу франков в год, а потом пятьсот. По словам Германа Лопатина, который встречался в Париже с Тургеневым, Тургенев далеко не разделял программы "Вперед". Но он говорил:
  "Это бьет по правительству и я готов помочь всем, чем могу" (Там же).
  Лавров в статье "И. С. Тургенев" писал:
  "Иван Сергеевич никогда не был ни социалистом, ни революционером. Он никогда не верил, чтобы революционеры могли поднять народ против правительства, как не верил, чтобы народ мог осуществить свои "сны" о новом "батюшке Степане Тимофеевиче" (Стеньке Разине); но история его научила, что никакие "реформы свыше" не даются без давления и энергичного давления - снизу на власть; он искал силы, которые были бы способны произвести это давление" (Там же, стр. 267).
  Вследствие разногласий, возникших между так называемыми "впередовцами" и редактором, Лавров в 1876 году вышел из редакции. Появившийся в том же году его труд "Государственный элемент в будущем обществе", составил первый и единственный выпуск четвертого периодического сборника "Вперед". После выхода Лаврова из редакции, вышел еще пятый том, в составлении которого он не участвовал и на котором прекратилась деятельность "впередовцев" в России и за границей.
 {35} В мае 1877 года Лавров опять переехал в Париж. В первые годы этого нового периода своей жизни он, по его собственным словам, имел очень мало сношений с русскими революционными группами. Он был связан с французскими социалистами, которые в 1877 году создали орган "Egalite" и принимал участие в этом органе. С того же года он начал читать у себя на квартире, а потом в зале на рю Паскаль, для русской молодежи, жившей в Париже, лекции о разных вопросах теоретического социализма и истории мысли.
  В 1881 году в России было создано общество Красного Креста Народной Воли. Желая основать отдел за границей, оно избрало уполномоченными для этого Веру Ивановну Засулич и Лаврова. Публикации в иностранных журналах, приглашавшие к пожертвованиям в пользу только что основанного общества, послужили поводом изгнания Лаврова из пределов Франции.
  Об этом ему было объявлено 10 января 1882 года. 13 февраля он выехал в Лондон. Вскоре после этого в газетах появилось сообщение, что какая-то русская дама, в Женеве, стреляла в немца, которого приняла за Лаврова. Ее судили и признали помешанной.
  В Лондоне Лавров получил от Исполнительного комитета Народной Воли из России приглашение вступить, вместе с Сергеем Степняком-Кравчинским, в редакцию органа партии, который должен был издаваться за границей, под названием "Вестник Народной Воли". Через три месяца после приезда Лаврова в Лондон, он получил возможность вернуться в Париж. Дело об издании "Вестника Народной Воли" тянулось более года, до приезда в Париж Льва Тихомирова, одного из уцелевших вождей "Народной Воли". Он был назначен редактором, вместо отказавшегося Степняка-Кравчинского; в ноябре 1883 года вышел первый том "Вестника" под редакцией Лаврова и Тихомирова. Последний, пятый том, вышел в декабре 1886 года. В этом журнале Лавров, под своей подписью, поместил много статей по социально-политическим {35} вопросам, а также воспоминания о Тургеневе и критику учения Л. Н. Толстого, под заглавием "Старые вопросы".
  После прекращения выхода "Вестника Народной Воли", Лавров продолжал безвыездно жить в Париже. Он часто читал рефераты в "Рабочем обществе", в собраниях, устраиваемых кассой русских студентов в Париже, в "Обществе русской молодежи", в собраниях польских социалистов. Многие из этих рефератов потом были напечатаны отдельными брошюрами. В 1886 году Лавров решил осуществить свой план работы по истории мысли. Он начал писать этот труд, не зная, откуда взять средства для его издания. Нашелся, однако, человек, обещавший дать деньги на первый том - на эти средства, с декабря 1887 года, в Женеве начали выходить, отдельными выпусками, "Опыты истории мысли нового времени", в которых автор резюмировал все свои предыдущие работы. В 1889 году появился уже пятый выпуск "Опытов".
  В том же году восемь социалистических русских и армянских групп (из которых одна была петербургская) послали Лаврова делегатом на Международный социалистический конгресс, который состоялся в Париже 14-21 июля и на котором был основан Второй Интернационал. На этом конгрессе Лавров был избран в состав бюро и прочел перед конгрессом реферат о положении социалистического движения в России.
  В рефератах, которые Лавров читал в Париже в 1877-82 годах, он, по его собственным словам, много раз возвращался к указанию на те опасности, которые представляют для успеха революционной партии анархические начала и террористические приемы.
  "Он с радостью видел, что в самой России анархические начала мало-помалу исчезают, но не мог не заметить и того, что рядом с ослаблением анархизма в России, все группы, кроме так называемых "террористов", теряют значение в движении и успех революционного дела в России все более отожествляется с успехом "террористов". Поэтому он решительно отверг приглашение стать {37} во главе издания, объявлявшего войну "Народной Воле".
  Он считал войну против этой партии прямо вредной для дела в России, если история русского революционного движения выдвинула на первое место эту партию, поставившую себе непосредственной задачей сотрясение самодержавия, а потом и его разрушение. Тем не менее, Лавров тогда только вошел в союз с этой партией, когда убедился, что она остается социалистической...
  В продолжение своего участия в "Вестнике Народной Воли", он смотрел на свою деятельность в этом издании, как на теоретическое уяснение тех социалистических начал, которые остались основой деятельности этой революционной партии в России, в эпоху, когда она одна, в конце 70-ых и начале 80-ых годов умела выработать нечто похожее на общественную силу" ("П. Л. Лавров о самом себе", "Вестник Европы", Петербург, 1911 г., № 19). Герману Лопатину Лавров тогда говорил:
  "Я считаю своим долгом - помогать той партии действия, которая имеется в данный момент налицо, хотя бы я далеко не во всем соглашался с ней. Что до того, что я не мог разделить наивной веры "впередовцев" в возможность скорого и полного социального переворота? Что до того, что я не могу верить вместе с "народовольцами" в осуществимость путем заговора и так называемого "террора" тоже внезапного, коренного, политического переустройства России? Но ведь их конечные идеалы и цели тоже и мои. Ведь их средства действия не противоречат моим моральным принципам, хотя бы они и казались мне иной раз непрактичными и нецелесообразными? Ведь я знал и знаю, что, стремясь к неосуществимому в близком будущем, они все же содействуют попутному достижению хотя бы более скромных, но все-таки прогрессивных, задач более умеренных партий, по известному, ироническому закону истории: "Sic - vos, sed - non vobis?" Так что мне до их иллюзий или до наших чисто тактических разногласий, которые я старался и стараюсь обходить? Повторяю; я всегда был и буду {38} с теми, которые действуют, борются, а не с теми, что сидят у моря и ждут погоды". (Г. Лопатин о П. Л. Лаврове, "Минувшие годы", Москва, 1916г.).
  По словам Лопатина, Лавров работал совместно с крайними революционерами-утопистами, хотя - "по собственным взглядам и был, может быть, ближе к некоторым из нынешних левых кадетов - как я представляю их себе, то есть людям, признающим в теории социалистический строй за конечный, неизбежный финал развития современных обществ, но считающим, что сейчас нужно сосредоточить все силы на борьбе за ряд более скромных, но более осуществимых, политических, экономических и социальных перемен общественного уклада".
  Лопатин писал это в 1916 году, в той же статье о Лаврове:
  "Из моей тесной, многолетней близости с Лавровым, я вынес о нем понятие, как о человеке железной воли, твердого непреклонного характера, упорного до упрямства в своих взглядах, неуклонного в своих замыслах, любезного и уступчивого только с виду, в мелочах, но ни на минуту не забывавшего своей главной цели и настойчиво пробивавшегося к ней через все препятствия, скрытного с посторонними и не откровенного беззаветно даже с друзьями, медленно, обдуманно принимавшего свои решения и затем уже не отступавшего от них ни на шаг, и при этом - неутомимого работника, умевшего заставить себя трудиться с успехом даже в несвойственной ему области. "Мягкого" в этом человеке было только его светская внешность, благовоспитанные манеры да старомодная "любезность"...
  Лавров в течение многих лет был умственным и нравственным центром для всей русской молодежи, находившейся за границей.
  С. Ан-ский, бывший в последние годы жизни Лаврова его секретарем, пишет:
  "К нему прибегали и за советом и за помощью, и по общественным и по личным делам; к нему молодая {39} душа приносила свои первые порывы, свои колебания и сомнения; к нему приходили за решением трудных вопросов теории и практики жизни; у него искали облегчения при личном горе" ("Русское Богатство", "Памяти Лаврова", Петербург, 1905 г., № 8).
  Лавров умер 6 февраля 1900 года в Париже. Его похороны состоялись 11 февраля. В похоронной процессии приняло участие более восьми тысяч человек. Было очень много венков от различных эмигрантских организаций, от всех социалистических партий Европы, а также от многих студенческих групп разных городов России.
  Особое внимание к себе привлекли суровый терновый венок "От политических ссыльных и каторжан" из России, огромный венок из лавровых листьев от народовольцев, от группы русских писателей в России с надписью "Апостолу свободы и правды Петру Лаврову", и от многочисленных друзей покойного. Из них особенно замечательна была одна надпись: "Петру Лаврову от Германа Лопатина", который сидел тогда в Шлиссельбургской крепости.
  На кладбище говорили выдающиеся лидеры французского социализма, представители почти всех русских, польских, еврейских, латышских, литовских и армянских социалистических групп и течений. Было также получено много телеграмм и адресов из России, в том числе телеграмма от "Союза русских писателей" из Петербурга, следующего содержания: "Петербург, 8 февраля. Комитет Союза русских писателей, узнав тяжелую весть о смерти Петра Лаврова, выражает свою глубокую печаль по случаю утраты великого писателя, столь достойно служившего делу человечества и прогресса". Не только все социалистические и радикальные газеты всего мира, но и многие русские газеты в самой России поместили сочувственные некрологи и почтили память Лаврова.
  В 1916 году, к пятнадцатилетию со дня смерти Лаврова, его бывший близкий друг Лопатин писал в московском журнале "Минувшие годы":
 {40} "Лавров стоял, как могучий кряжистый дуб, как светоч, возженный наверху горы, до самой своей смерти окруженный почтением и симпатиями русских и иностранных социалистов, шедших к нему за участием, советом и посильной помощью и никогда не встречавших отказа в этом со стороны этого несокрушимого человека долга и идеала".
  Петербургский "Ежемесячный журнал" во втором номере от 1916 года писал:
  "Как народничество, так и народовольческое движение прошли под непосредственным влиянием Лаврова... Он более чем кто бы то ни было из наших выдающихся писателей был учителем молодежи России в течение нескольких десятилетий... Большое значение в нашей общественности имело учение Лаврова о роли личности в истории. Перед всеми нами Лавров выдвигал активную борьбу личности на право своего всестороннего и целостного развития на основах общественной справедливости... Своей литературной деятельностью Лавров много содействовал развитию в России философии, этики и истории..."
  К двадцатилетию со дня смерти Лаврова историк и социолог, профессор H. H. Кареев писал о нем:
  "Энциклопедически образованный в гуманитарных и социальных науках, сам он не был специалистом, производящим "исследования для всестороннего исчерпания предмета".
  Даже культурно-социальная эволюция вдвинута была им в более широкие рамки мировой эволюции с ее космическими, геологическими и биологическими процессам. И здесь сам он не был естествоиспытателем, как не был специалистом ни в психологии, ни в истории, ни в этнографии, ни в государствоведении, ни в политической экономии, ни в юриспруденции, но он не был и дилетантом. Большая эрудиция и самостоятельность мышления сделали его ученым... В России он был первым социологом. В общем развитии социологии Лаврову тоже принадлежит почетное место... То, что составляет {41} объективную сущность его социологии, было результатом синтеза всего того, что сделано было научной и философской мыслью Запада в понимании как задач социологии, так и природы человеческого общества". (Сборник "Памяти П. Л. Лаврова", Петербург, 1922 г., изд. "Колос", стр. 246-248).
  "Ежемесячный журнал" писал:
  "В Париже на кладбище Монпарнасса есть могила, покрытая скромным памятником на дикой скале. Под ней лежит тот, чье громадное сердце медленно горело в горниле любви к людям, чей широкий ум неустанно искал пути к грядущей солидарности человечества..."
 
