<< Пред.           стр. 20 (из 48)           След. >>

Список литературы по разделу

 Джон Фаулз (John Fowles) р. 1926
 Волхв (The Magus)
 Роман (1966, опубл. 1977)
 Николас Эрфе родился в 1927 г. в семье бригадного генерала; после кратковременной службы в армии в 1948 г. он поступил в Оксфорд, а через год его родители погибли в авиакатастрофе. Он остался один, с небольшим, но самостоятельным годовым доходом, купил подер­жанный автомобиль — среди студентов такое встречалось нечасто и весьма способствовало его успехам у девушек. Николае считал себя поэтом; зачитывался с друзьями романами французских экзистенциа­листов, «принимая метафорическое описание сложных мировоззрен­ческих систем за самоучитель правильного поведения... не понимая, что любимые герои-антигерои действуют в литературе, а не в реаль­ности»; создал клуб «Les Hommers Revokes» (Бунтующие люди) — яркие индивидуальности бунтовали против серой обыденности жизни; и в итоге вступил в жизнь, по собственной оценке, «всесто­ронне подготовленный к провалу».
 Окончив Оксфорд, он смог получить лишь место учителя в малень­кой школе на востоке Англии; с трудом выдержав год в захолустье, обратился в Британский совет, желая поработать за границей, и так оказался в Греции преподавателем английского языка в школе лорда
 649
 
 
 Байрона на Фраксосе, островке километрах в восьмидесяти от Афин. В тот самый день, когда ему предложили эту работу, он познакомил­ся с Алисон, девушкой из Австралии, что снимала комнату этажом ниже. Ей двадцать три, ему — двадцать пять; они полюбили друг друга, не желая себе в этом сознаться — «в нашем возрасте боятся не секса — боятся любви», — и расстались: он отправился в Грецию, она получила работу стюардессы.
 Остров Фраксос оказался божественно прекрасен и пустынен. Ни­колас ни с кем не сошелся близко; в одиночестве бродил по острову, постигая неведомую ему ранее абсолютную красоту греческого пейза­жа; писал стихи, но именно на этой земле, где каким-то странным образом становилась ясна истинная мера вещей, вдруг неопровержи­мо понял, что он не поэт, а стихи его манерны и напыщенны. После посещения борделя в Афинах заболел, что окончательно повергло его в глубочайшую депрессию — вплоть до попытки самоубийства.
 Но в мае начались чудеса. Пустынная вилла на южной половине острова вдруг ожила: на пляже он обнаружил синий ласт, слабо пах­нущее женской косметикой полотенце и антологию английской поэ­зии, заложенную в нескольких местах. Под одной из закладок были отчеркнуты красным стихи Элиота:
 Мы будем скитаться мыслью,
 И в конце скитаний придем
 Туда, откуда мы вышли,
 И увидим свой край впервые.
 До следующего уик-энда Николае наводит справки в деревне о владельце виллы Бурани. О нем говорят не слишком охотно, считают коллаборационистом: в войну он был деревенским старостой, и с его именем связана разноречивая история расстрела немцами половины деревни; он живет один, очень замкнуто, ни с кем не общается, и гостей у него не бывает. Это противоречит тому, что Николае узнал еще в Лондоне от своего предшественника, который рассказывал ему, как бывал на вилле Бурани и поссорился с ее хозяином — правда, рассказывал тоже скупо и неохотно. Атмосфера таинственности, не­домолвок и противоречий, окутавшая этого человека, интригует Ни­коласа, и он решает непременно познакомиться с господином Конхисом.
 Знакомство состоялось; Кончис (так он попросил называть себя на английский лад) словно бы ждал его; стол для чая был накрыт на двоих. Кончис показал Николасу дом: огромная библиотека, в кото-
 650
 
 
 рой он не держал романов, подлинники Модильяни и Боннара, ста­ринные клавикорды; а рядом — древние скульптуры и росписи на вазах вызывающе-эротического свойства... После чая Кончис играл Телемана — играл великолепно, однако сказал, что не музыкант, а «очень богатый человек» и «духовидец». Материалистически воспи­танный Николае гадает, не сумасшедший ли он, когда Кончис много­значительно заявляет, что Николае тоже «призван». Таких людей Николас раньше не видел; общение с Кончисом сулит ему множество увлекательных загадок; Кончис прощается, вскинув руки вверх дико­винным жреческим жестом, как хозяин — как Бог — как маг. И приглашает провести у него следующий уик-энд, но ставит условия:
 никому в деревне не рассказывать об этом и не задавать ему никаких вопросов.
 Теперь Николае живет от выходных до выходных, которые прово­дит в Бурани; его не покидает «отчаянное, волшебное, античное чув­ство, что он вступил в сказочный лабиринт, что удостоен неземных щедрот». Кончис рассказывает ему истории из своей жизни, и, словно бы в качестве иллюстраций, их герои материализуются: то в деревне Николасу встретится старик-иностранец, отрекомендовавшийся де Дюканом (если верить Кончису, в тридцатые годы от де Дюкана он получил в наследство старинные клавикорды и свое огромное состоя­ние), то к ужину выходит призрак умершей в 1916 г. невесты Кончиса Лилии — разумеется, это живая молодая девушка, которая только играет роль Лилии, но она отказывается сообщить Николасу, для чего и для кого затеян этот спектакль — для него или для Кончиса? Николас убеждается и в наличии других актеров: перед ним по­являются «живые картины», изображающие погоню сатира за нимфой при Аполлоне, трубящем в рог, или призрак Роберта Фулкса, автора книги 1679 г. «Назидание грешникам. Предсмертная исповедь Роберта Фулкса, убийцы», данной ему Кончисом «почитать на сон грядущий».
 Николас почти теряет чувство реальности; пространство Бурани пронизано многозначными метафорами, аллюзиями, мистическими смыслами... Он не отличает правду от вымысла, но выйти из этой не­понятной игры выше его сил. Приперев Лилию к стене, он добивает­ся от нее, что ее настоящее имя — Джули (Жюли) Холмс, что у нее есть сестра-двойняшка Джун и что они — молодые английские акт­рисы, приехавшие сюда по контракту на съемки фильма, но вместо съемок им приходится принимать участие в «спектаклях» Кончиса. Николас влюбляется в манящую и ускользающую Жюли-Лилию, и
 651
 
 
 когда приходит телеграмма от Алисон, которая смогла устроить себе выходные в Афинах, он отрекается от Алисон. («Ее телеграмма втор­глась в мой мир докучным зовом далекой реальности...»)
 Однако Кончис выстроил обстоятельства так, что на встречу с Али­сон в Афины он все же поехал. Они поднимаются на Парнас, и среди греческой природы, которая взыскует истины, предавшись любви с Алисон, Николас рассказывает ей все, чего рассказывать не хотел — о Бурани, о Жюли, — рассказывает потому, что у него нет человека ближе, рассказывает, как на исповеди, эгоистически не отделяя ее от себя и не думая, какое действие это может оказать на нее. Алисон делает единственно возможный вывод — он не любит ее; она в исте­рике; она не хочет его видеть и наутро исчезает из гостиницы и из его жизни.
 Николае возвращается на Фраксос: ему, как никогда, необходима Жюли, но вилла пуста. Возвращаясь ночью в деревню, он становится зрителем и участником еще одного спектакля: его хватает группа не­мецких карателей образца 1943 г. Избитый, с рассеченной рукой, он мучится в отсутствие вестей от Жюли и уже не знает, что и думать. Письмо от Жюли, нежное и вдохновляющее, приходит одновременно с известием о самоубийстве Алисон.
 Ринувшись на виллу, Николае застает там одного лишь Кончиса, который сухо заявляет ему, что он провалил свою роль и завтра дол­жен покинуть его дом навсегда, а сегодня, на прощание, услышит последнюю главу его жизни, ибо только теперь готов ее воспринять. В качестве объяснения творящегося на вилле Кончис выдвигает идею глобального метатеатра («все мы здесь актеры, дружок. Каждый ра­зыгрывает роль»), и опять объяснение не объясняет главного — зачем? И опять Николас боится понять, что этот вопрос не важен, что гораздо важнее пробиться сквозь уколы самолюбия к истине, ко­торая неласкова и безжалостна, как улыбка Кончиса, и к своему ис­тинному «я», которое отстоит от его самосознания, как маска от лица, а роль Кончиса в этом, его цели и методы, в сущности, второ­степенны.
 Последний рассказ Кончиса — о событиях 1943 г., о расстреле ка­рателями жителей деревни. Тогда деревенскому старосте Конхису был предоставлен выбор — собственной рукой пристрелить одного парти­зана, сохранив тем самым восемьдесят жизней, или, отказавшись, подвергнуть истреблению почти все мужское население деревни. Тогда он понял, что на самом деле выбора нет — он просто органи-
 652
 
 
 чески не может убить человека, какие бы резоны ни приводил рассу­док.
 В сущности, все рассказы Кончиса об одном — об умении разли­чать истинное и ложное, о верности себе, своему природному и чело­веческому началу, о правоте живой жизни перед искусственными институциями, такими, как верность присяге, долгу и т. д. И перед тем как покинуть остров, Кончис заявляет Николасу, что тот недосто­ин свободы.
 Кончис отплывает, а Николаса на острове ждет Жюли, как и обе­щала в своем письме. Но не успел он поверить, что представление окончено, как вновь оказывается в ловушке — буквально: в подзем­ном убежище с захлопнувшейся над ним крышкой люка; он выбрал­ся оттуда далеко не сразу. А вечером к нему приходит Джун, которая заменяет «метатеатр» другим объяснением — «психологический экс­перимент»; Кончис же якобы отставной профессор психиатрии, све­тило сорбоннской медицины, финал и апофеоз эксперимента — процедура суда: сначала «психологи» описывают в своих терминах личность Николаев, а затем он должен вынести свой вердикт участни­кам эксперимента, они же актеры метатеатра (Лилия-Жюли теперь называется доктором Ванессой Максвелл, в ней для Николаев должно сосредоточиться все зло, что причинил ему эксперимент, и в руку ему вкладывают плеть, чтобы он ее ударил — или не ударил). Он не нанес удара. И начал ПОНИМАТЬ.
 Очнувшись после «суда», он обнаружил себя в Монемвасии, отку­да до Фраксоса пришлось добираться по воде. В комнате среди других писем нашел благодарность матери Алисон за его соболезнование по поводу смерти дочери. Из школы его уволили. Вилла в Бурани стояла заколоченная. Начинается летний сезон, на остров съезжаются ку­рортники, и он перебирается в Афины, продолжая расследование того, что и как с ним в действительности произошло. В Афинах он выясняет, что настоящий Конхис умер четыре года назад, и посещает его могилу; ее украшает свежий букет: лилия, роза и мелкие невзрач­ные цветочки со сладким медовым ароматом. (Из атласа растений он узнал, что по-английски они называются «медовая алисон».) В тот же день ему показывают Алисон — она позирует под окном гостиницы, как некогда Роберт Фулкс. Облегчение от того, что она жива, смеша­лось с яростью — выходит, она тоже в заговоре.
 Чувствуя себя по-прежнему объектом эксперимента, Николае воз­вращается в Лондон, одержимый единственным желанием — увидеть Алисон. Ждать Алисон стало его основным и, в сущности, единствен-
 653
 
