<< Пред.           стр. 2 (из 3)           След. >>

Список литературы по разделу

 
  62
 
 
  кое явление, выступает также в правовом отношении из своей естественной сферы, она-первая полноправная эмансипированная женщина.
  Конечно, торговля, как и всякий другой промысел, может вестись честно и добросовестно. Но чем более она планомерна, т. е. чем шире она поставлена, тем более она ведет и соблазняет к хитрости и лжи, как к действительным, большей частью, средствам для достижения высоких прибылей или для покрытия убытков. Исключительное желание обогатиться делает купца беспощадным; он превращается в тип эгоистически самовластного индивидуума, для которого все прочие люди-по крайней мере, за пределами тесного круга его друзей-являются лишь средствами и орудиями его целей; он есть, в собственном смысле слова, общественный человек. В его речи непосредственнее всего выражается воля к выбору. Слова, которые он выбирает, рассчитаны по их действию, поэтому и правда, если она менее действительна, легко переходить в ложь, как в более действительный прием. В торговле не считается недопустимой та ложь, которая направлена лишь к тому, чтобы возбудить желание купить, ибо она не считается с обманом, который выражается в продаже товара выше его стоимости. Но все, что считается в системе торговли необходимым в смысле рассчитанных слов, если и не есть ложь в собственном смысле, то по существу является неправдой, ибо слово лишилось своих качеств и (подобно всевозможным вещам) принизилось до одного лишь количества применяемых средств. Так, в более широком смысле, ложь есть характерный элемент общества.
  Но в таком же отношении, как к, торговле, стоит женщина и ко всякому несвободно-свободному труду и услугам, которые не соответствуют ее наклонностям и привычкам и вместе с тем не вытекают из ее чувства долга; таков продажный и проданный труд, не получающий своего продукта и оказывающий услугу не человеку и не природе, но мертвому инструменту страшной, подавляющей силы: мы говорим о фабричном труде. Но именно для этого обслуживания машин женская рабочая сила кажется субъектам капиталистического производства особенно подходящей, ибо она наиболее соответствует понятию простого и среднего человеческого труда, находясь посредине между ловкостью и гибкостью детского труда и силой и уверенностью мужского труда. Ибо, когда этот простой фабричный труд легок, тогда дети могут производить механические движения, однообразно повторяющиеся и требующие незначительной затраты мускульной энергии; а когда он тяжел, тогда требуются мужчины, которые в состоянии с должным вниманием, напряжением и спокойствием руководить гигантскими орудиями. На долю женщин падает все то, что не может быть поручено детям и что
  63
  не требует мужского труда. Но при одинаковых обстоятельствах они имеют преимущество перед детьми в том, что на них можно больше положиться, а перед мужчинами (по известным причинам)-преимущество дешевизны. Тем самым, благодаря тому, что заработная плата выражает сумму, необходимую в среднем для содержания семьи, они вынуждены, как и дети, вступать на рынке труда в конкуренцию с своими "кормильцами", первоначальными представителями человеческой рабочей силы (ведь семья, с коммерческой точки зрения, есть не что иное, как кооперативное сообщество для потребления жизненных средств и воспроизведения рабочей силы).
  Очевидно, далее, что сперва торговля, а затем промышленный труд, не сам по себе, но благодаря той свободе и самостоятельности, с которою работница вступает в борьбу за свое существование, заключая договоры и распоряжаясь деньгами, требуют и стимулируют развитие ее сознательности, при помощи которой ей приходится размышлять и рассчитывать. Женщина становится развитой, хладнокровной, сознательной. Нет ничего более чуждого ее первоначальной и, несмотря на приобретенные изменения, постоянно проявляющейся прирожденной натуре. И, быть может, нет ничего более характерного и значительного для общественного процесса образования и разложения жизни в общении. Лишь благодаря этому развитию становится истиной "индивидуализм", который является предпосылкой общества. Но в этом же лежит возможность его преодоления и преобразования жизни в общении. Уже давно известна и признана аналогия между судьбой женщины и судьбой пролетариата. Их растущая сознательность, как и у изолированного мыслителя, может развиваться и возвышаться.
  Можно было бы также сделать соответствующий ряд следствий из противоположности между юностью и зрелым возрастом и из противоположности между народом и образованным слоем. Вполне очевидно, что дети связаны с домом и семьей и что их природа расцветает в деревне и в городе, но в большом городе и обширном мире общества она подвержена всякого рода пагубе. По мере роста физической силы, мальчику вполне подходит и даже необходим труд- забава, труд-упражнение и обучение; торговать, извлекать барыши, быть капиталистом-не его дело; в своем непонимании этих вещей он поэтому похож на женщину. Равным образом, он не легко поймет, что его рабочая сила является товаром в его руках и что труд есть лишь форма, в которой таковой должен передаваться. Для капиталистического производства дело идет лишь о том, что представляет собой рабочая сила в каждый данный момент, применима ли она или нет, в то время как юношеское желание, благодаря посте-
 
  64
  пенному росту умственных и физических сил, всегда стремится чем-нибудь стать, чего-либо достигнуть. "Поскольку машины делают излишней мускульную силу, они становятся средством для применения рабочих без мускульной силы или с незрелым физическим развитием, но с большей гибкостью членов. Поэтому женский и детский труд был первым словом капиталистического применения машин! Тем самым, этот обильный суррогат труда и рабочих тотчас превратили в средство увеличить число наемных рабочих путем вовлечения всех членов рабочей семьи, без различия возраста и пола, под непосредственное господство капитала. Принудительный труд для капиталистов узурпировал не только место детской игры, но и место свободного труда в домашнем кругу, в обычных границах, для самой семьи" (К. Маркс, Капитал, т. I, гл. 13). Достаточно известно, как детский, а в особенности юношеский дух относится к пауке. Требуется некоторая сухость фантазии, которой, конечно, может прийти на помощь энергичное напряжение наличных сил, чтобы понять математические схемы и формулы; но математика есть первообраз всякой истинной науки, которая, по своей глубочайшей природе, является произвольно-искусственной: именно поэтому она есть высокая школа мышления. Будущие субъекты капиталистического общества должны воспитываться для систематического, правильного мышления. Само по себе это было бы не только совместимо с развитием общественного духа, т. е. с укоренением социального строя мыслей, с облагорожением души и с образованием нравственного сознания, но должно было бы естественно развиваться в этом направлении, если бы тому не противились социальные силы, которые, напротив, весьма заинтересованы в сохранении противоречия между нравственными силами, а равно умственными взглядами, принадлежащими к погибающей общественной культуре, и научными познаниями, в которые действительно верят. Эти социальные силы сознательно желают удовлетворительного решения этих противоречий и конфликтов в планомерно питаемом частью индивидуальном, частью общественно-условном лицемерии. Но во всех этих отношениях сопротивление воли и способностей зрелого человека тем скорее исчезает или становится ничтожным, чем более оно было слабо уже с самого начала и чем больше потеряло оно свою силу в течение жизни. Со всех сторон он-настоящий общественный человек, ибо сознает себя свободным господином своего имущества или хотя бы своей рабочей силы и других' своих производительных способностей и постоянно к чему-то стремится, что-то рассчитывает и критически относится к разным мнениям, либо пользуется таковыми для своей выгоды. Так, он по отношению к другим-исключительно продавец, по отноше-
 
  65
  нию же к себе, насколько это возможно--потребитель; и предпочитает ходить в маске.
  Народ и в этом отношении похож на женщин и детей, так что для него семейная жизнь есть просто жизнь; к этому узкому кругу непосредственно примыкают соседи и друзья. Среди образованного класса, поскольку он отделился от народа и совершенно самостоятельно устанавливает свои порядки (что частью проводится во всех областях с трудом, а частью прикрывается условным сохранением и обновлением устарелых идей), эти связи все более "и более отступают на задний план перед своевольной свободой индивидуумов. Семья становится случайной формой для удовлетворения естественных потребностей, соседи и друзья заменяются связями, основанными на интересах, и условным общением. Так, народная жизнь наполняется домом, деревней, городом; образованный класс живет в больших городах, он-национален, интернационален. Вместо дальнейшего развития этих контрастов мы коснемся тут только одного пункта. Во всякой первобытной, туземно-оседлой культуре торговля представляет чуждое и часто ненавистное явление. И торговец есть вместе с тем тип образованного человека: у него нет родины, он странствует, он знает чужие нравы и искусства и не относится к ним с любовью и пиэтетом, он владеет несколькими языками, умеет ловко говорить и двуязычен, искусен, ко всему приспособляется, а все же повсюду имеет в виду свои цели. Так рыщет он повсюду, меняя характер и образ мыслей (веру или убеждения), как одежду, перенеся тот и другой через границы разных областей, все перемешивая и выравнивая, обращая к своей выгоде старое и новое. Таким образом, он представляет разительную противоположность крестьянину, прикрепленному к земле, а также солидным бюргерам, занимающимся своим ремеслом. Последние ограничены, незрелы и необразованны по сравнению с первым. Мы читаем у Рошера (Nat.-Oek. Ill, стр. 134): "Когда народ уже достаточно созрел, чтобы нуждаться в собственной торговле, но еще не достаточно зрел, чтобы самому создать национальное купеческое сословие, то в его же интересах лежит, чтобы чужой народ более высокой куль туры временно заполнил пробел путем глубоко внедряющейся активной торговли". Но на деле никогда не бывает такого •отношения народа к народу, но лишь отношение отдельных рассеянных иностранцев (хотя бы они, по отношению к себе самим, и составляли народную совокупность) к действительному народу; ибо таковой не может мыслиться без собственной страны, хотя бы населенной (если не обработан ной). А там, где торговец не является иностранцем, там его считают иностранцем. "Торговец хлебом (в Индии) никогда не бывает владельцем наследственного и включенного в со-
 
  66
 
 
  став деревенской общины промысла, а также не имеет прав' гражданства в городах, выросших из одной или нескольких деревень. Торговыми предприятиями, которые, таким образом, остаются за пределами органической группы, являются те, которые доставляют свои товары с отдаленных рынков" (Сэр Г. Мэн, Village Communities, p. 126).
  Напротив, когда народ подчиняет свой труд торговле или капитализму, он перестает быть народом в той мере, в какой происходит этот процесс; он приспособляется к чуждым ему внешним силам и условиям, он становится образованным. Наука, которая собственно и отмечает образованных, преподносится ему, в каких бы смесях и формах это ни происходило, как лекарство против его дикости. Этим самым, совершенно против воли образованных, поскольку последние идентичны с капиталистическим обществом, превращенный в "пролетариат" народ побуждается к размышлению и к осознанию тех условий, которые сковывают его на рынке труда. Из его познания вытекают решения и старания разорвать подобные оковы. Он объединяется для общественного и политического действия в профессиональные союзы и партии. Эти объединения имеют такое же преимущественно крупно-городское, затем национальное и, наконец, интернациональное распространение и такие же свойства, как и предшествовавшие и послужившие им образцом объединения образованных классов, капиталистов, общества (в собственном смысле). Пролетарии тем в большей степени становятся активными субъектами общества, чем больше это обусловливается одинаковым мышлением и действованием. Их целью является стать собственниками капитала (национального или интернационального), как материала и орудий своего труда, а это означало бы конец общества (понимаемого в экономическом смысле), ибо уничтожило бы производство товаров и внешнюю торговлю".
  Густав Лебонv
  (род. в 1842 г.)
  А. Раса 1)
  <
  "Раса обладает почти столь же определенными психологическими признаками, как и ее физические признаки.
  67
  Как и анатомический вид, психологический развивается лишь очень медленно.
  К постоянным и унаследованным психологическим признакам, соединение которых обращает духовные свойства расы, присоединяются, как и у всякого анатомического вида, еще и побочные элементы, обусловленные разнообразием окружающей среды. Они беспрерывно обновляются и делают возможной кажущуюся изменчивость расы в весьма обширных размерах.
  Духовные свойства расы представляют собой не только синтез живых существ, из которых она состоит, но главным образом синтез длинного ряда предков, способствовавших ее образованию. Не живые, но мертвые играют выдающуюся роль в существовании народа. Они-творцы его морали и бессознательные двигатели его поведения.
  Различные человеческие расы отличаются между собой не только очень большими анатомическими различиями, но та. столь же значительными психологическими различиями. Если сравнивать между собой лишь средние элементы каждого народа, то психические различия между ними кажутся часто довольно незначительными; но они становятся громадными, когда мы сравним между собой высшие слои этих народов. Тогда можно будет установить, что высшие расы отличаются от низших, главным образом, тем, что первые обладают известным числом весьма развитых умов, тогда как у вторых таковых нет.
  Индивиды, из которых состоят низшие расы, обнаруживают явное сходство между собой. Чем выше поднимается раса по лестнице культуры, тем более стремятся к различию ее члены. Неизбежным результатом культуры является дифференциация индивидов и рас. Итак, народы идут не к равенству, но к увеличивающемуся неравенству.
  Жизнь народа и все проявления его культуры составляют простое отражение его души, видимые знаки невидимой, но очень действительной вещи.
  Внешние события образуют лишь бросающуюся в глаза поверхность, под которой скрыты основные, определяющие ее элементы.
  Ни случай, ни внешние обстоятельства, ни, в особенности, политические учреждения не играют главной роли в истории народа; определяющим моментом является его характер.
  Поскольку различные элементы культуры народа являются лишь внешними признаками его духовных свойств, постольку его манера чувствования и мышления не может передаваться без изменений народам с иным психологическим складом. Передаваться могут лишь внешние, поверхностные и несущественные формы.
 
