Современная история России в контексте всемирно-исторических трансформаций

Согрин В.В.

Осмысление современной истории России сопровождается острыми идейно-политическими дискуссиями. Ведутся споры о причинах неудач и трудностей современных российских реформ. Высказываются разные мнения, при этом преобладают политизированные оценки. В разноголосице суждений выделяются два, взаимоисключающих друг друга. Одно принадлежит представителям коммунистического и национал патриотического лагеря. Не приемля российскую трансформацию по существу, они приписывают ее козням Запада, проискам американских спецслужб, всемирному сионистскому или империалистическому заговору, оперевшемуся на отечественных "агентов влияния". С другим суждением выступают те либералы и демократы, которые пестовали эту трансформацию, но ныне явно обескуражены ее непредвиденными перипетиями и результатами. Они возлагают ответственность за крушение идеала на тех представителей своего лагеря, которые вошли во власть, но не выдержали испытания ею, переродились в новую номенклатуру, слившуюся с нуворишами и олигархами.

В данном докладе современные российские перипетии рассматриваются сквозь призму общеисторических закономерностей радикальных общественных трансформаций вообще и российских в частности. Основываясь на них, я отстаиваю тезис об объективной обусловленности как возникновения современных российских реформ, так и их неожиданных драматических и даже трагических в глазах многих результатов. Для раскрытия этих закономерностей особенно важное значение имеют три общеисторические теории. Во первых, это теория модернизации, во вторых, теория цивилизаций и, в третьих, теория социальной революции и термидора.

Модернизационный подход

Теория модернизации высвечивает фундаментальную причину радикальных российских преобразований "сверху" от Петра I до наших дней. Напомню, что сама теория модернизации оформилась после второй мировой войны в лоне западного, прежде всего американского, обществознания. Ее наиболее влиятельные выразители Толкотт Парсонс, Сеймур Липсет, Рейнхард Бендикс и их последователи исходили из разделения всех обществ на традиционные и современные. Процесс превращения традиционных обществ (а изначально все были таковыми) в современные (по-английски "modern", отсюда и термин "модернизация" для обозначения процесса) составил, согласно их заключению, основу общественно -исторического прогресса. Основными чертами оформившегося современного общества были признаны право индивидуума владеть и распоряжаться собственностью, свободное формирование и легализация разнообразных экономических, социальных и политических интересов и объединений (это суть гражданского общества - авт.), законодательное закрепление и неотчуждаемость гражданских и политических прав человека, представительное правление и разделение властей, экономический и политический плюрализм, вертикальная и горизонтальная социальная мобильность, рациональная бюрократия.

Очевидно, что основополагающие черты современного общества есть суть характерные черты обществ западной цивилизации. Модернизация самих западных обществ, главными рычагами которой были признаны промышленный переворот и либерально-демократические революции XVIII - XIX вв., объявлялась примером первой, или классической, модернизации. Далее стали исследовать более поздние примеры освоения механизмов и институтов современного общества незападными странами, а в совокупности эти примеры и процесс были названы "догоняющей модернизацией". В качестве примера "догоняющей модернизации" рассматривали общественно-историческое развитие современных стран третьего мира. Примеры "догоняющей модернизации" были обнаружены также и в истории других стран, в частности Японии и России.(1)

Распространение теории модернизации на российскую историю, то, что одной из основных ее сквозных линий объявляется заимствование общественных образцов западной цивилизации, оказалось оскорбительным и неприемлемым для националистически настроенных российских политиков и идеологов. Но с познавательной точки зрения вопрос заключается не в том, унизительно или не унизительно для России использование западных образцов, а в том, имеет ли оно характер долговременной исторической тенденции и влияло ли на прогрессивное изменение российского общества. Непредвзятое рассмотрение российской истории дает основание ответить на этот вопрос утвердительно.

