<< Пред.           стр. 31 (из 48)           След. >>

Список литературы по разделу

 Чуть позже происходит судебное заседание по поводу деятельнос­ти общества «Ученики Иисуса». Никто не знает, кто в нем состоит, однако ребята слишком многим уже успели насолить и многие свиде­тельствуют против них. Капитан американской администрации сим­патизирует этим поборникам справедливости и хочет воспользоваться судом, чтобы основать фонд для неимущих. Впоследствии, правда, затея его терпит крах.
 Цвишенцаля, проходящего по этому делу, отпускают на свободу, даже не приняв во внимание то, что он убил родителей Руфи, чему есть два свидетеля, с самого завершения войны желающих дать свои показания. От них отмахиваются. Тогда Руфь хладнокровно убивает своего врага и попадает на скамью подсудимых. На суде затрагивает­ся вопрос о нравственной стороне и непредвзятости правовой систе­мы послевоенной Германии. Присяжные отказываются выносить приговор Руфи, тем самым признавая девушку невиновной.
 «Ученики Иисуса» совершают последний налет на новый склад Цвишенцаля и идут все вместе к американскому капитану, напавше­му на их след. Капитан берет с них слово, что они никогда больше не будут заниматься своим «благородным» делом, и отпускает их по домам. Мальчики распускают свое общество. К тому времени оно по­полнилось еще двумя членами, в том числе одной девочкой.
 Иоганна умирает при родах. Руфь выходит замуж за Мартина, за­бирает к себе новорожденную дочку своей подруги и уезжает вместе с мужем в Спессарт. В скором времени за ребенком приезжает Стив, уже раздобывший документы, позволяющие ему усыновить дочь, и увозит ее в Америку. Руфь, успевшая привязаться к ребенку, в отчая­нии плачет на плече мужа. Мартин успокаивает ее, целует, чего прежде, после своего возвращения, она ему никогда не позволяла. Те­перь уже не такой недосягаемой кажется Мартину его мечта: Руфь, встречающая его перед их домом с собственным ребенком на руках.
 Е. Б. Семина
 
 
 Лион Фейхтвангер (Lion Feuchtwanger) 1884-1958
 Еврей Зюсс (Jud Suss)
 Роман (1920-1922, опубл. 1925)
 Действие происходит в первой половине XVIII в. в немецком герцог­стве Вюртембергском. Исаак Симон Аандауер, придворный банкир герцога Эбергарда-Людвига и его фаворитки графини фон Вюрбен, человек богатый и весьма влиятельный, давно уже присматривается к Иозефу Зюссу Оппенгеймеру, подвизающемуся в качестве финансиста при различных немецких дворах и заслужившему репутацию толко­вого человека. Ландауеру импонирует деловая хватка Зюсса, уверен­ная напористость и предприимчивость, пусть даже несколько аван­тюрного свойства. Однако старику не по душе подчеркнутая щеголе­ватость молодого коллеги, его претензии на аристократизм, страсть к показной роскоши. Зюсс из нового поколения дельцов, и ему кажет­ся нелепой приверженность Ландауера старозаветным еврейским по­вадкам, его непрезентабельный внешний вид — эти вечные лапсердак, ермолка, пейсы. На что нужны деньги, если не обращать их в почет, роскошь, дома, богатые наряды, лошадей, женщин. А ста­рый банкир испытывает торжество, когда входит в таком виде в ка-
 150
 
 
 бинет любого государя и самого императора, которые нуждаются в его советах и услугах. Молодому коллеге неведомо тончайшее удо­вольствие таить власть, обладать ею и не выставлять на всеобщее обозрение. Именно Ландауер познакомил Зюсса с принцем Карлом-Александром Вюртембергским, правителем Сербии и имперским ге­нерал-фельдмаршалом, но теперь пребывает в недоумении, отчего обычно расчетливый Зюсс берет на себя управление его финансовыми делами, теряя время и деньги, ведь принц — голоштанник, да и в по­литическом отношении — полный нуль. Но внутреннее чутье подска­зывает Зюссу, что нужно сделать ставку именно на эту фигуру, в нем живет необъяснимая уверенность, что дело сулит выгоду.
 Эбергард-Людвиг наконец-то решается дать отставку графине фон Вюртен, их связь длилась около тридцати лет и стала совершенно оп­ределенным фактом германской и общеевропейской политики. Гра­финя все эти годы бесцеремонно вмешивалась в дела правления и отличалась непомерной алчностью, чем снискала всеобщую ненависть. Придворные и члены парламента, министры различных европейских дворов, сам прусский король увещевали герцога порвать с ней, при­мириться с Иоганной-Элизабетой, подарить стране и себе второго на­следника. Но хоть опальная графиня и неистовствует, будущее ее вполне застраховано — благодаря стараниям Ландауера ее финансы в лучшем состоянии, чем у любого владетельного князя.
 Карл-Александр обращается с Зюссом дружелюбно, но, случается, и грубо потешается над ним. Огромное впечатление .производит на принца встреча с дядей Зюсса, рабби Габриелем, каббалистом, вещу­ном. Тот предсказывает, что Карл-Александр станет обладателем кня­жеской короны, но пророчество кажется невероятным, ведь живы кузен и его старший сын.
 Рабби Габриель привозит в Вюртемберг дочь Зюсса — четырнад­цатилетнюю Ноэми и поселяется с ней в уединенном маленьком до­мике в Гирсау. На жизненном пути Зюсса было много женщин, но лишь одна оставила щемящий след в его душе. В том голландском го­родке он узнал настоящее чувство, но возлюбленная вскоре умерла, подарив ему дочь.
 Происходит бракосочетание Карла-Александра с принцессой Ма­рией-Августой, которая выказывает благосклонность приятному и га­лантному придворному еврею. Карл-Александр переходит в
 151
 
 
 католическую веру, что вызывает потрясение в Вюртемберге — опло­те протестантизма. А вскоре сбывается предсказание рабби Габриеля, он становится правителем герцогства. Доставшуюся власть он рас­сматривает как источник удовлетворения собственных эгоистических помыслов. Зюсс, когда надо, умеет проявить низкопоклонство и угод­ливость, он боек на язык, отличается остротой ума. Финансовый со­ветник герцога, его первое доверенное лицо, он умело раздувает честолюбие своего повелителя, потакает его прихотям и вожделениям. Он с готовностью уступает сластолюбцу-герцогу дочь гирсауского прелата Вайсензе Магдален-Сибиллу, хотя знает, что девушка без па­мяти влюблена в него. И напрасно она столь трагично воспринимает случившееся — отныне перед глупенькой провинциалкой открывает­ся широкая дорога. Зюсс добывает средства на содержание двора, армии, княжеские затеи и развлечения, держит в своих руках нити государственных и частных интересов. Вводятся все новые налоги, идет бесстыдная торговля должностями и титулами, страна задыхает­ся от бесконечных поборов и пошлин.
 Ослепительную карьеру совершает Зюсс, а ведь отец у него был комедиант, мать — певица, но вот дед — благочестивый, уважаемый всеми кантор. Теперь Зюсс во что бы то ни стало хочет получить дво­рянство. Сосредоточенная в его руках полнота власти уже не удовле­творяет его, он желает официально занять место первого министра. Конечно, если бы он крестился, все бы уладилось в один день. Но для него вопрос чести получить самый высокий в герцогстве пост, остава­ясь евреем. К тому же он намеревается жениться на португальской даме, весьма состоятельной вдове, которая поставила условием полу­чение им дворянства. Но на пути к этому имеются препоны.
 Восхождению к богатству и власти сопутствуют ненависть и от­вращение. «При прежнем герцоге страной правила шлюха, — гово­рят в народе, — а при нынешнем правит жид». Озлобленность, невежество, суеверия создают почву для вспышки гонений на евреев. Поводом становится процесс над Иезекиилем Зелигманом, ложно об­виненным в детоубийстве. Исаак Ландауер, а затем депутация еврей­ской общины просят Зюсса помочь, дабы не пролилась невинная кровь. Зюсс же предпочитает не вмешиваться, хранить строгий ней­тралитет, чем вызывает их неодобрение. Неблагодарные, думает Зюсс о единоверцах, ведь он всюду и везде добивался для них послаблений,
 152
 
 
 к тому же и так уже принес жертву тем, что не отрекся от еврейст­ва. Но уж очень ему хочется оправдаться в глазах дочери, до которой дошли злые, тягостные слухи об отце, и он умоляет герцога о содей­ствии. Карл-Александр просит не докучать ему, он и так уже прослыл на всю империю еврейским приспешником, но все же по его указа­нию подсудимого освобождают. Зюсс кичится, как будут его превоз­носить и восхвалять в еврейском мире, но тут узнает от матери, что отцом его был вовсе не комедиант Иссахар Зюсс, а Георг-Эбергард фон Гейдерсдорф, барон и фельдмаршал. Он по рождению христиа­нин и вельможа, хотя и незаконнорожденный.
 При дворе закручиваются интриги, разрабатывается план подчи­нения Вюртемберга католическому влиянию. Активизируются враги Зюсса, намереваясь начать против него уголовное дело по обвинению в жульнических аферах, но доказательств не находится. Нелепый на­говор, подсказанный бессильной завистью и оголтелой злобой, негоду­ет Карл-Александр. Пока Зюсс в отъезде, Вайсензе, мечтающий осадить зарвавшегося еврея, привозит герцога в Гирсау, обещая при­ятный сюрприз. Он показывает дом, где Зюсс прячет от посторонних глаз красавицу дочь. Пытаясь избежать сластолюбивых домогательств герцога, Ноэми бросается с крыши и разбивается. Ее смерть стано­вится страшным ударом для Зюсса, он замышляет утонченную месть для герцога. Когда тот пытается организовать абсолютистский заго­вор, Зюсс предает его, и, не в силах пережить крушение надежд и далеко идущих планов, герцог умирает от удара. Но Зюсс не испыты­вает ожидаемого удовлетворения, его счеты с герцогом, искусно воз­веденное здание мести и торжества — все ложь и заблуждение. Он предлагает главарям заговора арестовать его, чтобы самим избежать преследований и возможной расплаты. И вот уже бывшие сподвиж­ники, еще недавно почтительные и угодливые, рьяно выгораживают себя, представляя дело так, что был только один преступник и угнетатель, зачинщик всей смуты, причина всех бед, вдохновитель всего дур­ного.
 Почти год проводит Зюсс в заключении, пока тянется следствие по его делу. Он становится седым, сгорбленным, похожим на старого раввина. Преображенный личным горем, он приходит к отрицанию действия, за время страданий он познал мудрость созерцания, важность нравственного совершенствования. Честный и справедливый
 153
 
