Пиар за вычетом риторики

Георгий Хазагеров

1.1. Зависимость от риторики

Риторика тАУ наука об эффективности речи, наука убеждать. В компетенции риторики находится все поле словесного воздействия. Риторикой называют также саму убеждающую речь.

Современный пиар является одним из видов риторической деятельности, но при этом, однако, не владеет риторическим аппаратом, то есть фактически не осознает ни собственных возможностей, ни собственных слабостей.

Вместе с тем у пиара есть то преимущество, что именно он, а не риторика является в настоящее время социальным институтом. Поэтому, хотя логически пиар тАУ один из видов риторической деятельности, институционально вопрос только в том, как использовать накопленные риторикой знания в работе пиаровских структур. Пиар тАУ институт, риторика тАУ наука.

Отсутствие риторической культуры у российского пиара заставляет усомниться в его профессионализме и объясняет тот факт, что, специально занимаясь имиджмейкерством, он не сумел создать положительного имиджа для себя самого.

1.2. Невозможность контроля

Отсутствие аппарата риторики проявляется не только в известной слепоте пиара при поиске убеждающих средств для создания новых текстов, но и в неспособности вести предметный разговор относительно уже созданных текстов, то есть в невозможности контроля со стороны заказчика за качеством созданных продуктов.

Подобно гадалкам и магам, пиар предлагает оценивать свою деятельность по конечному результату. Однако остается тайной, достигнут ли этот результат благодаря пиаровским усилиям, независимо от них или даже вопреки им. На выборах непременно кто-то побеждает, и тем самым тянущийся за пиар-фирмами шлейф побед постоянно прирастает.

Даже случаи ВлволшебныхВ» побед и заметных всплесков имиджа сами по себе ничего не доказывают. Они не проливают свет на то, как именно нужно работать имиджмейкерам. Уместна аналогия с шарлатанской медициной, предлагающей больным Влволшебные пилюлиВ» с неизвестным составом и механизмом действия. Нет никакой гарантии, что ВлпилюляВ», от которой выздоровел один больной, поможет также и другому.

В действительности, скорее всего, имеют место спонтанные имиджевые процессы, и если какая-то часть пиар-продукции попадает в цель, то, во-первых, эта часть ничтожно мала в сравнении с выпущенным словесным зарядом, а во-вторых, остается в этом заряде практически неопознанной. Серьезным аналитическим аппаратом для оценки своей деятельности пиар не располагает.

1.3. Отсутствие приемлемого публичного лица

Если в силу пиара какая-то часть общества еще верит, и верят, прежде всего, сами заказчики, которым просто не остается ничего другого, то в его честность и респектабельность не верит никто. С общественно-нравственной точки зрения пиар, безусловно, не легитимен. Одобрения своей деятельности со стороны общества он не получил и, если все останется по-прежнему, не получит никогда.

Приведем данные одного специального лингвистического исследования (Геккена Е.Н. Словарь одного события: думские выборы в зеркале пиара // История и филология. Материалы международной конференции. 2-5 февраля 2000 года. тАУ Петрозаводск, 2000), посвященного судьбе 500 слов, тематически связанных с предвыборными кампаниями. В нем наглядно (через анализ сочетаемости в языке СМИ) показано, как воспринимается деятельность пиара глазами средств массовой информации. По-видимому, это восприятие не отличается в лучшую сторону от восприятия пиара в обществе.

Пиар предстает в упомянутом исследовании как ВлчерныйВ», ВлбелыйВ» и ВлсерыйВ», при том что практически существует только первый. ВлЧерный пиарВ», как и следовало ожидать, представлен довольно дифференцированно, а внутри него особенно много обозначений связано с Влпроизводством грязиВ». Часть лексики напрямую передает идею обмана самого заказчика: ВлразводкаВ», Влчерная разводкаВ», ВлкидалыВ», ВлкидальщикиВ» и др. Кроме того, в СМИ отражена и профессиональная пиаровская лексика (ВлраскруткаВ», Влделание политиковВ», ВлмордодельствоВ» и пр.), также не являющаяся свидетельством респектабельности.