Первым примером российской модернизации на основе использования западных образцов принято считать петровские реформы. С этим можно согласиться с той оговоркой, что петровские реформы были своего рода протомодернизацией, поскольку западная цивилизация, из которой Петр позаимствовал по преимуществу технологические и организационные образцы, сама еще была в начале модернизационных преобразований. Но совершенно очевидно, что в основе логики и простого здравого смысла Петра лежало признание того факта, что без перенятия западного опыта Россия обречена оставаться второразрядной, экономически отсталой страной. Вторым примером модернизации России признают преобразования, а по большей части преобразовательные намерения Екатерины II. Ярким образцом российской модернизации являлись реформы Александра II. В отличие от петровских реформ они включали в себя не только экономические, но также социальные, политические и правовые преобразования, которые уже были опробованы в лоне западной цивилизации. Следующим примером российской модернизации является деятельность С. Витте и П. Столыпина в конце XIX - начале ХХ в., прогрессивный характер которой в сегодняшней России не отрицают, кажется, ни западники, ни почвенники, ни антикоммунисты и ни коммунисты.

Итак, процесс модернизации России предстает как одна из главных сквозных линий российской истории нового времени. Вполне доказуем "догоняющий" характер этой модернизации по отношению к западной цивилизации: действительно, вряд ли можно представить все эти реформаторские эпохи, саму их возможность при отсутствии у России потребности успешно взаимодействовать и конкурировать со странами Запада. И вполне естественно было со стороны российских реформаторов обратиться к тем принципам, механизмам и институтам, которые-то и обеспечивали опережающее развитие западной цивилизации.

Более затруднительно применение теории модернизации к российской истории советского периода. Тем не менее многие историки оценивают как модернизацию даже сталинские преобразования. По меркам теории модернизации такая оценка весьма спорна: сталинская "супериндустриализация" ставила целью догнать и перегнать Запад экономически, развиваясь на антизападной общественно-политической основе. Замечу также, что авторы теории модернизации не отождествляли ее с индустриализацией, а видели в последней только одно из условий модернизации. "Догнать и перегнать" Запад, развиваясь по социалистически, ставили своей целью и "либеральные" советские реформаторы от Никиты Хрущева до Михаила Горбачева. Но если образцовая модернизация и не была моделью для советских преобразований, то она оказывалась как бы их alter ego: советские лидеры имели в виду соревнование именно с западной, а не с какой либо иной цивилизацией, и, невольно признавая ее самой передовой хотя бы в экономическом отношении, СССР пытался копировать так или иначе, как минимум, западные технологические и организационные образцы. В отношении СССР к Западу существовал поразительный парадокс: с одной стороны, коммунистическая идеология пророчила неизбежный крах западного капитализма, с другой стороны, выдвигался лозунг "Догнать и перегнать Америку!", ставший своего рода Великой Советской Мечтой.

Острая амбивалентность отношения СССР к западной цивилизации заключала в себе историческую альтернативу: или Советский Союз полностью изолируется от взаимоотношений с Западом, исходя из самодостаточности социалистической "цивилизации", или будет взаимодействовать и конкурировать с ним, заимствуя те или иные его образцы. Кульминация и развязка амбивалентного отношения к Западу пришлась на 80-е годы, когда в ходе горбачевских реформ выяснилось, что возможности для СССР реформироваться и обеспечить поступательное развитие на социалистической основе исчерпаны, и Советский Союз должен был позаимствовать для своих реформ либерально-демократические механизмы. Тогда-то модернизация СССР, а потом России стала все более и более развиваться по ее классическому, то есть западному образцу.

В исторической ретроспективе современная российская модернизация может быть рассмотрена как результат естественной конкуренции различных общественных систем ХХ в. В советской коммунистической идеологии она трактовалась как бескомпромиссная борьба между системами социализма и капитализма, при этом с самого начала схватки безусловная финальная победа присуждалась социализму. Сегодня комментарии по поводу этой концепции излишни.

