Творчество Осипа Эмильевича Мандельштама
Творчество Осипа Эмильевича Мандельштама
Немного биографиитАж Осип
Эмильевич Мандельштам родился в Варшаве, в семье мелкого коммерсанта, 3 (
15) января 1891 года. Его отец, Эмилий Вениаминович, вырос в патриархальной семье, но потомок испанских евреев, он сам постигал европейскую культуру тАУ
Гете, Шиллера, Шекспира. А Мать, Флора Осиповна, любила Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского.
Родители Осипа Эмильевича хотели дать детям хорошее образование, и вскоре семья перебирается в Павловск близ Петербурга, а затем в Петербург, в Коломну. Последний адрес семьи Мандельштама тАУ Офицерская, 17, угол
Прачешного переулка, второй этаж. Осип Мандельштам вспоминал: тАЬМы часто переезжали с квартиры на квартиру, жили и в
Максимилиановском переулке, где в конце стреловидного Вознесенского виднелся скачущий Николай, и на Офицер
ской, поблизости от тАЬЖизни за царятАЭ, над цветочным магазином
ЭйлерсатАЭ.
тАЬМы ходили гулять по Большой Морской в пусты
нной ее части, где красная лютеранская кирка и торцовая набережная Мойки. Так незаметно подходили мы к Крюкову каналу, голландскому Петербургу эллингов и
нептуновых арок с морскими эмблемами, к казармам гвардейского экипажатАЭ
.
В этом районе располагались военные и морские ведомства тАУ Ново-Адмиралтейская судоверфь, флотский экипаж, интендантские склады. тАЬПомню спуск броненосца
тАЬОслябятАЭ, как чудовищная морская гусеница выползла
на воду, и подъемные краны, и ребра эллингатАЭ.
тАЬВесь массив Петербурга, гранитные и торцовые кварталы, все это нежное сердце города, с разливом площадей, с кудрявыми садами, островами памятников, кариатидами Эрмитажа, таинственной Миллионной, где не было никогда прохожих и среди мраморов затесалась всего одна мелочная лавочка, особенно же арку Главного штаба, Сенатскую площадь и голландский Петербург я считал чем-то священным и праздничнымтАж Я бредил конногвардейскими латами и римскими шлемами кавалергардов, серебряными трубами Преображенского оркестра, и после майского парада любимым моим удовольствием был конногвардейский праздник на БлаговещеньетАж Обычная жизнь города была бедна и однообразна. Ежедневно часам к пяти происходило гулянье на Большой Морской тАУ от Гороховой до арки Генерального штаба. Все, что было в городе праздного и вылощенного, медленно двигалось туда и обратно по тротуарам, раскланиваясь: звяк шпор, французская и английская речь, живая выставка английского магазина и жокей-клуба. Сюда же бонны и гувернанткитАж приводили детей: вздохнуть и сравнить с
Елисейскими полямитАЭ.
Заниматься музыкой родители водили Осипа к Покрову. тАЬМне ставили руку по системе
ЛешетицкоготАЭ, - вспоминал Мандельштам.
В 1900 году семья Осипа переезжает на Литейный проспект, а он сам поступает в
Тенишевское училище. С сентября 1900 года училище располагалось на Моховой в здании, построенном на средства князя
Тенишева.
Первым директором был прославленный педагог А.Я.
Острогорский, русскую словесность преподавал В.В.
Гиппиус тАУ поэт, автор стихотворных книг и исследований о Пушкине. Он был первым критиком стихов молодого Мандельштама, которые печатались в журнале училища.
тАЬИнтеллигент строит храм литературы с неподвижными истуканамитАж В.В. учил строить литературу не как храм, а как род. В литературе он ценил патриархальное отцовское начало культурытАЭ. Эта первая встреча с великой литературой оказалась для Мандельштама тАЬнепоправимойтАЭ. Через двадцать лет он напишет: тАЬВласть оценок В.В. длится надо мной и посейчас. Большое, с ним совершенное, путешествие по патриархату русской литературытАж так и осталось единственнымтАЭ.
Учебникам в училище предпочитались наглядные методы преподавания. Было много экскурсий:
Путиловский завод
. Горный институт
. Ботанический сад, озеро Селигер с посещением
Иверского монастыря, на Белое море, в Крым, в Финляндию (Сенат, Сейм, музеи, водопад
Иматра).
Также училище располагало прекрасными лабораториями, обсерваторией, оранжереей, мастерской, двумя библиотеками, издавался свой журнал, изучались немецкий и французский языки. Ежедневно проводились физические занятия и игры на воздухе. В училище не было наказаний, оценок и экзаменов. В большой аудитории часто устраивались публичные лекции, собрания Литературного фонда, заседания Юридического общества, тАЬгде с тихим шипением разливался конституционный ядтАЭ. Амфитеатр большой аудитории тАЬв большие дни брался с бою, и вся Моховая кипела, наводненная полицией и интеллигентской толпойтАж Вот в соседстве с таким домашним форумом воспитывались мы
..тАЭ.
Мандельштам вспоминает о своих однокашниках: тАЬА все-таки в
Тенишевском были хорошие мальчики. Из того же мяса, из той же кости, что дети на портретах Серова. Маленькие аскеты, монахи в детском своем монастыретАЭ. Среди сверстников Осип Эмильевич выделяет Бориса
Синани, сына известного петербургского психиатра Бориса Наумовича Синани. В доме Синани на Пушкинской собиралась молодежь, велись политические дискуссии. тАЬМне было смутно и беспокойно. Все волненье века передавалось мне. Кругом перебегали странные токитАж Мальчики девятьсот пятого года шли в революцию с тем же чувством, с каким
Николенька Ростов шел в гусарытАЭ. В доме на Пушкинской Мандельштам мог наблюдать решительных молодых людей тАУ членов боевых организаций социал-революционеров, и в его словах о Борисе Синани можно понять, что тогда же складывалось и его собственное неприятие политического радикализма: тАЬглубоко понимал сущность
эсерства и внутренне еще мальчиком его переростАЭ.
В те годы Мандельштам увлекается чтением Герцена и Блока, посещает концерты в Дворянском собрании и пишет стихи.
Окончив Тенишевское училище, Мандельштам много времени проводит за границей, посещает Францию, Италию. Вот несколько строк из письма В.В.
Гиппиусу из Парижа 27 апреля
1908 года: тАЬЖиву я здесь очень одиноко и не занимаюсь почти ничем, кроме поэзии и музыки. Кроме
Верлэна, я написал о
Роденбахе и Сологубе и собираюсь писать о
Гамсуне. Затем немного прозы и стихов. Лето я собираюсь провести в Италии, а, вернувшись, поступить в университет и систематически изучать литературу и философию
тАЭ.
В
1909тАУ
1910 гг. в
Гейдельбергском университете Осип Эмильевич Мандельштам увлекается
филосо
фией и филологией. В Петербурге он посещает собрания Религиозно-философского общества, членами которого были виднейшие мыслители и литераторы
Н. Бердяев,
Д.ВаМережковский,
Д. Философов,
Вяч. Иванов.
Осип Эмильевич сближается с петербургской литературной средой. В 1909 году он впервые появляется на Таврической у Вячеслава Иванова. Квартира Иванова располагалась в круглой башенной надстройке. Там собирались поэты, артисты, художники, ученые. Часто появлялись Блок, Белый,
Сологуб, Ремизов,
Кузмин. Они читали и обсуждали стихи. А для молодых поэтов Иннокентий Федорович
Анненский, Вячеслав Иванов и Андрей Белый читали лекции.
Там, в стенах "Башни", Мандельштам впервые встретился с Ахматовой. Их дружба была едва ли не самым большим подарком судьбы им обоим. тАЬТогда он был худощавым мальчиком с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, с ресницами в полщекитАЭ, тАУ пишет Ахматова.
Статьи
и небывалая поэзия Анненского оказали сильное влияние на Мандельштама и Ахматову. Они называли Анненского своим учителем. Вот что писал Анненский в первом номере журнала тАЬАполлонтАЭ во вступительной статье: тАЬНаступает эпоха устремленийтАж к новой правде, к глубоко-сознательному и стройному творчеству: от разрозненных опытов тАУ к закономерному мастерству, от расплывчатых эффектов тАУ к стилю. Только строгое искание красоты, только свободное, стройное и ясное, только сильное и жизненное искусство за пределами болезненного распада духа и лженоваторстватАЭ. Это была программа нового направления, означавшая разрыв с символизмом.
В редакции часто проводились выставки нового искусства: женские портреты Бакста, Кустодиева,
Л. Пастернака, Серова, Сомова, графика
Боннара, Гогена,
Пикассо, Ренуара,
Сезанна,
Тулуз-Лотрека. Часто там собирались авторы журнала, и нередко бывал Мандельштам. В тАЬАполлонетАЭ печатались А.
Бенуа,
В. Мейерхольд,
В. Иванов
, М. Волошин, тАЬПисьма о русской поэзиитАЭ
Н. Гумилева, стихи Анненского, Гумилева,
Кузмина. Журнал иллюстрировали Бакст,
Добужинский, Митрохин.
В 1910 году в августе, вышел девятый номер тАЬАполлонатАЭ, там были напечатаны пять стихотворений Мандельштама, в том числе
тАЬSilentiumтАЭ, это был его литературный дебют:
Она еще не родилась,Она и музыка и слово,И потому всего живогоНе нарушаемая связь.Да обретут мои устаПервоначальную немоту,Как кристаллическую ноту,Что от рождения чиста!Останься пеной,
Афродита,И, слово, в музыку вернись,И, сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
В русской поэзии зазвучал новый голос:
На стекла вечности уже леглоМое дыхание, мое тепло.Запечатлеется на нем узор,Неузнаваемый с недавних пор.Пускай мгновения стекает муть тАУУзора милого не зачеркнуть!
* * *
В 1911 году оформляется объединение тАЬЦех поэтовтАЭ. В него вошли Гумилев, Ахматова, Мандельштам, Лозинский, Зенкевич. тАЬЦехтАЭ собирался три раза в месяц. На первом собрании был Блок.
Собирались у Лизы Кузьминой-Караваевой на Манежной площади, в Царском Селе на Малой улице у Гумилевых, у Лозинского на
Васильевском острове, у
Бруни в
Академии художеств. На заседаниях читали и разбирали стихи. Гумилев требовал развернутых выступлений тАЬс придаточными предложениямитАЭ. Новых членов тАЬЦехатАЭ выбирали тайным голосованием после прослушивания их стихов. По свидетельству Ахматовой, в тАЬЦехе поэтовтАЭ Мандельштам тАЬочень скоро стал первой скрипкойтАЭ. Ахматова говорила после одного из собраний: тАЬСидят человек десять-двенадцать, читают стихи, то хорошие, то заурядные, внимание рассеивается, слушаешь по обязанности, и вдруг будто лебедь взлетает над всеми тАУ читает Осип
Эмильевич!тАЭ
В жизни тАЬЦехатАЭ было много от литературной игры, сочиняли эпиграммы, пародии, тАЬАнтологию античной глупоститАЭ, тАЬщедрым сотрудникомтАЭ которой был Мандельштам.
Делия, где ты была? тАУ Я лежала в
объятьях Морфея.Женщина, ты солгала, в них я покоился сам.
Пример неподражаемой самоиронии Мандельштама являет его письмо Вячеславу Иванову, где упоминается его новый знакомый, секретарь Религиозно-философского общества Каблуков
.
Дорогой Вячеслав Иванович!
С.
П. Каблуков есть лицо не заслуживающее доверия, и все, что он клеветал тАУ ложь, и та строчка из моего стихотворения, которую он цитировал в своем письме к вам, читается без тАЬв
тАЭ:
Неудержимо падайТаинственный фонтан,
а не тАЬв таинственныйтАЭ, как он утверждает; а если я в бытность мою в Париже упал в Люксембургский фонтан, читая
Мэтерлинка, тАУ то это мое дело.
И. Мандельштам.
Ахматова вспоминает, как Мандельштам приходил к ней на
Васильевский остров в Тучков переулок: тАЬсмешили мы друг друга так, что падали на поющий всеми пружинами диван на тАЬТучкетАЭ и хохотали до обморочного состояниятАжтАЭ
тАЬЦех поэтовтАЭ не был однородным объединением, состав его менялся довольно сильно. Но в нем сформировалась группа талантливых поэтов тАУ единомышленников, которые выработали эстетическую программу, названную ими акмеизмом. Ядро акмеистов составляли Гумилев, Ахматова, Мандельштам. тАЬНесомненно, символизм явление 19 века, тАУ писала Ахматова. тАУ Наш бунт против символизма совершенно правомерен, потому что мы чувствовали себя людьми 20 века и не хотели оставаться в
преды
дущемтАЭ. Мандельштам говорил, что тАЬакмеизм это тоска по мировой культуретАЭ
, что для акмеизма характерна тАЬмужественная воля к поэзии и поэтике, в центре которой стоит человек, не сплющенный в лепешку лжесимволическими ужасами, а как хозяин у себя дома. Все стало тяжелее и громаднее, потому и человек должен стать тверже, так как человек должен быть тверже всего на землетАЭ. И далее:
тАЬ..Акмеизм не только литературное, но и общественное явление в русской истории. С ним вместе в русской поэзии возродилась нравственная сила. тАЬХочу, чтоб всюду плавала свободная ладья; и Господа и дьявола равно прославлю ятАЭ, тАУ сказал
Брюсов. Это убогое
тАЬничевочествотАЭ никогда не повторится в русской поэзии.
Общественный пафос русской поэзии до сих пор поднимался только до тАЬгражданинатАЭ, но есть более высокое начало, чем тАЬгражданинтАЭ, тАУ понятие тАЬмужатАЭ. В отличие от старой гражданской поэзии, новая русская поэзия должна воспитывать не только гражданина, но и тАЬмужатАЭ.
В 1911 году Мандельштам поступает на
романо-германское отделение
историко-филологического факультета Петербургского университета. Он слушает лекции видных ученых А.Н.
Веселовского,
В.Р.
Шишмарева, Д.
Айналова, посещает пушкинский семинар С.А.
Венгерова, под влиянием молодого ученого В.
Шилейко увлекается культурой Ассирии, Египта, древнего Вавилона.
В 19
13 году выходит первая книга Мандельштама тАЬКаменьтАЭ. Этой книгой двадцатидвухлетний Мандельштам заявил себя зрелым поэтом: в ней н
ет вещей, нуждающихся в скидке на возраст автора. Давно уже стали классикой стихи из тАЬКамня
тАЭ: тАЬДано мне тело тАУ что мне делать с нимтАЭ,
Sileritilim, тАЬС
егодня дурной деньтАЭ, тАЬЯ ненавижу свет однообразных звездтАЭ. Почти одновременно с выходом тАЬКамнятАЭ в журнале акмеистов тАЬГиперборейтАЭ были напечатаны тАЬПетербургские строфытАЭ. Петербургская тема в русской поэзии неотделима от имени Пушкина, и здесь необходимо сказать о
пушкинском влиянии на Мандельштама. Ахматова пишет, что тАЬк Пушкину у Мандельштама было какое-то небывалое, почти грозное отношениетАЭ. Как русский поэт, тем более, как поэт петербургский, Мандельштам не мог
не испытывать мощного силового поля пушкинской поэзии. Однако тАЬгрозное отношениетАЭ и особое целомудрие, запрещавшее ему у
поминать имя Пушкина тАЬвсуетАЭ (оно лишь дважды упомянуто в стихах Мандельштама
), связаны также и с биографическими причинами. Детство Мандельштама прошло в Коломне, где была первая петербургская квартира Пушкина после Лицея. Здесь молодой Пушкин бывал у Никиты Всеволожского на заседаниях тАЬЗеленой лампытАЭ, в Большом театре, в церкви Покрова, упомянутой им в поэме тАЬДомик в КоломнетАЭ.
Тенишевское училище с его гуманистической системой воспитания, с незаурядными п
едагогами и поэтическими вечерами было для Мандельштама в большой степени т
ем, чем был Лицей для Пушкина, здесь он впервые почувствовал себя поэтом. С детства ему, жителю Павловска, было близко и
Царское
Село, позже он бывал в Царском у Гумилева и Ахматовой. Параллели мы находим и в раннем осознании своего таланта, и в единодушном признании его первенства друзьями-поэтами, и в прирожденном остроумии.
Современники отмечали даже внешнее сходство молодого Ма
ндельштама с Пушкиным
. В стихах и прозе Мандельштама встречается множество свидетельств глубокого постижения поэзии Пушкина и его судьбы. Лишь учитывая все это, можно представить, что значила для него петербургская тема.
Необходимо также принять во внимание, что искусство десятых годов заново открывало Петербург. Достаточ
но вспомнить графику
Добужинского и
Бенуа, стихи Блока, роман Белого.
Эти художники, каждый по-своему, творили миф о Петербурге. И вот, рядом со тАЬстраш
ным миромтАЭ Блока (тАЬНочь, улица, фонарь, аптека
тАЭ)), тАЬПетербургомтАЭ Белого, с трагическими видениями
Добужинского, возникают неторопливые строфы Мандельштама:
Над желтизной правительственных зданийКружилась долго мутная метель,И правовед опять садится в сани,Широким жестом запахнув шинель.Зимуют пароходы. На припекеЗажглось каюты толстое стекло.Чудовищна тАУ как броненосец в доке тАУРоссия отдыхает тяжело.А над
Невой тАУ посольства полумира,Адмиралтейство, солнце, тишина!И государства крепкая порфира,Как власяница грубая, бедна.Тяжка обуза северного сноба тАУОнегина старинная тоска;На площади Сената тАУ вал сугроба,Дымок костра и холодок штыка..Черпали воду ялики, и чайкиМорские посещали склад пеньки,Где, продавая сбитень или сайки,Лишь оперные бродят мужики.Летит в туман моторов вереница;Самолюбивый, скромный пешеход тАУЧудак Евгений тАУ бедности стыдится,Бензин вдыхает и судьбу клянет!
Спокойный стих тАЬПетербургских строфтАЭ как будто порожден самой архитектурой классицизма. В тягучих строках предстает простор невской дельты, протяженность парадных ансамблей. Современный язык, насыщенность деталями создают ощущение свежести классического стиха.
Здесь изображен реальный пейзаж: Сенатская площадь, Дворцовая набережная, Пеньковый буян. Однако это не просто рисунок с натуры. Пейзаж заряжен историей. Связывая прошлое с настоящим, он несет ясное ощущение конца эпохи.
Тема дряхлеющего государства, доживающего век на покое, возникает в тАЬПетербургских строфахтАЭ не впервые. Годом раньше в стихотворении тАЬЦарское СелотАЭ Мандельштам писал:
..однодумы-генералыСвой коротают век усталый,Читая тАЬНивутАЭ и Дюма.. . . . . . . . И возвращается домой тАУКонечно, в царство этикета,Внушая тайный страх, каретаС мощами фрейлины седой тАУЧто возвращается домой..
Но в тАЬПетербургских строфахтАЭ покой неустойчив; тАЬплощадь СенататАЭ и тАЬброненосец в докетАЭ несут предчувствие социальных потрясений и
мировой войны. Это небольшое стихотворение обладает поразительн
о смысловой емкостью. Здесь и историческая роль Петербурга тАУ окна в Европу (тАЬНад Невой посольства полумира
тАЭ), и запоздалое
промышленное развитие: единственной примете нового времени, тАЬмоторамтАЭ, против
остоят сани, склад пеньки, мужики, торгующие сайками и сбитнем, и
coнный покой правительственных зданий в снежной мути. Здесь и
отзвук восстания на Сенатской площади, неудача которого откликается в тоске Онегина, и драма маленького человека (тАЬчудак Евгений
тАЭ). Перед нами огромная сцена, медленно вращающаяся вокруг неназванного Медного всадника.
В том же 1913 году Мандельштам пишет еще одно стихотворение о Петербурге тАУ тАЬАдмиралтействотАЭ.
Ладья во
здушная и мачта-недотрога,Служа линейкою преемникам Петра,Он учит: красота тАУ не прихоть полубога,А хищный глазомер простого столяра.
Прославляя ремесло строителя, Мандельштам дает здесь ставшую хрестоматийной формулу красоты. Афористический стих воссоздает воздушные пропорции классической постройки,
подобной кораблю, и ее особое положе
ние в планировке левобережной части города, разбегающейся тремя лучами от тАЬмачты-недотрогитАЭ. В последней строфе явственен за
пах моря:
Сердито лепятся капризные Медузы,Как плуги брошены, ржавеют якоря тАУИ вот разорваны трех измерений узыИ открываются всемирные моря!
В художественной жизни Петербурга десятых годов заметным явле
нием стало литературно-художественное кабаре тАЬБродячая собакатАЭ. Владельцем и душой его был Борис Пронин,
энтузиаст-театроман, успевший поработать и в
МХТ, и в театре
Комиссаржевской. тАЬБродячая собакатАЭ открылась под новый 1912 год в подвале дома на углу Италья
нской улицы и Михайловской площади. Кабаре было задумано в рамках Общества интимного театра. В нем устраивались концерты, вечера поэзии, им
прови
зированные спектакли, в оформлении которых художники стремились связать зал и сцену. Помещение тАЬБродячей собакитАЭ расписывали
С.
Судойкин, В.
Белкин,
Н.
Кульбин, А. Яковлев,
Н.
Сапунов, Б. Григорьев. Здесь бывали Хлебников, Маяковский, Мейерхольд, Таиров, во время ежегодных гастролей МХТ заходил Вахтангов.
Современники так описывают обстановку тАЬСобаки
тАЭ: тАЬОкон в подвале
не было. Две
низкие комнаты расписаны яркими, пестрыми красками, сбоку буфет. Небольшая сцена, столики, скамьи, камин. Горят цветные фонарики. В подвале душно, накурено, но веселотАЭ.
тАЬЦех поэтовтАЭ облюбовал подвал с самого его возникновения. Уже 13 января 1912 года на вечере, посвященном Бальмонту, выступали Гумил
ев, Ахматова, Мандельштам, В.
Гиппиус.
Акмеисты любили тАЬСобакутАЭ. Там устраивались их поэтические вечера и диспуты, там рождались шутки и экспромты. К тАЬСобакетАЭ относятся
ахматовские строки:
Да, я любила их, те сборища ночные, тАУНа маленьком столе стаканы ледяные,Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,Камина красного тяжелый, зимний жар,Веселость едкую литературной шуткиИ друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.
С тАЬБродячей собакойтАЭ связано возникнове
ние одного из лучших стихотворений Мандельштама. Вот что рассказывает Ахматова: тАЬВ январе 1914 г. Пронин устроил большой вечер тАЬБродячей собакитАЭ не в подвале у себя, а в каком-то большом зале на Конюшенной. Об
ычные посетит
ели терялись там среди множества тАЬчужихтАЭ (т.
е. чуждых всякому искусству) людей. Было жарко, людно, шумно и довольно бестолково. Нам это наконец надоело, и мы (ч
еловек 20тАУ30) пошли в тАЬСобакутАЭ на Михайловской площади
. Там было темно и прохладно. Я стояла на эстраде и с кем-то разговаривала. Несколько человек из зала стали просить м
еня почитать стихи.
Не ме
няя позы, я что-то прочла. Подошел Осип: тАЬКак вы стояли, как вы читалитАЭ и еще что-то про тАЬшальтАЭ. Так возникло тАЬВполоборота, о, печаль..тАЭ
Вполоборота, о, печаль!На равнодушных поглядела.Спадая с плеч, окаменелаЛожноклассическая шаль.Зловещи
й голос тАУ горький хмель тАУДуши расковывает недра:Так тАУ негодующая
Федра тАУ
Стояла некогда
Рашель.
В августе 1914-го взорвался европейский мир.
Европа цезарей!
С тех пор, как в
БонапартаГусиное перо направил
Меттерних тАУВпервые за сто лет и на глазах моихМеняется твоя таинственная карта!
Война порождает резкую поляризацию общественного мнения. Первый после начала военных действий номер тАЬАполлонатАЭ
(№ 6тАУ7, 1914) открылся стихотворением издат
еля журнала Сергея
Маковского тАЬВойнатАЭ, предвещавшим триумф: тАЬ
Соединит орел двуглавый народы братские окр
есттАЭ. Однако уже в этом выпуске тАЬАполлонатАЭ зазвучали пророч
еские строки Ахматовой: тАЬ
Сроки страшные близятся. Скоро станет т
есно от свежих могил
тАЭ.
На известие о бомбардировке немцами
Реймского собора Мандельштам откликнулся стихотворением тАЬРеймс и Кельн
тАЭ:
И в грозный час, когда густеет мгла,Немецкие поют колокола:тАЬЧто сотворили вы над
реймским братом?тАЭ
Затем о
н пиш
ет тАЬОду миру во время войнытАЭ (в окончательном варианте тАЬЗвери
нецтАЭ
):
Отв
ерженное слово тАЬмиртАЭВ начале оскорбленной эры;С
ветильник в глубине пещерыИ воздух горных стран тАУ эфир;Эфир, которым не сумели,Не захотели мы дышать..
Он провидит будущий мир как интернациональную европейскую общность:
А я пою вино времен тАУИсточник речи италийской тАУИ в колыбели
праарийскойСлавянский и герма
нский лен!В зверинце заперев зверей,Мы успокоимся надолго
,И станет полноводней Волга,И рейнская струя светлей, тАУИ умудренный человекПочтит невольно чужестранца,Как полубога, буйством танцаНа берегах великих рек.
Размышления Мандельштама об историческом пути России были связаны с идеями Чаадаева и Герцена. В 1914 году в статье о Чаадаеве он писал: тАЬС глубокой, неискоренимой потребностью единства, высшего исторического синтеза родился Чаадаев в России.. У него хватило мужества сказать России в глаза страшную правду, тАУ что она отрезана от всемирного единства, отлучена от истории, этого тАЬвоспитателя народов БогомтАЭ. Дело в том, что понимание Чаадаевым истории исключает возможность всякого вступления на исторический путь. Мало одной готовности, мало доброго желания, чтобы тАЬначатьтАЭ историю.
Ее вообще невозможно начать. Не хватает преемственности, единства. Единства не создать, не выдумать, ему не научиться. Где нет его, там в лучшем случае тАУ тАЬпрогресстАЭ, а не история, механическое движение часовой стрелки, а не священная связь и смена событий
тАЭ. Разговор с Чаадаевым продолжается в статье тАЬО природе слова
тАЭ: тАЬЧаадаев, утверждая свое мнение, что у России нет истории, то есть что Россия принадлежит к неорга
низованному, неисторическому кругу культурных явлений, упустил одно обстоятельство, тАУ именно: язык. Столь высоко организованный, столь органический язык не только дверь в историю, но и сама история. Для России отпадением от истории, отлучением от царства исторической необходимости и преемственности, от свободы и целесообра
зности было бы отпадение от языка. тАЬОнемениетАЭ двух-трех поколений могло бы привести Россию к исторической смерти.. Поэтому совершенно верно, что русская история идет по краешку
.. и готова каждую минуту сорваться в нигилизм, то есть в отлучение от слова.тАЭ
С началом войны в Петрограде стали устраивать вечера в пользу раненых. Вместе с Блоком, Ахматовой, Есениным Мандельштам выступает в
Тенишевском и Петровском училищах. Его имя не раз встречается в газетных заметках об этих вечерах.
В декабре 1915 года Мандельштам выпускает второе издание тАЬКам
нятАЭ, по объему почти втрое больше первого. Во второй тАЬКаменьтАЭ вошли такие шедевры, как тАЬВполоборота, о, печальтАЭ (тАЬАхматова
тАЭ),
тАЬБессоница. Гомер. Тугие парусатАЭ, тАЬЯ не увижу знаменитой
ФедрытАЭ.
Сборник включал и новые стихи о Петербурге: тАЬАдмиралтействотАЭ, тАЬНа площадь выб
ежав, свободентАЭ (Казанский собор) с подзаголовком тАЬПамяти
ВоронихинатАЭ, тАЬДев полуночных отвагатАЭ, тАЬВ спокойных пригородах снегтАЭ. Второй тАЬКам
еньтАЭ получил значительно больше откликов, чем первый. тАЬЭто одна из тех редких книг, тАУ писал критик тАЬОдесских новостейтАЭ, тАУ значительность которых уже заранее надолго предопределяет их судьбу. Осип Мандельштам сохраняет своеобразие поэтического лица тАУ в поэзии современной и прошлой у него нет двойников. Какие бы нити ни связывали
Мандельшта
ма с акмеизмом, тАУ а в более раннюю пору и с символизмом, тАУ в целом его творчество минует всякие поэтические школы и влияния. В современности он хочет выявить ее сущностьтАЭ.
В начале 1916 года в Петроград приезжала Марина Цветаева. На литературном вечере она встретилась с петроградскими поэтами.
С этого тАЬнездешнеготАЭ вечера началась ее дружба с Мандельштамом. В своей прозе тАЬИстория одного посвящениятАЭ она рассказывает, как Мандельштам приезжал к ней, и она дарила ему свою любимую Москву:
Из рук моих тАУ нерукотворный градПрими, мой странный, мой прекрасный брат.
От этих встреч остались знаменитые цветаевские строки тАЬОткуда такая нежностьтАЭ, тАЬТы запрокидываешь головутАЭ, тАЬНикто ничего не отнял
тАЭ:
Я знаю: наш дар тАУ неравен.Мой голос впервые тАУ тих.Что вам, молодой Державин,Мой невоспитанный стих!Нежней и бесповоротнейНикто не глядел вам вслед..Целую вас тАУ через сотниРазъединяющих лет.
Мандельштам ответил ей стихами тАЬНа розвальнях, уложенных соломойтАЭ, тАЬВ разноголосице девического хоратАЭ, тАЬНе веря воскресенья чуду
тАЭ:
Нам остается только имя:Чудесный звук, на долгий срок.Прими ж ладонями моимиПересыпаемый песок.
Российский корабль неумолимо двигался к октябрю семнадцатого года. С начала века страна жила ожиданием больших перемен. Реальность оказалась суровее всех предположений. Немногие сохранили тогда трезвость взгляда перед лицом грандиозных событий, и только Мандельштам ответил на вызов истории стихами ветхо
заветной мощи:
Прославим, братья, сумерки свободы,Великий сумеречный год!В кипящие ночные водыОпущен грузный лес тенет.Восходишь ты в глухие годы, тАУО, солнце, судия, народ!Прославим роковое бремя,Которое в слезах народный вождь берет.Прославим власти сумрачное бремя,Ее невыносимый гнет.В ком сердце есть, тот
должен слышать, время,Как твой корабль ко дну идет.Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,Скри
пучий поворот руля.Земля плывет. Мужайтесь, мужи.Как плугом океан деля,Мы будем помнить и в
летейской стуже,Что десяти небес нам стоила земля.
Сведения о Мандельштаме в первые месяцы после октября 1917 г. мы находим у Ахматовой: тАЬОсобенно часто я встречалась с Мандельштамом в 1917тАУ18 годах, когда жила на
Выборгской у Срезневских (Боткинская, 9
).. в квартире старшего врача Вячеслава Срезневского, мужа моей
подруги Вал
ерии Сергеевны. Мандельштам часто заходил за мной, и мы
ехали на извозчике по невероятным ухабам р
еволюционной зимы, среди знаменитых костров, которые горели чуть ли
не до мая, слушая неизвестно откуда н
есущуюся ружейную трескотню. Так мы ездили на выступления в Академию худож
еств, где происходили вечера в пользу раненых и где мы оба несколько раз выступали. Был со мной О.
Э. на концерте
Вутомо-Названовой в консерватории, где она пела
Шуберта. (см. тАЬНам пели
Шуберта..тАЭ). К этому времени относятся все обращенные ко мне стихи: тАЬЯ не искал в цветущие мгновеньятАЭ (декабрь 1917 года). тАЬТвое чудесное
произношеньетАЭ; ко мне относится странное, отчасти сбывшееся предсказание:
Когда
-нибудь в столице шалойНа диком празднике у берега
НевыПод звуки омерзитель
ного балаСорвут платок с прекрасной головы..тАЭ
В начале весны 19
18 года Мандельштам уезжает в Москву. По-видимому, последнее из написанных перед отъездом стихотворение тАЬНа страшной высоте блуждающий огонь
тАЭ:
Прозрачная весна над черною НевойСломалась, воск бессмертья тает..О, если ты звезда, тАУ
Петроноль, город твой,Твой брат,
Петрополь, умирает!
Начинаются скитания Мандельштама по России: Москва, Киев, Ф
еодосия..
Я изучил науку расставаньяВ простоволосых жалобах ночных.Жуют волы, и длится ожиданье тАУПоследний час
вигилий городских..Кто может знать при слове "расставанье",Какая нам разлука предстоит..
В 1919 г. в Киев
е Мандельштам познакомился с двадцатилетней Надеждой Яковлевной
Хазиной, которая стала его женой
. Волны
граждан
ской войны прокатывались через Киев. Горожане потеряли счет сменам власти. Мандельштама тянуло на юг. Казалось, там можно пережить грозные времена.
Чуя грядущие казни, от рева событий мятежныхЯ убежал и нереидам на Черное море..
После целого ряда приключений, побывав во
врангелевской тюрьме, Манд
ельштам осенью 1920 г. возвращается в Петроград. Вот как выглядел город в то время, по воспоминаниям Ахматовой: тАЬВсе старые петербургские вывески были еще на своих местах, но за ними, кроме пыли, мрака и зияющей
пустоты, ничего не было. Сыпняк, голод, расстрелы, темнота в квартирах, сырые дрова, опухшие до н
еузнаваемости люди.. Город не просто изменился, а решительно превратился в свою противоположностьтАЭ.
Мандельштам поселился в тАЬДоме искусствтАЭ тАУ
елисеевском особняке на Мойке, 59, превращенном в общежитие для писателей и художников.
В тАЬДоме искусствтАЭ жили Гумилев, Шкловский,
Ходасевич, Лозинский,
Лунц, Зощенко, художник
Добужинский, у которого собирались ветераны тАЬМира искусстватАЭ.
тАЬЖили мы в убогой роскоши Дома искусств, тАУ пишет Мандельштам, тАУ в Елисеевском доме, что выходит на Морскую, Невский и на Мойку, поэты, художники, ученые, странной семьей, полупомешанные на пайках, одичалые и сонные.. Это была суровая и прекрасная зима 20тАУ21 года
.. Я любил этот Невский, пустой и черный, как бочка, оживляемый только
глазастыми автомобилями и редкими, редкими прохожими, взятыми на учет ночной пустыней
тАЭ.
21 октября 1920 года Мандельштам впервые выступал в Клубе поэтов в доме
Мурузи (Литейный, 24)
. Присутствовавший на вечере Блок отметил это выступление в своем дневнике, особо выделив тАЬВенециютАЭ
(тАЬВенецийской жизни, мрачной и бесплодной
тАЭ).
Недолгие месяцы пребывания Мандельштама в Петрограде в 1920тАУ21 гг. оказались на редкость плодотворными. В эту пору им созданы такие жемчужины, как стихи, обращенные к актрисе Александри
йского театра Ольге Арбениной тАЬЧуть мерцает призрачная сценатАЭ, тАЬВозьми на радость из моих ладонейтАЭ, тАЬЗа то, что я руки твои не сумел удержатьтАЭ,
летейские стихи тАЬКогда Психея-жизнь спускается к тенямтАЭ и тАЬЯ слово позабыл
тАЭ.
Вот Петроград зимы 20тАУ21 года:
Дикой кошкой горбится столица,На мосту патруль стоит,Только злой мотор во мгле промчитсяИ кукушкой прокричит.
(тАЬВ Петербурге мы сойдемся сноватАЭ)
В пустом, промерзшем и голодном городе Мандельштам создает одно из лучших любовных стихотворений. Оно как будто напечатлено горячим дыханием на заледеневшем стекле:
Возьми на радость из моих ладонейНемного солнца и немного меда,Как нам велели пчелы
Персефоны.Не отвязать неприкрепленной лодки,Не услыхать в меха обутой тени,Не превозмочь в дремучей жизни страха.Нам остаются только поцелуи, -Мохнатые, как маленькие пчелы,Что умирают, вылетев из улья.Они
шуршат в прозрачных дебрях ночи,Их родина тАУ дремучий лес
Тайгета,Их пища тАУ время, медуница, мята.Возьми ж на радость дикий мой подарок тАУНевзрачное сухое ожерельеИз мертвых пчел, мед превративших в солнце.
Через много лет Арбенина напишет в письме художнику
Милашевскому: тАЬТеперь отвечу на твой вопрос о Мандельштаме. Мы с Мандельштамом очень весело болтали, и непонятно, почему получилась такая трагедия в стихах тАУ теперь я с грустью понимаю его жизнь, и весело тАУ наше короткое знакомство. Молодые поэты говорят о нем как о величайшем поэте эпохи.. Я рада, что послужила темой для стихов.. Могу еще добавить, что.. он был добрый и хороший человек. Ты, я помню, называл его стихи холодными тАУ а мне они кажутся горячими, как мало у кого
.тАЭ
тАЬКак воспоминание о пребывании
Осипа в Петербурге в 1920 г., тАУ пишет Ахматова, тАУ кроме изумительных стихов к О. Арбениной, остались еще живые, выцветшие, как наполеоновские знамена, афиши того времени о вечерах поэзии, где имя Мандельштама стоит рядом с Гумилевым и БлокомтАЭ
.
В феврале
1921 года Мандельштамы уехали в Москву. Надежда Яковлевна так объясняет причины отъезда: тАЬВ Петербурге двадцатого года Мандельштам свое тАЬмытАЭ не нашел. Круг друзей поредел.. Гумилева окружали новые и чужие люди.
. Старики из религиозно-философского общества тихо вымирали по своим углам..тАЭ
Лето и осень 1921 г. Мандельштамы провели в Грузии. Там их
застало известие о гибели Гумилева. С этим связаны трагические стихи Мандельштама тАЬКонцерт на вокзалетАЭ (тАЬНа тризне милой тени в последний раз нам музыка звучиттАЭ) и тАЬУмывался ночью на дворетАЭ. Последнее из этих стихотворений перекликается с
ахматовским тАЬСтрах, во тьме перебирая вещи
..тАЭ. Мандельштам писал Анне Андреевне: тАЬЗнайте, что я обладаю способностью вести воображаемую беседу только с двумя людьми: с
Николаем Степановичем и с Вами. Беседа с Колей не прерывалась и никогда не прерветсятАЭ.
В 1922тАУ23 годах у Мандельштама выходят три стихотворных сборника:
тАЬTristiaтАЭ (1922), тАЬВторая книгатАЭ (1923), тАЬКаменьтАЭ (3-е издание, 1923).
Его стихи и статьи печатаются в Петрограде, Москве, Берлине. В это время Мандельштам пишет ряд статей по важнейшим проблемам истории, культуры и гуманизма: тАЬСлово и культуратАЭ, тАЬО природе словатАЭ, тАЬДевятнадцатый вектАЭ, тАЬПшеница человеческаятАЭ, тАЬКонец романатАЭ.
Едва ли не единственным критиком, оценившим
эти полные глубоких мыслей работы Мандельштама, был князь Дмитрий Петрович
Святополк-Мирский. В парижском журнале тАЬСовременные запискитАЭ он писал:
тАЬ
Статьи Мандельштама разбросаны по журналам .. читатели которых весьма мало интересуются умом и историей. Читатели тАЬАполлонатАЭ не могли оценить
, даже если и прочли, статью Мандельштама о Чаадаеве, напечатанную еще в 1915 г., и уже дающую почти полную меру его культурно-исторической зоркости
. Как в некоторых стихах, так и в этих статьях тАУ Мандельштама занимают ценности культурно-исторические..
Судьбы русской культуры в XIX веке особенно интересуют Мандельштама. Он продолжает линию
историко-философской мысли Герцена, Чаадаева, Григорьева.. Связана его мысль и с Блоком, с которым его особенно роднит гениальная конкретность исторического воз
зрения, но полная свобода от символизма полагает резкую грань между ним и БлокомтАЭ.
Летом 1924 г. Мандельштам приезжает в Ленинград. По-видимому, этот приезд был связан с издательскими делами. В этот раз он останавливался на ул. Герцена, 49. тАЬЛетом 1924 года Осип привел ко мне (Фонтанка, 2) свою молодую жену, тАУ вспоминает Ахматова. тАУ С этого дня началась моя дружба с
Надюшей..тАЭ Издательские дела были связаны с предполагавшейся публикацией в новом журнале тАЬЛенинградтАЭ записок Мандельштама. Записки вышли в марте 1925 г. отдельной книгой тАЬШум временитАЭ в ленинградском издательстве тАЬВремятАЭ. По выражению Ахматовой, это был тАЬПетербург, увиденный сияющими глазами пятилетнего ребенкатАЭ.
В следующем году Мандельштам снова был в Ленинграде. тАЬВ 1925 году, тАУ пишет Ахматова, тАУ я жила с Мандельштамами в одном коридоре в пансионе Зайцева в Царском Селе. И Надя и я были тяжело больны, лежали, мерили температурутАЭ.
Большую часть 1930 года Мандельштамы провели в Армении. Результатом этой поездки явилась проза тАЬПутешествие в АрмениютАЭ и стихотворный цикл тАЬАрмениятАЭ. Из Армении в конце 1930 года Мандельштамы приехали в Ленинград. Остановились у брата Мандельштама, Евгения
Эмильевича, на
Васильевском острове. Хлопотали о квартире, но в писательской организации было сказано, что в Ленинграде им жить не разрешат. Причин не объясняли, но перемена атмосферы уже чувствовалась во всем. Именно тогда были написаны стихи тАЬКуда как страшно нам с тобойтАЭ, тАЬЯ вернулся в мой городтАЭ,
.тАЬПомоги, Господь, эту ночь прожитьтАЭ, тАЬМы с тобой на кухне посидимтАЭ. Впервые он оказался чужим в своем городе.
Петербург! я еще не хочу умирать:У тебя телефонов моих номера.Петербург! у меня еще есть адреса,По которым найду мертвецов голоса.Я на лестнице черной живу, и в високУдаряет мне вырванный с мясом звонок,И всю ночь напролет жду гостей дорогих,Шевеля кандалами цепочек дверных.
В январе 1931 года Мандельштамы уехали в Москву:
В год тридцать первый от рожденья векаЯ возвратился, нет тАУ считай: насильноБыл возвращен в буддийскую Москву,А перед тем я все-таки увиделБиблейской скатертью богатый АраратИ двести дней провел в стране субботней,Которую Арменией зовут.
Первая же вещь, написанная после отъезда, посвящена родному городу, который еще не раз будет появляться в стихах:
Так отчего ж до сих пор этот город довлеетМыслям и чувствам моим по старинному праву?
В Мос
кве Мандельштам много пишет
. Кроме стихов, он работает над большим эссе тАЬРазговор о ДантетАЭ. Но печататься становится практически невозможно. За публикацию последней части тАЬПутешестви
й в АрмениютАЭ в ленинградской тАЬЗвездетАЭ был снят редактор Цезарь
Вольпе.
В 1933 году Мандельштам побывал в Ленинграде, где были устроены два его вечера. Ахматова пишет об этом в своих воспоминаниях: тАЬВ Ленинграде его встречали как великого поэта, persona
grata, и к нему в Европейскую гостиницу на поклон пошел весь литературный Ленинград (Тынянов, Эйхенбаум,
Гуковский), и его приезд и вечера были событием, о котором вспоминали много леттАЭ.
Мандельштам раньше многих почувствовал истинную суть происходящих в стране перемен
. Еще в стихотворении тАЬ1 января
1924 годатАЭ он писал:
Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,Еще немного тАУ оборвутПростую песенку о глиняных обидахИ губы оловом зальют.
В 1933 году он побывал в Крыму, видел задушенную голодом Украину.
Природа своего не узнает лица,И тени страшные Украины, Кубани..Как в туфлях войлочных голодные крестьянеКалитку стерегут, не трогая кольца..
Осенью того же года он пишет: тАЬМы живем, под собою не чуя странытАЭ, Последние два стихотворения, а также тАЬЗа гремучую доблесть грядущих вековтАЭ (1931 г.) послужили, по-видимому, непосредственным поводом для ареста Мандельштама 13 мая 1934 года. Приговор тАУ три года ссылки. Под конвоем его отправляют в
Чердынь на Каме. После хлопот Ахматовой и Пастернака Чердынь заменяется Воронежем. Несмотря на слабое здоровье, после Лубянки, при отсутствии денег и работы, при самом неопределенном будущем Мандельштам сочиняет непрерывно. Об этих стихах Ахматова скажет, что тАЬМандельштам и в годы воронежской ссылки продолжал писать вещи неизреченной красоты и мощитАЭ.
Я обращался к воздуху тАУ слуге,Ждал от него услуги или вести,И собирался в путь, и плавал по дугеНеначинающихся путешествий..
тАЬВооруженный зреньем узких остАЭ, он вспоминает Италию и Францию, Крым и Грузию, и, конечно, свой единственный город:
Нынче день какой-то желторотый тАУНе могу его понять, тАУИ глядят приморские воротаВ якорях, в туманах на меня.Тихий, тихий по воде линялойХод военных кораблей,И каналов узкие пеналыПодо льдом еще черней.Слышу, слышу ранний лед,Шелестящий под мостами,Вспоминаю, как плыветСветлый хмель над головами.Так гранит
зернистый тотТень моя грызет очами,Видит ночью ряд колод,Днем казавшихся домами,Или тень баклу
ши бьетИ позевывает с вами,Иль шумит среди людей,Греясь их вином и небом,И несладким кормит хлебомНеотвязных лебедей..
В Воронеже Мандельштама навестила Ахматова. Под впечатлением этой поездки она написала тАЬА город весь стоит оледенелыйтАЭ:
А в комнате опального поэтаДежурят страх и муза, в свой черед,И ночь идет,Которая не ведает рассвета.
После ссылки Мандельштамам жить в Москве и Ленинграде было запрещено. Они скитались вблизи Москвы, жили одно время в Калинине. Осенью 1937 года Осип
Эмильевич с Надеждой Яковлевной приезжали на два дня в Ленинград. Останавливались у поэта В.
Стенича. В маленькой квартирке Стенича Мандельштам виделся с Ахматовой. Возможно, именно там она показала ему свое стихотворение тАЬНемного географиитАЭ (тАЬНестолицею европейскойтАЭ), в котором он тАЬпринял (справедливо) последний стихтАЭ о Ленинграде на свой счет:
Он, воспетый первым поэтом,Нами грешными и тобой.
Второй и последний раз его арестовали в мае 1938 года. В официальном извещении было сказано, что он умер 27 декабря того же года в лагере под Владивостоком.
В конце нашего века, когда мы остро чувствуем, как спрессовалось время и вплотную приблизились годы революции, мы слышим несущийся оттуда чистый голос. В смутном двадцать первом году, во времена голода и террора, когда, казалось, кончилась история, на пожарище апокалипсиса прозвучали эти слова надежды
Люблю под сводами
седыя тишиныМолебнов, панихид блужданьеИ трогательный чин тАУ ему же все должны, тАУУ Исаака отпеванье.Люблю священника неторопливый шаг,Широкий вынос плащаницыИ в ветхом неводе
Генисаретский мрак
Великопостныя седмицы.Ветхозаветный дым на теплых алтаряхИ иерея возглас сирый,Смиренник царственный тАУ снег чистый на плечахИ одичалые порфиры.Соборы вечные Софии и Петра,Амбары воздуха и света,Зернохранилища вселенского добраИ риги Нового Завета.Не к вам влечется дух в годины тяжких бед,
Сюда влачится по ступеням
Широкопасмурным несчастья волчий след,Ему ж вовеки не изменим:
Зане свободен раб, преодолевший страх,И сохранилось свыше мерыВ прохладных житницах в глубоких закромахЗерно глубокой, полной веры.
Мандельштам сравнивал поэзию с письмом, брошенным в бутылке в океан. Полвека шла эта посылка через толщу времени, и сегодня его поэзия прорастает в нашей культуре возрождающимся духом гуманизма.
Ва
Приложение
ЛАСТОЧКА
Я слово позабыл, что я хотел сказать.Слепая ласточка в чертог теней вернетсяНа крыльях срезанных, с прозрачными играть.В беспамятстве ночная песнь поется.Не слышно птиц. Бессмертник не цветет,Прозрачны гривы табуна ночного,В сухой реке пустой челнок плывет,Среди кузнечиков беспамятствует слово.И медленно растет, как бы шатер иль храм,То вдруг прокинется безумной Антигоной,То мертвой ласточкой бросается к ногамС стигийской нежностью и веткою зеленой.О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,И выпуклую радость узнаванья.Я так боюсь рыданья Аонид,Тумана, звона и зиянья,А смертным власть дана любить и узнавать,Для них и звук в персты прольется,Но я забыл, что я хочу сказать,И мысль бесплотная в чертог теней вернется.Все не о том прозрачная твердит,Все ласточка, подружка, Антигона..А на губах, как черный лед, горитСтигийского воспоминанье звона.
1920
* * *
В Петербурге мы сойдемся снова,Словно солнце мы похоронили в нем,И блаженное, бессмысленное словоВ первый раз произнесем.В черном бархате советской ночи,В бархате всемирной пустоты,Все поют блаженных жен родные очи,Все цветут бессмертные цветы.Дикой кошкой горбится столица,На мосту патруль стоит,Только злой мотор во мгле промчитсяИ кукушкой прокричит.Мне не надо пропуска ночного,Часовых я не боюсь:За блаженное, бессмысленное словоЯ в ночи советской помолюсь.Слышу легкий театральный шорохИ девическое тАЬахтАЭ тАУИ бессмертных роз огромный ворохУ Киприды на руках.У костра мы греемся от скуки,Может быть, века пройдут,И блаженных жен родные рукиЛегкий пепел соберут.Где-то грядки красные партера,Пышно взбиты шифоньерки лож,Заводная кукла офицера тАУНе для черных душ и низменных святош..Что ж, гаси, пожалуй, наши свечиВ черном бархате всемирной пустоты.Все поют блаженных жен крутые плечи,А ночного солнца не заметишь ты.
1920
КОНЦЕРТ НА ВОКЗАЛЕ
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,И ни одна звезда не говорит,Но, видит Бог, есть музыка над нами,Дрожит вокзал от пенья Аонид,И снова, паровозными свисткамиРазорванный, скрипичный воздух слит.Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.Железный мир опять заворожен.На звучный пир в элизиум туманныйТоржественно уносится вагон:Павлиний крик и рокот фортепьянный.Я опоздал. Мне страшно. Это тАУ сон.И я вхожу в стеклянный лес вокзала,Скрипичный строй в смятеньи и слезах.Ночного хора дикое началоИ запах роз в гниющих парниках тАУГде под стеклянным небом ночевалаРодная тень в кочующих толпах..И мнится мне: весь в музыке и пене,Железный мир так нищенски дрожит.В стеклянные я упираюсь сени.Горячий пар зрачки смычков слепит.Куда же ты? На тризне милой тениВ последний раз нам музыка звучит!
1921
ЛЕНИНГРАД
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,До прожилок, до детских припухлых желез.Ты вернулся сюда, так глотай же скорейРыбий жир ленинградских речных фонарей,Узнавай же скорее декабрьский денек,Где к зловещему дегтю подмешан желток.Петербург! я еще не хочу умирать:У тебя телефонов моих номера.Петербург! у меня еще есть адреса,По которым найду мертвецов голоса.Я на лестнице черной живу, и в високУдаряет мне вырванный с мясом звонок,И всю ночь напролет жду гостей дорогих,Шевеля кандалами цепочек дверных.
Декабрь 1930
* * *
Мы с тобой на кухне посидим,Сладко пахнет белый керосин;Острый нож да хлеба каравай..Хочешь, примус туго накачай,А не то веревок собериЗавязать корзину до зари,Чтобы нам уехать на вокзал,Где бы нас никто не отыскал.
Январь 1931
* * *
С миром державным я был лишь ребячески связан,Устриц боялся и на гвардейцев смотрел исподлобья тАУИ ни крупицей души я ему не обязан,Как я ни мучил себя по чужому подобью.С важностью глупой, насупившись, в митре бобровойЯ не стоял под египетским портиком банка,И над лимонной Невою под хруст сторублевыйМне никогда, никогда не плясала цыганка.Чуя грядущие казни, от рева событий мятежныхЯ убежал к нереидам на Черное море,И от красавиц тогдашних тАУ от тех европеянок нежных тАУСколько я принял смущенья, надсады и горя!Так отчего ж до сих пор этот город довлеетМыслям и чувствам моим по старинному праву?Он от пожаров еще и морозов наглее тАУСамолюбивый, проклятый, пустой, моложавый!Не потому ль, что я видел на детской картинкеЛэди Годиву с распущенной рыжею гривой,Я повторяю еще про себя под сурдинку:Лэди Годива, прощай.. Я не помню, Годива..
Январь 1931
* * *
Слышу, слышу ранний лед,Шелестящий под мостами,Вспоминаю, как плыветСветлый хмель над головами.С черствых лестниц, с площадейС угловатыми дворцамиКруг Флоренции своейАлигьери пел мощнейУтомленными губами.Так гранит зернистый тотТень моя грызет очами,Видит ночью ряд колод,Днем казавшихся домами.Или тень баклуши бьетИ позевывает с вами,Иль шумит среди людей,Греясь их вином и небом,И несладким кормит хлебомНеотвязных лебедей.
21тАУ22 января 1937
Ва
* * *
Дев полуночных отвагаИ безумных звезд разбег,Да привяжется бродяга,Вымогая на ночлег..Кто, скажите, мне сознаньеВиноградом замутит,Если явь тАУ Петра созданье,Медный всадник и гранит?Слышу с крепости сигналы,Замечаю, как тепло,Выстрел пушечный в подвалы,Вероятно, донесло.И гораздо глубже бредаВоспаленной головыЗвезды, трезвая беседа,Ветер западный с Невы..
1913
* * *
В спокойных пригородах снегСгребают дворники лопатами;Я с мужиками бородатымиИду, прохожий человек.Мелькают женщины в платках,И тявкают дворняжки шалые;И самоваров розы алыеГорят в трактирах и домах.
1913
АДМИРАЛТЕЙСТВО
В столице северной томится пыльный тополь,Запутался в листве прозрачный циферблат,И в темной зелени фрегат или акропольСияет издали, воде и небу брат.Ладья воздушная и мачта-недотрога,Служа линейкою преемникам Петра,Он учит: красота тАУ не прихоть полубога,А хищный глазомер простого столяра.Нам четырех стихий приязненно господство;Но создал пятую свободный человек.Не отрицает ли пространства превосходствоСей целомудренно построенный ковчег?Сердито лепятся капризные Медузы,Как плуги брошены, ржавеют якоря,И вот разорваны трех измерений узы,И открываются всемирные моря!
1913
* * *
На площадь выбежав, свободенСтал колоннады полукруг тАУИ распластался храм Господень,Как легкий крестовик-паук.А зодчий не был итальянец,Но русский в Риме; ну так что ж!Ты каждый раз, как иностранец,Сквозь рощу портиков идешь;И храма маленькое телоОдушевленнее стократГиганта, что скалою целойК земле, беспомощный, прижат!
1914
* * *
Заснула чернь. Зияет площадь аркой.Луной облита бронзовая дверь.Здесь арлекин вздыхал о славе яркой,И Александра здесь замучил зверь.Курантов бой и тени государей..Россия, ты, на камне и крови,Участвовать в своей железной кареХоть тяжестью меня благослови!
1913
ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ
Императорский виссонИ моторов колесницы тАУВ черном омуте столицыСтолпник-ангел вознесен.В темной арке, как пловцы,Исчезают пешеходы,И на площади, как воды,Глухо плещутся торцы.Только там, где твердь светла,Черно-желтый лоскут злится тАУСловно в воздухе струитсяЖелчь двуглавого орла!
1915
* * *
1
Мне холодно. Прозрачная веснаВ зеленый пух Петрополь одевает,Но, как медуза, невская волнаМне отвращенье легкое внушает.По набережной северной рекиАвтомобилей мчатся светляки,Летят стрекозы и жуки стальные,Мерцают звезд булавки золотые,Но никакие звезды не убьютМорской воды тяжелый изумруд.
2
В Петрополе прозрачном мы умрем,Где властвует над нами Прозерпина.Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,И каждый час нам смертная година.Богиня моря, грозная Афина,Сними могучий каменный шелом.В Петрополе прозрачном мы умрем, тАУЗдесь царствуешь не ты, а Прозерпина.
1916
КАССАНДРЕ
Я не искал в цветущие мгновеньяТвоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз.Но в декабре торжественного бденьяВоспоминанья мучат нас.И в декабре семнадцатого годаВсе потеряли мы, любя;Один ограблен волею народа,Другой ограбил сам себя..Когда-нибудь в столице шалойНа скифском празднике, на берегу Невы тАУПри звуках омерзительного балаСорвут платок с прекрасной головы.Но, если эта жизнь тАУ необходимость бредаИ корабельный лес тАУ высокие дома, тАУЯ полюбил тебя, безрукая победаИ зачумленная зима,На площади с броневикамиЯ вижу человека тАУ онВолков горящими пугает головнями:Свобода, равенство, закон.Больная, тихая Кассандра,Я больше не могу тАУ зачемСияло солнце Александра,Сто лет тому назад сияло всем?
1917
СОЛОМИНКА
1
Когда, соломинка, не спишь в огромной спальнеИ ждешь, бессонная, чтоб, важен и высок,Спокойной тяжестью, тАУ что может быть печальней, тАУНа веки чуткие спустился потолок,Соломка звонкая, соломинка сухая,Всю смерть ты выпила и сделалась нежней,Сломалась милая соломка неживая,Не Саломея, нет, соломинка скорей!В часы бессонницы предметы тяжелее,Как будто меньше их тАУ такая тишина!Мерцают в зеркале подушки, чуть белея,И в круглом омуте кровать отражена.Нет, не соломинка в торжественном атласе,В огромной комнате над черною Невой,Двенадцать месяцев поют о смертном часе,Струится в воздухе лед бледно-голубой.Декабрь торжественный струит свое дыханье,Как будто в комнате тяжелая Нева.Нет, не соломинка тАУ Лигейя, умиранье, тАУЯ научился вам, блаженные слова.
2
Я научился вам, блаженные слова:Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита.В огромной комнате тяжелая Нева,И голубая кровь струится из гранита.Декабрь торжественный сияет над Невой.Двенадцать месяцев поют о смертном часе.Нет, не соломинка в торжественном атласеВкушает медленный томительный покой.В моей крови живет декабрьская Лигейя,Чья в саркофаге спит блаженная любовь.А та, соломинка тАУ быть может, Саломея,Убита жалостью и не вернется вновь!
1916
* * *
На страшной высоте блуждающий огонь!Но разве так звезда мерцает?Прозрачная звезда, блуждающий огонь тАУТвой брат, Петрополь, умирает!На страшной высоте земные сны горят,Зеленая звезда летает.О, если ты звезда, тАУ воды и неба брат тАУТвой брат, Петрополь, умирает!Чудовищный корабль на страшной высотеНесется, крылья расправляет..Зеленая звезда, тАУ в прекрасной нищетеТвой брат, Петрополь, умирает.Прозрачная весна над черною НовойСломалась, воск бессмертья тает..О, если ты звезда, тАУ Петрополь, город твой,Твой брат, Петрополь, умирает!
1918
* * *
Когда Психея-жизнь спускается к тенямВ полупрозрачный лес вослед за Персефоной,Слепая ласточка бросается к ногамС стигийской нежностью и веткою зеленой.Навстречу беженке спешит толпа теней,Товарку новую встречая причитаньем,И руки слабые ломают перед нейС недоумением и робким упованьем.Кто держит зеркальце, кто баночку духов, тАУДуша ведь женщина, ей нравятся безделки,И лес безлиственный прозрачных голосовСухие жалобы кропят, как дождик мелкий.И в нежной сутолке не зная, что начать,Душа не узнает прозрачные дубравы,Дохнет на зеркало и медлит передатьЛепешку медную с туманной переправы.
Ва
Список литературы:
1. А. Цветаева "Осип Мандельштам и его брат Александр", Даугава, 1980 г.
2. О. Мандельштам "Собрание сочинений в 3 томах", т. 2, Нью-Йорк, YMCA-PRESS, 1971
3. О. Мандельштам "Слово и культура" Москва, 1987 г.
4. Г. Адамович "Несколько слов о Мандельштаме" Воздушные пути, альм. 11, 1961 г.
Вместе с этим смотрят:
Творчество Редьярда КиплингаТворчество Чингиза АйтматоваТема вольности в произведениях А. С. ПушкинаТема деревни в произведениях ВлПелагеяВ» Ф. А. Абрамова и ВлЗнак бедыВ» В. В. Быкова