Место Библии в русской поэзии XVIII века

Долгое время в отечественном литературоведении бытовало мнение, что русская литература XVIII века, литература эпохи русского Просвещения, была социальной, гражданственной и сатирической. Первостепенное значение отводилось социально-политической доминанте в творчестве писателей, что мешало объективному анализу их художественного наследия. Обращаясь к переложениям псалмов, исследователи продолжали акцентировать внимание на их пафосно-гражданском звучании. Этот подход явственно прослеживается в трудах А.В. Западова ВлДержавинВ», ВлЛомоносовВ», ВлПоэты 18 векаВ», где творческое наследие поэтов ограничивается произведениями патриотическими, сатирическими и гражданственными. Так, например, Державина исследователь считает исключительно поэтом-сатириком: ВлСовременники угадывали конкретные намеки многих стихотворений Державина, как бы приобретавших тем самым характер злободневных фельетонов. Сатирическое дарование Державина, его склонность к поучениям отыскали широкий выход в этих стихахВ» [1, с. 210]. В естественнонаучных и торжественных одах Ломоносова ученых также находил обличительное начало: ВлРезко и зло спорит Ломоносов с церковниками, беспощадно высмеивает неразумные обряды, доказывает вредность их с позиций науки. Перо его чертит сатирические рисунки, голос исполнен сарказма и негодованияВ». А такая важная составляющая, как переложение псалмов или духовные оды в творчестве Ломоносова и Сумарокова вообще оставлены без внимания. ВлХристианские догмы были совсем чужды Ломоносову, тАУ безапелляционно утверждает А.В. Западов, тАУ и вопросы об отношении человека к богу, о назначении земной жизни, о так называемом Влспасении душиВ» его не интересовали и не нашли никакого отклика в произведениях. Не религиозные цели преследовал Ломоносов, занимаясь переложением псалмов, и не для культовых нужд предназначались его стихиВ» [1, с. 47]. Западов отразил общую для советского литературоведения тенденцию подменять понятия сугубо духовные естественнонаучной терминологией: ВлВремя, пространство и движение персонифицируются и рассматриваются как атрибуты бога, являющегося в данном случае синонимом природыВ» [1, с. 256].

Подобный подход обнаруживается и у И.З. Сермана. В своих работах ВлДержавинВ», ВлЛитературная позиция ДержавинаВ», ВлРусский классицизмВ» он подробно исследует связь творчества Державина с произведениями Ломоносова, Сумарокова, Тредиаковского, анализирует традиции Державина, продолженные в русской поэзии XIX в. Но при этом внимание уделяется гражданским мотивам в лирике поэта, но пласт лирики духовной при этом остается совершенно незатронутым.

Тем самым, создавалось впечатление, что русская литература XVIII века тАУ некая отдельная литература, вне духовных традиций древней русской литературы и последующей литературы XIX в. Однако сегодня, когда полным ходом идет процесс переоценки литературных явлений, нельзя не отметить, что литература XVIII века тАУ это звено в единой цепи великой русской литературы, духовно-религиозной по преимуществу.

Большое внимание проблеме Влхристианство и литератураВ» стало уделяться в начале 90-х гг. Значительный вклад в определение значения религиозно-нравственного мировоззрения в поэтическом творчестве русских стихотворцев, его значимости для светской литературы содержится в работах М.М. Дунаева, Л.Ф. Луцевича, В.А. Котельникова, П.Е. Бухаркина. ВлВ настоящее время, тАУ отмечает М.М. Дунаев, тАУ осмысление русской культуры вне ее отношения к христианству, библейским истокам является неполнымВ». [2, с. 148]. П.Е. Бухаркин, продолжая эту мысль, добавил: ВлтАжИзучение словесных памятников религиозной жизни может прояснить как творчество того или другого писателя, духовно-нравственные поиски какой-либо эпохи, так и общие пути русского самосознанияВ» [3, с. 5].

Отражение текстов Псалтыри в русской литературе исследует Л.Ф. Луцевич в своих работах ВлПсалтырь в литературеВ» и ВлПсалтырь в русской поэзииВ». Исследователь прослеживает влияние Псалтыри на тексты художественных произведений поэзии и прозы XVIIтАУXX в. как отдельную проблему.

Однако, несмотря на все увеличивающееся количество исследований, проблема взаимоотношения христианства и русской литературы далека от своего разрешения. Особенно много вопросов возникает по поводу места Библии в русской литературе XVIII в. Исторические преобразования, сдвинувшие с места патриархальный уклад России, отразились, в первую очередь, на литературе, которую, по мнению М.М. Бахтина, ВлтАжнельзя изучать вне целостного контекста культуры. Литературный процесс есть неотторжимая часть культурного процессаВ» [4, с. 12].