 
 НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВСКИЙ
 (1842-1904)
 
 I
 
  Николай Константинович Михайловский, выдающийся русский литературный критик, публицист и социолог, родился в Мещовске, Тамбовской губернии, в бедной дворянской семье. Учился он в горном корпусе, который не окончил, 18-ти лет Михайловский выступил на литературное поприще, стал журналистом, сотрудничал в разных журналах. С 1869 г. становится постоянным деятельным сотрудником журнала Некрасова "Отечественные записки", а после смерти Некрасова одним из трех редакторов журнала (другие два редактора были Салтыков-Щедрин и Г. Елисеев). В "Отечественных записках" 1869-1884 годов помещены были важнейшие социологические и литературно-критические его статьи. Михайловский до конца жизни оставался на "славном посту", развивая свое рано выработанное учение, но не изменяя ему. Об этом сам Михайловский писал: "Я был счастлив, что с тех пор, как стал сколько-нибудь определенным писателем, и, как {42} меня помнят читатели, ни разу не испытывал ломки своих коренных убеждений".
  Михайловский был убежденным социалистом, но также горячим сторонником политической свободы и противником бунтарства. Он был одним из первых, который выступил против Бакунина. В начале 70-х годов он был даже против революционной деятельности. В 1873 году, когда Петр Лавров издавал заграницей свой революционный журнал "Вперед", он звал Михайловского в эмиграцию. В ответ Михайловский ему писал:
  "В горькую минуту, тянувшуюся, впрочем, не одну минуту, я решил было эмигрировать и пристроиться к вам окончательно и бесповоротно. Мысль эту я бросил по многим причинам... Я не революционер - всякому свое. Борьба со старыми богами меня не занимает, потому что их песня спета и падение их есть дело времени. Новые боги гораздо опаснее и в этом смысле хуже.
  Смотря так на дело, я могу до известной степени быть в дружбе со старыми богами и, следовательно, писать в России". "Скажите же мне ваше повелительное наклонение не в теоретической области, а в практической. В ожидании я вам скажу свое: сидите смирно и готовьтесь... Япония, Турция имеют конституцию, должен же придти и наш черед. Я, впрочем, не знаю, в какой форме придет момент действия, но знаю, что теперь его нет и что молодежь должна его встретить не с Молошоттом на устах и не с игрушечными коммунами, а с действительным знанием русского народа и с полным умением различить добро и зло европейской цивилизации. Откровенно говоря, я не так боюсь реакции, как революции. Готовить людей к революции в России трудно, готовить к тому, чтобы они встретили революцию как следует, можно и, следовательно, должно".
  Михайловский был последним "властителем дум" русской интеллигенции. Его девизом был идеал двуединой правды: правды-истины и правды-справедливости. Человеческую личность он ставил во главу угла. {43}
  Знаменитый русский философ Николай Бердяев, отнюдь не будучи народником, писал о Михайловском: "Под знаком двуединой правды Михайловский более сорока лет оказывал глубокое влияние на несколько поколений. Духовная сила и качество его идеалов выше некоторых формул, в которые он их облекал".[лдн-книги1]
  Еще в 60-ых годах прошлого столетия в петербургском журнале "Неделя" Михайловский писал:
  "Все умственные, все политические процессы совершаются в личности и только в ней; только она ощущает, мыслит, страдает, наслаждается. Это азбучная истина... Всякие общественные союзы, какие бы громкие или предвзято-симпатичные для нас названия они ни носили, имеют только относительную цену. Они должны быть дороги постольку, поскольку они способствуют развитию личности".
  В другой статье Михайловский опять подчеркивал значение личности: "В бесконечном потоке стремящихся ко все большей и большей сложности и самостоятельности индивидуальностей различных степеней, вечно борющихся между собой, есть одна волна, за судьбами которой человек не может не следить с известной тревогой. Это человек, человеческая личность, ибо только ее жизнь может он переживать, только ей сочувствовать, сострадать и радоваться. Именно борьбу за индивидуальность он должен поставить целью своей жизни, на ее победе построить свой идеал правды".
  Михайловский также писал: "Если я люблю свое отечество, то люблю ли я и должен ли любить все, что в нем живет, летает и пресмыкается? Если я люблю отечество, то не могу ли в то же время любить некоторые вещи, не отечественные, правда, но и не стоящие в прямом противоречии с идеей отечества; те международные вещи, о которых, употребляя слова Писания, следует сказать, что по отношению к ним "несть эллин, ни иудей"? Такие вещи бесспорно есть, они называются - истина, справедливость, свобода, труд, совесть и прочее...
  Любить {44} их не только позволительно, а даже обязательно для истинного сына отечества. Мало того, быть может, вся задача истинного патриота исчерпывается посильным водворением этих прекрасных вещей в своем отечестве.., Видеть свою родину, хотя бы в будущем, облеченной в броню истины и справедливости - называют это "космополитическими грезами". Так ли, полно? По-моему, это не грезы, а если грезы, то во всяком случае патриотические".
  Еще в 1872 году Михайловский предупреждал: "Бойтесь прежде всего такого общественного строя, который отделит собственность от труда. Он именно лишит народ личной инициативы, независимости, свободы".
  Михайловский в те годы был виднейшим теоретиком народничества. В конце 70-х годов и начале 80-х годов он поддерживал народовольцев и редактировал их издания, писал в их нелегальном журнале "Народная Воля". Собрания редакции "Народной Воли" часто происходили в кабинете Михайловского. Михайловский принимал активное участие в составлении знаменитого "Открытого письма Александру III" Исполнительного комитета Народной Воли, и он окончательно его редактировал. В этом письме было указано, что "революционеров создают обстоятельства, всеобщее недовольство народа, стремление к новым общественным формам. Весь народ истребить нельзя, нельзя и уничтожить его недовольство посредством репрессии, неудовольствие напротив, растет от этого".
  Далее авторы Письма, во главе с Михайловским, пророчески предсказывали:
  "Общее количество недовольных в стране все будет увеличиваться; доверие к правительству в народе должно все более падать, мысль о революции, о ее возможности и неизбежности - все прочнее будет развиваться в России. Страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России завершит этот процесс разрушения старого порядка"...
 {45} "Из такого положения, - писали авторы Письма, - есть только два выхода: или революция совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или введение правового строя, замена самодержавия царя самодержавием народа.
  Условия, которые необходимы для того, чтобы предупредить кровавую революцию и чтобы революционное движение заменилось мирной работой -два: 1) общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга, и 2) созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями... Выборы должны быть всеобщими, никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов не должно быть. Избирательная агитация и самые выборы должны быть произведены совершенно свободно при полной свободе печати, полной свободе слова, полной свободе сходок, полной свободе избирательных программ... Вот единственное средство к возвращению России на путь правильного и мирного развития".
  Теперь ясно, что если бы голос Михайловского и его друзей и единомышленников был бы своевременно услышан царской властью, все страшные бедствия и огромнейшие несчастия, которые обрушились на Россию и населяющие ее народы были бы предотвращены.
 
