<< Пред. стр. 2 (из 7) След. >>
Список литературы по разделу
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.
Онегинская строфа состоит из 14 стихов. Первое четверостишие дает обычно тему строфы, второе — развитие, третье — кульминацию и последнее двустишие — концовку. По своей цельности онегинская строфа представляет собой как бы "стихотворение в стихотворении".
В отличие от стихотворной строфы тесное смысловое и синтаксическое единство законченных предложений в прозаической речи логично называть прозаической строфой. В дальнейшем для краткости можно пользоваться и термином строфа, понимая под этим прозаическую строфу.
Важно иметь в виду, что строфа — это не сумма предложений, а синтаксическая единица, единица языка. Между составляющими строфу предложениями существуют грамматические отношения (ср. отношения между словами в предложении). Любой достаточно протяженный текст естественно членится на строфы. С другой стороны, если нам нужно написать какой-либо текст, мы не можем обойтись без прозаических строф, составляющих строительный материал речи.
Немецкий писатель Л. Франк в автобиографическом романе "Слева, где сердце" рассказывает о том, как малограмотная крестьянка, мать главного героя произведения, написала роман: "Они читали целый день. Во всем романе не было ни одной запятой. Но каждая страница распадалась на абзацы там, где они сами собой возникали в ходе повествования".
Членение текста на прозаические строфы — один из законов построения речи. И он проявляется в любом тексте.
Важная характеристика строфы — отношение автора (говорящего) к тому, что им высказывается. Возьмем, например, начало "Медного всадника" А. С. Пушкина.
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
И думал он ...
Этот отрывок, конечно, не просто механическое соединение предложений, перечисление случайных картин, деталей. Он един прежде всего по выраженному в нем авторскому отношению. Разные в принципе мысли-предложения (стоящий в раздумий он, несущаяся река, мшистые, топкие берега, одинокий челн) тесно объединяются не только благодаря цепным связям между предложениями, но и благодаря единому тону. Позиция автора на протяжении отрывка неизменна. Он описывает человека, глубоко погрузившегося в думы, и окружающую его обстановку. Описание исполнено величия, силы, таинственности. Пустынная, дикая, мрачная природа — и на этом фоне некто размышляющий. Контраст фона и личности резко выделяет, подчеркивает человека. Местоимение он у Пушкина дано курсивом, т.е. логически выделено, но содержательно не раскрыто.
Вот этот единый тон по отношению к изображаемому, единая авторская позиция и объединяют тесно предложения.
Предложения строфы имеют, как правило, единую авторскую позицию, и любое изменение ее сказывается на структуре строфы. В качестве средств выражения авторской позиции используются (для оформления переходов, начала, конца мысли и т.д.) личные местоимения (я, мы), личные глагольные формы, модальные слова, частицы и др.
Что такое прозаическая строфа и как ее можно назвать иначе?
Композиция строфы
Итак, прозаическая строфа — это единица, строящаяся по законам языка. Составляющие строфу предложения объединяются грамматическими отношениями (цепная, параллельная связь) и единой авторской позицией. Это внутренний, грамматический план строения строфы.
Однако, будучи одной из крупных структурных единиц, на которые членится речь, строфа имеет и внешний план строения — определенную композицию. Входящие в нее предложения играют неодинаковую роль. Наибольшей самостоятельностью, относительно большой свободой своего строения характеризуется первое предложение — зачин. Для зачина используются специальные синтаксические средства, оформляющие момент начала речи. Другие предложения строфы менее самостоятельны в структурном и смысловом отношении и часто зависят синтаксически от зачина. Зачин является организующим синтаксическим центром строфы.
Синтаксическая специфика зачина связана с его назначением в качестве первого предложения строфы. В любом виде речи существует необходимость выразить начало мысли, оформить его синтаксическими средствами. Можно, например, отметить существование устойчивых формул начала мысли в диалогической речи.
Вспомним стихотворение Н.А. Некрасова "Железная дорога":
Слушай, мой милый: труды роковые
Кончены — немец уж рельсы кладет.
Мертвые в землю зарыты; больные
Скрыты в землянках; рабочий народ
Тесной гурьбой у конторы собрался ...
Слушай, мой милый — это и обращение к собеседнику, привлечение его внимания, и оформление начала рассказа, сообщения.
Первое предложение не отталкивается от предыдущего, уже известного, данного, а начинает сообщение, содержит "новое". Если рассматривать предложения с точки зрения движения мысли, данного и нового, то зачины — это такие предложения, которые содержат лишь "новое". Это предложения, начинающие повествование, вводящие то, о чем будет идти речь.
В некоторых жанрах народного творчества, например в сказках, существуют устойчивые зачины — формулы типа жили-были: Жил-был мальчик; Жили-были старик со старухой.
Другой вид и состав имеют устойчивые зачины арабских сказок "Тысяча и одна ночь":
— Дошло до меня, о счастливый царь, — сказала Шахразада, — что был один рыбак, глубокий старец, и были у него жена и трое детей, и жил он в бедности. И был у него обычай забрасывать свою сеть каждый день четыре раза, ни больше, ни меньше; и вот однажды он вышел в полуденную жару <...> ("Сказка о рыбаке").
— Дошло до меня, о счастливый царь, — сказала Шахразада, — что был в Басре царь из царей, который любил бедняков и нищих, и был благосклонен к подданным, и одаривал из своих денег тех, кто верил в Мухаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует! ("Рассказ о двух везирях и Анис аль-Джали").
А вот другой вариант зачинов из тех же арабских сказок:
Рассказывают также, что был в давние времена и минувшие века и годы мудрец из мудрецов греческих, и было этому мудрецу имя Данияль ("Рассказ о Хасибе и царице змей").
Рассказывают, что однажды царевич Тадж-аль-Мулук поехал со своей свитой на охоту и ловлю ("Повесть о любящем и любимом").
Вводя новую мысль, зачин определяет во многом ее развитие, как бы дает тон последующему изложению. Обладая законченностью не только грамматической, но и смысловой, тематической, зачин нередко заключает в себе краткое содержание всей строфы.
В художественной речи зачин не только обозначает тему строфы, но и служит своего рода камертоном, определяющим стилистическое единство строфы. Не случайно поэтому первому предложению произведения писатели уделяют так много внимания.
"Строка сделана и сразу становится основной, определяющей все четверостишие", — писал В. Маяковский о работе над стихотворением "Сергею Есенину".
"Да, первая фраза имеет решающее значение. Она определяет, прежде всего, размер произведения, звучание всего произведения в целом. И вот еще что. Если этот изначальный звук не удается взять правильно, то неизбежно или запутаешься и отложишь начатое, или просто отбросишь начатое, как негодное", — читаем мы в произведении И.А. Бунина "Как я пишу".
"Я просмотрел все его первые фразы, — пишет В. Каверин о прозе А. П. Чехова. — Поразительно похожие по своей структуре, часто состоящие из главных предложений (без придаточных), а иногда из одного слова, они вводят читателя в действие сразу, с полной определенностью, без малейших колебаний".
Вот некоторые первые фразы А.П Чехова:
Музыкантов было восемь человек ("Корреспондент").
Земская больница. Утро ("Сельские эскулапы").
Ужасно плакать хочется! Зареви я, так, кажется, легче бы стало ("Пропащее дело").
Дело завязалось еще зимой ("Скверная история").
Маленький, еле видимый городишко. Называется городом, но на город столько же похож, сколько плохая деревня на город ("Ярмарка").
Таким образом, зачин играет большую роль в строфе. Обозначая начало мысли, он определяет дальнейший ход ее развития. Не менее значительна роль зачина как организующего центра строфы. Только первое предложение строфы можно считать построенным свободно. Структура же второго предложения и последующих в значительной степени определена и обусловлена отношением к первому.
