<< Пред.           стр. 13 (из 21)           След. >>

Список литературы по разделу

 Когда вдруг перед Камиллой предстает живой невредимый Куриа­ции, девушка решает было, что ради любви к ней благородный альбанец поступился долгом перед родиной, и ни в коей мере не осуждает влюбленного.
 Но оказывается, все не так: когда рати сошлись для сражения, вождь альбанцев обратился к римскому царю Туллу со словами о том, что надо избежать братоубийства, — ведь римляне и альбанцы принадлежат к одному народу и связаны между собой многочислен­ными родственными узами; он предложил решить спор поединком трех бойцов от каждого войска с условием, что тот город, чьи воины
 [459]
 потерпят поражение, станет подданным города-победителя. Римляне с радостью приняли предложение альбанского вождя.
 По выбору римлян за честь родного города предстоит биться трем братьям Горациям. Куриаций и завидует великой участи Горациев — возвеличить родину или сложить за нее головы, — и сожалеет о том, что при любом исходе поединка ему придется оплакивать либо уни­женную Альбу, либо погибших друзей. Горацию, воплощению рим­ских добродетелей, непонятно, как можно горевать о том, кто принял кончину во славу родной страны.
 За такими речами друзей застает альбанский воин, принесший весть, что Альба избрала своими защитниками троих братьев Куриациев. Куриаций горд, что именно на него и его братьев пал выбор со­отечественников, но в то же время в душе ему хотелось бы избежать этого нового удара судьбы — необходимости драться с мужем своей сестры и братом невесты. Гораций, напротив, горячо приветствует выбор альбанцев, предназначивший ему еще более возвышенный жребий: велика честь биться за отечество, но при этом еще преодо­леть узы крови и человеческих привязанностей — мало кому довелось стяжать столь совершенную славу.
 Камилла всеми силами стремится отговорить Куриация вступать в братоубийственный поединок, заклинает его именем их любви и едва не добивается успеха, но благородный альбанец все же находит в себе силы не изменить ради любви долгу.
 Сабина, в отличие от родственницы, не думает отговаривать брата и мужа от поединка, но лишь хочет, чтобы поединок этот не стал братоубийственным, — для этого она должна умереть, и со смертью ее прервутся родственные узы, связующие Горациев и Куриациев.
 Появление старого Горация прекращает разговоры героев с жен­щинами. Заслуженный патриций повелевает сыну и зятю, положив­шись на суд богов, поспешить к исполнению высокого долга.
 Сабина пытается преобороть душевную скорбь, убеждая себя в том, что, кто бы ни пал в схватке, главное — не кто принес ему смерть, а во имя чего; она внушает себе, что непременно останется верной сестрой, если брат убьет ее супруга, или любящей женой — если муж поразит брата. Но все тщетно: снова и снова сознается Са­бина, что в победителе она прежде всего будет видеть убийцу дорого­го ей человека.
 Горестные размышления Сабины прерывает Юлия, принесшая ей известия с поля боя: едва шестеро бойцов вышли навстречу друг другу, по обеим ратям пронесся ропот: и римляне и альбанцы были
 [460]
 возмущены решением своих вождей, обрекших Горациев с Куриациями на преступный братоубийственный поединок. Царь Тулл внял гласу народа и объявил, что следует принести жертвы, дабы по внут­ренностям животных узнать, угоден ли богам, или нет, выбор бойцов.
 В сердцах Сабины и Камиллы вновь поселяется надежда, но не надолго — старый Гораций сообщает им, что по воле богов их братья вступили в бой между собой. Видя, в какое горе повергло женщин это известие, и желая укрепить их сердца, отец героев заводит речь о величии жребия своих сыновей, вершащих подвиги во славу Рима; римлянки — Камилла по рождению, Сабина в силу брачных уз — обе они в этот момент должны думать лишь о торжестве отчизны...
 Снова представ перед подругами, Юлия рассказывает им, что два сына старого Горация пали от мечей альбанцев, третий же, супруг Сабины, спасается бегством; исхода поединка Юлия дожидаться не стала, ибо он очевиден.
 Рассказ Юлии поражает старого Горация в самое сердце. Воздав должное двоим славно погибшим защитникам Рима, он клянется, что третий сын, чья трусость несмываемым позором покрыла честное до­толе имя Горациев, умрет от его собственой руки. Как ни просят его Сабина с Камиллой умерить гнев, старый патриций неумолим.
 К старому Горацию посланцем от царя приходит Валерий, благо­родный юноша, любовь которого отвергла Камилла. Он заводит речь об оставшемся в живых Горации и, к своему удивлению, слышит от старика ужасные проклятия в адрес того, кто спас Рим от позора. Лишь с трудом прервав горькие излияния патриция, Валерий расска­зывает о том, чего, преждевременно покинув городскую стену, не ви­дела Юлия: бегство Горация было не проявлением трусости, но военной уловкой — убегая от израненных и усталых Куриациев, Го­раций таким образом разъединял их и бился с каждым по очереди, один на один, пока все трое не пали от его меча.
 Старый Гораций торжествует, он преисполнен гордости за своих сыновей — как оставшегося в живых, так и сложивших головы на поле брани. Камиллу, пораженную известием о гибели возлюбленно­го, отец утешает, взывая к рассудку и силе духа, всегда украшавшим римлянок.
 Но Камилла, безутешна. И мало того, что счастье ее принесено в жертву величию гордого Рима, этот самый Рим требует от нее скры­вать скорбь и вместе со всеми ликовать одержанной ценою преступ­ления победе. Нет, не бывать этому, решает Камилла, и, когда перед ней предстает Гораций, ожидая от сестры похвалы своему подвигу,
 [461]
 обрушивает на него поток проклятий за убийство жениха. Гораций не мог себе представить, что в час торжества отчизны можно уби­ваться по кончине ее врага; когда же Камилла начинает последними словами поносить Рим и призывать на родной город страшные про­клятия, его терпению приходит конец — мечом, которым незадолго до того был убит ее жених, он закалывает сестру.
 Гораций уверен, что поступил правильно — Камилла перестала быть сестрой ему и дочерью своему отцу в миг, когда прокляла роди­ну. Сабина просит мужа заколоть и ее, ибо она тоже, вопреки долгу, скорбит о погибших братьях, завидуя участи Камиллы, которую смерть избавила от безысходной скорби и соединила с любимым. Го­рацию большого труда стоит не исполнить просьбу супруги.
 Старый Гораций не осуждает сына за убийство сестры — душою изменив Риму, она заслужила смерть; но в то же время казнью Ка­миллы Гораций безвозвратно сгубил свою честь и славу. Сын соглаша­ется с отцом и просит его вынести приговор — каким бы он ни был, Гораций с ним заранее согласен.
 Дабы самолично почтить отца героев, в дом Горациев прибывает царь Тулл. Он славит доблесть старого Горация, дух которого не был сломлен смертью троих детей, и с сожалением говорит о злодействе, омрачившем подвиг последнего из оставшихся в живых его сыновей. Однако о том, что злодейство это должно быть наказано, речи не за­ходит, пока слово не берет Валерий.
 Взывая к царскому правосудию, Валерий говорит о невиновности Камиллы, поддавшейся естественному порыву отчаяния и гнева, о том, что Гораций не просто беспричинно убил кровную родственни­цу, что само по себе ужасно, но и надругался над волей богов, свято­татственно осквернив дарованную ими славу.
 Гораций и не думает защищаться или оправдываться — он просит у царя дозволения пронзить себя собственным мечом, но не во ис­купление смерти сестры, ибо та заслужила ее, но во имя спасения свой чести и славы спасителя Рима.
 Мудрый Тулл выслушивает и Сабину. Она просит казнить ее, что будет означать и казнь Горация, поскольку муж и жена — одно; ее смерть — которой Сабина ищет, как избавления, не в силах будучи ни беззаветно любить убийцу братьев, ни отвергнуть любимого — утолит гнев богов, супруг же ее сможет и дальше приносить славу отечеству.
 Когда все, имевшие что-то сказать, высказались, Тулл вынес свой приговор: хотя Гораций и совершил злодеяние, обыкновенно карае-
 462
 мое смертью, он — один из тех немногих героев, что в решительные дни служат надежным оплотом своим государям; герои эти непод­властны общему закону, и потому Гораций будет жить, и далее рев­нуя о славе Рима.
 Д. А. Карельский
 Цинна (Cinna) - Трагедия (1640)
 Эмилией владеет страстное желание отомстить Августу за смерть отца, Кая Торания, воспитателя будущего императора, казненного им во времена триумвирата В роли свершителя мести она видит своего возлюбленного, Цинну; как ни больно Эмилии сознавать, что, подни­мая руку на всемогущего Августа, Цинна подвергает опасности свою, бесценную для нее жизнь, все же долг — превыше всего. уклониться от зова долга — величайший позор, тот же, кто долг свой исполнит, достоин высшей чести. Посему, даже горячо любя Цинну, Эмилия готова отдать ему руку, лишь когда им будет убит ненавистный тиран.
 Наперсница Эмилии, Фульвия, пытается отговорить подругу от опасного замысла, напоминает, какими почестями и уважением окружил Эмилию Август, искупая тем самым старую вину. Но Эмилия стоит на своем: преступление Цезаря может искупить только смерть. Тогда Фульвия заводит речь об опасности, ожидающей Цинну на стезе мщения, и о том, что и без Цинны среди римлян у Августа не счесть врагов, жаждущих смерти императора; так не лучше ли предо­ставить расправу с тираном одному из них? Но нет, Эмилия посчита­ет долг мщения неисполненным, если Август будет убит кем-то другим.
 Цинною же составлен целый заговор против императора В тес­ном кругу заговорщиков все как один пылают ненавистью к тирану, трупами вымостившему себе дорогу к римскому престолу, все как один жаждут смерти человека, ради собственного возвышения погру­зившего страну в пучину братоубийственной резни, предательства, измен и доносов. Завтра — решающий день, в который тираноборцы порешили либо избавить Рим от Августа, либо самим сложить головы.
 [463]
 Едва Цинна успевает рассказать Эмилии о планах заговорщиков, к нему является вольноотпущенник Эвандр с известием, что Август требует к себе его, Цинну, и второго вождя заговора — Максима. Цинна смущен приглашением императора, которое, впрочем, еще не означает, что заговор раскрыт, — как его самого, так и Максима Ав­густ числит среди ближайших своих друзей и нередко приглашает для совета.
 Когда Цинна с Максимом являются к Августу, император просит всех прочих удалиться, а к двум друзьям обращается с неожиданной речью: он тяготится властью, восхождением к которой некогда упи­вался, но теперь несущей ему лишь тяжкое бремя забот, всеобщую ненависть и постоянный страх насильственной смерти. Август предла­гает Цинне и Максиму принять из его рук правление Римом и самим решать, быть ли их родной стране республикой или империей.
 Друзья по-разному встречают предложение императора. Цинна убеждает Августа, что императорская власть досталась ему по праву доблести и силы, что при нем Рим достиг невиданного доселе расцве­та; окажись власть в руках народа, бессмысленной толпы, и страна вновь погрязнет в усобицах, величию Рима неминуемо настанет конец. Он уверен, что единственное правильное решение для Авгус­та — сохранить за собой престол. Что же до смерти от руки убийц, то уж лучше умереть владыкой мира, нежели влачить существование заурядного подданного или гражданина.
 Максим, в свою очередь, всей душой приветствовал бы отречение Августа и установление республики: римляне издревле славятся вольнолюбием, и, какой бы законной ни была власть императора, они всегда даже в самом мудром правителе будут видеть прежде всего ти­рана.
 Выслушав обоих, Август, которому благо Рима несравненно доро­же собственного покоя, принимает доводы Цинны и не слагает с себя императорской короны. Максима он назначает наместником на Сицилии, Цинну же оставляет при себе и отдает ему в жены Эми­лию.
 Максим в недоумении, отчего вдруг вождь заговорщиков стал дру­гом тирании, но Цинна объясняет ему, зачем он убеждал Августа не оставлять престол: во-первых, свобода не есть свобода, когда ее при­нимают из рук тирана, а во-вторых, императору нельзя позволить так просто удалиться на покой — он смертью должен искупить свои зло­деяния. Цинна не предал дела заговорщиков — он отомстит во что бы то ни стало.
 [464]
 Максим сетует своему вольноотпущеннику Эвфорбу на то, что Рим не получил вольности лишь по прихоти влюбленного в Эмилию Цинны; теперь Максиму придется идти на преступление во благо счастливого соперника — он, оказывается, давно любит Эмилию, но та не отвечает ему взаимностью. Хитрый Эвфорб предлагает Максиму вернейшее, на его взгляд, средство и не обагрять рук в крови Августа, и заполучить Эмилию — нужно донести императору о заговоре, все участники которого, кроме Цинны, якобы раскаялись и молят о про­щении.
 Тем временем Цинна, тронутый величием души Августа, теряет былую решимость — он сознает, что перед ним стоит выбор: предать государя или возлюбленную; убьет он Августа или нет — в обоих слу­чаях совершит предательство. Цинна еще лелеет надежду, что Эми­лия разрешит его от клятвы, но девушка непреклонна — коль скоро она поклялась отомстить Августу, она добьется его смерти любой ценой, пусть даже ценою собственной жизни, которая ей отныне не мила, раз она не может соединить ее с возлюбленным-клятвопреступ­ником. Что же до того, что Август великодушно вручил ее Цинне, то принимать такие дары означает раболепствовать перед тиранией.
 Речи Эмилии заставляют Цинну сделать выбор — как ни тяжко это ему, он сдержит обещание и покончит с Августом.
 Вольноотпущенник Эвфорб представил Августу все дело так, что, мол, Максим искренне раскаялся в злом умысле против особы импе­ратора, а Цинна, напротив, упорствует сам и препятствует прочим заговорщикам признать свою вину. Мера же раскаяния Максима столь велика, что в отчаянии он бросился к Тибру и, как полагает Эв­форб, окончил свои дни в его бурных водах.
 Август до глубины души поражен предательством Цинны и горит жаждой мести, но, с другой стороны, сколько можно лить кровь? Сотни убийств до сих пор не обезопасили императора, и новые казни навряд ли обеспечат ему спокойное правление в стране, где никогда не переведутся противники тирании. Так не благороднее ли покорно встретить смерть от руки заговорщиков, нежели продолжать царство­вать под дамокловым мечом?
 За такими размышлениями Августа застает любящая супруга Ливия. Она просит его внять ее женскому совету: не лить на этот раз кровь заговорщиков, а помиловать их, ибо милость к поверженным врагам — доблесть для правителя не меньшая, чем умение решитель­но расправиться с ними. Слова Ливии тронули душу Августа, поне­многу он склоняется к тому, чтобы оставить Цинну в живых.
 [465]
 Уже схвачены вольноотпущенники Эвандр и Эвфорб, Цинну же Август срочно вызывает к себе на совет. Эмилия понимает — все это значит, что заговор раскрыт, а над ней и над Цинной нависла смер­тельная опасность. Но тут к Эмилии является Максим и заводит не­уместный разговор о своей страсти, предлагая бежать на корабле с ним, Максимом, коль скоро Цинна уже в руках Августа и ему ничем не поможешь. Мало того, что Эмилия совершенно равнодушна к Максиму, — то, насколько тщательно подготовлен побег, наводит ее на подозрение, что именно Максим выдал заговорщиков тирану.
 Предательский замысел Максима рухнул. Теперь он страшными словами клянет Эвфорба и себя, не понимая, как он, благородный римлянин, мог пойти на низкие преступления по совету вольноотпу­щенника, навсегда сохранившего, несмотря на дарованную ему свобо­ду, самую что ни на есть рабскую душу.