 
 юрист Иоганн-Даниэль Гарпрехг, несмотря на всю неприязнь к Зюссу, докладывает герцогу-регенту Карлу-Рудольфу Нейенштадтскому, что следственной комиссии важно было осудить не мошенника, а еврея. Пусть лучше еврей будет незаконно повешен, чем по закону останется в живых и по-прежнему будет будоражить страну, считает герцог. Под радостные крики и улюлюканье толпы Зюсса в железной клетке вздергивают на виселицу.
 А. М. Бурмистрова
 Семья Опперман (Die Geschwister Оррегman)
 Роман (1933)
 В ноябре 1932 г. Густаву Опперману исполняется пятьдесят лет. Он старший владелец фирмы, занимающейся производством мебели, об­ладатель солидного текущего счета в банке и красивого особняка в Берлине, построенного и обставленного по собственному вкусу. Рабо­та мало увлекает его, он больше ценит свой достойный, содержатель­ный досуг. Страстный библиофил, Густав пишет о людях и книгах XVIII в., он весьма рад открывшейся возможности заключить договор с издательством на биографию Лессинга. Он здоров, благодушен, полон энергии, живет со вкусом и в свое удовольствие.
 На свой день рождения Густав собирает родных, близких друзей, хороших знакомых. Брат Мартин вручает ему семейную реликвию — портрет их деда, основателя фирмы Эммануила Оппермана, прежде украшавший кабинет в главной конторе Торгового дома. Приезжает с поздравлениями Сибилла Раух, их роман продолжается уже десять лет, но Густав предпочитает не накладывать цепей законности на эту связь. Сибилла на двадцать лет его моложе, под его влиянием она на­чала писать и теперь зарабатывает литературным трудом. Газеты охотно печатают ее лирические зарисовки и короткие рассказы. И все же для Густава, несмотря на длительную привязанность и нежные отношения, Сибилла всегда остается на периферии его существова­ния. В его душе таится более глубокое чувство к Анне, два года зна­комства с которой полны ссор и треволнений. Анна энергична и деятельна, у нее независимый нрав и сильный характер. Она живет в
 154
 
 
 Штутгарте, работает секретарем в правлении электростанций. Их встречи теперь редки, впрочем, как и письма, которыми они обмени­ваются. Гости Густава, люди с достатком и положением, неплохо уст­роившиеся в жизни, поглощены собственными, достаточно узкими интересами и мало значения придают происходящему в стране. Фа­шизм представляется им лишь грубой демагогией, поощряемой мили­таристами и феодалами, спекулирующими на темных инстинктах мелких буржуа.
 Однако действительность то и дело грубо врывается в их довольно замкнутый мирок. Мартина, фактически заправляющего делами фирмы, беспокоят отношения с давним конкурентом Генрихом Вельсом, возглавляющим теперь районный отдел национал-социалистичес­кой партии. Если Опперманы выпускают стандартную мебель фаб­ричного производства с низкими ценами, то в мастерских Вельса из­делия изготавливаются ручным, кустарным способом и проигрывают из-за своей дороговизны. Успехи Опперманов гораздо сильнее бьют по честолюбию Вельса, чем по его жажде наживы. Не раз он заводил речь о возможном слиянии обеих фирм или, по крайней мере, о более тесном сотрудничестве, и чутье подсказывает Мартину, что в нынешней ситуации кризиса и растущего антисемитизма это было бы спасительным вариантом, но все же он тянет с решением, считая, чтo пока еще нет нужды идти на это соглашение. В конце концов су­ществует возможность превратить еврейскую фирму Опперманов в акционерное общество с нейтральным, не вызывающим подозрение наименованием «Немецкая мебель».
 Жак Лавендель, муж младшей сестры Опперманов Клары, выра­жает сожаление, что Мартин упустил шанс, не сумел договориться с Вельсом. Мартина раздражает его манера называть неприятные вещи своими именами, но надо отдать должное, шурин — прекрасный коммерсант, человек с большим состоянием, хитрый и оборотистый. Можно, конечно, перевести мебельную фирму Опперманов на его Имя, ведь он в свое время благоразумно добыл себе американское Подданство.
 Еще один брат Густава — врач Эдгар Опперман — возглавляет го­родскую клинику, он до самозабвения любит все, что связано с его профессией хирурга, и ненавидит администрирование. Газеты подвер­гают его нападкам, он якобы пользуется неимущими, бесплатными пациентами для своих опасных экспериментов, но профессор всячес­ки пытается оградить себя от гнусной действительности. «Я — не-
 155
 
 
 мецкий врач, немецкий ученый, не существует медицины немецкой или медицины еврейской, существует наука, и больше ничего!» — твердит он тайному советнику Лоренцу, главному врачу всех город­ских клиник.
 Наступает Рождество. Профессор Артур Мюльгейм, юрисконсульт фирмы, предлагает Густаву перевести его деньги за границу. Тот отве­чает отказом: он любит Германию и считает непорядочным изымать из нее свой капитал. Густав уверен, что подавляющее большинство немцев на стороне правды и разума, как ни сыплют нацисты деньга­ми и обещаниями, им не удастся одурачить и трети населения. Чем кончит фюрер, обсуждает он в дружеском кругу, зазывалой в ярма­рочном балагане или агентом по страхованию?
 Захват фашистами власти ошеломляет Опперманов своей мнимой неожиданностью. По их мнению, Гитлер — попугай, беспомощно ле­печущий по чужой подсказке, всецело находится в руках крупного капитала. Немецкий народ раскусит крикливую демагогию, не впадет в состояние варварства, считает Густав. Он с неодобрением относится к лихорадочной деятельности родственников по созданию акционер­ного общества, считая их доводы рассуждениями «растерявшихся дельцов с их вечным грошовым скептицизмом». Сам он весьма поль­щен предложением подписать воззвание против растущего варварства и одичания общественной жизни. Мюльгейм расценивает этот шаг как непозволительную наивность, которая дорого обойдется.
 У семнадцатилетнего сына Мартина Бертольда возникает кон­фликт с новым учителем Фогельзангом. До сих пор директору гимна­зии Франсуа, другу Густава, удавалось оградить свое учебное заведение от политики, но появившийся в ее стенах ярый нацист постепенно устанавливает здесь свои порядки, и мягкому, интеллигентному ди­ректору остается только опасливо наблюдать, как наступающий ши­роким фронтом национализм быстро обволакивает туманом головы его воспитанников. Причиной конфликта становится подготовленный Бертольдом доклад об Арминии Германце. Как можно подвергать критике, развенчивать один из величайших подвигов народа, негодует Фогельзанг, расценивая это как антинемецкий, антипатриотический поступок. Франсуа не смеет встать на защиту умного юноши против оголтелого дурака, его учителя. Бертольд не находит понимания и у своих близких. Они считают, что вся история яйца выеденного не стоит, и советуют принести требуемое извинение. Не желая посту-
 156
 
 
 паться принципами, Бертольд принимает большое количество сно­творного и погибает.
 Ширится волна расистских гонений, но задевать профессора Эдга­ра Оппермана в медицинском мире еще не осмеливаются, ведь у него мировая известность. И все же он твердит Лоренцу, что бросит все сам, не дожидаясь, пока выбросят его. Страна больна, уверяет его тайный советник, но это не острое, а хроническое заболевание.
 Мартин, переломив себя, вынужден принять возмутительные усло­вия соглашения с Вельсом, но все же ему удается достичь определен­ного делового успеха, за который было так дорого заплачено.
 После поджога рейхстага Мюльгейм настаивает, чтобы Густав не­медленно выехал за границу. У его друга новеллиста Фридриха-Виль­гельма Гутветтера это вызывает непонимание: как можно не присутствовать при потрясающе интересном зрелище — внезапном пленении цивилизованной страны варварами.
 Густав живет в Швейцарии. Он стремится к общению с соотече­ственниками, желая лучше понять, что же творится в Германии, в га­зетах здесь публикуют ужасные сообщения. От Клауса Фришлина, возглавлявшего художественный отдел фирмы, он узнает, что его бер­линский особняк конфискован фашистами, некоторые из его друзей находятся в концлагерях. Гутветтер обрел славу «великого истинно германского поэта», нацисты признали его своим. Высокопарным слогом он описывает образ «Нового Человека», утверждающего свои исконные дикие инстинкты. Приехавшая к Густаву провести отпуск Анна держится так, словно в Германии ничего особенного не про­исходит. По мнению фабриканта Вейнберга, с нацистами можно ужиться, на экономике страны переворот отразился неплохо. Юрист Бильфингер передает Густаву для ознакомления документы, из кото­рых он узнает о чудовищном терроре, при новом режиме ложь испо­ведуется как высший политический принцип, происходят истязания и убийства, царит беззаконие.
 В доме Лавенделя на берегу озера Лугано вся семья Опперманов отмечает еврейскую пасху. Можно считать, им повезло. Лишь немно­гим удалось спастись бегством, остальных просто не выпустили, а если кому-либо и дали возможность уехать, то наложили арест на их имущество. Мартин, которому довелось познакомиться с нацистски­ми застенками, собирается открыть магазин в Лондоне, Эдгар едет организовывать свою лабораторию в Париже. Его дочь Рут и люби­мый ассистент Якоби уехали в Тель-Авив. Лавендель намерен отпра-
 157
 