 II
 
  В 1892 г. Михайловский стал редактором петербургского ежемесячного журнала "Русское Богатство".
  Вскоре он привлек к участию в нем Владимира Галактионовича Короленко, с которым он раньше вместе сотрудничал в петербургском журнале "Северный Вестник". Михайловский звал его, в целях ближайшего сотрудничества, переехать из Нижнего Новгорода в Петербург. Переезд этот состоялся в начале 1896 года, и с этого времени Короленко стал соредактором и официальным {46} издателем "Русского Богатства". В 1896 году Короленко вынужден был оставить Петербург и поселиться в Полтаве, но он продолжал участвовать в редактировании журнала и часто приезжал в Петербург, иногда оставаясь там подолгу для участия в редакционных делах.
  Ленин в своей статье "Народники о Михайловском", написанной им в 1914 году, признал в качестве великой заслуги Михайловского то, что он горячо сочувствовал угнетенному положению русского крестьянства и энергично боролся против всех и всяких проявлений крепостного гнета. Но Ленин упрекал Михайловского в том, что ему были присущи колебания в сторону буржуазного либерализма и что он, начиная с 90-х годов и до смерти, вел ожесточенную полемику с марксистами.
  Что Михайловский вел ожесточенную борьбу против марксизма - это несомненный факт, но делал он это не потому, что он якобы был "буржуазный" демократ и интересы и стремления рабочего народа ему были чужды, как это утверждают коммунистические писатели, а как раз наоборот: именно потому, что ему чрезвычайно дороги были интересы трудящихся масс и всего народа. Он жил и действовал не один десяток лет. И в его литературной деятельности были моменты, когда его влияние на общество достигло очень больших размеров. Как были и такие моменты, когда, в силу тех или иных исторических обстоятельств, оно текло по более узкому руслу.
  В 1896 г. в предисловии к первому тому своих сочинений Михайловский писал: "Всякий раз, как мне приходит в голову слово "правда", я не могу не восхищаться его поразительной красотой. Такого слова нет, кажется, ни в одном европейском языке. Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое.
  Правда, в этом огромном смысле слова, всегда составляла цель моих исканий. Правда-истина, разлученная с правдой-справедливостью, правда теоретического неба, отрезанная от правды практической земли, всегда {47} оскорбляла меня, а не только не удовлетворяла. И наоборот, благородная житейская практика, самые высокие нравственные и общественные идеалы представлялись мне всегда обидно-бессильными, если они отворачивались от истины, от науки. Я никогда не мог поверить, и теперь не верю, чтобы нельзя было найти такую точку зрения, с которой правда-истина и правда-справедливость являлись бы рука об руку, одна за другой пополняя. Во всяком случае, выработка такой точки зрения есть высшая из задач, какие могут представиться человеческому уму, и нет усилий, которых жалко было бы потратить на нее. Безбоязненно смотреть в глаза действительности и ее отражению - правде-истине, правде объективной, и в то же время охранять правду-справедливость, правду субъективную - такова задача всей моей жизни. Не легкая это задача.
  Слишком часто мудрым змеям не хватает голубиной чистоты, а чистым голубям - змеиной мудрости. Слишком часто люди, полагая спасти нравственный или общественный идеал, отворачиваются от неприятной истины, и, наоборот, другие люди, люди объективного знания слишком норовят поднять голый факт на степень незыблемого принципа".
  Еще в 1894 г. Михайловский о нарождении марксистов в России писал: "Они снисходительно или презрительно смотрят... на нас, профанов, ищущих ответы на вопросы жизни в их плотью и кровью одетой форме, в идеальной постановке их жгучей и сложной реальной действительности: из-за чего, дескать, бьются эти несведущие и непонимающие люди, когда истина давно открыта и находится у нас в кармане. И они вытаскивают из кармана Марксову схему, тщательно переписанную из сочинений самого Маркса или Энгельса, а, может быть, из какой-нибудь социал-демократической брошюры... Ясно, просто, логично, в четверть часа можно целую философию истории усвоить с гарантированной научностью".
  В другой своей статье, сочувственно цитируя одного {48} немецкого философа, Михайловский писал по адресу русских марксистов: "Старое стремление всякой новой партии создать себе свое собственное летосчисление, новый календарь с новыми святыми снова выступает перед нами. Насколько нелепа кажется новая оценка верующим старого строя, настолько же внушающей доверие представляется она своим собственным верующим; только одному они не хотят верить: именно тому, что то, на чем покоится их воззрение на вещи, есть вера, а не знание. Ведь мы же, говорят они, совершенно ясно видим, что история движется в направлении к нашей цели. Но то, что поставило вас на этот пункт, есть не наука, а любовь и ненависть, желание и отвращение - не рассудок, а воля. Кто не разделяет вашей любви и вашей ненависти, ваших надежд и идеалов, тому вы не сможете доказать истинность вашего воззрения. Вы можете только сослаться на будущее, а в том-то и дело, что будущее открыто только вере, а не знанию".
  К этому Михайловский прибавляет:
  "Научный прогноз экономического материализма в действительности есть дело не знания, а веры... Если марксист говорит:
 я знаю, что целесообразный естественный ход вещей ведет к такому-то благому результату, - то ведь и дикарь думает: я знаю, что бог грома поражает людей, переступающих его веления".
  Дальше Михайловский говорит: "Марксистская идеология - это не миропонимание, не мироразумение или миросозерцание. Это только тесная клетка, которая могла иметь свои достоинства, как известный уголок миросозерцания, но в которой нечего искать ответов на все вопросы, волнующие душу современного человека".
  Так Михайловский вскрывал ненаучность марксизма. Он показывал, что марксисты как бы создали себе идола, которому поклоняются. Михайловский писал:
  "Наши противники, марксисты, преклонялись перед единоспасающим идолом "экономического фактора", {49} они издевались над правом нравственного суда над явлениями общественной жизни, они выбрасывали за борт истории многомиллионную массу крестьянства ради его "деревенского идиотизма", они третировали интеллигенцию, как ничтожную или состоящую" на содержании" величину... и так далее. При этом гордые своим "новым словом", они не находили достаточно сильных слов для изображения глупости, невежества и "реакционных стремлений" своих предшественников".
 
  Михайловский признавал факт существования классовых противоречий в современном обществе, но, в противоположность марксистам, он не видел в этом "двигателя прогресса", а идею классовой борьбы называл "школой озверения". Михайловский писал:
  "В нашей и в европейской литературе давно уже было указано, что рядом с борьбой классов, и часто совершенно искажая ее, существует борьба рас, племен, наций. Если, например, калифорнийские рабочие всячески гонят иммигрирующих китайцев, принадлежащих к рабочему классу, или если французские рабочие недовольны конкуренцией более дешевых итальянских рабочих и тому подобное, то это, конечно, не классовая борьба. Далее, по признанию самих марксистов, было время, когда общество не делилось на классы, и будет время, когда деление это исчезнет. И, однако, история не останавливала и не остановит своего течения, но она не была и не будет борьбой классов за их отсутствием... Один итальянский писатель, Бенедетто Кроче, остроумно замечает, что история есть, несомненно, борьба классов, когда, во-первых, классы есть, во-вторых, когда их интересы враждебны, и, в-третьих, когда они сознают свой антагонизм. А это, - прибавляет он, - приводит нас в конце концов к тому юмористическому выводу, что история есть борьба классов... когда есть борьба классов".
  Михайловский вел ожесточенную полемику с марксистами, но он был страстным защитником свободы {50} cлова для всех своих идейных противников. Об этом говорит такой случай. В конце 1897 года правительство закрыло первый легальный марксистский журнал "Новое слово". В это время парижский корреспондент журнала "Русское Богатство", редактором которого был Михайловский, прислал Михайловскому критическую статью о марксизме. Так как у марксистов не было своего журнала и им негде было бы ответить на эту статью, Михайловский послал Петру Струве, бывшему редактору "Нового слова", рукопись статьи своего парижского корреспондента с предложением ответить на нее на страницах "Русского Богатства". Парижским корреспондентом "Русского Богатства" был тогда известный писатель-народник Николай Русанов. Позже об этом эпизоде Русанов писал:
  "Я упомянул об этом эпизоде из истории нашей идейной борьбы потому, что он рисует Михайловского последовательным защитником свободы печати, который не только на словах, а на деле верит в великое значение откровенной борьбы мнений и, несмотря на цельность своего мировоззрения, соглашается в известных случаях сделать из своего органа свободную трибуну, лишь бы не была удушена грубой силой мысль противника".
 
 III
 
  Владимир Короленко в своих воспоминаниях о Михайловском пишет:
  "Михайловский недаром писал не только о совести, но и о чести, которую считал обязательным атрибутом личности. Сам он был олицетворением личного достоинства, и его видимая холодность была своего рода броней, которая служила ему защитой с разных сторон...
  Его кабинет с бюстом Белинского и его книгами был его храмом. В этом храме суровый человек, не признававший никаких классовых кумиров, преклонялся лишь перед живой мыслью, искавшей правды, то есть познания истины и осуществления справедливости в человеческих отношениях".
 {51} А сам Михайловский в одной из своих последних статей писал:
  "Если мы в самом деле находимся накануне новой эры, то нужен прежде всего свет, а свет есть безусловная свобода слова, а безусловная свобода мысли и слова невозможны без личной неприкосновенности, а личная неприкосновенность требует гарантий. Надо только помнить, что новая эра очень скоро обветшает, если народу от нее не будет ни тепло, ни холодно".
  Короленко также отмечает тот факт, что "горячий и разносторонний ум Михайловского был гораздо выше и шире той арены, на которой происходили схватки между ним и марксистами. Он также был выше и шире того, что в то время называлось "народничеством". Михайловский, пишет Короленко, - "не создавал себе кумира ни из деревни, ни из мистических особенностей русского народного духа". В одном месте, приводя мнение противника, что если нам суждено услышать настоящее слово, то его скажут только люди деревни и никто другой, Михайловский говорит:
  "Если вы хотите ждать, что скажут вам люди деревни, так и ждите, а я и здесь остаюсь "профаном"... У меня на столе стоит бюст Белинского, который мне очень дорог, вот шкаф с книгами, за которыми я провел много ночей. Если в мою комнату вломится "русская жизнь со всеми ее бытовыми особенностями" и разобьет бюст Белинского и сожжет мои книги, - я не покорюсь людям деревни. Я буду драться, если у меня, разумеется, не будут связаны руки. И если бы даже меня осенил дух величайшей красоты и самоотвержения, я все-таки сказал бы по меньшей мере: прости им, Боже истины и справедливости, они не знают, что творят! Я все-таки, значит, протестовал бы. Я и сам сумею разбить бюст Белинского и сжечь свои книги, если когда-нибудь дойду до мысли, что их надо бить и жечь. И не только не поступлюсь, а всю душу свою положу на то, чтобы дорогое для меня {52} стало и другим дорого, вопреки, если случится, их "бытовым особенностям".
  В 1897 г. Михайловский писал:
  "Если я "в смысле г. Струве" народник, то один из столпов народничества, покойный Юзов утверждал, что я "один из вреднейших марксистов". И это перекидывание меня из одного враждебного лагеря в другой, тогда как я заведомо не имею чести принадлежать ни к тому, ни к другому, кажется мне очень интересным, как частный случай вышеупомянутого тяготения к упрощению действительности". ("Русское Богатство" 1897 г., книга 11-я, стр. 119).
  В ноябре 1900 г. праздновалось сорокалетие литературной деятельности Михайловского. Министр внутренних дел Сипягин запретил газетам сообщать о предстоящем юбилее, полиция перехватывала и задерживала приветственные адреса, и тем не менее чествование Михайловского приняло небывалые размеры. В письме от 14 ноября 1900 г. Короленко писал жене в Полтаву из Петербурга:
  "Завтра торжества в честь Михайловского... Телеграмм, писем, адресов бесчисленное множество, самых разнообразных от разнообразнейших кружков, лиц и учреждений. Из самых отдаленных мест - Сибири, Кавказа, из самых глухих углов, группы и одиночки шлют письма, прозу, стихи. Трудно было ждать такой огромной волны общественного внимания. И главным образом - провинция! Что-то будет завтра".
 
