<< Пред.           стр. 3 (из 3)           След. >>

Список литературы по разделу

  107
  господствует индивидуализм, и эпохи, в которых преобладают общественные склонности.
  Я не знаю, какие еще законы можно прибавить к этим обоим: к тому общему, составляющему, до некоторой степени, лишь предпосылку всякой специальной закономерности, и к этому единственному закону. Надлежит лишь отметить возможность других законов: так, в третьих, можно доказать в последовательности исторических процессов еще большую и отчасти гораздо более сложную закономерность, чем та закономерность в параллельности развития, а не хронологической последовательности, на основании которой были выставлены законы первого порядка. По крайней мере, длинные ряды древней и новой европейской истории-все прочие слишком коротки - позволяют нам наблюдать не только маятнико-образные движения, к допущению которых побуждает нас смена индивидуалистических и общественных течений, но и шире простирающуюся кругообразную закономерность. Последовательность слабой, растущей, мощной монархии повторяется в новоевропейской политической истории, после того как она в первый раз прошла через первобытный и древний периоды, с поразительным сходством в позднем средневековье и в новое и новейшее время; империя Наполеона имеет не только внешнее и случайное сходство с империей Карла Великогоxiv.
  В четвертых, будет, пожалуй, возможно установить более высокий закон для связей и сходств между рядами умственного и общественного развития, каковые сходства всегда можно доказать: напр., совпадение далеких от действительности искусства и науки с господством индивидуализма в практической жизни, смиренного размышления с смиренным общественным чувством, так очевидно доказаны в 19-м столетии вплоть до разделения на десятилетия, что тут можно предполагать последовательность, а следовательно, и закономерность исторических событий.
  В. пятых, науке удастся, вероятно, путем десятилетий напряженной работы сравнительного исследования установить влияние отдельных рядов развития исторической жизни друг на друга, следовательно, между прочим, и хозяйственных. Непосредственные влияния почвы на умственную жизнь, солнца- на душу, науки-на государство и многие другие заслуживают, на мой взгляд, большого внимания историка.
  108
  Быть может, удастся тогда найти несколько более общих законов для этих взаимных воздействий.
  В шестых, эволюционное учение о жизни новейшего естествознания выставило и отчасти доказало утверждение, что физическое развитие индивидуума соответствует развитию вида, рода, даже всего животного мира, что онтогенез и филогенез, как выражается школьный язык биологии, параллельны друг другу. Не является невозможностью выставить подобное же утверждение для параллелизма душевного развития индивидуума и человеческого рода в истории. Если этот параллелизм можно будет доказать, в пользу чего говорит пока некоторое сходство между первобытным человеком и ребенком, то он будет иметь значение закон.ч высшего порядка.
  В седьмых, с гораздо большей вероятностью будут установлены некоторые законы высшего порядка о способе передачи разными ступенями друг другу своей цивилизации, а в восьмых, целый ряд других законов о том, как народы различных ступеней во враждебной или мирной борьбе одерживают друг над другом верх, одолевают, влияют и умственно или политически подчиняют друг друга.
  Я считаю нужным остановиться, и прежде, чем кончить, резко подчеркнуть недостатки и границы всех подобного рода рассуждений. Прежде всего, нельзя скрывать, что эти принципы сами по себе не разрешат и даже не коснутся загадки исторического хода событий и причинной свешенных вещей. Они только отмечают на основании опыта постоянную смену событий, частью в форме, связанной с определенной эпохой развития человечества-таковы первые законы низшего порядка,-частью с притязанием на общую значимость, обнимающую все течение истории: таковы законы высшего порядка. Но они не притязают на то, чтобы объяснить, почему эта смена событий происходит с такой закономерностью. Впрочем, насколько мне позволяют судить мои недостаточные познания, они в этом отношении не отстают от законов, которые удалось установить естествоиспытателям.
  А во-вторых, подобная закономерность и сейчас еще абсолютно не может охватить исторические события целиком. Она, можно сказать, дает скелет мировой истории; но совершенно не затрагивает живой плоти и крови людей и народов в их частностях и подробностях или охватывает все их богатство в таких обширных рамках, что внутри их остается свободное пространство. Правда, эта закономерность руководится воззрением, что правильное познание того, что имеет частный, особенный характер возможно лишь после пред шествующего познания того, что является общим. Но она впала бы в старую ошибку односторонности, от которой так
 
  109
  страдает отрицаемая ею описательная историческая наука, которая хочет видеть всегда лишь единичное и во всех случаях выдавать его за единственное, если бы не признала, что она еще очень далека от закономерного или даже отвлеченного познания единичного. Это разъяснение относится, в первую очередь, к еничностям, особенностям рас и народностей, как и великих людей. Отрицать их было бы так же нелепо, как и отрицать всякую закономерность исторических событий. И они стоят под сенью великого закона причинности, обусловленности, предопределенности всего исторического процесса, и прочность его не могут расшатать "ходовые словечки" о случае, о свободной воле и новейшее словечко о различии между становящейся историей, будто бы определяемой случаем и свободной волей, и ставшей историей, будто бы определяемой причинно".
  "Наконец, меньше всего следует отрицать особенность и единичность всемирно-исторического процесса, как целого. Все те, так сказать, случайности совпадения неравных по ступеням развитии, все перекрещивания счета по ступеням со счетом чисел, столетий, тысячелетий, о которых здесь так убедительно говорилось, делают несомненной единичность этого обширнейшего и сложнейшего процесса, который, вообще, знает история. Великие слова Вико, пророка и провозвестника нашей науки, которые мы уже тут однажды приводили, могли бы относиться и ко всему историческому процессу, когда он говорит, что с той же необходимостью, с какой протекает вся история этой планеты, проходила бы история всякой другой звезды, возникшей в тех же условиях. что и наша земля. Но недопустимо говорить о законах, для подтверждения которых имеется лишь единственный случай наблюдения. Будет уже очень много, если когда-нибудь удастся с уверенностью доказать законы для отдельных повторяющихся частей этого общего процесса-подобные тем, первые неясные и смутные очертания которых я попытался дать на этих страницах".
  Вильгельм Вундт
  (1832-1920)
  Социальные законы xv
  .Общество во всех своих проявлениях обусловлено исторически. Каждое его состояние есть результат предшествующих состояний и обстоятельств, и само оно, рассматри-
  110
 
