ТЕМА 3. НРАВЫ ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ КАК ПРЕДПОСЫЛКА РЕВОЛЮЦИИ
Нравы Российской империи - это колыбель политических событий в ней, на что весьма мало обращают внимания отечественные историки при изложении событий. Поэтому необходимо рассмотреть хотя бы кратко нравы предреволюционной царской России, что позволит понять особенно кровавый характер гражданской войны, наступившей вследствие Великой российской революции. Как известно, после убийства Александра II во главе государства стал Александр III, который имел по сравнению с отцом более сильный характер, причем со временем он «сделался грознее» (А. Богданович). В дневнике аристократки А. Богданович имеются данные о великих князьях, их нравах и привычках; все они, по ее мнению, «более или менее развратны». Примечательны записи о нравах Николая II; к нему А. Богданович относилась без того пиетета, с которым были связаны имена его отца и деда. Еще когда Николай был цесаревичем, хозяйка салона, бывшего одним из незримых центров власти при дряхлеющем режиме, отмечала, что он «развивается физически, но не умственно» (6 ноября 1889 г.), что во время посещения Японии он и его свита бывали в «злачных» местах и «много пили» (4 июля 1891 г.), что он «ведет очень несерьезную жизнь», «увлечен танцовщицей Кшесинской» и «не хочет царствовать» (21 февраля, 31 мая, 22 сентября 1893 г.), что он «упрям и никаких советов не терпит» (18 апреля 1894 г.). В дневнике А. Богданович подчеркивается недопустимость появления в дворцовых покоях гадалок, прорицателей, а деяния «старца» Г. Распутина квалифицируются так: «И это творится в XX веке! Прямо ужас!» (20 марта 1910 г.). Ведь теперь страной управляет не царь, а проходимец и авантюрист Г. Распутин или, как его окрестили, «святой черт», развратный по своей природе, ведь он - «хлыст».
Здесь следует отметить, что проблеме личной судьбы и дел Николая II в нашей стране посвящено достаточно много работ, где даны разные оценки его деятельности. Однако все сходятся на том, что он был обыкновенной посредственностью, что ему не хватало ума, характера и знаний, что он не был харизматической личностью, что он не был способен руководить страной в условиях бурных перемен и социальных ка- таклизмов. В работах представителей либеральной интеллигенции приводится фактический материал, показывающий двуличие, коварство, жестокость, бессердечие «государя императора»; в других трудах он изображается хорошим семьянином, милым в общении, хотя и безвольным (например, книга П. Жильяра «Император Николай II и его семья»); в трех монографиях раскрывается вся глубина духовного, нравственного падения последнего представителя династии Романовых, примером чего служит книга М. Касвинова «Двадцать три ступени вниз».
В нашем аспекте существенны нравы императорский семьи, что предполагает учитывать целый ряд факторов. Прежде всего, верно замечание фрейлины А. Ф. Тютчевой, что самодержец, за исключением гениев типа Петра Великого, в системе государственного механизма становится посредственностью. Не менее значимо и то, что самому Николаю II больше всего импонировал Алексей Тишайший и ориентировался он на обычаи допетровской эпохи; отсюда и тяга к различного рода «странникам», «старцам», «гадалкам», вера в суеверия и чудеса (не следует забывать и болезнь наследника Алексея Николаевича, на чем и сыграл Г. Распутин). Не вызывают сомнения и воспоминания П. Жильяра о том, что в семье господствовали нежные отношения. Однако, правы и те, кто обращает внимание на дикие нравы, господствующие в императорской семье: развратное поведение великих князей, воровство (например, великий князь Николай Константинович украл у своей матери бриллианты для любовницы- певички), драки, пьянство, разнузданные кутежи, во время которых рубили головы своим борзым собакам, стоя на четвереньках, лакали шампанское из серебряной лохани или нагими распевали серенады, сидя на крыше собственного дома и т. д. По сравнению с нравами Петра III господствующие нравы в семье последнего самодержца показывают высокую степень деградации, и это в век высокоразвитой русской культуры, сконцентрировавшей в себе все достижения мировой культуры! И если учесть, что нравы представляют собою каркас общественной системы, то разложившиеся нравы императорской семьи способствовали гибели монархии. Вот почему случилось то, о чем писал камергер И. Тхоржевский: «Но из числа неограниченных возможностей России историей избрана была возможность, казавшаяся ранее самой невероятной: гибели монархии, - и срыва народа в бездну». Само собой разумеется, что нравы императорской семьи нельзя рассматривать только как нечто самодовлеющее, ибо они связаны с определенной средой-двором, высшим светом, провинциальным дворянством и другими сословиями. Они коренились в них и одновременно оказывали влияние на них.
Важную роль в жизни императорской России играл двор, чья численность росла с течением времени и достигла к 1914 году около двух тысяч человек. Свод придворных правил на протяжении столетий представлял собой, по выражению Н. Элиаса, «не что иное, как непосредственный орган социальной жизни». Формирующиеся островки «придворного общества» служили импульсом к постепенному распространению эмоциональной дисциплины снизу вверх. Именно благодаря двору самодержца, а также дворам его наследников и других родственников в общество проникают иноземные обычаи, предметы домашнего обихода, европейские моды, манеры поведения, философские и политические идеи, достижения наук и пр. Все это затем получает распространение в обществе, вызывая и положительные, и отрицательные последствия.
Следует принимать во внимание то, что царском дворе велись интриги, причем здесь они проявляются наиболее ярко по сравнению с дворами других европейских монархий, что для него была присуща тяга к огромной роскоши. Известный французский писатель Теофиль Готье, посетивший Россию в 1865 году и удостоившийся приглашения на один из придворных балов, признался, что ему пришлось исчерпать все богатство своего языка для описания этого празднества. Английский посланник, лорд Лофтус, так описывает в своих «Мемуарах дипломата» блестящий период жизни двора Александра II: «Двор блистает и поражает своим великолепием, в котором есть что-то, напоминающее Восток. Балы, с их живописным разнообразием военных форм, среди которых выделяется романтическое изящество кавказских одеяний, с исключительной красотой дамских туалетов, сказочным сверканием драгоценных камней, своей роскошью и блеском превосходят все, что я видел в других странах».
Роскошь императорского двора, и соответственно, субсидии на него постоянно возрастали при следующих двух царях - Александре III и Николае II; в начале XX века на содержание двора по государственному бюджету отводилось 16 миллионов рублей. И в то же время происходило разложение нравов, достигшее своей кульминации к концу царствования Николая II. Так, С. Мельгунов в своей брошюре «Последний самодержец» пишет: «Выродившаяся среда - это только слабый термин для определения того действительно невыразимого смрада, который окутывал монархию последних лет... Распутиниада лишь увенчивала собой разложение и вырождение Гольштин-Готторпской династии... Прочтите книгу Иллиодора - ведь это сплошной ужас, какая-то мерзость запустения, в которой пребывали придворная челядь и чиновничья сферы до момента свержения старого режима». Здесь проявилась рабская и корыстная психология одних, убожество и кретинизм других и все они отвернулись от недавно обожаемого монарха, которому демонстрировали при дворе свою верность.
В данном случае просматриваются интересные параллели между концом старого королевского режима во Франции и гибелью российского самодержавия в нравственно-психологическом планах поведения монархов и их придворных. Знаменитый писатель С. Цвейг в своем известном романе «Мария Антуанетта» дает психологические портреты и нравы придворных, которые во многом подобны ситуации при дворе последнего российского самодержца. Людовик XVI и Мария Антуанетта по своим индивидуальным качествам не отвечали требованиям эпохи и общества, они проявляли пассивность, когда нужно было проявить волю, силу духа, инициативу, найти союзников; поэтому они были обречены. Так, хотя Людовик XVI не был ни тираном, ни злым или подлым человеком, против него выступили практически все слои общества. Его ближайшие родственники, стремясь захватить власть, занимались коварным интриганством, придворная аристократия не уважала своего короля и королеву, даже крестьянство с присущим ему монархическим чувством, измученное нескончаемыми налогами, утратило почтение к власти монарха.
В такой же ситуации оказался Николай II перед Февральской революцией 1917 года, когда против него готовились заговоры представителями рода Романовых, готовых в случае отречения царя занять его место и поддерживаемых известными политическими деятелями буржуазных партий. Народы Российской империи так же видели в особе царя политика, который не хочет мира, а царицу-немку считали изменницей, как когда-то изменницей интересов Франции считали «австриячку» Марию Антуанетту. Параллели можно проводить и дальше: болезненными были наследники как французского, так и российского трона - малый Людовик и малый Алексей. Даже такие детали - дневники Людовика XVI и Николая II поражают удивительной бесцветностью, полным отсутствием ощущения фатальности времени. Эти параллели помогают нам глубже понимать не только историю Франции XVIII века, но и историю России XX столетия.
Известно, что казнь Людовика XVI и Марии Антуанетты не погасила политических страстей. В книге английского историка Т. Карлейля «Французская революция» прекрасно показано, что это ужасное «театральное» зрелище подогревало наиболее низменные эмоции толпы, обесценивало не столько монархию как политический институт, сколько ценность человеческой жизни вообще. Кровавый разгул продолжался, набирая силу, и уничтожил наконец и самих якобинцев, которые начали этот террор. Понятно, что казнь королевской пары во Франции и расстрел в России царской семьи - являются не только беззаконным, но и жестоким и неоправданным актом. Но история совершилась именно таким образом, и те руководители в России 1917 года, по чьему приказу были уничтожены Николай II и его семья, сами стали жертвами сталинского террора, превзошедшего якобинский террор. Еще раз убеждаешься, что нравы, в том числе и придворные, являются колыбелью будущих политических событий, ибо они подготавливают почву для них. Ведь нравы отражают общий кризис императорской России (экономический, политический и мировоззренческий) и в силу этого оказывают обратное влияние на ситуацию в стране.
Представляет интерес рассмотрение нравов высшего света - верхнего слоя правящего сословия (или класса) в Российской империи, коим является дворянство. В данном случае методологической основой для понимания нравов этой среды служит разработанная американским экономистом и социологом Т. Вебленом «теория праздного класса». По его мнению, «институт праздного класса» достигает наивысшего расцвета на стадии «варварской культуры», которая присуща феодальной Японии или феодальной Европе. Верхние слои общества, согласно традиции, не заняты в системе производства, они поглощены определенными занятиями, считающимися «почетными» - к ним, прежде всего, относятся военное дело и священнослужение. Праздный класс в целом состоит из представителей знати и священнослужителей вместе с многочисленным их окружением. Т. Веблен считает, что владение собственностью, праздность и расточительность являются атрибутами именно господствующего класса, они и занимают главное место в системе ценностей «праздного класса», становятся почетными, тогда как другие члены общества вынуждены работать и ограничивать свое потребление. Владение большей собственностью означает и больший престиж, более высокое положение в социальной иерархии. Вот почему представители класса собственников стремились демонстрировать свое богатство; праздный образ жизни и «демонстративное поведение» есть важнейшие свойства «праздного класса». По мнению Т. Веблена, стремление к праздности порождает и кодекс приличий, и правила поведения, причем весь образ жизни высших слоев подчинен постоянной и даже обременительной демонстрации праздности.
Следует не забывать, что по природе вещей жизненные удобства и роскошь являются привилегиями «праздного класса», и это хорошо видно на примере высшего слоя российского общества - высшего света, неразрывно связанного с семьей самодержца и его двором. Вся история высшего света императорской России свидетельствует о возрастании роскоши и комфорта в жизни знати и церковных иерархов и соответствующем изменении нравов (хотя здесь имеются различного рода вариации).
В целом, к эволюции нравов высшего света можно применить блестящую характеристику В. Ключевского: «... петровский артиллерист и навигатор через несколько времени превратился в елизаветинского петиметра, а петиметр при Екатерине II превратился в свою очередь в homme de lettres (литератора), который к концу века сделался вольнодумцем, масоном либо вольтерьянцем; и тот высший слой дворянства, прошедший указанные моменты развития в течение XVIIIв., и должен был после Екатерины руководить обществом... Положение этого класса в обществе покоилось на политической несправедливости и венчалось общественным бездельем; с рук дьячка-учителя человек этого класса переходил на руки к французу-гувернеру, довершал свое образование в итальянском театре или французском ресторане, применял приобретенные понятия в столичных гостиных и доканчивал свои дни в московском или деревенском своем кабинете с Вольтером в руках... На Западе, за границей, в нем видели переодетого татарина, а в России на него смотрели, как на случайно родившегося в России француза». Примечательно то, что В. Ключевский отмечает «общественное безделье» высшего света, или «праздность» господствующего слоя, по терминологии Т. Веблена. В свое время немецкий мыслитель А. Шопенгауэр в своей книге афоризмов заметил в связи с этим, что жизнь в суете и суматохе высшего света «имеет целью превратить наше жалкое существование в непрерывный ряд радостей, утех, наслаждений». Однако «суета» или «праздность» в истории нравов Российской империи не были бесплодными - в результате были выработаны хорошие манеры, облагорожены нравы, произошло усиление цивилизованного фактора, повышение уровня культуры, развитие гуманизирующего начала.
После отмены крепостного права нравы высшего света претерпели определенную трансформацию, что обусловлено развитием страны по буржуазному пути, а также отсутствием политических свобод, партий, жесткой регламентацией всех форм общественной деятельности. Высший свет по-прежнему оказывал влияние на государственную политику, многие его представители стремились занять удобное место у подножия трона, чтобы сделать карьеру, составить состояние, упиться властью и удовлетворить свои честолюбивые замыслы. Здесь громадную роль играли различного рода закулисные интриги, которые не могли обойтись без столичных салонов, где зачастую делалась политика и политики.
О нравах этих салонов и идет речь в упоминавшемся выше «Дневнике» А. Богданович; в нем прекрасно описываются разложение нравов и придворной камарильи, и временщиков, стремившихся урвать «кусок пирога» побольше.
На арену истории выходит российская буржуазия, чьи представители стремятся подчеркнуть роскошью одежды и блеском драгоценностей свое богатство. В конце XIX - начале XX века аристократы, в отличие от них, старались не выделяться особой пышностью и великолепием туалетов, они одевались довольно скромно. Встретив на улицах столицы аристократа или аристократку, можно было и не признать их общественного положения. Однако в их костюме лет смешения разных стилей, он весь - от головного убора до перчаток и ботинок - строго выдержан и элегантен, цвета также не бросаются в глаза своей яркостью. Представители высшего света не очень-то следовали за модой, напротив, некоторое отставание от нее считалось признаком хорошего тона. Они не злоупотребляли ношением драгоценностей, обычно это были фамильные драгоценности. Хотя были и исключения, ибо отдельные аристократки одевались очень нарядно, тратя на это огромные деньги. Так, графиня Орлова, увековеченная известным художником В. Серовым, ежегодно (по словам сына директора императорских театров В. Теляковского) расходовала около ста тысяч рублей. Таким образом, высший свет достиг изящности и утонченности в одеждах и манерах.
Вместе с тем ситуация в стране ухудшалась, нравы разлагались, чему немало способствовал и Г. Распутин, проворачивавший интриги при дворе и в высшем свете. Придворная фрейлина А. Вырубова показывает в своих «Воспоминаниях» всю глубину разложения нравов петроградского «бомонда» в годы первой мировой войны: «Трудно и противно говорить о петроградском обществе, которое, невзирая на войну, веселилось и кутило целыми днями. Рестораны и театры процветали. По рассказу одной французской портнихи, ни в один сезон не заказывалось столько костюмов, как зимой 1915-1916 годов, и не покупалось такое количество бриллиантов: война как будто не существовала». Помимо кутежей высший свет развлекался еще и распусканием всевозможных сплетен о жизни царствующей императрицы, что способствовало усилению социальной напряженности в обществе. В результате появились новые, еще более дикие нравы, присущие эпохе гражданской войны и становления большевистского государства, о чем ярко свидетельствуют, например, воспоминания Ф. Шаляпина и дневники З. Гиппиус. Заслуживает внимания то, что французский посол в России М. Палеолог на основе наблюдения высшего света и собранной информации о положении в различных слоях общества сделал вывод об обреченности режима Николая II. Сами же нравы «бомонда» своими корнями уходят в жизнь и нравы провинциального дворянства.
Модный высший свет своим основанием имел слой провинциального дворянства, до которого не так быстро и просто доходило влияние новых вкусов и обычаев. Жизнь и нравы провинциального дворянства в сильной степени были извращены и приняли уродливые формы под влиянием крепостного права. В. Ключевский пишет об этом так: «Самым едким элементом сословного взаимоотчуждения было крепостное право, составившееся из холопей и крестьянской неволи... Все классы общества в большей или меньшей степени, прямо или косвенно участвовали в крепостном грехе по тем или иным крепостям... Но особенно зловредно сказывалось это право на общественном положении и политическом воспитании землевладельческих классов». Крепостное право - это центральный узел всего уклада частной, общественной и государственной жизни. Привычки, нравы и отношения, генерируемые такой основной социально-экономической единицей, каковой являлась крепостная вотчина, отражались на высших этажах общежития, его юридическом облике и духовном содержании. «Социальный строй государства, - пишет М Богословский, - весь сверху донизу носил печать крепостного права, так как все общественные классы были закрепощены». Весьма сильное влияние крепостное право оказало на провинциальных дворян, которые в своих имениях непосредственно осуществляли функцию владельцев крепостных, отсюда и особенно дикие нравы их.
В императорской России господствовали отвратительные нравы провинциального дворянства в виде телесных наказаний (крестьян и дворовых секли на конюшнях), всякого рода насилий и бесконечных надругательств. Французский маркиз А. Де Кюстин писал: «Русские помещики - владыки, и владыки, увы, чересчур самодержавные в своих имениях. Но, в сущности, эти деревенские самодержцы представляют собой пустое место в государстве. Они не имеют политической силы. У себя дома помещики позволяют себе всевозможные злоупотребления и смеются над правительством, потому что всеобщее взяточничество сводит на нет местные власти, но государством они не правят». Барыня читала чувствительный роман или молилась в церкви, а на конюшне по ее приказу нещадно драли «мужиков, баб и девок». Что же касается барина, то его отношения к насилию великолепно выражено А. Некрасовым в словах помещика Оболдо-Оболдуева:
«Кулак - моя полиция!
Удар искросыпительный,
Удар зубодробительный,
Удар - скуловорррот!...»
И верно пишет В. Купер в своей книге «История розги», что «этот царивший некогда кулак пережил и до настоящего времени, позорное наследие перешло и к нам, и долго еще русскому обществу и народу бороться с последствиями рабства и былых насилий». Такого рода нравы пережили крушение крепостного права, преодолеть их оказалось очень трудно, они типичны для всего провинциального дворянства и весьма ярко характеризуют его жестокие нравы, что потом и откликнулось в еще большей жестокости крестьян по отношению к дворянам в революцию 1917 года.
Свои нравы были присущи офицерской корпорации с ее кодексами чести, сформировавшимися на протяжении длительной истории нашего отечества. Здесь следует учитывать то существенное обстоятельство, что служилое сословие (дворянство), чьи истоки восходят к княжеской дружине, приобретало нравственные качества, выражающиеся и в нравах, в кровавых столкновениях с кочевыми народами, которые волнами накатывались на Русь из глубин Азии. Нет ничего удивительного в том, что «Россия в течение всей своей многовековой истории жила в режиме сверхвысокого давления извне... » - подчеркивает Ф. Нестеров этот колоссальный по своим последствиям факт. Это создало в стране атмосферу осадной крепости, чрезвычайного положения, которое в сочетании с унаследованным от татаро-монгольского ига рабством наделило самодержца поистине абсолютной властью. Ведь гигантская работа по поддержанию безопасности границ государства требовала такого же напряжения, что и война, поэтому, в конечном счете, дружина превратилась в особое сословие поместного дворянства, полностью зависящего от государя. Государи, как известно, могли казнить и миловать, могли щедро одарить, пожаловать кубок вина, кафтан или шубу с царского плеча, оружие и пр. Именно в таких условиях сложился кодекс чести служилого сословия, покоящийся на принципе личной преданности, верности присяге, долгу, когда государь олицетворял Отечество. Этот исторически сложившийся кодекс чести оказал большое влияние на ратные дела, на мужественную борьбу наших предков с различного рода захватчиками. Однако лежащий в его основе принцип личной преданности государю («за государем не пропадет!») являлся не только источником воинской доблести и геройства, но и одновременно лакейского лицемерия, подлого прислужничества придворных, всех и вся развращавшего, требовавшего постоянного лицедейства, демонстрации чувств «высоких», коих и кумир и воскурители фимиама могли и не испытывать. И не случайно в 1682 году восставшие стрельцы расправились с боярами, стрелецкими начальниками и приказными дьяками: насилия, вымогательства, взятки приказных и военных начальников способствовали взрыву стрельцовского возмущения.
Князь В. Трубецкой в своих «Записках кирасира» описывает беседу (она состоялась в августе 1912 года) с полковником фон-Шредером - старшим офицером гвардейского полка «Синих кирасир» ее величества: «Я - ваш старший полковник - требую от вас, чтобы - где бы вы ни находились, - вы ни на минуту не забывали, что у вас на плечах офицерские знаки нашего полка. Эти погоны обязывают... всякого, кто имеет честь их носить, к достойным поступкам, порядочности и приличию. Помните, что в глазах общества и света всякий ваш неблаговидный поступок или даже жест будет приписан не столько вашей личности, сколько всему полку, потому что полк, принявший в свою среду офицера, тем самым гарантирует его порядочность и воспитанность. Офицера, не умеющего ограждать свое достоинство и достоинство полка, офицера, не умеющего держать себя, полк не потерпит в своей среде». Эти правила офицерского кодекса чести соблюдались и в других полках и дивизиях императорской армии.
Не следует вместе с тем идеализировать нравы офицерского корпуса - наряду со славными воинскими традициями проявлялись и грубые, развращенные нравы, тоже имевшие традиции и свидетельствовавшие о разложении общества. Так, С. Мельгунов приводит полное описание этих грубых нравов: «Нередко великому князю, командиру полка, и разделяющим с ним кампанию гусарам, начинало казаться, что они не люди уже, а волки. Все раздевались донага и выбегали на улицу, в ночные часы в Царском Селе обычно пустынную. Там садились они на задние ноги (передние заменялись руками), подымали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть. Старик буфетчик (дело происходило в офицерском собрании - авт.) знал уже, что нужно делать. Он выносил на крыльцо большую лохань, и вся стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала языками вино, визжала и кусалась, а старый буфетчик отталкивал ногой визжавших великих князей: «Ну, серый, куда ты лезешь». Перед нами яркий образчик диких нравов выродившейся части русского офицерства.
В целом, можно сказать, что нравы офицерской корпорации в конце царствования Николая II были дифференцированы в зависимости от рода войск, присущих ему традиций (например, выделялись своей серьезностью, образованностью и благородством офицеры Генерального штаба, Военноинженерной академии), что рафинированность соседствовала с грубостью. Исследователи Д.А. Засосов и В.И. Пызин пишут: «Несмотря на внешнюю воспитанность и лоск, французскую речь в обществе, тот же офицер, придя в казарму или на корабль, мог разразиться такой нецензурной руганью, которая приводила в восторг бывалых боцманов, фельдфебелей и вахмистров - этих виртуозов в ругани - и изумляла солдат, наивно полагавших, что так ругаться может только простой народ». В этом нет ничего удивительного, ибо сама действительность была противоречива, к тому же не была преодолена еще рабская психология.
Для понимания специфики нравов императорской (да и советской тоже) России необходимо представлять себе чиновную среду с присущими ей нравами и обычаями. В отечественной публицистической литературе, в художественных произведениях писателей XIX и XX веков просматривается мысль о том, что «в России горе от ума», что в ней «гибель от чиновничества» (достаточно вспомнить комедию А.С. Грибоедова «Горе от ума», пародию М.Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города» и др.). Именно российская бюрократия (номенклатура) с ее иерархией чинов и социальных барьеров, с ее нравами культивировала «тяжкую российскую глупость» (М. Горький). В нашем отечестве под гнетом чиновничества находились буквально все слои общества, его пороки разлагали общественные нравы, препятствовали развитию страны по пути цивилизации.
Не следует думать, что бюрократия есть изобретение давнего прошлого, ее корни уходят в глубокую древность. Зарубежный историк Л. Мэмфорд в работе «Миф машины» пишет о древней живой машине («мегамашине», по его терминологии), в которой каждый индивид является винтиком: «Впервые в истории власть оказалась эффективной за пределами досягаемости руки или голоса. Никакое оружие не могло бы само по себе дать такую власть. Необходим был некий трансмиссионный механизм: армия писцов; глашатаев, управителей, надзирателей, руководителей, крупных и мелких чиновников, само существование которых зависело от точного исполнения приказов царя или его могущественных министров и генералов. Иными словами, хорошо организованная бюрократия есть интегральная часть мегамашины: группа людей, способных передавать и выполнять приказы с ритуалистической пунктуальностью жреца и бездумным повиновением солдата. Воображать, что бюрократия - сравнительно недавний институт, значит игнорировать анналы древней истории. Первые документы, свидетельствующие о существовании бюрократии, относятся к векам пирамид». Со времен Древнего Египта бюрократическая регламентация жизни просматривается во многих цивилизациях от древности до наших дней, в том числе и в «славяно-русском культурно-историческом типе», по выражению Н. Данилевского.
Бюрократическая машина императорской России обладала поистине неограниченной властью, которая не очень-то обращала внимание на нравственные критерии добра и зла и стремилась регламентировать все стороны жизни общества. Эта «невидимая» машина вырабатывает и воспроизводит особый тип личности, без коей она не может функционировать эффективно. Для модели такой личности характерна посредственность, послушание, конформизм, бездарность, исполнительность, и вместе с тем ей чужды критическое отношение к окружающей действительности, интеллектуальная и моральная смелость и увлечение творческой деятельности. В отношении карьеры чиновника можно сказать так: чем меньше проявляешь свою человеческую суть, чем меньше мыслишь и чувствуешь, чем больше развиты трусливость и бездарность, тем больше шансов продвинуться по лестнице служебной иерархии, тем больше получишь милостей и добьешься успехов. И не случайно, что русская литература прошлого столетия показала нам классические образцы российского чиновничества с его нравами - от гоголевского Акакия Акакиевича из «Шинели» и коллежского советника Ивана Богдановича Отношенье из «Пестрых сказок» Одоевского, городничего и судей типа Ляпкина-Тяпкина в «Ревизоре» и «номенклатурного» толстовского Каренина до чеховских «толстого и тонкого». Во всей этой богатой литературе почти невозможно обнаружить ни одного положительного персонажа из среды чиновничества, хотя они представлены во французской и немецкой литературе, что свидетельствует о цивилизованности западной бюрократии и ее способности более или менее адекватно «реагировать» на социальную среду и происходящие в ней изменения.
Реальная власть в Российской империи принадлежала «номенклатурной» верхушке, в которую входило 6343 высших сановника. И вот эта всемогущая бюрократия, составляющая основу и условие существования самодержавия, начала распадаться, ибо в сложившейся ситуации, когда радикально настроенная часть интеллигенции звала народ в топору, верхушка российской номенклатуры не смогла найти консенсус с либеральной интеллигенцией, которая, как считает М. Палеолог, являлась «неформальной» частью российских «верхов». В результате произошел революционный взрыв, уничтоживший и бюрократию, и интеллигенцию, не желавшую сотрудничать с властью империи.
В трагедии, разыгравшейся на просторах Российской империи начала XX столетия, довольно существенная роль принадлежит интеллигенции - тонкому образованному, культурному слою с присущими ему нравами. По своему происхождению, подчеркивает П. Н. Милюков, «русская интеллигенция есть создание новой русской государственности». Представители первых поколений интеллигенции являлись непосредственными помощниками Петра Великого, который собрал кружок самоучек-интеллигентов для строительства нового государственного устройства, для распространения в стране западноевропейских наук, искусств, нравов и обычаев. Именно интеллигенты первых поколений способствовали становлению новой культуры, влекущей за собой изменения в иерархии нравственных ценностей, что привело к обмирщению морали (хотя сами носители образованного слоя были религиозными людьми), формированию новых потребностей в роскоши дворцов, бытовом комфорте, произведениях светского искусства, возникновению жажды научных знаний и т. д. Несмотря на то, что число первых интеллигентов было весьма малым, они сделали доброе дело, положив начало приобщению России к кругу европейских народов и их просвещению.
Вместе с тем появляются и новые нравы, обусловленные ситуацией, возникшей после отмены крепостного права в 1861 году. Прекрасно описано состояние русского интеллигента, этого «неплательщика», в произведениях Г. Успенского - рассказе «С человеком - тихо», очерках «Волей- неволей» и др. В них писатель прослеживает влияние освобождения крестьян и живучести крепостнических пережитков на внутренний мир и нравы русского интеллигента. Для последнего жизнь предстает как стихийный поток бессвязных явлений, как некое обезличивающее начало, угнетающее своей случайностью. Всемогущий случай властвует не только над всей жизнью, но и распоряжается совестью индивида. «Психологическая основа безграничной власти случая в русской жизни, - отмечает Г. Успенский, - бессилие личности! Личность в русском человеке стерта, подавлена, сознательность решений за собственный страх утрачена ею, способность уважать себя ослаблена в ней до последней степени. Собственная личность тяготит человека, ему хочется не чувствовать себя, отдаться чему- нибудь внешнему, отказаться от личной ответственности и собственной воли». Основная причина этой обезличенности коренится в отмене крепостного права, повлекшая за собой необходимость быть индивиду самостоятельным; ведь с упразднением целой крепостной философской системы интеллигент «заболел» бессмысленностью своего существования.
В своих произведениях Успенский показывает тот сложный психологический узел, где обезличенность русского человека, обусловленная неведомыми и поэтому кажущимися случайными историческими причинами, встречается и тесно срастается с проповедью самопожертвования и живого служения общественным задачам. Растерянность русского интеллигента (речь идет, разумеется, об одном из слоев интеллигенции), которая выражается в стремлении убежать от самого себя, неодолимо влечет его к осуществлению гигантских замыслов, требующих нравственного здоровья, гордого самосознания, ответственности и инициативы (но их как раз и нет в опустошенном индивиде).
Подобного рода сращение крайней совестливости и омертвления личности порождает новые нравы среди революционной, радикально настроенной интеллигенции конца XIX - начала XX века. Одни из них, умные и страдающие, подобно дворянину-писателю В. Гаршину, в крайних случаях кончают жизнь самоубийством, можно даже говорить о своего рода «поветрии» среди интеллигенции. Другие, напротив, отрекаются от бога (а в императорской России православная вера пустила очень глубокие корни среди различных слоев общества) и становятся на путь терроризма. Эти нравы хорошо схватил В. Купер: «В России нередкость встретить изящную девушку, с тонкими аристократическими ручками, созданными для держания дорогого веера, вооруженную револьвером большого калибра и стреляющую в представителя власти». В случае такого рода нравов революционеров-террористов хорошо видно, что нравы эти определяют зарождение социально значимых событий. В качестве примера можно привести убийство 1 марта 1881 г. Александра II, который должен был подписать манифест об ограничении самодержавной власти народным представительством. М. Палеолог вспоминает, что Александр III под давлением абсолютистской группы во главе с обер-прокурором Святейшего синода, фанатичным защитником неограниченной царской власти Победоносцевым не опубликовал этот манифест и не выполнил волю своего отца. А ведь развитие России могло пойти по другому пути, превратившись в поистине великую страну, не знающую по мощи и богатству себе равных в мире.
Для революционера-террориста характерно отрицание христианской любви к ближнему, человеческая жизнь для него цены не имеет, в том числе и собственная. Известный террорист-эсер Б. Савинков в своей книге «Конь бледный» пишет об этом так: «Ваня сказал: как жить без любви? Это Ваня сказал, а не я... Нет. Я мастер красного цеха. Я опять займусь ремеслом. Изо дня в день, из долгого часа в час я буду готовить убийство. Я буду украдкой следить, буду жить смертью, и однажды сверкнет пьяная радость: свершилось, я победил. И так до виселицы, до гроба. А люди будут хвалить, громко радоваться победе. Что мне их гнев, их жалкая радость?». Б. Савинков совершил много убийств - Плеве, великий князь Сергей Александрович и многие другие жертвы, - причем он считал, что совершает их ради народа. Перед нами болезнь русского интеллигента - «заболевание сердца сущею правдой» (Г. Успенский), которая со временем должна пройти, ибо в силу исторических условий путь к гармонии, человечности проходил через душевный разлад, через дисгармонию. Выражением этой дисгармонии и являются нравы революционеров-террористов, типичные для конца XIX - начала XX столетия.
В то же время были русские интеллигенты, которые стремились облагородить грубые нравы, имеющие многовековые традиции, особенно связанные с потреблением водки. Благодарности заслуживает князь Д.П. Голицын-Муравлин, внесший от имени 33 членов Государственного Совета поправку в закон, принятый этим законодательным органом. Согласно этой поправке, воспрещалась продажа спиртных напитков в буфетах государственных учреждений, общественных садов и гуляний, театров, концертов, катков, выставок. Известный журналист, отставной штабс-капитан М. Меньшиков, расстрелянный в 1918 году, писал: «Горжусь тем, что инициатива этого превосходного закона (ст. 231) принадлежит в лице князя Голицына-Муравлина русскому литератору, правда, давно уже посвятившему выдающийся талант своей борьбе с одичанием русского культурного общества».
Благородные деятели из правящего слоя и интеллигенции рассмотрели опасность в пучине пьяного зла, поняли угрозу, которая состояла в том, что очагами отечественной культуры вместо православных алтарей и феодальных тронов стали питейные заведения. Многое было сделано патриотической интеллигенцией для спасения национальной культуры, для облагораживания нравов, однако ход истории повернулся в другую сторону по милости радикальной интеллигенции с ее жестокими, азиатскими нравами.
В наше время достаточно широко распространено представление о том, что нравы рабочих и мастеровых в императорской России были грубыми, жестокими, что в рабочей и мастеровой среде господствовали пьянство и мордобитие, что это, по сути, нравы люмпенов, подонков общества. В немалой степени утверждению такого рода представления способствовали произведения А. М. Горького, в частности, его роман «Мать». Однако в действительности это не так, ибо историческая реальность не укладывается в идеологические схемы того или иного писателя, тем более если они служат определенной цели - показать изначальную порочность нашего народа, в том числе и слоя мастеровых и рабочих. Что за этим стоит, объяснять, очевидно, не стоит и так все ясно - использовать интеллектуальные и материальные ресурсы нашего отечества в интересах западного мира. Вот почему необходимо показать реальную картину нравов рабоче-мастеровой среды в истории нашего многострадального отечества на протяжении почти трех веков.
Мастеровые издавна пользовались на Руси почетом и уважением за их нравственные качества, за создание произведений, выступающих образцами искусства для последующих поколений (здесь имеется в виду ювелирное, живописное, фарфоровое, оружейное, строительное и пр. дело). Нравы мастеровых, их высокое умение не только воплощались в жизни общества, но и оказывали заметное влияние в силу духовности на окружающих. Понятно, что именно крестьянская община была своего рода «колыбелью» формирования русских мастеровых, которые объединялись в артели.
В своей книге «Русский труд» О. Платонов так пишет об этом поистине удивительном феномене русской истории: «Русская артель была добровольным товариществом совершенно равноправных работников, призванным на основе взаимопомощи и взаимовыручки решать практически любые хозяйственные и производственные задачи. Объединение людей в артель не только не ограничивало дух самостоятельности и предприимчивости каждого артельщика, а, напротив, поощряло его. Мало того - артель удивительным образом позволяла сочетать склонность русского человека к самостоятельному и даже обособленному труду с коллективными усилиями». Русская артель находится в кровном родстве с общиной, в народной жизни они неразрывно переплетались между собой; следовательно, нравы мастеровых существенно не отличались от нравственных качеств русского крестьянина, хотя и имели свои особенности.
При рассмотрении нравов мастеровых-артельщиков необходимо учитывать замечание исследователя артели М. Слобожанина, что «артельная система есть не классовая, а общечеловеческая система, форма же проявления ее - артель - есть союз личностей». В артели русский человек не просто прилагал свой труд, а имел возможность выявить свои творческие, духовные и физические способности; здесь отнюдь не господствовало примитивное равенство, некая уравниловка - все имели равное право выразить свои способности и получить доход по труду. Для русской артели характерна круговая порука, т.е. каждый член артели был солидарен со всеми, он ручался за всех, все же несли ответственность за каждого в отдельности (этот принцип, как мы видели выше был присущ и казачеству, он в значительной степени определял нравы артельщиков). В дошедших до нас исторических памятниках, договорах с артелями, в конце подчеркивается ответственность за ущерб и убытки, нанесенные артелью, тех, «кто будет в лицах», т.е. каждого участника артели.
Артелью, считает, И. Прыжов, называется братство, которое устроилось для какого-нибудь общего дела. Русская артель представляет собой своего рода семью: «Артель - своя семья»; про большую семью же говорят: «Экая артель». Главное в артели - это товарищеская взаимопомощь и общее согласие: «Артельная кашица гуще живет», «Одному и у каши не споро», «В семье и каша гуще». Вот почему, по справедливому замечанию И. Прыжова, у русского человека большое скопление людей получает смысл артели: «Народ по улицам артелями бродит». Можно сказать, что артель является самоуправляемым трудовым коллективом, во главе которого находится атаман, или староста, чья твердая воля не подавляет самостоятельности членов артельного товарищества.
Побывавший в конце XIX столетия в России Г. Шульц-Геверниц обращает внимание на принципиальные отличия русской артели от западноевропейских промышленно-ремесленных объединений. Если западноевропейские ремесленные объединения основаны на индивидуалистических началах, подчеркивает он, то русские артели охватывают всего человека, связывая его с остальными членами артели, заказчиками и государством круговой порукой. Еще одним важным отличием русской артели от западного кооперативного движения является то, что она во главу угла ставит не только материальный интерес, но и духовно-нравственные потребности индивида, т.е. стремится найти гармонию между материальным и духовным, что оказывает огромное влияние на нравы артельщиков. Не случайно многие исследователи указывают на нравственный характер артелей, чье развитие стимулировалось не столько погоней за прибылью, сколько более высокими духовно-нравственными «соображениями взаимопомощи, взаимоподдержки, справедливости в распределении благ, древней склонности к самоуправлению и трудовой демократии». Именно равноправие, справедливое вознаграждение, товарищеская поддержка как нравы присутствие артели привлекали в нее русского человека.
Наряду с артелями в России существовал и рабочий класс с присущими ему нравами, обусловленными ужасными условиями жизни. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона говориться: «Ряд исследований в Западной Европе и у нас в России показал, что рабочие классы живут по большей части в очень плохой, с гигиенической точки зрения, обстановке...» К тому следует добавить низкое качество продовольствия, плохие товары, которые рабочий вынужден брать, хотя зачастую они ему и не нужны. «Указанные темные стороны в материальном положении рабочую; классов, - подчеркивается далее в энциклопедическом словаре, - отражаются неблагоприятно и на духовной стороне их жизни. Продолжительный рабочий день, ночной труд, изнурительные работы не дают возможности посвящать некоторое время умственному развитию, чтению, развлечениям. Особенно печально это отзывается на молодом поколении, работающем в промышленных заведениях; оно не имеет возможности регулярно посещать школу или посещает ее усталым от работы, не занимается домашним чтением и таким образом вырастает невежественным и грубым. Совместная работа двух полов, при отсутствии культурных удовольствий, портит нравы, создает кратковременные связи, в результате которых являются дети, лишенные семейной обстановки или даже бросаемые на произвол судьбы. Наконец, указанные условия труда влияют разлагающим образом на семью, которая теряет влияние на нравственное объединение и развитие ее членов».
Исследования санитарных врачей Эрисмана, Дементьева, Погожева и других, работавших по поручению московского губернского земства, показали поистине нечеловеческие, ужасные условия жизни фабричных рабочих и прежде всего в отношении жилища. Из собранных ими в 1880-х годах данных видно, что на всех больших фабриках рабочие живут в громадных многоэтажных казармах с центральными коридорами и комнатами-каморками по сторонам. Эти каморки отделены друг от друга дощатыми, не доходящими до потолка перегородками. В этих клетушках находится часто по две, три, иногда до семи семей, в некоторых же располагаются рабочие-одиночки. «В конце концов, - говорит врач Дементьев, - большая часть каморок, а на многих фабриках и все каморки, превращаются в общие спальни, отличаясь от типических общих спален лишь меньшей величиною». Ни на одной из обследованных в московском округе фабрик не существует никаких норм распределения жильцов по каморкам. Единственным критерием расселения служит только физическая возможность вместить еще одну семью или одинокого рабочего.
Для большинства фабрик характерно страшное перенаселение каморок жильцами - на каждого человека в большинстве случаев приходится четыре кубометра воздуха. Устройство спален везде одинаково, редко бывает, когда в каморках имеется что-либо в виде столов и табуреток, данных фабрикой. «Мужчины, женщины, дети, - отмечает М. Туган-Барановский, - спали вповалку на нарах, без различия пола и возраста, в сырых, душных и тесных казармах, иногда в подвалах, иногда в каморках, лишенных света. Но на большинстве фабрик и таких спален не было. Рабочие после 12-, 13- и 14-часовой дневной работы располагались спать тут же, в мастерской, на станках, столах, верстаках, на полу, подложивши под голову какую-нибудь рваную одежду. И это практиковалось нередко в таких мастерских, пребывание в которых, благодаря употреблению различных ядовитых красок и химических веществ, даже в рабочее время было далеко не безопасно!»
В тех же случаях, когда рабочие имели возможность жить в казармах фабрики, нары зачастую были двухъярусными: так что при обычной высоте комнат в 3-4 аршина (аршин равен 0,71 метра - авт.), верхний ярус отстоит от потолка на 3/4 аршина. Семейные рабочие стараются отделить себя от остальных занавесками, вышиною в полтора аршина или же такого размера тонкими тесовыми перегородками. Понятно, что переполненные спальни грязны и плохо вентилируемы; после рабочего дня в испорченном воздухе мастерской рабочие сразу же попадают в еще более испорченный воздух фабричных спален. Однако и вольные квартиры фабричных рабочих отнюдь не лучше, о чем свидетельствует следующий типичный пример. В избе из двух комнат, шириной в 7, а длиной в 7 или 6 аршин, с высотою от пола до потолка в 3 с 1/4 аршина, следовательно, имеющей (за исключением печей) 11,39 кубических сажени (сажень равна трем аршинам или 2,13 метра - авт.) помещались 4 прядильщика с женами, 17 парней и мальчиков-присучальщиков и ставильщиков, 15 женщин и девушек-банкоброшниц и мотальщиц, а всего, вместе с хозяйкой, 41 человек и на каждого приходилось воздуха по 0,273 кубической сажени. Такая же теснота наблюдается и в специальных меблированных для фабричных рабочих комнатах.
Не лучше обстояло дело и в рабочих слободках при фабриках, где тяжелая и изнурительная работа, весь уклад жизни калечил духовно и нравственно людей, не говоря уже о физической стороне дела (смертность среди рабочего класса в пореформенной России была в два раза выше, нежели в зажиточных сословиях). Нравы рабочей слободки хорошо описаны в известном романе М. Горького «Мать». «День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно, - пишет М. Горький. - День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и - был доволен.
По праздникам спали до десяти, потом люди солидные и женатые одевались в свое лучшее платье и шли слушать обедню, попутно ругая молодежь за ее равнодушие к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова ложились спать до - вечера.
Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы есть, много пили, раздражая желудок острыми ожогами водки.
Вечером лениво гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.
Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали мастеров, - говорили и думали только о том, что связано с работой. Одинокие искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней. Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков. Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, печа похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, и во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди, из-за пустяков, бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка - убийством.
В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью». Описанные М. Горьким нравы фабричных рабочих типичны для рабочей среды Западной Европы на определенной стадии развития капитализма; об этом свидетельствуют нравы рабочих Англии первой половины прошлого века - этой родины классического капитализма.
Известно, что развитию капитализма в Англии способствовала пуританская этика, и тем не менее в 40-х годах XIX столетия Ф. Энгельс, ссылаясь на английские источники, писал о том, что «в массе почти везде наблюдается полное безразличие к религии» и рабочие не посещают церковь, что «рабочие много пьют», но считал это вполне естественным в условиях их жизни, принимая во внимание легкость приобретения спиртного. По данным П.И. Сумарокова, ежедневно в Лондоне насчитывалось до 100 тыс. человек «подгулявших». «Чернь предана пьянству, - писал он, - в шинках жертвуют трудами целой недели, и, отказывая иногда себе в пище, пресыщаются джином до потеряния рассудка». При этом «женский пол также любит крепкие напитки» и на улицах можно встретить пьяных женщин, чего в России не наблюдалось.
Журналы того времени приводят сведения о том, что пьянство в Англии не уменьшается, а, напротив, растет; многие считали пьянство даже национальным пороком, причем рост пьянства связывался с обнищанием английского народа. Отечественный исследователь Н. А. Ерофеев в своей интересной книге «Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских 1825-1853 гг.» пишет: «Этому вряд ли следует удивляться, если принять во внимание огромное количество кабаков: так, в Эдинбурге один кабак приходился на каждые 15 семей, а в одном ирландском городке на 800 жителей насчитывалось 88 кабаков». Все это красноречиво свидетельствует о нравах английских рабочих, весьма далеких от распространенных тогда представлений о высокой нравственности английского народа. Именно западный капитализм по меньшей мере два-три века осуществлял жесточайшую эксплуатацию народа, когда множество поколений были перетерты в атомарную пыль индустриальной машиной.
Понятно, что введение в России западноевропейских предпринимательских фабрик, противоречащих отечественному общинному укладу жизни (хотя нравы в крестьянской общине тоже были дикими), привело к нравам в среде фабричных рабочих, аналогичным нравам английских рабочих, обреченных вести скотский образ жизни. Верно замечает О. Платонов, что «фабрика, построенная на западноевропейских основах, разрушала не только привычный уклад жизни работников, но и ломала, уродовала самих работников - нарушала жизненный ритм, ослабляла здоровье». Общинные традиции русского народа требовали развития национальных фабричных ассоциаций, господства артельных отношений в промышленной сфере. Ведь западная схема прогресса, главным условием какового является замена всех национально-своеобразных форм человеческих отношений чистоганом и голой экономической рациональностью, отнюдь не является универсальной, и не было необходимости осуществлять ее в России.
Действительная картина нравов в рабоче-мастеровой среде императорской России была весьма многомерной и сложной, ибо кроме нравов, описанных М. Горьким, имелись нравы в среде высококвалифицированных рабочих. Так, в «Записках очевидцев» петербургской жизни 1890-1910-х годов следующим образом характеризуют нравы знаменитого оружейного завода в Сестрорецке: «Завод был небольшой, но имел прекрасных специалистов, рабочих и инженеров, которые пользовались в городе уважением». Вполне естественно, что уважали рабочих-оружейников за хорошие нравы, а не за пьянство, разврат, драки и невежество. К этому следует добавить нравы артелей, занимавших немалое место в российской промышленной жизни; они существовали на заводах и фабриках и обеспечивали стремительное развитие сталеплавильной промышленности (и других отраслей) в конце XVIII века. Однако ограничение артельных форм и механическое копирование западноевропейских форм организации труда наряду с крепостничеством, ставка на не присущий нашему сознанию индивидуализм и превращение рабочего в «винтик» производства послужили причиной отставания экономики от Запада. Поэтому необходимо видеть картину нравов рабоче-мастеровой среды Российской империи в ее дифференцированности и многокрасочности, иначе непонятны изящество каслинских изделий художественного литья, благодаря которым Петербург из города-крепости превратился в город-дворец, великая сибирская дорога, протяженностью 7,5 тыс. км, большинство старинных домов, до сих пор не нуждающихся в капитальном ремонте и т. д.
Не случайно великий русский ученый-патриот Д.И. Менделеев считал «ближайшим русским идеалом» общину. Однако наш ученый не увидел отечественных интеллигентов-радикалов, которые ввергли страну в пучину бедствий. Таким образом, нравы Российской империи в совокупности с экономическими и политическими условиями привели страну к Великой Российской революции и вспыхнувшей за ней гражданской войне.