  В следующем письме, от 17 ноября, Короленко пишет:
  "Юбилей Михайловского принял размеры просто целого события - и, кажется, можно сказать, что ни один еще литературный юбилей так широко не захватывал читателей. В Союзе писателей было набито битком и пришлось отказывать очень многим за недостатком места... Читались не все адреса, а только те, с которыми прибыли депутации или представители... Целую массу телеграмм не было никакой возможности даже прочесть, {53} и только перечислялись места, откуда получены, и частью фамилии. Некоторые адреса были очень хороши... Среди адресов было немало марксистских, в которых заявлялось о разногласиях, но и о глубоком уважении ко всей деятельности Михайловского. В этом же смысле очень недурно сказал Струве - умно и искренне. От молодежи множество адресов... На следующий день все еще приходила масса телеграмм, преимущественно из-за границы. Вообще - все соглашаются, что ничего подобного по размерам в области литературных юбилеев еще не бывало".
  Михайловский прожил после этого только четыре года. Он умер 26 февраля 1904 г., на пороге новой трагической эпохи в истории России, за день до начала русско-японской войны.
  Михайловский называл идею классовой борьбы "школой озверения". Это определение оказалось пророческим. Михайловский считал, что только борясь за политическую и социальную свободу каждого отдельного человека, страна может добиться свободы для всего народа и процветания страны. "Личность, - писал Михайловский, - не должна быть принесена в жертву - она свята и неприкосновенна, и все усилия нашего ума должны быть направлены на то, чтобы самым тщательным образом следить за ее судьбами и становиться на ту сторону, где она может восторжествовать". (Михайловский. Сочинения. Том 4-й, стр. 451).
  Его слова и сегодня злободневны. Именно поэтому кремлевская диктатура еще при Ленине изъяла из советских библиотек сочинения Михайловского. Его научные и публицистические статьи больше не переиздаются Госиздатом. Но никакой цензуре не подавить того, что навеки вошло в историю русской культуры.
 
 
 {54}
 
 
 ГЛАВА ВТОРАЯ
 
 Русские предтечи Ленина
 
 
  I. ПЕТР ЗАИЧНЕВСКИЙ
 
 1
 
  В мае 1862 года, в Москве появилась нелегальная прокламация под названием "Молодая Россия", вызвавшая большую тревогу в рядах не только правительства, но и русских либералов и даже выдающихся социалистов того времени. Прокламация "Молодая Россия" была издана от имени таинственного Центрального Революционного Комитета, но такого Комитета тогда вовсе не существовало. Ее автором был молодой революционер Петр Григорьевич Заичневский, и издана она была его кружком. В прокламации "Молодая Россия" было сказано:
  "Россия вступает в революционный период своего существования. Проследите жизнь всех сословий, и вы увидите, что общество разделяется в настоящее время на две части, интересы которых диаметрально противоположны и которые следовательно, стоят враждебно одна к другой. Снизу слышится глухой и затаенный ропот народа, угнетаемого и ограбляемого всеми, у кого в руках есть хоть доля власти, - народа, который грабят чиновники и помещики, грабит и царь... Сверху над народом стоит небольшая кучка людей довольных, счастливых... Между этими двумя партиями издавна идет спор - спор, {55} почти всегда кончавшийся не в пользу народа... Выход из этого гнетущего, страшного положения, губящего современного человека и на борьбу с которым тратятся его лучшие силы один - революция, революция кровавая и неумолимая, революция, которая должна изменить радикально все, без исключения, основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка. Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы. Мы предвидим все это и все-таки приветствуем ее наступление; мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы поскорее она, давно желанная".
  Дальше в прокламации "Молодая Россия" говорилось:
  "Мы требуем изменения современного деспотического правления в республиканский - федеративный союз областей, причем вся власть должна перейти в руки Национального собрания и Областных собраний. Национальное собрание должно состоять из выборных от всех областей, и Областные - из представителей каждой области... Каждой области предоставляется право по большинству голосов решить вопрос о том, желает ли она войти в состав федеративной республики или нет. Что касается Польши и Литвы, то они получают полную самостоятельность".
  "Молодая Россия" считала, что царствующая династия не только должна быть лишена власти, но и подвергнуться поголовному истреблению. "Молодая Россия" писала:
  "Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное, и с громким криком: "Да здравствует социальная и демократическая республика России!"- двинемся на Зимний дворец истребить живущих там.
  Может случиться, что дело кончится одним истреблением императорской фамилии, то есть какой-нибудь сотни, другой людей, но может случиться и что, вернее {56} - что вся императорская партия, как один человек, встанет за государя, потому что здесь будет итти вопрос о том, существовать ей самой или нет. В этом последнем случае с полной верою в себя, в свои силы, в сочувствие к нам народа, в славное будущее России, которой выпало на долю первой осуществить великое дело социализма, мы издадим крик: "В топоры!" и тогда... тогда бейте императорскую партию не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам. Помни, что кто будет не с нами, тот будет против; кто против, тот наш враг, а врагов следует уничтожать всеми способами".
  Автор "Молодой России" считал террор и диктатуру лучшим средством обеспечить окончательную победу революции. "Молодая Россия" писала:
  "Мы изучили историю Запада, и это изучение не прошло для нас даром: мы будем последовательнее не только жалких французских революционеров 1848 года, но и великих террористов 1792 года, мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито французскими якобинцами в 90-ых годах восемнадцатого столетия... Мы твердо убеждены, что революционная партия, которая станет во главе правительства, если только движение будет удачно, должна захватить диктатуру в свои руки и не останавливаться ни перед чем. Выборы в Национальное собрание должны происходить под влиянием правительства, которое тотчас же позаботится, чтобы в состав его не вошли сторонники современного порядка (если только таковые останутся живы)".
  Петр Заичневский - автор прокламации "Молодая Россия" был первым русским предшественником Ленина и большевики осуществили программу "Молодой России". Авторитетнейший большевистский историк М. И. Покровский в статье "Корни большевизма в русской истории" еще в 1922 г., когда жил Ленин, писал:
 {57} "В прокламации "Молодой России" С ее заключительным возгласом: "Да здравствует социальная и демократическая республика русская!"... на нас глядит тот же большевизм, в шестидесятых годах еще более "утопический", чем в 1905 году. А прошло шестьдесят лет, и то, что предвидели авторы "Молодой России" ...стало обычным жизненным явлением". ("25 лет РКП/большевиков)", издательство "Октябрь", Тверь, 1923 г. стр. 23-24).
 ***
 
  Петр Григорьевич Заичневский родился в 1842 г. в имении его родителей в Орловской губ. Он учился в Орловской гимназии, которую окончил с серебряной медалью в 1858 г., затем поступил на физико-математический факультет Московского университета. Еще в гимназии Заичневский начал интересоваться общественными вопросами. В университете он прочел некоторые сочинения Герцена и, встречая там слово "социализм", стал изучать произведения западно-европейских социалистов на французском языке - Прудона, Луи Блана, Пьера Леру, Огюста Бланки и других. Одновременно он усиленно изучал историю французских революций.
  В университете Заичневский встретился с студентом, который не менее, чем он, интересовался социализмом. Это был Перикл Эммануилович Аргиропуло, который был старше его на три года. Отец Аргиропуло, статский советник, был грек, турецкий подданный, который в 1850 г. перешел в русское подданство. Молодой Аргиропуло в 1857 г. в Харькове окончил гимназию с золотой медалью и поступил на юридический факультет Московского университета. Здесь он, как и Заичневский, познакомился с произведениями Герцена и западно-европейских социалистов и стал одним из первых пропагандистов социалистических идей среди московской учащейся молодежи. По свидетельству лиц, примыкавших к их кружку и хорошо знавших Заичневского и Аргиропуло, Заичневский в спорах был резок и прямолинеен. Аргиропуло, наоборот, {58} был мягок и деликатен. Если Аргиропуло страдал за всех угнетенных, то Заичневский ненавидел всех угнетателей. Одно только сближало этих совершенно противоположных людей, - это одинаковая преданность их идеалам социализма.
  22 июля 1861 г. Аргиропуло по высочайшему повелению был арестован в Москве. В этот же день Заичневский был арестован в Орле. Оба были немедленно отправлены в Петербург. Им обоим вменялось в вину распространение сочинений революционного содержания и продажа портретов Герцена, Огарева и других революционных деятелей. На допросах Аргиропуло и Заичневский отказались отвечать, от кого они получали для продажи эти портреты и сочинения революционного содержания, которые они распространяли.
  В течение всего времени, пока продолжалось расследование их дела, Заичневский и его друзья находились в заключении. Условия заключения были до того мягкими, что к ним был свободный доступ всем желавшим повидаться с ними. Бывший участник их кружка В. Н. Линд в своих воспоминаниях, напечатанных в 1911 г. в московском журнале "Русская мысль", пишет: "Как это ни странно представить себе теперь, но место их заключения сделалось настоящим студенческим клубом. Посещать их позволялось, можно сказать, всем и во всякое время". А другая участница кружка Заичневского А. Можайская в своих воспоминаниях, напечатанных в 1909 г. в петербургском сборнике "О минувшем" пишет, что "маленькая одиночная камера Заичневского всегда была полна народа. Посещала Заичневского не только молодежь. Не раз мы заставали в его маленькой камере разодетых дам со шлейфами, приезжавших в каретах с ливрейными лакеями послушать Петра Григорьевича, как они сами заявляли. Они привозили ему цветы, фрукты, вино, конфеты. Обычно время проходило в оживленных спорах".
  Летом 1862 г. дело Заичневского и других слушалось в Сенате. Известный писатель, князь В. Ф. Одоевский, {59} будучи тогда сенатором, принимал участие в суде над Заичневским и его товарищами. 5 июля 1862 г. Одоевский в первый раз присутствовал в Сенате на заседании по делу студентов, и он записал в свой "Дневник": "Что за полоумные мальчишки". На следующий день, однако, он занес в свой "Дневник" следующую запись:
  "В Сенате. - Замечательная личность Петра Заичневского, принадлежащего к так называемым исповедникам социализма, слово, которого значение весьма для них смутно, но за которое они, тем не менее, готовы итти в мученики и чего именно добивается Заичневский, стараясь не уменьшить, а преувеличить свои действия".
  Сенат нашел Заичневского виновным в произнесении речей, направленных к ниспровержению существующего образа правления и против верховной власти, а также в распространении запрещенных сочинений и приговорил Заичневского к "лишению всех прав состояния и сослать в каторжные работы на заводы на два годы и 8 месяцев, а по прекращении сих работ, поселить в Сибири навсегда".
  Аргиропуло Сенат нашел виновным в распространении запрещенных сочинений и в недонесении о произнесении Заичневским в Подольске речи возмутительного содержания, и он был приговорен к "лишению некоторых прав и преимуществ и к заключению его в смирительный дом" на два с половиной года. Двух других товарищей их Сенат присудил к заключению в смирительном доме на три месяца. Двое других, привлеченных по тому же делу, были оправданы.
  10 января 1863 г. Петра Заичневского на почтовых лошадях под конвоем двух жандармов отправили в Сибирь, и лишь 18 апреля он был доставлен в Красноярск, где он был сдан в Устъ-Кут на завод для отбытия каторжных работ.
  Прокламация "Молодая Россия" появилась в мае 1862 г. Кто были авторами этой прокламации, вызвавшей страшную тревогу в рядах правительства и {60} возмущение либералов и многих социалистов, Правительству так и не удалось узнать. Представителям власти и в голову не могло придти, что автором "Молодой России", изданной от имени таинственного Центрального Революционного Комитета, является студент Петр Заичневский, который уже год сидит под арестом. Через много лет сам Заичневский рассказал, что прокламация была написана им, проредактирована его товарищами по заключению и через часового была отправлена в Москву для напечатания.
 