Таким образом, актуальность исследования продиктована возникшим в последние десятилетия интересом к философско-нравственным и религиозным аспектам в русской литературе, требующим переоценки сложившихся в отечественном литературоведении представлений о художественном процессе как отражении общественно-политической и социальной действительности.

Е.М. Мелетинский в монографии ВлПоэтика мифаВ» отмечает, что эпоха Просвещения включала в себя процесс демифологизации: ВлПросветители XVIII века заняли по отношению к мифологии негативисткую позицию, как к плоду невежества и обманаВ» [5, с. 13]. В результате этого процесса библейские образы и сюжеты становились своего рода иллюстративным материалом. Однако нельзя не отметить, что религиозно-библейское влияние на русскую литературу XVIII в. более сложно и многообразно.

Научная новизнапроблемырецепции Библии в творчестве русских поэтов-классицистов обусловлена возможностью вскрыть дополнительные аспекты вопроса о национальном своеобразии русской литературы 18 века.

Цель данной работы: исследовать рецепцию Библии в творчестве русских поэтов-классицистов.

Цель определяет следующие задачи:

1. Выяснить место Библии в общественной и литературной жизни XVIII в;

2. Провести сравнительный анализ переложений псалмов Ломоносова, Сумарокова, Тредиаковского и Державина.

3. Изучить интерпретацию библейского текста в творчестве Тредиаковского;

4. Рассмотреть интерпретацию библейского текста в стихотворении А.П. Сумарокова;

5. Рассмотреть интерпретацию библейского текста в стихотворениях Ломоносова;

6. Рассмотреть рецепцию библейского текста в духовных стихотворениях Державина.

7. Определить степень преобразования библейского текста в поэзии Г.Р. Державина, А.П. Сумарокова, М.В. Ломоносова и В.К. Тредиаковского.

Цель и задачи определили структуру работы. Она состоит из введения, трех глав и заключения.

В первой главе ВлМесто Библии в русской литературе XVIII векаВ» прослеживается исторически сложившееся значение Библии и Псалтыри для русской литературы вплоть до рассматриваемого периода, раскрывается своеобразие конкретно-исторического момента, анализируется место Библии в эстетической системе классицизма.ВаВаВаВаВаВаВа Во второй главе ВлПереложения псалмов в русской литературе XVIII векаВ» рассматривается влияние Псатлыри на русскую поэзию эпохи классицизма и выясняется степень преобразования текста. В третьей главе ВлБиблейские сюжеты и образы в интерпретации русских писателей XVIII векаВ»исследуется интерпретация поэтами-классицистами библейских тем, сюжетов и образов. В заключении представлены основные выводы из работы.

Результаты исследования были апробированы на студенческой региональной научно-практической конференции ВлСтуденческая наука-2009В».

Общий объем работы составляет 75 страниц. Список использованной литературы составляет 55 источников.

1. Место Библии в русской литературе XVIII века

Известно, что русская литература родилась вместе с письменностью, а письменность пришла на Русь вместе с Книгой Книг тАУ Библией. Исследователи утверждают, что первая полная церковно-славянская Библия появилась только в 1499 году в Новгороде. Она стала самой цитируемой книгой в древнерусской литературе. Но задолго до этого времени существовала обширная литература, наполненная короткими цитатами из Библии.

Библия с годами стала главной книгой русской литературы: по ней ребёнок учился не только грамоте, но и христианским истинам и нормам жизни, началам нравственности.

ВлРусская культура тАУ ВлзапечатленнаяВ» печатью тысячелетий: крещением в Православии. Этим и утвердилась духовная сущность русского народа, его истории и просвещения, тАУ утвердил И.С. Шмелёв. тАУ <тАж> Наша литература тАУ тоже ВлзапечатленнаяВ»: она исключительно глубока, ВлстрогаВ», как, быть может, ни одна из литератур в мире, и целомудренна. Она как бы спаивает-вяжет Землю с Небом. В ней почти всегда тАУ ВлвопросыВ», стремленья Влраскрыть тайнуВ», попытки найти разгадку мировых загадок, поставленных человечеству Неведомым: о Боге, о Бытии, о смысле жизни, о правде и кривде, о Зле-Грехе, о том, что будет тамтАж и есть ли это там?. <тАж> Русская литература тАУ не любование ВлкрасотойВ», не развлекание, не услужение забаве, а именно служение, как бы религиозное служениеВ» [6, с. 544, 545, 548].