Однако синтаксическая самостоятельность, независимость зачина относительна. Строфа — единое синтаксическое целое, и все ее элементы тесно взаимосвязаны.
Так, в строфе Наступила поздняя осень. Редко светит осеннее солнышко. Часто идет мелкий дождь зачин в значительной степени определяет структуру строфы. Но и строение самого зачина обусловлено структурой всей строфы. В нем невозможно, например, изменить порядок слов, не нарушив целостность структуры.
Синтаксическое строение зачинов разнообразно. Но тем не менее существуют определенные устойчивые повторяющиеся формы, синтаксические способы выражения начала мысли, перехода от одной мысли к другой и т. д. Разумеется, эти зачины далеки от устойчивых фольклорных зачинов типа жили-были, но наблюдения показывают, что многие зачины однотипны по своей синтаксической форме и, имея разное лексическое наполнение, встречаются у разных авторов. Сравним в этом отношении несколько зачинов:
Гости съезжались на дачу (А.С. Пушкин).
Все смешалось в доме Облонских (Л.Н. Толстой).
Мы были в Германии (Я. Гумилев).
При полной несхожести лексической по синтаксической своей форме данные зачины однотипны. Все они имеют одинаковый (прямой) порядок слов: подлежащее, сказуемое, обстоятельство. Сказуемое — простое, выраженное обычно глаголом прошедшего времени совершенного или несовершенного вида. Здесь нет специальных "вводящих" средств, подчеркивающих, выражающих начало действия, описания; действие как бы описывается с середины. В таких зачинах подчеркивается само действие, событие, процесс.
Для смыслового членения этих зачинов характерна равномерная распределенность логического ударения между всеми членами предложения: каждое слово произносится четко, раздельно. В зачинах этого типа сказуемое выражено, как правило, глаголом конкретного физического действия; предложения невелики, они называют субъект действия, его направленность и объект. Зачины эти употребляются обычно в первых, начальных строфах произведений. Именно отсутствие специальных вводящих средств, по-видимому, восхитило Л. Толстого в пушкинском зачине "Гости съезжались на дачу": "Вот как надо начинать... Пушкин— наш учитель. Это сразу вводит читателя в интерес самого действия. Другой бы стал описывать гостей, комнаты, а Пушкин прямо приступает к делу".
Лапидарно называя действие, событие, такие быстрые энергичные зачины являются как бы синтаксически открытыми — требуют развития, распространения. Такие зачины можно назвать динамическими.
Зачин оформляет начало мысли, микротему строфы. Затем следует средняя часть — развитие мысли, темы.
Средняя часть может быть более или менее протяженной (одно, два или больше предложений), что зависит от характера мысли, вида речи, индивидуального стиля и других факторов. Но особыми синтаксическими средствами эта часть не оформляется. Предложения присоединяются к зачину посредством цепной или параллельной связи.
А вот нижняя граница строфы, ее завершение — концовка— выделяется, как правило, особо, специально. Читатель должен почувствовать, что развитие мысли строфы завершается.
Древние римляне, например, обычно заключали свои речи, свои выступления коротким и энергичным словом Dixi! (Я сказал!). Это означало: все необходимое сказано, больше говорить не о чем. В дальнейшем это слово перешло из латыни во многие языки. Его можно встретить у Пушкина, Тургенева, Чернышевского и других писателей. Часто этим словом заканчивали письма, например: "Итак, Dixi!"
Концовки постоянного лексического состава нередко используются в устном народном творчестве, например в арабских сказках из "Тысячи и одной ночи":
И в это время пришел к ним султан, и они рассказали ему обо всем, что случилось из-за брата магрибинца, и показали его труп, и тогда султан велел его сжечь так же, как его брата, и его сожгли и развеяли прах но воздуху. И Ала ад-Дин со своей женой госпожой Будур проводили время в веселье и радости, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучтельница собраний — смерть ("Рассказ про Ала ад-Дина и волшебный светильник").
И оставался Хасан царем в Багдаде долгое время, и получил он от дочери царя троих детей мужеского пола, которые унаследовали власть после него И жили они прекраснейшей и приятнейшей жизнью, пока не пришла к ним смерть — Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний. Да будет же слава тому, кому принадлежит вечность и в чьей руке отмена и утверждение! ("Рассказ о купце Али-Египтянине").
В других жанрах — и это гораздо чаще — концовка оформляется преимущественно с помощью синтаксических средств. Так, широко распространено использование союза и в последнем предложении строфы.
Они прошли ряд великолепных комнат, наполненных учтивыми официантами. Несколько генералов и тайных советников играли в вист, молодые люди сидели, развалясь на штофных диванах, ели мороженое и курили трубки. В гостиной за длинным столом, около которого теснилось человек двадцать игроков, сидел хозяин и метал банк. Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности, голова была покрыта серебряной сединою; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживленные всегдашнею улыбкою Нарумов представил ему Германна. Чекалинский дружески пожал ему руку, просил не церемониться и продолжал метать (А. С. Пушкин).
Последнее предложение строфы состоит из трех однородных сказуемых с союзом и перед последним из них. В составе предложения союз и перед последним из однородных членов замыкает их ряд, означает исчерпанность перечисления. В концовке прозаической строфы функция союза и в аналогичных синтаксических условиях усложняется: он сигнализирует о завершенности не только перечисления, но и всей строфы, значение замкнутости, исчерпанности как бы наслаивается на основные смысловые оттенки союза, становясь среди них преобладающим.
Для синтаксического оформления концовки строфы союз и используется и в другом своем качестве — в присоединительном значении в начале последнего предложения:
Не ясно ли, что мы иногда неправильно употребляем слово "язык" и что в действительности нет у нас множества особых языков, а есть в различных формах и стилях один и единственный русский язык. Он служит и художественной литературе, и газетам, и технике, и науке, и суду. И во всех видах и разновидностях языка одно требование непреложно: он должен быть правильным, грамотным, живым (Д. Заславский).
Способы синтаксического оформления концовки многообразны. Кроме союза и используются союзы а, но, да. Средствами завершения строфы могут служить восклицательные или вопросительные предложения, вводные слова, прямая речь и т. д. Общим для всех этих средств является изменение синтаксического облика концовки по сравнению с предшествующим текстом (изменение порядка слов, структуры предложения, характера синтаксической связи концовки с предшествующим предложением, изменение характера повествования и т. д.).
Таким образом, строфа имеет, как правило, следующую композицию: зачин, содержащий начало мысли, формулирующий ее тему, среднюю часть — развитие мысли, темы и концовку — своеобразную синтаксическую (композиционную) точку, подводящую итог микротеме строфы и подчеркивающую это не только в смысловом, но и в синтаксическом отношении.
Следует также отметить, что описанная композиция строфы — характерная, типовая, но необязательная. В зависимости от структуры целого произведения или его фрагментов возможны строфы без зачинов, без концовки и строфы-предложения. Композиционно-тематическое многообразие строф определяется задачами, содержанием текста. Однако все это многообразие основывается на типовом, "идеальном" виде строфы, состоящей из трех отмеченных нами частей.
Из каких частей чаще всего состоит строфа?
Фрагмент
Итак, предложения объединяются в прозаические строфы. Следующий после предложения уровень синтаксической структуры текста — уровень прозаической строфы. Именно строфа выступает в качестве основной единицы текста. И это вполне естественно. Каждый шаг вперед от слова к тексту ведет к укрупнению основной единицы анализа.
