Отношение норм поведения и мышления к языку

тАЬЛюди живут не только в объективном мире и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который стал средством выражения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать реальность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых специальных проблем общения и мышления. На самом же деле тАЬреальный миртАЭ в значительной степени бессознательно строится на основании языковых норм данной группы.. Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражениятАЭ.

Эдуард Сепир

Вероятно, большинство людей согласится с утверждением, что принятые нормы употребления слов определяют некоторые формы мышления и поведения; однако это предположение обычно не идет дальше признания гипнотической силы философского и научного языка, с одной стороны, и модных словечек и лозунгов - с другой.

Ограничиться только этим - значит не понимать сути одной из важнейших форм связи, которую Сепир усматривал между языком, культурой и психологией и которая кратко сформулирована в приведенной выше цитате.

Мы должны признать влияние языка на различные виды деятельности людей не столько в особых случаях употребления языка, сколько в его постоянно действующих общих законах и в его повседневной оценке им тех или иных явлений.

ОБОЗНАЧЕНИЕ ЯВЛЕНИЯ И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА ДЕЙСТВИЯ ЛЮДЕЙ

Я столкнулся с одной из сторон этой проблемы еще до того, как начал изучать Сепира, в области, обычно считающейся очень отдаленной от лингвистики. Это произошло во время моей работы в обществе страхования от огня. В мои задачи входил анализ сотен докладов об обстоятельствах, приведших к возникновению пожара или взрыва. Я фиксировал чисто физические причины, такие, как неисправная проводка, наличие или отсутствие воздушного пространства между дымоходами и деревянными частями зданий и т. п., и результаты обследования описывал в соответствующих терминах. При этом я не ставил перед собой никакой другой задачи. Но с течением времени стало ясно, что не только сами физические обстоятельства, но и обозначение этих обстоятельств было иногда тем фактором, который, через поведение людей, являлся причиной пожара. Этот фактор обозначения становился яснее всего тогда, когда это было языковое обозначение, исходящее из названия, или обычное описание подобных обстоятельств средствами языка.

Так, например, около склада так называемых gasoline drums (бензиновых цистерн) люди ведут себя определенным образом, т. е. с большой осторожностью; в то же время рядом со складом с названием empty gasoline drums (пустые бензиновые цистерны) люди ведут себя иначе тАФ недостаточно осторожно, курят и даже бросают окурки. Однако эти тАЬпустыетАЭ (empty) цистерны могут быть более опасными, так как в них содержатся взрывчатые испарения. При наличии реально опасной ситуации лингвистический анализ ориентируется на слово тАЬпустойтАЭ, предполагающее отсутствие всякого риска. Существуют два различных случая употребления слова empty: 1) как точный синоним слов - null, void, negative, inert (порожний, бессодержательный, бессмысленный, ничтожный, вялый) и 2) в применении к обозначению физической ситуации, не принимая во внимание наличия паров, капель жидкости или любых других остатков в цистерне или другом вместилище. Обстоятельства описываются с помощью второго случая, а люди ведут себя в этих обстоятельствах, имея в виду первый случай. Это становится общей формулой неосторожного поведения людей, обусловленного чисто лингвистическими факторами.

На лесохимическом заводе металлические дистилляторы были изолированы смесью, приготовленной из известняка, именовавшегося на заводе тАЬцентрифугированным известнякомтАЭ. Никаких мер по предохранению этой изоляции от перегревания и соприкосновения с огнем принято не было. После того как дистилляторы были в употреблении некоторое время, пламя под одним из них проникло к известняку, который, ко всеобщему удивлению, начал сильно гореть. Поступление испарений уксусной кислоты из дистилляторов способствовало превращению части известняка в ацетат кальция. Последний при нагревании огнем разлагается, образуя воспламеняющийся ацетон. Люди, допускавшие соприкосновение огня с изоляцией, действовали так потому, что само название тАЬизвестняктАЭ {limestone) связывалось в их сознании с понятием stone (камень), который тАЬне гориттАЭ.

Огромный железный котел для варки олифы оказался перегретым до температуры, при которой он мог воспламениться. Рабочий сдвинул его с огня и откатил на некоторое расстояние, но не прикрыл. Приблизительно через одну минуту олифа воспламенилась. В этом случае языковое влияние оказалось более сложным благодаря переносу значения (о чем ниже будет сказано более подробно) тАЬпричинытАЭ в виде контакта или пространственного соприкосновения предметов на понимание положения on the fire (на огне) в противоположность off the fire (вне огня). На самом же деле та стадия, когда наружное пламя являлось главным фактором, закончилась; перегревание стало внутренним процессом конвенции в олифе благодаря сильно нагретому котлу и продолжалось, когда котел был уже вне огня (off the fire).