 
 виться в путешествие, побывать в Америке, России, Палестине и во­очию убедиться, что и где делается. Он в самом выигрышном поло­жении — у него есть здесь свой дом, есть подданство, а у них теперь нет собственного крова, когда кончится срок паспортов, им вряд ли возобновят их. Фашизм ненавистен Опперманам не только потому, что выбил у них почву из-под ног, поставил их вне закона, но и пото­му, что он нарушил «систему вещей», сместил все представления о добре и зле, нравственности и долге.
 Густав не желает оставаться в стороне, он безуспешно пытается найти контакты с подпольем, а потом под чужим паспортом возвра­щается на родину, намереваясь рассказывать немцам о происходящих в стране гнусностях, попытаться открыть им глаза, пробудить их уснувшие чувства. Вскоре его арестовывают. В концлагере его изматы­вает непосильная работа по прокладке шоссе, мучает досада: дурак он был, что вернулся. Никакой никому от этого пользы.
 Узнав о произошедшем, Мюльгейм и Лавендель предпринимают все меры для его освобождения. Когда Сибилла приезжает в лагерь, она находит там измученного, худого, грязного старика. Густава пере­правляют через границу в Чехию, помещают в санаторий, где через два месяца он умирает. Сообщая об этом в письме племяннику Гус­тава Генриху Лавенделю, Фришлин выражает восхищение поступком его дяди, который, пренебрегая опасностью, показал свою готовности вступиться за справедливое и полезное дело.
 А. М. Бурмистрова
 
 
 Готфрид Бенн (Gottfried Benn) 1886-1956
 Птодемеец (Der Ptolemeer. Berliner novelle)
 Повесть (1947, опубл. 1949)
 Повествование ведется от первого лица. Автор и рассказчик, которо­му принадлежит Институт Красоты «Лотос», несколькими штрихами рисует картину Берлина в период оккупации, холодной зимой 1947 г.: население страдает от голода, на растопку идет уцелевшая мебель, торговля замерла, никто не платит налоги, жизнь останови­лась. Институт Красоты постепенно приходит в упадок: служащим нечем платить, помещения не отапливаются. Хозяин остается в нем совершенно один, но это нисколько не удручает его. напротив, он даже рад, что избавился от назойливых посетителей, которые надое­дают ему жалобами на отмороженные конечности и варикозные язвы. Он обзаводится пулеметом, невзирая на риск, связанный с по­добным приобретением, и расстреливает из окна своего Института всех подозрительных лиц. Трупы убитых, как отмечает повествова­тель, ничем не отличаются от тех, кто замерз или наложил на себя руки. Редких прохожих также не смущает вид мертвецов: «зубная боль или воспаление надкостницы еще могли бы вызвать их сочувст­вие, но не бугорок, присыпанный снегом, — может быть, это просто
 159
 
 
 валик от дивана или дохлая крыса». Рассказчика не мучают сомнения нравственно-этического характера, ибо в современную эпоху, когда в человеке постепенно отмирают «моральные флюиды», радикально из­менилось отношение к смерти: «В мире, где происходили столь чудо­вищные вещи и который покоился на столь чудовищных принципах, как Показали недавние исследования, давно пора прекратить пустую болтовню о жизни и счастье. Материя была излучением, Божество — безмолвием, а то, что помещалось в промежутке, — пустяк».
 По ночам к рассказчику обращается Бесконечный: «Ты полагаешь, что Кеплер и Галилей — величайшие светила, а они — просто старые тетушки. Как тетушек поглощает вязание чулок, так эти помешались на представлении о том, что Земля вращается вокруг Солнца. Навер­няка и тот и другой были беспокойными, экстравертными типами. А теперь смотри, как свертывается эта гипотеза! Ныне все вращается вокруг всего, а когда все вращается вокруг всего, ничего больше не вращается, кроме как вокруг себя самого». Рассказчик прислушивает­ся к словам Бесконечного, однако чаще всего ведет диалог с самим собой. Экскурсы в историю, географию, атомную физику и палеонто­логию сменяются профессиональными рассуждениями о достоинствах всевозможных косметических средств.
 Объясняя, почему он дал своему Институту название «Лотос», рассказчик ссылается на миф о лотофагах. Поклонники прекрасного и те, кто жаждут забвения, питаются плодами лотоса, ибо не нужда­ются в иной пище, в их власти — надеяться и забывать. В мире, где все ценности стали относительными, где попытка понятийного мыш­ления узреть всеобщую взаимосвязь явлений изначально обречена на провал, только искусство способно противостоять тотальному духов­ному кризису, ибо оно создает автономную сферу абсолютной реаль­ности. Творчество имеет сакральный смысл и обретает характер мифически-культового ритуала, посредством которого художник «ос­вобождает» сущность вещи, выводя ее за пределы конечного. Изоли­рованное Я художника создает монологическое искусство, которое «покоится на забвении, и есть музыка забвения». «Идеологическим содержанием» своего Института он объявляет следующий принцип:
 «возникнуть, наличествовать лишь в акте проявления и снова исчез­нуть».
 Рассказчик яростно обрушивается на мифологизированное пред­ставление о жизни, свойственное сознанию обывателя, который тру­сливо мирится с любыми обстоятельствами и мотивирует свою
 160
 
 
 покорность тем, что пресловутая «жизнь» не учитывает интересы и чаяния отдельного человека, подчиняя его своим «вечным целям». Повествователь произносит суровый приговор «жизни»: «Это плева­тельница, в которую все харкали — коровы, и черви, и шлюхи, это — жизнь, которую все они пожирали с кожей и волосами, ее не­проходимая тупость, ее низшие физиологические выражения как пи­щеварение, как сперма, как рефлексы, — а теперь еще приправили все это вечными целями». В ходе этих рассуждений рассказчик не­объяснимым для себя самого образом внезапно ощущает, что любит эту лютую зиму, которая убивает все живое: «пусть бы вечно лежал этот снег, и морозу не было конца, ибо весна стояла передо мной, словно некое бремя, в ней было что-то разрушительное, она бесцере­монно притрагивалась к той аутичной реальности, которую я только предчувствовал, но которая, к сожалению, навсегда покинула нас». Однако рассказчик спешит добавить следующее: он боится весны от­нюдь не из-за страха перед тем, что снег растает и неподалеку от Института найдут многочисленные трупы людей, которых он застре­лил. Для него эти трупы — нечто эфемерное: «В эпоху, когда только масса что-либо значит, представление об отдельном мертвом теле от­давало романтикой».
 Рассказчик горд тем, что не вступает в конфликт с духом времени, в котором протекает или, скорее, недвижно стоит его бытие. Он принимает все таким, каково оно есть, и лишь созерцает этапы ду­ховной истории Запада, хотя сам пребывает как бы вне времени и пространства, объявляя эти последние «фантомами европейской мысли». Свои впечатления он передает в форме свободных ассоциа­ций: «Настало утро, прокукарекал петух, он прокричал трижды, ре­шительно взывая о предательстве, но больше не было того, кого могли предать, как и того, кто предал. Все спало, пророк и пророче­ство; на Масличной горе лежала роса, пальмы шумели под неощути­мым ветерком — и вот взлетел голубь. Святой Дух, его крылья почти беззвучно рассекали воздух, и облака приняли его, он больше не вер­нулся назад — Догме пришел конец». Повествователь имеет в виду догму о человеке, о homo sapiens. Он поясняет, что здесь уже нет речи об упадке, в котором находится человек, или даже раса, конти­нент, определенное социальное устройство и исторически сложив­шаяся система, нет, все происходящее — лишь результат глобальных сдвигов, в силу которых все творение в целом лишено будущего: на­ступает конец четвертичного периода (четвертичный период (квар-
 161
 
 
 тэр) соответствует последнему периоду геологической истории, кото­рый продолжается поныне. — В. Р.). Однако рассказчик не драмати­зирует эту ситуацию, перед которой стоит человечество как вид, он пророчески провозглашает, что «рептилия, которую мы называем ис­торией» не сразу и не вдруг «свернется в кольцо», что нас ожидают новые «исторические» эпохи, а ближайшая картина мира будет, ско­рее всего, «попыткой связать воедино мифическую реальность, пале­онтологию и анализ деятельности головного мозга».
 В жизни социума рассказчик предвидит две основные тенденции:
 безудержный гедонизм и продление жизни любой ценой с помощью фантастически развитой медицинской технологии. Повествователь уверен, что эпоха капитализма и «синтетической жизни» только нача­лась. Надвигающийся век возьмет человечество в такие тиски, поста­вит людей перед необходимостью такого выбора, что уклониться от него будет невозможно: «Грядущее столетие допустит существование лишь двух типов, двух конституций, двух реактивных форм: те, кто действуют и хотят подняться еще выше, и те, кто безмолвно ждут из­менения и преображения — преступники и монахи, ничего иного больше уже не будет».
 Несмотря на довольно мрачные перспективы, ожидающие челове­чество в недалеком будущем, рассказчик уверен, что его Институт Красоты «Лотос» еще будет процветать, ибо его услуги нужны всегда, даже если людей заменят роботы. Рассказчик не причисляет себя ни к оптимистам, ни к пессимистам. Завершая свое пророчески-испове­дальное эссе, он говорит о себе: «Я верчу диск, и меня самого вертит, я — птолемеец. Я не стенаю, как Иеремия, я не стенаю, как Павел: «не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» (см. Рим. 7:15. — В. Р.) — я таков, каким буду, я делаю то, что мне является. Я не ведаю ни о какой «брошенности» (имеется в виду выражение М. Хайдеггера. — В. Р.), о которой говорят современные философы, я не брошен, меня определило мое рождение. Во мне нет «страха перед жизнью», разумеется, я не навешиваю на себя жену и ребенка вкупе с летним домиком и белоснежным галстуком, я ношу незамет­ные глазу повязки, но при этом на мне — костюм безупречного по­кроя, снаружи — граф, внутри — пария, низкий, цепкий, неуязвимый. <...> Все так, как должно быть, и конец хорош».
 В. В. Рынкевич
 
