<< Пред. стр. 1 (из 3) След. >>
Список литературы по разделу
В. ЗОМБАРТ
СОЦИОЛОГИЯ
Перевод И.Д. Маркусона
ИЗДАТЕЛЬСТВО "МЫСЛЬ" Ленинград.
[6]
ВВЕДЕНИЕ
Введение в антологию социологии должно не только разъяснить принцип выбора, но прежде всего-начертить границы, в пределах которых что-либо должно быть выбрано, т. е. оно должно заключать в себе указания на то, что понимается в этой книге под социологией, каковы различные взгляды на сущность социологии, и лишь после этого, в заключение, разъяснить выбор приведенных здесь отрывков.
В порядке дня состоявшегося в октябре 1922 года в Вене Международного социологического конгресса заключались, между прочим, следующие вопросы: проблема лиги наций, регулирование прав меньшинства, международное духовное сотрудничество, борьба с валютными кризисами, научная организация международной торговли, экономическое и финансовое восстановление Австрии, критерии для агитации за разоружение, способы борьбы с стачками, международное регулирование эмиграционного вопроса, идея профессий, женские профессии, воспитание женщин применительно к их новым задачам, борьба с социальными ядами, международные постановления, касающиеся евгеники.
Если бы мы пожелали рассмотреть в нашей антологии хотя бы малую часть этих тем-они обнимают безграничную область всей экономической, государственной и социальной политики-то, очевидно, мы бы немногого достигли' разве если захотели бы наполнить 10 толстых томов. Итак, под социологией этой книжке понимается совсем иное.
Само собой разумеется, мы не считаем социологией то, что тот или иной автор выдает за социологию; а с другой стороны, мы решили включить в свой выбор и те статьи, авторы которых никогда не согласились бы считать их относящимися к социологии; для нас важно существо вопроса.
Под социологией в самом широком смысле слова понимается здесь всякого рода познание человеческого общежития, т. е. человеческой культуры или истории человечества, поскольку эта история рассматривается с точки зрения социальности, т. е. как события, составившиеся из поступков, определяемых чужим поведением или вытекающих из чужого поведения; иначе говоря, установление того, что было, есть
[7]
или будет, без рассмотрения того, что должно быть, т. е, всякого рода политики.
В этих обширнейших границах социология заключает в себе две существенно различающиеся между собой дисциплины:, философскую и научную социологию. Философская социология равнозначуща с философией истории. Для нее поэтому (но только для нее) правильно отождествление социологии с философией истории, как это делает Пауль Барт. Тем самым, к этой философской социологии относится всякое учение об обществе, переходящее за границы опыта, как-то: всякого рода теории о "принципах развития человечества", о "сущности" того или иного явления культуры, об "определяющих историю факторах" ("материалистическое" или иное "понимание истории") и тому подобные теории, на которых лежит мета-историческая печать (и которые имеют не только отвлеченное (fiktionistische) значение, в каковом случае они, естественно, согласуются с научной социологией).-
Научной социологией или социологией в узком (в собственном) смысле слова (в собственном смысле, ибо для этой дисциплины у пас нет другого названия, кроме социологии, в то время как философская социология может и в дальнейшем существовать просто как философия истории) Ин называю систематическую опытную науку о человеческом общежитии. Существует ли на ряду с историей опытная наука о человеческом общежитии? Выдающиеся ученые, напр., Макс Шелер, отрицают это и полагают, что лишь метаисторическое, т. е. философское рассмотрение человеческой культуры дает право на существование на ряду с историей отдельной самостоятельной дисциплины, в то время как всякая опытная наука о культуре по необходимости должна раствориться и истории. По моему мнению, они ошибаются. 13 том именно и заключается задача, чтобы рядом с историей обосновать опытную науку о человеческом общежитии, т. е. научную социологию. Объект опыта для нее, конечно, тот же, что и для истории. Но легко сделать между ними разграничение вследствие различного подхода к объекту.
Исторический подход-это подход к единичному, однократному, социологический же - к повторяющемуся, т. е. к типическому: отсюда-систематичность этой науки. Танненбергское сражение принадлежит истории, но Танненбергское сражение-социологии; Берлинский университет относится к истории, но Берлинский университет- к социологии и т. д. Само собой разумеется, никогда нельзя резко отграничить друг от друга оба эти метода, и в особенности историки должны постоянно прибегать к помощи соирлогическнх категорий. Равным образом, и различие между философской" и научной социологией никогда не проводится резко в отдельных исследованиях. Но это не
[8]
мешает нам, для нашей ориентировки, тонко различать эти разные научные возможности. Ибо только таким путем можно внести некоторый порядок в тот хаос, который сейчас господствует на научном рынке под фирмой "социологии".
Мне хотелось бы прибавить еще несколько слов, чтобы охарактеризовать различные воззрения, которые борются теперь за признание, при попытках обосновать самостоятельную дисциплину научной социологии. Мне кажется, что с обычным подразделением социологии на "формальную", и материальную" мы зашли в тупик и что следует вникнуть несколько глубже в проблему, чтобы достигнуть тех точек, где лежат жизненные центры различных "направлений".
Если мы отрешимся от несерьезных попыток (однако, ежедневно повторяющихся) рассматривать человеческое общество при помощи методов исследования механики или биологии, то, если я не ошибаюсь, имеются два резко противоположных друг другу понимания, и их коренное различие является источником всех тех разногласий, которые раздирают ныне представителей социологии.
Одно течение я назову психологической социологией: она построена на науке о душе, другое же-ноологической: это наука о духе. В этой антологии есть образчики обоих направлений. Нам придется поэтому несколько подробнее рассмотреть их различное существо, ибо фактически всякое понимание социологической проблемы покоится на ясном усвоении противоположности этих двух методов исследования.
Психологическая социология стремится понять человеческую культуру, как совокупность душевных процессов отдельных индивидуумов, находящихся между собой во взаимодействии, и пытается разложить этот комплекс душевных процессов на конечные, простейшие, основные, факты душевной жизни. Но эти конечные основные факты - это чувства, инстинкты, склонности, так что человеческое общество кажется им "сплетением склонностей". Но тем самым они ставят человеческую культуру в тесную связь с внешней природой, в которой действуют те же побудительные силы, что и в человечестве (излюбленные аналогии с животными "обществами", само собой разумеющееся происхождение человечества из животного царства!), и рассматривают историю, как естественный процесс, подчиняющийся в конечном счете тем же "законам", как и' вся вселенная. Это направление можно назвать поэтому и натуралистической социологией.
Поскольку стремления психологической социологии направлены к тому, чтобы построить всю культуру на конеч-
[9]
ных душевных основных фактах, постольку для нее возникает необходимость разложить также и все объективно духовное на его душевные элементы. Так, язык, религия, государство, искусство, хозяйство "разлагаются" па их душевные элементы, доказывается их "происхождение" из душевных процессов, и именно из элементарных душевных процессов, соответственно "природе человека. Следовательно, язык, религия, государство, искусство, хозяйство не существовали, прежде чем их не создали люди: они суть создания индивидуальных, взаимно действующих друг на друга душ.
Вполне логически-конечной целью этой психологической социологии является, на манер всех естественных наук, помология, т. е. установление общих законов или законов всеобщности, при которой конечными основными фактами являются вышеуказанные элементы. Если же общество разлагается на душевные процессы и основными фактами являются, таким образом, душевные элементы, то отсюда следует, что всякая закономерность имеет психологическую природу, и основными законами являются психологические законы (особенно явственно у Вундта и его школы). Последовательно, психология-преимущественно в ее естественно научной разновидности-считается основной наукой также и для социологии.
В этом натуралистическом образе социология впервые проложила себе путь в качестве самостоятельной науки, освободившись путем психологической постановки вопроса от естественно-правовых взглядов на человеческое общежитие. Эти начатки относятся еще к 17-му столетию. В 18-м столетии натуралистическая социология получает почти полипе завершениеi, а в 19-м становится той наукой об обществе, которая победоносно утверждается на ряду с старыми государственными науками. Можно сказать, что это направление социологической науки еще до сегодняшнего дня осталось "господствующим": французские, английские, итальянские и американские социологи примыкают к нему почти без исключений (поскольку он не занимаются философской социологией), так что натуралистическую социологию можно назвать также "западной" социологией. Но и среди немецких социологов, вернее среди социологов, пишущих на немецком языке, эта школа имеет многочисленных сторонников.
Однако, именно в Германии эта социология нашла самых ожесточенных противников. Желая дать здесь лишь самый общий обзор различных течений внутри современной социологии, я не имею возможности углубиться в проблему и заняться исследованием большей или меньшей обоснованности того или иного направления. Все-таки надо сказать, что кри-
[10]
тика, которой подверглась психологическая социология, несомненно основательна. В этом направлении социология проблема поставлена неправильно. Дух не растворяется в душе, и человеческую культуру нельзя выводить из элементарных человеческих склонностей и побуждений. Поэтому не может быть задачей науки об обществе, по примеру механических естественных наук, объяснять общественный космос движением душевных атомов. Как я уже доказал в своем историческом этюде, крестным отцом этой натуралистически-психологической социологии был Ньютон. Но мы теперь пошли немного дальше, и отдаем духу то, что принадлежит духу; мы не можем поэтому ни в одной науке о культуре, и менее всего в науке об обществе, довольствоваться применением заимствованных у естественных наук методов исследования. Таким образом, критическое отрицание западной социологии вполне законно. Но многие критики зашли дальше цели. Из того, что натуралистическая, господствующая, социология идет по ложному пути, отнюдь нельзя заключить, что не может быть вообще никакой самостоятельной дисциплины, которая занималась бы исключительно значением общественных отношений для человеческой культуры. Но , более подробное рассмотрение доказывает, что вполне мыслима социология,-и у нас есть уже многочисленные ростки ее,--которая избегает ошибок натуралистической социологии. ориентируясь на науке о духе (geistwissenschaltlich). Но для этого прежде всего требуется, чтобы она сделала предметом своего рассмотрения духовное, как таковое, не претендуя на то, чтобы его "разложить" или из него что-либо "вывести"; но, с другой стороны, чтобы она признала выдающееся значение социальных отношений н всякого рода духовных зависимостей и высоко ставила исследование таковых. Если великой проблемой истории является: как дух становится дутой, то задачей социологии, основанной на науке о духе, будет-изобразить этот процесс, как общественный, т. е. как оносительный феномен в его типических формах. Итак, цель, которую ставит себе эта ноологическая социология, отлична ; от цели господствующей социологии, и тем самым отличны и пути, но которым ей надлежит идти.
Здесь будет уместно упомянуть об обычном разделении на формальную и материальную социологию, на что я указал выше. Прежде всего необходимо предостеречь от отождествления изображенной мной противоположности между .; психологической (западной) и ноологической (немецкой) социологией с противоположением материальной и формальной социологии. Последняя альтернатива или антитеза покоится вообще, думается мне, на недоразумении, или, по крайней мере, тут правильная мысль формулирована весьма неудачно. Очевидно, противопоставить друг другу можно:
[11]
теорию и эмпирию. Все, что называют_ формальной социологией, есть не что иное, как выставление: теоретических возможностей общественных' отношении; напротив; под материальной социологией понимают осуществление таковых возможностей в истории полагаю поэтому, что следовало бы совершенно отказаться от противоположения формальной . социологии материальной и поставить на это место другое противоположение: теоретическая и эмпирическая социология, дополнив эту антитезу еще одною: общая и специальная социология.
Лучше всего сможем мы попять разницу в существе между психологической и ноологической социологией, если выясним себе их различное отношение к обеим этим парам антитез.
Оба направления социологии ведут к теории и к эмпирии, оба распадаются на общую и специальную социологию. Но смысл тут различный. При обоих методах исследования теоретическая социология может быть общей; это значит, что и в одной и в другой социологии могут быть вырабатываемы теоретические построения всякого рода возможностей для отдельных областей культуры и для всех общественных отношений. И ноологическая социология признает подобные общие понятия (как власть, господство и т. д.) и посвящает себя выработке соответственных определений: она выводит их путем абстракции из отношений внутри отдельных культурных кругов. В ноологической социологии уже при теоретическом исследовании придается гораздо большее значение специальным отношениям. Но эта склонность ноологической социологии к специальному становится в области эмпирии исключительным ограничением, специальным. И в этом лежит самое важное различие между обоими направлениями. Ноологическая социология не знает и не может знать общей эмпирии. В то время как психологическая социология ставит именно своей задачей доказать развитие всякой культуры из элементарных душевных феноменов, ноологическая социология далека от такой смелости. Ибо она не признает предпосылки подобного метода исследования: возможности свести к единству всякую культуру. Имея собственным своим объектом обобществление духа, она должна при всякой эмпирии, т. е. при объяснении любого исторического события, подвергать особому исследованию отдельные области культуры, в которых вещественно проявляется дух. В опыте нет какого-либо общего духа, есть лишь дух в специальных областях: религии, государстве, церкви и т. д.; но ни одну область духа нельзя вывести из другой, а тем менее-все из одной. Поэтому, поскольку речь идет об опытной науке необходимо ограничиться специальным рассмотрением отдельных областей культуры, предоставив синтез философии.
12
Таково в существенных чертах усовершенствованное немецкое понимание сущности и задачи социологии; в соответствии с этим мы обладаем лучшими социологическими работами в виде монографий по отдельным областям культуры: религии, праву, хозяйству и т. д., и лишь незначительным числом сколько-нибудь годных общих социологии, которыми кишмя-кишит Запад.
Противоположность между обоими направлениями социологии выясняется еще путем рассмотрения различного отношения каждого из них к двум центральным понятиям нашей науки: понятию разумения (Verstehen) и понятию закона.
Я назвал понятие разумения центральным понятием нашей науки. Оно и является таковым, ибо наша наука есть наука о культуре. Все помыслы науки о культуре направлены на разумение, т. е. на познание извнутри во вне, в противоположность естествознанию, которое в состоянии лишь понимать (begreifen), т. е. познавать извне вовнутрь. Итак, всякая научная социология по своей цели есть "разумеющая социология. То, чего мы не "разумеем", есть либо философия, т. е. метафизика, либо несовершенная наука. Поэтому и оба направления социологии должны быть рассмотрены с точки зрения их отношения к разумению. Непростительной отсталостью является требование от нас в настоящее время применения к культурным феноменам принципов механики или других естественных наук; это требование вытекает из заблуждения, что лишь естественно-научные методы могли бы дать нам "истинное" познание, в то время как дело обстоит как раз наоборот: "истинное" познание достигается лишь "разумением", т.е. ограничивается областью культуры и отказывается служить нам в отношении природы.
Но естественно, разумение различно в обоих направлениях социологии. В одном случае оно - психологическое, в другом-ноологическое. Разуметь психологически означает-разуметь душу и основано на внутреннем чувствовании чужих душевных процессов.
Разуметь ноологически означает-разуметь дух и равнозначуще с пониманием смысла и значения.
Равным образом, различны понятия закономерности, которую обе социологии также считают своим центральным понятием. И тут оба направления весьма расходятся между собой. Психологическая социология, как мы видели, своею высшей целью ставит помологию возможно более общей значимости; ее закономерность есть каузальная, а в узком смысле- психологическая; свою закономерность она выводит из принудительной неизбежности душевных процессов.