Чтобы построить предложение, необходимо соединить определенные слова — члены предложения. Чтобы построить строфу, соединяют предложения. Чтобы составить более сложное сообщение, мы должны мыслить более крупными "блоками" — строфами, наметить план, движение, развитие темы, переходов, связи.
Прозаические строфы, как и предложения, не существуют в речи изолированно, но так или иначе сопоставляются, противопоставляются, вступают в другие смысловые отношения, нередко очень сложные, выражая движение, развитие мысли-темы. Обычно одна тема (или ее аспект) развивается в двух или нескольких прозаических строфах. Эти строфы образуют семантико-синтаксическую единицу — фрагмент. Во фрагменте, как правило, наибольшую смысловую, информационную и композиционную нагрузку несет строфа, открывающая произведение или начинающая новую тему, выражающая узловой момент ее развития.
Рассмотрим начальный фрагмент рассказа А.П. Чехова "Белолобый":
Голодная волчиха встала, чтобы идти на охоту. Ее волчата, все трое, крепко спали, сбившись в кучу, и грели друг друга. Она облизала их и пошла.
Был уже весенний месяц март, но по ночам деревья трещали от холода, как в декабре, и едва высунешь язык, как его начинало сильно щипать. Волчиха была слабого здоровья, мнительная; она вздрагивала от малейшего шума и все думала о том, как бы дома без нее кто не обидел волчат. Запах человеческих и лошадиных следов, пни, сложенные дрова и темная унавоженная дорога пугали ее; ей казалось, будто за деревьями в потемках стоят люди и где-то за лесом воют собаки. Она была уже немолода и чутье у нее ослабло, так, что, случалось, лисий след она принимала за собачий и иногда даже, обманутая чутьем, сбивалась с дороги, чего с нею никогда не бывало в молодости. По слабости здоровья она уже не охотилась на телят и крупных баранов, как прежде, и уже далеко обходила лошадей с жеребятами, а питалась одною падалью; свежее мясо ей приходилось кушать очень редко, только весной, когда она, набредя на зайчиху, отнимала у нее детей или забиралась к мужикам в хлев, где были ягнята.
Зачин фрагмента (одновременно и всего рассказа) содержит в сжатом виде "программу" сюжета, его главную тему, которая далее будет развиваться. В смысловом, логическом отношении предложение (зачин) состоит из субъекта — голодная волчиха и предиката — встала, чтобы идти на охоту. Об этом и пойдет речь далее — о голодной старой волчихе и о том, что произошло с ней на охоте. Именно так и раскрывается содержание рассказа.
Начальный фрагмент представляет собой развитие линии субъекта (волчиха), последующие — развитие линии предиката (охота).
Цитированный фрагмент состоит из трех прозаических строф, связанных тесно между собой, но различающихся функционально.
Первая строфа — главная. Она имеет повествовательный характер, независима в смысловом отношении, так как служит началом фрагмента и рассказа и заключает в себе важную в сюжетном и повествовательном отношении информацию.
Вторая и третья строфы имеют описательный характер и зависят в смысловом и синтаксическом отношении от первой. Они содержат информацию важную, но все же не главную, имеющую пояснительный, комментирующий характер: когда происходило действие, возраст волчицы, здоровье и т. д. На второстепенный, вспомогательный характер этих строф указывает то, что они не участвуют непосредственно в развитии сюжета и ради эксперимента могли бы быть устранены. При этом синтаксическая и смысловая связь между первой строфой и четвертой, открывающей следующий фрагмент, сохранится.
В верстах четырех от ее логовища, у почтовой дороги, стояло зимовье.
Таким образом, каждая из строф представляет собой относительно законченное единство, обладающее одновременно качествами смысловой самостоятельности, независимости и в то же время смысловой зависимости, несамостоятельности.
Каждая строфа имеет четкую композиционно-синтаксическую форму: ясно выраженный зачин, среднюю часть и концовку, оформляемую, в частности, союзом и между однородными членами, приобретающим заключительно-результативное значение. В концовке третьей строфы эту функцию выполняет союз или. Самостоятельность строф подчеркнута графически — синтаксическое членение текста совпадает с его абзацным членением.
Строфы во фрагменте соединяются синтаксической связью. Вторая и третья строфы присоединяются к начальной параллельно. Намеченная в ней характеристика (голодная волчиха...) раскрывается в двух последних строфах:
2) Был уже весенний месяц март... Волчиха была слабого здоровья, мнительная...
3) Она была уже немолода... Схематически структуру фрагмента (цифрами обозначены строфы) можно представить так:
Во фрагментах возможны и другие типовые модели, например последовательного, цепного соединения, когда каждая последующая строфа раскрывает содержание предыдущей и присоединяется цепной связью.
Именно так связаны, например, строфы одного из фрагментов в романе Ф. Искандера "Сандро из Чегема" (глава 6, "Чегемские сплетни").
В жаркий июльский полдень дядя Сандро лежал у себя во дворе под яблоней и отдыхал, как положено отдыхать в такое время дня, даже если ты до этого ничего не делал. Тем более сегодня дядя Сандро все утро мотыжил кукурузу, правда, не убивался, но все-таки сейчас он вкушал вдвойне приятный отдых.
Лежа на бычьей шкуре, положив голову на муртаку (особый валик, который в наших краях на ночь кладется под подушку, а днем если захочется вздремнуть, употребляется вместо подушки), так вот, положив голову на муртаку, он глядел на крону яблони, где в зеленой листве проглядывали еще зеленые яблоки и с небрежной щедростью провисали то там, то здесь водопады незрелого, но уже подсвеченного солнцем винограда.
Было очень жарко, и порывы ветра, иногда долетавшего до подножия яблони, были, по разумению дяди Сандро, редки и сладки, как ласка капризной женщины. Разумение это было более чем неуместно, учитывая, что в двух шагах от него на овечьей шкуре сидела его двухлетняя дочь Тали, а жена возилась в огороде, откуда время от времени доносился ее голос.
Конечно, дядя Сандро мог переместиться под более мощную тень грецкого ореха, стоявшего с более подветренной стороны, куда струи далекого бриза долетали чаще, но зато там больше мух и попахивало навозом по причине близости козьего загона.
Вот и лежал дядя Сандро под яблоней, пользуясь более редкими, но зато чистыми дуновениями прохлады, поглядывая то на яблочную крону, то на собственную дочь, то прислушиваясь к редкому шелесту ветерка в яблоне, то к голосу жены с огорода, который, в отличие от скупых порывов ветерка, беспрерывно жужжал в воздухе. Жена его громко укоряла курицу, а курица, судя по ее кудахтанью, в свою очередь, укоряла свою хозяйку. Дело в том, что тетя Катя после долгих, тонких, по ее представлению, маневров выследила свою курицу, которая, оказывается, неслась за огородом, сделав себе гнездовье в кустах бузины, вместо того, чтобы (по-человечески, как говорила тетя Катя) нестись в отведенных для этого дела корзинах, куда несутся все порядочные курицы.
Цитированный фрагмент состоит из четырех строф, начинающихся с абзаца. Пятая строфа (Вот и лежал дядя Сандро...) открывает следующий фрагмент. Первая строфа заключает в себе основное содержание фрагмента (это как бы общий план картины), а остальные строфы конкретизируют, детализируют этот общий план, что выражается в цепных связях между строфами. Так, зачин первой строфы: В жаркий июльский полдень дядя Сандро лежал у себя во дворе... Вторая строфа подробно описывает, как он лежал (лежа на бычьей шкуре...), третья развивает мысль о жарком июльском полдне (Было очень жарко...), а четвертая объясняет, почему дядя Сандро, несмотря на жару, не переместился в тень.