 2
 
  Прокламация "Молодая Россия", призывавшая к революции, к беспощадному террору, к диктатуре и к уничтожению не только всех членов династии Романовых, но и всех вообще противников революционной партии, была резко осуждена не только всей либеральной печатью того времени, но и Герценом, и даже Бакуниным, и единомышленниками Чернышевского. Знаменитый петербургский радикальный журнал "Отечественные записки" в ноябрьском номере от 1862 года писал:
  "Никто не сомневается..., что неизвестный автор "Молодой России" принес нашему правительству столько пользы, сколько не могло принести ему в совокупности усердие всей полиции. Они (реакционеры) владеют теперь страшным пугалом... "Молодой Россией". У них теперь каждый прогрессист - поклонник теории "Молодой России".
  Герцен в своем лондонском "Колоколе" посвятил прокламации "Молодая Россия" две статьи: "Молодая и старая Россия" и "Журналисты и террористы". В статье "Молодая и старая Россия" Герцен 15 июля 1862 года писал в "Колоколе":
  "Мы прочли ее раз, два, три раза... со многим очень несогласны. "Молодая Россия" нам кажется двойной ошибкой. Во-первых, она вовсе не русская, это одна из вариаций на тему западного социализма, метафизика {61} французской революции...
  Вторая ошибка - ее неуместность. Ясно, что молодые люди, писавшее ее, больше жили в мире товарищей и книг, чем в мире фактов... в ней нет внутренней сдержанности, которую даст или свой опыт, или строй организованной партии".
  Во второй статье 15 августа 1862 года Герцен писал:
  "Молодая Россия" думает, что мы потеряли веру в насильственные перевороты. Не веру в них мы потеряли, а любовь к ним... Насильственные перевороты бывают неизбежны; может, будут и у нас, это отчаянное средство ultima ratio народов, как и царей, на них надо быть готовым, но выкликать их в начале рабочего дня, не сделав ни одного усилия, не истощив никаких средств, останавливаться на них с предпочтением, нам кажется молодо и незрело, как нерасчетливо и вредно пугать ими... Террор революции с своей грозной обстановкой и эшафотами нравится юношам так, как террор сказок с своими чародеями и чудовищами нравится детям... Мы давно разлюбили обе чаши, полные крови, штатскую и военную, и равно не хотим ни пить из черепа наших боевых врагов, ни видеть голову герцогини Ламоаль на пике. Какая бы кровь ни текла, где-нибудь текут слезы, и если иногда следует перешагнуть их, то без кровожадного глумления, а с печальным трепетным чувством страшного долга и трагической необходимости... Террор девяностых годов (18-гo столетия во Франции) имел в себе чистоту неведения, безусловную веру в правоту и успех, которых последующие терроры не могут иметь. Он развился, как тучи развиваются, и разразился, когда был слишком переполнен электричеством. И при всем этом террор нанес революции страшнейший удар".
  Приблизительно такого же мнения о прокламации "Молодая Россия" был и Михаил Бакунин. В своей брошюре "Народное дело. Романов, Пугачев или Пестель", вышедшей в свет в 1862 году, Бакунин писал:
  "Прокламация "Молодая Россия" доказывает, что в некоторых молодых людях существует еще страшное {62} самообольщение и совершенное непонимание нашего критического положения. Они кричат и решают, как будто за ними стоял целый народ. А народ-то еще по ту сторону пропасти, и не только вас слушать не хочет, но даже готов избить вас по первому мановению царя. Редакторов "Молодой России" я упрекаю в двух серьезных преступлениях. Во-первых, в безумном и в истинно-доктринерском пренебрежении к народу, а, во-вторых, в нецеремонном, бестактном и легкомысленном обращении с великим делом освобождения. Появление "Молодой России" причинило положительный вред общему делу, и виновниками вреда были люди, желавшие служить ему".
  Прокламация "Молодая Россия" глубоко возмутила и расстроила также и Достоевского. На фоне пожаров, как раз в те дни охвативших Петербург, слова прокламации "Молодая Россия" прозвучали тогда для Достоевского зловеще, и он решил поговорить с Чернышевским. Позже, в "Дневнике писателя", Достоевский так писал об этой встрече:
  "Я застал Николая Гавриловича совсем одного, даже прислуги не было дома, и он сам отворил мне дверь "Николай Гаврилович, что это такое?" - вынул я прокламацию. Он взял ее как совсем не знакомую ему вещь и прочел.
  "Неужели вы предполагаете, - сказал он, - что я солидарен с ними, и думаете, что я мог участвовать в составлении этой бумажки?"
  - Именно не предполагал, - ответил я, - и даже считаю не нужным вас в том уверять. Но, во всяком случае, их надо остановить во что бы то ни стало. Ваше слово для них веско, и уж, конечно, они боятся вашего мнения.
  - Я никого из них не знаю.
  - Уверен и в этом. Но вовсе и не нужно их знать и говорить с ними лично. Вам стоит только вслух где-нибудь заявить ваше порицание, и это дойдет до них.
 {63} - Может, и не произведет действия. Да и явления эти, как сторонние факты, неизбежны.
  - И, однако, всем и всему вредят. Тут позвонил другой гость, не помню кто. Я уехал". Об этой встрече вспоминал в 1888 году и Н. Г. Чернышевский. По его рассказу, Достоевский просил его повлиять на поджигателей, так как допускал, что пожары в Петербурге вызваны революционерами. Можно предположить, что в беседе Ф. М. Достоевского и Н. Г. Чернышевского речь шла и о пожарах и о прокламациях.
  Известный публицист Л. Ф. Пантелеев, член первого революционного общества "Земля и Воля", к которому примыкал Чернышевский, в своих воспоминаниях, опубликованных еще задолго до революции, рассказывает, что по выходе "Молодой России" московский кружок, ее выпустивший, отправил к Чернышевскому со специальным посланным несколько экземпляров этой прокламации для распространения. Чернышевский отказался принять доставленные экземпляры и вообще сухо встретил посланного и решил выпустить прокламацию "К нашим лучшим друзьям", в которой он имел в виду подвергнуть критике высказывания авторов "Молодой России", но его скорый арест помешал ему выполнить его намерение. Гольц-Миллер, один из членов Центрального Революционного Комитета, от имени которого выпущена была прокламация, рассказывал, что Чернышевский прислал к ним в Москву видного революционного деятеля той эпохи, одного из основателей общества "Земля и Воля", писателя Слепцова, уговорить Комитет сгладить как-нибудь крайне неблагоприятное впечатление, произведенное "Молодой Россией".
 