Электрический рефлектор, висевший на стене, мало употреблялся и одному из рабочих служил удобной вешалкой для пальто. Ночью дежурный вошел и повернул выключатель, мысленно обозначая свое действие как turning on the light (включение света). Свет не загорелся, и это он мысленно обозначил как light is burned out (перегорели пробки). Он не мог увидеть свечения рефлектора только из-за того, что на нем висело старое пальто. Вскоре пальто загорелось от рефлектора, отчего вспыхнул пожар во всем здании.

Кожевенный завод спускал сточную воду, содержавшую органические остатки, в наружный отстойный резервуар, наполовину закрытый деревянным настилом, а наполовину открытый. Такая ситуация может быть обозначена как pool of water (резервуар, наполненный водой). Случилось, что рабочий зажигал рядом паяльную лампу и бросил спичку в воду. Но при разложении органических остатков выделялся газ, скапливавшийся под деревянным настилом, так что вся установка была отнюдь не watery (водной). Моментальная вспышка огня воспламенила дерево и очень быстро распространилась на соседнее здание.

Сушильня для кож была устроена с воздуходувкой в одном конце комнаты, чтобы направить поток воздуха вдоль комнаты и далее наружу через отверстие на другом конце. Огонь возник в воздуходувке, которая направила его прямо на кожи и распространила искры по всей комнате, уничтожив таким образом весь материал. Опасная ситуация создалась таким образом благодаря термину blower (воздуходувка), который является языковым эквивалентом that which blows (то, что дует), указывающим на то, что основная функция этого прибора - blow (дуть). Эта же функция может быть обозначена как blowing air for drying (раздувать воздух для просушки); при этом не принимается во внимание, что он может тАЬраздуватьтАЭ и другое, например искры и языки пламени. В действительности воздуходувка просто создает поток воздуха и может втягивать воздух так же, как и выдувать. Она должна была быть поставлена на другом конце помещения, там, где было отверстие, где она могла бы тянуть воздух над шкурами, а затем выдувать его наружу.

Рядом с тигелем для плавки свинца, имевшим угольную топку, была помещена груда scrap lead (свинцового лома) - обозначение, вводящее в заблуждение, так как на самом деле тАЬломтАЭ состоял из листов старых радиоконденсаторов, между которыми все еще были парафиновые прокладки. Вскоре парафин загорелся и поджег крышу, половина которой была уничтожена.

Количество подобных примеров может быть бесконечно увеличено. Они показывают достаточно убедительно, как рассмотрение лингвистических формул, обозначающих данную ситуацию, может явиться ключом к объяснению тех или иных поступков людей и каким образом эти формулы могут анализироваться, классифицироваться и соотноситься в том мире, который тАЬв значительной степени бессознательно строится на основании языковых норм данной группытАЭ. Мы ведь всегда исходим из того, что язык лучше, чем это на самом деле имеет место, отражает действительность.

ГРАММАТИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ В КАЧЕСТВЕ ИСТОЛКОВАТЕЛЕЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

Лингвистический материал приведенных выше примеров ограничивается отдельными словами, фразеологическими оборотами и словосочетаниями определенного типа. Изучая влияние такого материала на поведение людей, нельзя не думать о том, какое несравненно более сильное влияние на это поведение могут оказывать разнообразные типы грамматических категорий, таких, как, категория числа, понятие рода, классификация по одушевленности, неодушевленности и т. п.; времена, залоги и другие формы глагола, классификация по частям речи и вопрос о том, обозначена ли данная ситуация одной морфемой, формой слова или синтаксическим словосочетанием. Такая категория, как категория числа (единственное в противоположность множественному), является попыткой обозначить целый класс явлений действительности. В ней содержится указание на то, каким образом различные явления должны классифицироваться и какой случай может быть назван тАЬединичнымтАЭ и какой тАЬмножественнымтАЭ. Но обнаружить такое косвенное влияние чрезвычайно сложно, во-первых, из-за его неясности, а во-вторых, из-за трудности взглянуть со стороны и изучить объективно свой родной язык, который является привычным средством общения и своего рода неотъемлемой частью культуры. Если же мы возьмем язык, совершенно не похожий на наш родной, мы начинаем изучать его так, как мы изучаем природу. Мы обычно мыслим средствами своего родного языка и при анализе чужого, непривычного языка. Или же мы обнаруживаем, что задача разъяснения всех морфологических трудностей настолько сложна, что поглощает все остальное. Однако, несмотря на сложность задачи выяснения того косвенного влияния грамматических категорий языка на поведение людей, о котором говорилось выше, она все же выполнима и разрешить ее легче всего при помощи какого-нибудь экзотического языка, так как, изучая его, мы волей-неволей бываем выбиты из привычной колеи. И, кроме того, в дальнейшем обнаруживается, что такой экзотический язык является зеркалом по отношению к родному языку.