  68
 
  Глубокие различия в духовных свойствах народов имеют своим следствием то, что внешний мир воспринимается ими совершенно различно. Отсюда вытекает, что они очень различно чувствуют, мыслят и действуют, и поэтому, входя в соприкосновение друг с другом, расходятся в мнениях по всем вопросам. Большинство войн возникли из этих разногласий. Завоевательные, религиозные и династические войны были в действительности всегда расовыми войнами.
  Скопление людей различного происхождения лишь тогда приводит к образованию расы, т. е. к формированию общей души, когда оно, путем вековых скрещиваний и одинаковой жизни в одной и той же среде, приобрело общие чувства, интересы и верования.
  Среди цивилизованных народов вряд ли есть еще естественные расы, но лишь искусственные, созданные историческими условиями.
  Изменения среды имеют глубокое влияние лишь на новые расы, т. е. на помеси древних рас, у которых, благодаря скрещиваниям, разложились унаследованные от предков свойства. Одна лишь наследственность достаточно сильна, чтобы бороться с наследственностью. Изменения среды влияют только разрушительно на те расы, у которых прежним скрещиванием не удалось уничтожить устойчивость их психических свойств. Древняя раса скорее гибнет, чем переносит изменения, требующие приспособления к новой среде.
  Приобретение прочно сложенной, общей души означает для народа высшую точку его величия, разложение ее-час его падения. Вмешательство чуждых элементов есть одно из самых верных средств, чтобы вызвать подобное разложение.
  Психологические виды, как и анатомические, подлежат воздействию времени. И им суждено стареть и угасать. Они образуются очень медленно, но могут очень быстро исчезать. Достаточно глубокого нарушения деятельности их органов, чтобы вызвать регрессивные изменения, следствием которых является весьма быстрое часто разрушение. Народам нужны многие столетия, чтобы приобрести известные духовные свойства, и часто очень, короткий период времени, чтобы их потерять.
  В качестве главных факторов развития культуры следует указать, на ряду с характером, идеи. Они действуют лишь тогда, когда, на протяжении медленной эволюции, претворяются в чувства и вследствие этого образуют часть характера; тогда они освобождаются от влияния критики и требуется очень продолжительное время для их исчезновения. Каждая культура возникает из небольшого числа общепринятых основных идей.
  69
  В. Толпаvi
  В обыкновенном смысле слова, толпа означает соединение каких-либо индивидов, любой национальности, любой профессии, того или иного пола, по любому поводу.
  С психологической же точки зрения, слово "толпа" означает нечто совсем другое. При известных обстоятельствах, и только при этих обстоятельствах, собрание людей приобретает новые признаки, совершенно отличные от признаков, образующих это собрание индивидов. Сознательная личность исчезает, чувства и мысли всех единиц ориентируются в одном и том же направлении. Образуется коллективная душа, правда, временного характера, но вполне определенная по своим чертам. Совокупность становится тогда тем, что я назову, за отсутствием лучшего выражения, организованной толпой или, если угодно, психологической толпой. Она составляет единое существо и подлежит закону духовного единства толпы (loi de 1'unite mentale des foules).
  Очевидно, недостаточно случайного соединения многих индивидов, чтобы они приобрели характер организованной толпы. Тысяча случайно собравшихся на площади без определенной цели индивидов отнюдь, не составляют толпы в психологическом смысле. Специальные признаки таковой образуются под влиянием известных возбудителей, сущность которых нам и следует определить.
  Исчезновение сознательной личности и ориентирование чувств и мыслей в определенном направлении, что составляет главные признаки организующейся толпы, не всегда требуют одновременного присутствия нескольких индивидов в одном и том же месте. Тысячи отделенных друг от друга индивидов, в известные моменты, под влиянием известных сильных душевных движений, напр., крупного национального события, могут приобрести признаки психологической толпы. Стоит только случайно соединить их, чтобы их поступки тотчас приняли специфические черты действий толпы. В известные моменты полудюжина людей может образовать психологическую толпу, между тем, как сотни случайно собравшихся людей таковой не составят. С другой стороны, под влиянием известных фактов целый народ может стать толпой, не .представляя видимого соединения..
  Когда психологическая толпа образовалась, она приобретает временные, но поддающиеся определению общие
 
  70
 
  черты. К ним присоединяются частные черты, меняющиеся в зависимости от элементов, составляющих толпу, благодаря которым меняется и ее духовная структура.
  Таким образом, психологическая толпа поддается классификации, и мы увидим, что разнокалиберная толпа, т. е. состоящая из разнородных элементов, имеет общие признаки с однокалиберной толпой, т. е. состоящей из более или менее сходных элементов (сект, каст, классов). Но тут обнаруживаются особенности, благодаря которым можно отличить оба вида толпы.
  Но прежде, чем заняться различными категориями толпы, нам надо сперва исследовать все общие признаки. Мы уподобимся натуралисту, который начинает с описания общих признаков, свойственных всем особям, прежде чем переходит к особенным признакам, делающим возможным различить роды и виды данной семьи.
  Не легко с точностью описать душу толпы, ибо ее организация меняется не только в соответствии с расой и составом соединений, но и в соответствии с природой и степенью возбудителей, которым подчиняются эти' соединения. Но подобные же трудности существуют и для психологического изучения отдельных индивидов. Только в романах личности сохраняют постоянный характер на протяжении всей своей жизни. Однообразие среды создает лишь кажущуюся однородность характеров. В другом месте я указал, что все духовные организации заключают в себе такие задатки характера, которые могут проявиться при резкой перемене среды. Так, среди самых жестоких членов Конвента находились добродушные буржуа, которые, при нормальных обстоятельствах, были бы безобидными нотариусами или занимали бы какие-либо почетные мирные должности. После грозы они вернулись к своему нормальному состоянию мирных граждан, и среди них-то Наполеон нашел преданнейших своих слуг.
  Не имея возможности изучить здесь все стадии образования толпы, мы будем иметь в виду толпу в стадии ее законченной организации. Таким образом, мы увидим, чем может стать толпа, но не то, чем она всегда бывает. Лишь в этой позднейшей фазе организации на почве неизменных и преобладающих основных черт расы выделяются новые и специальные признаки, и происходит ориентирование всех чувств и мыслей совокупности в одном и том же направлении. Здесь лишь проявляется то, что я выше назвал психологическим законом духовного единства толпы.
  Среди психических признаков толпы есть общие с изолированными индивидами, в то время как другие являются исключительно специфическими для толпы и встречаются
  71
  только в совокупностях людей. Мы прежде всего изучим эти специфические признаки, чтобы лучше выяснить их значение.
  Самое удивительное в психологической толпе следующее: каковы бы ни были составляющие ее индивиды, как "бы сходны или несходны ни были они между собой по своему образу жизни, занятиям, характеру или интеллигентности, один лишь факт принадлежности их к толпе достаточен для образования у них своего рода коллективной души, благодаря ...которой .они совсем иначе чувствуют, мыслят и действуют, чем чувствовал, мыслил и действовал бы каждый из них в отдельности. Существуют идеи и чувства, появляющиеся или превращающиеся в действия лишь у индивидов, соединенных в толпу. Психологическая толпа есть временный организм, состоящий из разнородных элементов, которые соединились на одно мгновение, точно так же, как клетки организма своим соединением образуют новое существо с совсем иными свойствами, чем те, которыми обладают отдельные клетки.
  Вопреки мнению, которое, странным образом, мы встречаем у такого проницательного философа, как Герберт Спенсер, агрегат, составляющий толпу, отнюдь не представляет сумму или среднее входящих в него элементов, но комбинацию и образование новых элементов, точно так же, как в химии определенные элементы, напр., основания и кислоты, при своем соединении образуют новое тело, свойства которого совершенно отличны от свойств тел, участвовавших в его образовании.
  Легко установить, насколько индивид в толпе отличается от изолированного индивида, но труднее определить причины этого различия.
  Чтобы хоть несколько уяснить себе эти причины, следует прежде всего вспомнить об установленном современной психологией положении, что не только в органической жизни, но и в интеллектуальных функциях, бессознательные феномены играют выдающуюся роль; Сознатёльная умственная жизнь составляет лишь весьма незначительную часть на ряду с бессознательной душевной жизнью. Самый тонкий анализ, самое острое наблюдение может подметить лишь небольшое число сознательных мотивов душевной жизни. _Наши сознательные поступки вытекают из бессознательного субстрата, созданного, главным образом, наследственными влияниями. В этом субстрате заключаются бесчисленные наследственные следы, из которых образуется душа расы. За открытыми мотивами наших действий существуют несомненно тайные причины, в которых мы не признаемся, а за ними лежат еще более тайные, которых мы вовсе и не знаем. Большинство наших повседневных поступков есть лишь результат скрытых, ускользающих от нас мотивов.
  72
  Эти - то бессознательные элементы лежат в основе расовой души, и благодаря им получается сходство всех индивидов данной расы. А те элементы, которые являются продуктом воспитания, а еще в большей степени исключительной наследственности, главным образом отличают между собой индивидов одной расы. Самые несходные по уму люди обладают крайне сходными влечениями, страстями и чувствами. Во всем, что составляет предмет чувства: религии, политике, морали, симпатиях, антипатиях и т. д., самые выдающиеся люди лишь очень редко возвышаются над уровнем обыкновеннейших людей. Между великим математическом и его сапожником может зиять пропасть в интеллектуальном отношении, но в отношении характеров различие между ними может быть незначительно или его может вовсе не быть.
  Вот эти-то общие свойства характера, управляемые областью бессознательного и почти одинаковые у большинства нормальных представителей одной расы, и составляют то, что: соединяется в толпе. В коллективной душе стираются интеллектуальные способности индивидов, и тем самым исчезает их индивидуальность: разнородное утопает в однородном, и бессознательные качества берут верх.
  Такое именно соединение обыкновенных качеств объясняет нам, почему толпа никогда не может выполнить действий, для которых требуется особый "ум. Решения, касающиеся общих интересов, принятые собранием выдающихся, но разнородных людей, мало чем превосходят решения, принятые собранием глупцов. Они могут фактически объединить лишь заурядные, повсеместно распространенные качества. В толпе накопляется лишь глупость, но не ум. Часто употребляемое выражение "весь мир"vii обладает не большим умом, чем Вольтер, но у Вольтера, наверное, больше ума, чем у "всего мира", если под ним понимать толпу.
  Но если бы соединение индивидов в толпе ограничивалось лишь соединением обыкновенных качеств каждого из них, то тогда получилась бы только средняя величина, но не создание новых признаков, как мы раньше сказали. Как же возникают эти новые признаки? Нам надлежит теперь это исследовать.
  Различные причины способствуют возникновению этих ; особенностей толпы, которыми не обладают индивиды. Первая из этих причин состоит в том, что индивид в толпе, благодаря одному лишь факту многочисленности, проникается сознанием непобедимой силы, и это сознание позволяет ему поддаваться таким влечениям, "которые он подавил бы,
 