 3
 
  Интересна дальнейшая судьба Петра Заичневского. Его ближайший друг и единомышленник Аргиропуло умер вскоре после освобождения его из "смирительного дома". Сам Заичневский прожил долгую жизнь и до {64} конца дней своих продолжал называть себя "якобинцем-бланкистом". Большим событием в каторжной жизни Заичневского было свидание его с Чернышевским. В 1864 г. Заичневский вышел на поселение в один из самых северных и отдаленных пунктов Иркутской губ. - в Витим. Там он прожил до 1869 г., когда ему дано было разрешение вернуться в Европейскую Россию. Местом для жительства ему была назначена Пензенская губерния. В 1872 г. отец Заичневского возбудил ходатайство об отдаче ему сына на поруки с разрешением жить на родине, в Орле. 27 декабря 1872 г. по высочайшему повелению Заичневскому разрешено было, под личную ответственность его отца, переехать в отцовское имение в Орловской губ. с тем, чтобы и там он находился под полицейским надзором. Так как имение это находилось всего в 27 верстах от Орла, то Заичневский почти все время проводил в Орле. В годы своего пребывания в Орле Заичневский был центром, вокруг которого группировалась орловская революционно настроенная молодежь. К Заичневскому в Орел приезжали за советами и указаниями даже молодые люди и из других городов.
  По словам Веры Фигнер, Заичневский "в течение ряда лет был магнитом, который привлекал учащуюся молодежь". Другой современник Заичневского, известный народнический писатель Н. С. Русанов, впоследствии редактор заграничного "Вестника Русской Революции", а потом один из редакторов петербургского журнала "Русское Богатство", в своих воспоминаниях ("На родине", Москва, 1931г.) дает такую характеристику Заичневского 70 годов:
  "Заичневский представлял собою яркую, цветную фигуру. Когда я познакомился с ним, то это был высокий, плотный, но не толстый, прекрасно сложенный мужчина лет 35-40, могучую черную шевелюру которого и черную же окладистую бороду прорезали еще редкие, но все же заметные пряди седых волос. Под большим, широким лбом светились, и слегка иронией, очень выпуклые, страшно близорукие глаза, которые забавно {65} выглядывали немножко вкось из-под густых бровей, когда он читал что-нибудь, совсем близко приставив книгу или газету к лицу... Заичневский был прирожденным оратором. Он не только складно говорил, но прекрасно управлял своим звучным баритоном, выходившим легко и свободно из мощной груди. Когда он воодушевлялся - а с ним это случалось нередко - то его речь, может быть, немного напыщенная и не совсем по-русски торжественная, приводила в волнение молодых слушателей, и даже те из нас, которые враждебно относились к якобинизму, оставались некоторое время под его влиянием".
  Из орловской молодежи Заичневский образовал ряд кружков. Из его кружков вышло немало женщин, игравших потом видную роль в революционном движении. В рядах Исполнительного комитета партии "Народной Воли" были две бывшие ученицы Заичневского - Мария Оловейникова-Ошанина и Екатерина Дмитриевна Сергеева, жена Льва Тихомирова. Революционная деятельность Заичневского в Орле была обставлена очень конспиративно. Однако в августе 1877 г. он, по распоряжению министра внутренних дел, был выслан в г. Повенец, Олонецкой губернии. Жизнь в этом городке, с населением всего в 500 человек, была для Заичневского очень тяжела. Но и в этом захолустье он успел создать довольно большую библиотеку, которая сделалась центром не только ссыльных, но и местной интеллигентной молодежи. В конце 1880 г. Заичневскому разрешено было переехать в Кострому. Там он вскоре успел сгруппировать вокруг себя кружок революционно настроенной молодежи.
  К деятельности "Земли и Воли" и "Народной Воли" Заичневский относился отрицательно. Он по-прежнему продолжал считать, что задачей революционеров является организация заговора с целью захвата государственной власти и установления диктатуры.
  Во второй половине 80 годов Заичневскому разрешено было опять вернуться в Орел. Там он вновь ушел в революционную работу. Жандармы в своих донесениях {66} отмечали, что "Орел делается мало-помалу центром скопления значительного числа неблагонадежных лиц" и что Заичневский по прибытии в Орел "тотчас же приобрел ввиду своего революционного прошлого особое влияние на молодежь". Заичневский не только организовал довольно значительный революционный кружок, но он тайно от жандармов неоднократно ездил в Москву, Курск и Смоленск, чтобы наладить и там революционную работу. В марте 1889 г. Заичневский вновь был арестован. Около двух лет он просидел в тюрьме в ожидании приговора, после чего был отправлен в ссылку в Восточную Сибирь на 5 лет. Большую часть этого срока он прожил в Иркутске. Там он сотрудничал в газете "Восточное Обозрение". В конце 1895 г. истек срок ссылки, и он получил возможность вернуться в Европейскую Россию. Он поселился в Смоленске и там продолжал свою пропагандистскую деятельность. 2 февраля 1896 г. он умер. Его бывшая последовательница М. П. Голубева, на руках которой он умер, в своих воспоминаниях о нем пишет:
  "Заичневский жил и умер революционером, для него ничего, кроме революции, не существовало; даже в бреду, на смертном одре, он все спорил с Лавровым, кому-то все доказывал, что недалеко то время, когда человечество одной ногой шагнет в светлое царство социализма". Сама Голубева потом примкнула к большевикам.
 
 4
 
  Советский историк Б. П. Козьмин в своей работе о Заичневском и "Молодой России" пишет: "Политические воззрения Заичневского и его товарищей, принимавших участие в составлении, печатании и распространении "Молодой России", носили бланкистский характер. Огюст Бланки, как и Заичневский, представлял себе революцию, как захват государственной власти революционным меньшинством при поддержке народных масс. Но Бланки не довольствовался этим; он проповедовал необходимость после захвата власти революционерами установление {67} диктатуры революционной партии. Задача этой диктатуры сводится к тому, чтобы, опираясь на аппарат государственной власти, провести в жизнь свою программу социальных и политических преобразований. Точно так же смотрел на задачи революционной партии и Заичневский". Точно так же, прибавим мы от себя, смотрел на задачи революционной партии и Ленин.
  Б. Козьмин, в общем положительно относящийся к Заичневскому и его прокламации "Молодая Россия", все же вынужден признать, что Чернышевский не был сторонником заговорщицкой тактики, "принципы которой были развиты в прокламации Заичневского". Козьмин также признает, что "явные и тайные друзья "Молодой России", сколько бы их ни было, составляли все же меньшинство в рядах революционеров того времени. Большинство же было настроено отрицательно, а подчас даже враждебно к идеям и тактике этой прокламации".
  Так же враждебно относилось большинство русских революционеров и социалистов, как и огромное большинство всего народа после октябрьского переворота 1917 г., к идеям и тактике Ленина и его соратников, осуществивших программу "Молодой России".
 
 
 II. ПЕТР ТКАЧЕВ
 
  Петр Никитич Ткачев родился в 1844 г. в небогатой помещичьей семье. Он был еще в 60-х годах известным публицистом и критиком, и одним из самых ярых максималистов, которые когда либо существовали в России. За участие в петербургских студенческих беспорядках он в 1861г. сидел в Кронштадтской крепости.
  По выходе из крепости он, по рассказу его родной сестры Анны Аненской, известной писательницы детских рассказов, говорил, что он тогда для успеха революции проповедовал, что революция могла произойти скоро, предлагал срубить головы всем без исключения жителям {68} Российской Империи старше 25-ти лет. Позже он отказался от этой идеи (А. Аненская. Из прошлых лет, "Русское богатство", за 1913 г. Книга 1, стр. 63.). В 1862 г. он вновь был арестован за хранение революционной прокламации и был приговорен к заключению в крепость на три года. Еще до того, началась его литературная деятельность. По выходе из Петропавловской крепости в 1865 г. он стал одним из ближайших сотрудников радикального журнала "Русское слово", а после закрытия этого журнала правительством - созданного на смену "Русского слова" - журнала "Дело". В 1867-1868 г.г. он был связан с различными нелегальными революционными кружками. В 1868 г. он сблизился с Нечаевым и позже вместе с Нечаевым составил "Программу революционных действий". В марте 1869 г. Ткачев вновь был арестован и в июле 1871 г. за составление революционной прокламации был приговорен к тюремному заключению на один год и четыре месяца. По отбытии этого наказания, Ткачеву предстояла ссылка в Сибирь, но благодаря хлопотам его матери, она была заменена ему высылкой на родину. В 1873 г. он бежал заграницу. В конце 1875 г. он начал издавать революционный журнал "Набат", который с перерывами выходил до 1881 г. В своем журнале "Набат" Ткачев проповедовал захват власти меньшинством и диктатуру революционного меньшинства для перестройки общества на коммунистических началах.
  "Народ, - писал Ткачев, в своей статье "Народ и революция", - не может себя спасти, сам себе предоставленный, не может устроить свою судьбу сообразно своим реальным потребностям, не может провести и осуществить в жизни идею социальной революции".
  Только революционное меньшинство может, по мнению Ткачева, "положить основание новому разумному порядку общежития". Народ в революции явится только в качестве "разрушительной силы", действие которой направляется революционным меньшинством.
  "Отношение революционного меньшинства к народу {69} и участие последнего в революции, - писал Ткачев, - может быть определено следующим образом: революционное меньшинство, освободив народ из-под ига гнетущего его страха и ужаса перед властью предержащей, открывает ему возможность проявить свою разрушительно-революционную силу и, опираясь на эту силу, искусно направляя ее к уничтожению врагов революции, оно разрушает охраняющие их твердыни и лишает их всяких средств к сопротивлению и противодействию. Затем пользуясь своей силой и своим авторитетом, оно вводит новые прогрессивно коммунистические элементы в условия народной жизни".
  Только овладев государственным аппаратом, революционная партия сможет приступить к выполнению своих реформаторских планов, в результате которых будет создано коммунистическое общество.
  "Захват власти, - писал Ткачев, - это только прелюдия революции". Овладение государственным аппаратом является первым и необходимым условием, без достижения которого революционная партия не может приступить к выполнению своих задач по перестройке общества на коммунистических началах".
 
  "Революция, - пишет Ткачев, - осуществляется революционным государством, которое с одной стороны борется и уничтожает консервативные элементы общества, упраздняет все те учреждения, которые препятствуют установлению равенства и братства; с другой - вводит в жизнь учреждения, благоприятствующие их развитию. Таким образом, захватив власть, революционная партия ведет деятельность двоякого рода - "революционно-разрушительную" с одной стороны, и "революционно-устроительную" - с другой. "Насильственным переворотом не оканчивается дело революционеров. Захватив в свои руки власть, они должны суметь удержать ее и воспользоваться ею для осуществления своих идеалов". Ткачев также проповедовал создание строго {70} централизованной и дисциплинированной революционной организации для захвата власти.
  "Успех революции - писал он, - возможен только при создании организации, сплачивающей разрозненные революционные элементы в одно живое тело, действующее по одному общему плану, подчиняющееся одному руководству - организации, основанной на централизации власти и децентрализации функций". ("Набат". 1875 г. Глинский, том 1, стр. 506-510).
  Только такая организация способна, по мнению Ткачева, подготовить и осуществить государственный переворот.
  "Для захвата власти - говорит Ткачев, нужен заговор. Для заговора - организация и дисциплина: Если ближайшая, практически-достижимая задача революционеров сводится к насильственному нападению на существующую политическую власть с целью захвата этой власти в свои руки, то отсюда само собой следует, что к осуществлению именно этой-то задачи и должны быть направлены все усилия истинно-революционерной партии. Осуществить ее всего легче и удобнее посредством государственного заговора...
  Организация, как средство дезорганизации и уничтожения существующей правительственной власти, как ближайшая, насущнейшая цель - такова должна быть в настоящее время единственная программа деятельности всех революционеров".
  По свидетельству Льва Дейча, идеи Ткачева "приводили не только в крайнее негодование, но прямо в ужас тогдашних революционеров".
  С 1882 г. у Ткачева появились признаки психического заболевания. Болезнь (паралич мозга) быстро прогрессировала. Он умер в Париже в больнице для душевнобольных в начале 1886 г.
  Известный философ Н. А. Бердяев пишет о Ткачеве:
  - "Наибольший идеологический интерес, как теоретик революции, представлял Ткачев, которого нужно {71} признать предшественником Ленина... Он государственник, сторонник диктатуры власти, враг демократии и анархизма. Революция для него есть насилие меньшинства над большинством... Нельзя допустить превращения государства в конституционное и буржуазное... Ткачев, подобно большевикам, проповедует захват власти революционным меньшинством и использование государственного аппарата для своих целей. Он сторонник сильной организации.
  Ткачев один из первых говорил в России о Марксе. Он пишет в 1875 г. письмо к Энгельсу, в котором говорит, что пути русской революции особые, и что к России неприменимы принципы марксизма... Ткачев более предшественник большевизма, чем Маркс и Энгельс.
 