Следующий фрагмент открывается зачином, также посвященным лежанию дяди Сандро, но это уже итоговое, завершающее предложение, прямо перекликающееся с зачином предшествующего фрагмента (Вот и лежал дядя Сандро под яблоней...) и осуществляющее переход к новому содержанию — эпизоду с курицей.
В чрезмерной детализации, максимальной конкретизации изображения сказывается ироническая манера автора. Предельно серьезно, развернуто, как дотошный, скрупулезный исследователь, рассказывает Ф. Искандер о том, как лежал герой, вкушал вдвойне приятный отдых.
По аналогичной схеме цепной связи соединяются строфы в начальном фрагменте из рассказа И.А. Бунина "Архивное дело".
Этот потешный старичок, по фамилии Фисун, состоял в нашей губернской земской управе архивариусом. Нас, его молодых сослуживцев, все потешало в нем: и то, что он архивариус и не только не находит смешным это старомодное слово, а, напротив, понимает его очень высоко, и то, что зовут его Фисуном, и даже то, что ему за восемьдесят лет.
Он был очень мал ростом, круто гнул свою сухую спинку, носил престранный костюм: длинный базарный пиджак из чего-то серого и громадные солдатские сапоги, в прямые и широкие голенища которых выше колен уходили его топкие, на ходу качавшиеся ножки. Он очень плохо слышал — "сего Хвисуна хоть под колокол подводи!" - говорили управские сторожа, с хохлацкой насмешливостью поглядывая на его большие и всегда холодные восковые уши; он тряс от старости головой, голос имел могильный, рот впалый, и ничего, кроме великой усталости и тупой тоски, не выражали его выцветшие глаза. Прибавьте к этому еще и облезлую смушковую шапку, которую Фисун натягивал на голову ниже ушей, боясь, что в них надует и уж совсем лишит его слуха, прибавьте толстые морщины на сапогах, — фигура-то получится и впрямь потешная. Но мало того, — такой потешной наружности и характер соответствовал потешный.
Секретарь, бывший семинарист, недаром называл Фисуна Хароном. Фисун, как я уже сказал, был убежденнейший архивариус. Служить он начал лет с четырнадцати и служил исключительно по архивам. Со стороны ужаснуться можно было: чуть не семьдесят лет просидел человек в этих сводчатых подземельях, чуть не семьдесят лет прошмыгал в их полутемных ходах и все подшивал да подсургучивал, гробовыми печатями припечатывал ту жизнь, что шла где-то наверху, при свете дня и солнца, а в должный срок нисходила долу, в эту смертную архивную сень, грудами пыльного и уже ни единой живой душе не нужного хлама, загромождая полки! Но сам-то Фисун не находил в своей судьбе ровно ничего ужасного. Напротив: он полагал, что ни единое человеческое дело немыслимо без архива.
Фрагмент состоит из трех строф, связанных цепной связью. Авторская мысль развивается последовательно. Сначала общая характеристика персонажа — своеобразная завязка (первая строфа), затем внешняя характеристика (вторая строфа) и краткий рассказ о жизни героя (третья строфа).
Схема фрагмента при цепном соединении строф имеет такой вид:
Обычно строфы, находящиеся в начале фрагментов, намечают тему, выражают узловые моменты ее развития. Это наиболее независимые в смысловом и композиционно-синтаксическом отношении строфы, что отражается в структуре и форме их зачинов. Такие строфы можно назвать ключевыми. Это своеобразные зачины фрагментов.
Строфы, заключенные внутри фрагмента, внутренние, играют иную роль в композиции целого. Они призваны развивать, пояснять, иллюстрировать тему, намеченную в ключевой строфе. Поэтому они менее самостоятельны, более тесно связаны между собой и не оказывают существенного влияния на развитие главной, сквозной мысли — темы.
Связь между внутренними строфами чаще передается с помощью зачинов смежных строф или концовки предшествующей и зачина последующей строф, соединенных цепной, или параллельной, или присоединительной связью.
Рассмотрим пример:
Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы с тетрадями под мышкой брели в класс. / Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; были все почти в изодранных или запачканных платьях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью, как-то, бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлял своему патрону порядочные пали в обе руки, а иногда и вишневые розги. / Риторы шли солиднее, платья у них были часто совершенно целые, но зато на лице всегда почти бывало какое-нибудь украшение в виде риторического тропа: или один глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый пузырь, или какая-нибудь другая примета; эти говорили и божились между собою тенором. / Философы целою октавою брали ниже, в карманах их, кроме крепких табачных корешков, ничего не было. Запасов они не делали никаких и все, что попадалось, съедали тогда же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что проходивший мимо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончая собака, воздух. Рынок в это время обыкновенно только что начинал шевелиться, и торговки с бубликами, арбузными семечками и маковниками дергали на подхват за полы тех, у которых полы были из тонкого сукна или какой-нибудь бумажной материи. "Паничи! Паничи! сюды! сюды! -говорили они со всех сторон. - Ось бублики, маковники, вертычки, буханци хороши! ей-богу, хороши! на меду! сама пекла!" Другая, подняв что-то длинное, скрученное из теста, кричала: "Ось сосулька! паничи, купите сосульку!" — "Не покупайте у этой ничего: смотрите, какая она скверная, и нос нехороший, и руки нечистые..." Но философов и богословов они боялись задевать, потому что философы и богословы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью. // По приходе в семинарию вся толпа размещалась по классам, находившимся в низеньких, довольно, однако же, просторных комнатах с небольшими окнами, с широкими дверьми и запачканными скамьями.
Перед нами начало повести Н.В. Гоголя "Вий". Выписанный фрагмент (конец его отмечен двумя наклонными чертами) являет собой образец синтаксической организации большого текста (фрагмента) с помощью параллельной связи между строфами (строфы разделены наклонной линейкой).
Открывается фрагмент обобщающим зачином повествовательного типа, состоящим из двух предложений, первое из которых (как только ударял в Киеве... колокол...) является зачином не только данного фрагмента, но и всей повести. Второе предложение имеет непосредственное смысловое и синтаксически организующее отношение к цитированному фрагменту. Во втором предложении мысль сужается, детализируется, совершается переход с помощью цепной синонимической связи подлежащее — подлежащее (школьники и бурсаки-грамматики, риторы, философы и богословы) к содержанию анализируемого фрагмента. Второе предложение заключает в себе общую мысль (брели в класс), которая раскрывается в следующих далее строфах. Перечисляемые в этом предложении однородные подлежащие (грамматики, риторы...) дают начало четырем параллельным строфам, в каждой из которых содержится характеристика этого подлежащего (субъекта данной строфы). Тесное единство не только строф, но и всех предложений создается параллелизмом зачинов, единым оформлением сказуемых (глаголы прошедшего времени несовершенного вида).
Завершается фрагмент концовкой (Но философов и богословов ...), оформляемой с помощью союза но и цепной связи с зачином последней строфы (Философы целою октавою брали ниже...).
Такое кольцевое обрамление последней строфы еще больше подчеркивает завершенность строфы и всего фрагмента, так как зачин имеет отношение ко второму предложению зачина. В нем слова философы и богословы — последние в ряду однородных подлежащих.
Зачин второго фрагмента (По приходе в семинарию вся толпа размещалась по классам) соединен цепной связью с первым предложением цитированного фрагмента (. .со всего города спешили толпами школьники и бурсаки...).
Приведем еще один пример организации целого текста (фрагмента) посредством параллельной анафорической связи:
Среди загадок природы происхождение Земли, образование земной коры, воды, атмосферы — одна из самых мучительных.
Земля была огненным шаром, который постепенно остывал, — утверждали до конца тридцатых годов нашего века многие ученые. Но эта теория рухнула под напором новейших данных науки.