Там, где риторика существовала как институт, подобные вещи были абсолютно невозможны. Риторика декларировала себя как открытое словесное состязание, проповедовала в обществе свое искусство, демонстрировала всему обществу (а не отдельному заказчику в кулуарной обстановке) свою полезность и благодаря этому получала общественное признание. Если бы российский пиар обладал хотя бы десятой долей таких качеств, исследования, подобные приведенному, не давали бы столь плачевных результатов.

1.4. Заблуждения относительно риторики

Риторика возникла в античном мире, где была краеугольным камнем образования и служила пропуском в сферу общественно-политической деятельности. Этот факт вызывает ложное представление о том, что риторика тАУ это древняя наука или искусство, которое сегодня может быть интересно лишь как курьез или как слабая возможность получить скромные в отношении полезности сведения, погребенные в недрах древней мудрости. Риторика представляется чем-то вроде медицины времен Гиппократа. Пиар же мыслится как современная, повсеместно распространенная в цивилизованном мире практика, основанная на последних достижениях социологии и психологии, нечто вроде психоанализа или психотерапии.

В действительности же подобно тому, как медицина, проделавшая со времен Гиппократа огромную эволюцию, при любой моде на новые практики остается фундаментом знаний о человеческом организме, так и риторика после двухтысячелетнего развития представляет собой современную науку, суммирующую знания о языке как о средстве воздействия. Конечно, сравнение риторики с медициной условно: во времена Гиппократа медицинская наука знала о человеческом организме еще очень мало, а вот о поведении людей и о влиянии слова на это поведение во времена Аристотеля было известно уже достаточно много. Так что сравнение складывается явно в пользу риторики.

Современная риторика, обогащенная идеями прагматики, семиотики, нейролингвистики, социолингвистики и когнитивной психологии, тАУ это мощная наука с развитым аппаратом, позволяющая как анализировать тексты с точки зрения их эффективности, так и порождать новые эффективные тексты.

1.5. Заблуждения относительно пиара

Представление о пиаре как о новом виде деятельности, приносящем плоды независимо от общего состояния гуманитарной культуры, заведомо ложно.

Страны, в которых распространился и развился пиар как особый вид деятельности, находятся в ином и значительно более выгодном, чем Россия, положении. Риторические знания и умения являются в них традиционным достоянием гуманитарного образования, что хорошо заметно по культуре политической речи ораторов самого разного толка тАУ от Мартина Лютера Кинга до Арнольда Шварценеггера. Западный пиар, как двигатель на горючем, работает на своих риторических традициях.

В современной же России ни сами политики, окончившие советскую школу и вуз, ни спичрайтеры, в большинстве своем получившие образование на факультетах журналистики, безусловно, не обладают тем начальным запасом риторических знаний, умений и навыков, который позволял бы заниматься пиаром без специального риторического ликбеза. Вместо бензина в баки российского пиара заливается вода, позаимствованная из блаженных времен переливания из пустого в порожнее. Нет ни знаний, ни традиций, адекватных сегодняшним задачам. На выручку российским специалистам по пиару приходят лишь природные способности и интуиция. Но этих качеств явно недостаточно ни для оценки пиар-деятельности, ни для контроля над ней, ни для обучения ей, ни для проведения ее в массовых, специально организованных формах.

1.6. Этика риторики и этика пиара

Пиаровская псевдориторика имеет своим реальным адресатом не аудиторию, к которой обращена речь, а заказчика. Ее цель тАУ Влотчитаться о проделанной работеВ», продемонстрировав некоторую языковую фантазию как доказательство владения особыми языковыми средствами убеждения. В действительности же эта фантазия не имеет никакого отношения к убеждению и в лучшем случае способна лишь развлечь читателя или слушателя, а в худшем тАУ вызвать у него глухое раздражение.

Пиаровская псевдориторика характеризуется, прежде всего, стремлением Влотработать деньгиВ» и является попросту тупиковой, поскольку напрямую манипулирует заказчиком. Причем это манипулирование откровенно возведено в принцип и в идеологию.

Пиаровская псевдориторика является проявлением низкой как профессиональной, так и общей морали пиарщиков, поскольку отличается манипулятивностью и халатностью: Вли так сойдетВ».

Пороки пиара проявляются на фоне риторической ущербности современной политической речи вообще, что делает невозможным разрешение назревших задач по ее радикальному улучшению.

II. Анализ современной ситуации

2.1. Общие соображения

Современная политическая речь имеет три бросающихся в глаза недостатка.