 
  ваемое исторически, состоит из множества условий, из которых проистекает последующее развитие. Соответственно с этим нельзя и думать о принципиальном разделении между социальными и историческими законами. Единственный относительный признак, по которому возможно подобное разделение в связи с расходящимися целями истории и социологии, может заключаться лишь в том, что об исторических законах, в тесном смысле, говорят тогда, когда вопрос идет преимущественно о каузальной связи процессов в их последовательности, т. е. об установлении законов в интересах истолкования истории. Напротив, социальными законами, как таковыми, называются такие законы, которые выражают либо закономерную последовательность определенных состояний общества, либо же причинные отношения отдельных составных частей данного состояния между собой. Но в различаемой здесь двойной возможности уже выражено, что имеющие быть выставленными, с подобных точек зрения, социальные законы, как этого вполне можно ожидать от вышеуказанной тесной связи их с историческими законами, распадаются на те же два класса, как и те: на законы развития и законы отношения. Среди них социальные законы развития по природе вещей составляют лишь отдел исторических законов развития".
  "В частности, все те законы исторического развития, которые устанавливают закономерную или рассматриваемую, благодаря сцеплению условий, в качестве необходимой, последовательность состояний, являются, конечно, одновременно и социальными законами, поскольку мы придаем и им такие общие формулировки, которые стремятся уяснить причинное возникновение данных социальных состояний. В этом смысле... в частности .. законы последовательности форм сношений, хозяйства, политического устройства суть социальные законы развития. Но мы видели, что среди многообразных законов прогресса и развития, которые выставила историческая наука, именно те законы, которые относятся к определенным формам общественной жизни и которые именно в этом смысле являются одновременно социальными законами, имеют, сравнительно, самую большую ценность, ибо они наиболее соответствуют задаче упорядочить многообразие опыта надлежащей логической схемой, дающей возможность познать причинные условия последовательности; в этом именно отношении эти законы стоят гораздо выше тех универсально исторических законов развития, при которых преимущественную роль играют умозрительные предпосылки и гипотезы. Это преимущество имеет два основания: оно вытекает, во-первых, из того, что длительные состояния обладают, по сравнению с единичными историческими процессами, большей закономерностью явлений и, в соответствии с этим, причин-
  111
  ные связи тут более прозрачны; а во-вторых, это преимущество вызывается самоограничением, которому подвергают себя социально-исторические формулировки закона по сравнению с универсально историческими. В частности, они относятся, с одной стороны, только к частичным явлениям социальных состояний, а среди них, в свою очередь, к таким, которые зависят больше от коллективных, чем индивидуальных влияний; с другой стороны, они имеют в виду исключительно эмпирически данное течение истории, не присоединяя к ним, а тем более, не давая предпочтения трансцендентным целям, подобно философско-историческим законам развития.
  Гораздо более самостоятельное значение имеют социальные силы отношения. Правда, и они возможны лишь в тех трех формах, в которых, вообще, могут быть причинно связаны ставшие историческими явления и состояния в их отдельных составных частях и в которых они, вместе с тем, сводятся к общим принципам психологической связи духовных процессов, а именно, как законы равнодействующих отношений и контрастов. Но в то время, как эти законы в истории, благодаря общей природе исторических объектов, ставят последовательные явления во взаимную связь, в социологии они простираются прежде всего на одновременное, т. е. на факторы данного состояния. Отсюда вытекает, что, хотя в обоих случаях законы следуют -согласованным формам и, в соответствии с этим, согласованным принципам психической каузальности, однако в отдельных случаях социальный закон можно отличить от исторического по критерию одновременности причинно связанных факторов. Благодаря этому, и это различение ведет с собою вновь известное ограничение, так что нередко историческая равнодействующая переходит в социальную, или отношения и контрасты, которые сначала обнаруживают себя в исторической последовательности, затем остаются рядом стоящими внутри данного социального состояния. Однако, в подобных случаях всегда следует различать исторические и социальные отношения, элементы которых хотя и совпадают по содержанию, но подлежат разделению при посредстве различной временной формы связи. Второе различие, которое безусловно вытекает из временного отношения факторов, состоит в том, что строго исторические законы могут обладать лишь односторонней каузальной связью, в которой, соответственно временной форме событий, причины предшествуют следствиям, между тем, как, именно, социальные отношениями контрасты очень часто преобразуются во взаимодействия-свойство, благодаря которому может существенно повыситься совокупный эффект причин.
  112
  Выяснив подробно общий характер законов отношения исторических и социальных явлений, равно их связь с психологическими принципами творческого синтеза, относительного анализа и усиления контраста... тут будет уместно указать для каждого из этих законов характерный пример, я беру эти примеры из учения о народонаселении и из науки о хозяйстве, ибо тут подобные формулировки закона приобрели до сих пор самое большое значение. Впрочем, и в других областях, напр., области литературы и искусства, многие примеры, в частности, касающиеся принципа контраста, могут быть поучительны в смысле перехода отношений последовательности в отношения одновременности.
  Согласно закона социальных равнодействующих, каждое данное состояние в общем всегда сводится к одновременно имеющимся слагаемым, которые соединяются в нем для единого совместного действия. Примером подобного закона является так называемый Мальтусовский закон народонаселения. Он гласит, что с момента полного заселения данной территории размер населения является равнодействующей стремления к размножению и противодействующих этому стремлению препятствий, таким образом, что количество населения всегда стремится достигнуть границы возможности сохранения и, по достижении ее, остается постояннымxvi
  "Закон социальных отношений сводится к тому опыту, что каждое более важное социальное явление находится во взаимоотношении с другими одновременными явлениями общественной жизни; благодаря такому взаимоотношению, оно образует с ними одно целое, в котором более или менее явственно отпечатлевается весь характер общего социального состояния. Примером подобных социальных отношений может служить выставленный К. Марксом закон прибавочной стоимостиxvii. Этот закон гласит, что денежно-капиталистическое производство товаров имеет тенденцию производить денежную, прибавочную стоимость, каковая может возникнуть лишь благодаря тому, что от производящих товары рабочих требуется более продолжительный труд, чем тот, который требуется для сохранения их существования и соответствует рабочему времени, представленному в их заработной плате, так что, в соответствии с этим, прибавочная стоимость", которой достигает капитал, состоит не в чем ином, как в продукте именно этого из-
  113
  быточного труда. Этот закон имеет характер закона отношения: он представляет увеличение капитала и повышение рабочего времени сверх необходимой для сохранения существования рабочего меры, как два соотносительных процесса, из которых один, а именно прирост капитала, поскольку он рассматривается, как уже наступивший, есть результат действия другого-увеличения рабочего времени. Но и тогда, когда имеют в виду каузальное отношение лежащих в основе тенденций, увеличение капитала, поскольку оно является поставленной целью, должно, наоборот, рассматриваться, как побуждение, обусловливающее стремление к увеличению рабочего времени. А так как этот процесс, поскольку не встречаются внешние случайные препятствия, продолжается до бесконечности, то эти факторы постоянно находятся между собой в таком взаимодействии, что один процесс повышает другой, а этот, в свою очередь-первый".
  "Закону социальных контрастов подчиняются все те процессы социальной жизни, при которых определенные явления повышаются благодаря своей противоположности с другими предшествующими или одновременными явлениями. Как и при исторических контрастах, которым эти явления вполне соответствуют, так обычно и тут поводы к развитию контрастов являются внешними; но действительное объяснение противоречий само приводит к самым общим свойствам жизни чувства. Вместе с тем, в этом случае отношение к аналогичным историческим явлениям еще более тесное, чем в обоих предшествовавших законах, ибо и социальные контрасты постольку принимают историческую форму, поскольку противоположные чувства как в отдельном сознании, так не в меньшей степени и в обществе многих индивидов, обычно вступают не одновременно, а последовательно. Но это основано на том единстве положения чувства, которое делает невозможным одновременно желать противоположного, единстве, которое, благодаря совпадающим условиям жизни, до известной степени действительно также и для социального общения. Тем не менее, подобные контрастные явления, существенное значение которых всецело лежит в социальной области, а не в исторической, или же в последней стоит на самом заднем плане,-именно поэтому можно причислить к социальным законам контраста. И тут законы сами по себе одновременно являются социальными и историческими, но центр тяжести в этом случае падает на социальную сторону.
  В этом смысле характерным законом контраста является закон экономических кризисов. Выражение "кризисы", которое, как известно, взято у так называемых в медицине кризисов болезни, применяется частью к общим экономическим кризисам, частью к специальными-биржевым,
  114
 
 
  торговым, производственным и иным кризисам, и поэтому является неудачным образом, ибо кризис болезни есть единовременный процесс, напротив, экономический кризис во всех случаях-периодически повторяющийся процесс. Это явствует из следующей характеристики отдельных ее стадий, каковая дается довольно единодушно политико-экономами самых различных направлений: "Состояние покоя, рост дел, увеличение доверия, благоприятные результаты, возбуждение, перегружение, давление, заминки, нужда, возврат к покою"xviii. Обычно, процесс после более или менее долгого промежутка времени начинается с конечной стадии, похожей на его начало. При этом периодичность, конечно, не закономерна, но при всеобщих кризисах в них проявляется все же до некоторой степени закономерная тенденция к изменению, так что с прошлого столетия продолжительность кризисов прогрессивно удлинялась xix. Кризисы рассматривают обычно, как неизбежное зло хозяйственной жизни, по крайней мере при современных его основах, и прежде всего как неизбежные следствия хотя бы частного господства принципов экономического либерализма. Но ближайшие их причины усматривают в недостатке предвидения и осмотрительности, при чем первое становится тем более затруднительно, чем больше народное хозяйство мало-помалу уступает место мировому хозяйству xx. Но, как бы несомненно ни содействовали кризисам эти причины, однако, они одни не могли бы объяснить изображенный процесс, ибо последний ясно показывает, что в последовательности явлений чувства и аффекты играют главную роль. И тут, как и вообще в жизни чувства, за возбуждением следует депрессия, которая идет тем глубже, чем выше поднялась раньше страсть. И эти моменты чувства не только усиливают явления, но легко видеть, что они, конечно, в тесной связи с соответствующими интеллектуальными процессами, существенно содействуют их возникновению. Без стремления к прибыли, которое сперва становится страстью, для того, чтобы потом, при появлении симптомов неудачи, внезапно превратиться в страх, не имел бы никакого значения и тот интеллектуальный недостаток предвидения. Таким образом, очевидно, закон кризисов есть закон контраста, и он действует в том же смысле, как и все эти социальные законы отношения, только с той оговоркой, что в явления входят еще и дальнейшие условия, которые надлежит подчинить другим принципам, а именно, принципу равнодей-
  115
  ствующих и отношений. Но как и эти законы, так и закон контраста, в его применении к социальной области, представляет собой не что иное, как специальное применение соответствующего более общего психологического принципа. В конкуренции между этими принципами закон контраста обнаруживает свое значение особенно в том, что он изменяет выводимые из других законов результаты и предсказания или же превращает их в полную противоположность. В особенности благоприятно господству контраста политическое положение дел, благодаря смене подъема страхом и надеждой; здесь, вместе с тем, контраст обычно не поддается какому-либо предварительному подсчету, не только из-за единичного характера исторических событий, но из-за повышенного действия чувств, чего никогда не следует упускать из виду. Поэтому, на биржевых курсах, например, лишь косвенно отражаются изменения в экономическом и политическом отношении. Но непосредственно эти курсы имеют значение барометра чувства, на колебания которого закон контраста, соответственно общим условиям смены чувства, оказывает решающее влияние".
  Георг Зиммель
  (1858-1918)
  А. Социальная психология xxi
  "Это объяснение результатов, вытекающих из объединения •определенных членов групп в руководящие органы, имеет столь существенно-психологический характер, что тут в особенно высокой степени социология кажется лишь другим наименованием социальной психологии. После того как я в первой главе попытался установить теоретико-познавательное различие между социологией и психологией, теперь требуется, сверх этого разграничения, дать более подробное положительное определение той особенной психологии, которую называют социальной. Ибо если уже индивидуальной психологии не желают дать места в социологии, то социальную психологию определяют, как область проблем, совершенно самостоятельную по отношению к социологии, и тем самым смешение ее с социологией считают опасностью для последней. Для того, чтобы вышеприведенное методологическое разделение социологии от психологии вообще-несмотря на всю зависимость одной от другой-применялось
  116
  и к социальной психологии, требуется доказать, что последняя не обладает какими-либо принципиальными особенностями по сравнению с индивидуальной психологией".
  "Конечно, того факта, что душевные процессы совершаются только в индивидууме и нигде больше, недостаточно для опровержения теории, согласно которой психология "общества" (масс, групп, национальностей, эпох) стоит рядом с психологией индивидуума, как равноценное, но разнородное по существу и по носителю образование. Но из особой структуры явлений, на которой основывается это мнение, надо объяснить, каким образом, несмотря на очевидное ограничение душевной жизни индивидуальными носителями, можно прийти к тому понятию социальной психологии.
  Развитие языка и государства, права и религии нравов и общих форм духа вообще выходит далеко за пределы индивидуальной души; в подобных душевных процессах индивидуумы могут вполне принимать участие без того, чтобы меняющаяся степень этого участия меняла смысл и необходимость тех образований. Но> поскольку они должны иметь в своей целостности производителя и носителя, каковым не может быть индивидуум, постольку, кажется, не остается ничего другого, как признать, что таковым субъектом является общество-единство, стоящее вне и выше индивидуума. Здесь социальная психология могла бы считать, что нашла свою специфическую область: продукты бесспорной душевной деятельности, существующие в обществе и все же независимые от индивидуумов, как таковых; таким образом, если они не упали с неба, то следует считать душевным субъектом по ту сторону от индивидуумов общество, как их творца и носителя. С этой точки зрения • говорилось о народной душе, сознании общества, духе эпох, как о реальных производительных силах. Мы отрицаем этот мистицизм, который ставит душевные процессы вне душ, каковые всегда индивидуальны, различая конкретные душевные процессы, в которых возникают и действуют правой мораль, язык и культура, религия и формы жизни, от идеальных содержаний этих процессов, которые мыслятся "сами по себе. Можно сказать о сокровищах слога и соединительных формах языка, предстающих перед нами в словаре и грамматике, о правовых, изложенных в кодексе, нормах, о догматическом содержании религии, что они действительны-хотя и не в сверх-историческом смысле, в каком "действительны" законы природы и нормы логики,-что они обладают внутренним достоинством, независимым от отдельных случаев их применения индивидуумами. Но эта действительность их содержания не есть душевное существование, нуждающееся в эмпирическом носителе так же мало, как, придерживаясь только что указанного различия, не нуждается в нем пифагорова
 