 Август призывает к себе Цинну и, велев не перебивать, напомина­ет неудавшемуся заговорщику о всех тех благодеяниях и почестях, ка­кими император окружил неблагодарного потомка Помпея, а затем в подробностях излагает ему план заговора, рассказывает, кто где дол­жен был стоять, когда нанести удар... Август обращается не только к чувствам Цинны, но и к его разуму, объясняет, что даже при удаче заговорщиков римляне не захотели бы иметь Цинну императором, ибо в городе есть много мужей, с которыми ему никак нельзя рав­няться ни славой предков, ни личной доблестью.
 Цинна ничего не отрицает, он готов понести кару, но в ответных речах его нет и тени раскаяния. Раскаяния не слышится и в словах Эмилии, когда она, представ перед Августом, называет себя подлин­ной главой и вдохновительницей заговора. Цинна возражает, что это не Эмилия соблазнила его к злому умыслу, но сам он вынашивал планы мести еще задолго до того, как узнал ее.
 Август и Эмилию увещевает оставить злобу, просит вспомнить, как возвысил он ее, дабы искупить убийство отца, в котором виновен не столько он, сколько рок, чьей игрушкой часто являются цари. Но Цинна с Эмилией неумолимы и полны решимости вместе встретить смертный час.
 В отличие от них Максим до глубины души раскаивается в трой­ном предательстве — он предал государя, друзей-заговорщиков, хотел разрушить союз Цинны и Эмилии — и просит предать его и Эвфор­ба смерти.
 Но Август на сей раз не торопится отправлять врагов на казнь; он превосходит все мыслимые пределы великодушия — всех прощает, благословляет брак Цинны и Эмилии, дарует Цинне консульскую
 [466]
 власть. Мудрым великодушием император смягчает ожесточившиеся против него сердца и обретает в лице бывших заговорщиков верней­ших друзей и сподвижников.
 Д. А. Карельский
 Родогуна (Rodogune) - Трагедия (1644)
 Предисловием к авторскому тексту служит фрагмент из книги гречес­кого историка Аппиана Александрийского (II в.) «Сирийские войны». Описываемые в пьесе события относятся к середине II в. до н. э., когда царство Селевкидов подверглось нападению со стороны парфян. Предыстория династического конфликта излагается в разго­воре Тимагена (воспитателя царевичей-близнецов Антиоха и Селевка) с сестрой Лаоникой (наперсницей царицы Клеопатры). Тимаген знает о событиях в Сирии понаслышке, поскольку царица-мать при­казала ему укрыть обоих сыновей в Мемфисе сразу после предпо­лагаемой гибели своего мужа Деметрия и мятежа, поднятого узурпатором Трифоном. Лаоника же осталась в Селевкии и была сви­детелем того, как недовольный правлением женщины народ потребо­вал, чтобы царица вступила в новый брак. Клеопатра вышла замуж за своего деверя Антиоха, и вдвоем они одолели Трифона. Затем Антиох, желая отомстить за брата, обрушился на парфян, но вскоре пал в бою. Одновременно стало известно, что Деметрий жив и находится в плену. Уязвленный изменой Клеопатры, он замыслил жениться на се­стре парфянского царя Фраата Родогуне и силой вернуть себе сирий­ский престол. Клеопатра сумела дать отпор врагам: Деметрий был убит — по слухам, самой царицей, а Родогуна оказалась в темнице. Фраат бросил на Сирию несметное войско, однако, страшась за жизнь сестры, согласился заключить мир при условии, что Клеопатра уступит трон старшему из сыновей, который должен будет жениться на Родогуне. Оба брата с первого взгляда влюбились в плененную парфянскую царевну. Один из них получит царский титут и руку Родогуны — это знаменательное событие положит конец долгим сму­там.
 Беседа прерывается с появлением царевича Антиоха. Он надеется на свою счастливую звезду и вместе с тем не хочет обездолить Селевка. Сделав выбор в пользу любви, Антиох просит Тимагена перегово-
 [467]
 рить с братом: пусть тот царствует, отказавшись от Родогуны. Выяс­няется, что и Селевк желает уступить престол в обмен на царевну. Близнецы клянутся друг другу в вечной дружбе — между ними не будет ненависти. Они приняли слишком поспешное решение: Родогуне подобает царствовать вместе со старшим братом, имя которого назовет мать.
 Встревоженная Родогуна делится сомнениями с Лаоникой: царица Клеопатра никогда не откажется от трона, равно как и от мести. День венчания таит в себе еще одну угрозу — Родогуна страшится брачного союза с нелюбимым. Ей дорог лишь один из царевичей — живой портрет своего отца. Она не разрешает Лаонике назвать имя: страсть может выдать себя румянцем, а особам царского рода надле­жит скрывать свои чувства. Кого бы небо ни выбрало ей в мужья, она будет верна долгу.
 Опасения Родогуны не напрасны — Клеопатра пышет злобой. Ца­рица не желает отказываться от власти, которая досталась ей слиш­ком дорогой ценой, к тому же ей предстоит увенчать короной ненавистную соперницу, похитившую у нее Деметрия. Она откровен­но делится своими замыслами с верной Лаоникой: трон получит тот из сыновей, кто отомстит за мать. Клеопатра рассказывает Антиоху и Селевку о горькой судьбе их отца, погубленного злодейкой Родогуной. Право первородства нужно заслужить — старшего укажет смерть парфянской царевны.
 Ошеломленные братья понимают, что мать предлагает им обрести венец ценой преступления. Антиох все же надеется пробудить доб­рые чувства в Клеопатре, но Селевк в это не верит: мать любит толь­ко себя — в ее сердце нет места для сыновей. Он предлагает обратиться к Родогуне — пусть царем станет ее избранник. Парфян­ская царевна, предупрежденная Лаоникой, рассказывает близнецам о горькой судьбе их отца, убитого злодейкой Клеопатрой. Любовь необ­ходимо завоевать — мужем ее станет тот, кто отомстит за Деметрия. Удрученный Селевк говорит брату, что отказывается от престола и Родогуны — кровожадные женщины отбили у него желание как цар­ствовать, так и любить. Но Антиох по-прежнему убежден, что мать и возлюбленная не смогут устоять перед слезными мольбами.
 Явившись к Родогуне, Антиох предает себя в ее руки — если ца­ревна пылает жаждой мести, пусть убьет его и осчастливит брата. Ро­догуна не может более скрывать свою тайну — сердце ее принадлежит Антиоху. Теперь она не требует убить Клеопатру, но договор остается нерушимым: невзирая на любовь к Антиоху, она выйдет замуж за старшего — за царя.
 [468]
 Окрыленный успехом, Антиох спешит к матери. Клеопатра встре­чает его сурово — пока он медлил и колебался, Селевк успел ото­мстить. Антиох признается, что оба они влюблены в Родогуну и не способны поднять на нее руку: если мать считает его изменником, пусть прикажет ему покончить с собой — он покорится ей без коле­баний. Клеопатра сломлена слезами сына: боги благосклонны к Анти­оху — ему суждено получить державу и царевну. Безмерно счаст­ливый Антиох уходит, а Клеопатра велит Лаонике позвать Селевка, Лишь оставшись одна, царица дает волю гневу: она по-прежнему жаждет мести и насмехается над сыном, который так легко прогло­тил лицемерную приманку.
 Клеопатра говорит Селевку, что он старший и ему по праву при­надлежит престол, которым хотят завладеть Антиох и Родогуна. Се­левк отказывается мстить: в этом ужасном мире ничто его больше не прельщает — пусть другие будут счастливы, а ему остается лишь ожидать смерти. Клеопатра сознает, что потеряла обоих сыновей — проклятая Родогуна околдовала их, как прежде Деметрия. Пусть они последуют за своим отцом, но Селевк умрет первым, иначе ее ждет неминуемое разоблачение.
 Наступает долгожданный миг свадебного торжества. Кресло Клео­патры стоит ниже трона, что означает ее переход в подчиненное по­ложение. Царица поздравляет своих «милых детей», и Антиох с Родогуной искренне благодарят ее. В руках у Клеопатры кубок с от­равленным вином, из которого должны пригубить жених и невеста. В тот момент, когда Антиох подносит кубок к губам, в зал врывается Тимаген со страшным известием: Селевк найден на аллее парка с кровавой раной в груди. Клеопатра высказывает предположение, что несчастный покончил с собой, но Тимаген это опровергает: перед смертью царевич успел передать брату, что удар нанесен «дорогой рукой, родной рукой». Клеопатра немедленно обвиняет в убийстве Селевка Родогуну, а та — Клеопатру. Антиох пребывает в тягостном раздумье: «дорогая рука» указывает на возлюбленную, «родная рука» — на мать. Подобно Селевку, царь переживает миг безысход­ного отчаяния — решив отдаться на волю судьбы, он вновь подносит к губам кубок, но Родогуна требует опробовать на слуге вино, подне­сенное Клеопатрой. Царица негодующе заявляет, что докажет пол­ную свою невиновность. Сделав глоток, она передает кубок сыну, однако яд действует слишком быстро. Родогуна с торжеством указы­вает Антиоху, как побледнела и зашаталась его мать. Умирающая Клеопатра проклинает молодых супругов: пусть их союз будет испол­нен отвращения, ревности и ссор — да подарят им боги таких же
 [469]
 почтительных и покорных сыновей, как Антиох. Затем царица про­сит Лаоника увести ее и избавить тем самым от последнего униже­ния — она не желает упасть к ногам Родогуны. Антиох исполнен глубокой скорби: жизнь и смерть матери равно пугают его — буду­щее чревато ужасными бедами. Брачное торжество завершилось, и теперь нужно приступить к похоронному чину. Быть может, небеса все же окажутся благосклонными к несчастному царству.
 Е. Д. Мурашкинцева
 Никомед (Nicomede) - Трагедия (1651)
 Ко двору царя Вифинии Прусия прибывают два его сына. Никомед, сын от первого брака, оставил войско, во главе которого он одержал многочисленные победы, положив к ногам отца не одно царство; его обманом завлекла в столицу мачеха, Арсиноя. Сын Прусия и Арсинои, Аттал, возвратился на родину из Рима, где он с четырехлетнего возраста жил заложником; хлопотами римского посла Фламиния Аттала отпустили к родителям за то, что те согласились выдать респуб­лике злейшего ее врага — Ганнибала, однако римляне так и не насладились зрелищем плененного карфагенянина, ибо он предпочел принять яд.
 Царица, как это часто бывает со вторыми женами, всецело подчи­нила своему влиянию престарелого Прусия. Это по ее воле Прусий в угоду Риму лишил своего покровительства Ганнибала, теперь же она плетет интриги, желая сделать наследником престола вместо Никомеда своего сына Аттала, а также расстроить брак пасынка с армянской царицей Лаодикой.
 Арсиною в ее интригах поддерживает Фламиний, ибо в интересах Рима, с одной стороны, возвести на вифинский престол получившего римское воспитание и римское гражданство Аттала, а не гордого и независимого, прославленного в походах Никомеда, а с другой — воспрепятствовать усилению Вифинии за счет династического союза с Арменией.
 До сих пор сводные братья не были знакомы друг с другом и впе­рвые встречаются в присутствии Лаодики, в которую оба они влюбле­ны, однако только Никомеду она отвечает взаимностью. Эта первая встреча чуть было не окончилась ссорой.
 [470]
 Арсиное трения между братьями только на руку, ведь в соответст­вии с ее планами один из них должен быть сокрушен, другой, напро­тив, возвышен. Царица уверена, что с помощью римлян Аттал легко займет отцовский престол; что до женитьбы на Лаодике, то это труд­нее, но все же она видит способ погубить Никомеда и вынудить ар­мянскую царицу вступить в нежеланный ей брак.
 Царь Прусий в последнее время не на шутку встревожен беспри­мерным возвышением Никомеда: победитель Понта, Каппадокии и страны галатов пользуется властью, славой и народной любовью боль­шими, нежели те, что когда-либо доставались на долю его отца. Как подсказывают Прусию уроки истории, подобным героям часто при­скучивает звание подданного, и тогда, возжелав царского сана, они не жалеют государей. Начальник телохранителей Прусия, Арасп, убеж­дает царя, что опасения его были бы оправданы, когда бы речь шла о ком-нибудь другом, честь же и благородство Никомеда не подлежат сомнению. Доводы Араспа не рассеивают полностью тревоги Прусия, и он решает попытаться, действуя с искючительной осторожностью, отправить Никомеда в почетное изгнание.
 Когда Никомед является к отцу, дабы поведать о своих победах, Прусий встречает его весьма холодно и попрекает тем, что тот оста­вил вверенное ему войско. На почтительную просьбу Никомеда по­зволить ему сопровождать отбывающую на родину Лаодику царь отвечает отказом.
 Беседу отца с сыном прерывает появление римского посла Флами­ния, который от имени республики требует, чтобы Прусий назначил своим наследником Аттала. Дать ответ послу Прусий велит Никоме­ду, и тот решительно отвергает его требование, разоблачая планы Рима ослабить Вифинию, которая при таком царе, как Аттал, вместе с вновь приобретенными землями утратит все свое величие.
 Договориться между собой Фламинию и Никомеду мешает, кроме разницы устремлений, еще и разделяющая их вражда: отец Флами­ния в битве у Тразименского озера пал от руки Ганнибала, учителя Никомеда, высоко им чтимого. Фламиний тем не менее идет на ус­тупку: Никомед станет править Вифинией, но с условием, что Аттал возьмет в жены Лаодику и взойдет на армянский трон. Никомед и на сей раз отвечает Фламинию решительным отказом.
 Прусию не чуждо благородство, и, хотя Лаодика находится в его власти, он не считает возможным чинить насилие над царственной особой. Посему, коль скоро Риму угодна женитьба Аттала и Лаодики, пусть Фламиний отправится к армянской принцессе и от имени рес­публики предложит ей в мужья сына Арсинои.
 [471]
 любленного из плена, даже если для этого понадобится сокрушить стены Вечного города.
 Замыслу Фламиния не суждено было сбыться — по пути к галере Никомед бежал с помощью неизвестного друга. Царевич выходит к толпе, и бунтующий народ тут же успокаивается. В сознании собственной силы он предстает перед испуганными домочадцами и рим­ским послом, но и не помышляет о мести — все, кто хотел ему зла, могут быть оправданы: мачехой руководила слепая любовь к сыну, отцом — страсть к Арсиное, Фламинием — стремление соблюсти интересы родной страны. Никомед всех прощает, а для Аттала обе­щает завоевать любое из соседних царств, какое приглянется Арси­ное.
 Никомед тронул сердце мачехи, и та искренне обещает отныне любить его, как родного сына. Тут же, кстати, выясняется, что дру­гом, помогшим Никомеду бежать, был Аттал.
 Прусию ничего не остается, как распорядиться о жертвоприноше­ниях, дабы просить богов даровать Вифинии прочный мир с Римом.