Это, во-первых, вялость, невыразительность, некрасивость, вследствие чего речь либо не запоминается вообще, либо запоминается своими языковыми неловкостями.

Во-вторых, это неподвластная говорящему ВлконвертированностьВ», то есть незакрепленность доводов и слоганов за идейной платформой какой-либо одной партии или какого-либо одного политика, что порождает специфический эффект конвергенции лозунгов и слабые попытки ВлрасподобитьсяВ» за счет чисто внешних атрибутов речи.

В-третьих, это тотальная небрежность доводов, особенно логических и этических, с наивным расчетом на то, что ВлсвоиВ» поймут Вли такВ», вследствие чего речь оказывается безоружной перед лицом контрдоводов, то есть в самом прямом смысле не выдерживает критики.

Указанные недостатки, заведомо снижающие эффективность политической речи, обусловлены не отдельными просчетами политтехнологов или недостаточной компетентностью журналистов и политиков, а обедненными представлениями о самом механизме убеждения, отсутствием риторической рефлексии. Точнее, таких представлений нет вовсе, поскольку рефлексия политтехнологов начинается на более низовом, ВлтехническомВ» уровне работы, сосредотачивает свое внимание на частностях и не в состоянии преодолеть названных просчетов.

Отсутствие концепции убеждающей речи восполняется сегодня лишь опорой на ораторские рефлексы советской эпохи, оказывающиеся совершенно неадекватными современной речевой ситуации. Единственная стратегическая мысль, которая в настоящее время претендует на роль концептуальной, укладывается в формулу: ВлУзнаем, чего хотят избиратели, и пообещаем им этоВ» . Ориентация на эту формулу во всей наготе ее риторической ущербности и моральной непривлекательности проливает свет на обозначенный выше недостаток: узнают все примерно одно и то же, следовательно, неизбежно одно и то же обещают.

Ущербность современной политической речи, ощущаемая, безусловно, и самим Влговорящим классомВ», и обществом, усугубляется двумя обстоятельствами.

1. Тиражирование неэффективной риторики, особенно ее худших образцов, формирует ставшее массовым недоверие к политической речи как таковой, растущее от кампании к кампании. Возникают парадоксальные ситуации, когда приложение пропагандистских усилий оказывается контрпродуктивным. Этому немало способствует и имидж самого пиара, снискавшего в обществе репутацию патентованного обманщика.

2. Сложившиеся жанры политической речи (листовка, биография кандидата и др.) имеют огромный ресурс для улучшения, но двери этого ресурса закрыты на замок: те средства убеждения, которые накопила за время своего многолетнего существования риторика, просто не могут быть использованы из-за отсутствия правильных представлений о самом механизме убеждения, из-за бедности сегодняшних риторических парадигм. (Эти обедненные парадигмы далее и будут рассмотрены.)

Поскольку для описания сегодняшней ситуации потребуется некий минимум специальных риторических категорий, ниже приводится небольшая терминологическая справка. Кроме того, дается и историческая справка, демонстрирующая контекст, в котором традиционно развивалось русское политическое красноречие.

2.2. Терминологическая справка

Риторика предлагает следующую типологию доводов.

Логосными называются логические доказательства.

Пафосными называются доводы, апеллирующие главным образом к эмоциям и подразделяющиеся на угрозы и обещания. Под угрозой понимается изображение отрицательных последствий нежелательного выбора, например отрицательных экономических последствий в случае победы на выборах оппонента, под обещанием тАУ изображение положительных последствий желаемого выбора.

Этосными называются доводы, апеллирующие к принятым в данном социуме этическим нормам и подразделяющиеся на отвержение и сопереживание. Под отвержением понимается солидаризация с говорящим на базе резкого неприятия каких-либо этических положений, под сопереживанием тАУ солидаризация на базе безусловного приятия каких-либо этических норм.

2.3. Историческая справка

Русское красноречие возникло в XI веке как красноречие торжественное.

Характерными чертами торжественного красноречия являются следующие качества:

тАв апелляция к единомышленникам (вследствие чего это красноречие носит консолидирующий характер);

тАв отсутствие необходимости немедленной и вполне конкретной реакции со стороны слушателей (вроде вынесения судебного решения или выбора в пользу того или иного кандидата). Воздействие, оказываемое торжественным красноречием, тАУ это воздействие долговременное и глубокое, воздействие ВлвпрокВ».