В свете теории модернизации современная радикальная трансформация российского общества может быть разделена на три этапа. На первом - в 1985-1986 гг. - М. Горбачев и его окружение использовали по преимуществу командно-административные меры реформирования советского общества, схожие с теми, к которым уже прибегали Н. Хрущев и Юрий Андропов. Мероприятия этого этапа - закон о госприемке, реорганизация министерств, школьная реформа, антиалкогольная кампания, ускоренное развитие машиностроения и др. - не только не дали ожидавшихся результатов, но даже усугубили экономические и социальные проблемы СССР. Первый этап по сути продемонстрировал полную исчерпанность возможностей модернизации общества на основе командно-административной модели.

На втором этапе - 1987-1991 гг. - М. Горбачев и его сподвижники попытались заменить командно-административный социализм своего рода советской моделью демократического социализма, которая была призвана раскрепостить экономические и социальные потенции общества. Новая стратегия дала результаты, совершенно непредвиденные ее создателями. Экономические реформы не удались, зато политическая демократизация не только укоренилась, но и приобрела собственную неподвластную Горбачеву инерцию. Именно на ее волне модернизация стала вбирать в себя либерально-демократические образцы: в течение двух-трех лет оформился политический плюрализм, начали зарождаться гражданское общество и многопартийность. Ее размаха и напора не выдержали ни командно административная система, ни социалистический строй, ни сам СССР. Последней жертвой мирной политической революции, выросшей из политических реформ Горбачева, стал сам архитектор перестройки.

С распадом СССР и концом коммунистического режима в России начался третий этап модернизации, осуществлявшейся Борисом Ельциным и радикалами уже по "чистым" либеральным образцам. Вышеизложенное, как и многочисленные фактические данные, которые здесь из-за отсутствия места не могут быть приведены, свидетельствуют, что современная российская модернизация вызрела естественным образом. И либеральная модернизация и вестернизация были приняты российским обществом абсолютно добровольно в результате исчерпанности возможностей поступательного развития на социалистической основе. Другое дело, смогло ли российское общество выработать вариант модернизации, который бы снизил до минимума ее экономическую и социальную цену - опыт ряда других стран свидетельствует, что такая возможность реальна. На мой взгляд, реформаторская российская элита, которая смогла завоевать доверие народа и прийти к власти, оказалась неспособной к выработке и восприятию такого варианта ни в интеллектуальном, ни в морально-нравственном плане. Ее утопизм и популизм, выразившиеся в обещании создать капиталистический рай в течение полутора лет, ее корысть и эгоизм, выразившиеся в циничном присвоении привилегий и собственности, отнятых у коммунистической элиты, и использовании власти для "первоначального накопления" собственных капиталов, стали одной из причин высокой социальной цены радикально-либеральной модернизации. Но это только одна причина, к тому же по преимуществу субъективного характера. Ниже я обращаюсь к другой, фундаментальной исторической причине драматических перипетий новейшей модернизации. Заключена она в цивилизационной характеристике самого российского общества, и ее раскрытию способствует уже цивилизационный анализ.

Цивилизационный подход

Большинство ученых понимают под цивилизацией совокупность однотипных обществ или даже одно общество, демонстрирующие на протяжении своей истории устойчивые экономические, социокультурные, политические характеристики. Россия удовлетворяет этому критерию, и большинство обществоведов признавали и признают ее в качестве самостоятельной цивилизации. Но в чем суть российской цивилизации, перед которой некогда спасовал великий поэт ("умом Россию не понять, аршином общим не измерить")? Единства в этом вопросе среди современных исследователей нет. Например, одна из концепций объявляет сутью российской цивилизации центральное положение в ней на всех исторических этапах государственной власти, поглощающей экономику, социум, политику, и по сути делающей невозможной сближение России с обществами западного типа. На мой взгляд, среди концепций российской цивилизации наиболее плодотворной в познавательном плане является концепция ее "раскола" и отсутствия в ней "нормативной серединности" (2), обусловливающих противоборство "восточного" и "западного" начал. Концепция эта не нова, ее в частности придерживался и Василий Ключевский, рассматривавший исторический путь России как столкновение "почвы" и "цивилизации". Сегодня ее исповедует большинство обществоведов, придерживающихся цивилизационного подхода.