 
 Ганс Фаллада (Наns Fallada) 1893-1947
 Каждый умирает в одиночку (Jeder stirbt fur sich allein)
 Роман (1947)
 Германия, Берлин, вторая мировая война.
 В день капитуляции Франции почтальон приносит в дом столяра-краснодеревщика Отто Квангеля известие о том, что их сын пал смертью храбрых за фюрера. Этот страшный удар пробуждает в душе Анны, жены Отто, ненависть к нацизму, которая зрела уже давно. Отто и Анна Квангель — простые люди, они никогда не лезли в по­литику и до последнего времени считали Гитлера спасителем страны. Но любому честному человеку трудно не видеть, что творится вокруг. Почему вдруг их сосед, пьяница Перзике, стал более почтенным чле­ном общества, чем пожилая фрау Розенталь, жена некогда уважаемо­го коммерсанта? Только потому, что она еврейка, а у него два сына-эсэсовца. Почему на фабрике, где Квангель работает мастером, увольняют хороших рабочих, а в гору идут безрукие лодыри? Потому что вторые — члены нацистской партии, орущие «Хайль Гитлер!» на собраниях, а первые имеют «ненадлежащий образ мыслей». Почему
 163
 
 
 все шпионят друг за другом, почему на поверхность вылезло всякое отребье, которое раньше пряталось по темным углам? Например, Эмиль Боркхаузен, который никогда в жизни ничем не занимался, а его жена открыто водила к себе мужчин, чтобы прокормить пятерых детей. Теперь Боркхаузен по мелочам стучит в гестапо на кого при­дется, потому что за каждым что-то есть, каждый трясется от страха и рад откупиться. Он и Квангеля пробует застать врасплох, но быстро понимает, что этот человек тверд как скала, достаточно взглянуть на его лицо — «как у хищной птицы».
 Квангель идет на фабрику, где работает Трудель Бауман, невеста его сына, чтобы сообщить ей о смерти жениха, и Трудель признается в том, что она состоит в группе Сопротивления. Плачущая Трудель спрашивает: «Отец, неужели ты можешь жить по-прежнему, когда они убили твоего Отто?» Квангель никогда не сочувствовал нацистам, не состоял в их партии, ссылаясь на недостаток средств. Главное его качество — это честность, он всегда был строг к себе и потому многого требовал от других. Он давно убедился в том, что «у нацис­тов нет ни стыда ни совести, значит, ему с ними не по пути». Но те­перь он приходит к мысли, что этого мало — нельзя ничего не делать, когда вокруг гнет, насилие и страдания.
 Действительно, под самым носом, в их доме, происходят вещи не­мыслимые еще несколько лет назад, фрау Розенталь грабят не просто воры, а воры во главе с СС и полицией. Старая женщина отсижива­ется сначала у Квангелей, потом ее спасает живущий в том же доме отставной советник Фром. Некоторое время она скрывается у него, но потом все-таки поднимается в свою квартиру. Молодой эсэсовец Бальдур Перзике вызывает полицейского комиссара с подручным. Они пытаются дознаться, куда фрау Розенталь спрятала какие-то деньги, старая женщина не выдерживает мучений и выбрасывается из окна, а Бальдур Перзике получает в награду ее граммофон и чемо­дан с бельем.
 Квангель решает бороться с фашизмом в одиночку, собственными силами — писать открытки с призывами против фюрера, против войны. Анне Квангель сначала кажется, что это слишком мелко, но оба понимают, что могут поплатиться головой. И вот написана пер­вая открытка, в ней нет никаких политических лозунгов, простыми словами говорится о том, какое зло несет людям война, развязанная
 164
 
 
 Гитлером. Отто благополучно подбрасывает открытку в подъезд, ее находит актер, бывший любимец Геббельса, ныне опальный, страшно пугается и несет ее приятелю, адвокату. Оба не испытывают ничего, кроме страха и возмущения «писакой», который только «других под­водит под неприятности», и открытка тут же попадает в гестапо. Так начинаются неравная война между двумя простыми людьми и огром­ным аппаратом фашистской Германии и дело «о невидимке», пору­ченное комиссару Эшериху, криминалисту старой школы, который несколько свысока посматривает на своих новоиспеченных начальни­ков-гестаповцев. Изучив первую открытку, он делает только одно — втыкает в карту Берлина флажок, обозначающий место, где была най­дена открытка.
 Спустя полгода Эшерих бросает взгляд на карту с сорока четырь­мя флажками — из сорока восьми открыток, написанных к тому времени Квангелями, только четыре не попали в гестапо, да и то мало вероятности, чтобы они переходили из рук в руки, как мечтал Отто. Скорее всего, их просто уничтожали, даже не дочитав до конца. Комиссар не торопится, он знает, что избрал самую верную тактику — терпеливого выжидания. Тексты открыток не дают ника­ких нитей, но все же комиссар делает вывод, что невидимка — вдо­вец или одинокий человек, рабочий, грамотный, но не привыкший писать. Вот и все. Это дело неожиданно приобретает для комиссара огромное значение. Ему во что бы то ни стало хочется увидеть чело­века, вступившего в заведомо неравную борьбу.
 Наконец полиция задерживает в поликлинике человека, обвиняе­мого в том, что он подбросил открытку. Это Энно Клуге, ничтожест­во, трус, бездельник, которого жена давно выгнала из дому. Он всю жизнь живет за счет женщин и бегает от работы. Вместе со своим приятелем Боркхаузеном они пытались ограбить фрау Розенталь, да выпили слишком много ее коньяка. Но это сошло им с рук, потому что грабеж продолжили братья Перзике.
 Энно попадает в руки Эшериха, который сразу понимает, что тот не может иметь никакого отношения ни к самим открыткам, ни к их автору, но тем не менее заставляет его подписать протокол о том, что некий человек передал ему открытку, и отпускает. Энно ускольза­ет от посланных за ним шпиков и находит приют у хозяйки зоомагазина Хете Гэберле, муж которой погиб в концлагере. Но Эшериху
 165
 
 
 теперь ничего не остается, как искать Клуге, — ведь он уже доложил начальству о том, что обнаружена нить, ведущая к невидимке. Он на­ходит его с помощью Боркхаузена. Тот пытается получить деньги и с комиссара, и с вдовы Гэберле, предупреждая ее, что Энно грозит опасность. Фрау Гэберле готова платить за спасение человека, которо­го она сама считает лжецом, никчемным лодырем, и отправляет его к своей приятельнице, укрывающей у себя всех, кого преследуют на­цисты. Сын Боркхаузена выслеживает Энно, и тот снова попадает в лапы Эшериха, которому теперь необходимо от него избавиться, так как на первом же допросе выяснится, что комиссар обманул началь­ство. Эшерих заставляет Энно Клуге покончить с собой и просит передать дело другому следователю, за что попадает в подвалы геста­по.
 Судьба посылает Отто Квангелю два предупреждения, один раз он оказывается на волосок от гибели, но этот несгибаемый человек не хочет останавливаться. В конце концов он допускает промах, теряя открытку в цехе, где работает. Его арестовывает комиссар Эшерих, снова вернувшийся к исполнению своих обязанностей, потому что его преемник по делу «невидимки» не добился никаких успехов. Эшерих внутренне сломлен, он все еще дрожит при одном воспоми­нании о том, что ему пришлось пережить в подвалах гестапо. На до­просе Квангель ни от чего не отказывается и держится с мужеством и достоинством человека, творящего правое дело. Он потрясен тем, что только ничтожная часть открыток не попала в гестапо, но не счи­тает, что потерпел поражение, и говорит, что если бы очутился на воле, то снова стал бы бороться, «только совсем по-другому». Кван­гель бросает в лицо комиссару упрек в том, что тот из корысти «ра­ботает на кровопийцу», и Эшерих опускает глаза под его строгим взглядом. В тот же день перепившиеся гестаповцы спускаются в ка­меру Квангеля, издеваются над ним, заставляют Эшериха вместе с ними бить рюмки о голову старика. Ночью комиссар сидит в своем кабинете и думает о том, что ему «опостылело поставлять добычу этим мерзавцам», что, будь это возможно, он тоже стал бы бороться. Но он знает, что в нем нет твердости Квангеля и выхода у него нет. Комиссар Эшерих стреляет в себя.
 Арестованы и Анна Квангель, и, из-за случайно оброненного ею на жестоком допросе имени, Трудель Хезергель (бывшая невеста ее
 166
 
 
 сына) с мужем, и даже брат Анны. Трудель давно не участвует в Со­противлении, они с мужем уехали из Берлина и пытались жить друг для друга и для будущего ребенка, но каждое их слово на допросах оборачивается против них. В застенке муж Трудель умирает от по­боев, а сама она кончает с собой, прыгнув в пролет лестницы. После комедии суда, на котором даже защитник выступает против обвиняе­мых и который приговаривает обоих Квангелей к смертной казни, тянутся долгие недели ожидания в камере смертников. Советник Фром передает Отто и Анне по ампуле с цианистым калием, но Анна не хочет легкой смерти, она думает только о том, что должна быть достойна мужа, и живет надеждой на встречу с ним перед казнью. Она чувствует себя свободной и счастливой. В день казни Отто сохра­няет до конца спокойствие и мужество. Он не успевает раздавить зу­бами ампулу с ядом. Последний звук, который он слышит в жизни, — это визг топора гильотины. Анна Квангель милостью судь­бы погибает во время бомбежки Берлина, так и не узнав, что ее мужа уже нет в живых.
 И. А. Москвина-Тарханова
 