  73
  если бы находился один. Он тем менее склонен к обузданию своих инстинктов, что, при анонимности и тем самым _безответственности толпы, совершенно исчезает чувство ответственности, которое всегда сдерживает отдельных индивидов.
  Вторая причина-зараза, также способствует тому, что в толпе вырабатываются специальные признаки и определяется их направление. Зараза представляет собой явление, которое легко констатировать, но трудно объяснить, и которое надо отнести к явлениям гипнотического характера, каковыми мы сейчас займемся. В толпе всякое чувство, всякое действие заразительно,, и притом в такой высокой степени, что индивид очень легко жертвует общему интересу своим личным интересом. Такое поведение коренным образом противоречит его природе, и человек способен на это лишь как частица толпы.
  Третья, и к тому же самая важная, причина обусловливает у соединенных в толпу индивидов наличность таких особых свойств, которые противоположны свойствам изолированных индивидов. Я говорю о восприимчивости к, внушению, следствием которой, впрочем, служит упомянутая иною зараза.
  Для того, чтобы понять это явление, надо лишь вспомнить некоторые новые открытия физиологии. Мы знаем теперь, что посредством различных процедур можно привести человека в такое состояние, что он утрачивает совершенно свою сознательную личность и подчиняется внушениям лица, которое отняло у него сознание его личности, совершая поступки, стоящие в самом резком противоречии с его характером и привычками. Наблюдения указывают, что индивид, находящийся некоторое время среди действующей толпы, в скором времени-благодаря токам, которые от нее исходят, или какой-либо другой неизвестно причине-приходит в особое состояние, весьма близкое к состоянию загипнотизированного кем-либо субъекта. Поскольку у загипнотизированного субъекта деятельность головного мозга парализуется, он становится рабом всех бессознательных функций своего спинного мозга, которыми гипнотизатор управляет по своему желанию. Сознательная личность совершенно исчезает, равно как воля и рассудок, все чувства и мысли направляются в желательном гипнотизатору смысле.
  Таково же приблизительно состояние индивида, принадлежащего к психологической толпе. Он не сознает более своих поступков. Как и у загипнотизированного, одни способности могут у него исчезнуть, в то время как другие дойти до высокой степени напряжения. Под влиянием внушения он будет выполнять известные действия с неудержи-
  74
 
 
  мой стремительностью. В толпе же этот порыв еще более неудержим, чем у загипнотизированного, ибо одинаковое для всех индивидов внушение возрастает благодаря взаимности. В толпе слишком мало бывает индивидов, обладающих достаточно сильной для сопротивления внушению личностью, чтобы они могли бороться с течением. Самое большее, что они могут сделать-это путем нового внушения пытаться отвлечь толпу. Так напр., часто удачное выражение, кстати приведенный образ удерживали толпу от самых кровавых поступков.
  В соответствии с сказанным, главные черты находящегося в толпе индивида следующие: исчезновение сознательной личности, преобладание бессознательной личности, одинаковое направление чувств и мыслей благодаря внушению и заразе, стремление немедленно претворить в действие ! внушенные идеи. Индивид перестает быть самим собой, он становится безвольным автоматом.
  Становясь лишь частицей организованной толпы, человек спускается на несколько ступенек вниз по лестнице цивилизации. В изолированном положении он был, может быть, культурным индивидом, в толпе он становится варваром, т. е. существом, действующим под влиянием инстинктов. Он приобретает склонность к импульсивности, буйству, жестокости, но также и к энтузиазму и героизму первобытных существ. Сходство с последними усиливается еще благодаря легкости, с какою такой индивид поддается влиянию слов и образов, которые не имели бы никакого действия па него, как на отдельного индивида, и совершает поступки, которые решительно противоречат его интересам и привычкам. Индивид в толпе похож на песчинку в массе других песчинок, которые уносятся ветром.
  Так, присяжные заседатели выносят решения, которых не одобрил бы ни один заседатель в отдельности, парламенты издают законы и соглашаются на те или иные мероприятия, которые каждый член парламента в отдельности отклонил бы. Члены конвента, каждый в отдельности, были просвещенными буржуа, с мирными привычками. Объединенные в толпу, они без колебания принимали самые свирепые предложения, посылая явно невинных людей на эшафот, и, в противоречии со всеми своими интересами, не замедлили отказаться от своей неприкосновенности, а затем сами себя сократили.
  Индивид в толпе отличается существенно от самого себя не только своими поступками. Прежде чем он потерял всякую независимость, его мысли и чувства так преобразовались, что скупой превращается в расточителя, скептик- в верующего, честный человек-в преступника, трус-в героя. Отречение от всех своих привилегий, которое вотиро-
  75
  вала* аристократия в минуту энтузиазма, в знаменитую ночь 4 августа 1789 года, несомненно никогда не было бы принято каждым из ее членов в отдельности.
  Из сказанного следует заключить, что толпа всегда стоит в интеллектуальном отношении ниже изолированного человека, но в отношении чувств и вызванных ими поступков, может быть/лучше или хуже его, смотря по обстоятельствам. Все зависит от характера внушения, которому повинуется толпа. Это совершенно упустили из виду авторы, которые изучали толпу .лишь с точки зрения ее преступности. Несомненно, толпа бывает часто преступна, но она бывает также и героична. Именно толпа способна пойти на смерть ради торжества идеи, именно толпа воодушевляется славой и честью, как во времена крестовых походов, или в 1793 году-для защиты отечества. Конечно, это героизм бессознательный, но такой именно героизм делает историю. Если бы на активный счет народов ставились только великие дела, хладнокровно обдуманные, то в летописях мировой истории их оказалось бы очень мало".
  Рудольф Штаммлер
  (род. в 1856 г.)
  Социология упорядоченного общежитияviii
  "Несомненно, с представлением об общественном сожительстве людей связывается нечто другое и большее, чем один лишь факт совпадающего во времени и пространстве существования людей. Понятие общественного сожительства относится к особенно выделяющемуся виду сожительства и, благодаря ему, многообразное в частностях социальное бытие людей противопоставляется все же в единой формуле простому единовременному сожительству, как естественному существованию отдельных людей.
  Каким же понятием в таком случае определяется это общественное сожительство по сравнению с просто физическим сосуществованием?
  Тут-то и должен выступить признак, который мы выше искали-тот момент, который определяет социальную жизнь, как собственный объект нашего познания, отчетливо противопоставляя ее в прочном формаль-
  !) Перепечатано из "Wirtschaft und Recht nach der materialistischen Ge-schichtsauffassung" 4 Aufl. Berlin u. Leipzig, 1921. Vereinigung wissenschaftl. Verleger. Ср. стр. 80-93. Первое издание появилось в 1896 г.
 
  76
 
  ном своеобразии людей чисто физическому сосуществованию людей.
  Этим моментом является производимое людьми регулирование их сношений и совместной жизни.
  Внешнее регулирование человеческого поведения только и делает возможным понятие, социальной жизни, как специального объекта. Оно представляет собой конечный момент, к которому формально сводится всякое социальное исследование в своем своеобразии. Лишь при условии определенного внешнего регулирования человеческого общежития возможен своеобразный синтез понятий, которые в своей реальной обособленности могут считаться социально-научными.
  Лишь на основе такого понимания взаимных отношений между внешними правилами может тогда иметь место, с целью познания общественных процессов, психологическое и всякое иное естественно-научное исследование, и мы в состоянии говорить о социальных явлениях и пытаться их описать и объяснить.
  "Общественная жизнь людей встречает свое несомненное материальное противоположение, чем и определяется ее понятие, в изолированном существовании отдельного человека.
  Верно, правда, что трудно представить себе уединенного человека, как совершенно изолированно живущее существо. Ибо для этого требовалось бы, чтобы он никогда не находился в упорядоченном общении; чтобы он стоял в таком же отношении к отцу и матери, как и любое животное и чтобы, при достижении способности существовать, насколько возможно, собственными силами, он перешел в состояние полной разобщенности от себе подобных. Представлению о подобном живом существе не вполне соответствует такое положение, когда человек желает, по возможности, уйти от прежнего своего социального общения, стать пустынником, или временно, подобно Робинзону, вынужден вести подобное изолированное существование; ибо такие люди приходят из определенной общественной жизни, в ней выросли и во всем своем бытии от нее зависят. Из исторического опыта мы не знаем человека, в принципе уединенного в вышеуказанном смысле. В действительности, мы знаем лишь людей, которые живут в упорядоченных объединениях, из таковых произошли, и все лучшее, что они называют своим, получили от окружающей среды, чтобы вновь вернуть ей это лучшее тем или иным способом. Для известной нам только научно жизни людей я не знаю поэтому более удачного выражения, чем то, которое однажды употребил Наторп: "Одиночный человек есть, собственно говоря, лишь абстракция, подобно атому для физика".
 
  77
  Но, абстрагируясь от всего прежнего содержания нашего опыта о человеческой жизни, мы можем, во всяком случае, противопоставить историческому факту социального бытия людей понятие совершенно изолированного одиночного человека, именно: с тою целью, чтобы при этом получить ясный признак и условие социального человеческого бытия. При этом противоположении собственно и бросается в глаза вышеназванный момент связывающего отдельных лиц внешнего регулирования их поведения; ибо это составляет понятие социальной жизни.
  При этом мы отнюдь не употребляем понятия социального правила уже в смысле установленной государственным авторитетом нормы, а также правового установления, откуда бы оно ни происходило. Юридический характер социального правила сам по себе отнюдь не существенен для последнего. Правовые предписания, а среди них, в свою очередь, более узкая группа государственных законов составляют лишь часть регулирования, логично обусловливающего понятие общества. Рядом с ними стоят и другие нормы человеческого поведения, применяемые всеми в практической жизни, как-то: нравы, обычаи, этикет и другие, чисто условные правила.
  "В понятие правила, конституирующего социальную жизнь, входит лишь то, что оно есть намерение сделать цели разных людей средствами друг для друга. Этот собственный способ установления цели дает нам понятие "общества" и делает возможной "социальную" жизнь, как особый предмет, ибо таким путем вводятся для отдельного человека определяющие основания, которые не могли бы так существовать для него, как для совершенно изолированного человека. В общепринятом смысле, внешнее регулирование ограничивается содержанием воли, которое мыслится над связанным им человеком.
  Подобное внешнее регулирование человеческого общежития мы находим, как упомянуто, во все периоды известной нам человеческой истории.
  Не иначе обстоит дело и с представлением о первобытном племени или первобытной семье (независимо от того, что из них обоих считают более ранним и более первоначальным). Нельзя себе вовсе представить взаимодействия между членами семьи, происходящего путем естественного разделения труда для удовлетворения их потребностей, без регулирующих приказов; без этого, во всяком случае, нельзя создать понятие общего домашнего хозяйства и тесной связи в более обширном жизненном общении. Отсюда и в часто цитируемом месте у Гомера, где он приписывает циклопам изолированную и лишенную правовой регла-
 