Таково мнение Шмелева, и не только его, о русской литературе вообще. Но какую же роль играет Библия, православие в литературе и вообще в культуре 18 века? Чтобы ответить на этот вопрос нам необходимо рассмотреть в целом эпоху, определить умонастроения, вспомнить исторические и культурные процессы, происходившие в ней.

В историю мировой культуры XVIII век вошел как эпоха больших идейных и общественно-исторических сдвигов, острейшей борьбы с феодально-монархическими устоями и религиозным догматизмом. Распространение материалистического мировоззрения и утверждение духа свободолюбия нашли яркое отражение в философии, науке, литературе, в просветительской деятельности крупнейших философов, ученых, писателей этого времени тАУ Дидро и Гольбаха, Вольтера и Руссо, Лессинга, Гёте и Шиллера, Ломоносова и Радищева.

XVIII век был веком переломным. Происходило изменение отношения к человеческой личности. На рубеже 17тАУ18 вв. произошла смена культурных ориентиров и источников влияния. Так, главным культурным ориентиром становится западная Европа. Процесс европеизации начался с середины XVII в., причем ключевым событием были культурные реформы. В XVII в. же в Москву приехали киевские старцы тАУ первые русские западники, осуществившие реформу книг, благодаря ним в России появилось стихотворство и драматургия. В середине XVII в. по польскому приказу в Москве начались переводы европейских романов. Европеизация началась с освоения польской, французской, немецкой литературы.

Процесс освоения западноевропейской культуры был назван трансплантацией (Лихачев). ВлОсвоение западной культуры проходило более болезненно, чем византийской. Русская культура забыла период ученичества. Большая часть XVIII в. ушла на ученичествоВ» [7, с. 99]. Сначала трансплантация происходила равномерно и целенаправленно, однако в Петровскую эпоху трансплантация тАУ стихийна, поэтому культура начала XVIII в. несколько хаотична. Византийская культура не хотела сдавать свои позиции. Древняя русская литература не умерла вместе с древней Русью, хотя ее читателями оказались в основном низы. Произошла секуляризация русской культуры, что отразилось и в смене жанровых систем. Пришли стихотворные сатиры, оды, драм жанры, комедии, трагедии, элегии, идиллии. То есть, в XVIII в. господствуют поэтические и драматические жанры. Изменяется также представление о самом характере творчества об отношении автора к литературному труду: происходит индивидуализация авторского сознания. Постепенно происходит профессионализация писателей, появляется массовая литература, русская литература ускоренно развивается: то, что пережила европейская литература 250 лет, русская литература прошла за 100 лет.

С другой стороны, в России XVIII век тАУ время очень противоречивое. ВлЖестокая петровская реформа ломала старые традиции, сокрушала устоявшиеся формы искусства, литературы, ломала социальные структурыВ» [8, с. 14]. По верному наблюдению И.И. Виноградова, Пётр сознательно стремился к тому, чтобы оборвать все связи со старой Россией. Но Влстарая РоссияВ» это, прежде всего, тАУ Святая Русь, то есть превознесение в сознании народа идеала святости над всеми жизненными ценностями. С этим понятием русская идея была связана искони, и стоит за ним нечто более значительное, нежели идея национальная, географическая или этническая. ВлСвятая Русь, тАУ отметил С.С. Аверинцев, тАУ категория едва ли не космическая. <тАж> Было бы нестерпимо плоским понять это как выражение племенной мании величия; в том-то и дело, что ни о чем племенном здесь речи, по существу, нет. У Святой Руси нет локальных признаков. У неё только два признака: первый тАУ быть в некотором смысле всем миром, вмещающим даже рай, второй тАУ быть миром под знаком истинной верыВ» [9, с. 39тАУ41]. В петровское время разорванное сознание ВлпросвещённойВ» верхушки общества начало всё отчетливее разделять Бога и Церковь. ВлЕсли Богу кто-то ещё воздавал хвалу и славу, то в Церкви видели почти исключительно силу косную, противящуюся прогрессу и всем новым веяниям времениВ» [2, с. 20].

Петровская эпоха по самой сути происходящего в культурной жизни нации и страны соотносится с европейским Ренессансом. А Ренессанс (будь то европейский или российский) связан с окончательной секуляризацией культуры.

Это время было сопряжено было с окончательным утверждением так называемого научного типа мышления, мировоззрения. Своеобразие исторического развития России проявилось и в том, что, не успев вступить в новую для себя эпоху, она тут же испытывает мощное воздействие просветительских идей, тогда как в Европе их развитие стало закономерным итогом процесса весьма длительного. ВлВся эта вынужденная и навязанная спешка привела к некоторой суетности, смешению понятий, когда одновременно вынуждены были утверждать себя жизненные начала и более архаичные, и ещё только зарождающиеся. Причины начали смешиваться со следствиями, и всё усугублялось развивавшимся в части образованного общества своего рода комплексом неполноценности, раболепием перед Западом, поскольку многим русским начинало казаться, будто Россия слишком отстала от Европы и вечно вынуждена догонять еёВ» [10, с. 29].