тАв несимметричность позиции говорящего и слушающего. Обычно предполагается, что говорящий занимает более высокое по сравнению со слушающим положение, являясь для последнего заведомым авторитетом.

Типичный пример торжественного красноречия тАУ церковная проповедь, обращенная к единоверцам, не предполагающая выбора в конкретной ситуации и произносимая с амвона.

Характерные для торжественного красноречия качества были хорошо усвоены русской традицией. В последующие эпохи это создало определенную проблему: названные качества часто переносились на другие виды красноречия, развившиеся позже и требующие совершенно иного подхода. Это объективно тормозило развитие русской политической риторики.

Негативным последствием преобладающего развития торжественного красноречия является привычка говорить только для своих, что порождает некритичное отношение к собственному слову и неумение переубеждать.

Длительный период монополии на слово еще более усугубил это качество. При подлинной монополии на слово и наличии мощного аппарата насилия, как это бывает при тоталитарных режимах, риторика превращается в репродуктор, усиливающий и тиражирующий угрозу со стороны власти. Когда же такого аппарата насилия нет, а монополия на слово, как в брежневскую эпоху, оказывается мнимой, псевдомонопольное слово порождает особую речевую безответственность тАУ небрежность в аргументации, по сути дела избыточной, и общую небрежность в речи, превращающейся в словоблудие.

Некритичное отношение к собственному слову, помноженное на опыт словоблудия и усугубленное снятием цензурных барьеров и расшатыванием языковой нормы, дало современное состояние российского политического языка.

2.4. Торжественно-инструктирующая риторика

Эта риторика может быть названа также Влриторикой съездовВ», поскольку ее ближайшим источником является риторика партийных съездов советских времен. Аномальность такой риторики состоит в том, что она имеет двойного адресата речи. Ее прямой адресат тАУ номенклатура чиновников, перед которой отчитывается и которую инструктирует говорящий субъект. Ее косвенным, побочным адресатом является собственно народ, по отношению к которому съездовская риторика выступает в качестве средства успокоения: она сигнализирует, что Влвсе идет по плану, жизнь продолжается, задачи решаютсяВ» и т.п.

По отношению к первому адресату, умевшему читать между строк, съездовская риторика всегда была вполне адекватной, хотя являлась не столько риторикой, то есть убеждением, сколько прямой инструкцией, командой. По отношению ко второму адресату она также была достаточно адекватной, но только в условиях монополии на слово и прямого устрашения, когда установки вроде Влжить стало лучше, жить стало веселейВ» являлись запретом на выражение недовольства. По мере ослабления угрозы со стороны власти съездовская риторика теряла для народа силу команды, оставаясь таковой только для номенклатуры. Основная масса населения воспринимала эту риторику как предельно скучную и по мере ее тиражирования вызывающую раздражение.

Традиции съездовской риторики продолжают существовать и сегодня. Они почти фатально заложены в таких жанрах, как послание, обращенное к Федеральному Собранию, или выступление на коллегии министерства. Попытки улучшить подобные тексты наталкиваются на противоречие, возникающее вследствие двуадресного характера съездовских обращений при заведомом приоритете номенклатурного адресата.

Наличие двух адресатов формирует у говорящего противоречивую установку. Инструктивность влечет за собой детализацию, Влснижение темыВ» и необходимость выступать по многим пунктам, чаще всего неравнозначным; адресованность же к народу порождает попытку придать тексту торжественный характер, сообщить тону некоторую приподнятость, то есть вложить в документ мобилизующую силу. В результате собственно риторическая, убеждающая цель оказывается смазанной, тонет в многоаспектности инструкций, и никакой пафос, проявленный по каждому отдельному пункту, не в состоянии оживить речь, сделать ее интересной и мобилизующей для неноменклатурного адресата.

Задачи номенклатурного отчета и инструктажа плохо согласуются не только с попыткой придать речи мобилизующий или торжественный характер, но и с исторически сложившимися основами русской риторики, которая в самых своих истоках была ориентирована на так называемое амплифицирующее построение речи. При амплифицирующем построении главная мысль речи постоянно обрастает новыми, в особенности этическими аргументами и усиливается эмоционально, что создает ощущение красоты и мощи. Сегодня ни о красоте, ни о мощи политической речи говорить не приходится.