  78
 
 
  ментации жизнь, момент внешнего регулирования отнюдь не упускается из виду; но фантазия поэта наделяет каждого из них властью над своими детьми и членами семьи в качестве отца семейства".
  "Ибо эта эмпирически данная социальная жизнь обусловлена мыслью о внешнем регулировании, которое делает ее понятной, как особое понятие и собственный предмет. При одной лишь физической совместной жизни и ненормированных отношениях людей, существующих в одно и то же время и в одном и том же месте, мы имели бы возможность исключительно рассматривать элементарные естественные процессы так, как это делает естествознание. При общественном существовании людей, т. е. внешне-регулированном общежитии, выступает новая своеобразная точка зрения рассмотрения человеческого поведения. Откуда происходит это регулирование и какие производятся воздействия на его содержание и тот или иной его характер, мы сейчас не будем рассматривать, равно как вопрос, каковы могут быть его результаты в отдельных случаях. В данной связи центр тяжести лежит в установлении того, что с идеей внешнего регулирования человеческого общежития отношения отдельных людей друг к другу логически воспринимаются в собственном и самостоятельном роде и сводятся к единству. Благодаря этому, отношения связанных между собой людей рассматриваются и определяются с особой точки зрения и благодаря этому, путем их познавания под основным условием внешнего регулирования, становятся возможными объектами собственной и самостоятельной науки. Вследствие указанного познавательного условия объекты этой социальной науки диаметрально-противоположны объектам естественной науки. Поэтому все, что когда-либо было сказано о сообществах животных и растений, относится исключительно к области естествознания, оно не имеет ничего общего с наукой об обществе, ибо последняя, если она, вообще, должна быть самостоятельной наукой, должна также иметь самостоятельный объект. Но она имеет таковой, именно в противоположность исключительно естественно-научному исследованию, во внешне-урегулированном общежитии людей и вытекающих отсюда отношениях их между собой.
  Итак, основная линия нашего исследования различает два вида возможного человеческого сожительства: чисто физическое сосуществование, подобно прочей животной жизни, и внешне регулированное сожительство в качестве социального существования людей. Основанием для этого различения понятий служит то, что в обоих случаях переживания сводятся к единству с совершенно раз-
  79
  личных точек зрения. Поведение отдельного человека не рассматривается более только как естественный процесс и * явление, подлежащее причинному объяснению, но и воздействия его также не выступают совершенно изолированно. Напротив, поставленные различными людьми цели связаны друг с другом. Тогда, как выше было замечено, цели одного ставятся, как средства другого и наоборот. Так возникает взаимодействие, как собственный объект исследования, который не может быть понят только формальным методом естествознания. Он требует логического условия рассмотрения средств и целей, а именно условия, связывающего желания.
  Из всего нашего предшествующего опыта мы знаем о человеке лишь то, что подходит под только что упомянутый вид общего бытия, вид социальной жизни, сожительства по внешним правилам. У животных это наоборот. Мы понимаем их совместную жизнь исключительно по принципам теоретического естествознания, и для их взаимного поведения не знаем иной точки зрения, кроме точки зрения инстинктивных мотивов жизни. Так, животное сообщество, а равно гипотетически предположенное чисто физическое существование живущих вместе людей отличается равномерно от человеческой социальной жизни, как существования, связанного внешним регулированием.
  Но, может быть, возможно допустить и социальное регулирование в так называемых животных государствах? Быть может, соглашение и общественные нормы занимают место в качестве самостоятельных факторов и собственных побудительных причин на ряду с естественными влечениями животных инстинктов, рассмотренными только каузально?
  Если ближе подойти к этому вопросу, то тут могут возникнуть две проблемы: во-первых, самостоятельный характер социального регулирования, по крайней мере, у некоторых животных; во-вторых, возможность для людей столковаться с ними и распространение на них ограниченной человеческой общности.
  Что касается первого, сомнительно, чтобы в нашем познании животного мира мы могли пойти так далеко, чтобы, рядом с чисто животной жизнью, мы могли ясно познать и различить в содержании предполагаемых животных представлений сознательную целевую мысль, так чтобы было возможно регулирование поведения других членов этого рода в животном государстве в качестве чего-то особого".
  "Предположим случай, что наступает такое время. Мы понимаем, положим, сговор волков, который выражается
 
  80
  в вое волчьей стаи, которая, будучи социально связана, преследует одиноко едущие сани; мы знаем нормы, которые установили краббы для своего выступления, когда они весной пускаются в моря Западной Индии, чтобы метать икру... Чего достигли бы мы подобными положениями, кроме более точного подтверждения выставленного нами собственного понятия о социальной жизни людей?
  Наша дедукция привела к этому ходу мыслей. У всех органических существ возможно принять их сосуществование только как естественный факт и наблюдать чисто физическое сожительство животных; так можно было бы изобразить исключительно животную жизнь человеческих стад в ее исторической возможности, хотя эмпирически мы ничего о ней не знаем. На ряду с этой первой возможностью чисто физического сожительства животных мы знаем по обширному и богатому опыту социальное сожительство людей, понятие которого логически обусловлено мыслью о внешнем регулировании. Нам совершенно неизвестно, чтобы подобная связь существовала в животных сообществах, это только предположение; но если бы даже мы знали что-нибудь об этом, тогда социальное существование подобных животных объединений представляло бы своеобразный характер общественной жизни, а социальная жизнь людей остается в своем своеобразии совершенно нетронутой, как нормированное сожительство, внешнее регулирование которого сводится к человеческому установлению. Эта социальная жизнь людей является предметом нашего научного исследования. И каждый имеет право отметить задачу, цель и границы своего исследования и познавательной работы, поскольку он только определяет ее предмет с отчетливой ясностью.
  "Я упомянул выше об одной еще дальше идущей фантазии, чем данная: о фантастическом допущении все растущей возможности столковаться с животными, что разумным образом может привести к тому, что социальный союз людей включит их в качестве субъектов".
  "Если бы, действительно, мы сделали подобное предположение, то это означало бы прежде всего лишь количественно расширенное применение нынешнего социального существования людей; понятие же такового само по себе было бы уже дано заранее в том виде, в каком мы его уже определили".
  81
  Габриель Тард
  (1843-1904)
  Социальные законы ix
  "Когда поверхностный наблюдатель бегло проходит по музею истории с его пестрыми и причудливыми картинами и знакомится со всеми народами, так непохожими друг на друга,-его первое впечатление таково, что немыслимо к явлениям социальной жизни применить какую-либо общую формулу или какой-нибудь научный закон и что мысль построить социологию есть химера. Но такое же впечатление производил на первых пастухов, наблюдавших небесный свод, сверкающий звездный хаос и многообразие метеоров на небе, и на первых земледельцев, желавших проникнуть в тайны растительной жизни обилие различных растительных и животных форм. Им показалась бы величайшей глупостью мысль объяснить небо и лес несколькими логически связанными между собой понятиями астрономии и биологии. А на самом деле, в мире метеоров или в девственном лесу не меньше запутанного, действительно не поддающегося закону и мнимо беспорядочного, чем в путанице человеческой истории.
  Каким же образом, несмотря на это многообразие и разносторонность явлений неба и леса, мертвых и живых вещей, можно было дойти до того, чтобы положить основание механики и биологии, и на этом основании мало-помалу возвести строение? Это было возможно благодаря трем условиям, точное различение которых весьма важно, если желать получить ясное и полное понятие о "науке" и "научном"-этих двух столь часто употребляемых словах. Началось с того, что стали замечать некоторые подобия среди различий, некоторые повторения среди изменений: периодически повторяющиеся одинаковые небесные явления, такая же периодическая перемена времен года, систематическое прохождение возрастных ступеней: юности, зрелости, старости, и, наконец, общие индивидуумам одного и того же рода черты. Не существует науки об отдельной особи, как таковой; есть лишь наука об общем, или, иными словами, наука об отдельной особи, рассматриваемой в качестве представительницы постоянно повторяющегося рода".
  "Но для науки важно не только повторение явлений, но и их разрушение. Поэтому она должна, во-вторых, независимо от той области действительности, какою она зани-
  82
 
 
  мается, исследовать "противоположности", которые там заключаются и которые ей свойственны: равновесие тел и симметрию форм, столкновения между живыми организмами и взаимную борьбу всех существ.
  Это не все, даже не самое существенное. Необходимо прежде всего изучить "приспособление" явлений и свойственные им действительно творческие взаимные воздействия. Ученый должен стремиться найти эту гармонию, выделить и объяснить; открывая ее, он приходит к созданию высшей гармонии: к согласованию его научной системы с внутренним строем мира явлений".
  "Повторение, противоположение, приспособление: таковы, повторяю, три разных ключа, которыми пользуется наука, чтобы проникнуть в тайны вселенной.
  1
  Уже давно работает социология над своим развитием. Ее первый лепет относится к тому периоду, когда впервые заметили, или думали, что заметили, нечто периодическое и планомерное в смутном хаосе социальных явлений. Первой социологической попыткой было античное понятие о "большом" циклическом годе, по истечении которого все воспроизводится в том же порядке в социальном мире так же, как и в природе. За этим ложным единовременным повторением целого, придуманным фантастическим гением Платона, последовали единичные повторения Аристотеля, которые часто бывали правильны, но всегда неопределенны и с трудом уловимы. Он формулирует их в своей "Политике", и как раз там, где он говорит о самой поверхностной или наименее глубокой стороне социальной жизни: о смене форм правления.
  На этом развитие социологии остановилось, для того, чтобы в новое время начаться ab ovo. "Круговращательное повторение" (Ricorci) Вико представляет собой повторение античных циклов, но с меньшей фантастичностью. Это положение, а равно учение Монтескье о мнимом подобии развивающихся в одинаковом климате цивилизаций представляют разительные примеры допущения поверхностных и призрачных повторений и подобий, которыми приходилось питаться социальной науке, прежде чем она нашла более существенную пищу. Шатобриан в своем "Опыте о революциях" проводит подробную параллель между английской и французской революциями, при чем занимается самыми поверхностными сопоставлениями. Другие выставляли теоретические утверждения о весьма важных аналогиях между пуническим и английским духом, а также между римской и английской империей. Эта тенденция втиснуть социальные факты в законы развития, в силу которых они должны, в общем и целом, с незначительными отклонениями, повторяться, была до-
  83
  настоящего времени большим соблазном для социологов как в той, уже более точной форме, которую придал ей Гегель с своей серией триад, так в еще более научной, более точной и более близкой к истине форме, какую эта тенденция приняла в трудах современных эволюционистов. Эти ученые решились выставить довольно ясные общие законы, относящиеся к преобразованиям правил-в частности, семейного права и права собственности-религии, промышленности, изящных искусств. Согласно этих законов, общества проходят и должны проходить в этих различных областях своей жизни одинаковый путь развития, который произвольно установлен этими законами. Пришлось впоследствии убедиться, что эти мнимые законы полны исключений и что развитие языка, права, религии, политики, хозяйства, искусства, морали идет не единым широким путем, но целым сплетением путей, с бесчисленными скрещениями.
  К счастью, более скромные работники, в тени и отдалении от этих претенциозных обобщений, добились больших успехов в установлении частных законов, гораздо более прочных. То были лингвисты, мифологи, а, главным образом, экономисты. Эти специалисты социологии заметили много интересных отношений между последовательными и одновременными фактами, которые ежеминутно повторяются в пределах той небольшой области, которую они изучают. Можно найти в "Богатстве народов" Адама Смита, в "Сравнительной грамматике индо-европейских" языков Боппа или в труде Дица (чтобы ограничиться лишь этими тремя именами) множество замечаний этого рода, где указывается на совпадение бесчисленных человеческих действий в произношении тех или иных гласных или согласных, в покупках и продажах, производстве и потреблении известных предметов и т. д. Правда, что когда лингвисты и экономисты попытались формулировать эти совпадения в законы, то получились законы несовершенные, применимые лишь к большинству случаев. Но это случилось потому, что слишком поторопились высказать эти законы, прежде чем вывести из этих частичных истин ту действительную общую истину, которую они в себе заключают, основной социальный факт, который социология ищет ощупью в темноте и который она должна найти, чтобы продолжить свое развитие.
  Уже давно существовало предчувствие, что было бы самым правильным обратиться за общим объяснением всех этих экономических, лингвистических, мифологических и прочих законов или псевдо-законов к психологии. Лучше и яснее всех понял это Стюарт Милль. В конце своей логики он определяет социологию, как применение психологии. К сожалению, он плохо выразил свою мысль, и психология, к которой он обращается, чтобы найти ключ к социальным
 
  84
  явлениям, есть лишь индивидуальная психология, изучающая внутренние отношения впечатлений и образов в отдельном мозгу и полагающая, что все происходящее в этой области объясняется "законами ассоциации". В таком понимании социология стала чем-то в роде расширенного и перенесенного, во внешний мир ассоциационизма и потеряла свою оригинальность. Требовать основных социальных фактов надо не исключительно от внутренне-мозговой психологии, но, главным образом, от между-мозговой психологии, т. е. той, которая изучает происхождение сознательных отношений между несколькими, прежде всего между двумя индивидуумами. Разнообразные группировки и комбинации этих основных социальных фактов и образуют затем так называемые простые социальные явления, составляющие предмет специальной социологии. Соприкосновение одной души с другой в жизни каждого из них составляет в самом деле совсем особенное событие, которое ярко выделяется из совокупности их отношений к прочему миру, и вызывает самые непредвиденные душевные состояния, которые совершенно не в состоянии объяснить физиологическая психология".
  "Я утверждаю, что взаимные отношения этих двух лиц составляют единственное и необходимое основание социальной жизни и что первоначально они заключались в подражании одного из этих лиц другому. Надо лишь правильно понять это, чтобы не стать жертвой неверных и поверхностных возражений. Никто, во всяком случае, не может оспаривать того, что, поскольку мы живем социальной жизнью, во всей нашей речи, в поступках, в мышлении мы подражаем другим, за исключением случаев, когда мы вводим что-либо новое, что случается, однако, редко; но и тогда легко доказать, что наши новшества, большей частью, являются комбинациями прежних примеров и что они остаются чужды социальной жизни, поскольку не вызывают подражания. Мы не произносим ни одного слов'а, которое не было бы воспроизведением, сейчас бессознательным, а прежде совершенно сознательным, звуковых сочетаний, которые восходят к отдаленнейшему прошлому и которым мы придаем свойственное окружающей нас среде произношение; исполняя какой-либо религиозный обряд, мы воспроизводим жесты или формулы, выработанные нашими предками путем подра-, жания; во всех наших военных и гражданских обычаях, в нашем ремесле и т. д. нет ни одного движения, которому бы нас не научили или которого мы не заимствовали бы у кого-либо другого. Ни один штрих художника, ни один стих поэта не противоречит приемам или просодии его школы, а самая его оригинальность состоит в накоплении банальностей и,. в свою очередь, стремится стать банальной".
 