Мысль о возможности работы над этой проблемой впервые пришла мне в голову во время изучения мною языка хопи, даже раньше, чем я задумался над самой проблемой. Казавшееся бесконечным описание морфологии языка, наконец, было закончено. Но было совершенно очевидно, особенно в свете лекций Сепира о языке навахо, что описание языка в целом являлось далеко не полным. Я знал, например, правила образования множественного числа, но не знал, как оно употребляется. Было ясно, что категория множественного числа в языке хопи значительно отличается от категории множественного числа в английском, французском и немецком. Некоторые понятия, выраженные в этих языках множественным числом, в языке хопи обозначаются единственным. Стадия исследования, начавшаяся с этого момента, заняла еще два года.

Прежде всего надо было определить способ сравнения языка хопи с западноевропейскими языками. Сразу же стало очевидным, что даже грамматика хопи отражала в какой-то степени культуру хопи, так же как грамматика европейских языков отражает тАЬзападнуютАЭ, или тАЬевропейскуютАЭ, культуру. Оказалось, что эта взаимосвязь дает возможность выделить при помощи языка классы представлений, подобные тАЬевропейскимтАЭ,-тАЬвремятАЭ, тАЬпространствотАЭ, тАЬсубстанциятАЭ, тАЬматериятАЭ. Так как в отношении тех категорий, которые будут подвергаться сравнению в английском, немецком и французском, а также и в других европейских языках, за исключением, пожалуй (да и это очень сомнительно), балто-славянских и неиндоевропейских языков, существуют лишь незначительные отличия, я собрал все эти языки в одну группу, названную SAE, или тАЬсреднеевропейский стандарттАЭ (Standard Average European).

Та часть исследования, которая здесь представлена, может быть кратко суммирована в двух вопросах: 1) являются ли наши представления тАЬвременитАЭ, тАЬпространстватАЭ и тАЬматериитАЭ в действительности одинаковыми для всех людей или они до некоторой степени обусловлены структурой данного языка и 2) существуют ли видимые связи между: а) нормами культуры и поведения и б) основными лингвистическими категориями? Я отнюдь не утверждаю, что есть непосредственная прямая связь между культурой и языком и тем более между этнологическими рубриками, как например тАЬсельское хозяйствотАЭ, тАЬохотатАЭ и т. д., и такими лингвистическими рубриками, как тАЬфлективныйтАЭ, тАЬсинтетическийтАЭ или тАЬизолирующийтАЭ [2].

Когда я начал изучение данной проблемы, она вовсе не была так ясно сформулирована, и у меня не было никакого представления о том, каковы будут ответы на поставленные вопросы.

МНОЖЕСТВЕННОЕ ЧИСЛО И iЕТ В SAE И ХОПИ

В наших языках, т. е. в SAE, множественное число и количественные числительные применяются в двух случаях: 1) когда они обозначают действительно множественное число и 2) при обозначении воображаемой множественности. Или более точно, хотя менее выразительно: при обозначении воспринимаемой нами пространственной совокупности и совокупности с переносным значением. Мы говорим ten men (десять человек) и ten days (десять дней). Десять человек мы или реально представляем, или во всяком случае можем себе представить эти десять как целую группу [3] (десять человек на углу улицы, например). Но ten days (десять дней) мы не можем представить себе реально. Мы представляем реально только один день, сегодня, остальные девять (или даже все десять) - только по памяти или мысленно. Если ten days (десять дней) и рассматриваются как группа, то это тАЬвоображаемаятАЭ, созданная мысленно группа.