Описанное общее состояние торжественно-инструктирующей риторики вполне конкретно проявляется в использовании речевых средств на уровне аргументации, композиции и риторических фигур.

Аргументация. Во-первых, аргументация оказывается обедненной, что соответствует нормам деловой, а не убеждающей речи. Говорящий не убеждает, а сообщает, акцентирует внимание, подчеркивает, предупреждает тАУ словом, инструктирует. Такое акцентирование зачастую оказывается довольно умелым и даже не лишенным особого канцелярского, аппаратного изящества, но к риторике и убеждению не имеет никакого отношения.

Во-вторых, этосные и пафосные доводы на фоне отсутствия у речи единой цели и единого адресата редки и носят мозаичный характер. Пафосные включения производят впечатление вынужденных ходов, о которых оратор вспомнил во время выступления (пора Влподпустить торжественностиВ»), что неизбежно рождает у слушающего ощущение фальши и неискренности речи. Слово ВлбрешутВ», которым с советских времен часто характеризуется в народе политическая речь, довольно точно передает ВлобывательскоеВ» ощущение от такой речи: не обязательно лгут (поди дознайся!), но именно ВлбрешутВ», то есть говорят праздно и неискренне.

Композиция. Композиция отличается аморфностью, ВлбескостностьюВ», затрудняющей само восприятие текста и ослабляющей его воздействующую силу. Не используются так называемые схемы выдвижения тАУ выделения главных мыслей, отдельные аспекты речи нигде не суммируются. Речь не представляет собой живой цельности, а имеет модульную, сборно-разборную конструкцию. Сбор мозаики из мелких деталей, если и радует глаз аппаратчика, то у обычного человека вызывает непреодолимую скуку.

Риторические фигуры и язык. Попытка придать речи стройность за счет вялого использования анафор (повторов слов в начале предложений) плохо согласуется с большим количеством оговорок и вводных замечаний. Речь дробится даже на уровне одного предложения.

Кроме того, номенклатурный дискурс несет с собой поток обезличенных высказываний (вроде Влу нас сложилось мнениеВ»), что в советские времена отвечало желанию номенклатуры уйти от персональной ответственности и создать представление о коллегиальности принимаемых решений. Неизбежным следствием инструктивности является также обилие канцелярских оборотов.

Торжественно-инструктирующая риторика совершенно неадекватна сегодняшней ситуации.

Во-первых, она вступает в противоречие с самой идеей укрепления национального государства, поскольку слабая этосность аргументации и грубое нарушение традиций русской словесности, а также явная связь с бюрократическим языком не способствуют национальной консолидации.

Во-вторых, такая риторика просто неэффективна там, где власть имеет выборный характер. Народ, от которого ждут определенного электорального поведения, не говоря уже о мобилизации для решения национальных задач, не может быть адресатом номер два в номенклатурной речи или объектом прямого инструктажа.

В-третьих, такая риторика принципиально безлична, а это противоречит и принципу выборности власти (голосуют за человека), и национальным традициям, ибо в русской культуре несовершенство отдельных социальных институтов компенсируется именно высоким личностным статусом.

В настоящее время, однако, наблюдаются попытки уйти от торжественно-инструктирующей риторики. Их можно назвать интуитивными, так как осмысления общей картины политической речи пока нет. Основное направление, в котором ведется торпедирование старой парадигмы, тАУ это введение в речь первого лица (Вля считаюВ», Влхочу подчеркнутьВ», Вля полагаюВ»). Следует отметить, однако, что безличные конструкции при этом не исчезают и первое лицо зачастую возникает не там, где это требуется. Речи по-прежнему насыщены оговорками и вставными замечаниями. Риторика рекомендует использовать такие синтаксические конструкции только тогда, когда оратор сознательно хочет создать впечатление неуверенности, колебания или, по крайней мере, противоречивости той материи, о которой говорит. В последнем случае обычно используются яркие антитезы. Обилие вставных конструкций там, где оратор хочет продемонстрировать уверенность, ясность цели и определенность в выборе средств, выглядит противоречиво. С профессиональной точки зрения тАУ это риторическая ошибка. С позиции внешнего наблюдателя тАУ это проявление неискренности говорящего, в лучшем случае тАУ его усталости.