Земля была первоначально в холодном состоянии — утверждает современная наука. В поле притяжения Солнца попало облако из газа и твердых частиц — много таких газопылевых облаков в Галактике. Вступили в действие законы притяжения и движения — облако распалось на части, из которых образовались планеты Марс, Венера, Земля.
Земля вначале была холодной, как этот кусок метеорита, что лежит сейчас на моей ладони. Не так давно он залетел к нам на Землю по дальней трассе из Вселенной, совершив посадку в Саратовской области (в тех местах, где приземлился первый космический корабль), и оттуда попал в лабораторию. По месту приземления метеорит называется Саратовским. Рядом с ним мерцает космическими огоньками другой летун — метеорит, найденный на Урале. Московского метеорита здесь нет, но и он может влететь к нам в окно без приглашения, как это случилось однажды в Риге... (Л. Колодный).
Цитированный фрагмент состоит из обобщающей строфы (строфы-тезиса, строфы-предложения) и трех иллюстративных, конкретизирующих строф, тесно объединенных благодаря параллельным анафорическим зачинам. Здесь параллелизму смысловому точно соответствует параллелизм композиционно-синтаксический. При параллельности зачинов внутренние связи между предложениями строф — цепные.
Таким образом, параллелизм зачинов, усиленный анафорой, — основное средство синтаксической связи между строфами данного фрагмента. В стилистическом плане этот способ организации текста характерен в основном для возвышенной, эмоционально-приподнятой речи. Однако иногда он может использоваться и в речи нейтральной и даже шутливой.
Для соединения прозаических строф внутри фрагмента нередко используются вводные слова, которым часто предшествуют союзы и, но, а и др. Эти средства выражают значение начала, перехода от одной мысли к другой.
Обычно зачины с вводными словами, которым предшествуют союзы, открывают (вводят) внутренние строфы, тесно связанные между собой единством последовательно развивающейся темы. Происходит повтор слов и оборотов предыдущей строфы (чаще ее концовки) в зачине последующей строфы. Пишущий как бы отталкивается от повторяемого слова, развивая мысль в ином аспекте, например:
Я думал о стихах, волнуясь и переживая минуты восторга и тревоги па просмотре монгольского балета. В зале сидело всего несколько человек, среди которых присутствовала Ольга Васильевна Лепешинская. Монгольские танцоры держали творческий отчет перед своим учителем. Что-то скажет прославленная Лепешинская. А она, позабыв о педагогической строгости, тихо шептала. "Молодцы, девочки, молодцы, мальчики! Хорошо, хорошо!"
И вправду, как хороши были па сцене юная поэтическая балерина Тала во "Франческе" и мужественный, стройный, выразительный солист Батор в "Шехерезаде" (Ч. Айтматов).
С помощью повтора последнего предложения концовки, которому предшествует вводное слово и союз и в присоединительном значении, совершается резкий переход от описания к оценочной авторской речи, комментариям, раздумьям. Вводное слово, оформляя зачин строфы, дает толчок для осмысления повторяемого предложения в новом аспекте.
Довольно широко используются как средство связи между строфами зачины, выраженные вопросительными или восклицательными предложениями и имеющие диалогический характер. Благодаря неожиданной смене синтаксической формы (после ряда утвердительных предложений — вопросительное или восклицательное предложение) такие зачины резко меняют аспект повествования, переводят его в иной план. Как правило, это зачины, открывающие строфы, которые имеют комментирующий характер.
Эта записка хранится у меня. Никогда Полина не объясняла мне своих сношений с Mme de Staёl, несмотря на все мое любопытство. Она была без памяти от славной женщины, столь же добродушной, как и гениальной.
До чего доводит охота к злословию! Недавно рассказывала я все это в одном очень порядочном обществе. "Может быть, — заметили мне, — Mme de Staёl была не что иное, как шпион Наполеонов, а княжна доставляла ей нужные сведения" (А.С. Пушкин).
Восклицательное предложение в начале второй строфы позволяет изменить аспект и ход изложения, синтаксически оформить зачин и перейти к новой мысли.
Вопросительные предложения в качестве средства связи между строфами также широко распространены в разных стилях. Весьма характерны они, например, для публицистики. Вопросительное предложение в начале строфы сосредоточивает внимание читателя на главном. В строфах, открывающихся вопросительным предложением, получает дальнейшее развитие мысль, выраженная в предшествующей строфе. Ответ на вопрос, содержащийся в зачине, дается в последующих предложениях.
Аналогичную функцию выполняет зачин со словами да или нет, например:
Редкость буквы ф в нашей литературе не случайность. Она — свидетельство глубокой народности, высокой чистоты русского языка у наших великих писателей.
Тут, однако, стоит сделать довольно существенную оговорку. Если взять произведения современных нам поэтов и писателей, в них мы встретим, вероятно, гораздо больше ф, чем в классической литературе. Как это попять? Разве современные авторы меньше заботятся о чистоте и народности своего языка?
Конечно, нет. Но за прошедшие сто лет в самый язык нашего народа вошло, прижилось в нем, полностью "русифицировалось" огромное количество слов и корней всеевропейского международного круга. Такие слова, как фокус, фиалка, фестиваль, стали и становятся русскими если не по корню, то по ощущению. Их нет основания браковать поэтам. А многие из них несут с собою нашу самую редкую букву — наше "эф" (Л.В. Успенский).
Фрагмент состоит из трех строф. Связь второй и третьей строф осуществляется с помощью двух вопросительных предложений, которыми завершается средняя строфа, и предложения со словом нет, которым начинается последняя строфа. Слово нет вносит значение раздумья, оценки ранее сказанного.
До сих пор мы рассматривали прозу. Но не менее сложно организованы и поэтические произведения. Вот, например, известное стихотворение Б. Пастернака "Быть знаменитым некрасиво".
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на ycтax у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на нолях.
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие но живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только — до конца.
С чисто формальной, синтаксической точки зрения вторая строфа связана с первой цепной синонимической связью сказуемое — дополнение (над рукописями трястись — творчества). Первые две строфы содержат как бы отрицательное кредо автора (что не надо: быть знаменитым, заводить архивы, быть притчей на устах у всех и т. д.), и они тесно взаимосвязаны, образуют единство, своеобразный поэтический фрагмент.
Третья строфа с помощью союза но противопоставляется первым двум. Здесь начинается изложение позитивных взглядов, этических принципов (как "надо"). Каждая строфа — новый принцип: жить без самозванства; оставлять пробелы в судьбе, а не среди бумаг; окунаться в неизвестность. И соответственно содержательному параллелизму— параллелизм синтаксический, третья, четвертая и пятая строфы объединяются параллельными связями и образуют второй фрагмент стихотворения.
Следующий фрагмент составляют шестая и седьмая строфы. Содержательная особенность — появление конкретного ты (Другие... пройдут твой путь за пядью пядь; но пораженья от победы ты сам не должен отличать). До сих пор в стихотворении речь шла в обобщенно-обезличенной форме (Быть знаменитым некрасиво, надо жить, надо оставлять), т. е. это призывы, принципы, обращенные ко всем без исключения, имеющие всеобщий характер. Появление ты знаменует своеобразное олицетворение, конкретное воплощение этих принципов. Они уже обращены не к массе, но к каждому конкретному творцу — Поэту, и прежде всего к самому автору. Ты подразумевает я. Последние две строфы (квинтэссенция стихотворения) тесно связаны и синтаксически — параллельностью строения (ты сам не должен отличать— И должен ни единой долькой...).