 Л А. Карельский
 Поль Скаррон (Paul Scarron) 1610-1660
 Жодле, или Хозяин-слуга (Jodelet ou le Maitre valet) - Комедия (1645)
 Действие пьесы происходит в Мадриде. Дон Хуан Альварадо прилетел в столицу из родного Бургоса на свидание с невестой. Молодого дво­рянина не остановило даже семейное несчастье: по возвращении из Фландрии дон Хуан узнал, что его старший брат был коварно убит, а обесчещенная сестра Лукреция скрылась неведомо куда. Все помыслы о мести были оставлены, едва дон Хуан увидел портрет своей наре­ченной — прелестной Изабеллы де Рохас. Страсть вспыхнула мгно­венно: юноша приказал слуге Жодле послать в Мадрид собственное изображение, а сам отправился следом. На месте выясняется непри­ятное обстоятельство: Жодле, воспользовавшись случаем, также решил запечатлеть свою физиономию, затем начал сравнивать оба произведения, и в результате прекрасная Изабелла получила портрет не хозяина, а слуги. Дон Хуан потрясен: что скажет девушка, увидав подобное свиное рыло? Но неунывающий Жодле утешает своего гос­подина: когда красотка его увидит, он ей понравится вдвое больше по контрасту, а рассказ о ротозействе глупого слуги, конечно, вызовет у нее улыбку.
 [475]
 У дома Фернана де Рохаса дон Хуан замечает какую-то тень и об­нажает шпагу. Дон Луис, спустившись по веревочной лестнице с бал­кона, быстро растворяется в темноте, чтобы не затевать дуэль под окнами Изабеллы. Дон Хуан натыкается на верного Жодле: тот со страха падает навзничь и начинает брыкаться, обороняясь ногами от разъяренного кабальеро. Все кончается благополучно, но в душе дона Хуана зарождается подозрение: улизнувший молодчик не был похож на вора — скорее, речь идет о возлюбленном. Пример сестры, воспи­танной в понятиях чести и не устоявшей перед соблазнителем, взыва­ет к осторожности, поэтому дон Хуан предлагает Жодле поменяться ролями — слуга вполне может выдать себя за господина благодаря путанице с портретом. Жодле, поломавшись для вида, соглашается и с наслаждением предвкушает, как будет лакомиться барскими блюда­ми и наставлять рога придворным франтам.
 Утром Изабелла с пристрастием допрашивает горничную о том, кто забрался ночью на балкон. Сначала Беатриса клянется в полной своей невинности, но затем признается, что ее хитростью обошел дон Луис, красивый племянник дона Фернана. Молодой вертопрах со сле­зами на глазах молил хоть на секунду впустить его к сеньоре, пытался подкупить и разжалобить бдительную Беатрису, да только ничего у него не вышло, и пришлось голубчику прыгать вниз, где его уже под­жидали — недаром люди говорят, будто дон Хуан Альварадо приска­кал в Мадрид. Изабелла преисполнена отвращения к жениху — более омерзительной физиономии ей не доводилось встречать. Девушка пы­тается убедить в этом и отца, однако дон Фернан не желает идти на попятный: если верить портрету, будущий зятек на редкость нека­зист, но зато он высоко стоит во мнении двора.
 Дон Фернан отсылает дочь при виде дамы под вуалью. Лукреция, опозоренная сестра дона Хуана, явилась просить защиты у давнего друга своего отца. Вины своей она не скрывает — жизнь ее спалил огонь любовной страсти. Два года назад на турнире в Бургосе всех рыцарей затмил приезжий юноша, который пронзил и сердце Лукре­ции. Порыв был обоюдным: коварный обольститель если и не любил, то искусно делал вид. Затем случилось страшное: старший брат погиб, отец угас от горя, а любовник исчез бесследно. Но Лукреция увидела его из окна — теперь у нее появилась надежда отыскать злодея.
 Дон Фернан обещает гостье полную поддержку. Затем к нему об­ращается за советом племянник. Два года назад дон Луис по пригла­шению лучшего своего друга приехал на турнир в Бургос и безумно влюбился в прекрасную девушку, которая также отдала ему сердце.
 [476]
 Однажды в спальню ворвался вооруженный человек, в темноте нача­лась схватка, оба противника наносили удары наугад, и дон Луис по­разил врага насмерть. Велико же было его отчаяние, когда он узнал в убитом друга — возлюбленная оказалась его родной сестрой. Дону Луису удалось благополучно скрыться, но теперь обстоятельства изме­нились: по слухам, в Мадрид едет младший брат убитого им дворяни­на — этот отважный юноша пылает жаждой мести. Долг чести велит дону Луису принять вызов, однако убить не позволяет совесть.
 Раздается громкий стук в дверь, и Беатриса сообщает, что в дом ломится жених — весь в буклях и кудрях, разряженный и надушен­ный, в каменьях и золоте, словно китайский богдыхан. Дон Луис не­приятно поражен: как мог дядя просватать дочь, не поставив в известность родню? Дон Фернан озабочен совсем другим: в доме на­чнется резня, если дон Хуан узнает, кто его обидчик. Появляются Жодле в костюме дона Хуана и дон Хуан в облике Жодле. Юноша поражен красотой Изабеллы, а та глядит на суженого с ненавистью. Мнимый кабальеро грубо толкает будущего тестя, одаривает пошлым комплиментом невесту и тут же требует побыстрее закруглить дельце с приданым. Дон Луис, безумно влюбленный в Изабеллу, втихомолку радуется — теперь он уверен, что кузина не устоит перед его напо­ром. Беатриса красочно расписывает ему, как дон Хуан с жадностью накинулся на еду. Закапав соусом весь камзол, зятек улегся в кладо­вой прямо на пол и стал храпеть так, что посуда на полках задребез­жала. Дон Фернан уже закатил дочке пощечину, хотя сам мечтает лишь об одном — как бы повернуть назад оглобли.
 Изабелла вновь наседает на отца с уговорами, но дон Фернан твердит, что не может нарушить слово. К тому же на семье висит большой грех перед доном Хуаном — дон Луис обесчестил его сестру и убил брата. Оставшись одна, Изабелла предается горестным раз­мышлениям: будущий муж ей гадок, страсть кузена вызывает омерзе­ние, а сама она внезапно пленилась тем, кого любить не имеет права — честь не позволяет ей даже имени этого произнести! Появ­ляется дон Луис с пылкими излияниями. Изабелла быстро их пресе­кает: пусть он дает пустые обещания и совершает гнусные злодейства в Бургосе. Беатриса предупреждает госпожу, что на шум спускаются отец с женихом, а выход закрыт: у двери околачивается слуга дона Хуана — и вид у этого красавчика совсем не безобидный. Дон Луис поспешно скрывается в спальне, Изабелла же начинает честить Беат­рису, которая будто бы назвала дона Хуана уродливой и глупой ско­тиной. Взбешенный Жодле осыпает Беатрису площадной бранью, и дон Фернан поспешно ретируется наверх.
 [477]
 Жених и его «слуга» остаются наедине с невестой. Жодле чисто­сердечно заявляет, что ему всегда были по душе такие сдобные кра­сотки. Изабелла отвечает, что с появлением дона Хуана ее жизнь преобразилась: прежде мужчины вызывали у нее почти отвращение, зато теперь она страстно любит то, что постоянно находится при же­нихе. Жодле понимает из этого только одно — девчонка втюрилась! Решив попытать счастья, он отсылает «слугу» и предлагает невесте пойти подышать воздухом на балкон. Кончается эта затея трепкой: дон Хуан безжалостно колотит Жодле, но, когда входит Изабелла, роли меняются — Жодле принимается охаживать своего господина якобы за нелестный отзыв об Изабелле. Дону Хуану приходится тер­петь, поскольку сметливый слуга поставил его в безвыходное положе­ние. Маскарад необходимо продолжать ради выяснения истины: Изабелла невыразимо прекрасна, но, судя по всему, неверна.
 Наконец Беатриса выпускает дона Луиса из спальни, и в этот мо­мент входит Лукреция, чрезвычайно изумленная поведением дона Фернана, который обещал защитить ее, однако не показывается на глаза. Дон Луис, принимая Лукрецию за Изабеллу, пытается объяс­ниться: в Бургосе он просто приволокнулся за одной девицей, но та в подметки не годится прелестной кузине. Лукреция, откинув вуаль, осыпает дона Луиса упреками и громко призывает на помощь. Появ­ляется дон Хуан — Лукреция, мгновенно узнав брата, невольно бро­сается под защиту дона Луиса. Дон Хуан обнажает шпагу с намерением защищать честь своего «господина». Дон Луис вынужден вступить в схватку с лакеем, но тут в комнату врывается дон Фернан. Дон Хуан шепотом приказывает Лукреции хранить тайну, а вслух объявляет, что исполнял свой долг: дон Луис находился в спальне Изабеллы — следовательно, дону Хуану нанесено явное оскорбление. Дон Фернан признает правоту «Жодле», а дон Луис дает слово, что сразится либо с доном Хуаном, либо с его слугой.
 Растроганная добротой Изабеллы Лукреция намекает, что дон Хуан — вовсе не тот, кем кажется. Жодле выходит на сцену, с на­слаждением ковыряя в зубах и громко рыгая после сытного завтрака с мясцом и чесноком. При виде Беатрисы он уже готов распустить руки, но дело портит появление негодующей Изабеллы. Жодле со вздохом поминает мудрый завет Аристотеля: женщин следует вразум­лять палкой. Дон Фернан сообщает «зятю» радостную новость: дон Хуан может наконец скрестить шпагу с доном Луисом, обидчиком его сестры. Жодле категорически отказывается от дуэли: во-первых, ему плевать на любое оскорбление, потому что собственная шкура
 [478]
 дороже, во-вторых, племяннику будущего тестя он готов все про­стить, в-третьих, у него есть зарок — никогда не лезть в драку из-за бабенок. Возмущенный до глубины души дон Фернан заявляет, что не намерен выдавать дочь за труса, а Жодле тут же сообщает своему гос­подину, что Лукрецию обесчестил дон Луис. Дон Хуан просит слугу еще немного потерпеть. Ему хочется верить, что Изабелла невиновна, ведь ее кузен мог просто подкупить служанку. Предстоит схватка, и Жодле умоляет дона Хуана не обознаться.
 Беатриса, обиженная очередным любовником, оплакивает горькую девичью долю. Изабелла с тоской ждет свадьбы, а Лукреция уверяет подругу, что во всей Кастилии нет более достойного рыцаря, чем ее брат. Жодле приводит дона Луиса в комнату, где уже спрятался дон Хуан. Слуга явно трусит, и дон Луис осыпает его насмешками. Затем Жодле тушит свечу: дон Хуан сменяет его и наносит противнику лег­кую рану в руку. Ситуация разъясняется лишь с появлением дона Фернана: дон Хуан признается, что проник в дом под личиной слуги из-за того, что ревновал Изабеллу к дону Луису, который одновре­менно оказался соблазнителем сестры. Дон Луис клянется, что на балкон и в комнату его провела Беатриса без ведома своей госпожи. Он глубоко раскаивается в том, что нечаянно убил лучшего друга, и готов жениться на Лукреции. Дон Фернан взывает к благоразумию: племянник и зять должны помириться, и тогда дом станет местом веселого свадебного пиршества. Дон Хуан и дон Луис обнимаются, Лукреция и Изабелла следуют их примеру. Но последнее слово оста­ется за Жодле: слуга просит бывшую «невесту» отдать портрет: это будет его подарком Беатрисе — пусть заслуженным счастьем насла­дятся три пары.
 Е. Д. Мурашкинцева
 Комический роман (Roman Comique) (1651)
 Действие происходит в современной автору Франции, главным обра­зом в Мансе — городе, что расположен в двухстах километрах от Па­рижа.
 «Комический роман» задуман как пародия на модные романы «высокого стиля» — вместо странствующих рыцарей его героями яв­ляются бродячие комедианты, бесчисленные драки заменяют поедин-
 [479]
 ки, а обязательные в авантюрных романах сцены похищения необы­чайно забавны. Каждая глава представляет собой отдельный комичес­кий эпизод, нанизанный на стержень нехитрого сюжета. Роман отличается прихотливой композицией, он изобилует вставными эпи­зодами — как правило, это новеллы, рассказанные кем-то из персо­нажей, или воспоминания героев. Сюжеты новелл взяты в основном из жизни благородных мавров и испанцев. Особо хочется сказать о новелле «Свой собственный судья» — истории испанской кавалерист-девицы: юная София вынуждена скрываться в мужском платье. Ока­завшись в военном лагере императора Карла V, она проявляет такое мужество и военный талант, что получает под командование кавале­рийский полк, а затем и назначение вице-королем своей родной Ва­ленсии, но, выйдя замуж, уступает все титулы супругу.
 Скаррон успел завершить две части романа. Третью после его смерти написал Оффрэ, наскоро закончивший сюжет.
 На рынке Манса появляются трое причудливо одетых людей — немолодая женщина, старик и статный юноша. Это бродячая труппа. Комедианты вызвали гнев губернатора Тура и во время бегства расте­ряли товарищей. Но они и втроем готовы дать спектакль в верхней комнате трактира. Местный судья, г-н Раппиньер, приказывает трак­тирщице ссудить актерам на время спектакля оставленную ей на со­хранение одежду молодых людей, играющих в мяч. Красавец комедиант Дестен поражает всех своим мастерством, но являются иг­роки в мяч, видят на актерах свое платье и принимаются бить судью, распорядившегося им без ведома хозяев. Драка становится всеобщей, и Дестену суждено еще раз восхитить жителей Манса: он нещадно лупит людей, помешавших спектаклю. При выходе из трактира на Раппиньера со шпагами нападают друзья избитых. Жизнь судье спа­сает опять-таки Дестен, он и шпагой владеет весьма искусно, рубя ею нападающих по ушам. Благодарный Раппиньер зовет комедиантов в свой дом. Ночью он поднимает жуткий переполох, решив, что г-жа Раппиньер отправилась в комнату юного комедианта. На самом деле это бродит по дому коза, выкармливающая своим молоком осиротев­ших щенят. Наутро судья расспрашивает о Дестене второго актера, язвительного Ранкюна. По его словам, Дестен в труппе совсем недав­но, а мастерством он обязан Ранкюну, да и жизнью тоже. Ведь Ранкюн спас его в Париже, когда молодой человек подвергся нападению грабителей, отнявших у него некую драгоценность. Узнав, когда про­изошло нападение, судья и его слуга Доген страшно смущаются. В тот же день Догена смертельно ранит один из избитых им в трактире
 [480]
 юношей. Перед смертью он зовет Дестена. Раппиньеру актер гово­рит, что умирающий просто бредил. Собираются остальные актеры: дочь старой актрисы, шестнадцатилетняя Анжелика, ученик Дестена Леандр, еще несколько человек. Нет только Этуаль — сестры Десте­на: она вывихнула ногу, и за ней посылают конные носилки. Какие-то вооруженные всадники насильно осматривают все носилки на дороге. Они ищут девушку с поврежденной ногой, но похищают на­правляющегося к врачу священника. Этуаль же благополучно прибы­вает в Манс. Анжелика и ее мать, Каверн, просят молодых людей в знак дружбы рассказать им свою историю. Дестен соглашается. Он сын деревенского богача, человека анекдотической скупости. Родители его не любили, все их внимание поглощал отданный им на воспита­ние отпрыск некоего шотландского графа. Дестена забирает к себе его великодушный крестник. Мальчик прекрасно учится, компанию ему составляют дети барона д'Арк — грубый Сен-Фар и благородный Вервиль. Закончив образование, молодые люди отправляются в Ита­лию на военную службу. В Риме Дестен знакомится с дамой-францу­женкой и ее рожденной в тайном браке дочерью Леонорой. Он спасает их от нахальства какого-то путешествующего француза и, ко­нечно, влюбляется в дочь. Леонора тоже неравнодушна к нему, но Сен-Фар говорит ее матери, что Дестен всего лишь слуга, и бедную девушку увозят, не дав сказать о своих чувствах. Дестена заманивает в засаду и тяжело ранит проученный им при знакомстве с Леонорой нахал. Выздоровев, Дестен ищет смерти на полях сражений, но вмес­то этого находит славу отчаянного рубаки. По окончании похода мо­лодые люди возвращаются во Францию. Вервиль влюбляется в свою соседку, мадемуазель Салдань. Ее родители умерли, а самодур брат хочет отправить ее и вторую сестру в монастырь, чтобы не тратиться на приданое. Дестен сопровождает друга на тайное свидание. Неожи­данно появляется Салдань — это, оказывается, римский недруг наше­го героя. Начинается драка, Салдань легко ранен. Поправившись, он вызывает Вервиля на дуэль. По обычаю того времени секундант Вервиля Дестен вынужден драться с секундантом Салданя. увы, это старший сын его благодетеля Сен-Фар. Юноша сначала щадит про­тивника, но тот подло злоупотребляет этим. Чтобы не погибнуть, Де­стен ранит его. Вервиль обезоруживает Салданя. Дело улаживается двойной свадьбой — Вервиль женится на своей возлюбленной, Сен-Фар — на ее сестре. Оскорбленный Дестен, несмотря на уговоры друга, покидает дом барона д'Арк. Он вновь направляется в Италию и в дороге встречает свою любимую и ее мать. Они разыскивают
 [481]
 отца Леоноры, однако поиски их безуспешны, к тому же у них укра­ли все деньги. Дестен решает сопровождать их.