ВлЧто вообще есть Просвещение? Это не свойственное прежде русской культуре понимание истины, тАУ пишет Дунаев. тАУ Это признание за позитивистской наукой способности дать конечное толкование мироздания. Это обожествление и признание всесильности человеческого разума. Это идеологическое обоснование революционного Преображения мираВ» [2, с. 79].

Точно и кратко смысл Просвещения выражен в рационалистической ВлЭнциклопедии символовВ», вышедшей на исходе XX столетия в Германии (и без задержки переведённой на русский язык): ВлВ век Просвещения малопонятный бог был спущен с небес. В XVIII веке было провозглашено: бог там, где разум и человеческие силы, а не на небеВ» [11, с. 179].

В литературе к этому был предназначен особый творческий метод отображения действительности, именуемый классицизмом Классицизм возник в Европе, во Франции XVII столетия, в эпоху становления и расцвета абсолютной монархии тАУ что естественно, закономерно. Классицизмом этот метод назван из-за его внешней ориентированности на классическое искусство Античного мира: не только основные принципы аристотелевской поэтики, но и темы, сюжеты писатели классицизма обильно заимствовали у античной литературы, хотя и не ограничивались одними заимствованиями. Крупнейшим теоретиком классицизма был поэт Буало, среди наиболее значительных фигур выделяются в классицизме драматурги Корнель, Расин, Мольер. Нельзя обойти и просветительский классицизм XVIII века, отмеченный прежде всего теоретической и художественной деятельностью немецкого драматурга Лессинга. В России мы можем указать из значительнейших тАУ имена Ломоносова, Сумарокова, Тредиаковского, Державина, Фонвизина.

ВлЧитателю постсоветского периода проще всего понять классицизм, если он вспомнит особенности социалистического реализма, поскольку два этих творческих метода на удивление сходны между собою: прежде всего оба откровенно идеологичны и поэтику свою строят на основе вполне отчётливой схемы, определённой особенностями идеологии, в их основу положеннойВ» [2, с. 83].

В классицизме всё подчинено, как уже говорилось, идеям (царственности, прославлению государства, прежде всего монарха (как главного носителя идеи тАУ в соцреализме он заменен партией), воспеванию славы государства, жертвенных подвигов во имя государства. Ломоносов писал об этом без обиняков в стихотворении ВлРазговор с АнакреономВ»):

Хоть нежности сердечной

И любви я не лишен,

Героев славой вечной

Я больше восхищен [12, с. 3].

Любовь к государству, Влчистейшая страстьВ», никакими корыстными помыслами не замутнённая, ставилась в классицизме выше всего, главное тАУ выше индивидуальных интересов, личных привязанностей, частных эмоций.

Понятие государства подменило собою понятия родины и отечества, ценности духовные. С. Булгаков так раскрыл смысл любви человека к родине, связи с родиной: ВлРодина есть священная тайна каждого человека, так же как и его рождение. Теми же таинственными и неисследимыми связями, которыми соединяется он через лоно матери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан через родину и с материю-землёй и со всем Божиим творением. Человек существует в человечестве и в природе. И образ его существования дается в его рождении и родинеВ» [13, с. 204].

Главенство долга перед государством над всеми прочими стремлениями и чувствами тАУ утверждавшееся классицизмом последовательно и безусловно тАУ апеллировало прежде всего к разуму человека, и это как нельзя полнее совпадало с просветительским рационализмом. Рассудок признаётся главным средством самосовершенствования человека, общества. К нему обращается прежде всего писатель-классицист. Отсюда вытекает и дидактизм любого классицистического произведения, наличие в нем любых поучений, рассуждений и т.п.

Персонажи классицистического произведения всегда являются выразителями одной отвлечённой идеи, в их характере всегда можно отметить односторонность, схематизм, отсутствие развития, что так контрастно отличает их от реалистических созданий. Справедливо сопоставление, сделанное Пушкиным: ВлУ Мольера Скупой скуп тАУ и только, у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен. У Мольера лицемер волочится за женою своего благодетеля, лицемеря, принимает имение под сохранение, лицемеряВ» [14, с. 91].

Классицизм создает иерархию языкового материала, воплощённую в известной теории Влтрех штилейВ». Высокий, средний и низкий штили обязаны соответствовать уровню темы и предмета изображения.