"Расколотость" российской цивилизации, наличие в ней противоречивых и противоборствующих начал прослеживается на протяжении всей ее истории начиная с Киевской Руси.

В начальный период российской истории, эпоху Киевской Руси, наблюдалось определенное равновесие " западного" и "восточного" начал. Восточное начало, безусловно, возобладало и стало доминирующим в эпоху монголо-татарского господства XIII-XV вв. В российской общественно-политической и исторической мысли последствия монголо-татарского господства оценивались по разному. Многие исходили из того, что оно отбросило Россию назад, подрубив ее западные корни и связи. Другие полагали, что монголо-татарское господство не изменило магистральной линии российской истории. Наконец, третьи, среди них евразийцы, утверждали, что оно имело плодотворное воздействие, поскольку Московская Русь позаимствовала у монголо-татар централизованные государственные начала, и именно эти начала послужили основой возвышения России, превращения ее в мощную европейскую и мировую державу.

То что правители Московского царства, в особенности Иван III, Василий III и Иван Грозный, воспринявшие монголо-татарские и византийские государственно-политические традиции, создали жесткое централизованное государство, сомнений не вызывает. Вопрос возникает по поводу того, какие последствия это имело для России. Ответ на него всегда зависел и зависит от избранных ценностных ориентаций (подобного рода вопросы, кстати, показывают, что объективная истина в истории труднодостижима). Те, кому дорога Россия, держащая в узде свой народ и нагоняющая страх на другие, давали и дают деяниям Ивана Грозного положительную оценку. Но те, кто в своих ценностных ориентациях ставят гражданское общество и личность, безусловно, выше государства, приходят к выводу, что правители Московского царства сблизили его с восточной деспотией, превратили общество, классы, человека в рабов государства, что для российской истории имело трагические следствия.

При московских царях, а в наиболее полной мере при Иване Грозном государство присвоило себе право уничтожать одну элиту - боярство и создавать другую - дворянство, обращать в рабов многомиллионный класс свободных крестьян, узурпировать собственность и насаждать тотальное подданичество. Со времен Московского царства одним из главных и определяющих факторов российской истории стало центральное место в ней самодержавия, безусловное верховенство и господство государственной власти в общественно-политическом развитии, подчиненно-подданическое отношение к ней как индивидуумов, так и классов. В таких условиях гражданское общество и права индивидуумов, являющиеся оплотом либеральной цивилизации, имели минимальные шансы на укоренение и развитие. Государство занимало центральное место как в формировании социальных отношений и структур, так и в определении отношений собственности и экономическом развитии. В ХХ веке большевики не отменили этой цивилизационной характеристики российского общества, а довели ее до крайней, законченной формы.

Цивилизационные особенности России в значительной мере определялись воспринятой ею православной ветвью христианства, которая в отличие, скажем, от протестантизма накладывала табу на пестование буржуазно-индивидуалистических ценностей. Среди социокультурных черт российской цивилизации важное место принадлежит также корпоративности и соборности, которые имели следствием невыделенность личности, болезненное переживание индивидом своей физической отдельности, противопоставленности общности.(3) Русская крестьянская община и уравнительно-общинное сознание русского крестьянства это не выдумка консервативных идеологов и политиков, а российская цивилизационная реалия. Крестьяне-общинники не любили своих собратьев, пожелавших выделиться богатством и сноровкой, порвать с общиной, еще больше, чем своих господ. Во времена столыпинской реформы они поджигали хозяйства крестьян, вышедших из общины, в три раза чаще, чем усадьбы помещиков.