 Во время розысков мать Леоноры умирает. Грабители похищают у Дестена украшенный бриллиантами портрет отца его любимой — доказательство ее происхождения. К тому же на их след нападает Салдань. Необходимость скрываться и нужда заставляют молодых людей выдать себя за брата и сестру и под вымышленными именами примкнуть к труппе комедиантов. В Туре их опять встречает Салдань, он пытается похитить Леонору-Этуаль. Рассказ занимает несколько вечеров. Тем временем с комедиантами сводит знакомство заезжий лекарь, его жена-испанка, знающая несметное число увлекательных историй, а также некий вдовый адвокат Раготен. Этот маленький че­ловек нахален, глуп и плохо воспитан, но обладает своеобразным та­лантом вечно попадать в смешные переделки, подробно описываемые в романе. Он решает, что влюблен в Этуаль. Ранкюн соглашается по­мочь адвокату добиться ее благосклонности, а пока ест и пьет за его счет. Труппу приглашают за город — там празднуют свадьбу. Коме­дианты приезжают, но представлению не суждено состояться — по­хищена Анжелика. Каверн уверена, что похититель — Леандр, это ясно из найденных ею любовных писем. Дестен бросается в погоню. В гостинице одной из деревень он находит израненного Леандра и выслушивает его историю. Леандр поступил в труппу только из любви к Анжелике. Он дворянин, и его ждет большое наследство, но отец не соглашается на брак сына с комедианткой. Он гнался за по­хитителями, вступил с ними в драку — негодяи избили его и полу­мертвого бросили на дороге.
 Через некоторое время в гостинице появляется и сама Анжели­ка — ее увезли по ошибке. Это выяснилось, когда по дороге похити­тели встретили Этуаль. Ее пытался с помощью подкупленного слуги заманить в свои сети Раппиньер. Слугу избили, Анжелику бросили в лесу, а Этуаль увезли неизвестно куда. Нет сомнения, что это продел­ки Салданя. Однако с помощью вовремя появившегося Вервиля Де­стен выручает возлюбленную, это тем более легко, что под Салданем упала лошадь и он страшно расшибся. Удается вывести на чистую воду Раппиньера, судья вынужден вернуть портрет отца Леоноры: это ведь он и его покойный слуга ограбили Дестена в Париже. Комеди­анты перебираются из Манса в Алансон. Раготен, чтобы не расста­ваться с предметом своей любви и блеснуть дарованиями, вступает в труппу. Зато Леандр покидает товарищей — пришло известие, что его отец при смерти и желает проститься с сыном. Первый же спек-
 [482]
 такль на новом месте мог плохо закончиться — неугомонный Сал­дань оправился от травмы и вновь попытался похитить Этуаль. Но поклонники театра из числа местных дворян становятся на сторону комедиантов. Салдань погибает в перестрелке, которую сам же и спровоцировал. Леандр наследует от отца баронский титул и состоя­ние, но не собирается расставаться с театром и остается в составе труппы. Две свадьбы решено сыграть одновременно. Накануне ра­достного дня Каверн встречает брата, тоже комедианта, с которым они были разлучены еще детьми. Итак, все счастливы, кроме Раготена. Он пытается разыграть самоубийство, а потом тонет в реке, пыта­ясь напоить лошадь. Злой шутник Ранкюн тоже покидает труппу — его место займет брат Каверн.
 И. А. Быстрова
 Савиньен де Сирано де Бержерак (Savinien de Cyrano de Bergerac) 1619-1655
 Иной свет, или Государства и империи Луны (L'autre monde ou les Etats et Empires de la Lune) - Философско-утопический роман (1647—1650, опубл. 1659)
 В девять вечера автор и четверо его друзей возвращались из одного дома в окрестностях Парижа. На Небе светила полная луна, притяги­вая взоры гуляк и возбуждая остроумие, уже отточенное о камни мостовой. Один предположил, что это небесное слуховое окно, откуда просвечивает сияние блаженных. Другой уверял, будто Вакх держит на небесах таверну и подвесил луну, как свою вывеску. Третий вос­кликнул, что это гладильная доска, на которой Диана разглаживает воротнички Аполлона. Четвертый же заявил, что это просто солнце в домашнем халате, без одеяния из лучей. Но самую оригинальную версию высказал автор: несомненно, луна — такой же мир, как и земля, которая, в свою очередь, является для нее луной. Спутники встретили эти слова громким хохотом, хотя автор опирался на авто­ритет Пифагора, Эпикура, Демокрита, Коперника и Кеплера. Но провидение или судьба помогли автору утвердиться на своем пути: вернувшись домой, он обнаружил у себя на столе книгу, которую туда не клал и где как раз говорилось о жителях луны. Итак, явным
 [484]
 внушением свыше автору было приказано разъяснить людям, что луна есть обитаемый мир.
 Чтобы подняться на небеса, автор обвязал себя склянками, напол­ненными росой. Солнечные лучи притягивали их к себе, и вскоре изобретатель оказался над самыми высокими облаками. Тут он при­нялся разбивать склянки одну за другой и плавно опустился на землю, где увидел совершенно голых людей, в страхе разбежавшихся при его появлении. Затем показался отряд солдат, от которых автор узнал, что находится в Новой Франции. Вице-король встретил его весьма любезно: это был человек, способный к возвышенным мыслям и полностью разделявший воззрения Гассенди относительно ложности системы Птолемея. Философские беседы доставляли автору большое удовольствие, однако он не оставил мысли подняться на луну и соору­дил специальную машину с шестью рядами ракет, наполненных го­рючим составом. Попытка взлететь со скалы окончилась печально: автор так сильно расшибся при падении, что ему пришлось с ног до головы натереться мозгом из бычьих костей. Однако луна на ущербе имеет обыкновение высасывать мозг из костей животных, поэтому она притянула к себе автора. Пролетев три четверти пути, он стал снижаться ногами вверх, а затем рухнул на ветви древа жизни и очу­тился в библейском раю. При виде красот этого священного места он ощутил такое же приятное и болезненное чувство, какое испытывает эмбрион в ту минуту, когда вливается в него душа. Путешественник сразу помолодел на четырнадцать лет: старые волосы выпали, сменив­шись новыми, густыми и мягкими, в жилах загорелась кровь, естест­венная теплота гармонично пронизала все его существо.
 Прогуливаясь в чудесном саду, автор встретил необычайно краси­вого юношу. Это был пророк Илия, который поднялся в рай на же­лезной колеснице, при помощи постоянно подбрасываемого вверх магнита. Вкусив от плодов древа жизни, святой старец обрел вечную молодость. От него автор узнал о прежних обитателях рая. Изгнан­ные Богом Адам и Ева, перелетев на землю, поселились в местности между Месопотамией и Аравией — язычники, знавшие первого чело­века под именем Прометея, сложили о нем басню, будто он похитил огонь с неба. Несколько веков спустя Господь внушил Еноху мысль покинуть мерзкое племя людей. Этот святой муж, наполнив два боль­ших сосуда дымом от жертвенного костра, герметически их закупо­рил и привязал себе под мышки, в результате чего пар поднял его на луну. Когда на земле случился потоп, воды поднялись на такую страшную высоту, что ковчег плыл по небу на одном уровне с луной. Одна из дочерей Ноя, спустив в море лодку, также оказалась в рай-
 [485]
 ском саду — за ней последовали и самые смелые из животных. Вско­ре девушка встретила Еноха: они стали жить вместе и породили боль­шое потомство, но затем безбожный нрав детей и гордость жены вынудили праведника уйти в лес, чтобы целиком посвятить себя мо­литвам. Отдыхая от трудов, он расчесывает льняную кудель — вот почему осенью в воздухе носится белая паутина, которую крестьяне называют «нитками богородицы».
 Когда речь зашла о вознесении на луну евангелиста Иоанна, дья­вол внушил автору неуместную шутку. Пророк Илия, вне себя от не­годования, обозвал его атеистом и выгнал прочь. Терзаемый голодом автор надкусил яблоко с древа знаний, и тут же густой мрак окутал его душу — он не лишился разума лишь потому, что живительный сок мякоти несколько ослабил зловредное действие кожицы. Очнулся автор в совершенно незнакомой местности. Вскоре его окружило множество больших и сильных зверей —лицом и сложением они на­поминали человека, но передвигались на четырех лапах. Впоследствии выяснилось, что эти гиганты приняли автора за самку маленького животного королевы. Сначала он был отдан на хранение фокусни­ку — тот научил его кувыркаться и строить гримасы на потеху толпе.
 Никто не желал признавать разумным существо, которое передви­гается на двух ногах, но однажды среди зрителей оказался человек, побывавший на земле. Он долго жил в Греции, где его называли Де­моном Сократа. В Риме он примкнул к партии младшего Катона и Брута, а после смерти этих великих мужей стал отшельником. Жите­лей луны на земле именовали оракулами, нимфами, гениями, феями, пенатами, вампирами, домовыми, призраками и привидениями. Ныне земной народ настолько огрубел и поглупел, что у лунных муд­рецов пропало желание обучать его. Впрочем, настоящие философы иногда еще встречаются — так, Демон Сократа с удовольствием на­вестил француза Гассенди. Но луна имеет куда больше преимуществ: здесь любят истину и превыше всего ставят разум, а безумцами счи­таются только софисты и ораторы. Родившийся на солнце Демон принял видимый образ, вселившись в тело, которое уже состарилось, поэтому сейчас он вдувает жизнь в недавно умершего юношу.
 Посещения Демона скрасили горькую долю автора, принужденно­го служить фокуснику, а затем омолодившийся Демон забрал его с намерением представить ко двору. В гостинице автор ближе познако­мился с некоторыми обычаями обитателей луны. Его уложили спать на постель из цветочных лепестков, накормили вкусными запахами и раздели перед едой донага, чтобы тело лучше впитывало испарения. Демон расплатился с хозяином за постой стихами, получившими
 [486]
 оценку в Монетном дворе, и объяснил, что в этой стране умирают с голоду только дураки, а люди умные никогда не бедствуют.
 Во дворце автора ждали с нетерпением, поскольку хотели случить с маленьким животным королевы. Эта загадка разрешилась, когда среди толпы обезьян, одетых в панталоны, автор разглядел европейца. Тот был родом из Кастилии и сумел взлететь на луну с помощью птиц. На родине испанец едва не угодил в тюрьму инквизиции, ибо утверждал в лицо педантам, что существует пустота и что ни одно ве­щество на свете не весит более другого вещества. Автору понравились рассуждения товарища по несчастью, но вести философские беседы приходилось только по ночам, поскольку днем не было спасения от любопытных. Научившись понимать издаваемые ими звуки, автор стал с грехом пополам изъясняться на чужом языке, что привело к большим волнениям в городе, который разделился на две партии: одни находили у автора проблески разума, другие приписывали все его осмысленные поступки инстинкту. В конце концов этот религиоз­ный спор был вынесен на рассмотрение суда. Во время третьего засе­дания какой-то человек упал к ногам короля и долго лежал на спине — такую позу жители луны принимают, когда хотят говорить публично. Незнакомец произнес прекрасную защитительную речь, и автора признали человеком, однако приговорили к общественному покаянию: он должен был отречься от еретического утверждения, будто его луна — это настоящий мир, тогда как здешний мир — не более чем луна.
 В ловком адвокате автор узнал своего милого Демона. Тот поздра­вил его с освобождением и отвел в дом, принадлежавший одному по­чтенному старцу. Демон поселился здесь с целью воздействовать на хозяйского сына, который мог бы стать вторым Сократом, если бы умел пользоваться своими знаниями и не прикидывался безбожником из пустого тщеславия. Автор с удивлением увидел, как приглашенные на ужин седые профессора подобострастно кланяются этому молодо­му человеку. Демон объяснил, что причиной тому возраст: на луне старики выказывают всяческое уважение юным, а родители должны повиноваться детям. Автор в очередной раз подивился разумности местных обычаев: на земле панический страх и безумную боязнь дей­ствовать принимают за здравый смысл, тогда как на луне выжившая из ума дряхлость оценивается по достоинству.
 Хозяйский сын целиком разделял воззрения Демона. Когда отец вздумал ему перечить, он лягнул старика ногой и велел принести его чучело, которое принялся сечь. Не удовлетворившись этим, он для пущего позора приказал несчастному весь день ходить на двух ногах.
 [487]
 Автора чрезвычайно развеселила подобная педагогика. Боясь расхохо­таться, он завел с юношей философский разговор о вечности вселен­ной и о сотворении мира. Как и предупреждал Демон, молодой человек оказался мерзким атеистом. Пытаясь совратить автора, он дерзновенно отрицал бессмертие души и даже само существование Бога. Внезапно автор увидел в лице этого красивого юноши нечто страшное: глаза у него были маленькие и сидели очень глубоко, цвет лица смуглый, рот огромный, подбородок волосатый, а ногти чер­ные — так мог выглядеть только антихрист. В разгар спора появился зфиоп гигантского роста и, ухватив богохульника поперек тела, полез с ним в печную трубу. Автор все же успел привязаться к несчастно­му, а потому ухватился за его ноги, чтобы вырвать из когтей велика­на. Но эфиоп был так силен, что поднялся за облака с двойным грузом, и теперь автор крепко держался за своего товарища не из че­ловеколюбия, а из страха упасть. Полет продолжался бесконечно долго, затем появились очертания земли, и при виде Италии стало ясно, что дьявол несет хозяйского сына прямиком в ад. Автор в ужасе возопил «Иисус, Мария!» и в то же мгновение очутился на склоне поросшего вереском холма. Добрые крестьяне помогли ему добраться до дерев­ни, где его едва не растерзали почуявшие лунный запах собаки — как известно, эти животные привыкли лаять на луну за ту боль, кото­рую она им издали причиняет. Пришлось автору просидеть три или четыре часа голым на солнце, пока не выветрилась вонь — после этого собаки оставили его в покое, и он отправился в порт, чтобы сесть на корабль, плывущий во Францию. В пути автор много раз­мышлял о жителях луны: вероятно, Господь сознательно удалил этих неверующих по природе людей в такое место, где у них нет возмож­ности развращать других — в наказание за самодовольство и гордость они были предоставлены самим себе. Из милосердия никто не был послан к ним с проповедью Евангелия, ведь они наверняка употреби­ли бы Священное писание во зло, усугубив тем самым кару, которая неизбежно ожидает их на том свете.