  85
  "Я считаю необходимым тут же подчеркнуть, что социология в этом понимании так же отличается от господствующих под этим наименованием воззрений, как современная астрономия отличается от астрономии греков и как биология со времени клеточной теории отличается от прежней естественной истории".
  "Нельзя теперь так понимать выражения "народный дух" или "расовый дух", а равно выражения "дух языка", "дух религии", чем столь часто злоупотребляют, как понимали это наши предшественники, даже такие, как Ренан и Тэн. Этому общему духу, этой метафизической сущности или кумиру придавали оригинальность, впрочем довольно неудачно выраженную. Ему приписывали якобы непредотвратимую предрасположенность к известным грамматическим типам, к известным религиозным воззрениям, к известным формам правления, и, обратно, предполагали абсолютную несовместимость их с известными, заимствованными у того или иного из соперников, воззрениями и учреждениями. Так, семитический дух считали совершенно невосприимчивым к многобожию, к аналитической системе современных языков, к парламентской форме правления; греческий дух считали невосприимчивым к единобожию; японский и китайский дух-ко всем нашим европейским учреждениям и воззрениям вообще... Если же факты противоречили этой онтологической теории, то их искажали таким образом, чтобы .они подтверждали теорию. Бесполезно было указывать этим теоретикам на глубину тех преобразований, которые вызывает распространение прозелитической религии, языка, учреждения, в роде суда присяжных, далеко за пределами народа и расы, несмотря на непреодолимые препятствия, которые должен бы противопоставить этому распространению дух других наций и других рас. На это отвечали путем переработки своей идеи и проводили различие между благородными расами с изобретательским духом, которые одни владеют привилегией изобретать и распространять свои изобретения, и такими расами, которые рождены для рабства и лишены всякого понимания языков, религий, идей, заимствуя или якобы заимствуя таковые у первых. Впрочем, отрицалось, чтобы это победоносное воздействие одной цивилизации на другую, одного народного духа на другой могло перешагнуть известные границы, в частности чтобы было возможно ввести в Японии и Китае европейские нравы и обычаи. В отношении Японии противное уже доказано, очередь-за Срединной Империей.
  С течением времени придется открыть глаза и признать, что дух народа или расы не является всеопределяющим, господствующим над отдельными личностями фактором, но просто удобной этикеткой, безыменным синтезом тех личных
 
  86
  исобенностей, которые одни только реальны, одни только остинны и которые постоянно бродят внутри каждого общества, благодаря беспрестанным заимствованиям, благодаря плодотворному обмену примерами между соседними обществами".
  2
  "Экономисты оказали уже чрезвычайно важную услугу социологии, поставив на место войны, как ключа к истории, конкуренцию-это подобие войны, ставшей не только мягче и слабее, но и мельче и многообразнее. В конечном счете то, что экономисты называют конкуренцией между потребителями или между производителями, с моей точки зрения, следует рассматривать, как конкуренцию желаний и оценок; и если обобщить эту борьбу, если распространить ее на все лингвистические, религиозные, политические, художественные, моральные формы социальной жизни, то можно будет убедиться, что истинные социальные противоречия следует искать внутри самого индивидуума, а именно: всякий раз когда, когда он ,. колеблется" принять или отвергнуть новое выражение, новый религиозный обычай, новую идею, новую школу искусства. Вот это колебание, эта маленькая внутренняя борьба, которая в каждый данный момент миллионы раз воспроизводится в жизни народа, есть бесконечно малая и бесконечно плодотворная противоположность в истории; в социологии она приводит к глубокому и спокойному перевороту".
  3
  "Теологи, которые во все времена, сами того не сознавая, были первыми социологами, часто изображают сплетение всех исторических событий с начала человечества, как направление к одной и той же цели: к установлению культа. Почитайте Боссюэга. И если социология после этого и приняла светский характер, то она все же не освободилась от предрассудков подобного рода. Конт мастерски использовал мысль Боссгоэта, которым он недаром восхищался; для него вся история человечества ведет к господству эпохи его позитивизма-это нечто в роде светского неокатолицизма. А в глазах Опостена Тьерри, Гизо и других философов-историков эпохи 1830 года, разве ход всей европейской истории не шел к июльской монархии? На самом деле то, что основал Конт, это не социология; то, что он называет этим именем, это просто ,философия истории". Во всяком случае, она построена изумительно и представляет высшее достижение в этой области. Как и все системы, известные под этим названием, его концепция развертывает перед нами человеческую историю, этот запутанный клубок или, вернее, это многоцветное сплетение различных клубков, с точки зрения единообразной
 
 
 
  87
  эволюции, как единовременное представление своего рода трилогии или единой трагедии, построенной по всем правилам поэтики, где все связано между собой, где каждая и:* трех частей вытекает одна из другой, где каждое звено исключительно прилажено к другому и где все неудержимо стремится к конечной развязке.
  Со Спенсером сделан уже большой шаг вперед к более здравому пониманию социального приспособления: его формула социального развития применима не к единой драме, но к некоторому числу различных социальных драм. Эволюционисты его школы, формулируя таким образом законы лингвистического, религиозного, экономического, политического, морального, эстетического развития, подразумевают также, по крайней мере, скрытным образом, что эти законы применимы не только к одному ряду народов, имеющих привилегию называться историческими, но ко всем народам, которые существовали и будут существовать. Однако, и здесь проявляется вновь та же ошибка, в более общей форме и в меньших размерах, а именно, что для выявления закономерности, порядка и логического хода развития в социальных фактах необходимо возвыситься над их подробностями, которые в значительной степени нерегулярны, и подниматься до тех пор, пока не достигнута будет высота, позволяющая обозреть широкую панораму; и что принцип и источник всякой социальной координации покоится на нескольких, весьма общих фактах, откуда он спускается мало-помалу до частных фактов, значительно ослабляясь по пути, и что вообще, хотя человек и двигается сам, но им руководит закон эволюции. Я держусь почти противоположного мнения. Правда, я не отрицаю, что среди различных и многообразных исторических эволюции народов, которые, подобно рекам, текут в одном и том же русле, имеются некоторые общие течения. Я прекрасно знаю, что, если многие из этих ручьев и речек и теряются в пути, то другие, несколько раз пересекаясь и сталкиваясь с тысячью встречных течений, в конце концов все же сливаются в один общий поток, который, несмотря на ответвления различных рукавов, как будто не предназначен к тому, чтобы разбиться на несколько устьев. Но я вижу, с другой стороны, что действительным источником этой реки, создавшейся, в конце концов, из этих ручьев, что причиной этого окончательного торжества социальной эволюции так называемых исторических народов является, главным образом, ряд научных открытий, промышленных изобретений, которые, непрерывно накопляясь, взаимно извлекая пользу друг из друга, образуют целую систему; существующая между ними весьма реальная диалектическая связь, не лишенная, правда, извилин, смутно отражается в связи между народами, способствовавшими ее созданию. И возвра-
 
  щаясь к истинному источнику этого великого научного и промышленного потока, мы находим его в каждом из гениальных умов, прославленных или неизвестных, которые прибавили новую истину, новое средство действия к вековому наследию человечества и которые, способствуя объединению человеческих мыслей и трудов, сделали более гармоничными отношения между людьми".
  "Можем ли мы теперь сказать, что элементарное социальное приспособление есть, в сущности, приспособление двух человек, из которых один отвечает словом или делом на немой или высказанный вопрос другого? Ибо удовлетворение потребности, точно так же, как решение задачи, есть ответ на вопрос. Можем ли мы, таким образом, сказать, что эта элементарная гармония состоит в отношениях между двумя людьми, из которых один учит, а другой учится, один приказывает, а другой повинуется, из которых один производит, а другой покупает и потребляет, из которых один-актер, поэт, художник, а другой-зритель, читатель, любитель, или в отношениях двух человек, которые сотрудничают в одном деле? Конечно, да. И хотя это отношение включает в себя и такую связь между двумя людьми, при которой один является моделью, а другой копией, тем не менее, оно существенно отличается от этой последней.
  Но по моему мнению, надо продолжить анализ и искать элементарное социальное приспособление, как я уже сказал, в самом мозгу, в индивидуальном гении изобретателя. Изобретение-я имею тут в виду такое, которое предназначено к подражанию, ибо изобретение, оставшееся замкнутым в мозгу изобретателя, не имеет социального значения-это изобретение есть гармония идей-мать всех человеческих гармоний. Когда между производителем и потребителем должен произойти обмен или даже когда должно иметь место дарение произведенной веши потребителю (ибо обмен есть взаимное дарение, и, как таковой, возник после одностороннего дарения), то производитель должен прежде всего охватить две идеи одновременно: идею о потребности потребителя, одаряемого, и идею о подходящем для ее удовлетворения средства. Без внутреннего приспособления этих двух идей внешнее приспособление, именуемое в этом случае дарением, было бы невозможно. Так же невозможно было бы разделение труда между различными людьми, которые распределили между собой операцию, выполнявшуюся прежде одним человеком, если этот последний не возымел бы идеи рассматривать эти различные работы, как части одного и того же целого, как средства к одной и той же цели. Таким образом, в основе каждой ассоциации между людьми лежит первоначально ассоциация идей одного и того же человека".
 
  89
  Отто фоп-Гирке
  (1841-1921)
  Сущность человеческих союзов x
  "Для научно-юридической проблемы... имеют значение лишь такие общества, единство которых выражено в правовой организации. Ибо лишь они призваны или только способны вступать в право в качестве лиц. Поэтому отсюда исключаются многочисленные общества весьма энергичной активности: прежде всего безгосударственное или переходящее за пределы государства народное сообщество, поскольку народ становится лицом лишь в качестве государства. Конечно, его социальное жизненное единство, национальность, является могучим активным фактором как для права, так и для языка, нравов и всей духовной и материальной культуры и поэтому требует внимания и юридического исследования. Но она не выступает в числе субъектов права. И народное сообщество создает право, не являясь субъективным единством для права. То же самое относится и к религиозному сообществу, поскольку оно не становится лицом в качестве церкви. Это относится к сословиям, профессиональным и другим сообществам, связанным общей заинтересованностью, политическим и социальным партиям, поскольку и они не соединяются в организованные союзы. Но там, где сообщество представляет собой правовым образом упорядоченное целое, там возникает для права вопрос, может ли, и как именно, социальное жизненное единство быть признано в качестве союзного лица. И там появляется союзное лицо, там возникает для юридической науки задача понять, упорядочить и развить правовые положения, имеющие значение для внешней и внутренней жизни союза, как выражение физически-духовного единства общественного организма.
  Но не безразлично ли для юриспруденции, как таковой, как будет разрешена проблема? Не идет ли речь только о теоретическом споре, имеющем лишь учебное значение, решение которого не требуется для чисто юридического понимания права и не имеет значения для его практической разработки и руководства?
  Никоим образом! Вся систематическая постройка права, форма и содержание важнейших правовых понятий и решение многих, весьма практических, отдельных вопросов зависят от конструкций союзной личности и тут именно оправ-
 