Миологическая социология не может стремиться к подобной помологии по известным нам основаниям. Ее целью, напротив, является исследовать внутреннюю закономерность
13
смысла отдельных областей культуры или духа и доказать их значение для проявления духа в истории. Тем самым ее закономерность носит характер рациональный, или, в правильном понимании слова, имманентный. Нет надобности подчеркивать, что в статьях отдельных авторов часто употребляются оба эти понятия закономерности. Да и вообще заимствования между обоими направлениями являются общим правилом даже в лучших произведениях.
При выборе объединенных в этой книге образцов социологии издателю пришлось, во внимание к ограниченности места, весьма сжать себя.
Прежде всего были включены лишь писатели 19-го и 20-го веков, хотя, как я уже раньше указал и как я попытался подробно доказать в вышеупомянутой статье, начатки современной социологии восходят к 17-му столетию, а 18-с столетие, особенно в Англии, дало нам целый ряд превосходных работ.
Затем исключена была специальная социология, т. е. •относящаяся к отдельным областям культуры: социология религии, хозяйства, искусства, права и т. д. Если бы включить эти области в круг нашей антологии, она разрослась бы до огромных размеров.
Но и общая социология могла быть представлена лишь весьма ограниченным выбором. С тяжелым сердцем пришлось исключить многих выдающихся людей. Если бы в нашем распоряжении, было хотя бы только вдвое больше места, то были бы приведены такие имена, как Раценгофер, Оппенгеймер, ф.-Визе, Гольдшейд, Бринкман, Альфред Вебер, Гумплович и, несомненно, многие другие.
При выборе я руководствовался, главным образом, мыслью представить отрывки, имеющие принципиальное значение в отношении общих взглядов и метода. Я полагаю, что педагогическая ценность подобной антологии, которая должна служить не обзором литературы соответствующей области, но руководством для преподавателя при его дискуссии с учениками de principiis, тем больше, тем заостреннее, так сказать, чем одностороннее и парадоксальнее представлена определенная точка зрения. Быть может, со мной согласятся, что при таком взгляде на вещи для различных комплексов проблем дано слово достойным представителям.
В качестве социологов явно философского оттенка приведены Конт и Шелер; Конт, хотя и считал себя "позитивистом", обнаруживает себя в своем Курсе, из которого
14
здесь печатается отрывок, чистым метафизиком; Шелер же, который, как я уже указал, относит себя определенно к философской социологии, тем не менее, в своих, всегда интересных трудах много дает и (духовно) научной социологии.
Затем я с особенной обстоятельностью привел трех авторов, которые, занимались проблемой закономерности: Тарда, Брёйзига и Вундта; все это - представители психологической социологии, из ошибок которых лучше всего, как мне кажется, можно вывести правильные принципы. Такое же всеобъемлющее изложение рациональной закономерности мне неизвестно, иначе я включил бы таковое в качестве соответствующего примера. Лучше всего с нею можно познакомиться по статье Штаммлера.
Так же широко я предоставил место проблеме понятия об обществе, на которой лучше всего можно изучить, как показал мне мой опыт, принципиально различные постановки вопроса: Спенсер, Теннис, Штаммлер, Гирке и в известном смысле также Уорд разъясняют эту проблему, и к тому же каждый из них в совершенно своеобразной манере.
Образцы определенного социально-психологического метода исследования заключаются в статьях Линднера, Лебона, Зиммеля (б), который, кроме того, представлен еще особенно ценной, методологически цельной работой о социальной психологии (а) в принципиальном ее значении. В этом эскизе мастер социально-психологического анализа сам начертил границы социально-психологического метода исследования и тем самым представил методологически важный материал для основания духовно-научной социологии.
Эта духовно-научная социология находится еще в начальной стадии своего развития. Ее лучшие достижения заключаются пока в выработке социально-научной типологии; в качестве образцов таковой я привожу извлечения из Шеффле, Шпанна, Шелера и Макса Вебера.
Вернер Зомбарт
15
Огюст Конт
(1798-1857)
Основные законы социальной динамики иди общая теория естественного прогресса человечества2
"Если рассматривать с высшей научной точки зрения все человеческое развитие в его целом, то прежде всего мы придем к такому в общем пониманию: это развитие в существенных чертах состоит в том, что все более и более выделяются характерные способности человечества по сравнению с таковыми же способностями животного мира, являющимися для нас общими со всем органическим царством, хотя последние по необходимости продолжают составлять первоначальную основу человеческого существования, как н всякой иной животной жизни".
"С такой философской точки зрения, паша социальная эволюция фактически является лишь самым внешним итогом общего прогресса, который проходит беспрерывно через все живое царство от простых растений и самых низших животных, затем переходит по порядку к простейшим двуполым животным, потом подымается до птиц и млекопитающих, а среди последних мало-помалу доходит до плотоядных и обезьян; при этом необходимый перевес чисто органических функций повсеместно отступает все более и более на задний план, и, напротив, развитие анимальных функций в собственном смысле, главным образом, развитие интеллектуальных и моральных функций, все более и более стремится к достижению жизненного влияния, которое опять-таки, даже при высшем совершенстве человеческой природы, никогда не может быть достигнуто до конца".
"Таким путем обнаруживается... существенный характер ' нашего социального организма, если ограничиться сперва рассмотрением его чисто-статического состояния и абстрагироваться от необходимого его движения. Но этот характер должен, естественно, еще яснее выступить при непосред-
16
ственном изучении его постоянных изменений, как это легко подтверждает первая же общая оценка его постепенного последовательного хода развития.
Развивая в огромной и все растущей степени воздействие человека на внешний мир, цивилизация должна как будто прежде всего сосредоточивать наше внимание все больше и больше на заботах одного лишь нашего материального существования, сохранение и улучшение которого, видимо, составляет главную цель большинства социальных действий. Но более глубокое исследование, напротив, доказывает, что это развитие обнаруживает постоянную тенденцию дать господство самым выдающимся способностям человеческой природы, будь то просто благодаря обеспеченности, которую оно неизбежно приносит собой в отношении физических потребностей', начинающих требовать к себе все меньше внимания, будь то благодаря непосредственным и постоянным толчкам, которые оно дает интеллектуальным функциям и даже социальным чувствам, при чем двойственное постепенное развитие последних, очевидно, неизбежно связано с этим развитием. "В этом смысле индивидуальное развитие непременно воспроизводит перед нашими глазами в более быстрой и более систематической последовательности, совокупность которой, хотя и менее ясно выражена, но может быть лучше понята, главные фазы социального развития".
"После того, как этими предварительными соображениями мы достаточно определили необходимое направление совокупности человеческого развития, мы должны теперь рассмотреть эту эволюцию в отношении ее основной и общей скорости, независимо от тех или иных различий, какие могут зависеть от климата или даже от расы".
"Если ограничиться в этом отношении одними только универсальными причинами, то с самого начала будет ясно, что эта скорость должна, по существу, определяться совместным влиянием главных естественных условий, которые,, с одной стороны, относятся к человеческому организму, а с другой стороны-к среде, в которой он развивается. Но, именно неизменяемость этих различных основных условий, полная невозможность прервать или ограничить их господство не дают возможности, точно рассчитать их относительное значение".
.Социологический анализ по природе своей может в этом отношении правильно определить лишь чисто .побочные общие условия на основе заметных изменений, которым они самопроизвольно должны подвергаться.
Среди этих вторичных, но длительно действующих сил, которые сообща определяют естественную скорость человеческого развития, можно прежде всего привести, следуя Жоржу Дюруа, постоянное, впрочем, сильно преувеличенное
17
и даже неправильно оцениваемое этим остроумным философом, влияние скуки. Как и всякое другое живое -существо, и человек не может быть счастлив без достаточно полного применения своих различных способностей".
"Большая трудность, которую он должен находить в осуществлении связанного с особым превосходством его природы развития, по необходимости подчиняет его в большей степени, чем другие живые существа, тому удивительному состоянию давящей скуки, которое указывает как на фактическую наличность способностей, так и на недостаточное их применение. Это состояние должно было бы в действительности быть одинаково несовместимым как с совершенной бездеятельностью, из которой не могла бы произойти какая-либо принудительная тенденция, так и с идеальной жизненной силой, которая по природе была бы способна к неустанной работе. Такая, одновременно интеллектуальная и моральная наклонность, которая, как мы ежедневно видим, побуждает всех, хоть сколько-нибудь энергичных людей к такому множеству напряжений, несомненно должна была мощно содействовать ускорению нашего самопроизвольного развития на заре человечества, благодаря сильному беспокойству, которое она пробуждает, будь то ради жадных поисков новых источников возбуждения, будь то с целью более интенсивного развития нашей собственной непосредственной деятельности. Равным образом, это вторичное влияние могло ясно проявиться лишь при социальных отношениях, которые уже достаточно далеко продвинулись вперед, чтобы сделать чувствительной столь слабую первоначально потребность проявить самые значительные способности нашей природы, которые непременно являются также и наименее энергичными".
"Во-вторых, я должен указать здесь на среднюю продолжительность человеческой жизни, как на нечто такое, что, быть может, еще глубже влияет на эту скорость, чем какой- либо другой элемент, поддающийся оценке. В принципе не следует скрывать от себя, что наш социальный прогресс, главным образом, основан на смерти; это значит, что последовательные шаги человечества непременно предполагают постоянное, достаточно быстрое обновление действующих сил общего движения, которое, будучи обычно почти незаметным в процессе каждой индивидуальной жизни, действительно бросается в глаза лишь при переходе от одного поколения к другому. В этом отношении социальный организм не менее повелительно подчиняется тому же основному условию, что и индивидуальный организм, где по прошествии определенного времени различные главные составные части, неизбежно ставшие вследствие жизненных явлений совершенно неприспособленными к .продолжению общей работы
18
с другими частями, должны мало-помалу замещаться новыми элементами. Чтобы правильно оценить эту социальную необходимость, было бы излишне прибегать к химерическому предположению неограниченной продолжительности человеческой жизни, каковая, очевидно, привела бы к почти полному прекращению прогрессивного движения. Было бы, может быть, достаточно, не доходя до этих крайних пределов, представить себе, что фактическая продолжительность жизни увеличилась в десять раз, вообразив при этом, что ее раз личные естественные периоды сохранили те же самые соответственные пропорции. Если бы во всем остальном ничего не изменилось в основном строении человеческого мозга, то, как мне кажется, подобная гипотеза привела бы к неизбежному, хотя и неподдающемуся исчислению, замедлению нашего социального развития. Ибо тогда неизбежная и постоянная борьба, которая сама собой завязывается между социальным стремлением к сохранению обычной характерной чертой старости и жаждой нового, этим постоянным атрибутом молодости, существенно изменилось бы в пользу первого элемента этого необходимого антагонизма. Вследствие исключительного несовершенства нашей моральной природы, именно те, кто в своем зрелом возрасте самым энергичным образом способствовали всеобщим успехам человеческого духа или общества, не могут слишком долго сохранять свое заслуженное преимущественное положение без того, чтобы невольно не противиться более или менее враждебно позднейшему развитию, в котором они уже не могли бы участвовать достойным образом. Но если, с одной стороны, нельзя сомневаться, что слишком долгая продолжительность человеческой жизни неизбежно стремится замедлить наше социальное развитие, то, с другой стороны, не менее неоспоримо, что слишком короткое существование, по другим причинам, представляет не менее существенное препятствие для всеобщего прогресса, предоставляя, наоборот, слишком большое господство жажде новаторства. Неизбежное сопротивление, оказываемое самопроизвольно этому новаторству упорным консервативным стремлением старости, в действительности одно только может заставить чувство усовершенствования подчинить те или иные свои усилия совокупности прежних достижений. Без этой, весьма важной узды паша слабая природа была бы, наверное, слишком склонна довольствоваться, по большей части, лишь начинаниями и неоконченными планами, которые отнюдь не могли бы способствовать основательному и устойчивому прогрессу; так, действительно, сильно выражено наше непроизвольное отвращение к тяжкому постоянству трудов, которого неизбежно требует каждая истинная зрелость каких-либо наших планов".
19
"Наконец, нам следует указать среди общих причин, которые модифицируют существенную скорость нашего социального развития, на естественный рост человеческого населения, который, главным образом, способствует ускорению этого великого движения. Этот рост всегда справедливо рассматривался, как самый ясный симптом постепенного улучшения человеческого положения, и, несомненно, это неопровержимо, если рассматривать рост населения во всей совокупности нашего рода, или, по крайней мере, у всех до известной степени действительно солидарных между собой наций. Но тут отнюдь не идет речь о подобных соображениях, ныне совершенно бесспорных, несмотря на преувеличенную и даже извращенную критику наших политико-экономов; кроме того, они не относятся к предмету нашего нынешнего исследования. Мне надо теперь лишь указать на прогрессирующее уплотнение нашего рода, как на конечный всеобщий элемент, который играет роль при регулировании фактической скорости социального движения. Прежде всего, можно легко убедиться в том, что это влияние, особенно вначале, всегда много содействует все большему разделению единого человеческого труда, что, конечно, несовместимо с слишком малым числом работников. Кроме того, подобное уплотнение, благодаря более интимному и менее известному, хотя и более существенному свойству, непосредственно и весьма энергично поощряет более быстрое развитие социальной эволюции; оно либо побуждает отдельных лиц решаться на новые напряжения, чтобы более утонченными способами обеспечить себе существование, которое иначе было бы этим путем затруднительное, либо заставляет общество с более упорной и сосредоточенной энергией реагировать, чтобы оказать достаточное сопротивление более мощному развитию стремлений к обособлению. В обоих случаях мы видим, что дело идет не об абсолютном повышении числа индивидов, но об их более интенсивном скоплении на данном пространстве, соответственно особой формуле, которой я пользовался и которая вполне применима к крупным населенным центрам, где фактически должны были постоянно начинаться главные успехи человечества. Создавая новые потребности и новые затруднения это скопление развивает также самопроизвольно новые средства не только по отношению к прогрессу, но даже в пользу порядка, нейтрализуя все больше и больше различные психические неравенства и, наоборот, предоставляя растущее влияние интеллектуальным и моральным силам, которые в каждом слишком ограниченном населении по необходимости задерживаются в своем первоначальном подчиненном положении. Таково, в общих чертах, фактическое влияние подобного постоянного уплотнения, если не обращать сперва внимания на действительную
20
продолжительность его образования. Если же рассматривать теперь это уплотнение также в связи с большей или меньшей скоростью этого процесса, то легко будет открыть тут новую причину для всеобщего ускорения социального движения, в виду настоящего переворота, который должен испытать решительный антагонизм между стремлением к сохранению и жаждой новизны, при чем последняя, очевидно,, должна значительно возрасти в своей энергии. В этом смысле социологическое влияние более быстрого увеличения населения, по природе своей, должно быть вполне аналогично тому, которое мы только что установили в отношении продолжительности человеческой жизни; ибо не имеет большого значения, зависит ли частое обновление индивидов от более короткой продолжительности жизни одних или от более быстрого размножения, других. Таким образом, тут нет никакой необходимости в новом исследовании для характеристики естественной тенденции этого постепенного уменьшения периода удвоения населения все более ускорять социальную эволюцию, давая новый толчок жажде улучшения. Все же, . в заключение этих кратких замечаний, следует, как и в предшествующем случае, не забыть указать, что если это уплотнение и эта быстрота когда-нибудь перейдут за известную определенную степень, то они неизбежно перестанут способствовать подобному ускорению, и, напротив, сами собой создадут для него огромные препятствия. Можно представить себе достаточное переуплотнение, чтобы создать непреодолимые трудности для сохранения человеческого существования, к каким бы ухищрениям ни прибегали, чтобы избежать его последствий; что же касается быстроты размножения, то несомненно, ее чрезмерность решительно препятствует необходимой устойчивости социальных учреждений, так что она равнозначуща существенному уменьшению продолжительности нашей жизни. Но в действительности, фактическое движение человеческого населения до сих пор всегда, даже при благоприятных условиях, вопреки неразумным преувеличениям Мальтуса, далеко отставало от естественных границ".