 
 ным занятием. С течением времени многое в его душе проясняет­ся — он понял простую вещь: Алисой нужна ему потому, что он не может без нее жить, а не для того, чтобы разгадать загадки Кончиса. И свое расследование он теперь продолжает с прохладцей, только чтобы отвлечься от тоски по ней. Неожиданно оно приносит плоды;
 он выходит на мать близнецов Лидии и Розы (таковы настоящие имена девушек) и понимает, в ком истоки «игры в бога» (так она это называет).
 Приходит момент, когда он наконец понимает, что его окружает реальная жизнь, а не Кончисов эксперимент, что жестокость экспери­мента была его собственной жестокостью к ближним, явленной ему, как в зеркале...
 И тогда обретает Алисон.
 Г. Ю. Шульга
 Женщина французского лейтенанта (French Lieutenant's Woman)
 Роман (1969)
 Ветреным мартовским днем 1867 г. вдоль мола старинного городка Лайм-Риджиса на юго-востоке Англии прогуливается молодая пара. Дама одета по последней лондонской моде в узкое красное платье без кринолина, какие в этом провинциальном захолустье начнут носить лишь в будущем сезоне. Ее рослый спутник в безупречном сером пальто почтительно держит в руке цилиндр. Это были Эрнестина, дочь богатого коммерсанта, и ее жених Чарльз Смитсон из аристо­кратического семейства. Их внимание привлекает женская фигура в трауре на краю мола, которая напоминает скорее живой памятник погибшим в морской пучине, нежели реальное существо. Ее называют несчастной Трагедией или Женщиной французского лейтенанта. Года два назад во время шторма погибло судно, а выброшенного на берег со сломанной ногой офицера подобрали местные жители. Сара Вудраф, служившая гувернанткой и знавшая французский, помогала ему, как могла. Лейтенант выздоровел, уехал в Уэймут, пообещав вернуть­ся и жениться на Саре. С тех пор она выходит на мол, «слоноподоб­ный и изящный, как скульптуры Генри Мура», и ждет. Когда молодые люди проходят мимо, их поражает ее лицо, незабываемо-
 654
 
 
 трагическое: «скорбь изливалась из него так же естественно, незамут­ненно и бесконечно, как вода из лесного родника». Ее взгляд-клинок пронзает Чарльза, внезапно ощутившего себя поверженным врагом таинственной особы.
 Чарльзу тридцать два года. Он считает себя талантливым ученым-палеонтологом, но с трудом заполняет «бесконечные анфилады досу­га». Проще говоря, как всякий умный бездельник викторианской эпохи, он страдает байроническим сплином. Его отец получил поря­дочное состояние, но проигрался в карты. Мать умерла совсем моло­дой вместе с новорожденной сестрой. Чарльз пробует учиться в Кембридже, потом решает принять духовный сан, но тут его спешно отправляют в Париж развеяться. Он проводит время в путешествиях, публикует путевые заметки — «носиться с идеями становится его главным занятием на третьем десятке». Спустя три месяца после воз­вращения из Парижа умирает его отец, и Чарльз остается единствен­ным наследником своего дяди, богатого холостяка, и выгодным женихом. Неравнодушный к хорошеньким девицам, он ловко избегал женитьбы, но, познакомившись с Эрнестиной Фримен, обнаружил в ней незаурядный ум, приятную сдержанность. Его влечет к этой «са­харной Афродите», он сексуально неудовлетворен, но дает обет «не брать в постель случайных женщин и держать взаперти здоровый по­ловой инстинкт». На море он приезжает ради Эрнестины, с которой помолвлен уже два месяца.
 Эрнестина гостит у своей тетушки Трэнтер в Лайм-Риджисе, по­тому что родители вбили себе в голову, что она предрасположена к чахотке. Знали бы они, что Тина доживет до нападения Гитлера на Польшу! Девушка считает дни до свадьбы — осталось почти девянос­то... Она ничего не знает о совокуплении, подозревая в этом грубое насилие, но ей хочется иметь мужа и детей. Чарльз чувствует, что она влюблена скорее в замужество, чем в него. Однако их помолвка — взаимовыгодное дело. Мистер Фримен, оправдывая свою фамилию (свободный человек), прямо сообщает о желании породниться с аристократом, несмотря на то что увлеченный дарвинизмом Чарльз с пафосом доказывает ему, что тот произошел от обезьяны.
 Скучая, Чарльз начинает поиски окаменелостей, которыми славят­ся окрестности городка, и на Вэрской пустоши случайно видит Жен­щину французского лейтенанта, одинокую и страдающую. Старая миссис Поултни, известная своим самодурством, взяла Сару Вудраф в компаньонки, чтобы всех превзойти в благотворительности. Чарльз, в
 655
 
 
 обязанности которого входит трижды в неделю наносить визиты, встречает в ее доме Сару и удивляется ее независимости.
 Унылое течение обеда разнообразит лишь настойчивое ухаживание голубоглазого Сэма, слуги Чарльза, за горничной мисс Трэнтер Мэри, самой красивой, непосредственной, словно налитой девушкой.
 На следующий день Чарльз вновь приходит на пустошь и застает Сару на краю обрыва, заплаканную, с пленительно-сумрачным лицом. Неожиданно она достает из кармана две морские звезды и протяги­вает Чарльзу. «Джентльмена, который дорожит своей репутацией, не должны видеть в обществе вавилонской блудницы Лайма», — произ­носит она. Смитсон понимает, что следовало бы подальше держаться от этой странной особы, но Сара олицетворяет собой желанные и не­исчерпаемые возможности, а Эрнестина, как он ни уговаривает себя, похожа порою на «хитроумную заводную куклу из сказок Гофмана».
 В тот же вечер Чарльз дает обед в честь Тины и ее тетушки. При­глашен и бойкий ирландец доктор Гроган, холостяк, много лет доби­вающийся расположения старой девы мисс Трэнтер. Доктор не разделяет приверженности Чарльза к палеонтологии и вздыхает о том, что мы о живых организмах знаем меньше, чем об окаменелостях. Наедине с ним Смитсон спрашивает о странностях Женщины французского лейтенанта. Доктор объясняет состояние Сары присту­пами меланхолии и психозом, в результате которого скорбь для нее становится счастьем. Теперь встречи с ней кажутся Чарльзу исполнен­ными филантропического смысла.
 Однажды Сара приводит его в укромный уголок на склоне холма и рассказывает историю своего несчастья, вспоминая, как красив был спасенный лейтенант и как горько обманулась она, когда последовала за ним в Эймус и отдалась ему в совершенно неприличной гостинице:
 «То был дьявол в обличий моряка!» Исповедь потрясает Чарльза. Он обнаруживает в Саре страстность и воображение — два качества, ти­пичных для англичан, но совершенно подавленных эпохой всеобщего ханжества. Девушка признается, что уже не надеется на возвращение французского лейтенанта, потому что знает о его женитьбе. Спуска­ясь в лощину, они неожиданно замечают обнимающихся Сэма и Мэри и прячутся. Сара улыбается так, как будто снимает одежду. Она бросает вызов благородным манерам, учености Чарльза, его при­вычке к рациональному анализу.
 В гостинице перепуганного Смитсона ждет еще одно потрясение: престарелый дядя, сэр Роберт, объявляет о своей женитьбе на «не-
 656
 
 
 приятно молодой» вдове миссис Томкинс и, следовательно, лишает племянника титула и наследства. Эрнестина разочарована таким по­воротом событий. Сомневается в правильности своего выбора и Смитсон, в нем разгорается новая страсть. Желая все обдумать, он собирается уехать в Лондон. От Сары приносят записку, написанную по-французски, словно в память о лейтенанте, с просьбой прийти на рассвете. В смятении Чарльз признается доктору в тайных встречах с девушкой. Гроган пытается объяснить ему, что Сара водит его за нос, и в доказательство дает прочитать отчет о процессе, проходившем в 1835 г. над одним офицером. Он обвинялся в изготовлении аноним­ных писем с угрозами семье командира и насилии над его шестнад­цатилетней дочерью Мари. Последовала дуэль, арест, десять лет тюрьмы. Позже опытный адвокат догадался, что даты самых непри­стойных писем совпадали с днями менструаций Мари, у которой был психоз ревности к любовнице молодого человека... Однако ничто не может остановить Чарльза, и с первым проблеском зари он отправля­ется на свидание. Сару выгоняет из дома миссис Поултни, которая не в силах перенести своеволие и дурную репутацию компаньонки. Сара прячется в амбаре, где и происходит ее объяснение с Чарльзом. К не­счастью, едва они поцеловались, как на пороге возникли Сэм и Мэри. Смитсон берет с них обещание молчать и, ни в чем не признавшись Эрнестине, спешно едет в Лондон. Сара скрывается в Эксетере. У нее есть десять соверенов, оставленные на прощание Чарльзом, и это дает ей немного свободы.
 Смитсону приходится обсуждать с отцом Эрнестины предстоя­щую свадьбу. Как-то, увидев на улице проститутку, похожую на Сару, он нанимает ее, но ощущает внезапную тошноту. Вдобавок шлюху также зовут Сарой.
 Вскоре Чарльз получает письмо из Эксетера и отправляется туда, но, не повидавшись с Сарой, решает ехать дальше, в Лайм-Риджис, к Эрнестине. Их воссоединение завершается свадьбой. В окружении се­мерых детей они живут долго и счастливо. О Саре ничего не слышно.
 Но этот конец неинтересен. Вернемся к письму. Итак, Чарльз спешит в Эксетер и находит там Сару. В ее глазах печаль ожидания. «Мы не должны... это безумие», — бессвязно повторяет Чарльз. Он «впивается губами в ее рот, словно изголодался не просто по женщи­не, а по всему, что так долго было под запретом». Чарльз не сразу по­нимает, что Сара девственна, а все рассказы о лейтенанте — ложь. Пока он в церкви молит о прощении, Сара исчезает. Смитсон пишет
 657
 