Кроме того, необходимо заметить, что Влломка старых традиций сопровождалась острым церковно-религиозным кризисом, жестокими преследованиями старообрядцев, значительным усилением скептицизма, материалистических тенденций, различного рода хаотически-анархической мистикиВ» [15, с. 21]. Противоречивое время, но если бы не было этого времени, то не было бы всей замечательной культуры XIX и XX веков в России.

Какую же роль в литературе этого сложного периода играла Библия? Как уже было сказано, в XVIII веке на Западе отношение к ней у многих писателей стало негативным. Если в ХVI-ХVII веках были такие поэты как Мильтон, Гроций, Вондел и другие, то XVIII век тАУ это век скептиков или же создателей новой мифологии типа Жан Жака Руссо, мифа о том, что все было прекрасно до тех пор, пока не пришла техническая цивилизация, или что человечество неукоснительно и обязательно идет вперед, к прогрессу.

Однако для русской мысли и для русской литературы все это было не так просто. Произошло столкновение, произошла встреча многовековой исконной веры и новой науки, которая пришла в Россию, условно говоря, вместе с Ломоносовым и его окружением.

Кроме того, возникли новые социальные воззрения: если в прежние времена сословное деление было жестким, исконным (в высшем сословии можно было только родиться), то с петровского времени, когда появились многочисленные парвеню, люди, вышедшие из низов (к примеру, Меншиков и др), когда появляется новое дворянство, не имевшее знатных предков, все меняется. Одним из первых на это реагирует поэт Антиох Кантемир.

Антиох Кантемир был большим знатоком Библии. Вместе со своим учителем И. Ильинским он составил первую в России симфонию к части Библии (симфония, или конкорданция, тАУ словарь, по которому можно найти в Библии любое слово).

Кроме того, Кантемир опирался на библейское учение о человеке в развенчании сословного чванства. Для него это чванство было совершенно неоправданным, потому что Библия учит, что человеческий род един. Вот слова Кантемира:

Адам дворян не родил, но одно с двух чадо

Его сад копал, другой пас блеюще стадо;

Ной в ковчеге с собой спас все себе равных

Простых земледетелей, нравами лишь славных;

От них мы все сплошь пошли, один поранее

Оставя дудку, соху, другой тАУ попозднее

[16, с. 88].

То есть здесь отрицается роковое значение происхождения: все люди происходят от Адама, а потом тАУ от Ноя.

ВлСамо Священное Писание стало откровенно осмысляться в ту эпоху на уровне античных мифов, что отразилось в искусстве, тАУ и тем было задано направление в осмыслении вероучительных истин христианстваВ» [15, с. 22].

Бог начал осмысляться (повторимся вновь) в чисто человеческих категориях.

ВлПросветительский, свободомыслящий разум есть разум нездоровый, оторванный от целостной жизни, от духовного преемства, и поэтому для него закрыты горизонты бытия. Этот разум никогда не был в состоянии понять тайны истории, тайны религиозной жизни народов, и он исказил науку XIX и XX вековВ», тАУ утверждал Бердяев [17, с. 433].

Можно сказать, что при Екатерине II Вллюбая культурная деятельность, в том числе поэтическая, являлась прямым участием в созидании государстваВ» [18, с. 145]. Поэзия Влконцентрировала в себе почти всё содержание духовной жизни нацииВ» [19, с. 15]. Поэты того периода обретали нравственную основу в Библии. Избрав для поэтических переложений текст Псалтири, они стремились выразить в духовных песнях индивидуальное созерцательное начало. ВлВедь переложения псалмов, тАУ пишет Л.Ф. Луцевич, тАУ гораздо более ВлличныВ», более ВлиндивидуальныВ» по своему содержанию, по тематике и эмоциональному строю, чем оды торжественные. В переложениях псалмов беседа с Богом легко превращается в жалобу на врагов, на свои несчастья, бедствия и неприятности. В переложениях псалмов вполне уместно развитие любой темы тАУ от самой отвлеченно-философской до глубоко личной, частнойВ» [13, с. 59].