Главная мысль стихотворения — поэт должен оставаться собой до конца — выражается во всех строфах, но наиболее рельефно в последних двух.
Мы говорили о композиционно-синтаксической организации стихотворения. Но нельзя не отметить и "неслыханную простоту" языка, в которую поэт "впал" в последние годы, афористичность некоторых строк, заживших собственной жизнью вне рамок стихотворения, ставших крылатыми: быть знаменитым некрасиво; но пораженья от победы ты сам не должен отличать.
Очень интересно необычное употребление некоторых слов: пробелы (пробелы в судьбе), лицо (не отступаться от лица).
Здесь лицо употребляется в значении "достоинство, совесть, моральная безупречность" и даже "долг" (человека и поэта). Основание для такого употребления — существование в русском языке устойчивого оборота сохранить лицо.
Достаточно сложно организованы и публицистические тексты. Так же как и художественные, они демонстрируют важность не только композиционно-синтаксических связей, но и точного выбора слов, форм, конструкций. И еще одна существенная особенность характеризует публицистические тексты — важная роль я автора. Рассмотрим небольшой начальный фрагмент из газетного репортажа.
В вычислительном центре мне показали любопытный график. Он прогнозировал рост числа программистов к 2000 году. Так вот, крутая, как Гималаи, линия свидетельствует: еще до конца нынешнею столетия программированием будет заниматься все население Земли, включая грудных младенцев.
Даже неспециалист сразу скажет, что этого не может быть, что где-то в график заложена ошибка. Но в чем она?
Первое предложение — неопределенно-личное. Местоимение мне скромно, ненавязчиво, но открыто вводит личность рассказчика (мне показали, но не я увидел: субъект речи выступает в качестве объекта действия).
Субъект действия (кто показал?) неопределенен и неважен для данной конкретной информации, главное — это действие. Общее значение неопределенно-личных предложений — объективированное сообщение о каком-либо событии, факте. Ср. аналогичное предложение без мне: В вычислительном центре рассчитали график (решили проблему). Подчеркнуто объективированное сообщение повествовательного характера: производитель речи, не называющий себя, стремится представить только факт, событие, не оценивая его, не указывая деталей. Неважно, кто совершал действие, кто о нем рассказывает. Главное — это само действие, событие.
Однако местоимение мне меняет характер этого предложения. Объективно-достоверное сообщение осложняется линией субъективной оценки, точкой зрения производителя речи, повествователя. В предложении не только сообщается о событии. В нем есть и пассивный участник, наблюдающий это событие, — автор со своими взглядами, оценками. В этом плане показательно оценочное определение любопытный (график), тесно связанное с мне, обнаруживающее косвенно авторский взгляд на событие (мне показали любопытный график означает: "Я увидел график, и он показался мне любопытным"). Таким образом, взаимодействие местоимения мне и значения предложения определяет общий тон данного предложения: это объективный, достоверный рассказ, осложненный личностным восприятием повествователя. И в дальнейшем эти две линии, то расходясь, то сложно переплетаясь, взаимодействуя, образуют своеобразный рисунок, канву текста, во многом определяя его слог — выбор слов, конструкций и т. д.
Второе предложение, тесно примыкающее к первому, развивает линию объективного, достоверного рассказа (Он прогнозировал рост числа программистов к 2000 году).
В третьем предложении (как и в первом) оба названных выше плана снова совмещаются. Слова Так вот... оформляют переход к плану оценки, к комментированию (они обнаруживают присутствие говорящего) и в то же время имеют значение итога, следствия с оттенком некоторой неожиданности. Эти слова вводят информацию объективную, достоверную, но представляющуюся рассказчику удивительной, в каком-то смысле парадоксальной. Они совмещают в себе оба плана — субъективный и объективный, как бы подразумевая: "Вот что я увидел".
Субъективный план подкрепляется сравнением, выражающим зрительные впечатления рассказчика, характер его восприятия (крутая, как Гималаи, линия). Однако далее, во второй части предложения, используется глагол свидетельствовала, лексическое значение которого подчеркивает точный, достоверный, не допускающий сомнений характер следующей далее информации. И очень показательно, что даже во вторую — объективно-спокойную, научно выраженную часть предложения вторгаются слова, косвенно, лексическими средствами выражающие личностную точку зрения и нарушающие строгий научный стиль второй части: ...свидетельствовала: еще до конца нынешнего столетия программированием будет заниматься все население Земли, включая грудных младенцев.
Выделенные слова логически избыточны, но они естественны, так как косвенно, благодаря значению, эмоциональной окраске (ср. младенцы и дети), выражают точку зрения рассказчика, усиливают, подчеркивают парадоксальность вывода, удивление автора.
В следующем абзаце (Даже неспециалист сразу скажет...) в рамках заданной общей тональности характер предложения резко меняется. Это комментирование — нарушение последовательной линии развития мысли, своеобразное отступление, в котором анализу, оценке подвергается последнее суждение, высказывание. Комментирование — это непосредственно авторская речь, открыто оценивающая чужое слово или собственное высказывание. В публицистике это широко распространенное средство внутренней диалогизации речи.
Однако в анализируемом абзаце в соответствии с общим тоном текста — тоном размышления, рассуждения, в которое вовлекается и читатель, т. е. в связи с совмещением субъективного и объективного планов, — в этом абзаце нет "сильных" авторских средств. Есть только такие, как выделение посредством частицы даже слова неспециалист, экспрессивный параллелизм придаточных с повторяющимся союзом что. И эти средства косвенно обнаруживают производителя речи, что становится особенно ясным при пе-рефразировании. Так, Даже неспециалист сразу скажет означает: "Если обратиться к неспециалисту...";
"Если я (ты, вы) обращусь (обратишься, обратитесь) к неспециалисту..."
В анализируемом предложении преобладает объективный план, лишь изнутри пронизываемый субъективным значением. Это предложение в большей степени объективировано, интеллектуализовано, чем такое, например, комментирование, возможное в данном контексте, но расходящееся с общей установкой: Невероятный вывод! Это, конечно, ошибка. В авторском же предложении субъективное значение обрамляет объективированную информацию, тесно переплетаясь с ней. Иначе говоря, объективный и субъективный планы тесно взаимосвязаны, взаимопроникают один в другой.
В этом отношении особенно показательно следующее предложение: Но в чем она (ошибка)? Союз но знаменует переход к субъективному плану. Это вопрос, который задает автор. Но и в нем есть отзвук объективного значения. Вместе с автором этот вопрос может задать и читатель, вовлеченный в ход авторской мысли.
Анализ фрагмента показывает сложность устройства публицистических текстов, богатство синтаксических, лексических значений в публицистике, разнообразие речевых красок.
Проанализируйте структуру фрагмента из любого текста, например начальный фрагмент из повести А.С. Пушкина "Выстрел" или фрагмент из "Сценок деревенской жизни" В. Пьецуха (глава 6 данной книги).
Глава и далее
Фрагмент— это крупная семантико-синтаксическая, речевая единица. Далее следуют глава, часть, целое предложение. Схему связной речи с точки зрения составляющих ее единиц можно представить следующим образом:
Предложение ® прозаическая строфа ® фрагмент ® глава ®часть ® законченное произведение.
Нижняя граница текста— одно предложение, верхняя — неопределенное множество предложений. Специфика всех этих единиц речи в их структурной и относительной смысловой законченности, что позволяет каждой из них при определенных условиях выступать в качестве самостоятельного речевого произведения.
Есть тексты, состоящие из одного предложения (реже двух). Это афоризмы, загадки, пословицы, сентенции, хроникальные заметки в газете и др. Есть тексты, равные прозаической строфе или фрагменту: заметка в газете, стихотворение или басня в прозе. И есть, конечно, тексты значительной протяженности.