  90
 
 
  дывается органическое понимание, ибо оно одно в состоянии найти здесь повсюду то подходящее, что соответствует нашему правовому сознанию и нашим жизненным потребностям. Я не могу тут подробнее остановиться на этом, но позволю себе сделать некоторые указания.
  Если союзное право представляет регулирование жизни для социальных существ, то та часть союзного права, которая регулирует внутреннюю жизнь союзов, должна быть принципиально отлична от всякого права, регулирующего внешние отношения существ, признанных субъектами. Соответственно двойственной натуре человека, который представляет целое для себя и часть высшей целостности, право должно расколоться на две большие отрасли, которые мы можем назвать индивидуальным и социальным правом. Тик социального права должно представить государственное и все прочее публичное право, так же включенное в частное право внутреннее регулирование жизни частных союзных лиц. В социальном праве должны преобладать понятия, которые не имеют никакого подобия в индивидуальном праве. Ибо здесь то, что, по воззрению отдельного лица, просто отнимается у регулирования путем правовых положений, может подчиняться регулированию путем правовых положений
  Здесь право может нормативно определять строение живого целого из его частей и осуществление его единстве в множественности этих частей, потому что и поскольку внутренняя жизнь социального организма является одновременно и внешней жизнью людей или более тесных человеческих союзов. Тут всплывает правовое понятие государственного устройства. Построение общественного тела из принадлежащих к нему лиц регулируется правовыми положениями. Получается правовое понятие членства. Членство, в качестве правового состояния, приобретает содержание, состоящее из прав и обязанностей. Выделившаяся из неге область жизни и деятельности личности члена правовым образом отграничивается от индивидуальной области, остающейся свободной от членства; путем регулирования приобретения и потери членства, процессы включения и исключения частей тела становятся правовыми процессами. Путем правовых положений регулируется, далее, расчленение этого тела, при чем каждой личности, являющейся его членом, указывается ее место в составе целого, вводится порядок господства и подчинения, устанавливается строй связанных комплексов членов, и, может быть, за отдельным членом признается правовое положение главы. Правовые положения определяют, главным образом, организацию, с помощью .которой эти связанные в одно целое элементы образуют единство. Предписывая жизненному единству целого правовое выражение и указывая для этого необходимые предпосылки
  91
  во внешних проявлениях жизни определенных членов или комплексов членов, право превращает понятие органа в правовое понятие. Необозримое множество в высшей степени неоднородных и часто весьма запутанных норм у различных союзов служит для того, чтобы установить число и характер органов, придать каждому из них отграниченную область деятельности, в качестве компетенции и принадлежности, регулировать отношения органов между собой, их взаимодействие, обеспечить руководство высших органов, вплоть до самого высшего, над низшими органами и взаимный контроль органов, приспособить формы и методы использования функций для их цели. Сюда присоединяются правовые положения об образовании органов призванными для несения соответствующих функций отдельными лицами или совокупностями лиц, о приобретении и потере этого положения и об отношении личности органа к индивидуальной личности участвующих в нем людей. Правовое понятие органа имеет специфический характер и не должно быть смешиваемо с индивидуально-правовым понятием представителя. Здесь дело идет не о замещении одного замкнутого в себе лица другим замкнутым в себе лицом, но о другом. Когда глаз видит или рот говорит или рука хватает, это значит, что человек видит, говорит и хватает. Подобно этому, когда орган' правильно функционирует в соответствии с своим назначением, тогда жизненное единство целого приобретает непосредственную активность. Таким образом, благодаря органу, проявляется невидимая союзная личность, как воспринимающее и расценивающее, хотящее и действующее единство. Юридическое лицо нашего права не есть малолетнее существо, нуждающееся в законном представителе, но самостоятельно вступающий во внешний мир субъект. Оно дееспособно. Как ни упорно оспаривается это фикционной теорией, тем не менее юридическое лицо приобретает в правовой жизни все больше и больше принудительной власти, но способно к деликтам и ответственно за свои проступки. Но, будучи общественным существом, правовым образом организованным, оно регулируется правовым образом и в своих внутренних духовных процессах, поскольку таковые являются внешними процессами для лиц, составляющих орган. Здесь право занимается волевым процессом во всех его стадиях, начиная с первого побуждения, столкновением мотивов, взвешиванием побудительных причин, осуществлением окончательного решения и превращением его в действие. Правовые положения, касающиеся обсуждения, голосования, принятия решений, согласования выполняющих общественные задачи органов, обнародования и выполнения решений - все это опять-таки не имеет никакого подобия в индивидуальном праве. Здесь отсутствует понятие договора, при котором изолированные
  92
  субъекты приходят к соглашению о каком-нибудь общем во-леиз'явлении, которое они кладут в качестве направляющей нити своего поведения. Всякое соглашение является здесь лишь образованием единой общей воли из призванных к этому частичных воль, всякое разрешение борьбы мнений - лишь проведением волевого единства целого. Каждое неразре шенное столкновение органов угрожает самому социальному организму повреждением, потрясением или даже уничтожением; когда же он преодолевает подобный кризис победой силы над существующим правом, то здесь именно и обнаруживается его реальное единство, которое не создано, но лишь регулировано правом.
  Своеобразие социального права является, далее, причиной того, что оно в состоянии преобразовать отношения между единым целым и его частями в правовые отношения. Немыслимо правовое отношение между отдельным человеком и его членами или органами. Напротив, существуют права союзных личностей по отношению к своим членам и органам, достигающие высшей точки в государственной власти, как высшем праве, и идущие вниз многочисленными ступенями в каждой союзной власти вплоть до власти частного союза. Но существуют также права членов и органов по отношению к своим союзным личностям, права на участие в учреждениях и имуществах союза, права на соучастие в образовании общей воли, каково избирательное право, право на особое положение члена или органа, вплоть до прирожденного права господства монарха. Все подобные правовые отношения имеют совершенно иную структуру, чем правовые отношения индивидуального права, какие могут существовать между теми же субъектами, как носителями свободных особенных областей и при которых как государство, так и отдельный гражданин выступают друг против друга, как любые частные люди. Но когда индивидуально-правовые отношения сплетаются в органическую связь, они испытывают социально-правовое преобразование, из которого происходят своеобразные формы собственности, вещных прав, обязательственных отношений и т. д.
  И рождение и смерть общественных существ представляют для права равным образом правовые процессы, которые опять-таки не могут конструироваться при помощи индивидуально-правовых понятий, и потому вызывают новый мир социально-правовых понятий. Свободный волевой акт, призывающий к жизни союзную личность, не является договором, но творческим совместным актом. Это относится к образованию Северо-Германского Союза и Германской Империи не в меньшей степени, чем к образованию любого союза. Прекращение деятельности общественного тела, распадение его остатков и судьба оставленного наследства регулируются
 
  93
  правовыми положениями специфического характера. Так из разделения или слияния социальных организмов возникают особые ряды правовых понятий.
  В конце концов, богатая система социально-правовых норм принимается за включение низших общественных организмов в высшие и всех их затем в суверенное общее целое. Союзы могут одновременно представлять самостоятельное целое с собственным жизненным единством и быть членами или органами более обширного целого, и в данном отношении они подобны людям. Но новый мир юридических понятий открывается прежде всего благодаря тому, что и внутренняя жизнь подобных членов или органов доступна правовому воздействию целого организма.
  Бесконечно многообразны виды правовым образом регулированных социальных организмов, которые создало наше культурное развитие в процессе прогрессирующей дифференциации и интеграции. Среди них имеются образования крупные и малые, чрезвычайно развитые и весьма простые, мощные и зависимые, очень древние и эфемерные, тесно связанные с почвой и основанные на капитале, посвященные всесторонним общеполезным целям и направленные на отдельные идеальные или хозяйственные цели. Само собой разумеется, что для них требуется - не принципиально одинаковое, но принципиально неодинаковое право. Поставленное своей суверенной полнотой власти выше их всех государство присваивает себе право высшего порядка и дает возможность принимать в известном объеме участие в преимуществах публичного права лишь таким сообществам, которые оно признает публичными установлениями. Церковь с своим идеальным призванием требует особого права. Для местных сообществ существует особый порядок. К каждому типу общественной корпорации принадлежат своеобразные комплексы норм. Частное союзное право раздробляется в соответствии с различием союзных целей и, далее, с многообразием союзных форм. И, наконец, внутри вида каждое отдельное социальное существо устанавливает для себя соответствующее его конкретной индивидуальности особое право. А великие социальные личности, образование которых и развитие составляет главное содержание мировой истории, каждая в отдельности, так своеобразно установила и преобразовала свой жизненный порядок, что в каждом конкретном государственном или церковном праве господствует система особых правовых идей. Многим, вообще, может показаться, что при подобном разнообразии сравнение недопустимо. Но и у естественных существ бесконечное многообразие и различие по положению видов не исключает научного познания того, что является общим принципом их структуры. Так и мы думаем, что при научно-правовом рассмотрении
 