Каким образом создается в уме такое представление? Таким же, как и в случаях ошибочных представлений, служивших причиной пожара, благодаря тому что наш язык часто смешивает две различные ситуации, так как для обеих имеется один и тот же способ выражения. Когда мы говорим о тАЬдесяти шагах впередтАЭ (ten steps forward), тАЬдесяти ударах колоколатАЭ (ten strokes on a bell) и о какой-либо подобной циклической последовательности, имея в виду несколько тАЬразтАЭ (times), у нас возникает такое же представление, как и в случае тАЬдесять днейтАЭ (ten days). Цикличность вызывает представление о воображаемой множественности. Но сходство цикличности с совокупностью не обязательно дается нами в восприятии раньше, чем это выражается в языке, иначе это сходство наблюдалось бы во всех языках, а этого не происходит. В нашем восприятии времени и цикличности содержится что-то непосредственное и субъективное: в основном мы ощущаем время как что-то тАЬстановящееся все более и более позднимтАЭ. Но в мышлении людей, говорящих на SAE, это отражается совсем иным путем, который не может быть назван субъективным, хотя и является мысленным. Я бы назвал его тАЬобъективизированнымтАЭ или воображаемым, так как он основан на понятиях внешнего мира. В нем отражаются особенности нашей языковой системы. Наш язык не делает различия между числами, составленными из реально существующих предметов, и числами тАЬсамоисчисляемымитАЭ. Сама форма мышления обусловливает то, что в последнем случае числа составляются из каких-то предметов, так же как и в первом. Это и есть объективизация. Понятия времени теряют связь с субъективным восприятием тАЬстановящегося более позднимтАЭ и объективизируются в качестве исчисляемых количеств, т. е. отрезков, состоящих из отдельных величин, в частности длины, так как длина может быть реально разделена на дюймы. тАЬДлинатАЭ, тАЬпродолжительностьтАЭ времени представляется как ряд одинаковых величин, подобно, скажем, ряду бутылок.

В языке хопи положение совершенно иное. Множественное число и количественные числительные употребляются только для обозначения тех предметов, которые образуют или могут образовать реальную группу. Там не существует воображаемых множественных чисел, вместо них употребляются порядковые числительные в единственном числе. Такое выражение, как ten days (десять дней), не употребляется. Эквивалентом ему служит выражение, указывающее на процесс счета. Таким образом, they stayed ten days (они пробыли десять дней) превращается в тАЬони прожили до одиннадцатого днятАЭ, или тАЬони уехали после десятого днятАЭ. Ten days is greater than nine days (десять дней - больше чем девять дней) превращается в тАЬдесятый день - позже девятоготАЭ. Наше понятие тАЬпродолжительность временитАЭ рассматривается не как фактическая продолжительность или протяженность, а как соотношение между двумя событиями, одно из которых произошло раньше другого. Вместо нашей лингвистически осмысленной объективизации той области сознания, которую мы называем тАЬвремятАЭ, язык хопи не дал никакого способа, содержащего идею тАЬстановиться позднеетАЭ, являющуюся сущностью понятия времени.

СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫЕ, ОБОЗНАЧАЮЩИЕ МАТЕРИАЛЬНОЕ КОЛИЧЕСТВО В SAE И ХОПИ

Имеются два вида существительных, обозначающих материальные предметы: существительные, обозначающие отдельные предметы, и существительные, обозначающие вещества: water, milk, wood, granite, sand, flour, meat (вода, молоко, дерево, гранит, песок, мука, мясо). Существительные первой группы относятся к предметам, имеющим определенную форму: a tree, a stick, a man, a hill (дерево, палка, человек, холм). Существительные второй группы обозначают однородную массу, не имеющую четких границ. Существует и лингвистическое различие между этими двумя группами: у существительных первой группы отсутствует множественное число [4], в английском языке перед ними опускается артикль, во французском ставится партитивный артикль du, de, la, des. Это различие гораздо более ярко выступает в языке, чем в действительности. Очень немногое можно представить себе как не имеющее границ: air (воздух), иногда water, rain, snow, sand, rock, dirt, grass (вода, дождь, снег, песок, горная порода, грязь, трава). Но butter, meat, cloth, iron, glass (масло, мясо, материя, железо, стекло), как и большинство им подобных веществ, встречаются не в тАЬбезграничномтАЭ количестве, а в виде больших или малых тел определенной формы. Различие это в какой-то степени навязано нам потому, что оно имеется в языке. В большинстве случаев это оказывается так неудобно, что приходится применять новые лингвистические способы, чтобы конкретизировать существительные второй группы. Отчасти это делается с помощью названий, обозначающих ту или иную форму: stick of wood, piece of cloth, pane of glass, cake of soap (брусок дерева, лоскут материала, кусок стекла, брусок мыла); гораздо чаще с помощью названий сосудов, в которых находятся вещества, хотя в данных случаях мы имеем в виду сами вещества: glass of water, cup of coffee, dish of food, bag of flour, bottle of beer (стакан воды, чашка кофе, тарелка пищи, мешок муки, бутылка пива). Эти обычные формулы, в которых of имеет явное значение тАЬсодержащийтАЭ, способствовали появлению менее явных случаев употребления той же самой конструкции: stick of wood, lump of dough (обрубок дерева, ком теста) и т. д. В обоих случаях формулы одинаковы: существительное первой группы плюс один и тот же связывающий компонент (в английском языке предлог of). Обычно этот компонент обозначает содержание. В более сложных случаях он только тАЬпредполагаеттАЭ содержание. Таким образом, предполагается, что lumps, chunks, blocks, pieces {комья, ломти, колоды, куски) содержат какие-то stuff, substance, matter (вещество, субстанцию, материю), которые соответствуют water, coffee, flour (воде, кофе, муке) в соответствующих формулах. Для людей, говорящих на SAE, философские понятия тАЬсубстанциятАЭ и тАЬматериятАЭ несут в себе более простую идею; они воспринимаются непосредственно, они общепонятны. Это происходит благодаря языку. Законы наших языков часто заставляют нас обозначать материальный предмет словосочетанием, которое делит представление на бесформенное вещество плюс та или иная его конкретизация (тАЬформатАЭ).