Не в каждом произведении могут быть представлены все компоненты схемы, но в каждом неизбежен хотя бы один компонент. Сама возможность для этих компонентов выступать в качестве законченного текста, самостоятельного произведения свидетельствует о том, что они являются важнейшими единицами речи.
Вот несколько примеров небольших текстов, составляющих прозаическую строфу, из книги "Физики шутят":
Давида Гильберта (1862—1943) спросили об одном из его бывших учеников.
— Ах, этот-то? — вспомнил Гильберт. — Он стал поэтом. Для математики у него было слишком мало воображения.
Эрнст Резерфорд пользовался следующим критерием при выборе своих сотрудников. Когда к нему приходили в первый раз, Резерфорд давал задание. Если после этого новый сотрудник спрашивал, что делать дальше, его увольняли.
Гансу Ландольту принадлежит шутка:
"Физики работают хорошими методами с плохими веществами, химики — плохими методами с хорошими веществами, а физико-химики — плохими методами и с плохими веществами".
Томсон (лорд Кельвин) однажды вынужден был отменить свою лекцию и написал на доске: Professor Tomson will not meet his classes today (Профессор Томсон не сможет встретиться сегодня со своими учениками). Студенты решили подшутить над профессором и стерли букву "с" в слове classes. На следующий день, увидев надпись, Томсон не растерялся, а, стерев еще одну букву в том же слове, молча ушел.
(Classes - классы; lasses — любовницы; asses — ослы.)
Краткостью отличаются и произведения многих жанров юмора и сатиры, например знаменитые габровские уловки (анекдоты).
На рынке
— Тетка, эти яйца не свежие, в них, наверное, цыплята сидят.
— Цыплят — так и быть, — бери бесплатно.
Яблоко от яблони недалеко падает...
— Дедушка, у тебя есть зубы?
— Нет, мой мальчик.
— Тогда подержи бутерброд, а я поиграю во дворе с моим дружком
Щедрое обещание
— Папа, мне приснилось, что ты мне купил маленькую шоколадку.
— Если будешь слушаться, тебе приснится, что я купил большую шоколадку.
Многие заметки совпадают по своей композиционно-синтаксической форме с прозаической строфой или фрагментом. Например:
Летающие ящеры некогда обитали на территории Северо-Восточнои Азии. К такому выводу пришли палеонтологи, сделав уникальное открытие — под сорокаметровой толщей осадочных пород близ города Синыйджу ими были обнаружены окаменевшие останки крылатого пресмыкающегося. По мнению ученых, это очень редкий вид представителей доисторической фауны... Возраст ископаемого животного — около 150 млн. лет.
Мнение англичан о том, что их почта чрезвычайно медлительна, вновь получило наглядное подтверждение. Как сообщила информационная служба телекомпании Би-би-си, на днях житель одного из городов Южного Уэльса получил открытку, которая была отправлена 64 года назад из города Тонтон.
По сравнению с приведенными примерами, устройство текстов большей протяженности гораздо сложнее. Фрагменты могут объединяться в более крупное речевое целое, составляющее произведение или значительные его звенья (главу, часть и т. д). При этом основной способ организации крупных текстов — семантико-синтаксическая связь зачинов фрагментов. В прозаической строфе зачин — ключевое предложение, своеобразное подлежащее, тема. Во фрагменте зачин играет аналогичную роль, но объединяет уже, как правило, несколько строф. Естественно поэтому, что, являясь ключевыми, опорными фразами, заключая в себе основные мысли-тезисы, зачины фрагментов образуют смысловой и синтаксический каркас текста, служат главным средством его организации, выступают своеобразными двигателями сюжета, развития мысли.
Это обусловлено характером человеческого восприятия, памяти, мышления и особенностями речи — прежде всего, ее прерывностью. Наша память не может удержать всю прозаическую строфу или тем более фрагмент и поэтому выделяет главное в тексте — зачин. Как установлено психологами, разбивка материала на части, его смысловая группировка неразрывно связаны с выделением смысловых опорных пунктов, углубляющих понимание и облегчающих запоминание материала. Формы смысловых опорных пунктов — это тезисы, составляемые испытуемыми как краткое выражение основной мысли каждого раздела.
Так как зачин несет в себе наиболее важную информацию, которая получает в дальнейшем (в последующих предложениях) конкретизацию, развитие и углубление, то возникает вопрос: нельзя ли использовать эту важную особенность зачинов для практических целей, например для автоматического реферирования? Ведь если зачины содержат основную информацию, заключенную в строфах, фрагментах, то вполне естественно предположить, что совокупность зачинов — это не что иное, как краткое содержание, реферат текста.
Исходя из таких предположений, С.Д. Шелов и автор этой книги провели эксперимент — сопоставили тексты оригинальных статей из отечественных журналов и соответствующих им рефератов. Статьи и рефераты сравнивались по предложениям, при этом фиксировалась, где это возможно, синтаксическая и смысловая близость соответствующих предложений.
Сопоставление позволило сделать вывод, что приблизительно 60% всех предложений проанализированных рефератов не что иное, как начальные предложения абзацев оригинальных статей. Иными словами, 60% текста вторичных документов составлены из первых предложений абзацев. При этом в чисто информационном отношении роль начальных предложений абзацев в формировании текста реферата еще больше. Дело в том, что даже когда для предложения реферата не находился его прообраз в оригинале, и тогда содержание данного предложения, как правило, повторяло содержание одного из начальных предложений абзаца, и лишь совершенно различное лексико-синтаксическое оформление той же в принципе мысли не позволяло отождествить эти предложения.
Крайне интересно также, что начальные предложения абзацев научных статей сами по себе обычно образуют связный текст, близкий по стилю к реферативному изложению. Этим свойством не обладают и, видимо, не могут обладать другие структурные части прозаической строфы. Выполняя роль детализации развития начального предложения или его обоснования, последующие предложения семантически тяготеют к начальному. Следовательно, связи, например, вторых предложений соседних абзацев между собой значительно слабее их связей с соответствующими первыми предложениями. В этих условиях естественно, что если вторые или последующие предложения абзацев и попадают в реферат, то обычно лишь в качестве сопровождающих начальные предложения соответствующих абзацев (80% случаев).
Составленный из начальных предложений абзацев текст наследует фундаментальные свойства оригинального текста. Материал весьма различных тематических областей подтверждает мысль об особой, организующей роли начальных предложений абзацев. И это касается не только научной речи. Это закон любой речи. Фрагменты соединяются в более крупные речевые целые (например, в главе) посредством зачинов. И убедительное доказательство этой закономерности — возможность передать с помощью зачинов строф и фрагментов содержание практически любого текста.
Выписанные подряд зачины фрагментов, как правило, оказываются соединенными цепной или параллельной связью. Иначе говоря, синтаксическая (цепная или параллельная) связь между зачинами фрагментов выступает в качестве главного способа организации текстов. Можно проверить эту закономерность на любом тексте.