 
 Карл Цукмайер (Carl Zuckmayer) 1896-1977
 Капитан из Кепеника (Der Hauptmann von Kopenick)
 НЕМЕЦКАЯ СКАЗКА В ТРЕХ АКТАХ (EIN DEUTSCHES MARCHEN IN DREI AKTEN)
 (1930;
 Капитан фон Шлеттов примеряет новый мундир, заказанный в ателье военного портного, еврея Адольфа Вормсера, в Потсдаме. Это весьма известное в начале века офицерское ателье, Вормсер — королевский придворный поставщик.
 Несмотря на заверения закройщика Вабшке, что мундир сидит на капитане как влитой, фон Шлеттов «кожей» чувствует какое-то не­удобство, что-то неуловимо «неуставное». Осматривая себя со всех сторон в зеркале, он замечает, что сзади, на ягодицах, пуговицы рас­ставлены шире, чем положено по уставу. С помощью сантиметра Во­рмсер сам делает необходимые замеры и признает, что пуговицы пришиты на полсантиметра шире уставных норм. Капитан одергива­ет смеющегося над такими мелочами закройщика, поясняя ему, что солдат проверяется именно на мелочах, в этом заключен глубочайший смысл. Вормсер поддерживает фон Шлеттова — Германия может за-
 168
 
 
 воевать мир, выполняя строевой устав и почитая классиков. Пугови­цы будут немедленно перешиты в соответствии с уставом.
 Вильгельм Фойгт, бывший сапожник, затем уголовник, отсидев­ший много лет в исправительной тюрьме, пытается найти работу. Без паспорта его нигде не принимают, и он приходит в полицейский участок. Фойгг смиренно рассказывает о своих проблемах и просит выдать документы, необходимые для трудоустройства. Околоточный объясняет бестолковому посетителю, у которого такое сомнительное прошлое, что сначала тот должен стать порядочным, работающим че­ловеком. До Фойгта доходит, что ему, видимо, придется таскать свою судимость при себе, «как нос на лице».
 В воскресное утро, после проведенной на вокзале ночи, Фойгт сидит в берлинском кафе «Националь» со своим прежним сокамер­ником по кличке Калле и на последние гроши пьет кофе. Калле пред­лагает ему стать членом воровской шайки и зарабатывать приличные деньги, но Фойгг категорически отказывается, он все же надеется найти честный заработок.
 Капитан фон Шлеттов играет в кафе в бильярд. Он без мундира, так как офицерам запрещено посещать злачные места. Капитан при­знается своему партнеру — доктору Еллинеку, что чувствует себя со­всем другим человеком в штатском, «чем-то вроде половинной порции без горчицы». Он придерживается заповеди, воспринятой от покойного отца-генерала — офицерское звание налагает высокую от­ветственность перед обществом. Капитан сообщает доктору, что зака­зал себе новый мундир, который похож на «вороного жеребца, которого только что выскребли».
 В кафе пьяный гвардейский гренадер учиняет скандал. Оскорблен­ный за честь мундира, фон Шлеттов на правах капитана требует от гренадера покинуть кафе. Тот отказывается подчиниться «паршивому штафирке» — штатскому, называющему себя капитаном, и ударяет его по лицу. Фон Шлеттов бросается на гренадера, завязывается драка, затем обоих уводит полицейский. Симпатии собравшейся толпы явно на стороне гренадера, а не штатского. Будучи свидетелем этой сцены, Фойгт прекрасно понимает ее смысл.
 После скандала в общественном месте фон Шлеттов вынужден подать в отставку. Ему уже не понадобится новый мундир с безупреч­но пришитыми пуговицами.
 Мундир приобретает доктор Обермюллер, работающий в город­ской управе. Ему присвоено звание лейтенанта запаса, он должен уча-
 169
 
 
 ствовать в воинских учениях, что весьма важно и для его штатской карьеры.
 Новая обувная фабрика объявляет о наборе на работу, и Фойгг приходит в отдел найма с отличной рекомендацией от директора тюрьмы, где он шил сапоги для военных. Фойгту снова отказыва­ют — у него нет ни паспорта, ни послужного списка, ни армейского духа. уходя, Фойгт иронически замечает, что не ожидал попасть вместо фабрики в казарму.
 Фойгт и Калле проводят ночь в ночлежке, где у них на глазах по­лиция арестовывает как дезертира хилого парнишку, сбежавшего из казармы. Отчаявшись в попытках начать честную жизнь, Фойгт заду­мывает дерзкий план — проникнуть ночью через окно в полицей­ский участок, найти и сжечь папку со своим «делом», забрать какой-нибудь «настоящий» паспорт и с ним удрать за границу. Калле готов помогать Фойгту, намереваясь захватить кассу с деньгами.
 Обоих ловят на месте преступления и снова отправляют в испра­вительную тюрьму. На этот раз Фойгт проводит в ней десять лет.
 Наступает последний день тюремного заключения Фойгта. Дирек­тор тюрьмы ведет с заключенными традиционный «урок патриотиз­ма» — боевые занятия с целью обучения «сущности и дисциплине» прусской армии. Директор доволен блестящими познаниями Фойгта и уверен, что это обязательно пригодится ему в дальнейшей жизни.
 После выхода из тюрьмы Фойгт живет в семье своей сестры, что не решался делать десять лет назад, чтобы не причинять ей неприят­ностей. Но теперь ему пятьдесят семь лет и уже нет сил ночевать где придется. Муж сестры Хопрехт служит в армии и надеется, что его произведут в вице-фельдфебели. Хопрехт отказывается помочь Фойгту ускорить получение паспорта, все должно идти по порядку, законным путем и без нарушений. Он уверен как в своем долгожданном по­вышении, так и в устройстве дел Фойгта, «на то мы и в Пруссии».
 Доктор Обермюллер, бургомистр городка Кепеника под Берли­ном, вызван на императорские маневры. Он заказывает себе новый мундир, а старый возвращает его создателю, закройщику Вабшке, как аванс в счет уплаты за новый. Вабшке иронизирует, что для маскара­да он еще может пригодиться.
 В шикарном ресторане Потсдама происходит пышное празднест­во по случаю императорских маневров. Оно устроено уважаемым в городе военным портным Вормсером, имеющим теперь чин советни­ка коммерции. Его дочь танцует в офицерском мундире — том самом, еще от фон Шлеттова. Вызывая общий восторг и умиление,
 170
 
 
 она заявляет, что готова учредить дамский полк и начать войну. На­строение Вормсера омрачает его сын Вилли, который за шесть лет до­служился лишь до чина ефрейтора и явно не годится в офицеры. Пытаясь услужить одному офицеру, Вилли опрокидывает шампанское и заливает мундир сестры. Теперь мундир сбывается в лавку старьев­щика.
 Фойгт дважды подает прошение на получение документов, но не успевает получить их в положенный срок, так как в полиции разме­щаются участники военных маневров. Фойгту приходит предписание на выселение в течение сорока восьми часов.
 Хопрехт возвращается с учений без давно обещанного повышения в чине. Он раздражен и понимает, что его обошли несправедливо, но на негодующие реплики Фойгга реагирует «как пастор» — рано или поздно каждый получит «свое». «Тебя — не повышают, меня — вы­сылают» — так определяет это «свое» уставший Фойгт. Но Хопрехт уверен, что в его любимой Пруссии властвует здоровый дух. Он при­зывает Фойгта проявить терпение, подчиниться, следовать порядку, приспособиться. Фойгт любит родину, как и Хопрехт, но знает, что с ним творят беззаконие. Ему не позволяют жить в своей стране, он ее и не видит, «кругом одни полицейские участки».
 фойгт заявляет Хопрехту, что не хочет уходить из жизни жалким, он хочет «покуражиться». Хопрехт убежден, что Фойгт — человек опасный для общества,
 В лавке старьевщика Фойгт покупает все тот же самый мундир, переодевается в него в вокзальной уборной и приезжает на станцию Кепеник. Там он останавливает вооруженный уличный патруль во главе с ефрейтором, приводит в ратушу и велит арестовать бургоми­стра и казначея. Ошеломленному Обермюллеру «капитан» заявляет, что имеет на то приказ его величества императора. Оба подчиняются почти без возражений, приученные, что «приказ есть приказ», у «ка­питана» есть, видимо, «абсолютные полномочия». Фойгт отправляет их под охраной сторожа магистрата в Берлин, а сам забирает кассу — «для ревизии». Фойгт не знал главного — в магистрате не было паспортов.
 Под утро Фойгт просыпается в пивном погребке и слышит, как возчики, шоферы и официанты обсуждают происшествие, героем ко­торого был он сам. Все восхищаются молниеносно проведенной опе­рацией и «капитаном из Кепеника», оказавшимся вдобавок «липовым». Мрачный и безучастный, в своем старом костюме, фойгт
 171
 
 
 читает экстренные выпуски газет, с восхищением повествующих о проделке «дерзкого шутника», Фойгт слышит, как читают вслух объ­явление о его розыске, с приметами «капитана из Кепеника» — кос­тлявый, кособокий, болезненный, ноги «колесом».
 В берлинском сыскном отделении побывало уже сорок задержан­ных, но среди них явно нет «капитана». Сыщики склоняются к тому, чтобы вообще закрыть это дело, тем более что в секретных донесени­ях сообщается, что его величество смеялся и был польщен, узнав о случившемся: теперь всем ясно, что «немецкая дисциплина — это ве­ликая сила».
 В этот момент вводят Фойгта, который решил сам сознаться во всем, надеясь, что это ему зачтется и после очередной отсидки ему не откажут в документах. Ему нужно «хоть раз в жизни получить пас­порт», чтобы начать настоящую жизнь. Фойгт сообщает, где спрятан мундир, который вскоре доставляют.
 Убедившись, что перед ними действительно «лихой» «капитан из Кепеника», начальник следственного отдела снисходительно и благо­душно интересуется, как ему пришла в голову идея провернуть все дело под видом капитана. Фойгг простодушно отвечает, что ему, как и каждому, известно, что военным все дозволено. Он надел мундир, «отдал сам себе приказ» и выполнил его.
 По просьбе начальника Фойгг снова надевает мундир и фуражку, и все невольно становятся по стойке «смирно». Небрежно приложив руку к козырьку, Фойгт отдает команду «Вольно!». Под общий хохот он обращается с серьезной просьбой — дать ему зеркало, он никогда еще не видел себя в мундире. Выпив для подкрепления сил стакан любезно предложенного ему красного вина, Фойгт смотрит на себя в большое зеркало. Постепенно им овладевает неудержимый хохот, в котором слышится одно слово: «Невозможно!»
 А. В. Дьяконова
 Генерал дьявола (Des Teufels General)
 Драма (1946)
 Генерал авиации Харрас принимает гостей в ресторане Отто. Это единственный ресторан в Берлине, в котором по специальному разре­шению Геринга можно проводить приватные банкеты в военное
 172
 