"Только наши потомки, и к тому же, в слишком отдаленном будущем, чтобы это могло теперь внушать какую-либо разумную тревогу, должны будут серьезно беспокоиться по поводу этой самопроизвольной двойной тенденции, которой впоследствии, в виду незначительности нашей планеты и неизбежной ограниченности совокупности человеческих ресурсов, придется приобрести исключительное значение,.' когда человечество, достигнув приблизительно десятикратных размеров по сравнению с настоящим состоянием, будет повсюду столь же уплотнено, как теперь в Западной Европе. К этому неизбежному моменту времени более совершенное
21
развитие человеческой природы и более точное знание истинных законов социальной эволюции, несомненно, создадут новые средства различного рода, чтобы можно было с успехом противостоять подобным причинам уничтожения; об этих средствах мы не можем иметь ни малейшего представления, но вследствие этого нам отнюдь не следует заниматься тут исследованием того, будет ли в этом отношении достаточная общая компенсация".
"Несмотря на неизбежную солидарность, которая, согласно выставленным уже принципам, постоянно господствует среди различных элементов социальной эволюции, все же необходимо также', чтобы среди ее непрерывных взаимодействий один из этих общих видов прогресса самопроизвольно получил верх, так чтобы он обычно давал всем другим необходимый первоначальный толчок, хоть впоследствии сам он, с своей стороны, должен, благодаря собственной эволюции, получить новый стимул. Здесь достаточно будет непосредственно выделить этот превалирующий элемент, рассмотрение которого должно руководить всем нашим динамическим толкованием, не занимаясь подробно специальным подчинением ему других или отношением их между собой, ибо это подчинение достаточно ясно обнаружится в естественном проведении подобной работы. При таком ограничении определение не представит никаких серьезных затруднений, ибо достаточно выделить социальный элемент, развитие которого могло бы быть наилучшим образом понято, не касаясь всех других, несмотря на их необходимую универсальную связь. На основе этого, вдвойне решающего характера нельзя медлить поставить на первую очередь интеллектуальную эволюцию, как неизбежно господствующий принцип всей эволюции человечества".
"Хотя наш слабый ум при этом, несомненно и необходимо, нуждается в первом толчке и в постоянном возбудителе, что производится желаниями, страстями и чувствами, все же он является для них необходимым руководителем, который всегда должен был направлять весь человеческий прогресс. Лишь таким путем и благодаря все более ярко выраженному влиянию ума на общее поведение людей и общества, последовательный ход развития человечества мог, действительно, приобрести эти характерные черты прочной закономерности и длительной устойчивости, которые так глубоко отличают человеческий род от смутного, несвязанного и бесплодного развития высших пород животных, хотя наши инстинкты, наши страсти и даже наши примитивные чувства имеются в главных своих чертах у многих из них, и во многих важных отношениях даже более резко у них выражены".
"Таким образом, мы должны при всяком изучении человечества избрать или, вернее, сохранить в качестве есте-
22
ственного и постоянного руководителя всеобщую историю человеческого духа. При этой интеллектуальной истории мы должны, главным образом, заняться рассмотрением самых общих и самых абстрактных идей, требующих более специального участия наших самых выдающихся умственных способностей, органы которых соответствуют передней части лобной области. Таким образом, при рациональном порядке нашего исторического анализа неизбежно должна итти впереди последовательная оценка основной системы человеческих воззрений в отношении совокупности явлений, короче говоря, всеобщая история философии, каков бы ни был ее фактический характер: теологический, метафизический или позитивный. Ни одна другая существенная отрасль истории духа, даже история изящных искусств (включая поэзию), несмотря на свое исключительное значение, не могла бы без серьезных опасностей послужить этой необходимой цели, ибо способности выражения, которые более тесно связаны с способностями чувства и органы которых фактически, в собственном смысле, приближаются к средней части мозга, всегда, даже не исключая эпох их величайшего действительного влияния, в фактической экономии социального движения должны были подчиняться способностям непосредственной концепции. Единственный, связанный с подобным выбором научный недостаток заключается в том, что он вызывает склонность упускать из виду то там, то здесь в ходе исторических операций основную солидарность всех главных составных частей человеческого развития; но эта гибельная тенденция таким же образом проявилась бы и при всяком ином аналогичном выборе".
"Охарактеризовав таким образом сперва общее направление, затем существенную скорость и, наконец, необходимый порядок совокупности человеческой эволюции, мы можем теперь перейти, без всякого иного введения, к настоящему исследованию основной идеи социальной динамики, рассмотрев прежде всего, соответственно прежним соображениям, свойственные неизбежному прогрессу человеческого духа естественные законы. Мне кажется, что истинный научный принцип такой теории заключается всецело в том великом философском законе, который я открыл в 1822 году, о постоянной и необходимой последовательности трех общих состояний: одного, первоначально теологического, затем метафизического и, наконец, позитивного; в каждой науке наш ум проходит последовательно через эти три стадии".
"Неизбежная необходимость подобной интеллектуальной эволюции должна, в качестве первого элементарного принципа, невольно перенести первоначальную тенденцию человека, глубочайшее сознание его собственной природы, на всеобъемлющее основное объяснение всех любых явлений".
23
"Одной лишь этой философии удалось, при помощи ее удивительной, характерной самопроизвольности, фактически освободить человеческий дух от той дилеммы, в которой он сперва, казалось, безвозвратно завяз, между двумя противоположными, равно повелительными необходимостями: сначала "наблюдать, чтобы дойти до правильных представлений, и сперва придумать какие-либо теории, чтобы иметь возможность с успехом предпринять систематическое наблюдение. Этот злосчастный логический антагонизм, очевидно, не мог допустить никакого другого решения, кроме естественно обусловленного неизбежным первоначальным развитием теологической философии; последняя приравнивала всевозможные явления к человеческим поступкам или непосредственно, соответственно первоначальной фикции, которая наделяет каждое тело жизнью, более или менее сходною с нашей, или впоследствии косвенно, в соответствии с более устойчивой и более плодотворной гипотезой, которая ставит над всем видимым миром обычно невидимый, населенный более или менее общими сверхчеловеческими силами мир; его суверенное воздействие постоянно вызывает все наблюдаемые явления, модифицируя по своему желанию материю, обреченную без него на полную бездеятельность. В этом, втором состоянии, более знакомом нам и более близком к нашим идеям, хоть оно никогда не могло быть первоначальным, .теологическая философия дает, прежде всего, плодотворнейшие и обширнейшие вспомогательные средства для удовлетворения зарождающихся потребностей ума, который теперь склонен дать полную волю самым обманчивым объяснениям. При каждом новом затруднении, которое может нам доставить зрелище природы, фактически достаточно противопоставить ему либо представление нового Желания при соответствующей идеальной силе, либо, в крайнем случае, малоценное создание новой силы. Как бы ложны ни казались нам теперь эти ребяческие умозрения, не следует забывать, что всегда и везде только они могли вырвать человеческий гений из его первоначального оцепенения, доставляя его постоянной деятельности единственную самопроизвольную пищу, которая только и могла сперва существовать".
"К этим различным, чисто интеллектуальным причинам присоединяются не менее самопроизвольно моральные и, прежде всего, социальные, которые сами по себе сделали бы подобную необходимость неоспоримой. С первой точки зрения, теологическая философия характеризуется вначале тем счастливым свойством, что она одна лишь могла тогда внушить человеку достаточно сильное доверие, наполняя его глубоким сознанием универсального превосходства в отношении "общего его положения и его конечного могущества, что, несмотря на его химерическое преувеличение, долгое
24
время было необходимо для постепенного развития нашего фактического поведения.
"Высокое социальное назначение теологической философии должно получить правильную оценку с двух главных точек зрения: во-первых, поскольку она вначале указала руководящие принципы организации общества, а затем потому, что она дала возможность длительного существования класса мыслителей. С первой точки зрения, необходимо признать, что образование всякого действительного общества, способного к устойчивому и длительному существованию, неизбежно предполагает непрерывное и преимущественное влияние некоторой предварительной системы общих воззрений, которая в состоянии достаточное время держать в узде бурное естественное развитие индивидуальных различий в мнениях. Поскольку такое требование остается неоспоримым даже при самых развитых социальных отношениях, где столько непроизвольных, внутренних и внешних причин действуют сообща с огромной энергией, чтобы крепко связать индивида с обществом, постольку было бы с тем большим правом невозможно избегнуть этого требования вначале, когда семьи так еще слабо связаны между собой немногими, столь же прочными, как и несовершенными, отношениями. Какую бы социальную мощь ни приписывать общности интересов и даже симпатии чувств, этой общности и этой симпатии отнюдь недостаточно для основания самого маленького устойчивого общества, если интеллектуальная общность, пришедшая путем единодушного согласия к известным основным положениям, не будет тут правильным образом содействовать предупреждению "ли устранению неизбежных обычных разногласий".
"Помимо этой важной социальной задачи, первоначальный перевес теологической философии над другой общей точкой зрения был политически неизбежен для интеллектуального развития человечества, поскольку только эта философия могла создать в недрах общества особый класс, посвятивший себя регулярной научной деятельности. Эта вторая точка зрения, не будучи по природе своей столь же решающего характера, как предшествующая, необходимым следствием которой она, впрочем, является, в основе своей имеет не меньшее значение для совокупности нашей великой социологической науки, при чем она, сверх того, представляет тут двойное преимущество более легкой критики и более продолжительного 'применения; ибо в этом отношении социальное первенство теологической философии у самых передовых народов продолжалось, можно сказать, вплоть до наших дней. Мы совершенно не в состоянии теперь правильно представить себе те огромные трудности, которых потребовало в детский период человечества первое, хотя бы в грубых
25
чертах намеченное установление некоторой постоянной границы между теорией и практикой, ставшее возможным благодаря постоянному существованию, главным образом, ученого класса. Но благодаря нашей интеллектуальной слабости, "мы до такой степени склонны во всех отношениях к самой материальной рутине, что, несмотря на утончение наших умственных привычек, нам самим стоит исключительного труда дать надлежащую оценку какой бы то ни было новой операции, не затрагивающей непосредственно практического интереса. Это сравнение может, хотя и очень несовершенно, дать понять, как невозможно было в первый социальный период ввести у народов, состоявших исключительно из воинов и рабов, корпорацию, непосредственно освобожденную от военных и хозяйственных забот, характеристической деятельностью которой должна была быть прежде всего интеллектуальная. В такие суровые времена подобный класс не мог бы, наверное, ни быть основан, ни терпим, если бы неизбежный ход развития общества уже не ввел его самопроизвольно и даже ранее" не снабдил его естественным, более или менее веским авторитетом, вследствие неизбежного первоначального господства теологической философии. Такова, с этой второй точки зрения, существенная политическая задача этой первоначальной философии, которая создала таким путем корпорацию ученых, социальное существование которой, будучи очень далеко от допущения какого-либо предварительного решения, должно было, в противоположность закономерной организации всех других классов, существенно идти впереди и даже руководить ими, как это скоро докажет нам исторический анализ".
"Какое бы непреодолимое, первоначальное влияние мы в принципе ни приписали теологической философии на основе ее характерной самопроизвольности, каждая из решающих причин, объясняющих и оправдывающих подобное интеллектуальное господство, в то же время доказывает ее неизбежно-преходящий характер, ибо они всегда состоят в том, чтобы, исходя из различных оснований, констатировать совершенную, естественную гармонию этой философии с свойственными первобытному состоянию человечества потребностями, которые не могут оставаться такими же и, в соответствии с этим, допускать такую же философию, когда социальная эволюция достаточно пошла вперед. С этой точки зрения читатель может легко применить все те различные главные соображения, и повсюду он убедится, что, когда их распространяют на социальное состояние, двинувшееся далеко вперед, они столь же непроизвольно подтверждают неизбежную окончательную гибель теологической философии и неуклонное возникновение позитивной философии; в этом, именно, состоит, главным образом, исключительная логическая тон-
26
кость подобной аргументации, которою софистический ум так легко мог бы злоупотребить, чтобы безоговорочно отвергнуть догматически какую бы то ни было истинную пользу теологической философии; это повредило бы навсегда исторической науке, которая стала бы тогда абсолютно невозможной. Если обратить прежде всего внимание на интеллектуальное назначение, то мы найдем, что во всех случаях самопроизвольное влияние теологической философии, после того как она сыграла исключительную роль в нервом пробуждении нашего ума и даже руководила его постепенным развитием, поскольку еще невозможна была [никакая другая философия, неизбежно должно было кончиться тем, что она повсюду содействовала подавлению человеческого духа с тех пор, как начал ясно проявляться его радикальный антагонизм с позитивной философией. Равным образом, и в области моральной, по меньшей мере, так же очевидно, что отрадное доверие и деятельная энергия, столь счастливо пробужденные в первый период жизни человечества обманчивыми картинами такой философии, мало-помалу"' проявили тенденцию превратиться под слишком продолжительным ее господством в гнетущий страх и тупое равнодушие, примеры чему мы видим на каждом шагу с того момента, как эта философия, угрожаемая в своем господстве, принуждена была действовать в задерживающем, а не поощряющем направлении. В этом отношении окончательная победа позитивной философии так же несомненна, как и в первом, и это будет само собой доказано совокупностью нашего исторического анализа. Одна лишь позитивная философия может, в период мужественного расцвета человеческого разума, среди наших отважнейших предприятий, пробудить в нас непоколебимую энергию и целесознательную устойчивость, которые мы почерпаем без какой-либо внешней помощи и какого-либо воображаемого препятствия непосредственно из нашей собственной природы. Наконец, с социальной точки зрения, несмотря на то, что в этом отношении фактическое влияние теологической философии должно было удержаться дольше, слишком ясно, что эта философия, будучи по своему первоначальному назначению очень далека от стремления к объединению людей, существенно способствует их разделению и, равным образом, вызывая к жизни умозрительную деятельность духа, радикально препятствует этой деятельности. Свойство объединять людей, а равно возбуждать их деятельность, и руководить ею, принадлежит с момента падения религиозной веры более или менее исключительно совокупности позитивных воззрений, которые в настоящее время одни только в состоянии самопроизвольно установить от одного конца мира до другого, на столь же прочных, как и широких основаниях, действительную интеллектуальную
27
общность, которая может служить прочным фундаментом необъятнейшей политической организации".