Выпишем подряд зачины строф из "Степи" А.П. Чехова:
Из N., уездного города Z-й губернии, ранним июльским утром выехала и с громом покатила по почтовому тракту безрессорная, ошарпанная бричка, одна из тех допотопных бричек, на которых ездят теперь на Руси только купеческие приказчики, гуртовщики и небогатые священники. <...>
В бричке сидело двое N-ских обывателей: N-ский купец Иван Иваныч Кузьмичов, бритый, в очках и в соломенной шляпе, больше похожий на чиновника, чем на купца, и другой — отец Христофор Сирийский, настоятель N-ской Николаевской церкви, маленький длинноволосый старичок, в сером парусиновом кафтане, в широкополом цилиндре и в шитом, цветном поясе. <...>
Кроме только что описанных двух и кучера Дениски, неутомимо стегавшего по паре шустрых гнедых лошадок, в бричке находился еще один пассажир — мальчик лет девяти, с темным от загара и мокрым от слез лицом. Это был Егорушка, племянник Кузьмичова. <...>
Когда бричка проезжала мимо острога, Егорушка взглянул на часовых, тихо ходивших около высокой белой стены, на маленькие решетчатые окна, на крест, блестевший на крыше, и вспомнил, как неделю тому назад, в день Казанской Божьей Матери, он ходил с мамашей в острожную церковь на престольный праздник; а еще ранее, на Пасху, он приходил в острог с кухаркой Людмилой и с Дениской и приносил сюда куличи, яйца, пироги и жареную говядину, арестанты благодарили и крестились, а один из них подарил Егорушке оловянные запонки собственного изделия.
Мальчик всматривался в знакомые места, а ненавистная бричка бежала мимо и оставляла все позади. <...>
А за кладбищем дымились кирпичные заводы. <...>
За заводами кончался город и начиналось поле. <...>
Далее следует разговор пассажиров с заплакавшим Егорушкой, который мы пропускаем.
И, думая, что оба они сказали нечто убедительное и веское, Кузьмичов и о. Христофор сделали серьезные лица и одновременно кашлянули. <...>
Между тем перед глазами ехавших расстилалась уже широкая бесконечная равнина, перехваченная цепью холмов. <...>
Сжатая рожь, бурьян, молочай, дикая конопля — все, побуревшее от зноя, рыжее и полумертвое, теперь омытое росою и обласканное солнцем, оживало, чтоб вновь зацвести. <...>
Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. <...>
Как душно и уныло! <...>
Летит коршун над самой землей, плавно взмахивая крыльями, и вдруг останавливается в воздухе, точно задумавшись о скуке жизни, потом встряхивает крыльями и стрелою несется над степью, и непонятно, зачем он летает и что ему нужно. <...>
Для разнообразия мелькнет в бурьяне белый череп или булыжник; вырастет на мгновение серая каменная баба или высохшая ветла с синей ракшей на верхней ветке, перебежит дорогу суслик, и — опять бегут мимо глаз бурьян, холмы, грачи...
Но вот, слава Богу, навстречу едет воз со снопами. <...>
Здесь можно прервать выписывание зачинов. Закономерность уже ясна. Зачины последовательно и четко передают содержание повести: событие за событием, эпизод за эпизодом. Но самое интересное, что они оказываются тесно связанными по смыслу и синтаксически и образуют своеобразный рассказ в повести, четкий ее конспект. Конечно, он лишен многих художественных красок, деталей, нюансов, но суть содержания передает. Несомненно, это смысловой и синтаксический каркас повести; фрагменты соединяются друг с другом посредством своих зачинов. Но, может быть, такая четкая смысловая и синтаксическая организация текста — индивидуальная особенность А.П. Чехова?
Обратимся к творчеству Л.Н. Толстого. Возьмем, к примеру, рассказ "Кавказский пленник".
Служил на Кавказе офицером один барин. Звали его Жилин.
Пришло раз ему письмо из дома. <...>
Жилин и раздумался: "И в самом деле: плоха уж старуха стала; может и не придется увидать. Поехать; а если невеста хороша — и жениться можно".
Пошел он к полковнику, выправил отпуск, простился с товарищами, поставил своим солдатам четыре ведра водки на прощание и собрался ехать.
На Кавказе тогда война была. <...>
Дело было летом. <...>
Ехать было двадцать пять верст. <...>
Солнце уже и за полдни перешло, а обоз только половину дороги прошел. <...>
Выехал Жилин вперед, остановился и ждет, пока подойдет к нему обоз. <...>
Остановился, раздумывает. И подъезжает к нему на лошади другой офицер, Костылин, с ружьем, и говорит:
— Поедем, Жилин, одни. Мочи нет, есть хочется, да и жара. <...>
Продолжение диалога пропускаем.
И пустил лошадь налево, на гору. <...>
А Костылин, заместо того чтобы подождать, только увидал татар, закатился что есть духу к крепости. <...>
Жилин видит — дело плохо. <...>
"Ну, - думает Жилин, знаю вас, чертей: если живого возьмут, посадят в яму, будут плетью пороть. <...>
А Жилин хоть невелик ростом, а удал был. <...>
На лошадь места не доскакал Жилин — выстрелили по нем сзади из ружей и попали в лошадь. <...>
Хотел он подняться, а уж на нем два татарина сидят, крутят ему назад руки. <...>
Один татарин подошел к лошади, стал седло снимать, — она все бьется, он вынул кинжал, прорезал ей глотку. <...>
Сняли татары седло, сбрую. <...>
Сидит Жилин за татарином, покачивается, тычется лицом в татарскую спину. <...>
Ехали они долго на гору, переехали вброд реку, выехали на дорогу и поехали лощиной.
Хотел Жилин примечать дорогу, куда его везут, да глаза замазаны кровью, а повернуться нельзя.
Стало смеркаться; переехали еще речку, стали подниматься по каменной горе, запахло дымом, забрехали собаки. <...>
Татарин отогнал ребят, снял Жилина с лошади и кликнул работника. <...>
Развязали Жилину руки, надели колодку и повели в сарай; толкнули его туда и заперли дверь. <...>
Здесь кончается первая глава рассказа. Как видим, зачины Л. Толстого также довольно точно и подробно передают сюжетную канву "Кавказского пленника". Значит, текстообразующая роль зачинов не вызывает сомнений. Кстати, один из способов беглого чтения ("по диагонали"), к которому прибегают нередко ученики перед экзаменом, — это, по-видимому, прочитывание именно зачинов — наиболее информативных частей текста.
Итак, фрагменты посредством связи зачинов объединяются в более крупные речевые целые — главы. Поэтому в чисто формальном плане главу можно определить как совокупность тесно связанных по смыслу и синтаксически фрагментов. Но что представляет собой глава как единица более крупного текстового целого — части или законченного произведения? Возьмем для анализа первую часть романа Л. Толстого "Воскресение".
Если раньше мы рассматривали поверхностную (синтаксическую) структуру, то сейчас для полноты анализа обратимся к семантической (смысловой) организации произведения.
Главные единицы анализа — высказывание и его семантические составляющие — субъект и предикат. Субъектами высказываний являются, как правило, персонажи, центральные или эпизодические. Поступки, действия субъектов, их переживания, ощущения, описания обстановки выражаются в предикатах. В зависимости от функции, выполняемой в дискурсе, предикаты можно подразделить на:
— акциоиальные (Пакц) — предикаты действия: субъект непосредственно участвует в событии;
— статальные (Пс) — предикаты состояния: субъект воспринимает событие;
— адвербиальные (Падв) — описательные предикаты: описание обстановки, Персонажей, пейзаж и т. д.
Роман (I глава) открывается знаменитым вступлением — картиною весны:
Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, — весна была весною даже и в городе. Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся ночки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди — большие, взрослые люди — не переставали обманывать и мучить себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира Божия, данная для блага всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом.
Это — концепт, своеобразный камертон, настраивающий читательское восприятие, авторское объяснение развивающихся в романе событии, обобщающее их, придающее им высший, религиозно-философский смысл.
Второй абзац переводит изложение в конкретный план, иллюстрирующий общую мысль вступления.
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным не то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священным и важным то, что накануне получена была за номером, с печатью и заголовком бумага <...>
<< Пред. стр. 2 (из 7) След. >>
Список литературы по разделу