 
 время. Соответственным образом в одном из залов вмонтировано но­вейшее подслушивающее устройство для гестапо.
 Генерал прибывает в ресторан из имперской канцелярии с офици­ального приема, именуемого им «пивными посиделками фюрера». Зато у Отто имеется французское шампанское, закуска из Норвегии, дичь из Польши, сыр из Голландии и другие «плоды победы» из окку­пированных стран. Икры из Москвы, естественно, нет.
 Харрас стал легендарным летчиком еще в первой мировой войне, но ему нельзя дать больше сорока пяти лет, его открытое молодое лицо привлекательно. В числе его гостей культурлейтер Шмидт-Лаузиц, крупный авиапромышленник фон Морунген, а также друзья и близкие люди. Генерал отмечает пятидесятую победу в воздушном бою своего друга и ученика, полковника Айлерса, Это скромный офи­цер, смущенный общим вниманием, он торопится поднять бокал за здоровье генерала. Один лишь культурлейтер невпопад осушает бокал под «Хайль Гитлер». Айлерс получил короткий отпуск, и его жена Анна, дочь фон Морунгена, мечтает поскорее увезти его домой.
 Вторая дочь Морунгена, Манирхен, самоуверенная и развязная особа, уверяет, что не стремится к браку. Для этого требуется полу­чить кучу бумаг — о безупречной арийской родословной, половой по­тенции и т. п. Пользуясь лексиконом Союза немецких девушек, она авторитетно рассуждает о проблемах расы и пола, флиртует.
 Приходят четверо летчиков из эскадрильи Айлерса, награжденные Большим железным крестом. Они прибыли с Восточного фронта, где бомбили Ленинград. Летчики признают, что русские еще «зададут перцу», но в конечной победе Германии не сомневаются.
 Появляются три актрисы, с одной из которых, Оливией Гайс, Хар­рас поддерживает многолетнее знакомство. Она приводит с собой племянницу Диддо, юную и красивую. Оливия знакомит Харраса с Диддо», для которой он своего рода «идеальный образец» — «памят­ник старины», как уточняет генерал, любующийся девушкой.
 Между тем адъютант сообщает генералу секретные сведения о «неприятностях» германской армии под Москвой. Генерал считает войну с Россией ошибкой Гитлера, он тщетно через Геринга пытался остановить поход на Восток.
 Такие опасные разговоры ведутся в отсутствие культурлейтера, ко­торого генерал называет секретным сотрудником гестапо, а то, куда Шмидт-Лаузиц направляет культуру, — «выгребной ямой».
 173
 
 
 Наедине с Морунгеном Харрас говорит об авариях, происходящих с самолетами, только что сходящими с конвейера. Генерал открове­нен с промышленником, считая его своим другом. Он сомневается в наличии на авиазаводах подпольных организаций, способных на такие дерзкие диверсии. Генерал допускает даже, что диверсии могут быть делом рук гестапо, готовящего ему западню — Харрас лично отвечает за контроль над авиатехникой.
 Харрас полагает, что его, слишком острого на язык и откровенно­го в симпатиях и антипатиях, гестапо пока не тронет, он нужен как профессионал. Смыслом его жизни всегда было летное дело. Война — стихия генерала, но убивать он не любит. Он признается Морунгену, что ему, возможно, было бы легче на душе, если бы он бомбил им­перскую канцелярию, а не Кремль или Букингемский дворец. В целом ему жилось прекрасно: «девочек — вволю», «вина — хоть за­лейся», «полетов — сколько угодно». Морунгену кажется, что Харрас как будто подводит итоги.
 Генерал замечает, что молодой летчик Хартман молчалив и мра­чен, ему удается вызвать его на откровенность: невеста Хартмана Манирхен сообщила, что разрывает свою помолвку с ним из-за того, что он не может получить справку о чистоте расы. Летчик теперь ждет смерти на поле боя. После долгого и задушевного разговора с ним Харрас надеется, что ему удалось убедить летчика в ценности собст­венной жизни.
 Оливия просит генерала помочь в спасении профессора Бергмана, еврея, хирурга с волшебными руками, который только что временно освобожден из концлагеря. Генерал уже имеет опыт в подобных делах, он может предоставить профессору свой спортивный самолет, готовый к вылету в Швейцарию. Его поведет жена профессора — чистокровная арийка, летчица.
 Вскоре между Харрасом и Шмидтом-Лаузицем на виду у всех происходит резкий разговор, в котором культурлейтер проявляет сильнейшую ненависть к евреям, а генерал — презрение к таким «свиньям», как он. Культурлейтер уходит, а генерал со вздохом облег­чения продолжает банкет.
 Харрасу поступает важное донесение — отпуска летчикам отме­няются, они срочно командируются на фронт. Айлерс отдает распо­ряжение об утреннем сборе, он готов выполнять распоряжения фюрера безоговорочно. Айлерс верит в себя, в Германию и в победу, не сомневается, что все делается во имя будущего мира.
 174
 
 
 Через несколько дней Харраса хватает гестапо и держит у себя две недели. По газетным сообщениям, которым друзья не верят, он нахо­дится на Восточном фронте.
 В день возвращения Харраса домой к нему приходит Шмидт-Лаузиц и диктует условия его реабилитации для гестапо. Генерал должен установить причины и принять меры к пресечению актов саботажа при изготовлении боевых машин. Он подозревается в содействии «враждебным государству элементам». Культурлейтер устанавливает Харрасу десятидневный срок и говорит, что сам и десяти минут не колебался бы для обезврежения такого человека, как генерал. Харрас отвечает ему тем же и понимает, что получил всего лишь «отсрочку».
 К Харрасу приходит обеспокоенная его судьбой Диддо, и между ними происходит объяснение в любви. Генерал предупреждает, что его жизнь теперь ничего не стоит, «облава началась». Он еще спосо­бен защищаться — для Диддо, их счастья.
 Оливия сообщает потрясенному генералу, что Бергман и его жена приняли яд как «единственный путь к свободе». Оливия благодарит Харраса от имени супругов. Харрас понимает, что у каждого есть «свой еврей для совести», но этим не откупишься.
 Приходят Морунген и Манирхен. Промышленник, подставивший генерала в деле с аварией самолетов, предлагает ему единственный путь к спасению — вступить в партию и передать военную авиацию В руки Гиммлера, СС. Харрас не хочет спасения такой ценой.
 Приносят газеты — спецвьшуск с траурной рамкой: Айлерс погиб в катастрофе при падении самолета над аэродромом, фюрер отдал приказ устроить похороны на государственном уровне.
 Манирхен разговаривает с Харрасом с глазу на глаз. Она считает его одним из немногих «настоящих мужчин» и не хочет, чтобы он губил себя. Дочь Морунгена признается ему в любви и предлагает с ее помощью бороться за власть и влияние в стране. Харрас отказыва­ется в оскорбительной для Манирхен форме. Он уже понял, что она агент гестапо.
 Наступает 6 декабря 1941 г. — последний день отведенного Хар­расу срока. Он сидит в техническом бюро военного аэродрома вместе е-инженером Овербрухом, которого знает много лет. Айлерс сказал как-то, что Овербруху можно доверить «все состояние без расписки». Оба составляют отчет для следственной комиссии. Овербрух подписы­вает отчет, в котором не указаны причины аварий — они не установ­лены. Приводят двух подозреваемых рабочих, которые отказываются
 175
 
 
 отвечать на вопросы генерала. Он жалеет этих людей, которым пред­стоит допрос в гестапо.
 Харрас испытующе смотрит на инженера и говорит, что не может воспользоваться последним шансом. Ему нечего сказать гестапо, и от него, уже ненужного и опасного, ждут, вероятно, «джентльменского» ухода из жизни — револьвер ему оставлен. Но генерал намерен ис­пользовать оружие против врага.
 Харрас просит Овербруха поверить в его порядочность и сказать правду. Инженер верит генералу: правда заключается в том, что он сам и другие люди, неизвестные и безымянные, у которых общая цель и общий враг, борются за поражение Германии в этой войне. Погибать приходится и тем, кто служит «оружием врага», оружием, которым он может победить. Так погиб Айлерс — друг Овербруха. Участников движения Сопротивления не останавливает гибель того, кого они любят, как не останавливает и собственная смерть.
 Овербрух хочет спасти генерала, считая, что он может принести помощь движению. Он предлагает ему бежать в Швейцарию.
 Харрас отказывается — для него, ставшего «генералом дьявола», уже поздно включаться в борьбу с ним. Но Овербрух, за которым стоит правое дело, должен выстоять. Харрас подписывает отчет — так лучше для инженера, и быстро выходит.
 Овербрух бросается к окну и видит, как Харрас садится в маши­ну, приготовленную к испытаниям, взлетает и набирает высоту. Затем шум мотора внезапно стихает.
 Шмидт-Лаузиц сообщает в ставку фюрера, что генерал Харрас, ис­полняя свой долг, погиб при испытании боевой машины. Похороны на государственном уровне.
 А. В. Дьяконова
 