  94
  общественных существ мы познаем общий правовой принцип юридической структуры, проходящий через все социальное право.
  После всего этого, мне кажется, можно с уверенностью сказать, что органическое понимание союзов находит свое подтверждение в науке права".
  Лестер ф. Уорд
  (род. в 1841 г.)
  Социальная статика xi
  "Существует... истинная наука социальной механики, и поскольку социальная энергия есть лишь специальный вид проявления универсальной энергии, постольку социальная механика есть лишь особый вид механики,' имеющей дело с этим видом энергии. Как мы видели, основное деление механики есть статика и динамика, и социальная статика и социальная динамика являются столь же закономерными отраслями механики, как гидростатика и гидромеханика".
  "Социальная энергия бушует в обществе во всех напра-В1ениях, она не ведает жалости, как ураган или прибой. Прирожденные интересы человека действуют в противоположных направлениях, часто без одной какой-либо цели. Они борются друг с другом, сталкиваются между собой, бросаются друг на друга, но столь неорганизованным, предоставленным случаю, хаотическим порядком, что приносят с собой не равновесие, но взаимное разрушение".
  "Если бы не было средств укрощать социальную энергию и накладывать на нее узду, то в результате получилось бы одно уничтожение-никакого созидания".
  "Уже очень давно было ясно, что существует универсальный принцип, который во всех областях природы и на каждой ступени развития является активным, консервативным, творческим и конструктивным, но потребовалось долгое размышление и обширные наблюдения, чтобы открыть его истинную природу. После того как я ясно понял этот принцип, для меня возникли затруднения: как свести его к простейшей форме и какое дать ему подходящее имя. В конце концов, я остановился на слове "синергия", как наиболее удачном выражении для его двойственного характера: энергии и взаимности".
  95
  Синергия есть принцип, объясняющий всякую организацию и создающий все структуры. Во всех областях явлений можно найти эти продукты космической синергии. Небесные структуры-это миры и системы миров; химические структуры- это атомы, молекулы и элементы; биотические структуры, это протоплазма, клетки, ткани, органы и организмы. Существуют также психические структуры - чувства, движения души, страсти, половые акты, восприятия, познание, память, воображение, разум, мысль и все различные акты сознания. А затем существуют и социальные структуры... Это продукты социальных сил, действующих по принципу социальной синергии".
  .Изучение функций лучше всего можно изучить в органическом мире".
  "Структуры-только средства. Функция есть цель. Изучение структуры называется анатомией, изучение функций- физиологией. Но та и другая, конечно, тесно связаны друг с другом и могут быть разделены лишь мысленно".
  "Все это так ясно и само собой понятно, что тем более удивительно, как могли многие социологи, основывающие науку социологии на биологии, прийти к мысли, что анатомия есть статическая наука, а физиология - динамическаяxii. Это заблуждение должно быть приписано отчасти неспособности анализировать явления структуры и функции, а еще в большей степени абсолютному хаосу, который господствует среди социологов в отношении того, что в конкретных науках понимается под статикой и динамикой.
  Питание, размножение и все так называемые вегетативные функции являются статическими не только когда они лишь поддерживают жизнь индивидуума и рода, но они являются статическими и тогда, когда избыточными функциями они умножают сумму жизни путем роста и увеличения разнообразия этих самых неизменных структурных типов".
  "Мы можем даже пойти еще дальше и заявить, что простое усовершенствование структуры является статическим, поскольку оно не заключает в себе ни малейшего изменения в природе структуры. Различие здесь тонкое, но может, несмотря на это, с успехом быть проведено, если в каждом данном случае будет исследовано, подвергся ли изменению принцип, по которому развивается структура, или нет.. Возьмем в качестве примера случай искусственных структур, или механизмов, напр., изобретений. Предположим, кто-либо изобрел машину и изготовил грубую ее модель, слишком несо-
  96
  вершенную, чтобы ее можно было использовать, и выбрал на нее патент. Так вот, если придет кто-либо другой и предложит модель той же машины, сработанную гораздо тщательнее, так что самая модель годится к употреблению, то он не мог бы все же получить патент за усовершенствование, на основании одного того факта, что его модель лучше сработана. Для того, чтобы иметь право на патент за усовершенствование, ему надо было бы ввести хотя бы незначительное изменение в самый принцип. Такое же различие существует между динамическим и статическим принципом, как в естественных, так и искусственных структурах".
  "Во всех областях природы, где структура представляет статическое условие, динамическое условие состоит в каком-либо изменении типа подобных структур".
  "Социальные структуры являются продуктами социальной синергии, т. е. взаимодействия различных социальных сил, которые все, сами по себе, действуют разрушительно, но соединенное действие которых, удерживая друг друга и приводя в равновесие, создает структуры. Вся тенденция идет в направлении экономии, сохранения и препятствия к расточению сил. Несмотря на это, не следует думать, что социальная статика имеет дело с неподвижными обществами. Статическое состояние надо резко отличать от стационарного состояния. Если этого различия не делать, то это надо приписать тому, что я назвал иллюзией стационарного. Социальные структуры суть генетические механизмы для выработки результатов, и результаты не могут без них быть достигнуты. Они-резервуары рабочей силы. Динамо вырабатывает электричество из электрических состояний вокруг него. Эти состояния существовали и до того, как была сооружена динамо, но они не приносили ни одного из тех результатов, которые производит динамо. Можно было бы сказать, что много сил было растрачено даром. Динамо только сохраняет и собирает эту силу для надобностей людей. Точно то же относится к любой истинной структуре".
  "Социальное равновесие по принципу социальной энергии, хотя и обусловливает постоянную и ожесточенную борьбу между антагонистическими социальными силами, все же создает социальные структуры и сохраняет их, и эти структуры выполняют предписанные им функции. ,От совершенства этих структур и связанного с этим успешного выполнения их функций зависит степень общественной производительности. В органическом мире борьба имеет видимость борьбы за существование. Более слабые виды вытесняются, и переживают более сильные. Господствует постоянное выбрасывание страдающих недостатками и выживание более приспособленных. То же самое относится к социальному миру, где ела-
  97
  бые расы погибают в борьбе, в то время как сильные удерживаются. Но в обоих случаях удерживаются лучшие структуры. Борьба переходит за пределы индивидуумов, и даже за пределы видов, рас и обществ, и становится вопросом о наиболее приспособленных структурах. Мы можем поэтому квалифицировать суровую формулу Дарвина о борьбе за существование и рассматривать всю панораму скорее, как борьбу за структуру".
  "Социальный механизм, взятый в целом, конституирует социальный порядок. Порядок есть продукт организации. Социальная синергия, как и все другие виды синергии, по существу конструктивна. Поэтому социальная статика может быть названа конструктивной социологией. Без структуры, организации и порядка не может быть хорошей работы. Все выше развивающаяся организация просто увеличивает рабочую силу общества. В качестве примера достаточно сравнить силу армии с силой толпы народа, предполагая, что та и другая преследуют одну и ту же цель. Социальная статика есть подразделение социальной механики или отрасль социологии, имеющая дело с социальным порядком. Социальный порядок, сходный в этом отношении с организмом, составляется из социальных структур; он совершенен в той мере, в какой эти структуры объединены в одно целое, и высоко развит в той мере, в какой эти структуры дифференцированы и многообразны, и, несмотря на это, вполне интегрированы, или приведены в совершенно подчиненную и соподчиненную систему. Таким образом, эта часть социологии будет заниматься, главным образом, социальными структурами и их функциями, вместе с их происхождением и их природой, их отношениями подчинения и соподчинения и окончательным результатом всего процесса, а именно-самого общества. Но не следует ожидать, чтобы мы могли постоянно придерживаться употреблявшейся до сих пор биологической терминологии, да это и нежелательно. Целью ее применения в строго генетическом исследовании, как настоящее, является-ни на один момент не упускать из виду великого единства, которое составляет вся наука. Но социологии следует иметь собственную терминологию, и фактически таковая у нее уже имеется".
  Наиболее,, общим и подходящим названием для социальных структур является человеческие учреждения. Прилагательное "человеческие", собственно говоря, не нужно, ибо мы не имеем оснований утверждать, что животные общества (это выражение само по себе уже является метафорическим) состоят из учреждений и, вообще, обладают таковыми. Следовало бы в самом начале сказать, что структуры не являются обязательно материальными предметами. Психические структуры никогда не бывают материальными, а социальные структуры могут быть или не быть таковыми. Человеческие учре-
 
  98
  ждения представляют собой единственные средства, которые возникли для контроля и использования социальной энергии. Еще в пятой главе, при поисках истинной природы и сущности социальной энергии, мы имели дело с тем самым основным из всех человеческих учреждений, с той первичной, однородной, недифференцированной социальной плазмой, из которой позднее развились все учреждения и которая настолько осталась незамеченной социологами, что у нее даже нет еще имени. Мы решились назвать ее групповым чувством безопасности и доказали, что из всех до сих пор рассмотренных человеческих учреждений оно родственнее всего религии. Из него, во всяком случае, выросли одна за другой религия, закон, мораль (в ее примитивном и правильном смысле, имея в основе обычаи или нравы) и все обрядовые, церковные, юридические и политические учреждения. Но есть еще и другие, почти столь же примитивные и важные человеческие учреждения, как язык, искусства, промыслы, которые могут иметь и другой корень, а историю происхождения тысяч позднейших, производных учреждений трудно проследить. Это полное значения филогенетическое изучение общества когда-нибудь станет выдающейся частью социологии, точно так же, как органическая филогения лишь недавно стала признанной ветвью биологии.
  Более подробное исследование человеческих учреждений обнаруживает тот факт, что они, даже в общих чертах, не вполне похожи друг на друга. Их можно разделить на две или три группы или классы. Мы уже видели, что некоторые из них материальны, другие-нематериальны, но даже и это не является таким фундаментальным и существенным различием, как другое, которое, хотя и весьма родственно ему, но не вполне с ним совпадает. Эти различие довольно трудно определить, но оно обнаруживается на нескольких подходящих примерах. Его можно было бы назвать различием между естественными и искусственными, или между самопроизвольными (спонтанными) и сотворенными учреждениями, хотя на самом деле один класс столь же естественен, как другой, и оба они отчасти спонтанны, отчасти сотворены. Однако, во многих случаях это два родственных учреждения, из которых одно принадлежит к одному классу, а другое- к другому. В подобных случая естественное или спонтанное учреждение как будто старше и примитивнее, а искусственные иди сотворенное является, в некотором смысле, отростком первых. Соответственно с этим один класс можно было бы назвать первичным, а другой-вторичным. С другой же точки зрения, вторичные учреждения можно было бы рассматривать, как продукты или функции первичных".
  "Рассматривая религию, как учреждение, хотя бы в простейшей его форме, которую я назвал групповым чувством
 
  99
  безопасности, мы увидим, что и§ нее выросла система, которая принудила к образу жизни, благоприятному для расовой безопасности, подвергая наказанию всякое поведение, вредное для расовой безопасности. Это тоже называется религией, и поверхностные наблюдатели вовсе не видят, что на самом деле за этим скрывается нечто другое, считая все это религией первобытных народов. Но в действительности тут мы имеем зачатки столь же обрядовых, как и экклезиастических учреждений, как они были определены Спенсером. • В позднейшем своем развитии эти зачатки становятся церковью, и точно так же, как Спенсер расширяет выражение экклезиастический, включая в это понятие и ранние формы, так и мы можем еще дальше расширить слово церковь, так что будет правильно и понятно, если мы скажем. что церковь является тем вторичным или производным учреждением, которая сделала необходимой и в действительности создала религию, как первичное и первоначальное учреждение".
  "Можно было бы еще гораздо подробнее рассмотреть этот общий объект дуализма человеческих учреждений, ибо почти каждое первоначальное учреждение раньше или позже создает соответственное производное учреждение. Поскольку первоначальные учреждения являются прямыми результатами основных потребностей и требований человеческой природы и, следовательно, теснейшим образом связаны с психической и социальной энергией, в то время как вторичные, по своей природе, представляют в большей степени искусственные конструкции, постольку уместно и целесообразно ограничить выражение учреждение ранними учреждениями, а позднейшие называть социальными структурами в более тесном смысле слова. Не потому, чтобы те и другие не были структурами или учреждениями, но употребление такой терминологии часто может служить тому, чтобы подчеркнуть несомненно существующее различие. Мы могли бы тогда указать дальнейшие структуры с соответствующими им учреждениями. Мы нашли бы, напр., что "собственность" есть учреждение, создавшее искусства, как социальную структуру, и что из этих корней выросли все индустриальные учреждения в том смысле, в каком употребляет это слово Герберт Спенсер. Разделение труда в самом широком смысле слова есть учреждение, которое лежит в основе всех форм добровольных организаций, как социальных структур".
  "В качестве перехода к развитому государству можно рассматривать матриархат, как учреждение, на котором был основан клан, как производная социальная структура. Таким же образом патриархат родственен племени, между тем как кровное родство является основой сложных групп, в роде грибы.
 