Западные начала российской цивилизации стали восстанавливаться в петербургский период. Но этот процесс исходил от государства, которое во многом оставалось восточной деспотией. По милости самодержцев модернизация возобновлялась и по их своеволию она прерывалась. Кроме того, благами модернизации всегда одаривались верхи, а низы неизменно оставались обделенными. Крайне неравномерное распределение результатов модернизации, корысть верхов имели естественным следствием восприятие низами модернизации и либерализма как чуждых явлений, которые не ослабляли, а усиливали их тягу к "почве". Верхушечный и догоняющий характер российских модернизаций объясняет, почему они ни разу не приобрели, в отличие от классической западной модернизации, органического характера и не повлекли радикальных изменений в массовой ментальности (оформления чего-то подобного протестантской этике, ставшей фундаментальной основой успешной капиталистической трансформации в западном регионе). Не раз "почва" взрывалась и модернизация прерывалась преждевременно. Российская история, пусть и в обновленном виде, возвращалась на "круги своя". Некоторые обществоведы полагают, что антагонизм между "почвой" и модернизацией вообще неустраним, и это предопределяет развитие российской истории по трагическим циклам.

"Почвенная" составляющая российской цивилизации, неотъемлемой частью которой следует признать и большевизм, воздвигла серьезные препятствия и для современной российской модернизации. Попытки модернизаторов сломать или просто проигнорировать их, действовать по универсальным рыночным законам в значительной мере определяют неудачи реформ, как и драматические, а то и трагические экономические и социальные следствия. Объективности ради следует сказать, что в определенный момент развития современной российской модернизации, а именно на рубеже 80-90-х годов - политическое поведение масс создало представление о том, что цивилизационные барьеры удастся "перепрыгнуть" и совершить модернизацию быстро и по классическому образцу. В то время большинство россиян, разочаровавшись в социалистических моделях общественной перестройки, отдало свои симпатии радикал-либералам. В массах возобладало желание и вера в возможность чистых западных реформ. Эти настроения инициировались и пестовались средствами массовой информации и демократической интеллигенцией. "Национальные особенности" России вместе с социалистической доктриной были приравнены к идеологическому мифу. Типичным было утверждение одного из самых влиятельных в тот период лидеров радикал-демократов Николая Травкина: "А как только отбрасывается все идеологическое лицемерие, выясняется, что не так много у нас расхождений между общественно-политическими системами Запада и тем, что собираемся строить мы" (4).

Практическое воплощение радикально-либеральной модели, однако, очень быстро обнаружило, что "идеологическое лицемерие" в действительности представляло собою экономические, политические и социокультурные реалии, которые при столкновении с кавалерийской атакой реформаторов способны отреагировать национальной драмой. Резкое падение промышленного и сельскохозяйственного производства, обнищание масс, углубляющаяся пропасть в положении нуворишей и в целом новой элиты, с одной стороны, и основной массой населения, с другой, финансовое прозябание и упадок науки, образования и культуры, - вот ее основные черты. Реакция на нее знаменосцев радикальных реформ была неоднозначной. Часть радикал-либералов, ничтоже сумнящеся, перешла на почвенные позиции. К таковым можно отнести, например, Сергея Глазьева и того же Н. Травкина. Но большая часть, утвердившись у власти, стала действовать в духе типичных термидорианцев, направляя все усилия на перераспределение и удержание в своих руках собственности, как и, конечно, власти. Подобное поведение, оказавшееся для многих неожиданностью и расцененное как предательство и коррупция, в действительности точно соответствовало одному из хорошо известных общеисторических законов. Речь идет о законе социальной революции и его венца термидора.

Революция и термидор конца ХХ века

Понятия "революция" и "термидор" использовались отечественными политиками и обществоведами применительно к 90-м годам, при этом они оказывались наполненными противоречивым, порой взаимоисключающим содержанием. Политики и обществоведы либеральной ориентации определяли современную российскую революцию, под которой в первую очередь понимаются события августа 1991 г., как буржуазно-демократическую, а чаще просто как демократическую, и давали ей сугубо положительную оценку. С иной оценкой выступали представители противоположного лагеря. Острые споры вызывают и события, последовавшие за августовской 1991 г. сменой общественно-политического режима в России, которые я считаю возможным обозначить как термидор. Прежде чем приступить к характеристике современной российской революции и термидора, целесообразно уточнить, что понимается под этими определениями, поскольку и в этом вопросе налицо серьезные разногласия.