"Исторический анализ ясно обнаружит перед нами, на основе совокупности социального прошлого, непрестанный упадок первой философии и соответствующий подъем второй, начиная с самых первых шагов развития человеческого разума. Хоть и может сперва показаться парадоксальным рассматривать теологическую философию именно в тот момент, когда она выполнила самую возвышенную свою миссию, но все же мы вскоре с полной научной уверенностью убедимся, что католицизм, это благороднейшее ее социальное творение, должен был быть также и последним проявлением ее силы, благодаря первоначальным зародышам разложения, которые с тех пор должны были все быстрее развиваться". "
"Ознакомившись достаточно сперва с необходимым исходным пунктом, а затем с неизбежной целью интеллектуального развития человечества, наше великое социологическое исследование требует лишь в большей мере общей, теперь почти самопроизвольной, оценки промежуточного состояния". "По мере того как теология удаляется из области науки и прежде чем там может окончательно водвориться физика, эта область понемногу заполняется метафизикой".
Эта метафизическая модификация теологической философии совершается естественно по отношению к каждому предмету путем постепенной замены божества сущностью, когда религиозные представления обобщаются, непрерывно уменьшая число сверхъестественных сил и их деятельное вмешательство, а, главное, когда они, если не в действительности, то хотя бы в принципе, достигают высшего единства. В этом последнем общем состоянии теологической философии сверхъестественная сила, потеряв свою первоначальную обособленность, обычно не могла уступить своего непосредственного руководства явлениями без того, чтобы не оставить па своем месте таинственную сущность, которая сперва необходимо из нее вытекала, но к которой впоследствии, при повседневном обиходе, человеческому духу приходилось все исключительнее сводить обособленное воздействие на каждое событие. Этот удивительный характер философия необходимо должна была сохранить долгое время либо для того, чтобы облегчить постепенный упадок теологии, изгоняя мало-помалу особое вмешательство сверхъестественных причин, либо для того, чтобы подготовить прогрессивное развитие физики, приучая все более к исключительному рассмотрению явлений. В обоих случаях это переходное состояние означает неизбежный симптом, а равно необходимое содействие. Что касается метода и науки, общий дух подобной философии, должен быть существенно аналогичен духу теологической философии, и всегда может стать одной лишь ее
28
модификацией. Метафизическая философия обладает лишь, по природе своей, меньшей интеллектуальной замкнутостью, и, в соответствии с этим, главным образом, гораздо менее интенсивной социальной мощью, и таким образом бесконечно лучше соответствует только критическому назначению, чем какой-либо действительной организации. Но эти качества, вполне приспособленные к их временной задаче во всем как индивидуальном, так и социальном развитии человечества, делают ее тем менее способной оказывать серьезное сопротивление росту позитивного духа. С одной стороны, растущее лукавство метафизических воззрений обнаруживает, таким образом, тенденцию все более и более упрощать свои характерные сущности, так что они могут уже заключаться в одних лишь абстрактных наименованиях соответственных явлений, и таким образом, доводят до полной смехотворности самопроизвольное обнаружение подобными объяснениями свойственной им радикальной пустоты, что, без сомнения, было бы невозможно по отношению к чисто теологическим формам. Во-вторых, органическая неспособность подобной философии, вследствие своей существенной непоследовательности в политическом отношении, воспрепятствовать дальнейшим модификациям, которые она неизбежно приносит с собой для теологического режима должна с таким же успехом бороться и с социальным развитием позитивного духа. Равным образом, в том и другом случае, чрезвычайно двусмысленный и подвижный характер собственно метафизической философии делает ее способной, путем бесчисленных модификаций, которым она может подвергаться, лучше, чем теологическая философия, избегать разумной дискуссии, теряющейся в смутных и неуловимых нюансах; это относится к тому периоду, когда позитивный дух, еще не вполне распространившись, не мог прямо установить единственно' действительный принцип своего общего авторитета и всецело овладеть, наконец, всеобщим признанием. Как бы то ни было, нельзя в общем отрицать интеллектуальной способности метафизики в отношении любого предмета временно поддерживать ход нашей умозрительной деятельности, пока она не в состоянии воспринять более существенной пищи, одновременно удаляя нас от чисто теологического режима и' все более подготовляя нас к истинно позитивному режиму. Кроме того, эта философия неизбежно обнаруживает такую же существенную способность руководить политическим промежуточным периодом, который постоянно сопровождает эту великую логическую переходную стадию. Не забывая о серьезных интеллектуальных и социальных опасностях, которые, к сожалению, характеризуют и метафизическую философию, подобная оценка объясняет истинный всеобщий принцип универсального влияния, которого она затем временно
29
достигла у самых передовых народов, где это влияние неизбежно предполагает инстинктивное сознание какой-то необходимой задачи, выполненной подобной философией в основном развитии человечества, а это сознание не может быть совершенно ошибочным. Таким образом, в настоящее время непреодолимая необходимость этой промежуточной стадии совершенно неоспорима, прежде чем мы произведем настоящий, специальный или общий, анализ в совокупности нашего исторического исследования".
"Для того, чтобы этот закон мог правильно выполнить подобное, научное назначение, мне нужно фактически для пополнения и подтверждения этого длинного и трудного доказательства лишь суммарно установить в принципе следующее положение: все материальное развитие неизбежно должно принять направление не только аналогичное, но даже вполне соответствующее тому, которое мы доказали только что лишь по отношению к интеллектуальному развитию, каковому, как я доказал в первой части этой главы, должны были по природе своей быть совершенно подчинены все системы социального прогресса. Поскольку это дополняй шее изучение теперь будет гораздо лучше понятно, чем главная теория, постольку мне нужно лишь, после беглой общей оценки материальной эволюции, указать на ее, до сих пор очень плохо понятое взаимоотношение с интеллектуальной эволюцией".
"Все многообразные, общие средства разумной науки, применимые к политическим исследованиям, уже сами по себе содействовали решительному установлению неизбежной первоначальной тенденции человечества к преимущественно воинственной жизни и его окончательному столь же непреодолимому назначению к индустриальному, главным образом, существованию. И в дальнейшем ни один хоть сколько-нибудь передовой ум не откажется более или менее определенно признать постоянное уменьшение воинственного духа и постепенный рост индустриального духа, как двойное необходимое последствие нашей прогрессивной эволюции, которая в этом отношении была достаточно ясно оценена большинством ученых, занимавшихся политической философией. Весьма характерное отвращение современных обществ к воинственной жизни обнаруживается постоянно во все более разнообразных формах и с растущей энергией даже в недрах армии, где, напр., повсюду пришлось прибегнуть к принудительному набору в виду совершенной недостаточности военных наклонностей; нет надобности поэтому в формальных доказательствах того, что ясно показывает нам повседневный опыт. Несмотря на. исключительное огромное развитие военной деятельности, которая вспыхнула в начале нынешнего столетия вследствие неизбежного воодушевления,
30
связанного с непреодолимыми анормальными условиями,- наш индустриальный и мирный инстинкт не замедлил вскоре восстановить регулярный ход своего преимущественного развития; этот инстинкт фактически обеспечивает спокойствие цивилизованного мира, хотя, вследствие отсутствия покамест какой-либо систематической организации международных отношений, европейский мир должен, кажется, часто стоять под вопросом; если это не всегда вызывает войну, но всегда достаточно, чтобы постоянно создавать опасное состояние беспокойства".
"Но несмотря на эту необходимую связь, индустриальное состояние так основательно отличается от военного, что всеобщий переход от одной социальной системы к другой, наверное, не мог совершиться более непосредственно, чем соответствующая последовательность в духовной области между теологическим и позитивным духом. Отсюда, наконец, с полной определенностью вытекает всеобщее необходимое посредство промежуточного состояния, вполне подобного .метафизическому состоянию в интеллектуальной эволюции; в этом промежуточном состоянии человечество могло все больше и больше освобождаться от военной жизни и все более подготовлять окончательный перевес индустриальной жизни. Неизбежно двусмысленный и неопределенный характер подобной социальной фазы, где, невидимому, политическую арену должны были занять прежде всего различные классы юристов... должен был заключаться сперва в обычной замене первоначальной наступательной военной организации оборонительной, а впоследствии даже во все более ясно выраженном, невольном, всеобщем подчинении воинственного духа производительному духу. Поскольку эта промежуточная фаза еще не окончилась, постольку ее своеобразная, хотя и чрезвычайно неясная, природа может получить оценку путем непосредственной интуиции".
Густав-Адольф Линднер
(1828-1887)
Общественное самосознание 3
"Преимущество "самосознания" перед "сознанием" лежит уже в пределах индивидуальной духовной жизни, в том, что все душевные состояния стягиваются в один объединяющий их центр, выражением, которого является не поддающееся
определению "я". Это "я" расширяется в обществе до "мы", когда отдельные личности не только принимают фактическое участие в богатой духовной жизни всего общества, но вместе с тем сознают это участие.
Каждый человек, душевная жизнь которого хоть немного возвышается над простейшей примитивностью, принимает участие в общественном сознании, ибо, как уже много раз доказывалось, почти все психологическое развитие человека является результатом его связи с обществом. Но принимать участие в этой великой связи и живейшим образом сознавать это участие-отнюдь не одно и то же. Эгоист, поставленный, как и всякий другой, среди благодеяний общества, совершенно так же стягивает все душевные состояния своего сознания к тому строго индивидуальному, покоящемуся на широком базисе физических восприятий средоточию, которое он называет своим "я", он не имеет понятия о том, что душевные состояния, которые он себялюбиво называет ."собственными", являются лишь продуктом его сожительства и общения с другими, т. е. собственностью общества. Впрочем, его "я" должно быть непременно гораздо более скудным, нем общественное "мы" его сограждан, ибо он вынужден отталкивать от себя все те общественные явления, которые определенно указывают на личность других членов общества, как на собственный свой источник, и замыкаться в тесном кругу строго индивидуальных душевных состояний, средоточием которых является его собственное тело.
Общественное "мы" образуется прежде всего внутри семьи, где больше всего проявляется интенсивность дружественных взаимных влияний, и отсюда распространяется на все более широкие круги. Оно обнимает родню или род (gens) и племя или нацию, при чем следует за действительным или воображаемым кровным родством (люди, принадлежащие к одной нации, равным образом считают себя кровными родственниками: немецкая кровь, славянская кровь, как аналогия к .голубой" крови дворянства-этой квалифицированной нации); затем по территориальной ассоциации распространяется на коммуну (общину), провинцию и государство. Несомненно, что на территориях со смешанным населением оба направления самосознания по кровному родству и политической принадлежности многократно скрещиваются. В выражении "мы, швейцарцы" не содержится ничего от кровного родства и национальности, а когда жители города Праги, в своем коммунальном самосознании, говорят" "мы, пражцы", то тут это самосознание переступает через национальные противоречия. Эти различные направления самосознания могут скрещиваться еще и с другими отношениями, когда человек чувствует себя принадлежащим к иному общежительному кругу. Церковное
32
самосознание, которое выражается словами "мы, католики" -и которое находит себе сильную опору в исключительно-чувственном культе и в иерархическом расчленении церкви,, в настоящее время весьма потускнело и должно было уступить место политическому и национальному самосознанию. Часто проявляется также сословный и корпоративный дух, выражающийся словами: "мы, дворяне; мы, солдаты; мы, студенты; мы, купцы," и т. д., и не поглощающийся политическим самосознанием, т. е. сознанием общей политической принадлежности.
Иначе складывается сознание у тех, кто сознает свою связь, свою солидарность с обществом. Их духовный горизонт простирается через все общественное сознание, в котором они принимают какое-либо участие, хотя бы самое отдаленное и косвенное. То, что для эгоиста составляет область его собственного тела, со всем тем расширением, которое дает прибавление одежды, украшений, оружия, отличий, владений, подданных и слуг, то для человека с общественным, самосознанием представляет вся территория общества со всеми относящимися к обществе иной жизни явлениями, с которыми он таким путем вступил в связь, которые он принял в свое сознание. Он знает и чувствует, что вся эта территория со всеми действующими на ней личными силами, со всеми ее трудами и деяниями, составляет единое целое, к которому принадлежит и он, хотя бы в качестве второстепенной составной части, и которые он поэтому объединяет выражением "мы". В этом "мы" он (т. е. его "я") уже не является центром; центральное место он должен уступить, быть может, главе государства или лучшему и благороднейшему человеку своего народа-покатому центру, он примыкает возможно теснее, и с этой точки зрения обозревает целое, которое, как он знает, идентично с ним самим. Таким путем он вынужден, правда, отойти от центра мира, в каковой центр каждый человек прежде всего ставит себя и откуда эгоист не может быть вытеснен никакими силами общественных влияний, но зато он щедро вознаграждается величием духовной области, которая открывается тогда перед ним, и богатством отношений, в которое - он вступает. Прежде физические восприятия, как нечто наиболее индивидуальное и близкое, занимали самое выдающееся место в его духовной жизни, и центр тяжести его мировоззрения помещался, если можно так выразиться, в желудке, благодаря чему сам он попадал в весьма жалкую зависимость от изменений в телесной машине и от определяющих ее влияний, погоды и климата; между тем как теперь он чувствует себя поднятым на ту солнечную высоту свободного общественного мировоззрения, где индивидуальные обстоятельства с их телесными радостями и .телесными же скор
33
бями отступают на задний план перед великими задачами широкой общественной жизни, простирающейся перед его духовным оком.
Но какую бы форму ни принимало социальное самосознание, оно всегда оказывает одинаковое действие, а именно, оно поднимает отдельную личность над узко очерченными границами индивидуального существования и переносит его в мир богатых отношений и великих интересов. Субъективно этот подъем проявляется в повышенном самочувствии, ибо в общественном целом отдельное "я" подходит к центру, если не вплотную, то возможно ближе. Но здесь оно встречается с весьма почтенным обществом: с главою государства, с самыми великими и благородными людьми народа... Из общественного "мы" образуется общественное "наше", которое обнимает все дела и все блага, которые не подлежат частной сфере отдельных лиц в качестве общественных дел и общественных благ, но принадлежат обществу, как таковому; отсюда: наши законы, наши суды, наш язык, наша литература, наши театры, наш общинный дом, наша промышленность, наша торговля, наши школы, наши железные дороги, наши народные праздники, наши поэты, художники, архитектора, законодатели! Как много отличий и славы возвращается тут отдельной личности, когда она, забыв о своем крошечном ,я", вступает в великое общественное "мы" с его всеобъемлющим "наше"!
Но так же, как "я" предполагает "не я", или "ты", так и "мы" развивается лишь при наличности "не мы", или "вы". Мысленно соединяясь между собой, члены государства или нации отграничиваются от всех, находящихся за пределами данного общественного круга. Это отграничение может дойти до враждебности4.. Нет ничего легче, чем подстегнуть политическое и национальное самосознание народа до нетерпимости и преследования чужеземцев. Все войны, которые велись до сего времени, обязаны этому чувству если не своим происхождением, то упорством. Нетерпимость социального сознания по отношению к "чужим" проявляется в любой небольшой коммуне. Она растет вместе с умственной ограниченностью и исключительностью социальных отношений5 2). Лишь рост образования и просвещения расширяет мало-по-
34
малу те круги, в которые поставлена отдельная личность с ее самосознанием; лишь таким путем открываются дороги к людям, которые принадлежат к другим коммунам и государствам, другим национальностям и вероисповеданиям, и это развитие продолжается до тех пор, пока этот круг не расширяется до крайних своих пределов, обнимающих все человечество. Тогда перед человеком раскрывается то космополитическое самосознание, благодаря которому он распространяет свое общественное "мы" на все человечество.