В хопи опять-таки все происходит иначе. Там есть строго ограниченный класс существительных. Но в нем нет особого подкласса - тАЬматериальныхтАЭ существительных. Все существительные обозначают отдельные предметы и имеют и единственное и множественное число. Существительные, являющиеся эквивалентами наших тАЬматериальныхтАЭ существительных, тоже относятся к телам с неопределенными, не имеющими четких границ формами. Но они имеют в виду неопределенность, а не отсутствие формы и размеров. В каждом конкретном случае water (вода) обозначает определенное количество воды, а не то, что мы называем тАЬсубстанцией водытАЭ. Абстрактность передается глаголом или предикативной формой, а не существительным. Так как все существительные относятся к отдельным предметам, нет необходимости уточнять их смысл названиями сосудов или различных форм, если, конечно, форма или сосуд не имеют особого значения в данном случае. Само существительное указывает на соответствующую форму или сосуд. Говорят не a glass of water (стакан воды), a kaВ·yi (вода), не a pool of water (лужа воды), a paВ·ha [5], не a dish of cornflour (миска муки), а hэmni (количество муки), не a piece of meat (кусок мяса), a sikwi (мясо). В языке хопи нет ни необходимости, ни соответствующих правил для обозначения понятия существования вещества как соединения бесформенного предмета и формы. Отсутствие определенной формы обозначается не существительными, а другими лингвистическими символами.

ПЕРИОДИЗАЦИЯ ВРЕМЕНИ В SAE И ХОПИ

Такие термины, как summer, winter, September, morning, moon, sunset (лето, зима, сентябрь, утро, луна, заход солнца), которые у нас являются существительными и мало чем формально отличаются по форме от других существительных, могут быть подлежащими или дополнениями; мы говорим at sunset (на заходе солнца) или in winter (зимой), так же как мы говорим at a corner (на углу), in the orchard (в саду) [6]. Они образуют множественное число и исчисляются подобно тем существительным, которые обозначают предметы материального мира, о чем говорилось выше. Наше представление о явлениях, обозначаемых этими словами, таким образом объективизируется. Без объективизации оно было бы субъективным переживанием реального времени, т. е. сознания - becoming later and later (становление более поздним), проще говоря, - повторяющимся периодом, подобным предыдущему периоду в становлении все более поздней протяженности. Только в воображении можно представить себе подобный период рядом с другим таким же, создавая, таким образом, пространственную (мысленно представляемую) конфигурацию. Но сила языковой аналогии такова, что мы устанавливаем подобную объективизацию циклической периодизации. Это происходит даже в случае, когда мы говорим a phase (период) и phases (периоды) вместо, например, phasing (периодизация). Модель, охватывающая как существительные, обозначающие отдельные предметы, так и существительные, обозначающие вещества, результатом которого является двучленное словосочетание тАЬбесформенное вещество плюс форматАЭ, настолько распространена, что подходит для всех существительных. Таким образом, такие общие понятия, как substance, matter (субстанция, материя), могут заменить в данном словосочетании почти любое существительное. Но даже и они недостаточно обобщены, так как не могут включить в себя существительные, выражающие протяженность во времени. Для последних и появился термин time (время). Мы говорим a time, т. е. какой-то период времени, событие, исходя из правила о mass nouns (существительных, обозначающих вещества), подобно тому как a summer (некое лето) мы превращаем в summer (лето как общее понятие) по той же модели. Итак, используя наше двучленное словосочетание, мы можем говорить или представлять себе a moment of time (момент времени), a second of time (секунда времени), a year of time (год времени). Я считаю долгом еще раз подчеркнуть, что здесь точно сохраняется формула a bottle of milk (бутылка молока) или a piece of cheese (кусок сыра). И это помогает нам представить, что a summer реально содержит такое и такое-то количество time.