Относительно понятия "революция" разногласия не столь существенны. Чаще всего под ней понимается коренное или радикальное изменение общественно-политического строя, типа политической власти или режима. Историки при этом предпочитают пользоваться социально определенными понятиями, например, "буржуазная" или "социалистическая" революция, а политологи и социологи более общими понятиями типа "левая" и "правая" революции. Разногласия такого рода вполне устранимы, ибо понятно, что "левые" революции направлены на смену или расшатывание буржуазных общественных основ, а "правые" революции преследуют цель утверждения или упрочения капиталистического строя. Более серьезны расхождения в понимании сути термидора.

В марксистской мысли термидор трактовался как контрреволюция. Классическим образцом термидора признавался антиякобинский переворот во Франции в 1794 г. Большинство марксистов, как и в целом авторов левой ориентации, применяли термин "термидор" только в отношении действий буржуазии, пресекавшей народные революции. Со временем часть марксистских и в более широком плане левых авторов стали применять термин "термидор" и в отношении "прерывания" социалистической революции. Так, Лев Троцкий и его последователи под "термидором" понимали "перерождение" большевизма в 20-е годы и антидемократические действия Иосифа Сталина, приведшие к узурпации им власти в СССР. Термидор означал разрыв с Октябрем 1917 г., т.е. контрреволюцию.

В немарксистской литературе, использующей понятие "термидор", его толкование отлично. Под термидором понимается присвоение результатов революции, концентрация и консолидация экономической и политической власти в руках новых элит. Термидор обнаруживает как разрыв, так и преемственность с революцией, ее результаты не отменяются вообще, а используются в собственных интересах элитами.

Представляется, что историческим реалиям соответствует вторая трактовка. Возьмем, например, французский термидор конца XVIII в., признанный классическим образцом как в отечественной, так и в мировой историографии и давший название явлению. Факты свидетельствуют, что термидорианцы, подавившие якобинскую власть, сняли ограничения с капиталистического накопления и попытались в максимально полной мере восстановить свободную конкуренцию и рыночное ценообразование. В политической сфере они пресекали не только эгалитаристские устремления "низов", но в еще большей мере попытки монархической реставрации. В целом их позиция заключала стремление избавить Францию от якобинского эгалитаристского наследия и вернуться к "чистым" либерально-буржуазным образцам, в гораздо большей мере, чем якобинская программа, соответствовавшим принципам 1789 г. Термидорианская политика способствовала концентрации власти в руках и в интересах буржуазных элит, посчитавших исчерпанными свои обязательства перед народом. Она может быть определена не как контрреволюция, а как нормализация буржуазного миропорядка, который объективно и стоял на главном месте в повестке революции. То, что для этого пришлось пожертвовать политической демократией и тем более социальным эгалитаризмом, с точки зрения буржуазного миропорядка было явлением второстепенным.

Другой вариант термидора был продемонстрирован Американской революцией конца XVIII в. В 1787 г., через 11 лет после начала революции, американская элита предприняла мощную и успешную попытку консолидации государственно-политической власти в своих руках. Выработанная ею и одобренная необходимым большинством штатов федеральная Конституция пресекала или резко ограничивала "перехлесты" политической демократии и тенденции социального эгалитаризма. Но и американский термидор означал не контрреволюцию, а нормализацию буржуазного миропорядка, приведение революционных установлений в соответствие с интересами тех элитных групп, которые участвовали в революции и благодаря ей закрепили господствующие позиции в экономике. Американский термидор был гораздо мягче французского, ибо элита США сочла возможными и необходимыми разнообразные компромиссы с неэлитными слоями белого населения, что подвело под буржуазный миропорядок весьма прочную социальную базу. Конституция США, бравшая под особую защиту экономическую свободу и право собственности, одновременно утверждала принципы разделения властей, сдержек и противовесов, правовое государство, как и политические свободы. Элита придала ей форму "общественного договора" с нацией, который налагал на правителей и управляемых взаимные обязательства. То есть американский термидор не столько ущемлял демократию, сколько отдавал ее под контроль элиты.