Интенсивность социального самосознания находится в прямом отношении с задушевностью внутренних взаимодействий, а равно с замкнутостью по отношению к внешнему миру; она больше в .маленьких обществах, чем в больших; она больше в замкнутых кругах, чем в таких, границы которых теряются в неопределенной дали; она больше в обществах, в которых имеет место оживленное взаимодействие всех членов, чем в таких, где это всестороннее взаимодействие происходит медленно и вяло. Эти условия имеются налицо среди офицерства и студенчества; отсюда понятно то живое самосознание, которое выражается в словах: "Мы, офицеры; мы, студенты" и которое привело к своеобразному понятию сословной чести в этих корпорациях. В общем, однако, не следует забывать, что это социальное самосознание, или как его также называют за его исключительность: корпоративный дух, черпает богатую пищу из признания его общественной властью, так что оно поэтому держится на внешних знаках и символах, на отличных от общепринятых привычках, вообще на внешнем культе.
Герберт Спенсер
(1820-1903)
Общество есть организмii
"Когда мы говорим, что социальные аггрегаты и органические аггрегаты имеют общие явления роста, то этим мы вовсе не исключаем еще всякой общности с неорганическими аггрегатами; ибо многие из последних, напр., кристаллы, заметно растут, и все они, согласно эволюционной гипотезы, Должны были раньше или позже возникнуть путем интеграции. Тем не менее, живые существа, а равно общества, по сравнению с упомянутыми неодушевленными вещами, обна-
руживают массовый прирост столь очевидным образом, что мы справедливо можем считать этот признак характерным для первых двух. Многие организмы растут в течение всей своей жизни, а другие растут, по крайней мере, в течение значительной части своей жизни. Социальный рост продолжается обычно до тех пор, пока общество либо распадется, либо будет поглощено другим обществом.
Итак, мы нашли тут первую черту, благодаря которой общества примыкают к органическому миру и весьма существенно отличаются от мира неорганического.
Далее, к особенностям социальных, как и живых организмов вообще, относится то, что, помимо увеличения в размерах, растет и сложность их строения. Низшее животное, а также зародыши высшего, обнаруживают лишь немного различных частей; но при большем объеме увеличиваются и дифференцируются также его части. То же самое происходит и с обществом. Вначале различия между отдельными группами его единств весьма незначительны по числу и по_ характеру, но по мере роста народонаселения все больше и явственнее выступают всякого рода разделения и подразделения. Затем эти процессы дифференцирования прекращаются в социальных организмах, как и в отдельных живых существах, лишь вместе с завершением типа, который характеризует состояние зрелости и предшествует упадку".
"Эта аналогия станет еще яснее, если мы укажем на то, что прогрессирующая дифференциация структуры всегда сопровождается прогрессирующей дифференциацией функций.
Первичные, вторичные, третичные и т. д. части, выступающие у развивающегося животного, приобретают большие и меньшие различия не без определенной цели. Одновременно с изменениями в их внешней и внутренней структуре происходят всегда изменения и в их функциях; вырастающие различные органы имеют всегда различные задачи. Напр., пищеварительная система берет на себя всю задачу поглощения пищи, но по мере обособлений в ее строении она распадается на различные части, из которых каждая имеет особую функцию, составляющую часть общей функции. Отдельный орган, служащий для продвижения или для схватывания, расчленяется на большие и меньшие части, Каждая из которых принимает более или менее существенное участие в выполнении этой деятельности.
То же самое относится и к частям, на которые распадается общество. Когда на сцену выступает господствующий класс, то он при этом не только становится не похож на все другие классы, но и приобретает над ними власть принуждения, а когда этот класс вновь дробится на другие классы с большей или меньшей степенью господства, то и последние начинают стремиться к тем или иным видам кон-
36
тролирующей деятельности. То же самое находим мы и у классов, деятельность которых подвергается контролю. Различные группы, на которые они распадаются, имеют каждая особые свойства, а в пределах каждой отдельной группы вырабатываются опять-таки менее значительные противоречия между отдельными частями, соответствующие менее значительным противоречиям в степени их подчиненности.
"Почему этот различный характер деятельности неодинаковых частей в государственном организме и в живом существе рассматривается как настоящая функция, между тем как мы не называем так различных процессов, происходящих в несходных частях неорганического тела? Мы поймем это еще яснее, если обратимся к дальнейшим и лучше всего характеризующим их сходным чертам. И в органическом и в неорганическом мире развитие производит не простые различия, но определенно связанные друг с другом, т. е. такие, из которых одно делает возможным другое. Части неорганического агрегата находятся в таком отношении между собой, что одна из них может существенно изменяться без того, чтобы на других это заметно отразилось. Совсем иначе Обстоит дело с частями органического или социального агрегата. И в том и в другом изменения в его частях взаимно определяют друг друга, и, равным образом, изменившиеся деятельности частей взаимно зависят друг от друга. А кроме того, и тут и там степень этой взаимной зависимости растет по мере прогресса развития. На низшей ступени, животное-это один желудок, одна дыхательная поверхность, один орган. Превращение в более высокий тип с особыми придатками, которые служат для перемещения животного с места на место или для схватывания пищи, возможно лишь тогда, когда эти придаточные образования теряют свою прежнюю способность всасывать пищу из непосредственно окружающей тело среды и когда эта функция выполняется другими частями, сохранившими эту способность всасывания. Дыхательная поверхность, служащая для обеспечения питательных соков кислородом, может возникнуть лишь при том условии, чтобы связанная с этим потеря ее способности самой добывать нужный материал для восстановления и для роста была возмещена развитием особого органа, который доставляет ей этот материал.
То же самое происходит и с обществом. Мы с полным основанием говорим об его организации, и этим хотим сказать, что в нем имеются особенности того же характера. На первобытной своей ступени общество, как целое, есть одновременно воин, охотник, строитель, оружейник и -т. д., т. е. здесь каждая отдельная часть удовлетворяет все потребности. Прогрессивное развитие к такой ступени, которая характеризуется наличием постоянной армии, возможно лишь
37
с образованием учреждений, обеспечивающих снабжение этой армии продовольствием, одеждой и военным снаряжением со стороны всего прочего общества. Когда население в одном месте занимается исключительно земледелием, а в другом- только горным делом, когда одни производят товары, в то время как другие распределяют их, то это предполагает, что в возмещение особого рода услуг, которые оказывает каждая из этих частей другим, эти другие части, с своей стороны, предоставляют первым соответствующую долю собственных услуг.
Это разделение труда, которое, как известно, впервые было доказано экономистами, как социальное явление, а затем признано было для живых существ биологами, назвавшими его "физиологическим разделением труда", есть то. что только и делает живым целым как общество, так и отдельное животное.
Я особенно подчеркиваю ту истину, что по отношению к этому основному признаку социальный и индивидуальный организм совершенно сходны друг с другом. Когда мы видим, что у млекопитающего прекращение деятельности легких очень скоро влечет за собой остановку сердца; что с невозможностью для желудка выполнять его функцию мало-помалу замирают и все прочие части; что паралич членов ведет, в конце концов, к смерти всего тела вследствие недостатка питания или неспособности противостоять опасности, что даже потеря незначительного органа, напр., глаза, лишает все прочее тело услуги, необходимой для его сохранения,-то мы не можем не признать, что взаимная зависимость частей составляет весьма существенную характерную черту .организма. А когда мы, с другой стороны, наблюдаем в обществе, как рабочие железоделательной промышленности прекращают свою деятельность, когда горнопромышленные рабочие перестают доставлять им материал; как изготовление готового платья не может продолжаться при недостатке текстильного сырья; как вся фабричная работа приостанавливается, когда не действуют органы, производящие и распределяющие продовольствие; как, наконец, и господствующие силы: правительство, чиновники, судьи, полиция, не в состоянии более сохранять порядок, когда подчиненные им части не снабжают их всем необходимым для жизни,-тогда ясно, что и тут имеется столь же тесная взаимная зависимость частей, как и там. Как бы ни были различны во всем остальном оба рода агрегатов, они вполне сходны между собой в отношении этой существенной характерной черты и обусловленных ею особенностей.
До какой степени жизнь целого составляется из комбинированной деятельности взаимно зависящих частей и каким образом отсюда вытекает параллелизм между социальной
38
л животной жизнью, нам станет еще яснее, если мы примем во внимание, что жизнь каждого видимого организма складывается из жизней единиц, которые слишком малы, чтобы их можно было видеть невооруженным глазом.
Разительный пример тому дает нам замечательная группа Myxomicetes. Споры или зародыши этих форм становятся реснитчатыми монадами, которые после некоторого периода оживленного движения превращаются в подобие амебы, чтобы медленно ползти, принимать пищу, расти и размножаться путем деления. Затем эти амебообразные особи снова сползаются вместе, начинают сливаться в большие группы, каковые опять-таки соединяются вместе, так что получается масса, которая иногда едва видима, а иногда величиною с ладонь. Этот так называемый plasmodium, будучи неправильной формы, сетчатого строения и студенистой массы, в свою очередь, сам производит движения своих частей, подобные движениям гигантской корненожки; он медленно ползет по поверхности гниющих веществ и даже подымается по стеблям растений. Здесь, таким образом, мы ясно видим, как множество незначительных живых особей соединяются, чтобы создать относительно большой агрегат, в котором, невидимому, утрачивается их отдельная индивидуальность, но совместная жизнь которых составляется из комбинаций их отдельных жизней.
В других случаях вместо единиц, которые первоначально раздельны и теряют свою индивидуальность лишь путем соединения, перед нами выступают такие формы, где единицы происходят путем размножения из одного и того же зародыша и затем никогда не теряют своей связи, хотя, тем не менее, еще весьма ясно обнаруживается особое существование каждой такой единицы. У живой губки, напр., находятся роговые волокна, одетые в студенистое вещество, которое, как нам показывает микроскопическое исследование, состоит из подвижных монад. Мы не можем отрицать жизнь губки, как целого, ибо она проявляет известную деятельность, как совокупность. Наружные амебообразные единицы частично теряют свою индивидуальность путем слияния в охранительный слой, или кожу; сеть волокон, служащая для поддержания внешней формы целого, образуется общей деятельностью монад; точно так же, благодаря этой совокупной Деятельности образуются и те потоки воды, которые всасываются через мелкие отверстия и выталкиваются обратно через крупные. Но в то время как в этих 'явлениях выражается слабая общая жизнь, все же жизни многих тысяч составляющих целое единиц лишь мало подчинены этой общей жизни; они представляют как бы народ, в котором едва только начинается разделение функций, или, как это выразил профессор Гексли: "губка представляет собой нечто
39
в роде подводного города, где люди выстроились вдоль улиц и переулков таким образом, что каждый легко может выловить свое питание из воды, проплывающей мимо пего".
"Даже у высших животных можно проследить эти отношения между жизнью общности и отдельных ее составных частей. Кровь есть жидкость, в которой на ряду с питательными веществами, обращается бесчисленное множество живых единиц-кровяных телец. Каждое из них имеет собственную биографию. В первой своей стадии, в которой его называют белым или бесцветным кровяным шариком, каждое кровяное тельце производит самостоятельные движения, на подобие амебы. "Можно затем заметить краску, которая скоро собирается внутри нее"; "и во многих случаях фактически наблюдали, как бесцветные кровяные тельца поглощали своих меньших товарищей-красные кровяные тельца".
"Таким образом, после того, как мы видели, что обыкновенный живой организм можно рассматривать, как народ, состоящий из единиц, каждая из которых ведет свою особую жизнь и среди которых многие обладают довольно значительной независимостью, нам будет совсем нетрудно рассматривать народ, состоящий из человеческих существ, также как организм.
Отношение между жизнью единиц и жизнью агрегата представляет еще одну особенность, общую обоим случаям. Жизнь агрегата может быть разрушена благодаря какой-либо катастрофе без того, чтобы тем самым была уничтожена также жизнь всех составляющих его единиц, между тем как, с другой стороны, жизнь агрегата, если только ее преждевременно не прерывает катастрофа, продолжается гораздо дольше, чем жизнь его единиц.
У холоднокровных животных реснитчатые клетки продолжают свои движения с совершенной правильностью еще долго после того как животное, часть которого они составляют, становится мертвым и недвижимым. И мышечные волокна еще сохраняют способность сокращаться под влиянием раздражений".
"Подобным же образом может прекратиться всякая торговая деятельность, всякая работа правительственной машины и т. д. которые составляют общую жизнь народа, напр., вследствие внутренних взрывов, без того, чтобы тем самым должна была прекратиться и деятельность отдельных его единиц. Некоторые классы этого народа, в особенности широко-распространенные и проживающие в более отдаленных местностях, которые занимаются производством средств питания, еще долго могут продолжать существовать и, как прежде, заниматься своим особым делом.
С другой стороны, мы видим, как каждый из мелких живых элементов, которые составляют взрослых животных, раз-
40
вивается, выполняет свою особую задачу, вновь распадается и, наконец, замещается другим, в то время как животное в качестве целого спокойно продолжает жить. В более глубоком слое кожи путем постоянного деления образуются клетки, которые по мере своего увеличения продвигаются кнаружи, затем сплющиваются, чтобы образовать эпидермис, н, наконец, отшелушиваются, уступая место находящимся под ними более молодым клеткам".
"Это замещение происходит в одних тканях очень быстро, а и других лишь медленно, но в среднем в продолжение всего существования отдельного организма каждая его частица, по крайней мере, несколько раз воспроизводится и разрушается.
То же самое происходит и с обществом и его единицами. Общество в целом, а также более крупные его подразделения, продолжают существовать из года в год, несмотря на умирание некоторого числа входящих в его состав граждан. Совокупность живых лиц, которые, напр., производят в фабричном городе известный продукт для народного потребления, остается по истечении ста лет столь же крупной совокупностью, несмотря на то, что все мастера и рабочие, которые ее составляли, уже давно умерли. То же самое относится и к меньшим частям этого промышленного организма. Фирма, возникшая при одном из прежних поколений и продолжающая свою деятельность под именем своего основателя, быть может, несколько раз уже переменила своих владельцев и служащих, продолжая, тем не менее, занимать то же положение и сохранять те же отношения с покупателями и продавцами. Это наблюдаем мы повсюду. Правительственные учреждения более широкого и местного характера, церковные корпорации, армия, учреждения всякого рода, вплоть до цехов, клубов, обществ взаимопомощи и т. д., обнаруживают более продолжительное существование, чем жизнь составляющих их лиц. Мало того. Из того же закона вытекает, что существование общества в целом превосходит по продолжительности существование ближайших его составных частей. Частные объединения, местные правительственные установления, второстепенные национальные учреждения, отдельные города, посвятившие себя особым отраслям промышленности, могут распасться, в то время как весь народ сохраняет свою целость и увеличивается в размерах и сложности своего внутреннего строения.
В обоих случаях, где, таким образом, взаимно зависимые между собой функции различных отделов слагаются каждая из деятельностей многочисленных единиц, это имеет своим следствием то, что, когда эти единицы одна за другой умирают и замещаются новыми, это не влияет заметным образом на то общественное отправление, в котором они прини-
41
мали участие. Каждое отдельное новое волокно мышцы в свое время изнашивается, и на его месте образуется новое, в то время как прочие продолжают, как и прежде, свои комбинированные сокращения; и отставка чиновника и смерть купца так же мало потрясают деятельность того учреждения или торгового предприятия, в которых они были заняты.