В хопи, однако, все тАЬвременныетАЭ термины, подобные summer, morning (лето, утро) и другие, являются не существительными, а особыми формами наречии, если употреблять терминологию SAE. Это особая часть речи, отличающаяся от существительных, глаголов и даже от других наречий в хопи. Они не являются формой местного или другого падежа, как des Abends (вечером) или in the morning (утром). Они не содержат морфем, подобных тем, которые есть в in the house (в доме) и at the tree (на дереве) [7]. Такое наречие имеет значение when it's morning (когда утро) или while morning-phase is occurring (когда период утра происходит). Эти temporals (тАЬвременные наречиятАЭ) не употребляются ни как подлежащее, ни как дополнение, ни в какой-либо другой функции существительного. Нельзя сказать it's a hot summer (жаркое лето) или summer is hot (лето жарко); лето не может быть жарким, лето - это тогда, когда погода теплая, когда наступает жара. Нельзя сказать this summer (это лето), надо сказать summer now (теперь лето) или summer recently (недавно лето). Здесь нет никакой объективизации (например, указания на период, длительность, количество) субъективного чувства протяженности во времени. Ничто не указывает на время, кроме постоянного представления о getting later (становлении более позднем). Поэтому в этом языке и нет основания для создания абстрактного термина, подобного нашему time.

ВРЕМЕННЫЕ ФОРМЫ ГЛАГОЛА В SAE И ХОПИ

Трехвременная система глагола в SAE оказывает влияние на все наши представления о времени. Эта система объединяется с той более широкой схемой объективизации субъективного восприятия длительности, которая уже отмечалась в других случаях - в двучленной формуле, применимой к существительным вообще, во тАЬвременныхтАЭ (обозначающих время) существительных, во множественности и исчисляемости. Эта объективизация помогает нам мысленно тАЬвыстроить отрезки времени в рядтАЭ. Осмысление времени как ряда гармонирует с системой трех времен, однако система двух времен, тАЬраннеготАЭ и тАЬпозднеготАЭ, более точно соответствовала бы ощущению тАЬдлительноститАЭ в его реальном восприятии. Если мы сделаем попытку проанализировать сознание, мы найдем не прошедшее, настоящее и будущее, а сложный комплекс, включающий в себя все эти понятия. Они присутствуют в нашем сознании, неразрывно связанные друг с другом. В нашем сознании соединены чувственная и нечувственная стороны восприятия. Мы можем назвать чувственную сторону - то, что мы видим, слышим, осязаем - the present (настоящее), а другую сторону - обширную, воображаемую область памяти - обозначить the past (прошедшее), а область веры, интуиции и неопределенности - the future (будущее), но и чувственное восприятие, и память, и предвидение тАФ все это существует в нашем сознании вместе; мы не можем обозначить одно как yet to be (еще не существующее), а другое как опсе but no more (существовало, но уже нет). В действительности реальное время отражается в нашем сознании как getting later (становиться позднее), как необратимый процесс изменения определенных отношений. В этом latering (тАЬопозднениитАЭ) или durating (протяженности во времени) и есть основное противоречие между самым недавним, позднейшим моментом, находящимся в центре нашего внимания, и остальными, предшествовавшими ему. Многие языки прекрасно обходятся двумя временными формами, соответствующими этому противоречивому отношению между later (позже) и earlier (раньше). Мы можем, конечно, создать и мысленно представить себе систему прошедшего, настоящего и будущего времени в объективизированной форме точек на линии. Именно к этому ведет нас наша общая тенденция к объективизации, что подтверждается системой времен в наших языках.