 
 Эрих Мария Ремарк (Erich Maria Remarque) 1898-1970
 На Западном фронте без перемен (Im Westen nicht Neues)
 Роман (1929)
 Разгар первой мировой войны. Германия уже воюет против Франции, России, Англии и Америки, Пауль Боймер, от лица которого ведется повествование, представляет своих однополчан. Здесь собрались школьники, крестьяне, рыбаки, ремесленники разных возрастов.
 Рота потеряла почти половину состава и в девяти километрах от передовой отдыхает после встречи с английскими орудиями — «мя­сорубками».
 Из-за потерь при обстреле им достаются двойные порции еды и курева. Солдаты отсыпаются, досыта едят, курят и играют в карты. Мюллер, Кропп и Пауль идут к своему раненому однокласснику. Они вчетвером попали в одну роту, уговоренные «задушевным голосом» классного наставника Контарика. Иозеф Бем не хотел идти на войну, но, опасаясь «отрезать для себя все пути», тоже записался доброволь­цем.
 Он был убит одним из первых. От полученных ранений в глаза он не мог найти укрытие, потерял ориентир и был дострелян. А в пись-
 177
 
 
 мe Кроппу их бывший наставник Контарик передает свои приветы, называя их «железными ребятами». Так тысячи контариков дурачат молодежь.
 Другого своего одноклассника, Киммериха, ребята находят в поле­вом госпитале с ампутированной ногой. Мать Франца Киммериха просила Пауля присматривать за ним, «ведь он совсем ребенок». Но как это сделать на передовой? Одного взгляда на Франца достаточно, чтобы понять — он безнадежен. Пока Франц был без сознания, у него украли часы, любимые часы, полученные в подарок. Правда, ос­тались отличные английские ботинки из кожи до колен, которые ему уже не нужны. Он умирает на глазах товарищей. Подавленные, они возвращаются в барак с ботинками Франца. По дороге с Кроппом случается истерика.
 В бараке пополнение новобранцев. Убитые заменяются живыми. Один из новобранцев рассказывает, что их кормили одной брюквой. Добытчик Катчинский (он же Кат) кормит паренька фасолью с мясом. Кропп предлагает свой вариант ведения войны: пусть генера­лы сражаются сами, а победивший объявит свою страну победитель­ницей. А так за них воюют другие, кто войну не начинал и кому она совершенно не нужна.
 Рота с пополнением отправляется на саперные работы на передо­вую. Опытный Кат учит новобранцев, как распознавать выстрелы и разрывы и от них хорониться. Прислушиваясь к «смутному гулу фронта», он предполагает, что ночью «им дадут прикурить».
 Пауль размышляет о поведении солдат на передовой, о том, как они все инстинктивно связаны с землей, в которую хочется вжаться, когда свистят снаряды. Солдату она представляется «безмолвной, на­дежной заступницей, стоном и криком он поверяет ей свой страх и свою боль, и она принимает их... в те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая ее в своих объятиях, когда под огнем страх смерти заставляет его глубоко зарыться в нее лицом и всем своим телом, она — его единственный Друг, брат, его мать».
 Как и предвидел Кат, обстрел высочайшей плотности. Хлопки хи­мических снарядов. Гонги и металлические трещетки возвещают:
 «Газ, Газ!» Вся надежда на герметичность маски. «Мягкая медуза» за­полняет все воронки. Надо выбираться наверх, но там обстрел.
 Ребята подсчитывают, сколько их осталось из класса. Семь убитых, один в сумасшедшем доме, четверо ранены — выходит восемь. Пере­дышка. Прикрепляют над свечкой крышку от ваксы и сбрасывают
 178
 
 
 туда вшей и за этим занятием размышляют о том, чем бы каждый занялся, если бы не война. В часть прибывает главный их истязатель на учениях Химмельштос — бывший почтальон. У каждого на него есть зуб, но они еще не решили, как ему отомстить.
 Готовится наступление. У школы уложены в два яруса гробы, пах­нущие смолой. В окопах развелись трупные крысы, и с ними никак не справиться. Из-за обстрела невозможно доставить питание солда­там. У новобранца припадок. Он рвется выскочить из блиндажа. Атака французов — и их оттесняют на запасной рубеж. Контрата­ка — и ребята возвращаются с трофеями в виде консервов и выпив­ки. Непрерывные взаимные обстрелы. Убитых укладывают в большую воронку, где они лежат уже в три сдоя. Все «обессилели и отупели». Химмельштос прячется в окопе. Пауль заставляет ею идти в атаку.
 От роты в 150 человек осталось только 32. Их отводят в тыл даль­ше, чем обычно. Кошмары фронта сглаживают иронией... Про умер­шего говорят, что он «прищурил задницу». В том же тоне и о другом. Это спасает от помешательства.
 Пауля вызывают в канцелярию и выдают отпускное свидетельство и проездные документы. Он с волнением рассматривает из окна ваго­на «пограничные столбы своей юности». Вот и его дом. Мать лежит больная. В их семье не принято высказывать чувства, и ее слова «до­рогой мой мальчик» говорят о многом. Отец мечтает показать сына в мундире своим друзьям, но Паулю ни с кем не хочется говорить о войне. Он ищет уединения в тихих уголках ресторанчиков за круж­кой пива или в своей комнате, где все знакомо до мелочей. Учитель немецкого зазывает его в пивную. Там знакомые патриотически на­строенные педагоги браво рассуждают, как «поколотить француза». Угощают его пивом и сигарами, а заодно строят планы о захвате Бельгии, угольных районов Франции и больших кусков России. Пауль идет в казармы, где два года назад их муштровали. Его одноклассник Миттельштед, после лазарета направленный сюда, сообщает новость:
 Контарик взят в ополченцы. Кадровый военный муштрует классного наставника по его же схеме.
 Пауль идет к матери Киммериха и рассказывает ей о мгновенной смерти ее сына от ранения в сердце. Рассказ его так убедителен, что она верит.
 И снова казармы, где их муштровали. Рядом большой лагерь рус­ских военнопленных. Пауль стоит на посту у лагеря русских. Он раз-
 179
 
 
 мышляет, глядя на этих людей с «детскими лицами и бородами апос­толов», о том, кто превратил простых людей во врагов и убийц. Он ломает сигареты и по половинке, через сетку, передает их русским. Они каждый день хоронят умерших и поют панихиды.
 Пауля отправляют в его часть, где он встречает старых друзей. Не­делю их гоняют по плацу. Выдают новую форму по случаю приезда кайзера. Впечатления на солдат кайзер не производит. Вновь разгора­ются споры о том, кто начинает войны и зачем они нужны. Взять французского работягу, зачем ему нападать на нас! Это всё власти придумывают.
 Ходят слухи, что их отправят в Россию, но их шлют в самое пекло, на передовую. Ребята идут в разведку. Ночь, ракеты, стрельба. Пауль заблудился и не знает, в какой стороне их окопы. День Пауль пережидает в воронке — в воде и грязи, — притворившись мерт­вым. Пистолет он потерял и готовит нож на случай рукопашной. В его воронку сваливается заблудившийся французский солдат. Пауль бросается на него с ножом... С наступлением ночи Пауль возвращает­ся в свои окопы. Он потрясен — впервые он убил человека, который, в сущности, ему ничего не сделал.
 Солдат посылают охранять продовольственный склад. Шесть чело­век из их отделения остались живы: Кат, Альберт, Мюллер, Тьяден, Леер, Детерлинг — все здесь. Они находят в деревне самый надеж­ный бетонированный подвал. Из домов убежавших жителей притас­кивают матрацы и даже кровать из красного дерева с балдахином из голубого шелка с кружевами и перинами. Солдатский зад порой не прочь понежиться на мягком. Пауль с Катом отправляются в развед­ку по деревне. Она под плотным артиллерийским обстрелом. Они на­ходят в сарае двух резвящихся поросят. Готовится большое угощенье. Деревня горит от обстрелов, и склад полуразрушен. Теперь можно из него тащить все что попало. Этим пользуются и охранники и проез­жающие шоферы. Пир во время чумы.
 Через месяц масленица закончилась и их опять везут на передо­вую. Походную колонну обстреливают. Альберт и Пауль попадают в кёльнский монастырский лазарет. Постоянно привозят раненых и увозят умерших. Альберту ампутируют ногу до самого верха. Пауль после выздоровления снова на передовой. Положение безнадежно. Американские, английские и французские полки наступают на извоевавшихся немцев.
 180
 
 
 Мюллер убит осветительной ракетой. Ката, раненного в голень, Пауль на спине выносит из-под обстрела, но во время перебежек Ката ранит в шею осколком и он умирает. Пауль остается последним из одноклассников, ушедших на войну. Все говорят о скором переми­рии.
 Пауля убили в октябре 1918 г. Тогда было тихо и военные сводки были кратки: «На Западном фронте без перемен».
 А. Н. Кузин
 Три товарища (Drei kamaraden)
 Роман (1938)
 Германия после первой мировой войны. Экономический кризис. Ис­калеченные судьбы людей и их души. Как говорит один из героев ро­мана, «мы живем в эпоху отчаяния».
 Три школьных, а потом и фронтовых товарища — Роберт Локман, Готтфрид Ленц, Отто Кестер — работают в мастерской по ре­монту автомобилей. Роберту исполнилось тридцать. В день рождения всегда немного грустно и тянет на воспоминания. Перед Робертом проходят картины из его недавнего прошлого: детство, школа, в 1916-м он, восемнадцатилетний, призван, солдатские казармы, ране­ние Кестера, мучительная смерть однополчан от газового удушья, от тяжелых ран. Затем 1919 г. Путч. Арестованы Кестер и Ленц. Голод. Инфляция. После войны Кестер некоторое время был студентом, потом летчиком, гонщиком и, наконец, купил авторемонтную мас­терскую. Ленц и Локман стали его партнерами. Заработки неболь­шие, но жить можно, если бы «внезапно не возникло прошлое и не таращило мертвые глаза». Для забвения существует водка.
 Кестер и Ленц торжественно приветствуют Роберта. Ленц дает команду «встать» и выкладывает подарки — где-то чудом добытые шесть бутылок старого рома. Но праздник — позже, сейчас — ра­бота.
 Друзья купили на аукционе старую колымагу, с виду весьма по­тешную, оснастили ее мощнейшим мотором гоночной машины, на­звали ее «Карлом» — призраком шоссе. Они работают до сумерек и, выкатив отремонтированный кадиллак, решают на «Карле» отпра-
 181
 