Тем самым, в социальном организме, как и в индивидуальном, жизнь целого возвышается над жизнями единиц и совершенно отлична от последних, хотя и составляется из них.
От этих черт сходства между социальным и индивидуальным организмом мы должны обратиться к чертам существенного различия между ними. Отдельные части животного составляют конкретное целое, напротив, части общества составляют раздельное, дискретное целое. В то время, как живые единицы, составляющие животное, тесно связаны между собой и находятся в ближайшем соприкосновении, единицы, образующие общество, являются свободными существами, не соприкасающимися между собой и более или менее рассеянными. Какой же может тут быть параллелизм?
Хотя это различие очень глубоко и как будто не допускает аналогии, но более тщательное исследование доказывает, что оно менее существенно, чем это могло бы показаться с первого взгляда. Ниже я докажу, что полное признание этого различия вполне совместимо с упомянутыми аналогиями; но сначала посмотрим, как, в случае надобности, можно было бы сделать попытку доказать, что даже в этом отношении существует менее значительное противоречие, чем это кажется с первого взгляда.
Можно сказать, что в физическом смысле сложное тело животного не во всей своей массе состоит из живых единиц, но значительную часть его составляют обособившиеся части, которые были образованы жизнедеятельными частями, ставшими потом полуживыми, и во многих случаях, наконец, совсем безжизненными. В качестве примера можно привести протоплазматический слой, который лежит под кожей, и указать на то, что он состоит из действительно живых единиц, но образующиеся в нем клетки, превращаясь в чешую эпидермиса, становятся неживыми охранительными образованиями; и по отношению к нечувствительным волосам, ногтям, рогам и т. д. можно было бы указать, что хотя подобные образования и представляют составные части тела, но едва ли их можно назвать его живыми частями. Кто пожелал бы продолжать это исследование, тот мог бы указать, что и во многих других частях тела существуют подобные слои
42
с обильной.протоплазмой, из которых вырастают ткани, составляющие разнообразные органы; эти слои одни только сохраняют "полную жизнеспособность, в то время как развившиеся из них образования теряют свою жизненность по мере своей специализации, таковы, напр., хрящи, сухожилия и соединительная ткань, где это особенно заметно. Из всего этого можно вывести заключение, что, хотя тело животного и представляет одно связное целое, но его существенные единицы, рассматриваемые сами по себе, образуют такую целостность лишь там, где находятся протоплазматические слои.
К этому можно было бы прибавить ряд фактов, которые показывают, что социальный организм, при правильном взгляде на него, представляется гораздо менее прерывистым, чем это обычно думают. Точно так же, как мы включаем в понятие индивидуального организма, на ряду с действительно живыми частями, также и менее живые и даже совсем не живые, принимающие участие в деятельности целого, так, в соответствии с этим, нам следовало бы, собственно, и в социальном организме иметь в виду не только наиболее жизненные единицы-человеческие существа, которые, главным образом, обусловливают его явления, но и всякого рода домашних животных, которые, хотя и стоят на низшей ступени жизни и подчинены человеку, все же оказывают ему свое содействие; можно было бы привлечь сюда и существа, гораздо более низкие-растения, которые, размножаясь благодаря человеческой деятельности, доставляют материал для животной и человеческой деятельности. В защиту такого взгляда можно было бы указать, в какой мере эти низшие классы организмов, сосуществующие с людьми, объединенными в общества, влияют на организацию и на деятельность этих обществ; как особенности пастушеского типа зависят от природы животных, содержащихся в стадах, и как в оседлых обществах растения, из которых извлекаются предметы питания, материал для текстильных товаров и т. д., обусловливают вполне определенную форму социального уклада и жизненных проявлений. А поскольку физические и духовные особенности и образ жизни человеческих единиц, отчасти по крайней мере, складываются в зависимости от отношений к этим растениям и животным, которые существуют благодаря людям и, в свою очередь, полезны для их жизни и потому так тесно связаны с социальной жизнью, что даже являются предметом законодательства, - постольку можно с основанием утверждать, что эти низшие формы не должны быть исключены из представления о социальном организме. Отсюда можно было бы вывести заключение, что если, кроме человеческих существ, включить в понятие общества и стоящих: на менее высокой ступени животных и растения,
43
находящиеся на занимаемой обществом земной поверхности, то перед нами будет такой агрегат, в котором непрерывность частей весьма значительно приближается к непрерывности индивидуального организма. Сходство проявляется еще и в том, что такой социальный агрегат составляется из местных объединений, состоящих из единиц, обладающих высокой жизненностью, вложенных в обширный агрегат единиц с разнообразными, более низкими степенями жизненности, каковые, в свою очередь, в известном смысле производятся, преобразуются и регулируются более высокими единицами.
Но даже не разделяя этого взгляда и допуская, что раздельность (дискретность) социального организма стоит в резком противоречии с цельностью (конкретностью) индивидуального организма, это возражение можно вполне удовлетворительно опровергнуть.
Хотя связь между частями индивидуального организма является предпосылкой для того взаимодействия, благодаря которому происходит его жизнь, и хотя члены социального организма, не составляя подобного конкретного, целого, не могут и проявлять взаимодействия при помощи подобных непосредственно передаваемых от одной части к другой физических влияний, однако подобная кооперация может происходить и происходит на самом деле иным путем. Не находясь в соприкосновении между собой, они все же влияют друг на друга через пространство при помощи языка чувств, а также при помощи языка ума, устного и письменного. Для выполнения взаимно-зависимых действий требуется, чтобы импульсы, приспособленные друг к другу в отношении их характера, степени и времени, могли передаваться от одной части к другой. В живых существах это условие выполняется молекулярными движениями волн, которые у самых низших форм распространяются совершенно неопределенно, напротив, у более высоких форм устремляются по определенным каналам (их функция носит весьма характерное наименование .посреднической"). В человеческом же обществе та же самая функция выполняется путем знаков,, выражающих чувства и мысли, каковые переносятся от одного лица к другому, сперва неопределенным образом и на короткие расстояния, но позднее в более определенной форме и на большие расстояния. Иными' словами: эта посредническая функция, хотя и не проводится путем физически-передаваемых раздражений, тем не менее выполняется при помощи языка, передающего душевные и умственные движения.
Таким образом, весьма действительно устанавливается та взаимная зависимость частей, которая образует основу организации. И хотя социальный агрегат не разделен, но конкретен, тем не менее он составляет одно живое целое.
44
Продолжая мысленно следовать по пути, открытому этими возражениями и ответам на них, мы наталкиваемся на другой контраст, имеющий большое значение, контраст, существенно влияющий на наше понимание целей, к достижению которых должна стремиться социальная жизнь.
Хотя эта раздельность социального организма отнюдь не препятствует прогрессирующему разделению функций и взаимной зависимости частей, однако, она не допускает такой дифференциации, при которой одна часть превращается в орган чувствования и мышления, в то время как другие части утрачивают всякую чувствительность. Высшие животныя любого класса отличаются от низших своею сложной и высоко интегрированной нервной системой. Можно сказать, что в то время как у низших, форм крошечные, повсюду рассеянные нервные клетки существуют лишь для блага прочих образований, у высших форм концентрированные в большие массы нервные узлы являются теми органами, в интересах которых существует все остальное. Хотя задачей и вполне развитой нервной системы является такое управление деятельностью всего тела, чтобы последнее по возможности сохраняло свою целость, однако, конечной целью всех этих видов деятельности является в результате все же благосостояние самой нервной системы: вред, нанесенный другому органу, приобретает значительность в зависимости от того, насколько он приносит нервной системе страдание или лишает ее удовольствия. Но раздельность общества делает совершенно невозможной дифференциацию, которая могла бы возрасти до таких крайних размеров. В индивидуальном организме, где живые единицы, по большей части, длительно локализированы и приростают, к. одному месту, где зарождаются, размножаются и отмирают, они в течение целого ряда поколений, благодаря отмежеванной им деятельности, подвергаются таким изменениям, что одни становятся особенно чувствительными, а другие совсем бесчувственными. Не так обстоит дело с социальным организмом. Составляющие последний единицы не соприкасаются непосредственно между собой, а также далеко не так крепко привязаны к данному положению, и потому далеко не могут так дифференцироваться, чтобы могли возникнуть совершенно нечувствительные единицы, с одной стороны, а с другой-такие, которые монополизировали бы чувство.
Впрочем, имеются некоторые следы подобной дифференциации. На самом деле человеческие существа различаются между собой по степени восприимчивости и душевных движений, вызываемых одними и теми же причинами: у одних мы находим тупость, у других исключительную восприимчивость, как характерный признак. Единицы, занимающиеся
45
механическим трудом 'и ведущие скудный образ жизни, менее чувствительны, чем единицы, занимающиеся умственным трудом и лучше обеспеченные. Но хотя регулятивные аппараты социального организма, подобно таковым же индивидуального организма, и обнаруживают известную склонность специализироваться в качестве обиталища чувства, однако, эта тенденция очень скоро встречает препятствие в том, что тут нет той физической связи, которая делает возможным длительное и постоянное разделение функций, а кроме того, этому препятствует то обстоятельство, что и механически работающие единицы для надлежащего выполнения своих функций также постоянно нуждаются в чувстве.
Таким образом, в этом лежит основное различие между обоими видами организма. В одном-сознание сконцентрировано в небольшой части агрегата, в другом-распространено по всему агрегату: все его единицы обладают способностью испытывать наслаждение и страдание, если и не в равной степени, то все же приблизительно одинаково. А поскольку нет общественного чувствилища (sensorium), постольку благосостояние агрегата, взятого отдельно и независимо от составляющих его единиц, не может быть целью, к которой должно стремиться. Общество существует для блага своих членов, а не члены-для блага общества. Следует всегда помнить о том, что как бы велики ни были усилия, делаемые для процветания государственного организма, все же притязания последнего сами по себе ничто и приобретают значение лишь постольку, поскольку они, до некоторой степени, воплощают в себе притязания составляющих его индивидов.
От этого последнего соображения, которое скорее является отклонением от нашей аргументации, чем ее частью, мы вернемся назад, чтобы резюмировать основания, которые побуждают нас рассматривать общество, как организм.
Общество подвержено постоянному росту. По мере его роста, части его становятся несходными между собой: таким образом, оно обнаруживает увеличение разнообразия во внутреннем строении. Вместе с тем, неодинаковые части принимают на себя выполнение деятельности разного рода. Эти разные виды деятельности не просто отличаются друг от друга, но их различия стоят в таком отношении между собой, что одна деятельность делает возможной другую. Взаимная поддержка, которую они таким путем оказывают друг другу, вызывает в свою очередь взаимную зависимость частей, и эти взаимно-зависимые части, живя благодаря друг другу и друг для друга, образуют агрегат, построенный на том же общем принципе, как и индивидуальный организм. Аналогия между обществом и организмом покажется еще яснее, когда мы примем во внимание, что
46
каждый организм мало-мальски заметной величины представляет собой общество, и когда мы узнаем, что в том и в другом жизнь единиц продолжается еще некоторое время после того как жизнь агрегата внезапно прекращается, между там, как наоборот, когда агрегат не уничтожается насильственным образом, жизнь его, в отношении продолжительности, далеко превосходит жизнь отдельных составляющих его единиц. Хотя оба эти агрегата обнаруживают важное различие, а именно: один является раздельным (дискретным), а другой-конкретным, и хотя отсюда вытекает и различие в целях, достигаемых путем организации, однако, это не ведет к различию по отношению к законам организации: требуемые взаимные влияния частей происходят и в обществе, где они проводятся не прямым путем, но косвенным".
Алъберт Шсффле
(1831-1903)
Основные связи умственной организацииiii 1)
Нервная система животных составляется из двух элементарных главных составных частей, а именно из нервных клеток или нервных узлов и из примитивных нервных во-, локон, которые сами, в свою очередь, состоят из трубочек, мозга и осевых цилиндров. Нервные волокна идут не только от мозга и обратно к мозгу, но и между клетками серого мозгового вещества; они бегут канатниками, которые все более разделяются, проходят некоторое расстояние в одной оболочке с другими пучками (анастомозируются) и разветвляются в разные стороны. Нервные клетки соединяются группами в качестве нервных узлов (ганглиев) в сером веществе.
И социальное тело обнаруживает в организации своего умственного труда два главных элемента.
Один из них подобен органическим нервным клеткам и нервно-клеточным элементам и состоит из нервного и мыслительного аппарата всех отдельных личностей, из которых составляется, как из своих элементов, социальное тело. Личные умственные рабочие силы, обособленные или объединенные в группы, коллегии, совещательные и иные органы умственного труда, собирают, перераба-
47
тывают и рассылают восприятия и раздражения, являются носителями воспринимающей и самопроизвольной деятельности. Отдельные индивиды и целые корпорации, учреждения, органы власти, собрания функционируют в качестве соответственных органов познания посредством наблюдения, исследования, докладывания, руководства и контроля; в качестве социальных органов чувств в оценках, критике, суждениях вкуса, признаниях и предрассудках; па-конец, в качестве органов воли в обсуждениях, принятии решений, приказах; предписаниях, запретах, агитации и т. д. Эти .элементы, вместе с тем, излагают все те наблюдения, предписания об исполнении, познания, определения чувства и воли, которые ими приняты и выработаны. • Вторым элементом-подобным органическому нервному проводу-мы признаем внешние установления для сообщения идей, в особенности, действительно сообщенные внешние изображения или символы.
Деятельность самого изображения, выработка символов и усвоение символов принадлежат личностям, которые являются носителями деятельности наблюдения и исполнения, мыслительной, чувственной и волевой деятельности. Лишь готовый продукт этого изображения попадает в область сообщения. Этот продукт заключается в символах всякого рода: устных сообщениях, жестах, пении, музыкальных произведениях, знаках, рисунках, письме, печати, проявлениях искусства, драматических и оперных представлениях, картинах, статуях, скульптурах и других произведениях изящных искусств. Эти способные к передаче формы выражения идей, которые с ростом культуры все более и более способны IK сохранению, нуждаются в соответственных учреждениях для передачи. Символ есть лишь носитель мысли; пространство, через которое эта колесница мысли проходит свой путь, должно быть самым соответственным образом приспособлено в виде внешних установлений сообщения и передачи.
С этими двумя основными составными частями социального сообщения идей, символами и передатчиками, связаны технические, экономические, охранительные и строительные вспомогательные учреждения. Например, библиотека нуждается, кроме книг, каталогов и библиотекарей, в техническо-механическом оборудовании и рабочих силах, в упорядоченном ее содержании, в тщательных мерах охраны и в солидно построенном помещении. То же самое применимо и к любому другому психо-физическому органу. Органическая нервная ткань точно так же снабжена и окружена мускулами, сосудами, охранительными тканями.
Первое: личные (активные) составные части или умственные рабочие силы. Социальная общая производи-
48
тельность умственного труда представляет собой сумму умственных побочных деятельностей всех индивидов в их не-идейной работе и умственных профессиональных деятельностей идейных, так паз. свободных профессий, главным призванием которых является умственный труд. Таким образом, мы должны различать сопутствующую, побочную и главную, профессиональную умственную работу. Поэтому каждый человек, поскольку он в' каком-либо отношении является также умственным работником, принадлежит поэтому к личной, активной части социальной нервной' ткани. Каждый из них со своей умственной силой и своим мозгом изображает собой, по крайней мере, одну конечную клетку воспринимающей (сенситивной) или одну конечную клетку пространственной (моторной) иннервации общественного тела, или, поскольку каждый человеческий индивид является чувствующим и желающим существом, то и другое вместе.