  Он интересен, как теоретик русской революции и предшественник большевизма. Мысли его острые. Но культурный уровень его очень не высок. Он... признал "Войну и Мир" бездарным и вредным произведением".
  Ленин о Ткачеве отзывался весьма одобрительно. В своей брошюре "Что делать?" Ленин писал: - "Подготовленная проповедью Ткачева и осуществленная посредством "устрашающего" и действительно "устрашавшего" террора попытка захватить власть - была величественна".
  А большевистский историк профессор Михаил Покровский в статье "Корни большевизма в русской истории" в 1923 г. писал:
  "В пророческом предвидении Ткачева на нас глядит большевизм... То, что предвидели авторы "Молодой России", каракозовцы и Ткачев, через 60 лет стало обычным жизненным явлением".
  Наконец, об отношении Ленина к Ткачеву у нас есть свидетельство Владимира Бонч-Бруевича, долголетнего друга и соратника Ленина, бывшего управляющего делами первого Совнаркома. В статье "Ленин о художественной литературе", напечатанной в московском журнале "Тридцать дней" за 1934 г., Бонч-Бруевич писал:
  "Чернышевский - особенно был близок Владимиру {72} Ильичу... Вслед за Чернышевским Владимир Ильич придавал очень большое значение Ткачеву, которого он предлагал всем и каждому читать, изучать".
 
 
 III. МИХАИЛ БАКУНИН И СЕРГЕЙ НЕЧАЕВ
 
  Если Ленин свою теорию о грядущей русской революции позаимствовал, главным образом, у Заичневского и Ткачева, то свой план организации строго централизованной партии и тактику партии он в значительной степени позаимствовал у Сергея Нечаева и отчасти у Бакунина.
  Михаил Александрович Бакунин - сын тверского помещика родился в 1814 г., воспитывался в артиллерийском училище, произведен был в артиллерийские прапорщики, но скоро вышел в отставку. В знаменитом московском кружке Станкевича, в который входили Белинский, Грановский, Константин Аксаков, Бакунин познакомился с немецкой философией и в 1841 году уехал в Берлин для завершения своего философского образования. В Германии он сошелся с немецкими радикалами. В 1843 году он уехал в Париж, затем в Швейцарию. В Париже он подружился с французскими и польскими революционерами и стал коммунистом (коммунистами тогда называли себя социалисты).
  В своей речи 29 ноября 1847 года на международном банкете в Париже в годовщину польского восстания 1831 года, Бакунин сказал:
  "Я знаю, в Европе вообще думают, что мы с нашим правительством составляем нераздельное целое, что мы чувствуем себя очень счастливыми, что система принудительная внутри и наступательная вне, прекрасно выражают наш национальный дух. Все это неправда.
  Нет, народ русский не чувствует себя счастливым!... Лишенные политических прав, мы не имеем даже той свободы натуральной, которой пользуются народы наименее цивилизованные... Никакое свободное движение {73} нам не дозволено.
  Нам почти запрещено жить, потому что всякая жизнь предполагает известную независимость, а мы только бездушные колеса в этой чудовищной машине притеснения и завоевания. Но предположите, что у машины есть душа, и, быть может, вы тогда составите себе понятие об огромности наших страданий".
  За речь на польском банкете в Париже, Бакунин был выслан из Франции, куда вернулся после революции 1848 года. Оттуда Бакунин отправился в Германию, участвовал на славянском съезде в Праге, затем руководил обороной Дрездена от прусских войск в мае 1849 года. Был там арестован и приговорен к смертной казни, но выдан был саксонским правительством Австрии, которая выдала его России. В Петербурге он был посажен в Петропавловскую крепость, где он просидел до 1857 года, а затем был сослан в Восточную Сибирь, откуда он через несколько лет бежал через Японию и Америку в Лондон, где его старые друзья Герцен и Огарев издавали "Колокол".
  Герцен в своих знаменитых мемуарах "Былое и думы" рассказывает, что как только Бакунин огляделся и учредился в Лондоне, то есть перезнакомился со всеми поляками и русскими, которые были налицо, он принялся за дело.
  "К страсти проповедования, агитации, пожалуй, демагогии, к беспрерывным усилиям учреждать, устраивать комплоты, переговоры, заводить сношения и придавать им огромное значение, - пишет Герцен, - у Бакунина прибавляется готовность первому итти на исполнение, готовность погибнуть, отвага принять все последствия".
  Далее Герцен дает следующую замечательную характеристику Бакунина: "Это натура героическая, оставленная историей не у дел. Он тратил свои силы иногда на вздор так, как лев тратит шаги в клетке, все думая, что выйдет из нее. Но он не ритор, боящийся исполнения своих слов или уклоняющийся от осуществления своих общих теорий".
 {74} Теорий Бакунина Герцен, как известно, не разделял, что, однако, не мешало ему писать о нем: "Бакунин имел много недостатков, но недостатки его были мелки, а сильные качества крупны... В пятьдесят лет он был решительно тот же кочующий студент с Маросейки, тот же бездомный богема, без заботы о завтрашнем дне, пренебрегая деньгами, бросая их, когда есть, занимая их без разбора направо и налево, когда их нет, с той простотой, с которой дети берут у родителей - без заботы об уплате, с той простотой, с которой он сам готов отдать всякому последние деньги, отделив от них, что следует на сигареты и чай. Его этот образ жизни не теснил; он родился быть великим бродягой, великим бездомником... В нем было что-то детское, беззлобное и простое, и это придавало ему необычайную прелесть и влекло к нему слабых и сильных, отталкивая одних чопорных мещан".
  По прибытии в Лондон Бакунин проповедовал революционный панславизмом выражал крайнюю ненависть к немцам, как к насадителям "казарменной культуры" в Европе.
  В своей речи на "Конгрессе Лиги Мира и Свободы" в 1867 Бакунин сказал:
  "Если мы в самом деле желаем мира между нациями, мы должны желать международной справедливости. Стало быть каждый из нас должен возвыситься над узким мелким патриотизмом, для которого своя страна - центр мира, который свое величие полагает в том, чтобы быть страшным соседям. Мы должны поставить человеческую всемирную справедливость выше всех национальных интересов.
  Мы должны раз навсегда покинуть ложный принцип национальности, изобретенный в последнее время деспотиями Франции, России и Пруссии, для вернейшего подавления верховного принципа - свободы. Национальность не принцип; это законный факт, как индивидуальность. Всякая национальность, большая или малая имеет несомненное право быть сама собой, жить по своей {75} собственной натуре. Это право есть лишь вывод из общего принципа свободы. Всякий, искренне желающий мира и международной справедливости, должен раз навсегда отказаться от всего, что называется славой, могуществом, величием отечества, от всех экономических и тщеславных интересов национализма. Пора желать абсолютного царства свободы внутренней и внешней".
  Закончил он свою речь следующими словами: "Всеобщий мир будет невозможен, пока существуют нынешние централизованные государства. Мы должны, стало быть, желать их разложения, чтобы на развалинах этих единств, организованных сверху вниз деспотизмом и завоеванием, могли развиться единства свободные, организованные снизу вверх, свободной федерацией общин в провинцию, провинций в нацию, наций в Соединенные Штаты Европы".
  Через год на "Конгрессе Лиги Мира и Свободы" в 1868 году Бакунин в своей речи сказал:
  "Я желаю, чтобы Финляндия была свободна и имела полную возможность организоваться, как желает и соединяться с кем захочет. Я говорю то же самое, совершенно искренне и относительно Балтийских провинций. Я прибавлю только маленькое замечание, которое мне кажется необходимым, потому что многие из немецких патриотов, республиканцев и социалистов имеют по-видимому две мерки, когда дело доходит до международной справедливости - одну для них самих, а другую для всех остальных наций, так что нередко то, что им кажется справедливым и законным, когда оно касается германской Империи, принимает в их же глазах вид отвратительного насилия, если совершается другой какой-нибудь державой".
  Бакунин не раз высказывался за свободу Польши и даже, не ограничиваясь платоническим сочувствием полякам, сам принял участие в польском восстании 1863 года. Бакунин писал:
  "Я требую только одного, чтобы всякому народу, {76} чтобы всякому племени, великому и малому, были вполне предоставлены возможность и право по воле, хочет он слиться с Россией или с Польшей, пусть сливается. Хочет быть самостоятельным членом польской или русской, или общеславянской федерации, пусть будет им. Наконец, хочет ли он вполне от всех отделиться и жить на основаниях совсем отдельного государства, Бог с ним, пусть отделяется... Где народам жить привольнее, .туда они и пойдут".
  Одно время Бакунин был другом Карла Маркса, но потом сделался его резким противником. Он стал анархистом. Вступил в Международное товарищество рабочих (Интернационал) одним из основателей которого был Карл Маркс. Бакунин начал организовывать всюду свои анархические кружки с целью захвата руководства в Интернационале. Борьба между Марксом и Бакуниным закончилась исключением Бакунина из Интернационала в 1872 года.
  Бакунин был первым революционером в Европе, который предостерегал против "диктатуры пролетариата", которую проповедовал Маркс и его последователи.
  Вот что Бакунин об этом писал:
  "Мнимое "народное государство" будет не что иное как деспотическое управление народных масс новой и немногочисленной аристократией действительных или мнимых ученых... опекунов и учителей, начальников коммунистической партии... Они сосредоточат бразды правления в сильной руке... создадут единый Государственный банк, сосредоточивающий в своих руках все торгово-промышленное, земледельческое и даже научное производство, а массы, народ, они разделят на две армии: промышленную и землепашескую, под непосредственной командой государственных инженеров, которые составят новое привилегированное сословие".
  Так, возражая Марксу, писал Бакунин о так называемой диктатуре пролетариата. На возражение марксистов, что это руководящее меньшинство будет состоять {77} не из капиталистов и богатых землевладельцев, а из рабочих, Бакунин отвечал:
  "Да, пожалуй, из бывших работников которые станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственной: будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом".
  И дальше Бакунин писал:
  "Марксисты утешают мыслью, что эта диктатура будет временной и короткой... Мы отвечаем: никакая диктатура не может иметь другой цели, кроме увековечения себя, и она способна породить, воспитать в народе, сносящем ее, только рабство: свобода может быть создана только свободой, то есть вольною организациею рабочих масс снизу вверх...".
  "Революция - писал Бакунин - перестает быть революцией, когда она действует деспотически и когда вместо того, чтобы вызвать в массах свободу, вызывает... реакцию".
  В сентябре 1870 года во время франко-прусской войны Бакунин писал: "Я уверен, что поражение и подчинение Франции и торжество Германии, порабощенной пруссаками, отбросит Европу в мрак и нищету, в рабство минувших веков. Я до того убежден в этом, что мне представляется, как священная обязанность для всякого, кто любит свободу, кто желает торжества человечности над зверством какой бы национальности он ни был - англичанин, испанец, поляк, русский и даже немец - обязанность принять участие в демократической борьбе французского народа против вторжения немецкого деспотизма".
  Бакунин вначале оказывал энергичное содействие знаменитому русскому фанатику-революционеру Сергею Нечаеву, не брезгавшему никакими средствами для достижения своей цели.
 