При всех переворотах в сознании, которые произошли, при всей переориентировке на западное мировоззрение, литературно-общественное сознание второй половины XVIII века все же было сильно традиционной православной духовностью. В это время русская литература еще Влпользовалась одним с Церковью языком, не уходила далеко от церковных стенВ» [2, с. 27]. Это позволяло светской культуре в целом питаться и наполняться Влдуховным огнем и глубоким христианским чувством, явно выделяющими отечественную словесность среди европейских секуляризованных литератур нового времениВ» [20, с. 23]. У многих писателей возникает духовная потребность в выражении своих чувств именно в формах, близких к молитвам и псалмам. ВлОбращение, например, Г.Р. Державина и А.Т. Болотова к форме Вллитературной молитвыВ» указывает на ВлзапасыВ» духовной тоски дворян той эпохи (последней четверти XVIII века) по Богу, по молитве. Но при всем том они поют свои ВлпсалмыВ» точно не от себя лично, а от лица многих. Их духовная поэзия явно следует традиции ветхозаветных псалмопевцев. Но ВлпсалмыВ» литераторов лишь тоска по псалмам, по настоящему славословию Богу тАУ по молитве. Они плачут о своем сословии молитвою человека, отпадшего от близкого богообщения. Их стихи ВлобщественныВ». Они наполнены позывом пробудиться и вознести песнь к Богу. Державин горел в своих духовных стихах молитвенным восхищением делами Божьими, именем Божьим, величием, премудростью Его. <тАж> И Г.Р. Державин, и А.Т. Болотов занимали близкую позицию в своих духовных стихах. Главною темою их являлся все же не покаянный тон, а хвалебный, благодарственный Богу тАУ Творцу. Через это их христианский голос был обращен к современникам. И первое, к чему они звали, тАУ очнуться от земного, перестать воздавать хвалу не Творцу, а твари, не вечно живому, а тленномуВ» [21, с. 186]. Такая духовная позиция писателей и их эстетическая ориентация в своем творчестве на образцы текстов Священного Писания органично вписывалась в общий православный контекст эпохи.

Однако поэты не ограничивались переложениями Псалтири, обращаясь и к иным библейским текстам, причем, избирая не только путь интерпретации, а излагая свои собственные мысли, чувства, свое мнение. Библейские образы встречаются, например, в торжественных образах Ломоносова и Сумарокова, в стихотворениях Тредиаковского. Несомненными достижениями в этой области являются оды ВлБогВ» и ВлХристосВ» Г.Р. Державина.

2. Переложения псалмов в русской литературе XVIII века

Псалтырь занимала главенствующее положение в православном богослужении, была основным пособием при обучении грамоте. Специфика Псалтыри в том, что она является собранием молитв, обращений к Богу верующего человека, не находящего в миру успокоения. На протяжении не менее двух столетий это была самая популярная в русской поэзии книга Ветхого Завета. В неослабевавшем пристрастии к песнопениям Давида осуществлялась связь новой русской поэзии с ее силлабическим прологом, с XVII веком, с духовными песнопениями, стихами-молитвами и первыми переложениями псалмов [20, с. 7].

Оказавшись у истоков формирования новой русской литературы, поэты избрали стиль Псалтыри образцом одического жанра. Подтверждением этому служит Влпоэтический турнирВ» Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова, и то, что практически все поэты XVIII века ставили переложения псалмов первыми в своих собраниях сочинений. Закладывая основы дидактической поэзии на русской почве, Сумароков, Херасков и др. черпали вдохновение в строках Священного Писания.

Стараясь приблизиться не только к смысловой, но и к поэтической стороне псалмов, переводчики экспериментировали с текстом. ВлДобиваясь гармоничного сочетания, единства смысла формы, поэтам XVIII века приходилось учитывать особенности построения Псалтыри, поэтическая форма которой основывается на метрической организации стихаВ» [22, с. 13тАУ14].

Обращение к Псалтыри как к источнику поэтического вдохновения не случайно. Обычай перелагать Святые книги идет из Испании с IV века. Псалмы, написанные на еврейском языке стихами, побудили в XVII веке к первому русскому поэтическому переводу псалмов Симеона Полоцкого. ВлЛитературная форма Псалтыри также находится в русле общего развития ближневосточной лирики (Например, псалом 104-ый близок к египетским гимнам солнцу эпохи Эхнатона), но выделяется своим резко личностным характером; бог из объективной силы становится, прежде всего, соучастником человеческих излиянийВ» [10, с. 63].

Перелагатели выступали в нескольких ипостасях ВлЭто и поэт прославляющий творца, и, главное, человек определенной биографии, судьбы, нравственного эмоционально-волевого склада, в котором выделены мужество, стойкость, верность своему призваниюВ», тАУ пишет В.А. Котельников [23, с. 33]. Размышляя о мироздании, нравственном законе, человеческой сущности, поэт постоянно соотносит общепризнанные взгляды со своими собственными, и это приводит к проявлению в тексте собственно автора, что явно прослеживается в духовной лирике XVIII века. Переход от биографической личности поэта к воплощению лирического переживания не всегда возможен. В XVIII веке чувства автора, как правило, синтезировались, духовно обогащались и переходили в разряд общечеловеческих качеств.