  117
  теорема, конечно, и последним имеет духовную сущность и не находится в физически существующем треугольнике, ибо говорит об отношении между его сторонами, какового мы не находим ни в одной из них в ее собственном существовании. С другой же стороны, эта невещественность пифагоровой теоремы неравнозначуща с ее существованием в мыслях индивидуальных душ; ибо она остается действительной, совершенно независимо от того, представлена ли она вообще в них, точно так же, как язык, правовые нормы, нравственные императивы, культурные формы, по своему содержанию и по своему смыслу, существуют независимо от полноты или неполноты, частоты или редкости, с какою появляются в эмпирических сознаниях. Здесь пред нами особая категория, которая, хотя и осуществляется лишь исторически, но в той целостности и замкнутости своего содержания, в какой она как будто требует сверх-нндивидуального творца и хранителя, существует не исторически, но лишь идеально-между тем как психологическая реальность всегда берет оттуда и передает дальше лишь, ее отрывки или представляет ее содержание, как голое понятие. Эмпирическое происхождение отдельных частей и форм языка, как и их практическое применение в каждом данном случае; действенность права, как психологического элемента, для купца, преступника, судьи; степень и характер передачи .культурного содержания от одного индивидуума к другому и дальнейшая его переработка-все сплошь проблемы индивидуальной психологии, которые, впрочем, лишь весьма несовершенно в ней развиты. Но в своей оторванности от индивидуаль-н ы х процессов реализации язык, право, общие культурные образования и т. д. не суть продукты субъекта: общественной души; ибо весьма несовершенной является такая альтернатива: если духовное не имеет местопребывания в индивидуальном духе, то оно должно находиться в социальном духе. Но есть третье: объективно-духовное содержание, в котором нет больше ничего психологического, точно так же, как в логическом смысле суждения нет ничего психологического, хотя оно может достигнуть реальности сознания лишь в пределах и благодаря социальной динамике.
  Недостаток, вряд-ли устранимый в ближайшее время, понимания того душевного творчества сливает эти индивидуально-психические действия в одну недифференцированную массу, в единство душевного субъекта, который представляется соблазнительно близким к носителю тех, столь темных по своему происхождению образований. В действительности их происхождение индивидуально-психологическое, но не единое; оно нуждается в множестве душевных единств, действующих друг на друга; наоборот, поскольку они рассматриваются как единство, они, вообще, не имеют про-
  118
  нахождения, но составляют идеальное содержание, как: и пифагорова теорема по своему содержанию не имеет происхождения. Поэтому по отношению к ним, как единствам, отвлекаясь от их случайной и частичной действительности в индивидуальных душах, вопрос о психическом носителе вообще поставлен неправильно и имеет значение, лишь когда они дополнительно становятся понятиями в индивидуальных умах, как теперь, когда мы о них говорим.
  Мотив, который как будто навязывает особое социальное душевное тяготение, за пределами индивидуального, действует не только там, где имеются объективно духовные образования, как "идеальное" общее достояние, но и там, где непосредственное умственное действие массы втягивает в себя способы поведения отдельных лиц и превращает их в специфическое явление, не разлагаемое на эти единичные акты. Этот мотив-тот, что не столько поведение, сколько результат поведения выступает как нечто единое. Когда толпа людей разрушает дом, произносит приговор, издает крик, то акты отдельных субъектов суммируются в событие, которое мы обозначаем, как единое, как осуществление одного понятия. И здесь-то выступает серьезная подмена: единый внешний результат многих субъективных душевных процессов выдается за результат единого душевного процесса, а именно процесса, происходящего в коллективной душе. Единство явления,1 бывшего результатом, отражается в предполагаемом единстве его психической п р и ч и н.ы! Но обманчивость этого заключения, на котором покоится вся коллективная психология в общем ее различии с индивидуальной психологией, совершенно очевидна, единство коллективных поступков, которые имеются лишь на стороне видимого события, прокрадывается на сторону внутренней причины-субъективного носителя.
  Но последний мотив, который проявил себя для многих исследованных здесь отношений в качестве необходимого члена как будто все-таки делает неизбежным противопоставление социальной психологии индивидуальной: качественное различие между чувствами, поступками, представлениями индивидуумов, находящихся в массе, и душевными процессами, происходящими не в толпе, но в индивидуальном сознании. Бесчисленное множество раз комиссия приходит к другим решениям, чем решения, которые принял бы каждый член ее сам по себе; индивидуум, окруженный толпой, вовлекается в поступки, на которые он сам по себе был бы неспособен; масса производит действия и выставляет требования, на которые не пошел бы ни один из членов этой массы, если бы дело зависело от него одного; так возникает выше цитированная "in corpore - глупость", хотя
 
  119
  рассматриваемый в отдельности каждый обладает сносным умом и здравым смыслом. Таким образом, тут как будто из отдельных личностей возникает новое, своеобразное единство, которое действует и реагирует качественно различным от тех способом. Если присмотреться ближе, в подобных случаях дело идет о способах действия индивидов, находящихся под влиянием того, что отдельный человек окружен другими; благодаря этому, имеют место нервозные, интеллектуальные, суггестивные, моральные перемены настроения его душевной организации по отношению к другим ситуациям, в которых нет подобных влияний. Так вот, если последние, взаимно вторгаясь друг в друга, внутренне модифицируют всех членов группы одинаково, то их совместное действие будет, конечно, иметь иной вид, чем действие каждого из них в отдельности, если бы он находился в другом, изолированном положении. Но от этого то, что есть в действии психического, остается не менее индивидуально психическим, а общее действие не в меньшей степени составляется из чисто-индивидуальных слагаемых. Если желают найти здесь качественную разницу, которая вообще переходит за пределы отдельного индивидуума, то надо сравнить две вещи, находящиеся при совершенно различных условиях: поведение индивидуума, не обусловленное другим влиянием, и обусловленное таковым - две вещи, различие которых вполне умещается в душе индивидуума, точно так же, как всякое другое различие в настроениях и методах, и отнюдь не требует локализации одной стороны этой антитезы в новом сверх-индивидуальном психическом единстве. Таким образом, в качестве социально-психологической проблемы остается законным образом следующая: какой модификации подвергается душевный процесс индивидуума, если он протекает под .известными влияниями общественной среды? Но это есть часть общей психологической задачи, которая •- что является идентичным положением - есть индивидуально-психологическая задача. В качестве подотдела таковой социальная психология координирована с физиологической, которая исследует определяемость душевных процессов их связью с телом, как первая-их связью с другими душами.
  Этот факт влияния общественного начала на душевные переживания - единственный, но неизмеримо огромный предмет социальной психологии - дает известное право на это одному типу вопросов, к которым оно само по себе не подходит: обозначаю этот тип, в соответствий с основными предметами, с одной стороны, как статистический, а с другой - как этнологический. Там, где внутри группы регулярно повторяется у одной части целого то или другое психическое явление, напр., какая-нибудь специфическая черта характера имеет место у целой группы, или, по край-
  120
  Ней мере, у ее большинства и среднего типа, - там обычно говорят о социально-психологических или просто социологических явлениях. Однако, с этим нельзя согласиться без оговорок. Когда в известную эпоху ежегодно среди m смертных случаев попадается п самоубийц, то это положение, как бы оно ни было истинно, возможно лишь благодаря поверхностному обозрению наблюдателя. Социальные обстоятельства могут, правда, определять полностью или частично причинность отдельного факта, но от них этого не требуется: эта причинность может быть чисто личной, внутренней. Равным образом, преходящие влияния на душевные переживания группы - национального, сословного или иного характера - могут быть просто параллельными явлениями, которые, может быть, сводятся к общности происхождения, но не являются результатом социальной жизни, как таковой. Приведенные обозначения подобных явлений покоятся на смешении параллельности с совместностью. Они были бы социологическими лишь в том случае, если бы могли рассматриваться в качестве отношения взаимности между субъектами - это, конечно, не заключает в себе морфологически одинакового содержания на обоих сторонах, - а социально-психологическими лишь постольку, поскольку эти явления возникали у индивидуума благодаря другим индивидуумам. Но этого вначале может вовсе не быть; если бы данное явление имело место у одного лишь индивидуума, то его не назвали бы ни социологическим, ни социально-психологическим, хотя оно, быть может, в этом случае имело бы точно такую же каузальность, как в другом случае, где рядом с ним в той же группе имеют место сотни и тысячи явлений того же характера и той же обусловленности. Одна лишь множественность явления, констатируемого только у индивидов, не делает ведь его социологическим или социально-психологическим! Хотя это смещение числовым образом повторенного подобия с динамически-функциональным сплетением - постоянный и активный способ представления.
  Аналогичный тип можно назвать этнологическим, когда неспособность познать индивидуальные ряды событий в их единичности или недостаток интереса к этой единичности дает возможность обрисовать лишь среднее, лишь самую общую обусловленность психических организаций или процессов в группе. Это имеет место, когда, например,' желают знать, как вели себя "греки" в Марафонском сражении. Здесь, конечно, не имеется в виду - даже если бы это было достижимо-психологически представить душевный процесс в каждом отдельном греческом воине. Но создается совершенно особенный вид понятия: средний грек, тип грека - просто "грек"-явно идеальная конструкция, выросшая из
  121
  потребностей познания и не притязающая на то, чтобы в каком-либо из конкретных греческих индивидуумов найти вполне покрывающее этот образ подобие. Однако, собственный смысл этой категории понятия не является социальным, ибо ее суть лежит не во взаимодействии, не в практическом сплетении и функциональном единстве многих; но тут имеется в виду описать действительно "грека", хотя бы и не конкретного, описать настроение и образ действия одной только суммы воинов, проицированной на одно идеальное среднее явление, которое является таким же индивидуумом, как и общее понятие греков, воплощением которого является этот типический "грек", т. е. лишь единым.
  Во всех этих случаях, где речь идет о сумме индивидов, как таковых, где общественные факты приобретают значение лишь как моменты в определении этого индивидуума, так же, как психологические или религиозные моменты,-то, что может все же иметь в них социально-психологическое значение, покоится на следующем выводе: подобие многих индивидов, благодаря которому они позволяют создать тип, среднюю величину, какую-то единую картину, не может иметь места без взаимных влияний. Предметом исследования остается всегда психологический индивидуум; группа, как целое, может не иметь никакой "души" и для этих категорий мышления. Но однородность многих индивидов, как ее предполагают эти категории, возникает по общему правилу лишь благодаря их взаимодействиям, и поэтому, со своими результатами приобретения сходства, идентичными влияниями, установлением единых целей, относится к социальной психологии, которая и тут обнаруживает себя не в качестве рядом поставленного pendant к индивидуальной психологии, но в качестве частичной области таковой.
  В. Социология чувствxxii
  "Среди отдельных органов чувств глаз выполняет совершенно своеобразную социологическую задачу связывания и взаимодействия индивидов, взаимно лицезреющих друг друга. Быть может, это самое непосредственное и чистейшее взаимное отношение, какое вообще существует. Там, где только плетутся социологические нити, они обладают обычно объективным содержанием, вырабатывают объективную форму. Даже высказанное и услышанное слово имеет все же материальное значение, которое, во всяком случае, могло бы быть передано и иным способом. Но в высшей степени живое взаимодействие, в которое вплетает людей взгляд от
  122
 
 
  глаза к глазу, не кристаллизируется ни в каком объективном образовании, единство, которое он упрочивает между ними, остается непосредственно превращенным в событие, в функции. И эта связь так сильна и тонка, что она переносится лишь по кратчайшей прямой линии между глазами, и малейшее уклонение от нее, легчайший взгляд в сторону, совершенно разрушает все своеобразие характера этой связи. Правда, здесь не остается никакого объективного следа, какой всегда бывает, косвенно или прямо, от всех отношений между людьми, даже от обмена словами, взаимодействие умирает в тот момент, в который прекращается непосредственность функции; но все сношения между людьми, их понимание и зависимость друг от друга, их интимность и равнодушие изменились бы в огромной степени, если бы не существовало взгляда от глаза к глазу, взгляда, который, в отличие от простого смотрения или наблюдения за другим, означает совершенно новое и ни с чем несравнимое отношение между ними.
  Близость этого отношения доказывается тем замечательным фактом, что направленный на другого, воспринимающий взгляд, сам полон выражения, и именно благодаря способу, каким смотрят на другого. Во взгляде, который воспринимает в себя другого, человек обнаруживает себя самого; тем же актом, в котором субъект стремится познать объект, он жертвует собой объекту. Нельзя взять посредством глаза, без того, чтобы одновременно не дать.. Глаз разоблачает у другого душу, которую он стремится открыть. В то время, как это явственно происходит лишь при непосредственном взгляде от глаза к глазу, тут представлена полнейшая взаимность во всей области человеческих отношений.
  Отсюда лишь становится вполне понятным, почему стыд побуждает нас смотреть вниз, избегать взгляда другого. Несомненно, это происходит не потому только, что мы таким образом уклоняемся, по крайней мере мысленно, от взгляда на нас другого, в таком тяжелом и запутанном положении; но более глубокая причина та, что опускание моего взора отнимает у другого часть возможности вывести меня на чистую воду. Взгляд в- глаза другому служит не только мне, чтобы понять его, но и ему, чтобы понять меня; на линии, соединяющей оба глаза, он переносит на другого собственную личность, собственное настроение, собственный импульс. В этом непосредственном сенсуально-социологическом отношении "страусовая политика" обладает фактической целесообразностью: кто не смотрит на другого, действительно, в известной мере спасается от того, чтобы и на него смотрели. Один человек отнюдь не целиком существует для другого, когда последний на него смотрит, но лишь тогда, когда и. первый на него смотрит".
  123
  "Существует резкий социологический контраст между глазом и ухом: первый дает нам лишь заключенное во временную форму откровение человека, а второе-также и длительную часть своего существа, осадок своего прошлого бытия в субстанциональной форме своих черт, так что мы, так сказать, видим сразу последовательный ход его жизни. Ибо упомянутое минутное настроение, как его, впрочем, запечатлевает и лицо, так незначительно в том, что сказано, что в фактическом воздействии чувства лицезрения длительный характер познанной им личности значительно преобладает.
  Поэтому, социологическое настроение слепого совсем иное, чем у глухого. Для слепого другой существует, собственно, лишь в последовательности, во временном следовании его проявлений. Неспокойная, внушающая тревогу одновременность всех черт лица, следов всего прошедшего, ясно отражающихся на лице людей, ускользает от слепого, и это, может быть, есть причина мирного и спокойного,, равномерно дружелюбного по отношению к окружающим настроения, какое мы так часто наблюдаем у слепых. Именно обилие того, что может выразить лицо, делает его часто загадочным; в общем, то, что мы у человека видим, дополняется и объясняется тем, что мы от него слышим, в то время как обратное гораздо реже. Поэтому тот, кто видит, но не слышит, бывает гораздо более смятенным, беспомощным, неспокойным, чем, тот, кто слышит, но не видит. Тут имеется один момент, значительный для социологии большого города. В последнем, по сравнению с маленьким городом, сношения между людьми сосредоточиваются в неизмеримо большей степени на лицезрении других, чем на слушании их; и не только потому, что встречи на улице маленького города дают сравнительно большой процент знакомых, с которыми перекидываются словечком или взгляд которых воспроизводит перед нами всю, не только видимую, личность другого, но прежде всего вследствие общественных средств передвижения. До развития омнибусов, железных дорог и трамваев в 19-м столетии люди, вообще, не имели возможности минутами и даже часами смотреть друг на друга, без того, чтобы с ними не говорить. Современные сообщения дают эту возможность во все растущей степени одному только зрительному чувству, что составляет главную долю всех чувственных отношений между человеком и человеком, и должны поэтому основывать общие социологические чувства на совершенно изменившихся предпосылках. Упомянутая только что большая загадочность человека, которого только видели, но не слышали, определенно способствует, из-за указанного сдвига, проблематичности современенного жизненного чувства, ощущению неориентированности в общей жизни,
  124
  одиночества и ощущению того, что тебя со всех сторон окружают запертые двери.
  В высокой степени целесообразное социологически сглаживание этой разницы в способностях чувств лежит в гораздо более сильной способности к воспоминанию слышанного по сравнению с виденным, хотя то, что человек сказал, как таковое, невозвратно, между тем, как он представляет для глаза относительно стабильный объект. Уже поэтому ухо человека можно гораздо скорее обмануть, чем глаз, и очевидно, что от этой структуры наших чувств и ее объектов, поскольку человек предоставляет им таковые, зависит весь характер человеческих сношений; если бы от нашего слуха непосредственно не исчезали услышанные слова, которые, однако, остаются за это в форме памяти, если бы нашему зрению, содержанию которого недостает этой силы воспроизводства, не было дано возможности фиксации взгляда и его значения, то наша между-индивидуальная жизнь стояла бы на совершенно ином основании. Было бы праздным умозрительным занятием придумывать это другое существование; но то обстоятельство, что мы видим его принципиальную возможность, освобождает нас от той догмы, что общественная жизнь людей, которую мы знаем, представляет собой нечто само собой разумеющееся и, так сказать, бесспорное, для характера которой не существует особых оснований".
  "По сравнению с социологическим значением зрения и слуха, низшие чувства отступают на задний план, хотя чувство обоняния не так уж неважно, как можно было бы ожидать в виду свойственной его ощущениям нечувствительности и неразвитости. Нет сомнения, что каждый человек обоняет окружающий его слой воздуха на особый, свойственный ему манер, и для возникающего таким образом ощущения запаха существенно то, что из тех двух путей развития восприятия чувства по субъекту, как приятное или неприятное, и по объекту, как его познавание, первый далеко превосходит второй.
  Запах не образует из себя объекта, как зрение и обоняние, но остается, так сказать, в плену у субъекта: это символизируется в том, что для его различений не существует самостоятельных, объективно обозначаемых выражений. Когда мы говорим: пахнет кислым, то это лишь означает: пахнет так, как пахнет то, что кисло на вкус. Чувства обоняния, в противоположность восприятиям других чувств, не поддаются описанию в словах, их нельзя проицировать на плоскости абстракции. Тем меньше противодействия в мышлении и в воле находят инстинктивные антипатии и симпатии, которые держатся на окружающей человека сфере запахов и которые, несомненно, часто имеют важные последствия для
 
  125
  социологического отношения двух рас, живущих на одной территории. Допущение негров в высшее общество Сев. Америки кажется невозможным уже вследствие запаха их тела, а встречающееся часто смутное отвращение евреев и германцев друг к другу некоторые писатели относили к той же причине.
  До сих пор недостаточно оценили значение для социальной культуры того обстоятельства, что по мере утончения цивилизации явно падает собственная острота восприятия всех чувств, напротив, .повышается их восприимчивость к приятному и неприятному. Я даже думаю, что повышенная с этой стороны чувствительность в целом приносит с собой- гораздо больше страданий и отвращения, чем радостей и влечения. Современного человека шокирует бесчисленное множество вещей; бесчисленное множество таких ощущений, какие менее дифференцированные, более крепкие в этом отношении характеры воспринимают без "какой-либо реакции, кажутся ему невыносимыми. С этим должна быть связана тенденция современного человека к индивидуализации, большая персональность и свобода выбора своих связей. С своим, частью сенсуальным, частью эстетическим характером реагирования он не может уже безоговорочно вступать в традиционные общения, в тесные связи, в которых не спрашивают о его личном вкусе, о его личной восприимчивости. И это неизбежно приносит с собой большую изоляцию, более резкое ограничение персональной сферы. Быть может, это развитие наиболее заметно на чувстве обоняния; гигиенические устремления и любовь к чистоте, свойственные современности, являются в этом отношении столько же следствием, сколько причиной. В общем, с ростом культуры, дальность действия чувств становится слабее, действие их вблизи- сильнее: мы становимся не только близоруки, но, вообще, . близо-чувственны (kurzsinnig); но па этих, более коротких расстояниях мы тем более чувствительны. Чувство обоняния,, само по себе, по сравнению с зрением и слухом, требует большей близости, и если мы объективно не можем так остро воспринимать его, как многие первобытные народы, то тем сильнее реагируем мы субъективно на его раздражения. Направление, в котором это происходит, намечено и для него заранее, но и тут в более сильной степени, чем это имеет место с другими чувствами: человек с особенно тонким обонянием, несомненно, благодаря этому обострению, испытывает гораздо больше неприятностей, чем радостей. К этому присоединяется еще и следующее, что усиливает то изолирующее отвращение, которым мы обязаны обострению чувств. Нюхая что-нибудь, мы так глубоко втягиваем это ощущение или этот излучающийся объект в себя, в свой центр, так тесно ассимилируем его, так сказать посредством жизненного про-
 
  126
 
  цесса дыхания, как это невозможно ни с каким другим чувством по отношению к объекту-мы как будто его едим. Нюхая чью-либо атмосферу, мы интимнейшим образом его воспринимаем, он проникает, так сказать, в воздухообразном подобии в наше глубочайшее чувственное я, и очевидно, что при повышенной чувствительности по отношению к обонятельным раздражениям вообще, это должно повести к выбору и к отдалению, что до некоторой степени составляет одно из чувственных оснований для социологических резервов современного индивидуума. Знаменательно, что такой фанатически-исключительный индивидуалист, как Ницше, чрезвычайно часто говорит о ненавистных ему типах людей: "Они плохо пахнут". Если другие чувства перекидывают тысячи мостов между людьми, если они могут нейтрализовать вызываемые ими отталкивания притяжениями, если сплетение их положительных и отрицательных оценок чувства придает свою окраску конкретным взаимным отношениям между людьми,- то в противоположность этому можно назвать чувство обоняния диссоциирующим чувством. Не потому, что оно вызывает бесконечно больше отталкиваний, чем притяжений, не потому, что его решения имеют в себе нечто радикальное и безапелляционное, что лишь с трудом преодолевается решениями других инстанций чувства или ума, но потому, что именно сосуществование многих людей никогда не придает ему какой-либо привлекательности, каковая ситуация, по крайней мере, при известных обстоятельствах, может развиться для других чувств; да и вообще подобные шокирования чувства обоняния растут в прямом количественном отношении с массой, среди которой они нас настигают. Уже благодаря этому воздействию, культурная утонченность, как сказано, ведет нас к индивидуализирующей изоляции, по крайней мере, в странах умеренного климата, между тем как возможность устроить совместное существование в значительной степени на открытом воздухе, следовательно, .без той невыносимости, несомненно повлияла на социальные отношения в южных странах.
  Наконец, искусственные запахи-духи, играют социологическую роль таким образом, что происходит своеобразный синтез индивидуально-эгоистической и социальной телеологии в области чувства обоняния. Духи производят такое же действие при посредстве носа, какое то или иное украшение при посредстве глаза. Они придают личности нечто совершенно безличное, привлеченное извне, что, однако, так сливается с нею, что кажется исходящим от нее. Духи расширяют сферу личности, как лучи золота и бриллиантов; находящийся вблизи них погружается в них и до некоторой степени поглощается сферой личности. Как и одежда, духи покрывают личность чем-то, что, однако, вместе с тем
  127
  должно действовать, как ее собственное излучение. Постольку они представляют типичное явление стилизации, растворение личности во всеобщем, что все же приводит личность, в соответствии с ее прелестью, к более глубокому, более оформленному выражению, чем это могла бы сделать ее непосредственная действительность. Духи перекрывают личную атмосферу, заменяют ее объективной, и, вместе с тем, все же обращают на нее внимание; о духах, создающих эту фиктивную атмосферу, предполагают заранее, что они будут всем приятны, что они представляют социальную ценность. Как и украшения, духи должны нравиться независимо от личности, субъективно радовать ее среду, и вместе с тем это должно считаться заслугой носителя, как личности".
  Отиар Шпанн
  (род. в 1878 г.)
  Необходимость ие-эмпирического обоснования учения об обществе xxiii
  I. Постановка проблемы
  Учение об обществе, как общая наука о специальных общественных науках (как-то: наука о народном хозяйстве, наука о государстве и т. д.), возможно лишь тогда, когда оно имеет собственный объект в обществе, как таковом,-собственный объект, в противоположность тому, который дан в "составных частях" (людях и имуществах) и уже обрабатывается психологией, биологией, физикой, технологией, географией и т. д.
  Но есть общественные науки, которые не являются психологией: сюда относится, по крайней мере, учение о народном хозяйстве и учение о государстве. Таким образом, наличность такой науки показывает, что цель специфических общественных наук, а следовательно, и общей науки об обществе, не есть факт, что неудачи натуралистической социологии не должны обескураживать, но лишь служить доказательством следующего положения: методы социальной науки надо строить исключительно на не-эмпирической почве.
  Если должна существовать наука об обществе, то она не может не иметь объекта. Но понятие "взаимодействия" не дает собственного объекта; как мы видели, оно далее от-
  128
  нимает этот объект у науки. Откуда же она его возьмет? Тут надо как следует вдуматься в вопрос.
  Понятие взаимодействия отнимает у, н а у к и об обществе объект благодаря тому, что оно вкладывает всю реальность в составные части, ибо последние принципиально должны быть самостоятельными, способными к собственному существованию отдельностями, которые своею взаимной деятельностью что-то производят. Но это значит: они одни существуют на самом деле, в то время как "общество", в качеству чего-то особого, целого, само по себе более не существует. Вот к чему решительно приводит такой ход мыслей. Всякая реальность лежит в единичном по упомянутой схеме:
  А (б, в, г...)
  Если, напр., А означает лес, то а, р, у были бы деревья, единственно реальное, создающее своим взаимоотношением лес А,-кажущуюся вещь, кажущуюся коллективность. Если А означает фабрику, то б, в, г были бы: рабочие, машины, сырье-единственные реальности, своим взаимодействием создающие кажущуюся вещь, кажущуюся коллективность-фабрику. Если А означает армию, то б, в, г были бы солдаты, оружие, снаряды-единственные реальности, которые своим взаимодействием создают кажущуюся вещь, кажущуюся коллективность-армию. Если, наконец, А означает все человеческое общество вообще, тогда б, в, г были бы просто люди, которые, будучи единственной реальностью, своим взаимодействием создают абстрактную, кажущуюся коллективность- "общество".
  Какой бы пример ни выбрать, повсюду та же песня: когда налицо имеется первоначальное взаимодействие частей, тогда реальность лежит только в частях, а коллективное целое- мы будем называть его просто "целым" или .целостностью"- является лишь абстракцией, чем-то производным, не действующим само по себе.
  Этим окончательно формулирован вопрос: это вопрос о соотношении целого и части. И отсюда вывод: если должна существовать наука об обществе, то:
  1. должна быть доказана, с точки зрения теории познания и логики, возможность подобного целого, возникающего не благодаря взаимодействию своих частей; таковая должна была бы заключать в себе не каузальное соотношение целого| и части (ибо, если бы имелась каузальность частей, то тут опять-таки было бы взаимодействие); и
  2.. должно еще быть доказано чисто аналитически (не дедуктивно, не "метафизически"), что именно "общество" представляет подобную целостность (и к тому же, как само по себе, так и во всех своих формах: хозяйства, государства
 
  129
  и т. д.), в которой реальность не обусловливается причинно частями, но которая является настоящим целым (именно, в вышеуказанном смысле, заключая в себе некаузальное соотношение с частями). Короче говоря: во-первых, должна быть доказана, с точки зрения теории познания и логики, возможность некаузального понимания целостностей или коллективностей вообще, а во-вторых-фактическое применение этого понятия к общественным явлениям.
  , Первое доказательство, будучи сведено ко второму, требует логики и учения о категориях целого; второе-расчленения по содержанию на основе тех не-каузальных категорий, которые доставляет логика целого, или, по крайней мере, на основе не-каузальных понятий (ибо, как указано было, каузальность частей неизбежно должна была бы вновь привести к взаимодействию и тем самым к уничтожению истинной целостности).
  2. Ссылка на наличность науки
  Я не могу здесь представить оба доказательства. Что касается логического доказательства, то я дал небольшой эскиз в "Zeitschr. f. Volkswirtschaft" xxiv. Но я предполагаю дать в этой книге аналитическое доказательство науки об обществе, как и науки о народном хозяйстве (которая, равным образом, отнюдь не есть психология хозяйствующих субъектов xxv. В самых общих словах, это доказательство заключается и, в различении индивидуализма и универсализма, при чем допущение или отклонение этого различия вызывает собственное, иное учение об обществе и учение о народном хозяйстве; с этим, конечно, не согласятся теперь, когда каждый .исследователь является бессознательно методологическим индивидуалистом xxvi.
  Но возможно и совсем другое доказательство, довольно легкое: это, выражаясь по Канту, ссылка на "факт науки". Разве Платон, Аристотель, Адам Мюллер, Гегель не создали науки о государстве-"учения об обществе"? Разве это учение не отличается от натуралистической социологии или индивидуалистической политической экономии лишь в подробностях содержания, лишь в отдельных "успехах" науки? Это могли бы сказать только современники, просто не знающие другого лагеря, ибо они совершенно исключительно и бессознательно
  130
  живут в угарной атмосфере индивидуалистически-каузальной науки. Нет, этот "факт науки" обнаруживает некаузальный метод, который представляет собой не мнимое самостоятельное "взаимодействие" частей (это обман зрения и фикция), но анализ целого по способности к расчленению его частей. Можно было бы возразить, что и забытую науку Платона, Аристотеля, Адама Мюллера, Гегеля и т. д. следовало бы назвать безрезультатной, подобно тому, как мы это сделали выше по отношению к натуралистической социологии. Это утверждение было бы неправильно, но не в том вовсе дело! Мы апеллируем здесь не к результатам, но к другой методологической природе, к некаузальным процессам.
  3. О сущности целого. (Целое против взаимодействия)
  Дабы не ограничить этого методологического изложения одними лишь ссылками и доказать, хотя бы примерами, возможность того некаузального исследования, мы прибавим еще следующее:
  Схема кажущейся коллективности А (б, в, г), в которой вся реальность принадлежит взаимодействующим частям, разлагается следующим образом: А означает, скажем, дом, затем кирпичную печь, затем "народную толпу", затем "армию", "рынок", "фабрику", "нацию". Напротив, б, в, г всякий раз будут означать соответственные составные части (кирпичи, люди). Ясно, что, поскольку мы не выводим целое из взаимодействия частей, мы должны сказать:
  Дом вовсе не имеет кирпичей в качестве своих составных частей. "Дом" есть не то, что состоит из кирпичей (ибо тут может быть известняк, мрамор, дерево, железо-бетон, бумага, стекло и т. д.), но дом есть то, что имеет комнаты, кухню, погреб и т. д. Но "комната"-это значит: осмысленный орган с определенным назначением; но "имеет"-это значит: расчленяется, представляет, но не возникает из взаимодействия частей. Равным образом, кирпичная печь-это не то, что состоит из кирпичей, но то, что имеется в помещениях для известных надобностей. "Дом" или "кирпичная печь" состоят не из суммирования своих частей, но представляют собой самостоятельные целостности, стоящие над частями. "Дом" и "кирпичная печь" каждое в отдельности представляет собою расчленение других целостностей. И точно так же народная толпа, армия, рынок, фабрика, нация представляют собой в каждом случае иные целостности, несмотря на то, что во всех случаях конечные элементы (если бы их можно было рассматривать, как самостоятельное) одинаковы, а именно: люди. Но целое "армия" имеет своими членами (органами) бойцов; целое "рынок"-своими членами (органами) покупателей и продавцов; целое "фабрика-своими
 
  131
  членами (органами)-предпринимателей, мастеров, рабочих; целое "нация"-своими членами (органами)-носителей народного духа. Нелюди своим взаимодействием различного рода создали, составили те целостности, ибо: 1) люди сами по себе вовсе не существуют и 2)не существует также людей определяемых по их отношению к народу прежде их принадлежности к народу, и таких, которые уже покупали и хозяйствовали, прежде чем были членами рыночной и хозяйственной целостности и точно так же не существует людей, которые воевали прежде, чем принадлежали к целостности, в которой воевали, и к сверх-целостности, против которой воевали (сверх-целостности, в области которой происходит противоположение Центр тяжести лежит в этом "прежде", которое не дает составной части (члену) быть реальной самой по себе. Но вот и дальнейшие примеры. Нарисованная картина (А) не состоит из красочных пятен (б, в, г), но есть целостность картины (сущность, идея), материалом для которой служат "красочные пятна". Песнь нибелунгов (А) не состоит из букв (б, в, г), но есть целостность, идея, сущность песни нибелунгов, которая расчленяется на слова и звуки (буквы). Поэтому, как нельзя определить песнь нибелунгов в виде миллиона букв, "взаимодействующих" в известной последовательности, точно так же нельзя определять общество, государство, хозяйство количеством людей и их взаимодействий. А никогда не определяется (составляется, суммируется) б, в, г, но наоборот: А есть первичное, самостоятельное, первое (песня, картина, дом, государство, нация), которое расчленяется, составляется из б, в, г, как своего материала. Все это понимание отнюдь не ново. Оно лишь затерялось для нас и стало совершенно непривычным, вследствие всецело эмпирически-механического направления нашего образования. Еще Аристотель ясно понимал сущность состояния совокупности, и всем более высоко развитым в философском отношении эпохам было свойственно то же воззрение. Его знаменитые слова, что целое неизбежно предшествует части, уже исчерпывает вопросxxvii. Конечно, тут имеется в виду не простое предшествование во времени, но логический приоритет. "Когда все тело погибло,-говорится далее у Аристотеля,-то нет уж также ни ноги ни руки, кроме имени... ибо отвлеченное определение каждого предмета лежит в его деятельности и возможности для него таковую выполнять (т. е., значит, в его поведении, в его свойствах), так что, когда их больше нет у него, нельзя также сказать, что он еще остался тем же самым, но только то, что он сохранил еще то же имя". Это заключение неопровержимо. Вне целого та "часть" не является вовсе
 
  тем же, ч ем была прежде, но, вообще, чем-то совсем иным!.. Состояние совокупности есть нечто самостоятельное с собственными свойствами, а это значит, что логически оно предшествует этим свойствам. Так, в мертвом теле рука не есть более рука, но "мясо" и "кости". Но и обратно: в живом теле рука не есть "мясо и кости", но элемент, выполняющий определенные отправления. Равным образом, вне народного хозяйства человек не является более носителем хозяйственных действий, составляющих народнохозяйственное целое, но биологическую (животную) или психологическую сущность самое по себе. Поэтому, и наоборот, в качестве члена народного хозяйства человек представляет н е биологическую или психологическую сущность, но член, свойство этого самостоятельного целого. Отсюда ясно вытекает методологическая возможность построить общую крышу над отдельными социальными науками, которые занимаются особыми областями общественного целого, путем общих рассуждений, основанных на рассмотрении не тех или иных частей целого, общества, напр., хозяйства, но целого, как такового, совокупной целостности, "общества".
  4. Систематическая и методологическая природа учения об обществе
  Все эти соображения уже разъяснили принципиально как методологическую природу пауки об обществе, так и вопрос о взаимных отношениях общей и специальных наук об обществе.
  Предметом науки об обществе является общественное целое, как таковое, предметом же специальных наук-"части целого", специальные стороны, частичные области, система органов (или как бы их там ни называли), поскольку таковые способны к самостоятельному научному исследованию. Это ведет к различению формального и материального понятия общества, каковое мне хотелось бы в дальнейшем развить, полемизируя с формалистическим пониманием Зиммеля и с методологическими ошибками других направлений'. '
  Учение об обществе, социология, есть общая наука об обществе; но понимаемая не как синтез отдельных общественных наук, но как такая наука, самостоятельным, единым объектом которой является человеческое общество, как целое, Поэтому главные вопросы и задачи этой науки следующие:
  1. Что такое, вообще, "общество"? Что составляет общую ее сущность? Этот вопрос ставит задачу дать общезначимое понятие об обществе.
  2. Как расчленяется общество по различным частичным областям или сторонам своих проявлений (как хозяйство, право, государство и т. д.) и какова их органическая связь? Этот вопрос переходит на особые стороны существа обще-
  133
  ства, или, иначе выражаясь, на познание строения и содержания всего общественного тела, т. е. его формального строения и его материального расчленения по жизненному содержанию. Рассматривая хозяйство, право, государство, политику, религию, как общественные явления, мы встречаемся с проблемой расчленения общественного целого на отрасли или части.
  Мы называем это понятие особых сторон общества понятием об обществе по его содержанию, материальным, вещественным понятием общества, а первое - общим или формальным понятием общества. В вещественном понятии общества уже заключается задача исследовать сущность отдельных видов явлений (частей целого), а равно их взаимных отношений.
  3. Исследование изменчивости и закономерности развития общественного целого, как и особых его сторон: эта задача приводит к обоснованию теории исторического развития (теории истории, понимания истории).
  Вышеуказанные определения задач и понятий можно выразить и в следующих положениях:
  1. Понятие общества, распадающееся на формальное и вещественное, является главным понятием науки об обществе и собственно относящейся к ней проблемой, которая делает ее самостоятельной наукой.
  2. Понятие общества, как главное понятие науки об обществе, есть вместе с тем высшее и цент реальное понятие всех наук об обществе вообще и потому высочайшая проблема в ее методологическом и систематическом построении. От него исходит и вокруг него группируется система специальных общественных наук.
  Все это относится к систематике, перейдем теперь к вопросу о методе.
  Если, согласно вышесказанного, взаимодействие не есть вовсе основное явление общества, и первичная реальность лежит вовсе tie в частях, то ясно, что паука об обществе не может восходить от частей к кажущемуся целому; что она поэтому не есть индуктивная и в этом смысле не чисто опытная наука, но исходит от истинно-реального, от целого к членам, как своим определи е м о с т я м (детерминациям) и есть поэтому, аналитическая, дедуктивная и отвлеченная' . наука.
  Конечно, должна существовать и индукция, должен быть и синтез; но определяющим, существенным является анализ целостности: > аналитическое, некаузальное, расчленяющее определяет и дает метод. Поэтому полнота опыта, круг его работы над тем, что до сих пор обнималось индукцией, не должны становиться меньше, чем при каузальной (индиви-
  134
 
 
  дуалистической, психологической и т. д.) науке об обществе. Только опыт учит нас познавать целостности, которые мы, однако, как открытые нам опытом, должны еще анализировать; лишь благодаря опыту, открывшееся нам познание целостности получает полноту, многообразие, завершенность, но самое существенное в них мьг можем понять лишь аналитически, исходя от целостности. Песню нибелунгов можно понять не путем индукции из букв, но исходя из целого! Конечно, буквы необходимо прочесть. Но тот, кто читает буквы в отдельности, тот похож на человека, который читает по складам средне-германские фонетические знаки, не понимая средне-германского языка; он никогда не поймет песни нибелунгов. Но так происходит на деле с натуралистической социологией. Она читает отдельные буквы, как таковые, как собственную реальность, вместо того, чтобы рассматривать их, как члены их целостности-языка, песни!
  Поэтому материалистическая социология, происходящая из индивидуалистического учения" об естественном праве, оставалась до сих пор лишь наукой, собирающей материал, и от нее было скрыто все великое и существенное в истории и в обществе; между тем как учение об обществе в классических философских системах всегда обладало всеми основными истинами и на протяжении своей истории, в конечном счете, всегда проводило одни и те же научные положения.
  Поэтому можно сказать, что тот, кто не понял методологического различия между путем от целого к членам и путем от самостоятельно-действующей части к совокупности или кажущемуся целому, тот не переступил еще через порог истинной науки об обществе.
  Макс Вебер
  (1864-1920)
  Типы господстваxxviii
  $ 1. "Господство", согласно определения, означает вероятность того, что специфические (или все) приказания встретят повиновение у определенной группы людей; стало быть, не всякий вид вероятности1 использовать "власть" и "влияние" над другими людьми. Господство ("авторитет") в этом смысле может в каждом отдельном случае покоиться
  135
  на самых различных мотивах повиновения: начиная с тупой привычки и кончая чисто целе-рациоиальными соображениями. Для каждого настоящего отношения господства необходим определенный минимум воли к повиновению, иначе говоря: интереса (внешнего или внутреннего)к повиновению.
  Не всякое повиновение пользуется хозяйственными средствами. И еще, в гораздо меньшей степени, всякое господство преследует хозяйственные цели. Но всякое господство над некоторым количеством людей нормально (не абсолютно всегда) нуждается в соответствующем человеческом аппарате, обеспечивающем с полной вероятностью такое поведение известного числа повинующихся людей, которое собственно направлено на исполнение его общих предписаний и конкретных приказов. Этот административный аппарат может быть связан повиновением по отношению к своему господину или своим господам либо только в силу обычая, либо чисто-аффектуально, либо вследствие материальной заинтересованности, либо в силу идеальных мотивов (рациональная оценка). Характер этих мотивов весьма широко определяет тип господства. Чисто-материальные и целе-рациональные мотивы связанности между господином и его аппаратом указывают здесь, как и вообще, на относительную неустойчивость ее. Обычно, к этим мотивам присоединяются другие-аффектуальные или оценочно-рациональные. В случаях не повседневных последние могут быть исключительно решающими. В повседневной жизни эти отношения господства, как и другие человеческие отношения, определяются обычаем и рядом с ним материальным, целе-рациональным интересом. Но обычай или заинтересованность так же мало могли бы составить надежную основу для господства, как и чисто-аффектуальные или чисто оценочно-рациональные мотивы связанности. К ним обычно присоединяется дальнейший момент: вера в законность власти.
  Весь прошлый опыт показывает, что ни одно господство не удовлетворяется, по доброй воле, только материальными или только аффектуальными или только оценочно-рациональными мотивами подчинения, обусловливающими вероятность его дальнейшего существования. Но всякая власть стремится пробудить и воспитать веру в свою "законность". В зависимости же от рода законности, на которую заявляется притязание, коренным образом различается и тип повиновения административного аппарата, предназначенного обеспечить подчинение власти, и характер самого господства, а тем самым, и его результат. Поэтому является целесообразным различать роды господства в зависимости от типичных для них притязаний на законность. При этом мы, целесообразности ради, будем исходить из современных и, таким образом, известных отношений.
  136
  1. Только результат может оправдать выбор данного, а не какого-либо иного исходного пункта для различения. Не является серьезным неудобством то, что при этом известные другие типические признаки различения пока отступают на задний план и могут быть включены лишь позднее. .Законность" господства имеет отнюдь не только "идеальное" значение; хотя бы потому, что она имеет весьма определенное отношение к законности владения.
  2. Не всякое условное или обеспеченное правопорядком "притязание" означает отношение господства. Иначе рабочий, в области своего притязания на заработную плату, был бы "господином" своего работодателя, ибо, по требованию рабочего, в его распоряжение должен бы быть предоставлен судебный исполнитель. В действительности, формально он является одной из "управомоченных" сторон в обмене услугами. Конечно, понятие отношения господства не исключает того, что это господство возникло путем формально свободного договора: таково господство работодателя над рабочими, проявляющееся в трудовых распорядках, сюверена над добровольно подчинившимися лэнным отношениям вассалами. То обстоятельство, что повиновение с помощью военной дисциплины формально "недобровольно", а с помощью фабричной дисциплины формально "добро вольно", ничего не меняет в том факте, что и фабричная дисциплина есть подчинение господству. И чиновники поступают на службу по соглашению и могут свободно уйти, и даже отношение "подданства" может возникнуть добро вольно и быть (в известных границах) расторгнуто. Абсолютная недобровольность существует лишь у рабов. Но, конечно, с другой стороны, обусловленная монопольным положением экономическая "власть", т. е. в данном случае возможность "диктовать" другой стороне условия обмена, сама по себе так же мало может означать "господство", как и всякая иная возможность: напр., , обусловленное превосходством в области эротики или спорта, или полемики, или в любой иной области "влияние". Когда крупный банк в Состоянии навязать другим банкам "кондиционный картель", то это до тех пор не означает "господства", пока не устанавливается
  • между ними непосредственного отношения зависимости одного от другого, в результате которого предписания правления крупного банка делаются с притязанием на вероятность безоговорочного исполнения этих предписаний в качестве таковых, при чем это исполнение может быть проконтролировано. Конечно, и здесь, как везде, имеются переходы: между долговым обязательством и долговым порабощением находятся всякие промежуточные ступени. И положение какого-нибудь "салона" может дойти вплоть до самой границы авторитарного положения власти, не будучи непременно "гос-
  137
  подством." В действительности, резкое разграничение тут часто невозможно, но поэтому тем более необходимы ясные понятия.
  3. И "законная власть" должна, конечно, рассматриваться не как нечто абсолютное, а лишь как вероятность быть принятой за власть, имеющую в большой мере практическое значение. Далеко не всякая покорность перед господством первоначально сообразовалась с этим убеждением. Отдельные или даже большие группы могут лицемерно изображать покорность из чисто-оппортунистических оснований, практически повиноваться в силу материальной заинтересованности, либо неизбежно втягиваться в эту сферу вследствие индивидуальной слабости и беспомощности. Но это не есть мерило для классификации господства. Но мерилом служит то, что собственное притязание власти на законность, по своему характеру, дает реальный результат, укрепляет ее положение, и, таким образом, является одним из факторов, определяющих характер средств господства, которыми пользуется власть для своих целей. Господство может, далее-и это на практике частый случай-быть так абсолютно прочно вследствие очевидной общности интересов господина и его штаба (лейб-гвардия, преторианцы) по отношению к находящимся в подчинении и их беспомощности, что оно совершенно пренебрегает притязанием на "законность". И все-таки характер отношений законности между господином и его штабом складывается весьма различно в зависимости, от того, на чем основан авторитет власти для штаба, и является в высокой степени определяющим для структуры господства.
  4. "Повиновение" означает, что поведение повинующегося протекает в существенных чертах так, как если бы он сделал содержание приказа максимой своего поведения ради самого повиновения и только ради него, независимо от собственных взглядов на положительное или отрицательное значение приказа, как такового.
 
  5. Чисто психологически причинная цель может иметь различный вид, в частности, быть "внушением" или "вчувствованием". Но здесь для образования типов господства этого различения не требуется.
  6. Область социальных отношений и культурных явлений, окрашенных принципом господства, значительно шире, чем это кажется с первого взгляда. Таково, напр., господство, которым пользуется школа, навязывающая нам определенные формы речи и письма, в качестве единственно правильных. Диалекты, функционирующие в качестве официального языка политически самостоятельных союзов, превратились в эти общепризнанные формы речи и письма и даже приводили иногда к "национальным" отграничениям (напр., Голландии
  138
 
  от Германии). Но господство родителей и господство школы далеко превосходит влияние тех (впрочем, лишь кажущихся) формальных культурных благ, в смысле формирования юношества, а тем самым и людей.
  7. То обстоятельство, что руководитель и административный аппарат союза по форме выступают в качестве "слуг", находящихся в подчинении, конечно, еще ничего не доказывает против характера "господства". Но какой-нибудь минимум руководящей власти приказывать, а постольку "господства'', должен быть им предоставлен почти во всех мыслимых случаях.
  § 2. Существуют три чистых типа законного господства. Законность его может иметь:
  1) рациональный характер: покоиться на убеждении в законности установленных порядков и в праве органов, призванных к власти, на господство (легальное господство), либо
  2) традиционный характер: покоиться на повседневном убеждении в святости издревле принятых традиций и в законности предоставленных ими органам власти прерогатив (традиционное господство), или, наконец,
  3) харизматический характер: основываться на сверх обычной преданности к одному лицу в силу его святости или героизма, или превосходства, делающего его образцом для других, и любовном подчинении созданным им порядкам (харизматическое господство).
  В случае рационального господства, повиновение легально установленному материальному безличному порядку и определенному им начальнику имеет место в силу формальной легальности его распоряжений и в пределах таковых. В случае традиционного господства, повиновение личности господина, призванного благодаря традиции и связанного традицией) (в предусмотренных ею границах), происходит в силу пиетета в сфере привычного. В случае харизматического господства, повиновение харизматически-квалифицированному вождю, как таковому, происходит в силу личной веры в откровение, в силу доверия к героизму и другим выдающимся качествам этого лица, в сфере отношений, предуказанных этой верой.
 
  СОДЕРЖАНИЕ.
  Игр.
  Предисловие к русскому изданию 3
  Введение Вернера Зомбарта 5
  1. Огюст Кант.-.Основные законы социальной динамики или об-
  щая теория естественного прогресса человечества" (1839) . 15
  2. Густав-Адольф Линднер.-"Общественное самосознание" (187J) . 30
  3. Герберт Спенсер.-"Общество есть организм" (1874-1877) ... 34
  4. Альберт Шеффле.-"Основные связи умственной организации"
  (1875-1878) ' 16
  5. Фердинанд Теннис.-.Общение и общество' (1887) 59
  О. Густав Лебои.-А. Раса (1894) .... , 66
  В. Толпа (1895) 69
  7 Рудольф Штаммлэр.-"Социология упорядоченного общежития"
  (1896) 75
  8. Габриель Тард. "Социальные законы" (1898) 81
  9. Отто фон-Гирке.-.Сущность человеческих союзов" (1902) ... 89
 
  10. Лестер Ф. УвЈД - .Социальная статика" (1903) 94
  11. Курт Брейзяг.-"Законы мировой истории" (1905) ....... 101
  12. Вильгельм Вундт.-"Социальные законы" (1908) 109
  13. Георг Зиммель.-А. .Социальная психология" (1908) 115
  , В. .Социология чувств" (1908) 121
  14. Отмар Шпанн.-.Необходимость не-эмпирического обоснования
  учения об обществе" (1914) '27
  15. Макс Вебер. - "Типы господства" (1921) '^
 
 
 
 i Ср. мой этюд о "Начатках социологии" в книге, посвященной памяти Макса Вебера. 1922.
 
 2 Перепечатано из "Социологии", т. I: "Догматическая часть социальной философии Иена 1907". Впервые появилась в 1839 г. в 4-м томе "Cours da philosophic positive". Paris. 1830-1842.
 
 3 Перепечатано из "Ideen zur Psychologic der Gesellschaft", Wien, 1871, стр. 203-214.
 
 4 Со времени Клопштока до отца Арндта национальное самосознание немцев находило обильную пищу по "французоедстве".
 
 5 В Штирии есть крестьянские общины, где имеется налицо своеобразная аналогия с конструированием Великого Совета по конституции Венеции: мы имеем в виду замыкание в себе местных уроженцев, которое проводится путем молчаливого соглашения, делающего невозможным приобретение не движимости пришлыми людьми. Когда продается какой-нибудь участок земли, он непременно должен быть куплен .местным уроженцем". Тут обычай сильнее законов.
 
 ii Перепечатано из "Die Prinzipien der Sociologie", einzige vom Vertasser autorisierte deutsche Ausgabe, II Bd, Stuttgart, 1887. Ср. стр. 5-21. Первое английское издание появилось в 1874-1877 гг.
 
 iii ') Перепечатано из "Bau und Leben des socialen Korpers'' 2 Aufl. 1 Bd. Allgemeine Sociologie, Tubingen. 1896. Verlag der H. Laupp'schen Buchhandlung, cp. стр. 124-137. Первое издание п 1875-1878 гг.
 
 iv *) Перепечатано из: F. Tonnies-"Gemeinschaft und Gesellschaft". 4 u 5 Aufl. Berlin, K. Curtius, 1922, S. 157-165. Первое издание в 1887 г.
 
 v ') Перепечатано из .Psychologische Grundgesetze in der Volkerentwicklung". Berechtigte Ubertragung aus dem Franzosischen (nach der 14 Aufl. 1919) von Artur Seiffhart. S. Hirzel, Leipzig, 1922. S. 139-142. Книга появилась впервые на французском языке в 1894 г. под заглавием: "Les lois psychol. de revolution des peuples".
 
 vi >) Перепечатано из ''Psychologic der Massen". Autorisierte Ubersetzung von Rudolf Eisler. Zweite verbesserte Auflage. Leipzig, 1912. Dr. W. Klinkhardt (jetzt Alfr. Kroner) Philos.-soziol Bucherei, Bd. II, S. 10-19. По-французски ноявилось впервые в 1895 году.
 
 vii Французское ''tout le monde" правильнее было бы перевести не "весь мир" ("die ganze Welt"), но "все". (Прим. пер.).
 
 viii Перепечатано из "Wirtschaft und Recht nach der materialistischen Geschichtsauffassung" 4 Aufl. Berlin u. Leipzig, 1921. Vereinigung wissenschaftl. Verleger. Ср. стр. 80-93. Первое издание появилось в 1896 г.
 
 ix Перепечатано из "Die sozialen Gesetze", einzige autorisierte Ubersetzung von H. Hammer. Leipzig, 1908. Первое франц. издание появилось в 1898 г.
 
 x Перепечатано из "Das Wesen der menschlichen Verbande". Leipzig. Duncker u. Humblot. 1902, стр. 25-33.
 
 xi ') Перепечатано из "Reinc Sociologie" Aus dein Englischen ubersetzt von J. v. Unger, Innsbruck 1907. Jetzt Universitats-Verlag Wagner G.m.b. H., cp. стр. 211-242, 25т и 276. Впервые появилось под заглавием .Pure Sociology'. New-York, 1903.
 
 xiiЧастично я перечислил социологов, стоящих на этой точке зрения в моей работе "La Mecanique sociale", которую я прочел в Париже в 1900г. на конгрессе Международного Социологического Института. См. Annales de l'Institut. Vol VI, p. 182.
 
 xiii Перепечатано из "Der Stufenbau der Gesetze der Weltgeschichte" Berlin, Qeorg Bondi, 1905. ср., стр. 107-123.
 
 xiv Более подробное обоснование этих наблюдений дает статья о единичности и повторяемости исторических фактов (SchmolIer's Jahrbuch fur Gesetzgeb., Volkswirtsch., Verwaltung, 1904, Iuli). Название не является странным: в содержательной книге Габеленца "Die Sprachwissenschaft". 1901, S. 256 ff я нахожу дополнительно для весьма сходного процесса в истории человеческого языка еще более,на мой взгляд, удачное выражение: спиральное движение.
 
 xv Перепечатано из "Logik der Geisteswissenschaften" Logik (III Band). Ferdinand Enke, Stuttgart, 1908. См. стр. 648-659.
 
 xvi О формулировке этого закона у Мальтуса, а равно о судьбе его в позднейшей политической экономии см, Н. Soetber. Die Stellung der Sozialisten zur Malthusschen Bevolkerungslehre, 1886. F. Fetter, Versuch einer Bevolkerungslehre, ausgehend von einer Kritik des Malthusschen Bevolkerungsprinzips, 1894.
 
 xvii K. Marx, Das Kapital, 4 Aufl. I, 1890, S. 109, 276 ff VI. 1894. S. 15 ff.
 
 xviii Ср. Н. Herkner, Art. Krisen im Handworterbuch der Staatswissenschaften, IV, S. 891.
 
 xix L. Brentano. Uber die Ursachen der heutigen sozialen Not, 1889, S. 19.
 
 xx 3) Ср., напр.. Schaffle, Bau und Leben des sozialen K6rpers. S. 431 Й. Brentano, a. a. o.
 
 xxi Перепечатано из "Sociologie". Leipzig, Duncker u Humblot, 1908. S. 556-563:
 
 xxii Перепечатано из "Soziologie" Leipzig Duncke & Humblot, 1908, см. стр. 647-660.
 
 xxiii Перепечатано из О. Spann- "Gesellschaftslehre". 2 Aufl., Leipzig, 1923. Quelle and Meyer. I Buch, II Hauplstuck, IV Absclmitt. Первое издание появилось в 1914 г.
 
 xxiv Das Verhaltniss vom Ganzen und Teil in der Gesellschaftslehre. Betrachtung. zu einer gesellschaftswissenschaftlichen Kategorienlehre. Neue Folge Jahrg I. Wien, 1921. S. 477 ff. (Основные идеи см. вкратце в моей .Gesellschaftslehre", 1914, S. 12-17.
 
 xxv 2) Ср. также "Fundament der Volkswirtscliaftslehre", 2 Aufl. 1921.
 
 xxvi 3) Об этом факте двоякого рода науки о народном хозяйстве ср. мою вступительную речь "Vom Geist der Volkswirtschaftslehre". Jena, 1919.
 
 xxvii Политика, I 1. § I I h, Ausg. Susemihl, 1879.
 
 xxviii *) Перепечатано из "Die Wirtschaft und die geselischaftlichen Ordnungen und Machte" в "Grundriss der Sozialokonornik", IIIz Abteil.; Wirtschaft und Ge-sellschaft, I. J. С. В. Mohr (Paul Sicbeck). Tubingen, 1921., J. 122-124.
 
 ??
 
 ??
 
 ??
 
 ??
 
 

<< Пред.           стр. 3 (из 3)           След. >>

Список литературы по разделу