 
 виться в пригород, чтобы отметить день рождения. Их развлечением становится дурачение владельцев дорогих и роскошных машин, кото­рых они пропускают вперед, а потом шутя обгоняют. Остановившись в пути, друзья собираются заказать ужин, и тут подкатывает бьюик, который они обогнали. В нем оказалась пассажирка — Патриция Хольман. Объединившись, они устраивают веселое застолье.
 После бурного празднования Роберт возвращается в свое лого­во — меблированные комнаты. Здесь живут люди, по разным причи­нам занесенные сюда судьбой. Супруги Хассе все время ссорятся из-за денег, Георг Блок упорно готовится в институт, хотя деньги, на­копленные во время работы на руднике, давно кончились и он голо­дает, графа Орлова держит за горло прошлое — Роберт видел, как он побледнел однажды при шуме заводящейся машины — под этот шум в России расстреляли его отца. Но все они как могут помогают друг другу: советом, добрым отношением, деньгами... Рядом с пансио­ном — кладбище и недалеко кафе «Интернациональ». Роберт работал там некоторое время тапером.
 Роберт назначает встречу Патриции — Пат, как ее окрестили друзья. Он ожидает ее в кафе, потягивая коньяк. В кафе толчея, и они решают уйти в бар. Роберт пытается представить себе, кто она и как живет. Хозяин бара Фред их приветствует, и Роберт начинает чувствовать себя увереннее. В зале один Валентин Гаузер, знакомый. Роберту по фронту: он получил наследство и теперь его пропивает. Он счастлив оттого, что остался жив. Его девиз: сколько ни празд­нуй — все мало. Роберт объясняет, что это единственный человек, сделавший из большого несчастья свое маленькое счастье. У него никак не вяжется разговор с Пат. В конце концов ром делает свое дело, развязывает язык. Роберт провожает ее домой и на обратном пути замечает, что пьян. Что наговорил? Досадуя на себя за такую оплошность, он возвращается к Фреду и наливается по-настояще­му — от огорчения.
 На следующий день по совету Ленца, «гроссмейстера в любовных делах», Роберт посылает Пат букет роз — без единого слова, как из­винение. Пат все больше занимает мысли Роберта, заставляет заду­маться над жизнью. Он вспоминает, какими они были, вернувшись с войны. «Молодые и лишенные веры, как шахтеры из обвалившейся шахты. Мы хотели было воевать против всего, что определило наше прошлое, — против лжи и себялюбия, корысти и бессердечия, мы ожесточились и не доверяли никому, кроме ближайших товарищей,
 182
 
 
 не верили ни во что, кроме таких, никогда нас не обманывавших сил, как небо, табак, деревья, хлеб и земля, но что из этого получилось? Все рушилось, фальсифицировалось и забывалось... Прошло время ве­ликих человеческих и мужественных мечтаний. Торжествовали дель­цы, продажность, нищета». Новая встреча. Роберт и Пат решают покататься по городу. Пат никогда не водила машину, и на тихой улице Роберт сажает ее за руль. Она учится трогаться с места, пово­рачивать, останавливаться, они чувствуют такую близость, «будто рас­сказали друг Другу историю всей своей жизни». Затем идут в бар. Встречают там Ленца и вместе отправляются в луна-парк, где уста­новлены новая карусель и американские горки. Ленц ждет их, и те­перь они в павильоне, где набрасывают пластмассовые кольца на крючки. Для друзей это детская забава. В армии во время передышки они месяцами убивали время, набрасывая шляпы на всевозможные крючки. Они выигрывают все призы от будильника до детской коляс­ки. У второго владельца аттракциона все повторяется. Третий объяв­ляет, что он закрывается. Друзья набрасывают кольца на бутылки с вином и все грузят в коляску. Болельщики толпой ходят за ними. Они весело раздают все призы, оставив себе вино и сковородку для мастерской.
 Товарищи Роберта принимают Пат в свое сообщество. Они бе­режно относятся к чувству Роберта, потому что любовь — единствен­ное стоящее на этом свете, «все остальное дерьмо».
 Кестер записал «Карла» на гонки, и всю последнюю неделю дру­зья до глубокой ночи проверяли каждый винтик, готовя «Карла» к старту. Тео советует беречься его «Щелкунчика», а Ленц уверяет, что «Карл» задаст ему перца. Эта колымага заявлена по классу спортив­ных машин. Механики издеваются над развалиной. Ленц в ярости и готов вступить в драку, но Роберт успокаивает его. Машины мчатся по трассе. Собрались все — здесь и Пат. «Карл» ушел со старта пред­последним. Теперь он уже третий. Ленц бросает секундомер. Треск моторов. Пат в восторге — Кестер уже второй! Перед финишем у Тео что-то стряслось с мотором, и Кестер, мастер обгона на поворо­тах, опережает его всего на два метра. Победа! Друзья собираются кутнуть, но бармен Альфонс приглашает их к себе на бесплатное уго­щение, и они почитают это за честь. За ужином Пат пользуется слишком большим успехом, и Роберт предлагает ей незаметно исчез­нуть. Они долго сидят на кладбищенской скамейке, окутанной тума-
 183
 
 
 ном. Потом идут к Роберту, Пат рада теплу в его комнате. Она спит, положив голову на его руку. Он начинает понимать, что его любят. Он умеет «по-настоящему дружить с мужчинами», но не представля­ет, за что его могла бы полюбить такая женщина.
 Работы нет, и друзья решают купить на аукционе такси и подра­батывать на нем по очереди. Первому приходится выйти в рейс Ро­берту. После драки и угощения водкой конкуренты становятся коллегами, и он принят в ряды таксистов, среди которых половина случайных людей. Один из них, Густав, становится его другом.
 Он впервые в квартире Пат. Это бывшая собственность ее семьи. Теперь Пат только съемщица двух комнат, где все устроено со вкусом и напоминает о прошлом достатке. Пат угощает его ромом и расска­зывает о своей жизни. О голоде, о годе, проведенном в больнице. Родных не осталось, денег тоже, и она собирается работать продав­цом грампластинок. Роберт в огорчении и некотором замешательстве:
 он не хочет, чтобы она от кого-то зависела. Но что он может сде­лать... Может, права его квартирная хозяйка, фрау Задевски, которая, увидев однажды Пат, заявила, что ей нужен другой мужчина — осно­вательный и обеспеченный. Грустно, если это окажется правдой...
 Роберт выгодно продает отремонтированный кадиллак удачливому дельцу Блюменталю. Получив чек, он ласточкой летит в мастерскую. Друзья ошарашены таким коммерческим успехом. Нечасто он выпа­дает на их долю. После удачной сделки Роберт берет двухнедельный отпуск, и они с Пат едут к морю. По пути останавливаются в лесу и валяются на траве. Пат считает вскрики кукушки и насчитывает сто лет. Вот столько бы она хотела прожить. Кестер предупредил хозяйку отеля фрейлейн Мюллер, у которой жил год после войны, об их при­езде. Они устраиваются и отправляются к морю. Роберт после часа плавания лежит на песке и предается воспоминаниям о том, как на фронте во время короткого отдыха солдаты точно так же нежились на песке без амуниции и оружия летом 1917 г. Многие из них вско­ре были убиты. Вечером прогулка на ситроене. Пат внезапно чувству­ет слабость и просит поехать домой. На следующий день у Пат открылось кровотечение. Роберт звонит Кестеру, и друзья находят доктора Жаффе, который лечил Пат. Сумасшедшая гонка по шоссе, ночью, местами в сплошном тумане. Врач остается на несколько дней. Через две недели она уже может возвратиться домой.
 Жаффе знакомит Роберта с историей болезни Пат и настаивает на повторном лечении в санатории. Он берет его с собой на обход и по-
 184
 
 
 казывает больных. Многие выздоравливают. Только не показывать Пат своего беспокойства. Чтобы Пат не скучала, Роберт приносит ей чудного породистого щенка — это подарок Густава.
 Пассажиров на такси совсем нет, и Густав затаскивает Роберта на скачки. Роберт чудом выигрывает. Новичкам везет, и это весьма кста­ти! «Карла» готовят к новым гонкам, едут обкатывать его в горах. На их глазах происходит авария. Они доставляют раненых в больницу и договариваются о ремонте покореженной машины. Приходится от­бивать заказ у четверых братьев, которые тоже видели аварию. Стар­ший из них уже сидел за убийство. Жестокая драка, но братья побеждены. В мастерской они сразу начинают ремонт — так нужны деньги.
 Похолодало, и непрерывно идет дождь. Жаффе вызывает Роберта и просит немедленно отправить Пат в горы. В санатории он догово­рился со своим другом обо всем, и там ее ждут. В горах синее небо, снег и солнце. В поезде много бывших пациентов, они едут повторно. Значит, отсюда возвращаются. Они пробыли вместе неделю.
 А дома новая беда. Владелец машины, которую они с трудом от­били у братьев, обанкротился, и автомобиль со всем имуществом пущен с молотка. Машина не застрахована, так что они ничего не получат от страховой компании. Мастерскую придется продать. У них нет иного выхода, как выставить на аукцион все имущество.

<< Пред.           стр. 31 (из 48)           След. >>

Список литературы по разделу