 Е. Д. Мурашкинцева
 Антуан Фюретьер (Antoine Furetiere) 1619-1688
 Мещанский роман. Комическое сочинение (Le Roman bourgeois. Ouvrage comique) - Роман (1666)
 Книгоиздатель предупреждает читателя, что книга эта написана не столько для развлечения, сколько с назидательной целью.
 Автор обещает рассказать без затей несколько любовных историй, происшедших с людьми, которых нельзя назвать героями, ибо они не командуют армиями, не разрушают государств, а являются всего лишь обыкновенными парижскими мещанами, идущими не торопясь по своему жизненному пути.
 В один из больших праздников пожертвования в церкви на пло­щади Мобер собирала юная Жавотта. Сбор пожертвований — проб­ный камень, безошибочно определяющий красоту девицы и силу любви ее поклонников. Тот, кто жертвовал больше всех, считался наиболее влюбленным, а девица, собравшая наибольшую сумму, — самой красивой. Никодем с первого взгляда влюбился в Жавотту. Хотя она была дочерью поверенного, а Никодем адвокатом, он стал
 [489]
 ухаживать за ней так, как принято в светском обществе. Прилежный читатель «Кира» и «Клелии», Никодем старался быть похожим на их героев. Но когда он попросил Жавотгу оказать ему честь и позволить стать ее слугой, девушка ответила, что обходится без слуг и умеет все делать сама. На изысканные комплименты Никодема она отвечала с таким простодушием, что поставила кавалера в тупик. Чтобы лучше узнать Жавотгу, Никодем подружился с ее отцом Волишоном, но от этого было мало проку: скромница Жавотта при его появлении либо удалялась в другую комнату, либо хранила молчание, скованная при­сутствием матери, которая не отходила от нее ни на шаг. Чтобы по­лучить возможность свободно говорить с девушкой, Никодему пришлось объявить о своем желании жениться. Изучив опись движи­мого и недвижимого имущества Никодема, Волишон согласился за­ключить контракт и сделал оглашение в церкви.
 Многие читатели придут в негодование: роман какой-то куцый, совсем без интриги, автор начинает прямо со свадьбы, меж тем как она должна быть сыграна только в конце десятого тома. Но если у читателей есть хоть капля терпения, путь подождут, ибо, «как гово­рится, многое может произойти по дороге от стакана ко рту». Авто­ру ничего не стоило бы сделать так, чтобы в этом месте героиню романа похитили и в дальнейшем ее похищали столько раз, сколько автору заблагорассудится написать томов, но поскольку автор обещал не парадное представление, а правдивую историю, то он прямо при­знается в том, что браку этому помешал официальный протест, заяв­ленный от имени некой особы по имени Лукреция, утверждавшей, что у нее имеется письменное обещание Никодема вступить с ней в брак.
 История молодой горожанки Лукреции. Дочь докладчика судебной коллегии, она рано осиротела и осталась на попечении тетки, жены адвоката средней руки. Тетка Лукреции была завзятой картежницей, и в доме каждый день собирались гости, приходившие не столько ради карточной игры, сколько ради красивой девушки. Приданое Лукреции было вложено в какие-то сомнительные дела, но она тем не менее отказывала стряпчим и желала выйти по крайней мере за аудитора Счетной палаты или государственного казначея, полагая, что именно такой муж соответствует размерам ее приданого согласно брачному тарифу. Автор уведомляет читателя, что современный брак — это соединение одной суммы денег с другой, и даже приво­дит таблицу подходящих партий в помощь лицам, вступающим в брак. Однажды в церкви Лукрецию увидел молодой маркиз. Она оча­ровала его с первого взгляда, и он стал искать случая свести с ней
 [490]
 знакомство. Ему повезло: проезжая в карете по улице, где жила Лук­реция, он увидел ее на пороге дома: она поджидала запаздывавших гостей. Маркиз приоткрыл дверцу и высунулся из кареты, чтобы по­клониться и попытаться завязать разговор, но тут по улице промчался верховой, обдав грязью и маркиза, и Лукрецию. Девушка пригласила маркиза в дом, чтобы почиститься или подождать, пока ему принесут свежее белье и одежду. Мещанки из числа гостей стали насмехаться над маркизом, приняв его за незадачливого провинциала, но он отве­чал им столь остроумно, что пробудил интерес Лукреции. Она позво­лила ему бывать в их доме, и он явился на следующий же день. К сожалению, у Лукреции не было наперсницы, а у маркиза — оруже­носца: обычно именно им герои романов пересказывают свои секрет­ные разговоры. Но влюбленные всегда говорят одно и то же, и, если читатели откроют «Амадиса», «Кира» или «Астрею», они сразу най­дут там все, что нужно. Маркиз пленил Лукрецию не только прият­ной наружностью и светским обхождением, но и богатством. Однако она уступила его домогательствам лишь после того, как он дал фор­мальное обещание вступить с ней в брак. Поскольку связь с марки­зом была тайной, поклонники продолжали осаждать Лукрецию. В числе поклонников был и Никодем. Однажды (это случилось незадол­го до знакомства с Жавоттой) Никодем сгоряча также дал Лукреции письменное обещание вступить с ней в брак. Лукреция не собиралась замуж за Никодема, но все же сохранила документ. При случае она похвасталась им соседу — поверенному по казенным делам Вильфлаттэну. Поэтому, когда Волишон сообщил Вильфлаттэну, что выдает дочь за Никодема, тот без ведома Лукреции заявил от ее имени про­тест. К этому времени маркиз уже успел бросить Лукрецию, похитив перед этим свое брачное обязательство. Лукреция ждала ребенка от маркиза, и ей необходимо было выйти замуж раньше, чем ее поло­жение станет заметно. Она рассудила, что если выиграет дело, то по­лучит мужа, а если проиграет, то сможет заявить, что не одобряла судебного процесса, начатого Вильфлаттэном без ее ведома.
 Узнав о протесте Лукреции, Никодем решил откупиться от нее и предложил ей две тысячи экю, чтобы дело было немедленно прекра­щено. Дядя Лукреции, бывший ее опекуном, подписал соглашение, даже не поставив племянницу в известность. Никодем поспешил к Жавотте, но после уличения в распутстве ее родители уже раздумали выдавать ее за Никодема и успели приискать ей более богатого и на­дежного жениха — скучного и скупого Жана Беду. Кузина Беду — Лоране — представила Беду Жавотте, и девушка так понравилась ста­рому холостяку, что тот написал ей напыщенное любовное послание,
 [491]
 которое простодушная Жавотта не распечатывая отдала отцу. Лоране ввела Жавотту в один из модных кружков Парижа. Хозяйка дома, где собиралось общество, была особой весьма образованной, но скрывала свои познания как нечто постыдное. Ее родственница была полной ее противоположностью и старалась выставить напоказ свою ученость. Писатель Шаросель (анаграмма Шарля Сореля) жаловался на то, что книгоиздатели упорно не желают печатать его произведения, не по­могает даже то, что он держит карету, по которой сразу видно хоро­шего писателя. Филалет читал свою «Сказку о заблудшем Амуре». Панкрас с первого взгляда влюбился в Жавотту, и, когда она сказала, что хотела бы научиться так же складно говорить, как другие барыш­ни, прислал ей пять томов «Астреи», прочитав которые Жавотта по­чувствовала пламенную любовь к Панкрасу. Она решительно отказала Никодему, чем очень порадовала родителей, но когда дело дошло до подписания брачного контракта с Жаном Беду, вышла из дочернего повиновения и наотрез отказалась взять в руки перо. Разгневанные родители отправили строптивую дочь в монастырь, а Жан Беду скоро утешился и возблагодарил Бога за то, что он избавил его от рогов, не­минуемо грозивших ему в случае женитьбы на Жавотте. Благодаря щедрым пожертвованиям Панкрас каждый день навешал возлюблен­ную в монастыре, все остальное время она посвящала чтению рома­нов. Перечитав все любовные романы, Жавотта заскучала. Поскольку родители готовы были забрать ее из монастыря только если она со­гласится выйти замуж за Беду (они не знали, что он уже раздумал жениться), Жавотта приняла предложение Панкраса увезти ее.
 Лукреция стала очень набожной и удалилась в монастырь, где по­знакомилась и подружилась с Жавоттой. Когда ей пришло время ро­жать, она оповестила друзей, что нуждается в уединении и просит ее не тревожить, а сама, покинув монастырь и разрешившись от бреме­ни, перебралась в другой монастырь, известный строгостью устава. Там она познакомилась с Лоранс, навещавшей подругу-монахиню. Лоране решила, что Лукреция будет хорошей женой ее кузену, и Беду, который после неудачи с ветреной Жавоттой решил жениться на девушке, взятой прямо из монастыря, женился на Лукреции. Чи­татели узнают о том, счастливо или несчастливо они жили в браке, если придет мода описывать жизнь замужних женщин.
 В начале второй книги, в обращении к читателю автор предуп­реждает, что эта книга не является продолжением первой и между ними нет связи. Это ряд мелких приключений и происшествий, что
 [492]
 же до связи между ними, то заботу о ней автор предоставляет пере­плетчику. Читателю следует забыть, что перед ним роман, и читать книгу как отдельные рассказы о всяких житейских происшествиях.
 История Шароселя, Колантины и Белатра. Шаросель не желал называться сочинителем и хотел, чтобы его считали дворянином и только, хотя его отец был просто адвокатом. Злоязычный и завистли­вый, Шаросель не терпел чужой славы, и каждое новое произведение, созданное другими, причиняло ему боль, так что жизнь во Франции, где много светлых умов, была для него пыткой. В молодые годы на его долю выпал кое-какой успех, но стоило ему перейти к более се­рьезным сочинениям, как книги его перестали продаваться и, кроме корректора, никто их не читал. Если бы автор писал роман по всем правилам, ему трудно было бы придумать приключения для своего героя, который никогда не знал любви и посвятил всю свою жизнь ненависти. Самым длительным оказался его роман с девицей, имев­шей такой же злобный нрав, как у него. Это была дочь судебного пристава по имени Колантина. Познакомились они в суде, где Колантина вела одновременно несколько тяжб. Явившись к Колантине с визитом, Шаросель пытался прочитать ей что-нибудь из своих произ­ведений, но она без умолку рассказывала о своих тяжбах, не давая ему вставить ни слова. Они расстались очень довольные тем, что по­рядком досадили друг другу. Упрямый Шаросель решил во что бы то ни стало заставить Колантину выслушать хоть какое-нибудь из его со­чинений и регулярно навещал ее. Однажды Шаросель с Колантиной подрались, потому что Колантина никак не хотела считать его дворя­нином. Колантине досталось меньше, но кричала она громче и, нате­рев за отсутствием увечий руки графитом и налепив несколько пластырей, добилась денежной компенсации и приказа об аресте Шароселя. Испуганный Шаросель укрылся в загородном доме одного из своих приятелей, где стал писать сатиру на Колантину и на весь женский пол. Шаросель свел знакомство с неким поверенным из Шатле, который возбудил дело против Колантины и добился отмены прежнего постановления суда. Удачный для Шароселя исход дела не только не восстановил Колантину против него, но даже возвысил его в ее глазах, ибо она решила выйти замуж лишь за того, кто одолеет ее в судебном поединке, подобно тому как Атланта решила отдать свою любовь тому, кто победит ее в беге. Итак, после процесса друж­ба Шароселя и Колантины стала еще теснее, но тут у Шароселя по­явился соперник — третий крючкотвор, невежда Белатр, с которым Колантина вела бесконечную тяжбу. Признаваясь Колантине в любви,
 [493]
 Белатр говорил, что исполняет евангельский закон, который велит че­ловеку возлюбить своих врагов. Он грозился возбудить уголовное пре­следование против глаз Колантины, погубивших его и похитивших его сердце, и обещал добиться обвинительного приговора для них с личным арестом и возмещением проторей и убытков. Речи Белатра были гораздо приятнее Колантине, чем разглагольствования Шароселя. Окрыленный успехом, Белатр послал Колантине любовное письмо, изобиловавшее юридическими терминами. Уважение ее к Белатру возросло, и она сочла его достойным еще более ожесточенного пре­следования. Во время одной из их перепалок вошел секретарь Белат­ра, принесший ему на подпись опись имущества покойного Мифофилакта (под этим именем Фюретьер вывел самого себя). Все заинтересовались описью, и секретарь Волатеран стал читать. После перечисления жалкой мебели и распоряжений завещателя следовал каталог книг Мифофилакта, среди которых был «Всеобщий француз­ский глуповник», «Поэтический словарь» и «Энциклопедия посвяще­ний» в четырех томах, оглавление которой, а также расценку различных видов восхвалений секретарь прочитал вслух. Белатр сделал Колантине предложение, но необходимость прекратить с ним тяжбу стала препятствием для заключения брака. Шаросель также попросил руки Колантины и получил согласие. Трудно сказать, что подвигло его на этот шаг вероятно, он женился назло самому себе. Молодые толь­ко и делали что бранились: даже во время свадебного пиршества про­изошло несколько сцен, живо напомнивших битву кентавров с лапифами. Колантина потребовала развода и затеяла с Шароселем тяжбу. «Они все время судились, судятся сейчас и будут судиться столько лет, сколько Господу Богу угодно будет отпустить им жизни».
 О. Э. Гринберг
 Жедеон Таллеман де Рео (Gedeon Tallemant des Reaux) 1619-1690
 Занимательные истории (Historiettes) - Мемуары (1657, опубл. 1834)
 Автор собрал воедино устные свидетельства, собственные наблюдения и исторические сочинения своего времени и на их основании воссо­здал жизнь французского общества конца XVI — первой половины XVII в., представив ее в виде калейдоскопа коротких историй, героя­ми которых стали 376 персонажей, включая коронованых особ.
 Генрих IV, царствуй он в мирное время, никогда бы так не про­славился, ибо «погряз бы в сластолюбивых утехах». Он был не слиш­ком щедр, не всегда умел быть благодарным, никогда никого не хвалил, «зато не упомнить государя более милостивого, который бы больше любил свой народ». Вот что рассказывают о нем: однажды некий представитель третьего сословия, желая обратиться к королю с речью, опускается на колени и натыкается на острый камень, причи­нивший ему такую боль, что он не выдерживает и вскрикивает: «Яд­рена вошь!» «Отменно!» — восклицает Генрих и просит не продолжать, дабы не испортить славное начало речи. В другой раз Генрих, проезжая через деревню, где ему приходится остановиться пообедать, просит позвать к нему какого-нибудь местного острослова.
 [495]
 К нему приводят крестьянина по прозвищу Забавник. Король сажает его напротив себя, по другую сторону стола, и спрашивает: «Далеко ли от бабника до забавника?» «Да между ними, государь, только стол стоит», — отвечает крестьянин. Генрих был очень доволен ответом. Когда Генрих назначает де Сюлли суперинтендантом финансов, бах­вал Сюлли вручает ему опись своего имущества и клянется, что наме­рен жить исключительно на жалованье. Однако вскоре Сюлли начинает делать многочисленные приобретения. Однажды, приветст­вуя короля, Сюлли спотыкается, а Генрих заявляет окружающим его придворным, что его больше удивляет, как это Сюлли не растянулся во весь рост, ибо от получаемых им магарычей у него должна изряд­но кружиться голова. Сам Генрих по натуре своей был вороват и брал все, что попадалось ему под руку; впрочем, взятое возвращал, го­воря, что не будь он королем, «его бы повесили».