В английском языке настоящее время находится в наиболее резком противоречии с основным временным отношением. Оно как бы выполняет различные и не всегда вполне совпадающие друг с другом функции. Одна из них заключается в том, чтобы обозначать нечто среднее между объективизированным прошедшим и объективизированным будущим в повествовании, аргументации, обсуждении, логике и философии. Вторая заключается в обозначении чувственного восприятия: I see him (я вижу его). Третья включает в себя констатацию общеизвестных истин: we see with our eyes (мы видим глазами). Эти различные случаи употребления вносят некоторую путаницу в наше мышление, чего мы в большинстве случаев не осознаем.

В языке хопи, как и можно было предполагать, это происходит иначе. Глаголы здесь не имеют времен, подобных нашим: вместо них употребляются формы утверждения (assertions), видовые формы и формы, связывающие предложения (наклонения), - все это придает речи гораздо большую точность. Формы утверждения обозначают, что говорящий (не субъект) сообщает о событии (это соответствует нашему настоящему и прошедшему), или что он предполагает, что событие произойдет (это соответствует нашему будущему) [8], или что он утверждает объективную истину (что соответствует нашему тАЬобъективномутАЭ настоящему). Виды определяют различную степень длительности и различные направления тАЬв течение длительноститАЭ. До сих пор мы не сталкивались ни с каким указанием на последовательность двух событий, о которых говорится. Необходимость такого указания возникает, правда, только тогда, когда у нас есть два глагола, т. е. два предложения. В этом случае наклонения определяют отношения между предложениями, включая предшествование, последовательность и одновременность. Кроме того, существует много отдельных слов, которые выражают подобные же отношения, дополняя наклонения и виды: функции нашей системы грамматических времен с ее линейным, трехчленным объективизированным временем распределены среди других глагольных форм, коренным образом отличающихся от наших грамматических времен; таким образом, в глаголах языка хопи нет (так же, как и в других категориях) основы для объективизации понятия времени; но это ни в коей мере не значит, что глагольные формы и другие категории не могут выражать реальные отношения совершающихся событий.

ДЛИТЕЛЬНОСТЬ, ИНТЕНСИВНОСТЬ И НАПРАВЛЕННОСТЬ В SAE И ХОПИ

Для описания всего многообразия действительности любой язык нуждается в выражении длительности, интенсивности и направленности. Для SAE и для многих других языковых систем характерно описание этих понятий метафорически. Метафоры, применяемые при этом, - это метафоры пространственной протяженности, т. е. размера, числа (множественность), положения, формы и движения. Мы выражаем длительность словами: long, short, great, much, quick, slow (длинный, короткий, большой, многое, быстрый, медленный) и т. д.; интенсивность - словами: large, much, heavy, light, high, low, sharp, faint (много, тяжело, легко, высоко, низко, острый, слабый) и т. д. и направленность - словами: more, increase, grow, turn, get, approach, go, come, rise, fall, stop, smooth, even, rapid, slow (более, увеличиваться, расти, превращаться, становиться, приближаться, идти, приходить, подниматься, падать, останавливаться, гладкий, равный, быстрый, медленный) и т. д. Можно составить почти бесконечный список метафор, которые мы едва ли осознаем как таковые, так как они практически являются единственно доступными лингвистическими средствами. Неметафорические средства выражения данных понятий, такие, как early, late, soon, lasting, intense, very (рано, поздно, скоро, длительный, напряженный, очень), настолько малочисленны, что ни в коей мере не могут быть достаточными.

Ясно, каким образом создалось такое положение. Оно является частью всей нашей системы - объективизации, мысленного представления качеств и потенций как пространственных, хотя они не являются на самом деле пространственными (насколько это ощущается нашими чувствами). Значение существительных (в SAE), отталкиваясь от названий физических тел, идет к обозначениям совершенно иного характера. А так как физические тела и их форма в видимом пространстве обозначаются терминами, относящимися к форме и размеру, и исчисляются разного рода числительными, такие способы обозначения и исчисления переходят в символы, лишенные пространственного значения и предполагающие воображаемое пространство. Физические явления: move, stop, rise, sink, approach (двигаться, останавливаться, подниматься, опускаться, приближаться) и т. д. - в видимом пространстве вполне соответствуют, по нашему мнению, их обозначениям в мыслимом пространстве. Это зашло так далеко, что мы постоянно обращаемся к метафорам, даже когда говорим о простейших непространственных ситуациях. тАЬЯ тАЬсхватываютАЭ тАЬнитьтАЭ рассуждении моего собеседника, но, если их тАЬуровеньтАЭ слишком тАЬвысоктАЭ, мое внимание может тАЬрассеятьсятАЭ и тАЬпотерять связьтАЭ с их тАЬтечениемтАЭ, так что, когда мы тАЬприходимтАЭ к конечному тАЬпунктутАЭ, мы тАЬдалеко расходимсятАЭ во мнениях, наши тАЬвзглядытАЭ так тАЬотстояттАЭ друг от друга, что тАЬвещитАЭ, о которых он говорит, тАЬпредставляютсятАЭ очень условными или даже тАЬнагромождением чепухитАЭ.