 
 ей о решении жениться и увезти ее прочь. Он испытывает прилив уверенности и отваги, расторгает помолвку с Тиной, готовясь всю жизнь посвятить Саре, но не может ее найти. Наконец, через два года, в Америке, он получает долгожданное известие. Возвратившись в Лондон, Смитсон обретает Сару в доме Росетти, среди художников. Здесь его ждет годовалая дочка по имени Аалаге-ручеек.
 Нет, и такой путь не для Чарльза. Он не соглашается быть игруш­кой в руках женщины, которая добилась исключительной власти над ним. Прежде Сара называла его единственной надеждой, но, приехав в Эксетер, он понял, что поменялся с ней ролями. Она удерживает его из жалости, и Чарльз отвергает эту жертву. Он хочет вернуться в Америку, где открыл «частицу веры в себя». Он понимает, что жизнь нужно по мере сил претерпевать, чтобы снова выходить в слепой, со­леный, темный океан.
 В. С. Кулагина-Ярцева
 
 
 Джон Осборн (John Osbome) р. 1929
 Оглянись во гневе (Look back in Anger)
 Пьеса (1956)
 Действие пьесы происходит в однокомнатной квартире Джимми и Элисон Портер в Бирмингеме, в одном из крупных городов Средней Англии воскресным вечером. Джимми и его друг Клифф, живущий в соседней квартире, сидят в креслах и читают газеты. Джимми, моло­дой человек лет двадцати пяти, представляет собой раздражающую смесь искренности и насмешливой злости, мягкости и беззастенчивой жестокости. Он нетерпеливый, навязчивый и самолюбивый — сочета­ние, которое может оттолкнуть любого. Его яркий темперамент по­могает ему почти всегда оставлять за собой последнее слово.
 Клифф, одних лет с Джимми, спокоен и медлителен до апатии. На его грустном лице лежит печать природного ума — достояние самоучки. Если Джимми отталкивает от себя людей, то Клифф не может не вызывать симпатии или хотя бы внешнего расположения даже у людей осторожных. Он — неизбежная умиротворяющая про­тивоположность Джимми.
 Элисон, жена Джимми, стоит возле гладильной доски и гладит белье. Она примерно одних лет с мужчинами, высокого роста, изящ­ная шатенка, с тонкими чертами породистого лица. В ее больших и
 659
 
 
 глубоких глазах есть какая-то затаенная строптивость, которая застав­ляет с ней считаться.
 В комнате тихо. Неожиданно Джимми швыряет газету на пол, на­чинает приставать к Клиффу и пытаться вывести из себя Элисон гру­быми выпадами в сторону ее отца, матери и брата. Элисон делает вид, что не реагирует. Она замечает, что новые брюки Клиффа измя­ты, и просит дать их погладить. Атаки Джимми следуют одна за дру­гой. В конце концов он устраивает с Клиффом потасовку, а во время драки нарочно толкает его на гладильную доску. Доска опрокидывает­ся, Клифф и Элисон падают вместе с ней. Элисон вскрикивает от боли: она обожглась утюгом. Клифф делает Джимми знак уйти, а сам пытается успокоить Элисон. Чувствуется, что она на пределе и еле сдерживает слезы.
 В разговоре она сознается Клиффу, что беременна, но Джимми об этом еще не сказала и говорить не хочет, опасаясь, что он начнет по­дозревать ее в каких-нибудь происках, ведь он не хочет иметь ребен­ка, пока у них нет ни собственной квартиры, ни денег. Клифф очень нежен с Элисон и пытается уверить ее в том, что нужно сказать Джимми про ребенка, все уладится. Потом возвращается Джимми и пробует помириться с Элисон, тут его подзывают к телефону. Звонит Елена, подруга Элисон. Она актриса и только что приехала в город вместе со своей труппой. По предварительной договоренности с Эли­сон она собирается снять свободную комнату в их же доме. Джимми считает Елену своим кровным врагом, так как она настраивает Эли­сон против него. Он снова разражается гневными словоизлияниями и договаривается до того, что, дескать, хотелось бы ему посмотреть на то, как что-нибудь хорошенько встряхнуло вдруг его жену, например, чтобы у нее появился ребенок, а потом бы внезапно умер. Ошелом­ленная Элисон отшатывается от него, запрокидывает голову, словно для крика; ее губы дрожат.
 Некоторое время спустя приезжает Елена. Она ровесница Элисон, одета дорого и со вкусом. Когда сухое и настороженное выражение ее лица смягчается, она становится очень привлекательной. От нее ис­ходит сознание женского превосходства, так что не только мужчины, но даже женщины ее возраста, вроде Элисон, платят дань уважения и восхищения ее персоне. В Джимми, как и следовало ожидать, она возбуждает все темные инстинкты, все дурные наклонности его нату­ры. Впрочем, Елена не привыкла защищать себя от насмешек и чувст­вует прямо-таки обязанность держаться уверенно и с достоинством, что вынуждает ее быть в постоянном напряжении, а это уже раздра-
 660
 
 
 жает. По просьбе Элисон она задерживается у них после отъезда труппы еще на неделю.
 Как-то вечером, через две недели после приезда Елены, у нее про­исходит с Элисон серьезный разговор о причинах, побудивших подру­гу четыре года назад выйти замуж за Джимми, и о ее теперешней жизни с ним. Когда Элисон впервые увидела Джимми у кого-то в гостях, ей было двадцать лет. Она только что вернулась с родителями из Индии, где ее отец, полковник, служил несколько десятков лет. Здесь, в Англии, поначалу все казалось каким-то неустроенным. Джимми приехал в гости к ее друзьям на велосипеде, весь его пид­жак был забрызган машинным маслом. Вскоре, несмотря на то что в обществе мужчины встретили его недоверчиво, а женщины вообще старались выказать презрение к столь странному существу, она стала с ним встречаться. У нее дома раздавались постоянные вопли ужаса и недоумения по этому поводу. Особенно негодовала ее мать, но это только все ускорило. Уже и не столь важно было, любит он ее или нет. Джимми во что бы то ни стало решил жениться на ней, чтобы бросить вызов ее среде. После свадьбы они жили вместе со школь­ным другом Джимми, Хью. По темпераменту и взглядам на жизнь оба были очень близки друг другу. Отношения с Хью у Элисон не сло­жились из-за его скандального характера, и через некоторое время ему взбрело в голову уехать за границу — в Китай. Звал он с собой и Джимми, тот, правда, отказался. Вышел ужасный скандал. Хью уехал, оставив свою мать в Англии на произвол судьбы. Элисон иногда ка­жется, что в душе Джимми в отъезде Хью винит именно ее, хотя ни­когда об этом не говорит. Порой ей даже хотелось, чтобы они оба уехали и оставили ее наконец в покое.
 Елена убеждает подругу решить, что она будет делать дальше, ведь у нее будет ребенок, а для начала ведет ее в церковь, где Элисон не была с тех пор, как вышла замуж.
 За ужином Джимми, как обычно, пытается довести жену и Елену до белого каления, однако большого успеха в этом не достигает. Затем, желая показать, как много ему пришлось в жизни страдать и какая он ранимая натура, принимается рассказывать, как он целый год наблюдал за медленным умиранием своего отца, вернувшегося с испанской войны. После этого он обзывает жену Иудой и размазней. Элисон швыряет чашку на пол. Он таки добился наконец своего.
 Елена сообщает подруге, что послала телеграмму ее отцу с про­сьбой забрать Элисон из этого дома. Та соглашается уехать к родите­лям. Предполагается, что Елена уедет вместе с ней. На следующий
 661
 
 
 день, пока Джимми находится в отъезде, Элисон, собрав все свои вещи, уезжает с приехавшим за ней отцом. Елена остается еще якобы на один день под тем предлогом, что у нее объявились в Бирмингеме неотложные дела.
 Вскоре приезжает Джимми, которому она сообщает об отъезде его жены и о ее беременности. Он делает вид, что ему наплевать на это, оскорбляет ее и добивается того, что получает от Елены пощечи­ну. На его лице появляется выражение ужаса и изумления. Елена от­водит свою руку от его лица, внезапно целует его и притягивает к себе.
 Несколько месяцев спустя, когда Елена уже прочно обосновалась в комнате Джимми, она так же, как и Элисон до нее, воскресным ве­чером гладит Джимми рубашки. На выпады Джимми она реагирует совершенно не так, как Элисон: то со смехом, а то с изумлением. Приятели по привычке устраивают на полу возню, во время которой Джимми случайно рвет и пачкает Клиффу его единственную чистую рубашку. Клифф с неохотой отдает ее Елене, которая предлагает при­вести рубашку в порядок. Пока ее нет в комнате, он сообщает Джимми, что собирается переехать от них, потому что Елене, мол, трудно ухаживать за ними обоими. Елена отдает ему рубашку, и Клифф уходит к себе.
 Вскоре в дверях появляется Элисон. Недавно она потеряла ребен­ка и еще не совсем оправилась. Она беседует с Еленой о Джимми, о том, что, по ее мнению, он не в то время родился. Он из тех, кого называют «выдающимися викторианцами», и поэтому в чем-то сме­шон, но она любит его. Елена же признается, что между нею и Джимми все кончено. Она не может строить свое счастье на несчас­тье другой, и потом, они с ним слишком разные. Она уходит, а Эли­сон остается с мужем. Видя, как много она перестрадала, Джимми смягчается. Они мирятся, с грустью и с потаенной нежностью строят планы на будущее.
 Е. В. Семина
 
 
 Гарольд Пинтер (Harold Pinter) р. 1930
 Сторож (The Caretaker)
 Пьеса (1960)
 Комната, заваленная всякой рухлядью. В задней стене окно, занаве­шенное мешковиной. К потолку подвешено ведро. В комнате стоят две железные кровати, на одной из которых сидит Мик. Услышав, что хлопает входная дверь, он встает и медленно выходит. Входят Астон и Дэвис. Дэвис очень устал и возбужден: его уволили из забега­ловки, где он работал, да вдобавок чуть не побили. Астон, случайно зашедший в этот вечер в забегаловку, буквально спас его и привел к себе. Дэвис очень благодарен ему за это. Дэвис все время вспоминает, как инородцы спокойно сидели, меж тем как ему, англичанину, неку­да было приткнуться и приходилось трудиться без отдыха. Когда Дэвису велели вынести ведро помоев, он вспылил: это не его работа. Он хоть и бродяга, но не хуже других и прав у него не меньше. Он не успел забрать из забегаловки свою сумку, она так и осталась в задней комнате, а в ней — все его вещи. Астон обещает как-нибудь заско­чить туда и принести Дэвису сумку. Дэвис спрашивает, не найдется ли у Астона лишней пары ботинок. Поискав под кроватью, Астон протягивает Дэвису ботинки. Тот примеряет, раздумывает вслух, в конце концов решает, что они ему не подходят: у него широкая нога,
 663
 