 Королева Марго в молодости отличалась красотой, хотя у нее и были «слегка отвисшие щеки и несколько длинное лицо». Не было на свете более любвеобильной женщины; для любовных записок у нее даже была специальная бумага, края которой украшали «эмблемы побед на поприще любви». «Она носила большие фижмы со множе­ством карманчиков, в каждом из коих находилась коробочка с серд­цем усопшего любовника; ибо когда кто-то из них умирал, она тотчас же заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце». Маргарита быстро растолстела и очень рано облысела, поэтому носила шиньон, а в кармане — дополнительные волосы, чтобы всегда были под рукой. Рассказывают, что, когда она была молода, в нее безумно влюбился гасконский дворянин Салиньяк, она же не отвечала на его чувство. И вот однажды, когда он корит ее за черствость, она спрашивает, согла­сен ли он принять яду, дабы доказать свою любовь. Гасконец согла­шается, и Маргарита собственноручно дает ему сильнейшее слабительное. Он проглатывает снадобье, а королева запирает его в комнате, поклявшись, что вернется прежде, чем подействует яд. Са­линьяк просидел в комнате два часа, а так как лекарство подействова­ло, то, когда дверь отперли, рядом с гасконцем «невозможно было долго стоять».
 Кардинал де Ришелье во все времена стремился выдвинуться. Он отправился в Рим, чтобы получить сан епископа. Посвящая его, папа спрашивает, достиг ли он положенного возраста, и юноша отвечает утвердительно. Но после церемонии он идет к папе и просит у него прощения за то, что солгал ему, «сказав, будто достиг положенных лет, хотя оных еще не достиг». Тогда папа заявил, что в будущем этот
 [496]
 мальчик станет «большим плутом». Кардинал ненавидел брата короля и, опасаясь, как бы ему не досталась корона, ибо король был слабого здоровья, решил заручиться благорасположением королевы Анны и помочь ей в рождении наследника. Для начала он сеет раздор между ней и Людовиком, а потом через посредников предлагает ей позво­лить ему «занять подле нее место короля». Он уверяет королеву, что, пока она бездетна, все будут пренебрегать ею, а так как король явно долго не проживет, ее отправят обратно в Испанию. Если же у нее будет сын от Ришелье, то кардинал поможет ей управлять государст­вом. Королева «решительно отвергла это предложение», но оконча­тельно оттолкнуть кардинала не отважилась, поэтому Ришелье еще неоднократно предпринимал попытки оказаться в одной постели с королевой. Потерпев же неудачу, кардинал стал преследовать ее и даже написал пьесу «Мирам», где кардинал (Ришелье) побивает пал­ками главного героя (Бэкингема). О том, как все боялись кардинала, рассказывают такую историю. Некий полковник, человек вполне по­чтенный, едет по улице Тиктон и вдруг чувствует, что его «подпира­ет». Он бросается в ворота первого попавшегося дома и облегчается прямо на дорожке. Выбежавший домовладелец поднимает шум. Тут слуга полковника заявляет, что хозяин его служит кардиналу. Горожа­нин смиряется: «Коли вы служите у Его Высокопреосвященства, вы можете... где вам угодно». Как видно, очень многие недолюбливали кардинала. Так, королева-мать (Мария Медичи, жена Генриха IV), верившая в предсказания, «чуть с ума не сошла от злости, когда ее уверили, что кардинал проживет в добром здравии еще очень долго». Говорили, что Ришелье очень любил женщин, но «боялся короля, у которого был злой язык». Знаменитая куртизанка Марион Делорм утверждала, что он дважды побывал у нее, но заплатил всего сто пис­толей, и она швырнула их ему обратно. Однажды кардинал попытал­ся соблазнить принцессу Марию и принял ее, лежа в постели, но она встала и ушла. Кардинала часто видели с мушками на лице: «одной ему было мало».
 Желая развлечь короля, Ришелье подсунул ему Сен-Мара, сына маршала д'Эффиа. Король никогда никого не любил так горячо, как Сен-Мара; он называл его «любезным другом». При осаде Арраса Сен-Map дважды в день писал королю. В его присутствии Людовик говорил обо всем, поэтому он был в курсе всех дел. Кардинал предуп­редил короля, что подобная беспечность может плохо кончиться: Сен-Map еще слишком молод, чтобы быть посвященным во все госу­дарственные тайны. Сен-Map страшно разозлился на Ришелье. Но
 [497]
 еще больше разозлился на кардинала некий Фонтрай, над чьим урод­ством Ришелье осмелился посмеяться. Фонтрай участвовал в заговоре, чуть не стоившем жизни Ришелье. Когда же стало ясно, что заговор раскрыт, Фонтрай предупредил Сен-Мара, но тот не захотел бежать. Он верил, что король будет снисходителен к его молодости, и во всем признался. Однако Людовик не пощадил ни его, ни его друга де Ту: оба сложили голову на эшафоте. Это и неудивительно, ведь король любил то, что ненавидел Сен-Map, а Сен-Map ненавидел все, что любил король; сходились они лишь в одном — в ненависти к карди­налу.
 Известно, что король, указав на Тревиля, сказал: «Вот человек, ко­торый избавит меня от кардинала, как только я этого захочу». Тревиль командовал конными мушкетерами, которые сопровождали короля повсюду, и сам подбирал их. Родом Тревиль был из Беарна, он выслужился из младших чинов. Говорят, что кардинал подкупил кухарку Тревиля: платил ей четыреста ливров пенсии, чтобы она шпионила за своим хозяином. Ришелье очень не хотел, чтобы при ко­роле был человек, которому тот полностью доверял. Поэтому он по­дослал к Людовику господина де Шавиньи, чтобы тот уговорил короля прогнать Тревиля. Но Тревиль хорошо мне служит и предан мне, отвечал Людовик. Но и кардинал вам хорошо служит и предан вам, да вдобавок он еще необходим государству, возражал Шавиньи. Тем не менее посланец кардинала ничего не добился. Кардинал воз­мутился и вновь отправил Шавиньи к королю, приказав ему сказать так: «Государь, это необходимо сделать». Король необычайно боялся ответственности, равно как и самого кардинала, так как последний, занимая почти все важные посты, мог сыграть с ним дурную шутку. «Словом, Тревиля пришлось прогнать».
 В любви король Людовик начал со своего кучера, потом почувст­вовал «склонность к псарю», но особой страстью пылал он к де Люиню. Кардинал опасался, как бы короля не прозвали Людовиком-Заикой, и он «пришел в восторг, когда подвернулся случай назвать его Людовиком Справедливым». Людовик иногда рассуждал довольно умно и даже «одерживал верх» над кардиналом. Но скорей всего, тот просто доставлял ему это маленькое удовольствие. Некоторое время король был влюблен в фрейлину королевы госпожу д'Отфор, что, впрочем, не помешало ему воспользоваться каминными щипцами, чтобы достать записку из-за корсажа этой дамы, так как он боялся дотронуться рукой до ее груди. Любовные увлечения короля вообще «были престранными», ибо из всех чувств ему более всего была при-
 [498]
 суща ревность. Он страшно ревновал госпожу д'Отфор к д'Эгийон-Вассе, хотя та и уверяла его, что он ее родственник. И только когда знаток генеалогии д'Озье, зная в чем дело, подтвердил слова придвор­ной красавицы, король поверил ей. С госпожой д'Отфор Людовик часто беседовал «о лошадях, собаках, птицах и других подобных предметах». А надо сказать, что король очень любил охоту. Помимо же охоты он «умел делать кожаные штанины, силки, сети, аркебузы, чеканить монету», выращивал ранний зеленый горошек, изготовлял оконные рамы, отлично брил, а также был неплохим кондитером и садовником.
 Е. В. Морозова
 Жан де Лафонтен (Jean de La Fontaine) 1621-1695
 Крестьянин и Смерть (La Mort et le Bucheron) - Басня (1668-1694)
 Холодной зимой старик крестьянин набирает валежника и, кряхтя, несет его в свою дымную лачужку. Остановившись на пути передох­нуть, он опускает с плеч вязанку дров, садится на нее и принимается жаловаться на судьбу.
 В обращенной к самому себе речи старик вспоминает о том, какую он терпит нужду, о том, как измучили его «подушное, бояр­щина, оброк», о том, что за всю жизнь у него не было ни единого радостного дня, и в унынии призывает свою Смерть.
 В этот же миг та появляется и вопрошает: «Зачем ты звал меня, старик?»
 Испугавшись ее сурового вида, крестьянин быстро отвечает, что-де всего лишь затем, чтобы она помогла ему поднять его вязанку.
 Из этой истории ясно видно: как жизнь ни плоха, умирать еще хуже.
 [500]
 Дуб и Тростинка (Le Chene et le Roseau) - Басня (1668-1694)
 Однажды Дуб в разговоре с Тростинкой сочувствует ей: она ведь такая тонкая, слабенькая; она клонится под маленьким воробьем, и даже легкий ветер ее шатает. Вот он — он смеется над вихрями и грозами, в любую непогоду стоит прямо и твердо, а своими ветвями может защитить тех, кто растет внизу. Однако Тростинка не прини­мает его жалости. Она заявляет, что ветер хотя и гнет ее, но не лома­ет; Дубу же бури доселе не вредили, это правда, «но — подождем конца!»
 И не успевает она это вымолвить, как с севера прилетает свире­пый аквилон. Тростиночка припадает к земле и тем спасается. Дуб же держится, держится... однако ветер удваивает силы и, взревев, вы­рывает его с корнем.
 Голубь и Муравей (La Colombe et la Fourmi) - Басня (1668-1694)
 Как-то молодой Голубь в полуденную жару слетает к ручью напиться и видит в воде Муравья, сорвавшегося со стебелька. Бедняжка барах­тается из последних сил и вот-вот утонет. Добрый Голубок срывает побег травы и бросает его Муравью; тот влезает на травинку и благо­даря этому спасается. Не проходит и минуты, как на берегу ручья появляется босой бродяга с ружьем. Он видит Голубя и, прельстив­шись такой добычей, целится в него. Но Муравей приходит на выруч­ку другу — он кусает бродягу за пятку, и тот, вскрикнув от боли, опускает ружье. А Голубок, заметив опасность, благополучно улетает.
 Кошка, превращенная в женщину (La Chatte metamorphosee en femme) - Басня (1668-1694)
 Давным-давно жил-был некий чудак, страстно любивший свою кошку. Он не может без нее жить: кладет спать в свою постель, ест с ней из одной тарелки; наконец, решает на ней жениться и молит Судьбу, чтобы она превратила его кошку в человека. Вдруг чудо свер­шается — на месте киски появляется прекрасная девушка! Чудак без
 [501]
 ума от радости. Он не устает обнимать, целовать и ласкать свою воз­любленную. Та тоже влюблена в него и на предложение руки и серд­ца отвечает согласием (в конце концов, жених не стар, хорош собой и богат — никакого сравнения с котом!). Они спешат под венец.
 Вот свадьба кончается, гости расходятся, и молодые остаются одни. Но как только счастливый супруг, горя желанием, начинает раздевать свою жену, она вырывается и бросается... куда же? под кровать — там пробежала мышь.
 Природной склонности ничем истребить нельзя.
 Члены тела и Желудок (Les Membres et l'Estomac) - Басня (1668-1694)
 В этой басне автор говорит о величии королей и их связи с поддан­ными, пользуясь для этого сравнением с желудком — все тело чувст­вует, доволен желудок или нет.
 Как-то раз Члены тела, устав трудиться для Желудка, решают по­жить лишь для собственного удовольствия, без горя, без волнений. Ноги, Спина, Руки и прочие объявляют, что больше не будут ему слу­жить, и, действительно, перестают работать. Однако и пустой Желу­док уже не обновляет кровь. Все тело поражается болезнью. Тут-то Члены узнают, что тот, кого они считали бездельником, пекся об их благе больше их самих.
 Так и с королями: лишь благодаря королю и его законам каждый человек может спокойно зарабатывать себе на хлеб.
 Некогда люди возроптали на то, что сенату достаются почести, а им — только подати и налоги, и начали бунтовать. Но Меневий Агриппа рассказал им эту басню; все признали справедливость его слов, и народное волнение успокоилось.
 Откупщик и Сапожник (Le Savetier et le Financier) - Басня (1668-1694)
 Богатый Откупщик живет в пышных хоромах, ест сладко, пьет вкус­но. Сокровища его неисчислимы, он всякий день дает банкеты и пиры. Словом, жить бы ему да радоваться, но вот беда — Откупщи­ку никак не удается всласть поспать. Ночью он не может заснуть не то из-за страха перед разорением, не то в тяжких думах о Божьем суде, а вздремнуть на заре тоже не получается из-за пения соседа,
 [502]
 Дело в том, что в стоящей рядом с хоромами хижине живет бедняк-сапожник, такой веселый, что с утра до ночи поет без умолку. Что тут делать Откупщику? Велеть соседу замолчать не в его власти; про­сил — просьба не действует.
 Наконец он придумывает и тотчас посылает за соседом. Тот при­ходит. Откупщик ласково расспрашивает его о житье-бьггье. Бедняк не жалуется: работы хватает, жена добра и молода. Откупщик спра­шивает, а не желает ли Сапожник стать богаче? И, получив ответ, что ни одному человеку богатство не помешает, вручает бедняку мешок с деньгами: «ты мне за правду полюбился». Сапожник, схва­тив мешок, бежит домой и той же ночью зарывает подарок в погре­бе. Но с тех пор и у него начинается бессонница. Ночью Сапожника тревожит всякий шум — все кажется, что идет вор. Тут уж песни на ум не идут!
 В конце концов бедняк возвращает мешок с деньгами Откупщи­ку, присовокупив:
 «...Живи ты при своем богатстве, А мне за песни и за сон Не надобен и миллион».
 Похороны Львицы (Les obseques de la Lionne) - Басня (1668-1694)
 У Льва скончалась жена. Звери, чтобы выразить ему свое сочувствие, собираются отовсюду. Царь зверей плачет и стонет на всю свою пе­щеру, и, вторя властелину, на тысячи ладов ревет придворный штат (так бывает при всех дворах: люди — лишь отражение настроений и прихотей царя).
 Один Олень не плачет по Львице — та в свое время погубила его жену и сына. Придворные льстецы немедленно доносят Льву, что Олень не изъявляет должного горя и смеется над всеобщей скорбью. Разъяренный Лев велит волкам убить изменника. Но тот заявляет, что ему-де явилась почившая царица, вся лучезарная, и приказала не рыдать по ней: она вкусила в раю тысячи наслаждений, познала ра­дости блаженного чертога и счастлива. Услышав такое, весь двор еди­ногласно сходится на том, что Оленю было откровение. Лев с дарами отпускает его домой.
 Владык всегда надо тешить сказочными снами. Даже если они разгневаны на вас — польстите им, и они назовут вас своим другом.
 [503]
 Пастух и Король (Le Berger et le Roi) - Басня (1668-1694)
 Всей нашей жизнью владеют два демона, которым подчинены слабые человеческие сердца. Один из них зовется Любовью, а второй — Чес­толюбием. Владения второго шире — в них порой включается и Лю­бовь. Этому можно найти много примеров, но в басне речь пойдет о другом.
 В былые времена некий разумный Король, увидев, как благодаря заботам Пастуха стада последнего год от года умножаются и прино­сят изрядный доход, призывает его к себе, говорит: «Ты пастырем людей достоин быть» и дарует ему звание верховного судьи. Хотя Пастух необразован, он обладает здравым смыслом, и потому судит справедливо.