Поражает полное отсутствие такого рода метафор в хопи. Употребление слов, выражающих пространственные отношения, когда таких отношений на самом деле нет, просто невозможно в хопи, на них в этом случае как бы наложен абсолютный запрет. Причина становится ясной, если принять во внимание, что в языке хопи есть многочисленные грамматические и лексические средства для описания длительности, интенсивности и направления как таковых, а грамматические законы в нем не приспособлены для проведения аналогий с мыслимым пространством. Многочисленные виды глаголов выражают длительность и направленность тех или иных действий, в то время как некоторые формы залогов выражают интенсивность, направленность и длительность причин и факторов, вызывающих эти действия. Далее, особая часть речи, интенсификаторы (the tensors), многочисленнейший класс слов, выражает только интенсивность, направленность, длительность и последовательность. Основная функция этой части речи - выражать степень интенсивности, тАЬсилутАЭ, в каком состоянии она находится и как выражается; таким образом, общее понятие интенсивности, рассматриваемое с точки зрения постоянного изменения, с одной стороны, и непрерывности - с другой, включает в себя также и понятия направленности и длительности. Эти особые временные формы - интенсификаторы - указывают на различия в степени, скорости, непрерывности, повторяемости, увеличения и уменьшения интенсивности, прямой последовательности, последовательности, прерванной некоторым интервалом времени, и т. д., а также на качества напряженности, что мы бы выразили метафорически посредством таких слов, как smooth, even, hard, rough (гладкий, ровный, твердый, грубый).

Поражает полное отсутствие в этих формах сходства со словами, выражающими реальные пространственные отношения и движения, которые для нас значат одно и то же. В них почти нет следов непосредственной деривации от пространственных терминов [9].

Таким образом, хотя хопи в отношении существительных кажется предельно конкретным языком, в формах интенсификаторов он достигает такой абстрактности, что она почти превышает наше понимание.

НОРМЫ МЫШЛЕНИЯ В SAE И ХОПИ

Сравнение, проводимое между нормами мышления людей, говорящих на языках SAE, и нормами мышления людей, говорящих на языке хопи, не может быть, конечно, исчерпывающим. Оно может лишь коснуться некоторых отчетливо проявляющихся особенностей, которые, по-видимому, происходят в результате языковых различий, уже отмечавшихся выше. Под нормами мышления, или тАЬмыслительным миромтАЭ, разумеются более широкие понятия, чем просто язык или лингвистические категории. Сюда включаются и все связанные с этими категориями аналогии, все, что они с собой вносят (например, наше тАЬмыслимое пространствотАЭ или то, что под этим может подразумеваться), все взаимодействие между языком и культурой в целом, в котором многие факторы, хотя они и не относятся к языку, указывают на его формирующее влияние. Иначе говоря, этот тАЬмыслительный миртАЭ является тем микрокосмом, который каждый человек несет в себе и с помощью которого он пытается измерить и понять макрокосм.

Микрокосм SAE, анализируя действительность, использовал, главным образом слова, обозначающие предметы (тела и им подобные), и те виды протяженного, но бесформенного существования, которые называются тАЬсубстанциейтАЭ или тАЬматериейтАЭ. Он стремится увидеть действительность через двучленную формулу, которая выражает все сущее как пространственную форму плюс пространственная бесформенная непрерывность, соотносящаяся с формой, как содержимое соотносится с формой содержащего. Непространственные явления мыслятся как пространственные, несущие в себе те же понятия формы и непрерывности.

Микрокосм хопи, анализируя действительность, использует главным образом слова, обозначающие явления (events или, точнее, eventing),

Вместе с этим смотрят:

"Quo vadis": проекцiя на сучаснiсть

"Звезды" немого кино и русская мода 1910-х годов

"Культура": типология определений

"Рабочий и колхозница" (Из биографии В. И. Мухиной)

"Русские сезоны" в Париже