Степень подобия образа автора и лирического героя обуславливается
близостью психологического портрета, биографии, взглядов на жизнь, но при этом Влвосприятие лирического героя требует учета его эстетической ВлразыгранностиВ» тАУ его неразделенности с автором и неслиянности, несовпадения с нимВ», тАУ замечает Бройтман [24, с. 143].

Ярким примером подобного творчества являются переложения псалмов Ломоносова. Вообще же среди всех доступных Ломоносову сфер культурной деятельности поэзия его занимает особое, исключительное место. К.С. Аксаков в середине прошлого века отмечал: ВлЛомоносов был автор, лицо индивидуальное, первый, восставший как лицо из мира национальных песен, в общем национальном характере поглощавших индивидуума; он был освободившийся индивидуум в поэтическом мире, с него началась новая полная сфера поэзии, собственно так называемая литератураВ» [25, с. 62].

Ломоносов стремился Влпоставить стиль в зависимости от содержания, язык тАУ от темыВ», с этим требованием был полностью согласен и Сумароков [26, с. 340]. Поэтому в своих духовных одах, где высокое, духовное содержание Псалтыри доминирует, Ломоносов использует средства Влвысокого штиляВ». ВлТакая сознательная попытка продемонстрировать собственное стилистическое оформление переложений псалмов при характеристике их лингвистического материала позволяет выделить, с одной стороны, нормативные языковые средства церковнославянского языка, а с другой тАУ архаичные явления для норм церковнославянского языка эпохи XVIII века, которые встречаются в текстах Ломоносова и характеризуют высокий слог его переложенийВ» [27, с. 169]. При этом ориентация на церковнославянский язык вполне понятна, так как именно он, как уже указывалось, определяет границы Влвысокого штиляВ» ко времени ломоносовской реформы ВлштилейВ».

Заслуга поэта и состоит в том, что он сумел сохранить в своих переложениях дух библейских заповедей и Влвысокий слогВ» Псалтыри. Вместе с тем, ломоносовские переложения тАУ Влне точный перевод славянского текста, а его поэтическое переосмысление, отдельные места, которые он передает по-своему, развёртывая и как бы поясняя сказанное в оригинале, кое-что добавляя от себяВ» [28, с. 70]. После удачного дебюта в состязании переложения псалма №143 в 1743 году (об этом будет рассказано ниже), вплоть до 1751 года (т.е. всю I половину XVIII века), Ломоносов часто обращался к Псалтыри. Однако полностью переложить Псалтырь он не рискнул, ему удалось закончить только 8 переложений:

1743 г. тАУ переложение 143, 145 псалмов

1747 г. тАУ переложение 14 псалма

1748 тАУ 49 гг. тАУ переложение 103 псалма

1749 тАУ 51 гг. тАУ переложение 1, 26, 34, 70 псалмов.

Позднее на особое достоинство ломоносовских переложений обратил внимание А.С. Пушкин, отметивший, что Влсильные и близкие подражания высокой поэзии священных книг тАУ суть его лучшие произведенияВ» [29, с. 110].

В сравнении с похвальными, духовные оды Ломоносова отличаются краткостью и простотой изложения. Язык духовных од лаконичен и лишен всякого рода ВлукрашенийВ».

Некоторые из духовных од Ломоносова стали ВлкантамиВ», т.е. народными песнями, и пользовались популярностью не только в XVIII, но и в XIX в. Особенно был известен 145-й псалом, начинавшийся словами ВлНикто не уповай вовеки // На тщетну власть князей земныхВ» [12, с 127].

В духовных одах тАУ стихотворных переложениях Библии тАУ Ломоносова наиболее отчетливо прослеживаются две темы: восхищение гармонией, красотой мироздания и гневное обличение гонителей, недоброжелателей поэта. В ВлПереложении псалма 103В» мы читаем:

Да хвалит дух мой и язык

Всесильного творца державу,

Великолепие и славу,

О боже мой, коль ты велик!

Одеян чудной красотой,

Зарей божественного света,

Ты звезды распростер без счета

Шатру подобно пред собой

[12, с 108].

Биографична вторая тема, представленная в переложении 26-го псалма. В нём поэт жалуется на свое раннее сиротство и одиночество: ВлМеня оставил мой отец // И мать еще в младенствеВ». Затем он обращается к Богу с просьбой защитить его от врагов:

Меня в сей жизни не отдай

Душам людей безбожных,

Твоей десницей покрывай

От клеветаний ложных

[12, с 93].