 Как-то раз бывшего пастуха навещает Отшельник. Он советует приятелю не вверяться монаршей милости — она ласкает, грозя опа­лой. Судья лишь беззаботно смеется, и тогда Отшельник рассказывает ему притчу о слепце, который, потеряв свой бич, нашел на дороге за­мерзшую Змею и взял ее в руки вместо кнута. Напрасно прохожий убеждал его бросить Змею — тот, уверенный, что его заставляют рас­статься с хорошим кнутом из зависти, отказался. И что же? Змея, отогревшись, ужалила упрямца в руку.
 Отшельник оказывается прав. Вскоре к Королю приходят клевет­ники: они уверяют, что судья думает только о том, как бы разбога­теть. Проверив эти слухи, Король обнаруживает, что бывший пастух живет просто, без роскоши и пышности. Однако клеветники не уни­маются и твердят, что судья наверняка хранит свои сокровища в сун­дуке за семью печатями. В присутствии всех сановников Король велит открыть сундук судьи — но там находят только старую, заношенную пастушескую одежду, сумку и свирель. Все смущены...
 А Пастух, надев эту не возбуждающую зависти и обид одежду, на­всегда уходит из судейских палат. Он доволен: он знал час своего мо­гущества и час падения; теперь честолюбивый сон рассеялся, но «у кого ж из нас нет честолюбия, хотя бы на крупицу?».
 К А. Строева
 Мольер (Moliere) 1622-1673
 Школа мужей (L'ecole des maris) - Комедия (1661)
 Тексту пьесы предшествует авторское посвящение герцогу Орлеан­скому, единственному брату короля.
 Братья Сганарель и Арист безуспешно пытаются убедить друг друга в необходимости измениться. Сганарель, всегда угрюмый и не­людимый, осуждающий причуды моды, попрекает своего старшего брата за легкомыслие и щегольство: «Вот истинный старик: он ловко нас морочит / И черным париком прикрыть седины хочет!» Появля­ются сестры Леонора и Изабелла в сопровождении служанки Лизетты. Они продолжают обсуждать братьев, не замечая их присутствия. Леонора заверяет Изабеллу, что будет ее поддерживать и защищать от придирок Сганареля. Братья вступают в разговор — Сганарель требует, чтобы Изабелла вернулась домой, а Леонора и Арист пыта­ются уговорить его не мешать девушкам наслаждаться прогулкой. Сганарель возражает, он напоминает о том, что отец девушек перед смертью вверил их попечению братьев, «Предоставляя нам себе их в жены взять / Иль по-иному их судьбой располагать». Поэтому, счи­тает Сганарель, каждый из братьев имеет право поступать с девуш-
 [505]
 кой, оказавшейся на его попечении, в соответствии со своими пред­ставлениями о жизни. Арист может баловать Леонору и поощрять ее страсть к нарядам и развлечениям, он же, Сганарель, требует от Иза­беллы затворничества, считая достаточным развлечением для нее по­чинку белья и вязание чулок.
 В разговор вмешивается служанка Лизетта, возмущенная тем, что Сганарель собирается держать Изабеллу взаперти, как это принято в Турции, и предостерегает неразумного опекуна, что «Грозят опаснос­ти тому, кто нам перечит*. Арист призывает младшего брата оду­маться и поразмышлять над тем, что «школа светская, хороший тон внушая, / Не меньше учит нас, чем книга пребольшая» и что следует быть мужем, но не тираном. Сганарель упорствует и приказывает Изабелле удалиться. Все уходят следом, оставляя Сганареля одного.
 В это время появляются Валер, влюбленный в Изабеллу, и его слуга Эргаст. Заметив Сганареля, которого Валер называет «аргус мой ужасный, / Жестокий опекун и страж моей прекрасной», они наме­реваются вступить с ним в беседу, но это не сразу удается. Сумев об­ратить на себя внимание Сганареля, Валер не смог добиться желаемого результата сблизиться с соседом, преследуя единственную цель — иметь возможность видеться с Изабеллой. Оставшись наедине со своим слугой, Валер не скрывает огорчения, ведь он ничего не знает о чувствах Изабеллы к нему. Эргаст утешает его, справедливо полагая, что «Супругов и отцов ревнивые печали / Дела любовников обычно облегчали». Валер сетует, что уже пять месяцев не может приблизиться к своей возлюбленной, так как Изабелла не только вза­перти, но и в одиночестве, а это значит, что нет и служанки, которая за щедрую награду могла бы быть посредником между влюбленным молодым человеком и объектом его страсти.
 Появляются Сганарель и Изабелла, и по их репликам ясно, что они продолжают давно начатый разговор, причем очевидно, что хит­рость Изабеллы удалась — она сумела убедить Сганареля в необходи­мости поговорить с Валером, имя которого девушка, якобы совершенно случайно, где-то слышала. Сганарель, оставшись один, горит желанием немедленно поквитаться с Валером, так как принял слова Изабеллы за чистую монету. Он до такой степени поглощен своими мыслями, что не замечает своей ошибки — стучит в собст­венную дверь, считая, что подошел к дому Валера. Молодой человек начинает оправдываться за свое присутствие в доме Сганареля, но вскоре понимает, что произошло недоразумение. Не замечая, что на­ходится в своем собственном доме, Сганарель, отказавшись от пред-
 [506]
 ложенного стула, спешит поговорить с Валером. Он сообщает о том, что намерен жениться на Изабелле, и посему желает, «чтоб ваш не­скромный взгляд ее не волновал». Валер удивлен и хочет узнать, отку­да Сганарель узнал о его чувствах к Изабелле, ведь ему не удалось приблизиться к ней в течение многих месяцев. Молодой человек удивляется еще больше, когда Сганарель сообщает, что узнал обо всем от самой Изабеллы, которая не могла скрыть от любимого человека неучтивость Валера, Удивление Валера убеждает Сганареля в том, что речи Изабеллы правдивы. Валер же, сопровождаемый Эргастом, спе­шит уйти, чтобы Сганарель не понял, что находится в своем собст­венном доме. Появляется Изабелла, и опекун рассказывает ей о том, как проходила беседа с Валером, как молодой человек пытался все от­рицать, но смущенно притих, узнав, что Сганарель действует по по­ручению Изабеллы.
 Девушка хочет быть уверена в том, что Валер вполне понял ее на­мерения, поэтому прибегает к новой уловке. Она сообщает опекуну, что слуга Валера бросил ей в окно ларец с письмом, она же хочет не­медленно вернуть его назад. При этом Сганарель должен дать понять Валеру, что Изабелла даже не пожелала вскрыть письмо и не знает его содержания. Одураченный Сганарель пребывает в восторге от добродетелей своей воспитанницы, готов в точности исполнить ее по­ручение и отправляется к Валеру, не переставая восхищаться и пре­возносить Изабеллу.
 Молодой человек, вскрыв письмо, уже не сомневается в располо­жении к нему юной красавицы, готовой соединиться с ним как можно скорее, иначе ненавистный опекун Сганарель сам успеет же­ниться на ней.
 Появляется Сганарель, и Валер со смирением признается, что понял бесплодность своих мечтаний о счастье с Изабеллой и сохранит свою безответную любовь до гробовой доски. Уверенный в своем тор­жестве, Сганарель в подробностях пересказывает своей воспитаннице разговор с молодым человеком, сам не ведая того, передает Изабелле ответ возлюбленного. Этот рассказ побуждает девушку действовать дальше, и она уговаривает опекуна не доверять словам Валера, кото­рый, по ее словам, намеревается похитить невесту Сганареля. Вновь одураченный опекун отправляется к Валеру и сообщает, что Изабелла открыла ему черные замыслы неучтивого соседа, замыслившего похи­тить чужую невесту. Валер все отрицает, но Сганарель, действуя по указанию своей воспитанницы, готов отвести молодого человека к Изабелле и дать ему возможность убедиться в правдивости своих слов.
 [507]
 Изабелла искусно изображает негодование, едва завидев Валера. Сганарель убеждает ее, что оставался лишь один способ избавиться от назойливых ухаживаний — дать возможность Валеру выслушать при­говор из уст предмета своей страсти. Девушка не упускает возмож­ности описать свое положение и выразить пожелания: «Я жду, что милый мне, не медля меры примет / И у немилого надежды все от­нимет». Валер убеждается, что девушка им увлечена и готова стать его женой, а незадачливый опекун так ничего и не понимает.
 Изабелла продолжает плести свои сети и убеждает Сганареля, что в Валера влюблена ее сестра Леонора. Теперь, когда Валер посрамлен из-за добродетелей Изабеллы и должен уехать, Леонора мечтает о свидании с ним и просит помощи у сестры. Ей хочется, притворясь Изабеллой, встретиться с Валером. Опекун делает вид, что огорчен за своего брата, запирает дом и идет за Изабеллой, считая, что преследу­ет Леонору. Убедившись, что мнимая Леонора вошла к Валеру, он бежит за комиссаром и нотариусом. Он убеждает их, что девушка из хорошей семьи обольщена Валером и сейчас есть возможность соче­тать их честным браком. Сам же спешит за братом Аристом, кото­рый уверен, что Леонора на балу. Сганарель злорадствует и сообща­ет, что этот бал в доме Валера, куда на самом деле отправилась Лео­нора. Оба брата присоединяются к комиссару и нотариусу, при этом выясняется, что Валер уже подписал необходимые документы и необ­ходимо вписать лишь имя дамы. Оба брата подписью подтверждают свое согласие на брак с Валером своей воспитанницы, при этом Арист считает, что речь идет об Изабелле, а Сганарель же — что о Леоноре.
 Появляется Леонора, и Арист пеняет ей, что она не рассказала ему о своих чувствах к Валеру, так как ее опекун никогда не стеснял ее свободы. Леонора признается, что мечтает лишь о браке с Арис­том и не понимает причин его огорчения. В это время из дома Вале­ра появляются молодожены и представители власти. Изабелла просит у сестры прощения за то, что воспользовалась ее именем, чтобы до­биться исполнения своих желаний. Валер благодарит Сганареля за то, что получил жену из его рук. Арист советует младшему брату с кро­тостью воспринять случившееся, ведь «причиною всего — одни по­ступки ваши; / И в вашей участи всего печальней то, / Что не жалеет вас в такой беде никто».
 Р. М. Кирсанова
 [508]
 Школа жен (L'ecole des femmes) - Комедия (1662)
 Пьесу предваряет посвящение Генриетте Английской, супруге брата короля, официального покровителя труппы.
 Авторское предисловие извещает читателей о том, что ответы осу­дившим пьесу содержатся в «Критике» (имеется в виду комедия в одном действии «Критика «Школы жен»», 1663 г.).
 Два старинных приятеля — Кризальд и Арнольф — обсуждают намерение последнего жениться. Кризальд напоминает, что Арнольф всегда смеялся над незадачливыми мужьями, уверяя, что рога — удел всякого мужа: «...никто, велик он или мал, / От вашей критики спа­сения не знал». Поэтому любой намек на верность будущей жены Арнольфа вызовет град насмешек. Арнольф уверяет друга, что ему «известно, как рога сажают нам бабенки» и потому «заблаговремен­но я все расчел, мой друг». Наслаждаясь собственным красноречием и проницательностью, Арнольф произносит страстную речь, характе­ризуя непригодность к браку женщин слишком умных, глупых или неумеренных щеголих. Чтобы избежать ошибок других мужчин, он не только выбрал в жены девушку «чтобы ни в знатности породы, ни в именье / Нельзя ей было взять над мужем предпочтенье», но и воспитал ее с самого детства в монастыре, забрав «обузу» у бедной крестьянки. Строгость принесла свои плоды, и его воспитанница столь невинна, что однажды спросила, «точно ли детей родят из уха?» Кризальд слушал так внимательно, что не заметил, как назвал своего давнего знакомца привычным именем — Арнольф, хотя и был предупрежден, что тот принял новое — Ла Суш — по своему помес­тью (игра слов — la Souche — пень, дуралей). Заверив Арнольфа, что впредь не допустит ошибки, Кризальд уходит. Каждый из собе­седников уверен, что другой ведет себя несомненно странно, если не безумно.
 Арнольф с большим трудом попал в свой дом, так как слуги — Жоржетта и Ален — долго не отпирали, поддались только на угрозы и не слишком почтительно разговаривали с господином, весьма ту­манно объяснив причину своей медлительности. Приходит Агнеса с работой в руках. Ее вид умиляет Арнольфа, так как «любить меня, молиться, прясть и шить» — и есть тот идеал жены, о котором он рассказывал другу. Он обещает Агнесе поговорить через часок о важ­ных вещах и отправляет ее домой.
 Оставшись один, он продолжает восхищаться своим удачным вы­бором и превосходством невинности над всеми другими женскими
 [509]
 добродетелями. Его размышления прерывает молодой человек по имени Орас, сын его давнишнего друга Оранта. Юноша сообщает, что в ближайшее время из Америки приедет Энрик, который вместе с отцом Ораса намеревается осуществить важный план, о котором пока ничего не известно. Орас решается одолжить у старого друга семьи денег, так как он увлекся девушкой, живущей поблизости, и хотел бы «до конца довесть скорее приключенье». При этом он, к ужасу Арнольфа, показал на домик, в котором живет Агнеса, обере­гая которую от дурного влияния, новоявленный Ла Суш поселил от­дельно. Орас без утайки рассказал другу семьи о своих чувствах, вполне взаимных, к прелестной и скромной красавице Агнесе, нахо­дящейся на попечении богатого и недалекого человека с нелепой фа­милией.
 Арнольф спешит домой, решив про себя, что ни за что не уступит девушку молодому щеголю и сумеет воспользоваться тем, что Орас не знает его нового имени и потому с легкостью доверяет свою сердеч­ную тайну человеку, с которым уже давно не виделся. Поведение слуг становится Арнольфу понятным, и он заставляет Алена и Жоржетту рассказать правду о том, что происходило в доме в его отсутствие. Арнольф в ожидании Агнесы старается взять себя в руки и умерить гнев, вспоминая античных мудрецов. Появившаяся Агнеса не сразу понимает, что же хочет узнать ее опекун, и подробно описывает все свои занятия за последние десять дней: «Я сшила шесть рубах и кол­паки сполна». Арнольф решается спросить прямо — бывал ли без него мужчина в доме и вела ли девушка с ним разговоры? Призна­ние девушки поразило Арнольфа, но он утешил себя тем, что чисто­сердечие Агнесы свидетельствует о ее невинности. И рассказ девушки подтвердил его простоту. Оказывается, занимаясь шитьем на балконе, юная красавица заметила молодого господина, любезно ей поклонив­шегося. Ей пришлось вежливо ответить на учтивость, молодой чело­век поклонился еще раз и так, кланяясь друг другу все ниже, они провели время до самой темноты.