 
 а у ботинок острый носок, долго он в них не проходит. Дэвису ведь надо много ходить, чтобы где-нибудь пристроиться. Астон предлагает Дэвису остаться у него, пока тот не пристроится: в комнате есть вто­рая кровать. В течение всего разговора Астон чинит вилку старого тостера. Он говорит, что любит работать руками, вот собирается по­строить сарайчик во дворе... Выяснив, что у Дэвиса туго с деньгами, Астон дает ему пару монет. Дэвис ждет, чтобы распогодилось, тогда он отправится в Сидкап, где находятся его документы. Лет пятнад­цать назад, в войну, он отдал их на сохранение своему знакомому, да так до сих пор и не забрал. С документами ему будет гораздо легче, ведь там все про него написано: кто он и откуда, а то он живет под чужим именем. Настоящее его имя Мак Дэвис, а все его знают как Бернарда Дженкинза. Вдруг Дэвис замечает ведро наверху. Астон объясняет, что крыша протекает. Дэвис просит разрешения лечь на кровать Астона. Дэвис ложится спать. Астон продолжает ковыряться в вилке. Утром Астон будит Дэвиса, говорит, что тот ночью шумел: стонал, бормотал. Дэвис не верит. Сны ему, как и Астону, никогда не снятся, с чего бы ему бормотать? Дэвис предполагает, что шумели черномазые, живущие по соседству. Астон собирается уходить. Дэвис думает, что тоже должен уйти, но Астон разрешает ему остаться и дает ключи от комнаты и от входной двери. Дэвис хочет сходить по­позже в Уэмбли: когда-то там требовались люди, может быть, ему удастся пристроиться. Они там хотят отделаться от иностранцев, чтобы чай разливали одни англичане, вот он и надеется, что его возь­мут. Астон уходит. Подождав несколько минут, Дэвис начинает рыть­ся в хламе, кучами наваленном в комнате. Он не замечает, как входит Мик, который наблюдает за ним, потом хватает его за руку и закру­чивает ее за спину. Мик оглядывает комнату, не давая Дэвису под­няться, потом спрашивает его: «Во что играем?» Он спрашивает Дэвиса, как его зовут. «Дженкинз», — отвечает Дэвис. Мик говорит, что Дэвис как две капли воды похож на брата его дяди. Имя его — Сид. Мик никогда не мог понять, как это Сид приходится братом его дяде. Он часто думал, что все наоборот, то есть что его дядя — брат Сида. В конце концов Сид женился на китайке и уехал на Ямайку. Мик спрашивает, как Дэвису понравилась его комната. Дэвис удивля­ется: разве это комната Мика? Мик несколько раз спрашивает, как Дэвису спалось, и несколько раз уточняет, на какой из кроватей тот спал. Дэвис пытается утащить свои брюки с вешалки, но Мик не дает ему сделать это. Мик говорит, что кровать, на которой спал Дэвис, — его кровать, а вторая — кровать его матери. Он называет Дэвиса жу-
 664
 
 
 ликом. Он говорит, что мог бы получать за свою квартиру триста пятьдесят фунтов в год. Если прибавить к этому мебель и оборудова­ние, налоги, отопление и воду, то получится восемьсот девяносто фун­тов. Он предлагает Дэвису подписать контракт на аренду квартиры, в противном случае он сдаст Дэвиса в полицию и засадит за нарушение неприкосновенности жилища, бродяжничество, грабеж среди бела дня и т. д. Он спрашивает Дэвиса, в каком банке у него счет. Входит Астон. Мик оборачивается и роняет брюки Дэвиса. Астон подходит к своей кровати, ставит на нее сумку и снова начинает чинить тостер. В ведро на потолке капает капля. Все задирают Головы. Астон обещает просмолить щели на крыше. Он говорит, что принес сумку Дэвиса, но Мик тут же хватает ее и не хочет отдавать Дэвису. Все долго вы­рывают сумку друг у друга из рук. Наконец Дэвису все-таки удается отнять ее. В ведро снова падает капля. Все снова задирают головы. Мик уходит. Дэвис расспрашивает Астона о Мике. Астон говорит, что Мик — его брат, он работает в строительном деле, у него свой фур­гон. Дом принадлежит Мику, и Астон обещал ему отделать весь этаж, чтобы здесь была квартира. Астон построит во дворе сарай, сделает в нем себе мастерскую, а тогда уже возьмется и за квартиру. Поглядев на сумку, Дэвис понимает, что это не его сумка. Астон говорит, что его сумку кто-то унес, так что эту он достал совсем в другом месте. Дэвис рассматривает одежду, которая лежит в ней, критикует рубаш­ки, а вот домашняя куртка ему нравится. Астон предлагает ему ос­таться и присматривать за домом. Дэвис никогда раньше не был сторожем и побаивается: вдруг он спустится, чтобы открыть на зво­нок, а это окажется тот шотландец, который хотел его побить в забе­галовке: выследит его и придет. И уж тут-то Дэвису несдобровать.
 В комнате темно. Входит Дэвис и несколько раз щелкает выклю­чателем, но свет не зажигается. Дэвис спотыкается в темноте, чирка­ет спичкой, но она быстро сгорает. Он роняет коробок и никак не может его найти: кто-то его взял. Дэвис идет вперед, падает и кри­чит. Потом встает, снова идет. Внезапно начинает жужжать пылесос. Пылесос скользит по полу за Дэвисом, тот пытается ускользнуть, но падает. Человек с пылесосом — Мик. Он говорит, что делал весен­нюю уборку, а поскольку розетка неисправна, он включил пылесос в ламповый патрон. Выключив пылесос, он снова вкручивает в патрон лампочку, и свет зажигается. Дэвис обижен: Мик все время его разы­грывает. Мик угощает Дэвиса сандвичем. Он говорит, что его интере­суют друзья его брата. Дэвис возражает: не такие уж они с Астоном друзья, Дэвис никак не может его раскусить. Мик жалуется, что
 665
 
 
 Астон не любит работать. Мик хочет взять все в свои руки и предла­гает Дэвису остаться здесь сторожем. Мик спрашивает, есть ли у Дэвиса рекомендации. Дэвис отвечает, что его рекомендации, так же как и прочие бумаги, находятся в Сидкале. Как только распогодится, он непременно туда сходит, вот только ботинки хорошие нужны. Дэвис просит Мика достать ему ботинки.
 Астон будит Дэвиса: старик собирался в Сидкап и просил разбу­дить его. Но погода снова не ахти, к тому же Дэвис плохо спал: дождь льет прямо на голову, из окна дует. Но Астон не хочет закры­вать окно: в комнате душно. Астон советует Дэвису спать ногами к окну, тогда дождь не попадает на голову. Астон рассказывает, как у него было что-то вроде галлюцинаций. Он все видел очень ясно. И вот однажды его увезли в больницу, и там доктор сказал, что у него есть шанс выздороветь, но для этого надо что-то сделать с его мозгом. Астон был несовершеннолетний, поэтому требовалось разрешение его матери. Астон надеялся, что мать не даст согласия на операцию, но она подписала бумагу. Астон пытался бежать из больницы, но его поймали. Он сопротивлялся и никак не хотел ложиться на кровать, тогда врачи приставили ему зажимы к голове, когда он стоял, хотя так делать не полагалось. Поэтому, когда Астон вышел из больницы, он не мог ходить, его мучили головные боли и ему не удавалось со­браться с мыслями. Постепенно ему стало лучше, но он прекратил общаться с людьми.
 Две недели спустя. Мик лежит на полу, подложив под голову свер­нутый ковер, и глядит в потолок. Дэвис сидит на стуле и рассуждает о том, что раз в ведро не капает вода, значит, Астон замазал смолой щели на крыше. Он жалуется Мику, что Астон совсем перестал разго­варивать с ним. Мик рассказывает, как бы он хотел обставить свой дом. Дэвис снова жалуется на Астона. С Миком ему гораздо легче: хотя у Мика и есть странности, но с ним, по крайней мере, все ясно. Дэвис просит Мика поговорить с Астоном. Дэвис помог бы Мику привести дом в порядок, если бы они тут устроились вдвоем: он и Мик. Дэвис спрашивает Мика, где тот теперь живет. Мик отвечает, что у него есть неплохая квартира, и приглашает Дэвиса зайти к нему как-нибудь, чтобы вместе выпить и послушать Чайковского. Хлопает входная дверь. Мик встает и выходит. Входит Астон с большим бу­мажным пакетом, в котором оказываются ботинки для Дэвиса. Дэвис говорит, что они ему не годятся, вдобавок они без шнурков. Астон находит под кроватью шнурки, и Дэвис решает все-таки поносить эти ботинки, пока не достанет других. Если завтра распогодится, он
 666
 
 
 отправится в них в Сидкал за своими бумагами. Ночью Дэвис стонет во сне и мешает Астону спать. Астон будит его, но Дэвис бранит его за беспорядок в доме, за холод, обзывает психом. Астон просит Дэви-са поискать себе другое жилье, поскольку они не ладят, но Дэвис ни­куда не хочет уходить, он здесь живет, ему здесь предложили работу и обещали жалованье, так что пусть Астон сам поищет себе другое жилье. Дэвис наставляет на Астона нож, но Астон не боится. Он берет сумку Дэвиса, заталкивает туда его вещи и выгоняет Дэвиса. Дэвис уходит.
 Дэвис жалуется Мику на Астона. Он советует Мику выгнать брата. Мик обсуждает с Дэвисом план отделки помещения. Он готов дове­рить отделку комнат Дэвису, если тот первоклассный специалист по интерьеру. Но Дэвис никогда в жизни не делал ничего подобного. Мик говорит, что Дэвис обманул его: ведь он назвался опытным деко­ратором. Дэвис возражает: он вовсе не утверждал, что он декоратор. Мик обзывает его самозванцем. Дэвис думает, что это Астон подвел его, ведь он ненормальный. Мик оскорблен: какое право имеет Дэвис называть его брата ненормальным? Он решает рассчитать Дэвиса. Пусть Астон сам занимается этим домом, у него, Мика, других забот полно, а до Дэвиса ему нет дела. Входит Астон. Братья глядят друг на друга и едва заметно улыбаются. Мик уходит. Дэвис пытается поми­риться с Астоном. Он готов и сторожить дом, и помогать Астону строить сарай. Но Астону не нужна помощь Дэвиса. Дэвис готов во всем ему уступать, но Астон не хочет, чтобы Дэвис оставался в доме. Дэвис просит Астона не прогонять его. Астон молчит, отвернувшись к окну. Дэвис продолжает упрашивать Астона, но тот не отвечает.
 О. Э. Гринберг
 