  100
 
  Этот беглый и неполный" набросок человеческих учреждений, или, вернее, некоторых из главнейших учреждений, дает нам идею о природе социальных структур. Все они являются результатом известного рода борьбы между социальными силами, благодаря которой нейтрализуется центробежный и разрушительный характер каждой, действующей только для себя силы, и каждая из них вынуждена чем-нибудь содействовать конструктивному делу общества. Благодаря образованию этих структур, различные силы приводятся в равновесие, сохраняются, изменяются и превращаются в энергию и силу. Созданные однажды структуры становятся хранилищами рабочей силы и только благодаря им и совершается вся работа общества. Все эти структуры родственны между собой, и выполнение их функций приводит их в соприкосновение или даже в конфликт друг с другом. Эта молчаливая борьба между социальными структурами производит такое же действие, как и всякая другая борьба, и ведет ко всеобщей социальной организации. Окончательным результатом является социальный строй или само общество, как организованное целое-большой склад социальной энергии, сохраняемой для употребления благодаря человеческим учреждениям".
  "Гумплович и Раценгофер весьма подробно и убедительно доказали, что генезис общества, какое мы видим и знаем, произошел путем борьбы рас. Я не могу надеяться прибавить что-нибудь к их мастерскому доказательству этой истины, которая бесспорно является важнейшим из всех прежних вкладов в науку социологии. Наконец-то мы имеем настоящий ключ к решению вопроса о происхождении общества. Это не есть целое, но обоснование целого, на котором должно быть построено здание социологии. Полное познание и правильное понимание этой идеи уничтожит все те никому ненужные вороньи гнезда, которые до сих пор господствовали в социологии. Это единственное научное объяснение, которое до настоящего времени было дано фактам и явлениям человеческого общества. Оно исходит из истинного естественного принципа, который повсеместно применим к человеку и согласуется со всеми данными этнологии и антропологии. Кроме того, этот принцип является универсальным и единственным, который может объяснить все прочие естественные явления. Если мне удастся что-нибудь прибавить к этому предмету, то это будет состоять в том, чтобы ясно изложить эту истину и доказать, что борьба рас есть простая и типическая социальная синергия и что таким путем синергия проявляется в качестве космического принципа в социальном мире".
  101
  Курт Брейзиг
  {род. в 1866 г.)
  Законы мировой истории xiii
  "Несомненно, все эти скрещивания мировой истории производят некоторое впечатление грубой случайности, хотя бы они определенно вызывались самыми неизбежными сцеплениями причин. Тем спокойнее обращается взор, ищущий законов и порядка, к ступенчатому строению (Stufenbau) мировой истории, которое в себе самом заключает закон и правило. Да, закон, ибо теперь, думается мне, своевременно говорить о законах истории. Поскольку предметом исследования была сама по себе богатая и обширная, но весьма ограниченная область европейской истории, можно было говорить, самое большее, о закономерности. Но теперь, когда может итти речь о целостности мировой истории, хотя бы в беглом и поверхностном очерке, нет надобности боязливо отступать перед великим словом исторического закона. Ибо первое требование для закона, заслуживающего, с научной точки зрения, этого наименования, выполнено тогда, когда полностью доставлен материал для наблюдения.
  О подобной полноте наблюдения, в смысле подробного исследования, не 'может быть и речи также и для предлагаемой здесь беглой попытки. Но достаточно обрисовки самых общих очертаний картины, чтобы найти некоторые законы всемирно-исторического процесса, которые, конечно, должны рассматриваться лишь как временные, нуждающиеся, быть может, в известном ограничении и усовершенствовании. Они зато могут похвалиться тем, что покоятся не на пустом и отвлеченном и в высокой степени произвольно выдуманном строе мыслей, как положения Гегеля, или что они не так бледно и поверхностно судят об исторической действительности, как законы Бокля, отчасти недостаточные и по своей отвлеченной форме.
  Первый закон: из первобытных зародышевых форм полового общения, группового брака с беспорядочными сношениями или других, сродных с ними первичных форм должна развиться отдельная семья, состоящая из одного мужчины и одной или нескольких жен и их потомства.
  Второй закон: из отдельных семей, с ростом последующих поколений и с увеличением связи между ними, возникают дальнейшие кровные союзы: большая семья, род и родовая община.
  102
  При этом следует заметить, что под кровным союзом понимается соединение всех тех лиц, которые чувствуют себя связанными общим происхождением от одного мужчины или одной женщины.
  Третий закон: из кровного общения, имеющего государственное подобие, по истечении известных периодов времени и развития, должен возникнуть действительный, хотя и неустойчивый вначале, государственный союз, путем соединения двух или более кровных союзов в одно чисто государственное, т. е. не связанное более кровным родством единство, и установления известной конституции.
  При этом надо отметить, что под государством понимается известное количество людей, объединенных для внешней защиты и внутреннего общения рядом общественных учреждений регулирующего и совещательного характера.
  Четвертый закон: из простейшей формы государственного единства, поселения, при росте числа людей и укреплении общественных наклонностей, должны вырасти более значительные общины, а именно: народности, объединяющие несколько поселений, племен, несколько народностей.. Пятый закон: из свободных родов до-государственного периода, при наступлении государственного объединения, должны образоваться зависимые, но все еще мощные, особенно часто управляемые собственными вождями, общины того же наименования.
  Шестой закон: из натурального общего хозяйства отдельной семьи, при росте и расщеплении этих простейших кровных союзов, должно возникнуть умышленно сохраняемое в изолированном состоянии общее хозяйство больших семей и родов.
  Седьмой закон: из общего хозяйства более крупных кровных союзов, при объединении нескольких из них в поселение, должно возникнуть более обширное и более искусственное общее хозяйство таковых.
  Восьмой закон: зарождающиеся государства, при достаточно сильных общественных наклонностях, должны перейти от неустойчивой организации, которую они принимают вначале, напр., в виде передачи дела управления одному из равноправных родовых вождей, к более высоким государственным формам, напр., к организации представительных собраний, хотя бы всех родовых вождей данного племени.
  Девятый закон: при более резком отграничении государственных единств от внешнего мира и более прочной связи членов их между собой, государственный строй должен преобразоваться из формы свободного народоправства в форму более сильного господства отдельного лица.
  Десятый закон: мягкое сперва господство отдельного лица, при дальнейшем росте, должно привести к более суровому
 
  103
  подчинению составляющих народ людей, к воинственному расширению государства во-вне и к обеспеченной особыми учреждениями прочности и устойчивости государственного строя.
  Одиннадцатый закон: установление сильной королевской власти должно, вместо существующего состояния почти полного отсутствия классов, вызвать к жизни дворянство, будь ^о высшее дворянство, образовавшееся путем подчинения королевской власти первоначально равноправных вождей, будь то низшее служилое дворянство, создавшееся путем. выделения военного и чиновного сословия.
  Двенадцатый закон: из общего хозяйства, при переходе от народоправства к господству отдельного лица, должна развиться частная собственность отдельной личности и отдельной семьи.
  Тринадцатый закон: у народов с сильной и широкообъемлющей королевской властью многобожие должно превратиться в почитание немногих богов, а впоследствии одного высшего или лаже единственного бога.
  Четырнадцатый закон: при достаточной жизненности народа, в областях с сильной королевской властью, вследствие внешнего или внутреннего ослабления этой власти, должно образоваться оппозиционное движение дворянства, которое ведет затем либо к прежнему распадению государственной территории на части, управляемые на полугосударственный манер представителями дворянства, либо при сохранении государственной целостности - к вытеснению королевской власти господством дворянства.
  Пятнадцатый закон: почти одновременно с этим государственным изменением, при достаточной душевной силе, крепкая, но элементарная форма старой веры в бога должна превратиться в более глубокое сознание непостижимости и неопределимости миро бытия и в страстное почитание божественности, олицетворяющей это 'миро-бытие, или самого непостижимого.
  Шестнадцатый закон: при очень деятельном росте народных сил, за периодом господства дворянства должно последовать новое усиление государственной идеи по существу, в форме ли восстановления королевской власти или в форме более строго выдержанного, более государственного дворянского или смешанного строя, представляющего собой полу-дворянское, полу-народное господство.
  Семнадцатый закон: за периодом менее значительной деятельности государства во-вне. который связан с господством дворянства и его частыми внутренними раздорами, должен, вместе с более тесной конституционной связью, последовать период значительного увеличения государственных и завоевательных войн.
  104
  восемнадцатый закон: при том же прогрессе роста, против этой королевской власти должно выступить движение в пользу господства народа, каковое движение, в свою очередь, проводится полностью или частично или превращается в новую форму .монархической идеи, т. е. господства одного лица, которое выступает, правда, более демократически, но не менее претенциозно, чем только недавно упраздненная королевская власть.
  Девятнадцатый закон: с переходом от королевской к императорской власти должно вновь возрасти искусство внешней и завоевательной государственной политики и привести к созданию мировых и больших колониальных империй, а вместе с этим, в тот же фарватер должна быть отчасти втянута и демократия, хотя последняя и стремится к установлению общегражданского мира в мировом масштабе и фактически достигает более продолжительных периодов мира.
  Двадцатый закон: при императорской или одинаково развитой с ней демократической власти народное хозяйство должно достигнуть неслыханного ранее подъема в области торговли и промышленности.
  Двадцать первый закон: этот рост торговли и промышленности должен, с одной стороны, вести к значительному усилению частной собственности и к образованию весьма крупных состояний у немногих, а с другой стороны, большей частью под давлением растущего обнищания массы, к ощутительному или определенному стремлению к новому общественному хозяйству.
  Двадцать второй закон: религиозная жизнь у народов такой повышенной политической и хозяйственной структуры должна перейти от состояния ограниченной разумом привычной веры в другое состояние, над которым господствует контраст- между полным отрицанием религии и сильными проявлениями нового религиозного движения или жажды к новому мировоззрению.
  Двадцать третий закон: наука у народов такой повышенной политической и хозяйственной структуры должна из подготовительной стадии достигнуть небывалого развития в направлении точного, описательного, опытного исследовании.
  Двадцать четвертый закон: искусство у народов такой повышенной политической и хозяйственной структуры должно превратиться из состояния высокого расцвета в отношении, главным образом, формы и фантазии в другое' состояние, где господствует небывалое ранее точное и описательное изображение "действительности.
  Можно тотчас заметить, что эти законы прослеживают с некоторой последовательностью лишь политическую жизнь народов. Законы, касающиеся других областей истории, до-
 
  105
  вольно отрывочные, приведены лишь для того, что бы доказать возможность установить и для их развития принудительную закономерность, не выставляя поспешных утверждений там, где состояние наших знаний не позволяет сказать ничего определенного. Что касается отвлеченной формы этих положений, то я полагал, что закон правилен лишь тогда, когда он выражает неизбежную последовательность двух или более событий или групп событий одних за другими".
  "По отношению к главному возражению... что эти законы не являются достаточно вневременными и потому безусловными/ следует указать, что правило не становится менее всеобщим и неограниченным от того, что оно связано- с периодическими ступенями развития. Эта связь означает лишь ограничение круга, но не уменьшение его доказательной силы. Неопровержимым доказательством этой мысли служит своеобразный преходяще-непреходящий отпечаток руководящей основной мысли- этого правила, а именно: мысли о ступенчатой последовательности. Еще сейчас существуют весьма многочисленные племена и народности, которые находятся в совершенно первобытном состоянии, и нет никакого сомнения, что еще и в настоящее время то или другое из этих племен, при достаточной жизненности и полной обеспеченности от европейского вмешательства, было бы в состоянии сделать шаг от первобытной эпохи к ступени древности. Но этим была бы доказана полная сила законов, действительность которых в истории высоко развитых народов, конечно, относится к столетиям и тысячелетиям назад. Впрочем, уже теперь недалеко то время, когда будет завершено завоевание земного шара европейцами, и тем самым будут уничтожены еще сохранившиеся остатки всех низших ступеней. Но единообразие человеческого развития происходило весьма явственно, и ни в малейшей степени не является случайностью. Пусть оно прерывается в жизненной нити того или иного развития, которое,, не встречая препятствий, могло бы еще неопределенно долгое время продолжать свой путь. Но если таким образом оказывается, что значительное число выставленных здесь законов в известную эпоху не обнаруживали своего действия, то этим не уменьшается их значение. Если, например, химический закон устанавливает, какая реакция происходит при определенном соединении двух элементов, то он не теряет своей силы от того, что в течение тысячи лет или от сегодняшнего дня до конца существования земли оба эти элемента никогда не войдут между собой в соприкосновение. Отсутствие у этих законов меры и числа есть недостаток точного определения границ, но не порок по существу. Этот недостаток свойствен всей исторической науке и исчезнет лишь в будущем'.
  106
 
 
 
  "Но вопреки этому неприязненному отношению, законы,, в роде здесь выставленных, не смогут оставаться в абстрактном расчленении, но надо будет думать о том, чтобы обнять их более общими, высшими законами. Ибо, хотя все эти положения вполне могут притязать на наименование закона, однако, они настоятельно требуют ссылки на законы более высокого порядка.
  В качестве первого из этих законов второй ступени можно выставить прежде всего общее правило: подъем народов совершается исключительно в определенной последовательности ступеней общественного и духовного развития, при чем следует заметить, что подъем понимается лишь как символ движения, но не улучшения по существу, и, далее, что этот закон должен не только преодолеть множественность и раздробленность происходящих до сих пор раздельно процессов развития народов, но иметь значение и для направления движения в будущем. Впрочем, в будущем эта раздробленность будет, вероятно, все меньше иметь места, но и теперь уже, быть может, историк, ищущий законов, не находит параллелизма в древней и новой европейской истории, тот самый историк, который мог вывести из этой наличности двух пучков развития первое и самое надежное обоснование своего права выставлять законы. Даже раздробление на народы и группы народов, которое ныне дает второй повод к подобным законам, тоже когда-нибудь исчезнет. Все же после столь продолжительного периода наблюдения можно выставить правило, что развитие души человечества всегда будет итти некоторое время одном направлении, а затем в другом, что может быть названо ступенчатой последовательностью. Нет оснований (излагать, что это обыкновение, которое она сохранила на 1ротяжении десяти тысяч лет в своих частях, будет утрачено в качестве нераздельного целого.
  От подобных примесей и сомнений свободен второй закон высшего порядка, который имеет своей предпосылкой несколько низших законов, не приведенных выше, краткости ради. Если иметь в виду сперва область государственно-хозяйственного развития, то можно установить, что первобытная эпоха есть период преимущественно общественных наклонностей, древность - господство личного начала, что средневековье вновь носит на себе отпечаток первобытной эпохи, а новое время-древности, и что новое время принесло с собой повторный возврат к общественному мышлению, но непосредственно за ним идет сильный подъем индивидуализма. Из этих законов, которые легко могут быть выражены рядом законов низшего порядка, можно вывести более высокий закон, что в ступенчатой последовательности времен выделяются эпохи, в которых

<< Пред.           стр. 2 (из 3)           След. >>

Список литературы по разделу