 На следующий день к Агнесе явилась какая-то старушка с извес­тием о том, что юная прелестница причинила страшное зло — нане­сла глубокую сердечную рану тому молодому человеку, с которым вчера раскланивалась. Девушке пришлось принять молодого кавалера, так как оставить его без помощи она не решилась. Арнольфу хочется узнать все поподробнее, и он просит девушку продолжить рассказ, хотя внутренне содрогается от страха услышать что-нибудь ужасное. Агнеса признается в том, что юноша шептал ей признания в любви, без устали целовал ее руки и даже (тут Арнольф едва не обезумел)
 [510]
 взял у нее ленточку. Агнеса призналась, что «что-то сладкое щекочет, задевает, / Сама не знаю что, но сердце так и тает». Арнольф убеж­дает наивную девушку, что все происшедшее — страшный грех. Есть лишь один способ исправить случившееся: «Одним замужеством сни­мается вина». Агнеса счастлива, так как полагает, что речь идет о свадьбе с Орасом. Арнольф же имеет в виду себя в качестве мужа и поэтому заверяет Агнесу, что брак будет заключен «в сей же день». Недоразумение все-таки выясняется, так как Арнольф запрещает Аг­несе видеться с Орасом и велит не впускать в дом ни при каких об­стоятельствах. Более того, он напоминает, что вправе требовать от девушки полного послушания. Далее он предлагает бедняжке ознако­миться с «Правилами супружества, или обязанностями замужней женщины вместе с ее каждодневными упражнениями», так как для «счастья нашего придется вам, мой друг, / И волю обуздать и сокра­тить досуг». Он заставляет девушку читать правила вслух, но на один­надцатом правиле сам не выдерживает монотонности мелочных запретов и отсылает Агнесу изучать их самостоятельно.
 Появляется Орас, и Арнольф решает выведать у него дальнейшие подробности едва начавшегося приключения. Молодой человек опеча­лен неожиданными осложнениями. Оказывается, сообщает он Ар­нольфу, вернулся опекун, каким-то таинственным образом узнавший о пылкой любви своей подопечной и Ораса. Слуги, которые прежде помогали в их любви, вдруг повели себя грубо и закрыли перед носом обескураженного воздыхателя дверь. Девушка тоже повела себя суро­во, поэтому несчастный юноша понял, что за всем стоит опекун и ру­ководит поступками слуг и, главное, Агнесы. Арнольф с удо­вольствием слушал Ораса, но оказалось, что невинная девушка про­явила себя весьма изобретательной. Она действительно швырнула с балкона камень в своего поклонника, но вместе с камнем и письмо, которое ревнивец Арнольф, наблюдая за девушкой, просто не заме­тил. Но ему приходится принужденно смеяться вместе с Орасом. Еще хуже пришлось ему, когда Орас начинает читать письмо Агнесы и становится ясно, что девушка вполне осознала свое неведение, бес­конечно верит возлюбленному и расставание для нее будет ужасным. Арнольф потрясен до глубины души, узнав, что все его «труды и доброта забыты».
 Все же он не желает уступить прелестную девушку молодому со­пернику и приглашает нотариуса. Однако его расстроенные чувства не позволяют толком договориться об условиях брачного договора. Он предпочитает еще раз поговорить со слугами, чтобы уберечь себя от неожиданного визита Ораса. Но Арнольфу снова не повезло. Появ-
 [511]
 ляется юноша и рассказывает о том, что вновь встретился с Агнесой в ее комнате, и о том, как ему пришлось спрятаться в шкафу, потому что к Агнесе явился ее опекун (Арнольф). Орас опять не смог уви­деть соперника, а лишь слышал его голос, поэтому продолжает счи­тать Арнольфа своим наперсником. Едва молодой человек ушел, появляется Кризальд и вновь пытается убедить своего друга в нера­зумном отношении к браку. Ведь ревность может помешать Арнольфу трезво оценить семейные отношения — иначе «рога уже почти надеты / На тех, кто истово клянется их не знать».
 Арнольф идет в свой дом и вновь предупреждает слуг получше стеречь Агнесу и не допускать к ней Ораса. Но происходит непредви­денное: слуги так старались исполнить приказание, что убили молодо­го человека и теперь он лежит бездыханный. Арнольф в ужасе от того, что придется объясняться с отцом юноши и своим близким другом Оронтом. Но, снедаемый горькими чувствами, он неожиданно замечает Ораса, который рассказал ему следующее. Он договорился о встрече с Агнесой, но слуги набросились на него и, повалив на землю, начали избивать так, что он лишился чувств. Слуги приняли его за мертвеца и стали причитать, а Агнеса, услышав крики, мгновенно бросилась к своему возлюбленному. Теперь Орасу необходимо оста­вить девушку на время в безопасном месте, и он просит Арнольфа принять Агнесу на свое попечение, пока не удастся уговорить отца юноши согласиться с выбором сына. Обрадованный Арнольф спешит отвести девушку в свой дом, а Орас невольно ему помогает, уговари­вая свою прекрасную подругу следовать за другом своей семьи во из­бежание огласки.
 Оставшись наедине с Арнольфом, Агнеса узнает своего опекуна, но держится твердо, признавшись не только в любви к Орасу, но и в том, что «я не дитя давно, и для меня — позор, / Что я простушкою слыла до этих пор». Арнольф тщетно пытается убедить Агнесу в своем праве на нее — девушка остается неумолимой, и, пригрозив отправить ее в монастырь, опекун уходит. Он вновь встречается с Орасом, который делится с ним неприятным известием: Энрик, вер­нувшись из Америки с большим состоянием, хочет выдать свою дочь за сына своего друга Оронта. Орас надеется, что Арнольф уговорит отца отказаться от свадьбы и тем самым поможет Орасу соединиться с Агнесой. К ним присоединяются Кризальд, Энрик и Оронт. К удив­лению Ораса, Арнольф не только не выполняет его просьбу, но сове­тует Оронту поскорее женить сына, не считаясь с его желаниями. Орант рад, что Арнольф поддерживает его намерения, но Кризальд обращает внимание на то, что Арнольфа следует называть именем Ла
 [512]
 Суш. Только теперь Орас понимает, что его «наперсником» был со­перник. Арнольф приказывает слугам привести Агнесу. Дело прини­мает неожиданный оборот.
 Кризальд узнает в девушке дочь своей покойной сестры Анжелики от тайного брака с Энриком. Чтобы скрыть рождение девочки, ее от­дали на воспитание в деревню простой крестьянке. Энрик, вынуж­денный искать счастья на чужбине, уехал. А крестьянка, лишившись помощи, отдала девочку на воспитание Арнольфу. Несчастный опе­кун, не в состоянии произнести ни слова, уходит.
 Орас обещает объяснить всем причину своего отказа жениться на дочери Энрика, и, забыв об Арнольфе, старинные приятели и моло­дые люди входят в дом и «там обсудим все подробно».
 Р. A. Кирсанова
 Тартюф, или Обманщик (Le Tartuffe, ou L'Imposteur) - Комедия (1664-1669)
 В доме почтенного Оргона по приглашению хозяина обосновался некий г-н Тартюф. Оргон души в нем не чаял, почитая несравненным образцом праведности и мудрости: речи Тартюфа были исключитель­но возвышенны, поучения — благодаря которым Оргон усвоил, что мир являет собой большую помойную яму, и теперь и глазом не моргнул бы, схоронив жену, детей и прочих близких — в высшей мере полезны, набожность вызывала восхищение; а как самозабвенно Тартюф блюл нравственность семейства Оргона...
 Из всех домочадцев восхищение Оргона новоявленным праведни­ком разделяла, впрочем, лишь его матушка г-жа Пернель. Эльмира, жена Оргона, ее брат Клеант, дети Оргона Дамис и Мариана и даже слуги видели в Тартюфе того, кем он и был на самом деле — лице­мерного святошу, ловко пользующегося заблуждением Оргона в своих немудреных земных интересах: вкусно есть и мягко спать, иметь на­дежную крышу над головой и еще кой-какие блага.
 Домашним Оргона донельзя опостылели нравоучения Тартюфа, своими заботами о благопристойности он отвадил от дома почти всех друзей. Но стоило только кому-нибудь плохо отозваться об этом рев­нителе благочестия, г-жа Пернель устраивала бурные сцены, а Оргон, тот просто оставался глух к любым речам, не проникнутым, восхище­нием перед Тартюфом.
 [513]
 Когда Оргон возвратился из недолгой отлучки и потребовал от служанки Дорины отчета о домашних новостях, весть о недомогании супруги оставила его совершенно равнодушным, тогда как рассказ о том, как Тартюфу случилось объесться за ужином, после чего про­дрыхнуть до полудня, а за завтраком перебрать вина, преисполнила Оргона состраданием к бедняге.
 Дочь Оргона, Мариана, была влюблена в благородного юношу по имени Валер, а ее брат Дамис — в сестру Валера. На брак Марианы и Валера Оргон вроде бы уже дал согласие, но почему-то все откла­дывал свадьбу. Дамис, обеспокоенный собственной судьбой, — его женитьба на сестре Валера должна была последовать за свадьбой Ма­рианы — попросил Клеанта разузнать у Оргона, в чем причина про­медления. На расспросы Оргон отвечал так уклончиво и невра­зумительно, что Клеант заподозрил, не решил ли тот как-то иначе распорядиться будущим дочери.
 Каким именно видит Оргон будущее Марианы, стало ясно, когда он сообщил дочери, что совершенства Тартюфа нуждаются в возна­граждении, и таким вознаграждением станет его брак с ней, Марианой. Девушка была ошеломлена, но не смела перечить отцу. За нее пришлось вступиться Дорине: служанка пыталась втолковать Оргону, что выдать Мариану за Тартюфа — нищего, низкого душой урода — значило бы стать предметом насмешек всего города, а кроме того — толкнуть дочь на путь греха, ибо сколь бы добродетельна ни была де­вушка, не наставлять рога такому муженьку, как Тартюф, просто не­возможно. Дорина говорила очень горячо и убедительно, но, несмотря на это, Оргон остался непреклонен в решимости пород­ниться с Тартюфом.
 Мариана была готова покориться воле отца — так ей велел дочер­ний долг. Покорность, диктуемую природной робостью и почтением к отцу, пыталась преобороть в ней Дорина, и ей почти удалось это сделать, развернув перед Марианой яркие картины уготованного им с Тартюфом супружеского счастья.
 Но когда Валер спросил Мариану, собирается ли она подчиниться воле Оргона, девушка ответила, что не знает. В порыве отчаяния Валер посоветовал ей поступать так, как велит отец, тогда как сам он найдет себе невесту, которая не станет изменять данному слову; Ма­риана отвечала, что будет этому только рада, и в результате влюблен­ные чуть было не расстались навеки, но тут вовремя подоспела Дорина. Она убедила молодых людей в необходимости бороться за свое счастье. Но только действовать им надо не напрямик, а околь­ными путями, тянуть время, а там уж что-нибудь непременно устро-
 [514]
 ится, ведь все — и Эльмира, и Клеант, и Дамис — против абсурдно­го замысла Оргона,
 Дамис, настроенный даже чересчур решительно, собирался как следует приструнить Тартюфа, чтобы тот и думать забыл о женитьбе на Мариане. Дорина пыталась остудить его пыл, внушить, что хитрос­тью можно добиться большего, нежели угрозами, но до конца убе­дить его в этом ей не удалось.
 Подозревая, что Тартюф неравнодушен к жене Оргона, Дорина попросила Эльмиру поговорить с ним и узнать, что он сам думает о браке с Марианой. Когда Дорина сказала Тартюфу, что госпожа хочет побеседовать с ним с глазу на глаз, святоша оживился. Поначалу, рас­сыпаясь перед Эльмирой в тяжеловесных комплиментах, он не давал ей и рта раскрыть, когда же та наконец задала вопрос о Мариане, Тартюф стал заверять ее, что сердце его пленено другою. На недоуме­ние Эльмиры — как же так, человек святой жизни и вдруг охвачен плотской страстью? — ее обожатель с горячностью отвечал, что да, он набожен, но в то же время ведь и мужчина, что мол сердце — не кремень... Тут же без обиняков Тартюф предложил Эльмире предать­ся восторгам любви. В ответ Эльмира поинтересовалась, как, по мне­нию Тартюфа, поведет себя ее муж, когда услышит о его гнусных домогательствах. Перепуганный кавалер умолял Эльмиру не губить его, и тогда она предложила сделку: Оргон ничего не узнает, Тартюф же, со своей стороны, постарается, чтобы Мариана как можно скорее пошла под венец с Валером.
 Все испортил Дамис. Он подслушал разговор и, возмущенный, бросился к отцу. Но, как и следовало ожидать, Оргон поверил не сыну, а Тартюфу, на сей раз превзошедшему самого себя в лицемер­ном самоуничижении. В гневе он велел Дамису убираться с глаз долой и объявил, что сегодня же Тартюф возьмет в жены Мариану. В приданое Оргон отдавал будущему зятю все свое состояние.
 Клеант в последний раз попытался по-человечески поговорить с Тартюфом и убедить его примириться с Дамисом, отказаться от не­праведно приобретенного имущества и от Марианы — ведь не подо­бает христианину для собственного обогащения использовать ссору отца с сыном, а тем паче обрекать девушку на пожизненное мучение. Но у Тартюфа, знатного ритора, на все имелось оправдание.
 Мариана умоляла отца не отдавать ее Тартюфу — пусть он заби­рает приданое, а она уж лучше пойдет в монастырь. Но Оргон, кое-чему научившийся у своего любимца, глазом не моргнув, убеждал бедняжку в душеспасительности жизни с мужем, который вызывает лишь омерзение — как-никак, умерщвление плоти только полезно.
 [515]
 Наконец не стерпела Эльмира — коль скоро ее муж не верит словам близких, ему стоит воочию удостовериться в низости Тартю­фа. Убежденный, что удостовериться ему предстоит как раз в против­ном — в высоконравственности праведника, — Оргон согласился залезть под стол и оттуда подслушать беседу, которую будут наедине вести Эльмира и Тартюф.
 Тартюф сразу клюнул на притворные речи Эльмиры о том, что она якобы испытывает к нему сильное чувство, но при этом проявил и известную расчетливость: прежде чем отказаться от женитьбы на Мариане, он хотел получить от ее мачехи, так сказать, осязаемый залог нежных чувств. Что до нарушения заповеди, с которым будет сопряжено вручение этого залога, то, как заверял Эльмиру Тартюф, у него имеются свои способы столковаться с небесами.
 Услышанного Оргоном из-под стола было достаточно, чтобы нако­нец-то рухнула его слепая вера в святость Тартюфа. Он велел подлецу немедленно убираться прочь, тот пытался было оправдываться, но те­перь это было бесполезно. Тогда Тартюф переменил тон и, перед тем как гордо удалиться, пообещал жестоко поквитаться с Оргоном.
 Угроза Тартюфа была небезосновательной: во-первых, Оргон уже успел выправить дарственную на свой дом, который с сегодняшнего дня принадлежал Тартюфу; во-вторых, он доверил подлому злодею ларец с бумагами, изобличавшими его родного брата, по политичес­ким причинам вынужденного покинуть страну.
 Надо было срочно искать какой-то выход. Дамис вызвался поко­лотить Тартюфа и отбить у него желание вредить, но Клеант остано­вил юношу — умом, утверждал он, можно добиться большего, чем кулаками. Домашние Оргона так еще ничего не придумали, когда на пороге дома объявился судебный пристав г-н Лояль. Он принес пред­писание к завтрашнему утру освободить дом г-на Тартюфа. Тут руки зачесались уже не только у Дамиса, но и у Дорины и даже самого Оргона.
 Как выяснилось, Тартюф не преминул использовать и вторую имевшуюся у него возможность испортить жизнь своему недавнему благодетелю: Валер принес известие о том, что негодяй передал коро­лю ларец с бумагами, и теперь Оргону грозит арест за пособничество мятежнику-брату. Оргон решил бежать пока не поздно, но стражни­ки опередили его: вошедший офицер объявил, что он арестован.

<< Пред.           стр. 13 (из 21)           След. >>

Список литературы по разделу