 
 Джон Ле Карре (John Le Carre) р. 1931
 Шпион, пришедший с холода (The Spy Who Came in From the Cold)
 Роман (1963)
 Действие происходит в шестидесятые годы, во времена «холодной войны», когда одним из главных средств борьбы между двумя враж­дебными политическими системами был шпионаж. Глава британской резидентуры в Восточном Берлине Алек Лимас после гибели одного из своих главных агентов, члена СЕПГ Карла Римека, отзывается в Лондон, и ему грозит уход на пенсию. Считается, что в борьбе с вос­точногерманской разведкой, оперативный отдел которой возглавляет Ганс Дитер Мундт, Лимас проиграл, потеряв всех своих лучших аген­тов.
 Однако руководство британской разведки дает Лимасу последний шанс — принять участие в рискованной операции по дискредитации Мундта в глазах правительства ГДР как агента Лондона. Лимаса якобы увольняют на пенсию, и некоторое время он влачит жалкое су­ществование, пьянствует. Лимас знает, что с ним рано или поздно ус­тановят контакт люди Мундта, ибо, как бывший разведчик, он обладает ценной информацией, за которую много заплатит иностран-
 668
 
 
 ная разведка, а Лимас беден. В операцию оказывается втянута и воз­любленная Лимаса, член английской компартии Элизабет Голд.
 Люди Мундта связываются с Аимасом и предлагают ему пере­браться в Голландию, где он сможет рассказать им все, что знает, и получить крупную сумму денег. В Голландии он встречается с немец­ким разведчиком Петерсом, который выпытывает у Лимаса все дета­ли агентурной работы. Цель Лимаса — дать такую информацию, которую смог бы использовать в своих целях шеф Мундта Фидлер, не­навидящий своего подчиненного. Для встречи с Фидлером Лимаса в конце концов перебрасывают в ГДР. Лимас дает понять Фидлеру, что у английской разведки есть в этой стране очень ценный агент, с кото­рым Лондон поддерживает контакты напрямую и имени которого не знает сам Лимас. Им вполне может оказаться Мундт, который рань­ше был резидентом восточногерманской разведки в Лондоне и чудом ускользнул после своего провала, когда на него был объявлен розыск по всей Англии. Этот странный эпизод в его биографии привлекает внимание Фидлера, давно уже собиравшего на Мундта компромети­рующие материалы.
 Во время бесед с Фидлером возникает вопрос: в чем обе враждую­щие системы видят оправдание своих действий? Фидлер оправдывает любые преступления тем, что социалистическая система защищается от контрреволюции, что в борьбе за мир и прогресс стопроцентной справедливости быть не может, что разведка — оружие в руках пар­тии и т. д. Ответы Лимаса не столь категоричны, но все же ясно, что цель оправдывает средства, хотя сам Лимас далек от цинизма в отли­чие от Фидлера. Он уже устал от бесконечной борьбы и хочет вер­нуться домой в Англию.
 Однако Мундт узнает о происках Фидлера и арестовывает его и Лимаса, последний в момент ареста в схватке убивает охранника, и теперь его должны судить по законам ГДР. В тюрьме Лимаса допра­шивает Мундт, но в последний момент появляется Фидлер, который представил свои материалы в Президиум Государственного совета и нашел там поддержку. Мундт арестован, и его будет судить назначен­ный Президиумом трибунал, Фидлер выступит обвинителем, а Лимас — свидетелем обвинения. Защищать Мундта будет известный адвокат Карден, который собирается представить суду никому не из­вестного свидетеля защиты, Этим свидетелем оказывается Элизабет Голд, которая, ничего не подозревая, приезжает в ГДР по приглаше­нию немецких коммунистов. Из ее показаний Карден извлекает ин­формацию, свидетельствующую о том, что за Лимасом стоит
 669
 
 
 британская разведка — после исчезновения Лимаса к Элизабет при­езжали какие-то люди, она получила неизвестно от кого значительную сумму денег и т. д. Лимас допустил ошибку, связавшись с этой жен­щиной, — она слишком много знала, ничего при этом не понимая в происходящем. Лимас ввел в заблуждение Фидлера, который пытался опорочить Мундта, честного члена партии, — к такому выводу прихо­дит Карден и весь трибунал, считая, что разоблачены происки запад­ной агентуры. Это признает и Лимас, лишь в последний момент догадывающийся, в чем состоял истинный замысел его шефов во главе со знаменитым Смайли. Мундт оправдан, а Фидлера ждет наказа­ние — именно этого и добивались в Лондоне, ибо Мундт и был тем очень важным агентом, на которого, сам того еще не зная, намекал Фидлеру Лимас. Лимаса же и его возлюбленную использовали в своих целях сначала британская разведка, а потом Фидлер для смещения Мундта и, наконец, судебная машина ГДР якобы для разоблачения происков врага, который на самом деле в лице Мундта выходит сухим из воды и помогает Лимасу и Элизабет бежать из тюрьмы. Од­нако оба они уже никому не нужны — враждующие системы ис­пользовали их, и герои погибают, расстрелянные пограничниками в момент перехода через границу в Западный Берлин. Такова судьба конкретного «маленького» человека, уничтоженного жерновами адс­кой машины «холодной войны».
 А. П. Шишкин
 
 
 Том Стоппард (Тот Stoppard) р. 1937
 Розенкранц и Гильденсгерн мертвы (Rosencrantz and Guildenstem are dead)
 Пьеса (1967)
 «Два человека, в костюмах елизаветинской эпохи, проводят время в местности, лишенной каких бы то ни было характерных признаков». Розенкранц и Гильденсгерн играют в орлянку; Гильденсгерн достает из кошелька монету, подбрасывает ее, а Розенкранц, глядя, как она упала, произносит «орел» и опускает монету в свой кошелек. Коше­лек Гильденстерна почти пуст, кошелек Розенкранца почти полон:
 «орел», как это ни невероятно, выпадает все время, а играют они уже давно. Гильденстерна не волнуют деньги, он пытается понять смысл происходящего, ведь «должно же это означать что-нибудь еще, кроме перераспределения капитала». Он пытается взглянуть на дело и с фи­лософской, и с научной точки зрения. Розенкранц и Гильденсгерн так наигрались, что уже не помнят, где они и что с ними. С трудом они вспоминают, что к ним прибыл гонец. Вероятно, им надо куда-то идти, но куда? Гильденсгерн находит ответ на этот непростой вопрос: им надо двигаться ВПЕРЕД. Но они уже забыли, с какой стороны пришли. Они чувствуют себя одинокими и покинутыми. Вдали слы­шится музыка, вскоре появляются шесть актеров. Они предлагают за
 671
 
 
 несколько звонких монет выдать Розенкранцу и Гильденстерну пол­ный набор леденящих кровь сюжетов, героев и трупов. За добавоч­ную плату Розенкранц и Гильденстерн смогут принять участие в действии. Розенкранц спрашивает, сколько стоит посмотреть частное представление и достаточно ли двух зрителей. Актер отвечает, что два человека в качестве публики — плачевно, а в качестве ценителей — идеально. Услышав цену, Розенкранц приходит в ужас. Но оказывает­ся, что он плохо понял, что Актер имеет в виду. Актер готов предо­ставить в их распоряжение мальчиков. Розенкранц и Гильденстерн преисполняются отвращения к актерам, но актеры говорят, что такие нынче времена. На вопрос Розенкранца, что же они обычно делают, актеры отвечают, что делают обычные вещи, только наизнанку. Пред­ставляют на сцене то, что происходит вне ее, «в чем есть некий род единства — если смотреть на всякий выход как на вход куда-то». Ро­зенкранц не хочет платить за представление больше одной монеты. Актера такая плата не устраивает, и Гильденстерн предлагает ему по­играть в орлянку. Каждый из них по очереди называет «орла», и, по­скольку монеты по-прежнему всякий раз падают «орлом» вверх, каждый из них по очереди выигрывает. Гильденстерн держит пари, что год его рождения, умноженный на два, дает четное число. Он вы­игрывает, но у актеров нет денег, чтобы заплатить. Гильденстерн тре­бует, чтобы они вместо денег сыграли пьесу, но только при­стойную — например, какую-нибудь греческую трагедию.
 «Происходит перемена освещения, в результате которой в дейст­вие как бы включается внешний мир, но не особенно сильно». На сцену вбегает Офелия, за ней Гамлет, между ними происходит немая сцена, Офелия убегает. Розенкранц и Гильденстерн хотят уйти, но тут входят Клавдий и Гертруда, которые, путая Розенкранца и Гильденстерна друг с другом, просят их остаться и выяснить, что за тоска гло­жет Гамлета. Розенкранцу все это не нравится: он хочет домой, но он потерял ориентацию и уже не знает, с какой стороны они пришли. Гильденстерн философски замечает: «Единственный вход — рожде­ние, единственный выход — смерть. Какие тебе еще ориентиры?» Розенкранц уже забыл, что надо делать, и Гильденстерн напоминает ему, что они должны развлечь Гамлета и попутно выведать, что его тревожит. Король обещал, что не останется в долгу, и Розенкранц очень хочет узнать, сколько они получат, но Гильденстерн уверен, что королевская благодарность — это слова, слова. Чтобы скоротать время и попрактиковаться, Розенкранц и Гильденстерн играют в во­просы, под конец они уже сами перестают понимать, в какую игру
 672
 
 
 они играют и каковы ее правила. Мимо них через сцену бредет Гам­лет, он читает книгу и не замечает их. Пока Розенкранц и Гильденстерн соображают, в чем дело, Гамлет успевает уйти. Розенкранц и Гильденстерн тренируются: Розенкранц задает вопросы, а Гильденстерн отвечает от имени Гамлета. Розенкранц подводит итоги: отец Гамлета умер, а его брат забрался на его трон и его постель, оскорб­ляя тем самым нравственные и физические законы. Но все же поче­му Гамлет ведет себя столь странным образом? Гильденстерн честно отвечает, что понятия не имеет. Входят Гамлет и Полоний. Когда По­лоний уходит, Гамлет радостно приветствует Розенкранца и Гильденстерна, путая их между собой. Он говорит им, что безумен только в норд-норд-вест, а при южном ветре еще может отличить сокола от цапли. Поговорив с ним, Розенкранц и Гильденстерн чувствуют, что он оставил их в дураках: в течение десяти минут он задал им двадцать семь вопросов, а ответил только на три. Половина сказанного им оз­начала что-то другое, а другая половина вовсе ничего не означала. Они долго пытаются определить, южный сейчас ветер или не южный, но это им не удается. Слово за слово, они забывают, о чем начинали го­ворить. Вдруг Розенкранц кричит: «Горит!» На самом деле нигде не горит, просто он хотел показать, что значит злоупотреблять свободой слова, чтобы убедиться, что она существует.
 Актеры прибывают в Эльсинор. Гамлет просит их сыграть «Убий­ство Гонзаго» и собирается сочинить и вставить туда монолог. Актер, встретив Розенкранца и Гильденстерна, высказывает им свою обиду: актеры начали играть, вошли во вкус, уже лежало два трупа, и тут они заметили, что на них никто не смотрит, что они распинаются под пустым небом, а ведь сознание, что кто-то смотрит, — единст­венное, что делает эту жизнь выносимой, ведь актеры — нечто обрат­ное людям. Гильденстерн жалуется Актеру, что они с Розенкранцем не знают, что происходит, и не знают, как им поступать. Они знают только то, что им говорят, а это — немного, и вдобавок они не убеж­дены, что это — правда. Розенкранц объясняет, что Гамлет переме­нился внешне и внутренне и они должны выяснить, что на него повлияло. Гамлет разговаривает сам с собой, а это — признак без­умия. Правда, при этом он говорит разумные вещи. Гильденстерн, кажется, понял: «человек, разговаривающий сам с собой, но со смыс­лом, не более безумен, чем человек, разговаривающий с другими, но несущий околесицу». Розенкранц замечает, что, поскольку Гамлет де­лает и то, и то, значит, он клинически нормален. Актер уходит учить роль, а Розенкранц и Гильденстерн рассуждают о смерти. Розенкранц
 673
 