Обратимся к примеру термидора из отечественной истории, к периоду, последовавшему за Октябрем 1917 г. Октябрь 1917 г. был уже не буржуазной, а противоположной ей по духу "левой", эгалитаристской революцией. Провозгласив в момент своей кульминации лозунги "Землю крестьянам!", "Фабрики рабочим!", "Власть Советам!", обеспечившие тесную смычку большевистского руководства с народом, революция затем стала все более тяготиться взятыми обязательствами и уже в 20-е годы практически отреклась от них. Революция сменилась термидором, означавшим консолидацию и концентрацию власти в руках политической элиты, оформившейся из "переродившихся" вождей революции и сложившейся уже после нее партийно-государственной номенклатуры. Но и российский термидор трудно назвать контрреволюцией, поскольку он означал не только разрыв, но и преемственность с эгалитаристскими социально-экономическими нормами большевизма. Другое дело, что эти нормы находились теперь во власти партийно-государственной элиты, которая во все большей степени обнаруживала тенденцию "нормировать" не себя, а народ.

Эти примеры, которые могут быть легко умножены, позволяют определить термидор как консервативную фазу революции, сосредоточивающую власть в руках новых элит. В этом его отличие от реставрации, которая, в отличие от термидора, и может быть названа контрреволюцией. Вышесказанное свидетельствует, что термидор выступал в качестве закономерности революционных эпох. По крайней мере, трудно привести хотя бы один пример, свидетельствующий о том, что революции, "левые" или "правые", обещавшие всеобщее счастье, воплощали свои идеалы в жизнь. Термидор подтверждает выводы Гаэтано Моска, Роберта Михельса, Вильфредо Парето, Райта Миллса и многих других политологов и социологов ХХ в. о разделении общества на классы управляющих и управляемых, как бы ни маскировалось это разделение в идеологии управляющих. Другое дело, что отношение между термидором и демократией неоднозначно: "жесткие" термидоры подавляют ее, а "мягкие" сохраняют, выстраивая всевозможные компромиссы между элитами и массами, сохраняя возможность для пересмотра и обновления "общественного договора". При либерально-демократическом режиме возникают модели "демократического элитаризма", "открытых элит", демократические формы расширяются и увеличиваются, налагая на элиты новые обязательства. Расширение демократии редко происходит по доброй воле элит, а чаще всего требует усилий со стороны народа и гражданского общества, требуя их постоянной политической активности и зрелости.

Современный общественно-политический процесс в России, рассмотренный под интересующим нас углом зрения, может быть разделен на два этапа: 1989-1991 гг. - этап либерально-демократической революции; 1992 и последующие годы - элитарно-термидорианский этап.

Одной из главных причин либерально-демократической революции можно считать провал горбачевской перестройки. Он породил в обществе убеждение, которое быстро стало господствующим, что модернизация на социалистической основе невозможна, что рынок и демократия не могут быть привиты социализму, а их укоренение требует смены общественно-политического строя. Эти идеологические установки, равнозначные идеологической революции, были усвоены обществом в 1989-1991 гг., а венцом стала мирная политическая революция 1991 г., нанесшая сокрушительный удар по СССР и социалистическому строю.

Во главе революции выступило радикально-демократическое движение, вобравшее три основных компонента. Во-первых, это относительно небольшая группа диссидентов во главе с академиком Андрей Сахаровым, во-вторых, большая часть научной и творческой интеллигенции, ядро которой составили "шестидесятники", в-третьих, это часть советского партийно-идеологического истеблишмента - Б. Ельцин, Юрий Афанасьев, Руслан Хасбулатов, Геннадий Бурбулис и др., по разным мотивам перешедшая в радикальную оппозицию к Горбачеву. Пестрый состав радикального движения предопределил и пестроту его мотивов, которые вмещали в себя и искренне демократические, как у бывших диссидентов, и замаскированно карьерные, как у большинства представителей партийно-идеологического истеблишмента.