С одной стороны, ни один индивид не бывает только умственным работником. И, наоборот, "простой" рабочий также не бывает только механическим рабочим, но работает и умственно, хотя бы в моменты, когда он приступает к механическому труду или прекращает его, находясь тогда в духовном отношении с руководящим умственным трудом. Кроме того, у всех народов отдельная личность, за пределами своей механической профессии, принимает участие в мышлении, чувствовании и волевых переживаниях более узкой, более широкой и широчайшей, национальной, общечеловеческой умственной жизни. В соответствии с этим н каждая отдельная личность многими, часто бесчисленными путями сообщения стоит в многосторонней умственной связи с соседями, сотрудниками и спутниками жизни вообще и со всей совокупностью социальной жизни. Индивид является всегда узловым пунктом многих соединительных нитей, но включен в социальную проводку идей, в соединительную ткань всего общественного тела; в соответствии с многосторонностью его умственной деятельности у него может быть бесчисленное множество способов связи с прочими активными элементами социальной умственной жизни. Если большинство нервных клеток животных, имея более одного отростка, не являются "униполярными", но 1 "биполярными" и "мультиполярными", то в гораздо большей степени это относится к любой умственной одиночной силе в социальном теле. Чем выше подымается цивилизация, тем относительно богаче сеть исходящих отнес и возвращающихся к ней нитей умственной связи. Каждая новая книга, которую прочитывает отдельный человек, каждая газета, на которую он подписывается, каждый товарищеский круг, в который он вступает, увеличивает, часто в один день, его участие на дюжины и сотни умственных связей. При посредстве языка,
49
к которому он причастен уже в детстве, который он все более учится употреблять в школе и в жизни, он достигает самой многосторонней способности умственного отношения к. совокупности социальной жизни. Впрочем, не каждый овладевает всей сокровищницей языка своего народа, многим доступна лишь ничтожная его часть. Дюпон утверждает, что голуби и куры издают 12 различных тонов, собаки- пятнадцать, кошки-четырнадцать, рогатый скот-двадцать два. Число коренных слов в языках более высоко развитых народов, правда, весьма незначительно: в китайском языке их всего около 450, в еврейском-500, в санскритском-приблизительно столько же; Дорсей допускает, что весь словарь простого человека даже среди просвещенного общества состоит не более, чем из 300 слов. Но по мере прогрессирующего развития язык приобретает все большее число слов. У образованных народов оно большей частью превышает 30000, у китайцев доходит до 70000 слов. Каждый человек склонен вобрать в себя все умственное сокровище языка своего народа, и он делает это в той мере, в какой он ,.растет с своими целями". Индивиды, находящиеся в умственных и материальных сношениях с другими народами, вместе с иностранными языками полностью усваивают себе умственные сокровища прочих народов и "переводят" их на весь свой народ и для всего своего народа. Наконец, уже здесь следует указать, что каждый отдельный человек, путем умственного наследования, обладает не только индивидуальной, но ужей социальной манерой мыслить, чувствовать и желать. Профессиональная умственная деятельность имеет либо индивидуальный характер, либо, что бывает чаще, представляет коллективныи умственный труд. Последнее наблюдается, напр., в коллегиях, совещательных собраниях и т. д. В его распоряжении-целые группы и системы умственных рабочих сил.
Коллективные рабочие силы то находятся в тесном объединении, напр., в парламентах, советах, коллегиях, сенатах, конгрессах, военных советах, заседаниях правлений, совещательных органах всякого рода, то систематически дислоцированных, напр., в сети полицейских постов и правительственных чиновников.
Второе: символы. Мы уже узнали в другом месте, что символы представляют вполне своеобразное явление, свойственное цивилизации, общественному человеку, и мы привели также причины, которые это вызывают. Там же мы резко подчеркнули бесконечное богатство субстанций, форм и целей в общественной символике, ее рост, идущий в ногу с обобществлением или цивилизацией, ее видающийся общественный характер. Здесь уместно будет развить эти соображения.
50
Символы или идеальные блага имеют частью личный характер: сказанные слова, тона и жесты, язык, пение и мимика, частью-материальный характер: письма, печать, сигналы, картины, памятники, скульптуры. Оба рода символов-внешние "тени" внутренних процессов (Шекспир в "Ричарде II", 4 д. 1 сц.).
1) Общим для всей личной символики характерным признаком является внешнее изображение идей при посредстве собственного тела тех, кто общественно произвели идею, ее приводят или воспроизводят. Символика языка, пенья, жеста, танца, актерского искусства есть собственно-личное изображение идей. Простота этого способа изображения достигает высшей точки в могущественнейшем и влиятельнейшем средстве социального сообщения идей, в языке. Сказанное слово, этот первоначальнейший символ идей, с самого начала является и навсегда остается самым нематериальным могущественнейшим средством повседневной умственной связи человеческого общества. И в смысле социальной науки, действительно "в начале было слово": последнее есть социальный демиург.
Язык не есть случайное орудие и средство частного умственного труда, но, с одной стороны, осадок всей исторической умственной работы народа, а с другой стороны, одинаковая -собственность всех членов народа, или народов, которые на нем говорят. Он принуждает всех товарищей по языку мыслить, чувствовать, желать одним определенным однообразным способом. Внушаемый всем еще в раннем детстве, у самой материнской груди, язык питает всех одним и тем же совокупным умственным продуктом тысячелетней истории народа. Каждым словом, обозначающим сухое понятие, как и пословицей, песней и легендой, один и тот же народный дух затрагивает одонобразным приемом струны всякого индивидуального мышления, чувствования и желания и вызывает во всех одинаковый отклик.
Как язык, и в своеобразной форме пение, так и жест представляет собой в высшей степени простое выражение идей: язык, говорящий не уху, а глазу. Индивидуальная сущность мимики делает ее весьма подходящим способом художественного изображения и сообщения идеальных чувств и ценностей. Поэтому мимика становится основой психофизического народного установления, в котором народная душа часто находит самое характерное выражение, а именно театра, драматического искусства представления танца и общительной мимики, во всем широком объеме последней. Драматическое искусство, связанное с танцем, с поэтически связанной и музыкально-гармонической речью, с поэзией и с пением, есть опера.
51
Но по универсальности действия сказанное слово всегда стоит впереди. Хорошая речь действует не только на душу, но непосредственно, определенно и могущественно также и на рассудок и волю.
Словесно-мимическая символика служит средством частью для сообщения мыслей и знаний, напр., в учебной деятельности; частью-для одностороннего и взаимного сообщения чувств и оценок, напр., в большинстве произведений поэзии и музыки, поскольку та и другая не является учебным или целевым искусством; частью-для сообщения и расширения волевых решений; частью же эта символика содержит все эти три группы, в неравномерной и более или менее случайной смеси, напр., при обыкновенном дружеском разговоре, который служит одновременно полем поучения, критики, проектирования и интриги. И в общении для религиозной службы и в ее символике мы находим связь религиозного учения, назидания души, исцеления воли.
2) Признаком огромного, всеобщего и специально народнохозяйственного прогресса в культуре народов является все более сильный рост, все более многообразная формировка и все более всеобщее употребление символических вещественных благ, вещественного изображения, вещественного проявления и сообщения мыслей и познаний, чувств и оценок, волевых определений и решений. Материальные символы способны к накоплению и к дальнейшему распространению.
Изобретение и введение в употребление письменности, книгопечатания, математического изображения величин, хронометрического изображения времени и тому подобных изображений посодействовали тому, чтобы поднять человеческий род до нынешней высоты в изящных и полезных искусствах, в технике и экономике, в общей деятельности познания и чувства, нравственной и религиозной жизни. 'Материализованные в письменности, печати, картинах, скульптурах, чертежах познания, оценки и цели стали способны ко всеобщему расширению и восприятию, к длительной передаче и дальнейшему шествию, к накоплению и распространению путем традиции и транспорта.
Слову в устной символике соответствует в материальной символике письмо, языку жестов - образный язык живописи и скульптуры, мимике-графика. Всякого рода письменные произведения, печатные изделия, литература, математические и технические обозначения величин, экономические знаки оценок, планы, наброски, образцы, модели и т. д. выступают в качестве вещественного изображения определенных мыслей, оценок и волевых направлений.
И материальная символизация приводит не только познания, но и оценки и решения к более или менее длительному
52
выражению, способному к сообщению и циркуляции. Каждое научное знание путем материальной фиксации становится способным к накоплению и распространению. Путем письменного и художественного изображения частные и общественные оценки, возвеличения и осуждения признания и отрицания становятся способны к традиции и передаче, волевые определения становятся всеобщими и длительно устойчивыми в вещественно-фиксированных планах, условиях, призах и т. д.
В материальных символах искусство механического воспроизведения приобретает высочайшую степень действенности и дешевизны. При этом оригинал почти пережит на роль средства производства для индустрии публицистического характера. Эти индустрии размножают в качестве литературного издательства рукопись, в качестве художественного издательства чертежи, рисунки, картины,, модели, гравюры на стали и меди и карточки с фотографической пластинки. Тут большей частью имеется в виду самого начала довести оригинал до потребителя лишь этих воспроизведениях. Расходы художественной работы, литературно-артистического авторства, труда по печатанию, равно издержки вкладываемого в технику издательской промышленности капитала падают с расширением образования и с массовым спросом. Последний снижает цены, и тем самым увеличивает самый спрос. Тут, быть может, и проявляется самое основное и самое замечательное по своим последствиям противоречие между символическими и материальными благами, между средствами умственного содержания и физического существования: "духовный" хлеб человечества, в сосуде символических материальных благ, может беспрестанно удешевляться и умножаться, когда физическому пропитанию, при густом населении, приходится уже бороться : большими трудностями. Потребность в умственных материальных благах для сношений у всех физически-способных к существованию народов экономически почти не имеет пределов. Это прогрессирующее удешевление умственного посредника общества обязано успехам механического воспроизведения символов, в особенности литетатурно-артистической издательской промышленности.
Передача, собирание и сохранение изобразительных материальных благ выступают в художественных произведениях, служащих воспоминанию, в памятниках, в исторических и других общих собраниях сочинений и относящихся к ним частных и общественных собирательных учреждениях: общественных библиотеках, галле реях, учебных коллекциях, частных собраниях, регистрирующих учреждениях, архивах, книгохранилищах и т. д. В импонирующей форме, они имеют большей частью и народно-
53
хозяйственный успех. Тут перед нами аппарат великолепной социальной функции воспоминания, и этот аппарат, механизм которого так неясен психологии отдельного ума, в своей социальной форме совершенно открыт для нас. С ростом цивилизации все большие массы мыслительных, оценочных и волевых определений распространяются в широчайших кругах и подлежат вовлечению в длительное социальное воспоминание. Универсальная публичность и частое освежение благодаря социальному воспоминанию, публичность и традиция возрастают. Для этих, относящихся к самому широкому сознанию социального тела общественных идей, умственных общих благ и традиций слагается в публицистике, литературе, художественных хранилищах сложная и тонко переплетенная социальная ткань духовных учреждений.
Предшествующие соображения о персональной и реальной символике выяснили предварительно все стороны богато-разветвленных внешних психо-физических основных установлений общественного организма. Кто не понимает всего величия и обширности этого аппарата социальной идейной проводки, тому с самого начала недостает понимания важнейших процессов в высокой степени духовной общественной жизни. Необходимо в самых общих чертах вспомнить, что каждый отдельный человек ежедневно и ежечасно вплетен тысячами соединительных нитей в социальный организм, воспринимая, как адресат, сообщая, как отправитель; что от каждого отдельного человека в простых незначительных и в эстетически-идеальных формах исходят по бесчисленным социальным нервным волокнам духовные воздействия и обратно воспринимаются им из всех пунктов социальной периферии. Одна только нервная проводка ежедневной прессы, которая связывает читателей газет, охватывает целый моток проводящих волокон, которые, в бесконечном сплетении между своей публикой, бегут в различных направлениях. Каждое из бесчисленных слов языка означает общение одних и тех же мыслей, чувств и решений, по крайней мере, у двух человек, а путем прочитанной газеты или книги, быть может,
у миллионов людей.
Третье: формальное и функциональное рас-
членение основных установлений социальной умственной жизни. Органическая нервная ткань ставит все части животного организма в полезные для жизни координационные и субординационные отношения; выполняя эту свою цель, она сама является относительно полной системой самостоятельно и ступенеобразно взаимодействующих и сообщающихся нервных центров. То же самое относится и к духовным основным установлениям социального организма. Через посредство умственных рабочих сил, которые, в одиночку или во
54
взаимодействии, собравшись вместе или рассеявшись, в центре всех общественных установлений наблюдают и побуждают, мыслят, производят оценки и решают, отдельные учреждения социального организма пускаются в ход, способствующий жизни, и систематически объединяются. При этом умственные центры всех установлений сами вступают между собой в отношение взаимодействия, которое является частью координацией на почве свободы (автономия, суверенитет), частью-субординацией в иерархическом господстве и подчинении высших и низших властей, высших и низших инстанций.
Отношение координации мы встречаем, например, преимущественно в области прогрессивного обмена веществ, когда руководящие органы отдельных производительных и торговых предприятий, конкурируя между собой в сбыте и изготовлении, вступают в соглашение с покупающей и продающей публикой на основе полной свободы. Напротив, ярко выраженное господство и подчинение мы встречаем, например, в государственной службе. То и другое имеет место во всех частях социального организма. Так возникает много-стороннейшее расчленение координированных, а равно начальствующих и подчиненных центров частью путем индивидуальной, частью путем коллективной умственной деятельности.
1) Функциональное расчленение. Психологически, мы различаем в качестве начальных и конечных пунктов умственной деятельности сенситивные и моторные функции. Между ними лежит деятельность познания, чувства и воли. И умственный коллективный труд показывает, как эти различные формы деятельности, частью резко разграниченные, частью совершенно смешанные, частью в самых разнообразных отношениях смеси, связывают самостоятельную умственную работу отдельного человека.
Первая, а именно сенситивная функция-это принятие чувственных ощущений, восприятие, наблюдение. Последнее, поскольку оно представляет коллективный труд, мы находим то совершенно обособленным, напр., в статистике, то смешанным с другими функциями, напр., в полиции. Самостоятельная деятельность наблюдения идет в своем расчленении так далеко, что образует форменную иерархическую лестницу; напр., наблюдения, имеющие общий интерес, переносятся в высшие центры символическим употреблением донесений, в то время, как масса чувственных восприятий уже перерабатывается в периферии, чтобы превратиться в симпатические и рефлекторные движения, без обращения к высшим руководящим центрам.
Вторая, а именно моторная функция или руководство исполнением, равным образом имеет частью самостоя-
55
тельную, частью смешанную организацию: исполнительным органом в чистой форме является, напр., командование армией, офицерский корпус. Исполнительным и вместе с тем познающим, оценивающим и принимающим решения органом является правительство государства. И в моторной сфере двигательного возбуждения мы встречаем как координационные, так и субординационные отношения. Иерархия офицерского корпуса, административных и полицейских должностей обнаруживает строгое подчинение приказам, распоряжениям, инструкциям, и предписаниям "сверху", с другой стороны, мы видим, что и средним и низшим местам предоставляется самостоятельное рефлекторно симпатическое приведение в исполнение в местных и маловажных вопросах.