Здесь необходимо отметить, что среди парафразов Ломоносова есть как переложения, которые, по сути, не являются вольными, т.е., поэт просто интерпретирует текст Псалтыри в стихотворную форму. Это, например, переложение того же 26 псалма, которое хотя в какой-то мере созвучно судьбе поэта, тем не менее точно соответствует по смыслу библейскому тексту:

Господь, спаситель мне и свет:

Кого я убоюся?

Господь сам жизнь мою блюдет:

Кого я устрашуся?

Во злобе плоть мою пожрать

Противны устремились;

Но злой совет хотя начать,

Упадши, сокрушились

[12, с. 93].

В оригинале: ВлГосподь просвещение мое и спаситель мой, кого я убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся? Внегда приближатися на мя злобующым, еже снести плоти моя, оскорбляющии мя, и врази мои, тии изнемогоша и падошаВ» [30, с. 53].

Или:

Хоть полк против меня восстань,

Но я не ужасаюсь.

Пускай враги воздвигнут брань;

На бога полагаюсь

[12, с. 93].

В оригинале: ВлАще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое, аще восстанет на мя брань, на Него аз уповаюВ» [30, с. 53].

Даже при самом неглубоком анализе подобных переложений можно с уверенностью сказать, что автор старается здесь четко придерживаться сходства с образцом. Подобным примером также может служить переложение псалма 1, которое начинается так:

Блажен, кто к злым в совет не ходит,

Не хочет грешным в след ступать,

И с тем, кто в пагубу приводит

В едином месте заседать.

Но мысль и волю подвергает

Закону Божию во всем,

И точно оный соблюдает

Во всем течении своем

[31, с. 16].

Для сравнения, начало псалма звучит так: ВлБлажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе, но в законе Господни воля его, и в законе Его поучится день и нощьВ» [30, с. 13]. Разница между фразой Влпоучится день и нощьВ» и практически синонимичными ей строками, кажется, разумеется, несущественной.

Требуется, однако, заметить, что в начальной редакции первая строфа переложения псалма 1 читалась так:

Блажен, кто к злым в совет не ходит,

Не хочет грешным в след ступать

И с тем, кто в пагубу приводит,

В суде едином заседать

[31, с. 16].

Существование этого варианта показывает, как близко соотносил Ломоносов переложения псалмов с окружавшей его обстановкой. Известно, что комната секретаря Канцелярии Академии наук Шумахера называлась ВлсудейскойВ». ВлВ суде едином заседатьВ» с тем, кто тебя Влприводит в пагубуВ», преследует и теснит, тАУ с Шумахером Ломоносов отказывался. Намек был настолько ясен, что в печатном тексте его пришлось заменить и поставить: ВлВ едином месте заседатьВ». Но и эта строка передавала внутреннюю боль Ломоносова, вынужденного иной раз крепиться и молчать в Влсовете злыхВ», где председательствовал и ждал от него Влсогласных мыслейВ» Шумахер.

Среди переложений псалмов Ломоносова несколько особняком по своему мажорному тону стоит псалом 14-й, кстати сказать, единственный, для которого поэт применил четырехстопный хорей. Пожалуй, ВлнежностьВ» этого размера, что оспаривал Тредиаковский, повлияла на общее течение стиха и придала ему естественную легкость:

Господи, кто обитает

В светлом доме выше звезд?

Кто с тобою населяет

Верьх священный горних мест?

[31, с. 24]

Далее в оригинале идет перечень качеств, необходимых праведнику для поселения в Влгорних местахВ». Ломоносов переводит его с исчерпывающей точностью. Сделать это ему было тем более легко, что, по всей вероятности, думал он в это время и о себе, и о своих противниках:

Тот, кто ходит непорочно,

Правду завсегда хранит

И нелестным сердцем точно,

Как устами, говорит

[31, с. 24].

Заметим, что сам Ломоносов в некоторой степени чувствовал себя связанным необходимостью близко придерживаться оригинала. Историку В.Н. Татищеву, советовавшему ему продолжать переложения псалмов, Ломоносов отвечал (27 января 1749 г.), что хотя совет этот ему Влвесьма приятенВ», но существует препятствие, а именно: ВлЯ не смею дать в преложении другого разума, нежели какой псаломские стихи в переводе имеютВ» [32, с. 89].

Однако у Ломоносова есть парафразы, которые д

Вместе с этим смотрят:

"Грусть и святость" (Поэтическое богословие Николая Рубцова)

"Донские рассказы" Михаила Шолохова

"Живопись слова" в японской поэзии

"Записки из подполья" как исток философии экзистенциализма Ф.М. Достоевского

"Подпольный человек" Ф.И. Достоевского