При всех попытках улучшить тексты торжественно-инструктирующей риторики до сих пор нет понимания того, что в том случае, когда речь звучит на всю страну, адресатом номер один должен быть только народ. Это означает наличие в речи главной идеи, внятной именно этому адресату и подкрепленной этическими (содержащими активное отвержение чего-то и активное сочувствие чему-то) и пафосными (воздействующими на чувства через указание на реальные угрозы и изображение положительных перспектив) аргументами. Чтобы эти аргументы не выглядели демагогическими, они должны быть усилены изобразительными средствами, то есть яркими, остающимися на слуху примерами, надолго запоминающимися метафорами, а также риторическими фигурами, сигнализирующими об эмоциональной вовлеченности самого оратора.

2.5. Риторика приманок

Риторика приманок так же ущербна, как и торжественно-инструктирующая риторика, но все же в большей степени заслуживает названия риторики, чем канцелярские отчеты и инструкции. Можно сказать, что риторика приманок тАУ это плохая риторика, риторика с прорехами.

Для риторики приманок характерно откровенно манипулятивное отношение к адресату речи. Этот адресат рассматривается как совокупность некоторых ожиданий и пучок социальных заказов, а не как личность, обладающая цельностью, памятью и способностью сопоставлять факты. Риторическое воздействие сводится к тому, что адресату обещают выполнить его ожидания в обмен на правильное электоральное поведение. Говорящий не убеждает слушающего, приглашая его мысленно поменяться с ним местами, а манипулирует им, демонстрируя то, что максимально привлекательно для этого слушающего, раскладывая перед ним своего рода ВлприманкиВ». ВлЧего изволите, то и получитеВ», тАУ заманивают избирателя. В формировании риторики приманок определенную роль сыграла плохо понятая коммерческая реклама, карикатурой на которую риторика приманок и является.

В качестве приманки выступают не только предвыборные обещания (Влпенсии выплачу, порядок наведуВ» и т.д.), но и сами кандидаты. Их имидж наскоро строится из заказанных качеств (Влчестный, деятельныйВ» и т.п.). Такой имидж, построенный из нужных ВлкубиковВ», не складывается в целостный образ, а напротив, порождает обвальную деперсонализацию выдвигаемых кандидатур, словно собранных из деталей одного и того же детского конструктора.

На фоне создания отрицательного имиджа оппонента, деперсонализация приобретает гротескные черты. Складывается следующая картина: есть политик А, неизвестно почему обладающий всеми взыскуемыми именно сегодня качествами, и есть политик В, также неизвестно почему являющийся носителем всех мыслимых пороков. При этом и А, и В обещают примерно одно и то же, а именно то, чего хочется избирателям.

Риторика приманок не оперирует категорией ясности, не проясняет для слушающего картины происходящего. Она не способна даже внятно разъяснить, каким образом будут выполнены даваемые ею же обещания. Тем самым она не обладает собственно риторической привлекательностью, не несет в себе ничего, что вызывает непосредственный эмоциональный и интеллектуальный отклик тАУ нечто вроде восклицания: ВлТак вот, оказывается, в чем дело! Теперь я понимаю, почему я жил плохо, а теперь буду жить хорошоВ».

Непривлекательная в риторическом отношении речь неизбежно будет скучна. Слушающий заранее знает, в чем дело. Ему, например, нужна прибавка к пенсии. О прибавке ему и говорят. Поэтому слушающему остается только поверить, что это благо принесет ему политик А, а не политик В. В риторике приманок мало самой риторики, в ней содержится лишь реестр обещаний и некоторое количество угроз (Влесли проголосуете за оппонента, будет плохоВ»). В идеале реестр обещаний редуцируется до слогана (ВлПорядок, гарантия, защитаВ» и т.п.). Собственно, всякая попытка выйти за пределы слогана выглядит в риторике приманок избыточной.

Язык риторики приманок беден, синтаксис отличается неровностью и ВлрваностьюВ», тексты изобилуют речевыми уродствами, вызванными неуклюжим желанием хоть как-то расцветить реестр посулов. Все попытки как-то изукрасить такую речь обречены на провал. Центр тяжести в риторике приманок перенесен с убеждения (объяснения, прояснения) на выявление того, что востребовано избирателем, с тем, чтобы простодушно вернуть ему этот список.

Тексты риторики приманок обладают тремя внешними признаками.

Во-первых, они обеднены с точки зрения характера аргументов. В них преобладают доводы к пафосу, то есть обещания и угрозы. Доводы к этосу, к этическим нормам и к коллективной памяти людей практически отсутствуют. Очень скудны доводы к логосу, поскольку совершенно не разъясняются механизмы выполнения обещаний. Даже в деле Влчерного пиараВ», где риторика приманок должна, казалось бы, быть на высоте, отсутствуют логические объяснительные ходы: почему, по какой причине один политик плох, а другой хорош.

Во-вторых, тексты риторики приманок эклектичны. Представление о человеке как о наборе ожиданий приводит к тому, что говорящий забывает о таком феномене, как память, и о способности слушающего к сопоставлению фактов. Даже в пределах одного текста говорящий порой высказывает взаимопротиворечивые вещи. Еще чаще противоречие возникает в самом образе говорящего тАУ в том самом ВлимиджеВ», который конструируется из отдельных ВлмодулейВ». Богатый и зачастую курьезный материал дают в этом отношении биографии политических деятелей, содержащиеся в предвыборных листовках.

В-третьих, риторика приманок чрезвычайно бледна в языковом отношении. Возможно, именно это является ее самым уязвимым местом. Риторика как наука располагает большим арсеналом средств, способных сделать речь красочной и запоминающейся. Все риторические фигуры, номенклатура которых насчитывает сотни единиц, объединены общей функцией: они созданы, чтобы убеждать, разъясняя некую материю. Если нет разъяснения, нет и фигур. Речь обесцвечивается. А насильственное расцвечивание создает впечатление аляповатости и безвкусицы.

Если в отношении торжественно-инструктирующей риторики наблюдаются стихийные попытки ее улучшить, то в отношении риторики приманок картина иная. Авторы соответствующих текстов явно не осознают порочности самой методики их порождения, что происходит, по-видимому, вследствие некоторой новизны риторики приманок, ее ориентированности на торговую рекламу и переоценки механизмов манипулирования общественным сознанием. Поэтому первым шагом на пути преодоления пороков риторики приманок должно быть осознание тупиковости выбранной риторической стратегии.

Кажущаяся новизна риторики приманок состоит в том, что в отличие от бессодержательных обещаний власти в советский период она действует новыми, маркетинговыми методами, ориентируясь на то, чего Вллюди хотятВ». Однако сходство политической рекламы с торговой довольно поверхностно. Во-первых, хорошая торговая реклама всегда содержит мотивирующий компонент (рекламируемое средство не просто расхваливается, но обязательно сообщается что-то о его Влулучшенной формулеВ»). Во-вторых и в главных, потребитель имеет дело с товаром, а не с человеком, в то время как политическая жизнь принципиально персонифицирована и политическое слово имеет автора. Кроме того, торговая реклама не интересуется нравственными или иными качествами потребителя, она лишь молчаливо предполагает его платежеспособность, политик же вынужден вступать с избирателями в диалог, жить с ними в одном этическом пространстве.

По сути дела, риторика приманок тАУ это попытка убеждать без предмета убеждения. Убеждение заменяется здесь предъявлением стимулов. Поэтому вторым шагом в преодолении пороков риторики приманок должно быть задействование механизмов убеждающей речи.

Выход из парадигмы ВлприманокВ» в нормальную риторику открыл бы совершенно новые ресурсы развития политической речи, обновил и оздоровил бы политический дискурс и, в конечном счете, оказал бы положительное влияние на электоральную активность.

2.6. Риторика обличений

Риторика обличений полностью сосредоточена на дискредитации оппонента с этосных позиций. Именно она в наибольшей степени заслуживает названия Влчерного пиараВ» и вызывает в обществе негативную реакцию. Чтобы осознать сильные и слабые стороны риторики обличений, необходимо совершить краткий экскурс в ее историю.

Риторика обличений, имеющая в русском дискурсе давнюю традицию, исторически являлась первым шагом в переходе от торжественного красноречия к собственно полемике. Весьма показательна в этом отношении знаменитая переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Оба автора еще не вполне отошли от традиций торжественного красноречия, и их полемика представляет собой нечто вроде обмена Влоткрытыми письмамиВ». Впоследствии обличительная риторика стала прерогативой интеллигентско-революционной оппозиции и в значительной степени была реализована в художественной и околохудожественной форме. Это определило ее сугубо этосный характер, который подкреплялся неизменно высоким статусом автора речи, готового Влпострадать за правдуВ». Именно образ такого автора не позволял проправительственной, ВлохранительнойВ» риторике набрать соответствующую силу. Обличительная риторика советского периода постепенно утратила пафос революционной этики и сосредоточилась на далеких от реальных интересов народа объектах, тогда как риторический пафос сахаровско-солженицынской оппозиции вполне вписывался в традиции русского обличения. Перестройка и последовавшие за ней годы повторили инволюцию обличительной риторики советского времени: риторика обличений теряла этосный накал вместе с утратой высокой этической позиции говорящего тАУ борца за правду. При этом профанация темы правды и страдания за нее всегда очень остро чувствуется в русскокультурной аудитории, воспитанной соответствующей художественной и риторической традицией.

Не будучи этически эшелонированной, риторика обличений быстро обнаруживает логические лакуны, которые, когда оратор находится в Влсвоем правеВ» и обладает высоким личностным статусом, не бросаются в глаза, ибо исторически сложившаяся традиция поддерживает примат этики над логикой. Авторы сегодняшних разоблачений игнорируют то очевидное обстоятельство, что они не могут позволить себе ни резкости тона, ни воззваний к высокому, поскольку находятся в таком положении, при котором нужно сначала доказать свое право на обличение и на тон правдолюбца и только после этого обосновывать саму фактуру обличения.

Риторика обличений, кроме того, оказывается мало подготовленной к контрдоводам и к тому, что разоблачения могут быть обращены против самого говорящего или того, кого он поддерживает. Это объясняется тем, что в многолетней истории русского политического красноречия ВлобличителямВ» приходилось преодолевать силовое, а не риторическое сопротивление. Успешная риторика обличения фактически никогда не имела в России серьезных оппонентов. Оппоненты предпочитали действовать репрессивными методами и тем самым сами устраняли себя из поля спора. Гражданская ответственность, сопряженная с физической опасностью, не всегда подкреплялась ответственностью логической. Если в художественной литературе, где главную роль играл эстетический критерий, этой ответственности и не требовалось, то в собственно политической борьбе с тоталитаризмом задача сводилась зачастую к тому, чтобы взять на себя смелость сформулировать достаточно очевидные истины.

В результате сложившейся ситуации обличительные формулы быстро инфлировали как на уровне аргументации (ВлЯсно: все они воруютВ»), так и на уровне языка, когда негативно окрашенная лексика, в том числе и нецензурная, значительно утрачивает свою выразительность (экспрессию) и оставляет у слушателей лишь ощущение чего-то надоедливо-некрасивого, ВлгрязиВ». В этом случае исправить положение может только художественная изобретательность, резонирующая с почвой, исторически подготовленной русской сатирой. Поэтому более позитивно воспринимаются разоблачительные материалы, расцвеченные художественной выдумкой, способные вызвать смех тАУ единственную положительную эмоцию на фоне надоевших ругательств. Напротив, наименее эффективной становится ВлвизгливаяВ» риторика тАУ искусственное завышение тона при нагромождении обвинений.

Утрата обличительной риторикой выразительности порождается тремя факторами: тиражированностью этой риторики, ее универсальностью (в ВлгрязиВ» оказываются все) и отсутствием действенности, ибо создается ощущение, что при нескончаемости обвинений никто по-настоящему не разоблачен и никто по-настоящему не оправдан. Ощущение Влдурной бесконечностиВ» взаимных разоблачений, возникающее у массового слушателя, не только снижает действенность обличительной риторики, но и заметно поднимает градус общественного цинизма.

В отношении риторики обличений представляется возможным сформулировать три рекомендации.

Риторикой обличений нужно пользоваться дозированно. В ряде случаев даже отказ от разоблачений, проявление брезгливого великодушия к противнику является более сильным риторическим ходом, чем воспроизводство привычных обличительных схем. Дозирование предполагает также и распыление этосных Влдоводов к отвержениюВ» в рамках одной речи, если н

Вместе с этим смотрят:

"Ave Maria" Шуберта

"Quo vadis": проекцiя на сучаснiсть

"Болеро" Равеля

"Звезды" немого кино и русская мода 1910-х годов

"Кащей Бессмертный". Аналитический этюд