Между органами восприятия (чувства) и перевода воли в действие (моторная нервная деятельность, двигательное возбуждение) мы мыслили в середине: в третьих, организацию деятельности познания, в четвертых-организацию оценочных соображений и, в пятых, организацию* определения воли. Эта тройная деятельность, более подробный внешний процесс которой не может проследить аналогически органическая нервная физиология, в социальном организме широко открыта перед нами во всем своем развитии. Каждое более значительное церковное или светское хозяйственное или вне-хозяйственное дело, соответственно своей умственной деятельности, дает всем трем главным направлениям более или менее разветвленную основную организацию. Мы видим, что не только отдельные умственные работники, но и целые группы их, проявляют троякого рода деятельность. Каждое более крупное предприятие имеет собственный центр своего умственного руководства, состоящий из нескольких совещающихся между собой лиц, для исчисления, оценки и практического использования товаров. Подобные же специальные группы руководящего умственного труда мы видим во всех периферически-партикулярных, а полностью в центральных органах социального организма: совещательных, судящих, решающих коллегиях государственного, церковного, педагогического, научного характера, военных советах и офицерских корпусах, парламентах, советахминистров и т. д.
Не только психическое различие отдельных духовных учреждений, но и различие места и предметов, где и для которых они устраиваются, обосновывает деление умственной организации социального тела. Это "территориальное" и "реальное" деление обычно не лишено плана и основания. Для различных округов и для различных предметов мы находим в случае надобности и особые органы умственного труда (местное расчленение, реальное расчленение). В каждой области общественного тела, правда,
56
повторяется в общих чертах одинаковая организация умственного труда, но каждая имеет свои особенности в отношении водворения, охраны и безопасности, существует особая организация для хозяйственного предприятия, для рынка, для школы, церкви, светской общины, юстиции, полиции, товарищества; вспомним бесчисленные органы власти, управления, правления, мастеров, административные советы, биржевые советы, школьные советы, церковные советы, общинные советы, судебные коллегии, правления союзов и т. д. И все они, с одной стороны, в отдельности сообщаются с периферией, а с другой стороны, соединяются для сношений с центром в самостоятельные главные пучки, подведомственные особым главным местам.
2) Формальное расчленение (субординация и координация). И социальная нервная ткань имеет главные центры и низшие инстанции. Чтобы тотчас же ясно понять это, надо вспомнить о расчленении совещательных , и исследующих, судящих и оценивающих, решающих и командующих членов светско-государственной и религиозно-церковной иерархии, от монарха и министра до последнего сельского общинного советника, от папы и консистории до последнего пастора, от фельдмаршала до унтер-офицера, от министерства народного просвещения до местного школьного совета, от центрального управления большой железной дороги до отдельного обер-кондуктора или станционного чиновника, от директора завода до мастера, от государственного парламента и мирового конгресса до местного представительства и местного союза. Между ними лежат воспринимающие, перерабатывающие и возбуждающие или дальше проводящие средние места, которые равным образом либо только продолжают центральное нервное действие в восходящем и центростремительном сгущении, как и в нисходящем центробежном разветвлении, либо модифицируют его подготовлением и выполнением, либо выполняют рефлекторно и симпатически самостоятельные, чуждые центральным органам действия автономии. Это применимо ко всем областям социальной жизни: в церкви, школе и народном хозяйстве (напр., при образовании цен мировых рынков, окружных и местных рынков), особенно же в государстве с его центральными, провинциальными, окружными, местными органами власти, которые, наблюдая, направляя, решая и приказывая, вообще, частью имеют самостоятельный (автономный) круг действия, частью являются посредствующим звеном, частью образуют высшую инстанцию- или только для того, чтобы делать сообщения высшим органам или же, без таких сообщений, решать по отношению к низшим органам. Даже в нынешнем народном хозяйстве, которое в такой большой степени обходится без единого
57
руководства, имеется умственная посредствующая координация местных и такая же градация малых, больших и огромных предприятий и рынков.
Центральные и средние носители социального умственного труда сосредоточены в столичных городах, этих чередах социального организма, и в позвоночнике средних провинциальных и главных окружных городов, откуда они излучают свой свет в дальнейших разветвлениях ко всей периферии социального тела. И политические силы законодательства и правительства имеют свое умственное средоточие в главных городах. Центральные органы управления имеют свое постоянное местопребывание в более крупных городах. Далее, столица оказывается центральным пунктом для выдающихся умственных сил церкви, науки, искусства, школы, общественности.
Как различные ганглии частей центрального мозга связаны между собой волокнами, так и политические и внеполитические центры имеют между собой сообщение в главных местах нахождения социальной жизни.
Функциональное своеобразие, территориальный объем и предмет задач определяют традицию инстанций.
Волевые решения и волевые выполнения требуют строгого господства и подчинения. Что касается коллективных волевых решений, то социальная жизнь так же мало может обойтись вообще без дисциплины, как и животная органическая жизнь.. Абсолютная автономия, анархия, привлекательное или непривлекательное отсутствие правительства есть бессмыслица. • Но итогом психофизической волевой организации является прочное господство решающей воли над выполняющей волей, установление и упрочение господства, правления, руководства, подчинения, исключительного решения.
Напротив, в мыслительной работе и в установлении оценок, равно как в предшествующем решениям обсуждении, невозможны и не нужны какие-либо отношения господства и подчинения. Одни только волевые решения и исполнения безусловно требуют установления исключительно решающих и приводящих в исполнение органов и послушания внешних исполнительных членов социальных организаций, т. е. прочного господства всех решающих и определенное подчинение выполняющих сил.
В особенности бросается в глаза органическая аналогия для тех установлений, через которые проводятся современные функции народного хозяйства. Эти установления по своему положению, строению и разветвлению обнаруживают явления, сходные с nervus sympathicus. По всему позвоночнику более крупных колоний распространяются в многостороннем разветвлении центральные узлы
58
умственного руководства различных отраслей добывающей н обрабатывающей промышленности и торговли. Рынки представляют собой пояс центров хозяйственного умственного труда для наблюдения, оценки и движения товаров без необходимости главного центра в крупном городе. Таким образом, духовное взаимодействие совершается в народном хозяйстве не как центральное распознавание, расценка и упорядочение всех величин производства и спроса из одного пункта, но как общественное взаимодействие множества рассеянных специальных рынков со всеми прочими, многих предприятий и потребностей каждой области рынка между собой. Даже социалистическое государство, для того чтобы стать реальностью, равным образом, должно было бы сосредоточить производство и сбыт в различных центрах, установить между ними равновесие в зависимости от потребностей и запасов, с разграничением областей производства и потребления, вообще, отказаться от абсолютной централизации социального обмена веществ, но довольствоваться той аналогичной степенью центрального воздействия, которой подчинен растительный -жизненный процесс животного организма; тут мы найдем совершенно неожиданное подтверждение специального учения о социальном обмене веществ.
Даже умственный труд различных центральных органов не является абсолютно единым. Государство не может полностью и всесторонне, при помощи умственных сил правительства, проводить также и внешнеполитическое действие социального тела. Оно не может, не запутавшись, потерять свою единую символику и сделать опыт постройки вавилонской башни. Но оно этого не делает, как показывает опыт,, даже в таких странах и в такие эпохи, которые подвергаются нервной и умственной болезни безостановочного все делания, всемогущей государственной централизации. Но мы видим, что государство создает себе, для своей преимущественно практической деятельности и единообразно-механического действия, свои особые организации умственного труда, как центр коллективно-сознательного движения. Рядом с ним церковь, школа, искусство - наука, общественность обладают, в свою очередь, другими центрами. Более того. Собственно-центральный орган правительства распадается на множество министерств и центральных управлений, работа главы государства с своим министерством не является совершенно единой, но представляет разветвленное взаимодействие различных центральных органов. Это доказывает даже центральнейшее государственное действие- принятие решений в совете министров под председательством главы государства.
59
Фердинанд Теннис
(Род. в 1855 г.)
Общение и обществоiv
"Из всего этого вытекает, что воля к существованию несет в себе условия для общения, в то время как воля к выбору создает общество. И следовательно, женщинам преимущественно подходит и даже необходима сфера жизни и труда в общении. Естественным местом для ее деятельности является дом, а не рынок, своя или своего друга комната, а не улица. Домашнее хозяйство самостоятельно и крепко в деревне, да и в городе оно еще сохранилось, совершенствуясь и преображаясь в красоту; но в больших городах оно становится бесплодным, узким, ничтожным; оно гибнет превращаясь в голое понятие квартиры, повсюду одинаковой, какую можно всегда иметь за те или иные деньги; это в роде гостиницы в пути, в мире. И постоянное пребывание дома, в обычном народном восприятии, так же женственно, как неженственно всякое путешествие. Когда-то была у ремесленников поговорка: "Парень, который не странствовал, так же хорош, как девушка, которая странствовала". Вся ее деятельность есть более творчество вовнутрь, чем действование вовне. Цель этой деятельности довлеет себе, но не своему окончанию. Поэтому, пожалуй, личные услуги кажутся подходящими для женщины, поскольку они завершаются сами собой и не могут иметь задачей тот или иной результат. Так, женщине вполне подходят и многие земледельческие работы, каковые всегда, при самых нормальных обстоятельствах, требовались от нее, часто даже в чрезмерной степени, ибо земледелие есть просто работа, самозабвенный труд, оно может быть понято, как служение природе; оно находится в непосредственной близости с домашним хозяйством и плодотворно для него по своим результатам.
Далее, среди искусств, говорящие, следовало бы сказать звучащие, искусства более женственны, чем искусства что-либо образующие... Ибо музыка, пение-главным образом дар женщины: ее высокий, звучный, мягкий и гибкий голос есть орган защиты и нападения. Крик и визг, торжество и скорбь, как и всякий богатый звуками смех и плач, изливающийся, в конце концов, в словах, вырываются у нее из души, как источник из скалы. И музыка является громким выражением движения души, как мимика-немым. Все музы- женщины, а мать их-Воспоминание. Между музыкой и мимикой стоит танец; эти столь бесцельные, страстные
60
и грациозные движения, в которых даже женщины изнеженного воспитания проявляют такую силу, которая, при планомерном ее напряжении, наверное, привела бы к смертельной усталости. Но как легки также они научаются всему бессмысленно - приятному, осмысленно - чудесному! Отсюда их приверженность к формам, к старым обычаям, пословицам, загадкам, чудесам, к трагическим и комическим историям; их склонность к подражанию, их любовь к милому притворству и ко всему, что играет, восхищает, ко всему простосердечному; а вместе с тем их склонность и настроение к самой глубокой грустной серьезности, к благочестивому страху и к молитве, к исполненному предчувствия выражению лица, и, как было ранее сказано, к мечтанию, измышлениям и поэзии. Пение и поэзия имеют общее происхождение; но и пение и речь лишь постепенно отделяются друг от друга, и каждое развивается самостоятельно; тем не менее, собственно разговорное всегда сохраняет в себе многое из интервалов и кадансов пения. (Но мы уже позволили себе высказать предположение, что язык был изобретен материнской любовью просто как естественное понимание содержания слов. Было бы гораздо правильнее сказать: не изобретен, но сильнее всего стимулирован, ибо и половая любовь, уже начиная с мира животных, принимает в этом большое участие, особенно значительное-в музыкальном и собственно патетическом, заключающемся в пении и речи. То, что так глубоко возбуждает душу, стремится к выражению в радости и страдании, делает людей красноречивыми и общительными, и становится искусством, когда бесформенное чувство ищет и находит свой образ. Женское сердце отдается более непосредственно торжеству и жалобам, а любовь, его священная способность, будучи страстью, наполняет мысли, но вместе с тем побуждает и к хитростям и к интригам, как орудиям более слабого пола, вообще же, непосредственная (наивная) деятельность переходит в рефлектирующую, а последняя развивается в более сознательный выбор средств, и, таким образом, ведет к более резкому различению целей, и, в конце концов, даже к противоположению средств целям). Среди образующих что-либо, созидающих искусств-в широком значении этого слова-наиболее свойственны женскому духу, как известно, вязальные искусства, хотя бы вследствие их домашнего назначения; этот вид труда, при котором требуется близость к объекту, тщательная заботливость, точное воспроизведение образца, неуклонное и терпеливое следование перенимаемому стилю, а вместе с тем предоставляется свобода выдумки в создании изящных форм, незначительных завитушек, где и проявляется вся интенсивность вкуса, направленного к теплому, нежному, уютному,-наиболее соответствует добродетелям и радостям женской души.
61
Также подлинно-любимым делом для нее является отображение действительного, нравящегося, вызывающего восхищение, в особенности, физически-приятных и прекрасных образов, для сохранения воспоминания при лицезрении; не даром, красивая эллинская легенда приписывает женщине изобретение портретного искусства. Конечно, в теневой проекции форм на плоскости-откуда происходит и искусство письма-женский гений находит свои границы, ибо пластика и строительное искусство требуют более мощной и более сознательной фантазии и более сильного господства над сопротивлением материи.
Последнее есть дело мужчины, которому материя чужда, если не враждебна, и эту материю он должен преобразовать, если не преодолеть. И все же, всякий труд, поскольку он производится не с явным отвращением, не ради своей цели, относится к воле, к существованию. Так всякий труд, по природе своей, в большей или меньшей степени относится к общению и может быть определен понятием одного лишь средства в тем большей степени, чем более он связан с усилием и мучением; поэтому всякий мужской и суровый труд скорее является средством, чем женский и мягкий труд. Тем самым, моменты этой диалектики заключаются частью в объекте, частью в человеческом духе. Но всякое искусство, по природе своей, подобно сельским и домашним занятиям, относится к области теплого, мягкого и влажного, т. е. органически живого, и именно поэтому естественно-женского труда, и относится, следовательно, к общению (gemeinschaftlich 1st). Общение, в свою очередь, преобразует и неприятный труд в род искусства, сообщая ему стиль, достоинство и прелесть и вводя его в известный ранг, как почетную профессию. Но благодаря денежному вознаграждению, а также выставлению на продажу готовых изделий, наконец, благодаря работе про запас, этот процесс имеет постоянную тенденцию превращаться в свою противоположность: сделать индивидуума своим единственным субъектом, на ряду с воображаемой вещью, стоящей вместе с ним,-с обществом.
Подобный субъект, как уже прежде рассматривалось, по всем своим свойствам и вполне сознательно является торговцем или купцом. Здесь противоположность и взаимное отрицание средств и цели тем более явственны, что средства не являются трудом, хотя и представляют собой неприятную, тяжелую, сухую деятельность. Но, что гораздо хуже, тут имеется добровольное уменьшение, как бы оно ни старалось быть возможно незначительнее, своего имущества, риск, который по природе своей так же неприятен, как барыш по природе своей приятен. Отсюда для нас ясно, насколько торговля должна быть противна женской душе. Торговка, представлявшая собой уже в ранней городской жизни перед-
<< Пред. стр. 1 (из 3) След. >>
Список литературы по разделу