При всех внутренних различиях в радикальном движении ему в целом была присуща ярко выраженная приверженность либерально-демократическим принципам, являвшимся тогда самым надежным способом завоевания масс на свою сторону. Первого политического успеха радикалы добились на весенних 1989 г. выборах народных депутатов СССР, а уже два года спустя одержали триумфальные и окончательно закрепившие их успех победы на президентских выборах в России, а так же в ходе трехдневной августовской схватки с путчистами из консервативного руководства СССР.

Многие политики, публицисты и журналисты радикальной ориентации определяли события 1991 г. как буржуазно-демократическую революцию. Основание для этого имеется, но нельзя не видеть и того, что между революцией 1991 г. в России и типичными буржуазно-демократическими революциями были существенные отличия. В России 1991 г. не было ни экономических факторов (частная собственность и частнокапиталистическое предпринимательство), ни буржуазии, достигших в Европе и Северной Америке накануне буржуазных революций той зрелости, которая и делала эти революции неизбежными. Ничего подобного в России не было. Российское демократическое движение моделировало общественно-политическое устройство по образу и подобию западной цивилизации, не располагая той социальной средой, которая обусловила развитие этой цивилизации на самом Западе.

Типичные буржуазно-демократические революции и современная российская революция, протекавшие в разных социально-экономических средах, обнаруживают в первую очередь идеологическое родство, приверженность либерально-демократическим ценностям. При этом для российского варианта либерально-демократической идеологии был характерен гораздо больший утопизм. Россию предполагали радикально переустроить в течение 500, а то и 400 дней, а торжество западных жизненных стандартов намечалось на 2000-ый год.

Сосредоточив в результате политических схваток и побед 1989-1991 гг. полноту власти в России, радикалы во главе с Б. Ельциным приступили к реализации планов либеральной модернизации. С начала 1992 г. были запущены три главных реформы: введение свободного ценообразования, либерализация торговли, массовая приватизация. И уже после первого "ударного" года реформ российское общество почти единодушно признало, что воплощающаяся в России рыночно-капиталистическая модель является полной противоположностью тем планам и моделям, которые выстраивались в головах радикал-либералов в период борьбы с коммунистическим режимом. В дальнейшем это убеждение только окрепло. Оно находило множество подтверждений, а одним из главных явилась практика массовой приватизации.

Последняя мыслилась и планировалась как народная приватизация, которая должна была обратить массы россиян в средний класс - собственников предприятий и акционеров. Идея народного капитализма потерпела сокрушительный крах. Уже через два-три года после запуска приватизации большинство россиян (более 60%) остались и без ваучеров, и без акций, а большинство среди тех, кто сохранил акции, не знали, что с ними делать и не имели от них никакой прибыли.(5) Реально незначительное меньшинство россиян, которые и составили костяк новой элиты, сосредоточили в своих руках акционерный капитал, собственность и экономическую власть. Конкретная практика столь поразительной реализации плана "народной приватизации" в полной мере еще не исследована. Имеющиеся разрозненные факты процесса присвоения собственности узким меньшинством, ставшие достоянием общественности, раскрывают лишь видимую часть айсберга. Но и из этих фактов ясно, каким образом владельцами госсобственности стали криминально-теневые структуры, отечественные и зарубежные финансовые корпорации, "красные директора" и их окружение. Роль "первой скрипки" в подчинении "народной приватизации" их интересам сыграла госбюрократия, в первую очередь высшая, которая была щедро вознаграждена. Новая элита не случайно получила название финансово-бюракратической олигархии.

Известны и другие, наряду с приватизацией, механизмы формирования экономической элиты. Шведский экономист Андерс Ослунд доказывал, что в складывании класса "новых русских" решающую роль сыграла даже не приватизация, а скрытые экспортные субсидии, дотирование импорта и льготные кредиты (6). Очевидно, что "спецэкспортеры" и получатели "спецкредитов" были незаконно и, понятно, небескорыстно

Вместе с этим смотрят:

"Держава" Платона

"Шестидневная война" 1967 года

Brezhnevism

Cовременная концепция евразийства

Cучаснi полiтичнi партii в Украiнi