 ***
 
  Сергей Нечаев родился в 1847-ом году в селе Иванове, Владимирской губернии. Он был сыном крепостного {78} крестьянина, который потом стал мещанином-ремесленником. Сначала он учился в сельской школе, а потом сдал экзамен на звание учителя и, по приезде в Петербург, поступил вольнослушателем в университет. Ему был 21 год, когда он вступил в нелегальный революционный кружок. Одним из членов этого кружка был Петр Ткачев. В конце 60-х годов Нечаевым, Ткачевым и другими членами кружка была создана революционная организация под названием: "Комитет русской революционной партии". В "Программе революционных действий", выпущенной этим "Комитетом", говорилось, что целью организации является уничтожение существующего строя, как основанного на эксплуатации и угнетении. Экономический переворот невозможен без политического. Единственный выход - это политическая "революция и истребление гнезда существующей власти".
  Полиции очень скоро стало известно о деятельности Нечаева, и во избежание ареста, Нечаев бежал за границу, предварительно распространив слух, что он арестован и заключен в Петропавловскую крепость. А затем из за границы он написал товарищам, что ему при отправке из Петропавловской крепости в Сибирь удалось бежать. Этим он хотел, во-первых, поднять свой революционный престиж среди студентов, надеть на себя корону героя и мученика, а, во-вторых, вызвать этим возмущение против правительства. Нечаев собирался вскоре вернуться в Россию и стать там лидером революционного движения. Попав в эмиграцию, Нечаев стал искать поддержку у эмигрантов-революционеров, имена которых были широко известны в России и любимы молодежью.
  Особенно Нечаев надеялся на помощь Михаила Бакунина, и он не ошибся в своем расчете. Бакунин, которому тогда было уже 56 лет, принял 22-летнего Нечаева с распростертыми объятиями и сразу подружился с ним. С большим воодушевлением Бакунин выслушал живой рассказ Нечаева об его аресте и побеге. И еще больше Бакунин воодушевился, когда Нечаев поведал ему тайну, что он стоит во {79} главе большой революционной организации, которая послала его заграницу заручиться моральной поддержкой эмигрантов-революционеров, и в особенности его, Бакунина, которого они считают своим учителем.
  Вся эта умелая ложь произвела на Бакунина сильное впечатление, и он сразу оказал Нечаеву свою, "моральную поддержку", выдав ему мандат от "Русского отдела Всемирного революционного Альянса", за номером 2771. На мандате была печать "Альянса" и подпись Бакунина. Так Нечаев, глава несуществующей революционной организации в России, получил от Бакунина мандат быть представителем "Всемирного революционного Альянса" который также существовал только на бумаге. Бакунин помог Нечаеву достать средства для издания брошюры, помог ему в выработке "Программы революционных действий" и в составлении "Катехизиса революционера". Через несколько месяцев Нечаев, снабженный мандатом, выданным ему Бакуниным, и "Катехизисом революционера", вернулся в Россию. "Катехизис революционера" состоял из 26 параграфов.
  Первый параграф гласил:
  "Революционер - человек обреченный: у него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, или даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единой мыcлью, единой страстью - революцией".
  Параграф четвертый "Катехизиса революционера" гласил:
  "Революционер презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все то, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все то, что мешает ему".
  Параграф седьмой гласил:
  "Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение.
  Она исключает даже личную ненависть {80} и мщение. Страсть революционера, став в нем обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчетом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции".
  Параграф двадцать третий гласил:
  "Под революцией народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образцу - движение, которое, всегда останавливаясь с уважением перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низвержением одной политической формы для замещения ее другой и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России".
  По возвращении на родину Нечаев поселился в Москве и сразу же приступил к осуществлению своего плана: создания строго централизованной тайной революционной организации, построенной на принципе строжайшей дисциплины и возглавляемой всесильным Центральным Комитетом из нескольких лиц. Члены Центрального Комитета должны быть диктаторами организации и обладать абсолютной властью. А остальные члены организации слепо исполняют все постановления Центрального Комитета. Вожди должны крепко держать в своих руках всех членов организации и не останавливаться ни перед чем для достижения своей цели.
  В России Нечаев везде выдавал себя за агента всесильного Центрального Комитета. На самом деле всесильный Центральный Комитет - это был он сам, других лидеров в ЦК не было. Но ему удалось создать ряд революционных кружков, которые были всецело подчинены его диктатуре. И если кто-нибудь из членов кружка не хотел выполнять какое либо из его распоряжений, {81} Нечаев грозил ему, что выдаст его Третьему Отделению, то есть царской Охране, указав на него как на опасного революционера. Для Нечаева все средства были хороши.
  Он пользовался ложью, мистификацией и не останавливался даже перед убийством. Когда один член кружка, студент Иванов, не захотел слепо подчиниться Нечаеву, Нечаев организовал его убийство. Это повело к раскрытию организации. Сам Нечаев успел бежать за границу, но другие участники убийства Иванова были арестованы, судимы и приговорены к каторжным работам на разные сроки. (Как известно, революционная организация Нечаева и убийство Иванова послужили Достоевскому сюжетом для его романа "Бесы").
  На этот раз в кругах русской революционной эмиграции в Швейцарии отнеслись к Нечаеву с крайним недоверием, а когда стало известно об убийстве им Иванова, то его прямо обвинили в провокации. В конце концов, и Бакунин порвал с ним.
  Нечаев вскоре был арестован в Цюрихе и выдан швейцарским правительством русскому правительству с тем, чтобы его судили только как уголовного преступника (за убийство Иванова). В 1873 году Московский окружной суд приговорил Нечаева к 20 годам каторжных работ. Нечаев был посажен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где умер около 1882 года.
 
 
 IV. БАКУНИН, НЕЧАЕВ И ЛЕНИН
 
 l
 
  Известно, что Достоевский долго не переиздавался в Советской России. Его романы "Бесы", "Братья Карамазовы", как и все публицистические произведения, считались контрреволюционными и были изъяты из библиотек. После смерти Сталина Достоевского отчасти реабилитировали, и Госиздат приступил к изданию его художественных произведений. Считавшийся наиболее {81} контрреволюционным роман "Бесы" вышел без сокращений, но с обширными редакционными примечаниями. В примечаниях сказано:
  "Сюжет "Бесов" тесно связан с конкретным фактом - с происшедшим 21-го ноября 1869 года под Москвой убийством слушателя Петровской земледельческой академии Иванова, члена тайного общества "Народная расправа", С. Г. Нечаевым, при участии членов ее - П. Успенского, А. Кузнецова, И. Прыжова, Н. Николаева".
  Далее о Нечаеве говорится:
  "Нечаев - вольнослушатель Петербургского университета, один из активных деятелей студенческого движения в Петербурге. Весной 1869 года, бежав заграницу, он сблизился в Женеве с Михаилом Бакуниным и усвоил его анархистскую заговорщическую тактику. Вернувшись в Россию, Нечаев в сентябре 1869 года явился в Москву с планами создания подпольной противоправительственной организации, имея при себе подписанный Бакуниным мандат "Русского отдела всемирного революционного союза". Нечаеву удалось организовать ряд подпольных кружков ("пятерок"), которые и составили так называемую "Народную расправу".
  О знаменитом "Катехизисе революционера" в "Примечаниях" говорится, что его автором был Бакунин. "В своем "Катехизисе" - пишут авторы "Примечаний" - Бакунин требовал, чтобы революционер "задавил" в себе "единой холодной страстью революционного дела" даже чувство чести. Провозглашая необходимость террора, "Катехизис" рекомендовал временно даровать "некоторым представителям господствующей верхушки жизнь" - "чтобы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта". Других обладателей власти и богатства предлагалось "опутать", сбить с толку и, овладев по возможности их грязными тайнами, сделать их своими рабами. Те же приемы шантажа и провокации Бакунин навязывал своим последователям и в отношении либералов, "государственных честолюбцев", женщин из {83} господствующих классов. Революционерам предлагалось "соединиться с лихим разбойничьим миром". В одном из пунктов "Катехизиса" говорилось: "Наше дело - страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение"".
  Далее о Нечаеве и его деятельности в "Примечаниях" сказано следующее:
  "Нечаев действовал авантюристическими методами. Он прибегал к обману, рассказывая членам создаваемых кружков о якобы уже имеющейся в России широко разветвленной подпольной сети; практиковал угрозы и запугивания, прикрывая свои действия авторитетом таинственного (не существовавшего в действительности) центра противоправительственной организации...
  Нечаев исходил из того, что цель оправдывает средства, и поэтому можно не считаться с какими бы то ни было моральными нормами: можно и даже должно использовать уголовные элементы, применять метод провокации и т. д. Иванов отказал Нечаеву в повиновении и заявил о своем намерении выйти из подпольного общества, что и послужило причиной убийства Иванова. Действуя методами демагогии, обмана и запугивания, Нечаев заставил группу членов "Народной расправы" принять участие в убийстве Иванова, ссылаясь на то, что Иванов якобы может выдать тайную организацию властям".
  В "Примечаниях" также указано, что Маркс и Энгельс и Международное товарищество рабочих, то есть Первый Социалистический Интернационал, во главе которого стоял Маркс, в 1873 году, "сурово и беспощадно осудили "нечаевщину"". Авторы "Примечаний" пишут:
  "Эту накипь революционного движения Достоевский в своем романе стремится представить чем-то характерным для освободительной борьбы против царизма... Провокационные авантюристические приемы Нечаева представлены Достоевским с его антиреволюционными убеждениями, как что-то типическое для революционной среды... Применение методов, подобных нечаевским, противоречило самой природе освободительного движения.
 {84} Поэтому тактика Нечаева вызвала решительный отпор со стороны ряда участников революционного движения уже во время организации им "Народной расправы"".

<< Пред.           стр. 2 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу