Славянское православное возрождение

Кириллин В. М.

Есть все основания связывать начало "московской эпохи" древнерусской литературы с эпохой Киевской - временем первого пробуждения русского литературного творчества не только как вехи непрерывного и идеолого-стилистически единого процесса, но и как явление возрожденческого характера относительно старой традиции. Это явление было обусловлено возросшим культурным значением Москвы, подпитывалось местными традициями (Новгорода, Пскова, Твери, Смоленска, Рязани) и отражало формирование русской нации в условиях возрастания Московского государства.

Земли бывшего Киевского государства до конца XV в. частично принадлежат Золотой Орде, а частично - Литовскому княжеству. Так что в силу отсутствия политического единства здесь тормозится и развитие литературы. Москва оказывается на перекрестье гео-политических интересов этих двух государств как оплот Православия и свободы русского народа. Это значение Москвы особенно четко определяется в контексте жизни всего славянского мира. В 1385 г. образовался Польско-Литовский союз во главе с великим Литовским князем и королем Польским Владиславом Ягайло, политика которого была ориентирована на создание великой славянской империи, простирающейся от границ германского мира на все земли православного славянства - Slavia Orthodoxa - под омофором католической Церкви. Вместе с тем под натиском турок, с одной стороны, и венецианско-генуэзской, а также южно-славянской экспансии, с другой, все более и более слабнет и умаляется Византийская империя. Возродившиеся в конце XII - начале XIII в. на короткий срок Болгарское и Сербское православные царства к XV в. вновь теряют свою независимость и становятся провинциями Оттоманской империи. Несмотря на то, что к концу XIV в. русские одерживают первые открытые военные победы над татарскими завоевателями (битва на р. Воже в 1378 г. и Куликовская битва 1380 г.), они все еще остаются в зависимости от Золотой Орды. Таким образом, православный мир в целом под натиском ислама и католицизма переживает кризис. Но как раз в этих условиях культура Slavia Orthodoxa обнаруживает в себе силы для духовного подъема, эпицентром которого постепенно становится Северо-Восточная и Северо-Западная Русь во главе с Москвой. Это возрождение выражается в творческой деятельности русских людей, внутренне обращенной ко времени великих достижений восточного христианства, выражается в монашеском делании, в храмоздательстве, иконописи, литературе. Русская культура питается в это время из разных источников. Ее истоки можно найти и в ушедшей Киевской Руси, и в Болгарии Х в., и в Византии, и в православном славянстве Литовско-Польского княжества, и в государственно-церковном возрождении славян на Балканах.

С конца XIV и вплоть до начала XVI в. жизнь русских земель характеризуется рядом больших движений: борьбой русичей с татарами, их противостоянием Литве и католицизму, распространением еретических и реформаторских религиозных течений. Во всех этих движениях ведущую и определяющую роль, безусловно, играла Москва. Вместе с тем под натиском азиатских соперников слабнут золотоордынские ханы, терпит полный провал восточная политика Рима и Ягеллонов, теряет церковный авторитет и затем исчезает с лица земли Византия, наблюдается концентрация культурных сил в Москве и рост церковно-государственного авторитета Москвы.

Именно эти движения способствовали общему возрождению духовной деятельности на Руси в форме православно-славянского патриотизма, который, прежде всего, отразился на книжно-литературной деятельности русских грамотников. Последние вновь через южнославянское литературное посредничество обращаются к Кирилло-Мефодиевсокой литературной традиции и к святоотеческому наследию. С этой обращенностью принято связывать так называемое "второе южнославянское влияние". При этом очень важно отметить, что в отличие от "первого", которое было ограничено переносом славяно-балканской культуры в Киевскую Русь, это "второе" влияние в результате обрело общее для культуры Slavia Orthodoxa значение.

Таким образом, "второе южнославянское влияние" не следует квалифицировать как простой перенос болгаро-сербских литературных идеалов и стилистических приемов в лабораторию русских писателей., Скорее всего, оно есть общее созревание церковнославянской литературы, которое осуществилось на Руси как рефлекс возрождения, пережитого прежде в лоне болгарской Церкви накануне турецкого завоевания. Трудно сказать, в какой степени имело место подражание русских писателей болгарским идеалам, а в какой - наоборот. В конце XIV - начале XV в. книжники южнославянского происхождения применяют свои теории для трактовки именно местных русских тем, и вместе с тем вряд ли можно утверждать, что русские книжники, реализуя свое вдохновение применительно к русским событиям, были знакомы с южнославянскими теориями. Каким-то образом происходило взаимодействие и слияние, приведшее к распространению на Руси сравнительно новой литературной манеры. При этом наиболее яркими представителями последней являются именно русские авторы.

Если литературная традиция восточных славян в XIV в. представляется почти прерванной, то на Балканах, благодаря влиянию болгарской Церкви, ситуация выглядит совсем иначе. Исторические задачи оказались будто бы разделенными между Русью и Болгарией: со времени расцвета кирилло-мефодиевской школы и до начала второго тысячелетия славянский книжный язык развивается в христианском государстве; затем Болгария превратилась в провинцию Византии, препятствовавшей славянскому богослужению и, соответственно, книжности, но место Болгарии тут же перешло к Киеву, и в просветительной деятельности киевских князей - вплоть до Владимира Мономаха - возродились деяния болгарских царей-просветителей Бориса и Симеона; однако ко времени ослабления Киевской Руси и ее уничтожения монголо-татарским нашествием, Болгария вновь обрела церковно-политическую независимость и авторитет, и к середине XIV в. это второе Болгарское царство, пережив колебания между Римом и Византией, достигает своей наивысшей стабильности, а его столица Тырново становится крупнейшим культурным центром православного славянства во главе с болгарским патриархом Евфимием (1375-1393).

Главное направление развития болгарской литературы XIV в. характеризуют как Предвозрождение, не только тождественное западноевропейскому Ренессансу, но и отличающееся от него. Прежде всего, болгарское Предвозрождение протекало не в светском, как в Западной Европе, а религиозном русле и было ориентировано на избавление церковно-религиозной ритуальности через ее собственное переустройство от рутины и схоластики. В основе этого направления лежало учение исихастов.

Практика "исихии" (то есть "молчание", "безмолвие") не являлась новой и прежде неизвестной. Она восходила к жизни восточных монахов-отшельников. Однако в Византии XIV столетия понятие об "исихии" наполнилось новым содержанием. Этому, как известно, во многом способствовали святые Григорий Синаит и Григорий Палама (1296-1359). Сторонникам исихазма противостояли варлаамиты - последователи более рационалистического учения, разработанного Варлаамом Калабрийским (1290-1348). Однако между двумя учениями была важна не столько разница, сколько острота идейного противостояния. Последнее в конце концов повлекло несколько церковных соборов в Константинополе (1341, 1347, 1351). В итоге варлаамитство было предано анафеме, а учение Григория Паламы возведено в религиозный догмат и сам он на девятый год после смерти был канонизирован церковью (1368).

Варлаамитство по форме своей выглядело более светским, гуманистическим, приближенным к ренессансной проблеме человеческой личности. Но по сути и варлаамитство, и паламитство были двумя сторонами одной медали. Если варлаамиты ценили Аристотеля и античное наследие, то паламиты выступили приверженцами идей неоплатонизма. И те и другие благоговейно относились к греческому языку. Общим объектом у них в конечном итоге являлась человеческая личность, хотя к последней они двигались из различных отправных точек.

В Болгарию исихазм проник через Константинополь, Афон и ряд византийских монастырей. Его распространителями в стране были пустынножитель Ромил Видинский, патриарх Феодосий Тырновский и ученик последнего Евфимий Тырновский (около 1330-1401 гг.). Своеобычным образом исихазм преломился в болгарской литературе. Это учение ставило своей целью совершенствование человеческой личности, поднятие нравственной и духовной жизни на качественно новую ступень. Безмолвие служило исихастам средством достижения концентрированного состояния духа. Только в таком состоянии, согласно их учению, можно было приблизиться к глубинному смыслу вещей и явлений. Другим принципиальным положением исихастов была идея о несотворенном "Фаворском свете", увиденном учениками Спасителя во время его Преображения на горе Фавор, согласно которой при достижении высшей степени духовного совершенства человек способен узреть этот самый Фаворский свет, и его отблески могут пасть на него.

Таким образом, внешне молчанием у исихастов как бы противоречило слову. Но это только кажущееся противоречее. Ведь молчание вовсе не исключало слово, а подготавливало его. Слово исихастами понималось как "святая святых", произнести его или тем более запечатлеть письменно следовало только после духовного очищения и обретения внутреннего совершенства. Назвать вещь словом для исихастов означало придать ей сущность, отгадать которую нельзя без постижения "невещественного" смысла вещественного. Одно-единственное слово не в состоянии передать всю глубину этого смысла, но последний возможно отразить словесным "извитием", синонимическими повторами однокоренных слов, игрой различных словесных граней.

Исихазм был как бы весь соткан из противоречий. Необходимость раскрепощения человеческого духа причудливо соединялась в нем с жесткой регламентацией духовной жизни. Молчание, безмолвие неожиданно сопрягалось с "очищенным" словом, многоглаголанием и "плетением словес". Идеал отшельничества и отрешенности от земной жизни уживался в исихазме с повышенной духовной и социальной активностью.

С этими и другими противоречивыми сторонами болгарского исихазма в значительной мере было связано возникновение так называемой Тырновской книжной школы. Она оформилась в последней четверти XIV столетия и сумела создать свои традиции, которые не оборвались и после османского завоевания страны.

Наиболее заметной фигурой в литературе эпохи Второго Болгарского царства по праву считается патриарх Евфимий Тырновский, духовное становление которого было связано с рядом болгарских, византийских и афонских монастырей. Пользуясь поддержкой болгарского царя Ивана Шишмана, он предпринял грандиозное "исправление книг" в Болгарии. Как известно, Болгарская церковь должна была в очередной раз обосновать в своем стремлении к независимости от греческой Церкви право литургического использования языка, не освященного традицией. Ведь в Византии, как и встарь, опасались, что использование православной славянской Церковью Священных текстов на "варварском" языке способствует распространению "ошибок", то есть ересей (а еретические движения, действительно, всегда находили благодатную почву среди балканских славян). Отсюда основным объектом реформы Евфимия стали, прежде всего, литургические тексты. Ревизию таковых он совершал с целью устранения двусмысленных значений тех или иных фрагментов и ради создания жесткой преграды для возникновения ересей. "Непоколебимая сила догмы" должна была достигаться посредством проникновения в суть каждого слова евангельских и святоотеческих текстов. И эту суть следовало четко обозначить лексически, орфографически и синтаксически. Если слово имело несколько значений, то в каждом конкретном случае его употребления следовало строго определить требуемое значение при помощи особого правописания. Для этого вводились ударения и надстрочные знаки по образцу греческой азбуки, устанавливались незыблемые правила использования носовых гласных, "ера" и "еря", создавалась новая славянская богословская терминология, которая часто представляла собой непосредственные кальки с греческого языка.

О критериях Евфимиевской реформы не сохранилось прямых сведений, но общие ее основания становятся ясны по трудам Константина Костенечского, одного из самых значительных представителей "Тырновской школы", созданным уже после падения Второго Болгарского царства в Сербии при князе Стефане Лазаревиче. Из них можно вывести, что Евфимиевская языковая реформа имела две главные цели: во-первых, создать единые нормы для исправления книг; во-вторых, придать церковнославянскому языку как "Священному" чистоту, близкую к чистоте греческого. В своем трактате об орфографии, написанной для сербов, Константин Костенечский изложил теорию генеалогического развития Священных языков. По ней церковнославянский язык является порождением греческого и древнееврейского, соответственно, "матери" и "отца". Однако имелась в виду, очевидно, не о физическая генеалогия, а духовная, поскольку язык ценен вне материально осязаемой структуры, как прямое орудие Божественного Откровения. В свете исихастской доктрины языковое выражение - не только форма, но настоящая духовная субстанция. Кто говорит "Бог", тот имеет дело не просто с символом Божества, но с самим Божеством. Тайна слова идентифицируется с тайной души, и поэтому письмо есть деятельность духовная. Языковая точность является религиозной истинностью, и стиль вербального выражения соответствует мистическому созреванию того, кто жаждет "исихии".

Реформа Евфимия обладала рядом достоинств. Среди них в первую очередь можно упомянуть стремление к созданию унифицированной нормы литературно-книжного языка, возникновение многочисленных переводческих и книгописных центров, усиление внимания к каллиграфии и искусству художественного оформления книги. Но наряду с ними она имела и отрицательные стороны. По сути дела, "исправление" являлось своеобразным возвратом к "классическому" правописанию времен Кирилла и Мефодия. Язык литературных переводов отягощался множеством буквализмов, заимствованных из греческого. Новые переводные тексты были трудными для понимания, ибо в результате реформы увеличилась дистанция между литературно-книжным и живым разговорным языком. Усилилась и церковная цензура: работа скрипториев контролировалась "недреманным оком" патриарха, и в этот период в Болгарии почти не переводятся памятники светской, нецерковной литературы.

Направление, в котором Евфимий и его сподвижники вели исправления литургических текстов и устанавливали новые языковые нормы, было консервативным. Местный церковнославянский язык, в том числе и в письменной практике, отражал в XIV в. эволюцию, которая предшествовала новой фазе развития, определяемой современной наукой как "среднеболгарская". Тырновские реформаторы осудили эту тенденцию и попытались восстановить исконно древнеславянскую структуру. Поскольку, по их убеждению, язык не мог быть плодом импровизации (и в особенности не мог им быть церковнославянский из-за сакральной его функции), постольку грамматические и орфографические нормы должны обеспечивать наибольшее соответствие Божественной форме, в которую Провидение изначально облекло слова Евангелия, переведенные первыми славянскими апостолами.

Помимо непосредственно религиозных целей тырновский языковой консерватизм способствовал дальнейшему сохранению жизненности церковнославянского языка во всем ареале Slavia Orthodoxa. Когда Тырново подчинилось Оттоманской империи, те же "антидиалектные" критерии смогли перекочевать в Сербию и несколько позже на Русь. Однако обновление славянской церковной литературы в конце XIV - начале XV в. получило значительный импульс не столько даже в отношении грамматической, синтаксической и орфографической точности, сколько в плане стилистики. Помимо правки литургических текстов, Евфимий Тырновский и его последователи развивали агиографический и панегирический жанры литературного творчества. Повествуя о жизни святого или восхваляя некую видную личность, писатели болгарской школы создали образцы необычайно изысканного стиля, стремящегося выделить все оттенки, музыкальность, аллюзии, таящиеся в словах и словосочетаниях. Все это породило новую (хотя и питаемую более древним византийским историческим опытом) литературную технику, впоследствии названную стилем "плетения словес".

При осуществлении реформы произошло органичное усвоение некоторых тенденций предыдущей литературной эпохи. От XIII в. писатели Тырновской книжной школы позаимствовали такие черты, как патриотизм и особое внимание к историзму. В то же самое время в болгарское литературное развитие ими было привнесено много нового. Эта новизна не заключалась в одном только стиле "плетения словес", своего рода "метафрастике" - то есть наборе литературных приемов, разработанных византийским ритором Симеоном Метафрастом. Употребление этого стиля являлась не самоцелью, а способствовало проникновению в мир "внутреннего" человека. Отсюда, помимо стремления к словесной орнаментальности, в этом стиле имеет место тенденция к повышенной взволнованности и эмоциональности. И последняя состоит не просто в наличии риторических вопросов, авторских восклицаний или неприкрытого писательского изумления. Она выражается также в обостренном интересе к живой природе. Важной чертой стиля Тырновской книжной школы являлся и автобиографизм. Эмансипация человеческой личности постепенно разрушала типичное для Средневековья правило авторской анонимности. Книжники начинают обозначать свои имена при создании собственных произведений и делать себя их активными персонажами. Поэтому стиль Тырновской книжной школы не сводился к лингвопоэтическому явлению "плетения словес" - это особый "экспрессивно-эмоциональный" стиль, воплотивший в себе ряд новых веяний эпохи.

Этот стиль как искусство слова, призванное одухотворять речь, был чрезвычайно быстро воспринят русскими писателями и уже в конце XIV - начале XV в. достиг на Руси своего наивысшего совершенства. Один из первых носителей так называемого "второго южнославянского влияния" - болгарин Киприан (умерший в 1406 г.) - нашел пристанище на Руси.

Вместе с этим смотрят:

"Ave Maria" Шуберта

"Quo vadis": проекцiя на сучаснiсть

"Болеро" Равеля

"Звезды" немого кино и русская мода 1910-х годов

"Кащей Бессмертный". Аналитический этюд