 
 считает, что человек рождается с предчувствием смерти и, едва родив­шись, он знает, что для всех компасов на свете есть только одно на­правление и время — мера его. Гильденстерн говорит, что смерть, сопровождаемая вечностью, — худшее, что есть в обоих мирах. По­являются актеры и начинают репетировать пантомиму, Розенкранц и Гильденстерн наблюдают. Прерывая репетицию, на сцену вбегает Офелия, преследуемая Гамлетом, который в истерике хватает ее за рукав, кричит на нее и т. д. После слов «в монастырь, в монастырь» Гамлет выходит, а подоспевшие Клавдий с Полонием, застав Офелию в слезах, решают, что душа Гамлета занята не любовью. Клавдий ре­шает поскорее отправить Гамлета в Англию. Когда Клавдий, Полоний и Офелия уходят, актеры возобновляют репетицию. Они расходятся с Розенкранцем и Гильденстерном во взглядах на искусство. Актер счи­тает, что убийство, обольщение и инцест именно то, что нужно пуб­лике. Розенкранц любит хорошую историю — с началом, серединой и концом. Гильденстерн предпочел бы искусство как зеркало жизни. Актер комментирует Розенкранцу и Гильденстерну пантомиму: на сцене — стилизованная сцена убийства Полония, закалываемого сквозь занавес. Затем король-актер отправляет своего племянника-ак­тера в Англию в сопровождении двух улыбчивых шпионов, но принц исчезает, а у шпионов в руках оказывается письмо, обрекающее их на гибель. Английский король, прочитав письмо, приказывает их каз­нить. Когда со шпионов перед казнью срывают плащи, оказывается, что под плащами оба шпиона одеты в костюмы, аналогичные костю­мам самих Розенкранца и Гильденстерна. Розенкранцу и Гильденстер­ну кажется, будто они где-то уже встречались с этими людьми, но они не узнают в них себя. «Шпионы умирают, не спеша, но убеди­тельно». Розенкранц медленно аплодирует. Во время затемнения раз­даются возгласы: «Король встает!», «Прекратить представление!», «Свет!». Когда начинает светлеть, становится ясно, что это восход со­лнца, а два человека, лежащие на сцене в тех же позах, что и казнен­ные шпионы, — спящие Розенкранц и Гильденстерн. Просыпаясь, они пытаются определить, где восток. Из-за сцены Клавдий зовет их: Гамлет убил Полония, и надо отнести его тело в часовню. Розенкранц и Гильденстерн бестолково ходят по сцене, не понимая, в какую сто­рону им идти. Пока они неуклюже пытаются поймать Гамлета, тот успевает унести и спрятать тело, а потом исчезает и сам. Боясь при­знаться Клавдию, что упустили Гамлета, Розенкранц и Гильденстерн пытаются выкрутиться, но, на их счастье, стража приводит Гамле­та — и положение спасено. Розенкранц и Гильденстерн должны
 674
 
 
 плыть с Гамлетом в Англию. Гамлет расспрашивает воина в доспехах о войске старого Норвежца под предводительством его племянника Фортинбраса.
 Розенкранц и Гильденстерн на корабле. Они, как всегда, ведут бес­смысленно-философскую беседу. Гильденстерн говорит: «На корабле человек свободен. Временно. Относительно». Они везут в Англию письмо короля, а также сопровождают Гамлета. Розенкранц протяги­вает Гильденстерну руки, сжатые в кулаки, предлагая отгадать, в какой руке монета. Угадав несколько раз подряд и получив несколько монет, Гильденстерн начинает подозревать подвох и требует, чтобы Розенкранц разжал второй кулак. В нем тоже оказывается монета. Гильденстерн недоумевает: какой в этом смысл? Розенкранц объясня­ет: он хотел сделать Гильденстерну приятное. Они не знают толком, зачем плывут в Англию, что им делать, когда высадятся. Розенкранц даже не знает, кто теперь король Англии, в ответ на что Гильденстерн философски замечает: «Зависит от того, когда мы туда доберемся». Розенкранц и Гильденстерн никак не могут вспомнить, у кого из них находится письмо, наконец все разъясняется, и они вздыхают с облег­чением. Розенкранц говорит, что он не верит в Англию. «А если она даже и существует, все равно выйдет только еще одна бессмысли­ца», — подумав, добавляет он. Они вскрывают и читают письмо, осуждающее Гамлета на смерть. Гамлет, прячась за большим раскры­тым зонтом, подслушивает, а когда Розенкранц и Гильденстерн засы­пают, подменяет письмо. Утром из стоящих на палубе бочек раздается музыка и вылезают потихоньку пробравшиеся на борт ко­рабля актеры. Их пьеса оскорбила короля, и они почли за лучшее по­скорее убраться из Эльсинора. Розенкранц взрывается: кругом одни случайности, неужели люди не имеют права на хоть сколько-то логи­ческий ход вещей?!
 В этот момент на корабль нападают пираты. Гамлет прячется в одну бочку. Актер — в другую, Розенкранц и Гильденстерн — в тре­тью. Когда опасность миновала. Актер и Розенкранц с Гильденстерном оказываются не в тех бочках, куда залезали, а бочка с Гамлетом исчезает. Розенкранц и Гильденстерн в растерянности, но у них все же есть письмо, которое они должны доставить английскому королю. Гильденстерн хватает письмо, вскрывает и читает просьбу немедленно обезглавить подателей сего письма Розенкранца и Гильденстерна. По команде Актера из бочки вылезают неизвестно когда забравшиеся туда остальные актеры и угрожающим кольцом смыкаются вокруг Розенкранца и Гильденстерна. Гильденстерн недоумевает: «Неужто
 675
 
 
 всё только ради этого? Неужто весь этот балаган сводится только к двум нашим маленьким смертям?» Опыт подсказывает Актеру, что большинство вещей кончается смертью, но Гильденстерн возражает:
 его опыт — опыт актера, а настоящая смерть — совсем другое. Он выхватывает из-за пояса Актера стилет и всаживает его Актеру в горло, тот падает и умирает. Остальные актеры с восхищением апло­дируют, а Актер, к изумлению Гильденстерна, встает. Он показывает, что его стилет с секретом: когда на него нажимают, лезвие уходит в рукоятку. Актеры демонстрируют Розенкранцу и Гильденстерну «смерть всех времен и видов». Гильденстерн говорит, что для них все не так: умирание не романтично, и смерть — не игра, которая скоро кончится. Смерть — это отсутствие присутствия, дверь в пустоту. Сначала Розенкранц, потом Гильденстерн исчезают из виду. Сцена озаряется светом, в глубине ее видны тела актеров, лежащие как в конце пьесы Шекспира. Пьеса заканчивается репликами посла и Го­рацио из последней сцены «Гамлета».
 О. Э. Гринберг
 
 
 Маргарет Дрэбл (Margaret Drable) р. 1939
 Один летний сезон (The Garrick Year)
 Роман (1964)
 Действие романа происходит в Англии в начале шестидесятых годов. Героиня романа, Эмма Эванс, от лица которой ведется повествова­ние, вспоминает о событиях, происшедших с ней несколькими меся­цами раньше.
 Муж Эммы Дэвид — актер. Он снимается в основном на телеви­дении, но однажды известный театральный режиссер Уиндем Феррер приглашает его принять участие в театральном фестивале, который он организовывает в небольшом провинциальном городке Херефорде, где открывается новый театр. Работа интересная — ему предлагают не­сколько главных ролей, но Эмме не хочется уезжать из Лондона даже на полгода.
 Эмма и Дэвид познакомились четыре года назад. Эмма была до­вольно известной манекенщицей и фотомоделью. Однажды она слу­чайно увидела Дэвида на телестудии, а через неделю они вдруг оказались в одном купе поезда. Там они и познакомились, у них был бурный роман, а через несколько месяцев они поженились. По сло­вам самой Эммы, «поженились наспех, а раскаивались не спеша». Ро­дилась дочка Флора, Эмма почти все время проводила дома, пошли,
 677
 
 
 как говорится, «будни, погасившие страсть». Когда Флоре было около двух лет, родился Джо.
 Джо теперь семь месяцев, Эмма сидит дома, правда, у нее есть помощница по хозяйству — молодая француженка Паскаль, но Эмма кормит грудью Джо и все равно привязана к дому. Ее зовут работать на телевидение — читать новости и объявлять передачи, и Эмма рада была бы согласиться, но тут-то и появляется Уиндем Феррер со своим предложением.
 Во время одной из ссор Дэвид ударяет кулаком в стену, рвутся любимые обои Эммы, стена трескается. Может быть, так же трещит по швам супружеская жизнь Эвансов?
 Правда, поехав в Херефорд, Эмма приходит в восторг от этого не­большого городка, кстати сказать, родины многих известных англий­ских актеров — Гаррика, Кембла, Сары Сиддонс, Нелл Гвин (название романа — «The Garrick Year» — можно перевести как «Год Гаррика»). Вернувшись в Лондон, Эмма связывается с агентства­ми по найму недвижимости и скоро находит старый дом, на первом этаже которого раньше была конюшня, а теперь — гараж, и снимает его для своей семьи. Эмма вообще ненавидит все стандартное — одежду, жилье, мебель. Одевается экстравагантно, покупает на разва­лах какие-то немыслимые шляпки и платья, обожает викторианскую мебель и безделушки. И дома тоже любит необычные. Поэтому, переехав в Херефорд, Эмма приходит в ужас от того, что домовладе­лец обставил дом современной безликой мебелью. А Дэвид совершен­но спокойно относится к такой обстановке — ему важно лишь удобство.
 Почти сразу после приезда Эмма и Дэвид идут на прием, устроен­ный муниципалитетом в честь гастролирующей труппы. Там она встречается с актерами, которые будут работать вместе с Дэвидом, — хорошенькой, но глупенькой Софи Брент, примой Натали Уинтер и другими. На приеме она видит чету добропорядочных буржуа Скот­тов, с чьей дочерью Мэри она училась когда-то в школе. А после при­ема несколько актеров собираются в доме Дэвида и Эммы, но Эмме не слишком интересны их вечные разговоры о театре.
 Жизнь Эммы в Херефорде постепенно входит в нагаженную колею. Утром — магазины, потом прогулка с детьми, днем она иног­да ходит в кафе вместе с актерами, вечером — либо идет в театр, либо коротает время у телевизора. Дэвид много репетирует — он занят в двух пьесах: у Феррера он играет в «Белом дьяволе», у другого режиссера, Селина, он играет в «Тайном браке».
 678
 
 
 Однажды в фойе театра Эмму замечает Феррер и обращает на нее внимание. В день генеральной репетиции «Белого дьявола» Эмма приходит в театр, репетиция затягивается, и уже глубокой ночью, когда в театре внезапно гаснет свет, Эмма, собирающаяся отправить­ся домой, сталкивается в темном коридоре с Феррером, который на­значает ей свидание.
 Начинается ее странный роман с Феррером. Они встречаются почти каждую неделю, ездят ужинать в маленький ресторанчик в Уэльсе, гуляют по окрестностям Херефорда. Они, наверное, влюблены друг в друга, но Эмма не хочет становиться его любовницей. То ли понимает, что для Феррера она всего лишь очередное увлечение, то ли не хочет предавать Дэвида. Однажды, вернувшись после свидания с Феррером домой, Эмма чувствует, что в квартире пахнет газом, и, вбежав на кухню, видит, что газовый кран открыт. К счастью, ничего страшного не происходит, но Эмма задумывается о том, что могло бы произойти, задержись она еще на пару часов.
 Однажды Феррер, сославшись на то, что он болен, зазывает Эмму к себе домой. И Эмма жарит ему яичницу с беконом, увидев ракови­ну, заваленную тарелками, перемывает посуду, а когда Феррер пыта­ется ее обнять, с иронией спрашивает, не собирался ли он попросить ее пришить ему оторвавшуюся пуговицу.
 Но их странные отношения все-таки продолжаются. Эмма пони­мает, что ни к чему серьезному они не приведут, но все же не рвет их.
 Как-то вечером после очередной премьеры Феррер провожает ее домой, и на первом этаже дома Эвансов они случайно обнаруживают страстно целующихся Софи Брент и Дэвида. Этот инцидент Дэвид с Эммой обходят молчанием, но Эмма понимает, что у Дэвида с Софи — роман, причем, по-видимому, вовсе не платонический. На­утро Дэвид так же молча уходит, и Эмма думает о том, что порой супруги живут, практически не общаясь всю жизнь. Неужели все конфликты бывают из-за того, что между людьми разлаживается ме­ханизм общения, оттого, что им нечего друг другу сказать?
 Но Феррер все же хочет выяснить отношения с Эммой. Днем он встречает ее и детей, гуляющих по парку, и начинает обвинять Эмму в том, что она слишком занята своими детьми, не обращает внима­ния ни на Дэвида, ни на него, феррера, И тут Эмма с ужасом видит, как Флора, играющая у пруда, поскальзывается и падает в воду. Эмма кидается за дочкой и вытаскивает ее на берег. Уиндем уводит про­мокших до нитки Эмму с флорой и Джозефа домой.
 679
 
 
 Флора несколько дней с ужасом вспоминает, что с ней произошло, боится воды. А Эмма просто заболевает тяжелой простудой. Через несколько дней, видя, что Эмма никак не может поправиться, врач советует Дэвиду вывезти детей на пикник, чтобы дать Эмме полный отдых. Когда семейство уезжает, Эмму навещает Уиндем. Он заходит и навестить Эмму, и попрощаться перед отъездом в Лондон. Но разве может уязвленный мужчина успокоиться тем, что женщина, за кото­рой он столько месяцев ухаживал, так и не стала его любовницей? Эмма отдается ему, но понимает, что отношения их уже не изме­нить. Она не любит его, хотя, возможно, и могла бы, сложись жизнь по-другому. Уезжая, Уиндем просит проводить его. Эмма спускается вниз, и машина Уиндема при выезде из гаража наезжает на нее.
 У Эммы сильно помяты обе ноги, и ей приходится до конца лета лежать в постели. Однажды она получает письмо от Уиндема, в кото­ром он рассказывает о своих новых планах. В письме попадаются «очаровательные грамматические огрехи». «Бедняга Уиндем, — дума­ет Эмма, — видно, крутом обманщик: все в нем кажется первого сорта, а качества настоящего нет».
 Выздоравливающая Эмма много читает. Она «ревет, плачет насто­ящими слезами» над стихотворениями Вордсворда — столько в них неразбавленной правды. И еще читает Юма и задумывается над его фразой: «Мужчина и женщина должны вступать в союз ради воспита­ния молодого поколения, и такой союз должен быть достаточно дол­говременным» .
 В. В. Пророкова
 
 
 Сыозен хилл (Susan Hill) р. 1942
 Я в замке король (I'm the King of the Castle)
 Роман (1970)
 Уорингс — фамильный дом Хуперов. Купил его еще прадед Эдмунда, Денег в семье было немного, землю пришлось со временем продать, а дом остался. Теперь умер дед, который жил в Уорингсе, и Эдмунд с отцом перебираются туда.
 Отец Эдмунда, Джозеф, овдовел несколько лет назад. Брак был не­счастливый. «Когда сын, вылитая Элин, уезжал учиться, Джозеф подо­лгу не мог припомнить ее лица». Теперь Джозеф ищет домо­правительницу, которая присматривала бы за хозяйством и за Эдмундом.
 Эдмунд с отвращением ждет появления в Уорингсе миссис Хелины Киншоу и ее сына Чарльза, «Я не хотел сюда ехать, вот еще один дом, где все не наше», — думает, подходя к дому, Чарльз Киншоу. А в это время Эдмунд Хупер кидает ему из окна записку: «Я не хотел, чтобы ты приезжал».
 Миссис Киншоу и мистер Хупер очень довольны знакомством. Миссис Киншоу — вдова, женщина порядочная, на нее вполне можно положиться. И просто замечательно, что мальчики одного воз­раста, они обязательно подружатся.
 681
 
 
 Но мальчикам вовсе не хочется становиться друзьями. Хуперу со­всем не нравится, что кто-то вторгается в его владения. Тем более что Киншоу никак не хочет признавать, что он, Хупер, тут главный.
 А Киншоу так тяжело снова оказаться в чужом доме, где все не их с мамой, где хозяева не они. А Хупер то гонит его, то, наоборот, следит за каждым его шагом.
 Проходит первая неделя пребывания Киншоу в Уорингсе. И он отправляется гулять. Один. Все равно куда, лишь бы подальше от Ху­пера. Что это пролетело почти над самой головой? Не стоит бояться, это всего лишь ворона. Но почему, почему она преследует его? Надо бежать. Как же трудно бежать по перепаханному полю. И эта жут­кая птица, она летит за ним, каркает, вот-вот нападет. На поле у самого дома Чарльз падает. Он лежит, не в силах подняться, а ворона клюет его в спину. Он во весь голос кричит, и в конце концов ворона улетает. Киншоу с трудом добегает до дома и замечает в окне своей комнаты следящего за ним Хупера.
 Следующей ночью Хупер притаскивает с чердака чучело вороны и подкладывает его в комнату Киншоу. Киншоу просыпается, включает свет и видит на краю собственной постели ужасную птицу. Он пони­мает, что это всего лишь чучело, но ему все равно страшно. Но глав­ное — не плакать, ведь Хупер наверняка стоит под дверью и подслушивает. И Киншоу так и лежит до утра не шелохнувшись, не в силах даже столкнуть чучело с кровати.
 Война объявлена. Значит, остается только одно — бежать. Бежать из Уорингса и, главное, от Хупера. Уже есть тайник, собраны кое-какие припасы. Но Хупер находит тайник и прекрасно соображает, что собирается сделать Киншоу. «И я с тобой», — заявляет он.
 Нет уж, Киншоу убежит один. Нынче же рано утром, тем более что удачнее дня не придумать — мама и мистер Хупер уезжают в Лондон и их не будет дома весь день. Значит, хватятся его только ве­чером.
 Раннее утро. Киншоу проходит поле, входит в Крутую чашу. Да, это большой лес и незнакомый. Но... Хорошо, что утро такое солнеч­ное. Киншоу зажмуривает глаза и входит в лес. Ничего страшного. Как же тут хорошо и мирно! Только... что это за звук? Киншоу обо­рачивается и видит в нескольких метрах от себя Хупера. Никуда от него не денешься!
 Когда они заходят так далеко, что становится ясно — они заблу­дились, Киншоу не пугается, пугается Хупер. А потом еще гроза. Хупер просто не выносит грозы. И по лесу первым идти боится. А
 682
 
 
 Киншоу — нет. Они выходят к реке. Киншоу отправляется на раз­ведку. Возвращается и видит: Хупер лежит ничком, лицом в воде, и на голове у него кровь. Киншоу вытаскивает его, тащит на берег, пы­тается делать искусственное дыхание, разводит костер. Только бы Хупер не умер! Хупера рвет, он прокашливается, кажется, жив. Ночью его знобит, Киншоу отдает ему свой свитер, а Хупер хнычет, капризничает. Наверное, сейчас Киншоу мог бы его ударить. Но — зачем, он все равно сильнее Хупера. И не надо будет убегать больше, Киншоу уже не боится Хупера. Он поверил в себя.
 Находят их рано утром. И Хупер кричит: «Это все Киншоу! Он меня в воду столкнул!»
 А взрослые словно не замечают, что происходит. И мама говорит Чарльзу, что нельзя быть таким неблагодарным, что мистер Хупер хочет заботиться о нем, как о своем собственном сыне, и поэтому от­даст Чарльза в ту же школу, где учится Эдмунд. Куда же убежать от этого проклятого Хупера? Киншоу находит сарай вдалеке от дома, но даже там его находит Хупер. Находит и запирает. И отпирает только днем, когда узнает, что взрослые собираются куда-то поехать вместе с ними на машине.
 Замок Лайделл, огромный, полуразрушенный, на берегу озера. И Киншоу лезет по стене, на самый верх. «Чур, я в замке король!» Хупер не выдерживает и лезет за ним. Но спуститься не может — боится высоты. И тут Киншоу понимает, что может все — может столкнуть Хупера вниз, может просто пугнуть его, и тот сорвется. «Я в замке король. Что хочу, то с ним и сделаю». Но сам же понимает, что не сделает с ним ничего, а, наоборот, протянет ему руку, обхва­тит сзади и поможет удержаться. Он тянется к Хуперу, но тот в ужасе отшатывается и летит вниз.
 Киншоу думает, что Хупер умер. Но нет, он только разбился. Лежит в больнице, мама Киншоу ездит к нему каждый день. А Кин­шоу наконец-то предоставлен самому себе. И даже находит прияте­ля — фермерского сына Филдинга. Тот показывает ему телят, индюшек, хомячка. И Киншоу рассказывает ему про Хупера, призна­ется, что боится его. Филдинг парень рассудительный. Чего Хупера бо­яться, ведь сделать ничего плохого Хупер Киншоу не может. Только пугает, и все. Неужели у Киншоу появился наконец свой собственный друг?
 Но Хупер возвращается, и спуску Киншоу он давать не намерен. Тем более что мистер Хупер сделал предложение миссис Киншоу. «Теперь не отвертишься. Будешь моего палу слушаться. И меня».
 683
 
 
 Наверняка это Хупер надоумил миссис Киншоу пригласить Филдинга к чаю. А Хупер умеет быть, когда надо, нормальным парнем. И Филдингу совсем невдомек, почему это Киншоу не хочет играть втро­ем, не хочет вместе с ним и с Хупером идти на ферму смотреть новый трактор.
 Киншоу идет в комнату Хупера. Вот она, карта сражений, кото­рую так любовно вычерчивал Хупер. Он уносит ее с собой и сжигает на полянке у рощи. Будь что будет. Но Хупер делает вид, будто ниче­го не произошло. Не ревет, не жалуется взрослым. На следующий день все в хлопотах, в сборах — завтра мальчики отправляются в школу. Все уже почти собрано, в комнате Киншоу — одни чемоданы, мама приходит поцеловать его на ночь и сидит с ним долго-долго. А когда уходит, Хупер подбрасывает ему под дверь записку: «Ты до­ждешься, Киншоу».
 утро серое и ясное, на улице холодно. Киншоу выходит из дому, проходит по полю, идет в рощу. В лесу на него накатила радость. Он несколько раз повторяет про себя: «Все хорошо, все хорошо». Нашел ту самую поляну, где они разводили костер. Разделся, сложил вещи стопкой и вошел в воду, дошел до глубины, окунул лицо в воду и глу­боко вздохнул.
 Нашел его Хупер, сразу догадался, куда Киншоу мог пойти. Когда разглядел распростертое на воде тело Киншоу, вдруг подумал: это из-за меня, это я сделал, это он из-за меня — и замер, преисполненный торжества.
 В. В. Пророкова
 
 
 АРГЕНТИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
 
 
 Хорхе Луис Борхес (Jorge Luis Borges) 1899-1986
 Всемирная история низости (Historia universal de la infamia)
 Рассказы (1935)
 В цикле «Всемирная история низости» собраны рассказы о жизни убийц, мошенников, пиратов. Среди них «Хаким из Мерва, красиль­щик в маске»,
 Хаким, который впоследствии получил прозвище Пророк Под По­крывалом, родился в 736 году Креста (то есть нашей эры) в угасав­шем городе Мерв на краю пустыни. Брат отца Хакима обучил его ремеслу красильщика, «искусству нечестивых», вдохновившему его на еретические мысли. («Так я извращал подлинные цвета тварей».)
 Затем Хаким исчезает из родного города, оставив в доме разбитые котлы и красильные чаны, а также ширазский ятаган и бронзовое зеркало. Более чем через десять лет после этого, накануне начала Ра­мадана, у ворот караван-сарая на дороге в Мерв сидели рабы, нищие, похитители верблюдов и мясники. Вдруг они увидели, как из недр пустыни появились три фигуры, показавшиеся им необычно высоки­ми. Все три были фигурами человеческими, но у шедшей посредине была голова быка. Когда фигуры приблизились, люди разглядели, что на лице у того, кто шел посредине, маска, а двое других — слепые.
 687
 
 
 Они слепые, объяснил человек в маске, потому что увидели мое лицо. Он назвался Хакимом и рассказал, что более десяти лет назад в его дом вошел человек, который, совершив омовение и помолясь, отсек ему голову ятаганом и унес ее на небо. Там голова его была явлена Господу, который повелел ей пророчествовать и вложил в нее слова столь древние, что они сжигали повторявшие их уста, и наделил ее райским сиянием, непереносимым для смертных глаз, Когда люди на земле признают новое учение, лик будет открыт им и они смогут по­клоняться ему, не боясь ослепнуть.
 Возвестив о своем посланничестве, Хаким призвал людей к свя­щенной войне, джихаду, и к мученической гибели. Рабы, мясники, попрошайки, погонщики верблюдов отказывались поверить в него. У кого-то из постояльцев караван-сарая был с собою леопард. Неожи­данно он вырвался из клетки. Все, кроме пророка в маске и его сле­пых спутников, бросились бежать. Когда они вернулись, оказалось, что зверь ослеп. Увидев мертвые глаза зверя, люди упали к ногам Хакима и признали его сверхъестественную силу.
 Хаким, сменивший со временем бычью маску на четырехслойное покрывало белого шелка, расшитое драгоценными камнями, сделался необычайно популярен в Хорасане. В битвах с халифами-Аббасидами войско Пророка Под Покрывалом не раз одерживало победу. Роль Хакима в сражениях сводилась к пению молитв, возносимых к боже­ству с хребта рыжего верблюда в самой гуще схватки. Но ни одна стрела не коснулась Пророка. Казалось, он ищет опасности, — как-то ночью, встретив отвратительных прокаженных, он расцеловал их и одарил золотом и серебром. Правление Хаким перепоручил шести-семи своим приверженцам. Сам же он был склонен к размышлениям и покою; гарем из ста четырнадцати слепых женщин предназначался для удовлетворения нужд его божественного тела.
 Еретическая космогония Хакима основывалась на существовании некоего призрачного Бога, не имеющего ни имени, ни облика. От него происходят девять теней, населивших и возглавивших первое небо. Из первого демиургического венца произошел второй, тоже с ангелами, силами и престолами, а те, в свою очередь, основали другое небо, находящееся ниже. Второе святое сборище было отражено в третьем, то — в следующем, и так до 999. Управляет ими владыка изначального неба — тень теней других теней.
 Земля, на которой мы живем, — это просто ошибка, неумелая пародия. Зеркала и деторождение отвратительны, ибо умножают и укрепляют эту ошибку. Основная добродетель — отвращение. Рай и
 688
 
 
 ад у Хакима были не менее безотрадны. «В этой жизни, — обещает Хаким, — вы терпите муки одного тела; но в духе и в воздаянии — в бесчисленных телах». Рай же представляется местом, где всегда темно и повсюду каменные чаши со святой водой, а блаженство этого рая — «особое блаженство расставаний, отречения и тех, кто спит».
 На пятый год своей пророческой жизни Хаким был осажден в Са-наме войсками халифа. Продовольствия и воинов хватало, вдобавок ожидалась скорая подмога сонма ангелов света. Внезапно по крепости распространился страшный слух. Когда одну из женщин гарема хоте­ли казнить за прелюбодеяние, она объявила, что на правой руке Про­рока нет безымянного пальца, а на остальных пальцах нет ногтей.
 На высокой террасе, при ярком солнце Хаким просил свое боже­ство даровать победу. К нему приблизились два его военачальника и сорвали с него расшитое драгоценными камнями Покрывало.
 Все содрогнулись. Лик, побывавший на небесах, действительно по­ражал белизною — особой белизной пятнистой проказы. Бровей не было, нижнее веко правого глаза отвисало на дряблую щеку, тяжелая бугорчатая гроздь изъела губы, нос, разбухший и приплюснутый, как у льва,
 Хаким в последний раз попытался обмануть окружающих:
 — Ваши мерзкие грехи не дают вам узреть мое сияние...
 Его не стали слушать и проткнули копьями.
 В. С. Кулагина-Ярцева
 История вечности (Historia de la eternidad)
 Рассказы, эссе (1936)
 Произведения, вошедшие в цикл «История вечности», объединены прежде всего интересом автора, их отличают свои особенности, некая цикличность, повторяемость событий во времени, замкнутость...
 Один из рассказов, включенных в «Историю вечности», — «При­ближение к Альмутасиму».
 Рассказ представляет собою нечто вроде рецензии на появившийся в Бомбее в 1932 г. роман, написанный адвокатом Миром Бахадуром. Герой романа, чье имя ни разу не названо, — студент права в Бом­бее. Он отошел от религии своих родителей — ислама, но на исходе десятой ночи месяца мухаррама оказывается в гуще потасовки между
 689
 
 
 мусульманами и индусами. Три тысячи человек дерутся, и студент-вольнодумец, потрясенный этим, вмешивается в борьбу. В отчаянной драке он убивает (или думает, что убивает) индуса. Появляется кон­ная полиция и принимается хлестать всех подряд. Студенту удается убежать почти из-под конских копыт. Он добирается до окраины го­рода и, перелезши через ограду, оказывается в запущенном саду, в глубине которого высится башня. Свора собак с шерстью «лунного цвета» кидается на него из-за черных кустов. Преследуемый студент ищет спасения в башне. Он взбегает по железной лестнице, на кото­рой не хватает нескольких ступенек, и оказывается на плоской крыше с зияющим колодцем в центре. Там он встречает изможден­ного человека, который признается, что его занятие — красть золо­тые зубы трупов, которые на ночь оставляют в башне. Рассказывает он и другие мерзкие вещи, со злобой говорит о каких-то людях из Гуджарата. На рассвете обессиленный студент засыпает, а проснув­шись, обнаруживает, что вор исчез, а с ним — несколько сигарет и серебряных рупий студента. Вспоминая о прошедшей ночи, студент решает затеряться на просторах Индии. Он размышляет о том, что оказался способен убить идолопоклонника, но вместе с тем не знает, кто более прав — мусульманин или идолопоклонник. Из головы у него не выходит название «Гуджарат», а также имя некой «малкасанси», женщины из касты грабителей, на которую с особенной злос­тью обрушивался грабитель трупов. Студент приходит к выводу, что злоба такого гнусного человека может быть приравнена к похвале, и решает — без особой надежды — отыскать эту женщину. Помолясь, студент неторопливо пускается в путь.

<< Пред.           стр. 20 (из 48)           След. >>

Список литературы по разделу