Реалистическое и фантастическое в повести А.С. Пушкина "Пиковая дама"

Министерство науки и образования Украины

Днепропетровский национальный университет им. О. Гончара

Работу выполнено

на кафедре издательского дела

и межкультурной коммуникации

Реферат

Реалистическое и фантастическое в повести А.С. Пушкина ВлПиковая дамаВ»

Выполнила:

студентка гр. ЗВ-06 Мельник А.С.

Проверила:

Подмогильная Н. В.

Днепропетровск

2009

План

Вступление

1. Значение А.С. Пушкина для русской литературы

2. Реалистическое и фантастическое в повести ВлПиковая дамаВ» А.С. Пушкина

Выводы

Вступление

Пушкина не стало в расцвете его поэтических возможностей, а возможности эти были необычайно велики. Это величайший народный поэт, воплотивший в себе достижения предшествующей отечественной и мировой литературы, обозначивший своим творчеством более высокий этап ее дальнейшего развития.

Сколько прошло столетий, а язык Пушкина понятен и сейчас! Он предельно ясен, точен и выразителен. Гоголь отмечал, что в каждом слове Пушкина Влбездна пространстваВ». По словам Чернышевского, до Пушкина Влеще никто не писал таким легким и живым языкомВ». Пушкин смело ломал роды, жанры и создавал новые. Он оставил примеры политической, философской, любовной и пейзажной лирики. Создал первый роман в стихах; писал трагедии и драмы, статьи, предисловия, рецензии, дневники и исторические исследования.

Творчество Пушкина стало образцом реалистичного метода и стиля. Пушкин создал образы Вллишнего человекаВ», Влмаленького человекаВ», самоотверженный образ русской женщины.

По словам В. Г. Белинского, А.С. Пушкин принадлежит к тем творческим гениям, которые, Влработая для настоящего, приуготовляют будущееВ». Сейчас его произведения переведены на многие языки и изучаются во многих странах мира, его идеи и сегодня сохраняют свою могучую силу.

1. Значение А.С. Пушкина для русской литературы

В русской культуре, богатой блестящими талантами, едва ли не найдется другое такое явление, как Пушкин. Он проявил свой дар в поэзии и прозе, в драматургии и литературной критике, в журналистике и исторической науке. Он стал основоположником новой русской литературы, которая вся тАУ по крайней мере на протяжении XIX века тАУ восходит к тем или иным сторонам его творчества, как к своему истоку. Но есть нечто более важное; в его личности, жизни и творчестве так ярко и многогранно воплотилось русское национальное начало, что уяснение значения Пушкина оказалось неотъемлемой часть самосознания всей русской культуры.

Еще при жизни поэта, в 1832 году, Гоголь писал в статье ВлНесколько слов о ПушкинеВ»: ВлПушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитие, в каком он, может быть, явится через 200 лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стеклаВ»[1, с. 33]. В июне 1880 года Достоевский в речи на торжествах, посвященных открытию памятника Пушкина в Москве, отметил еще один аспект национального начала поэта: ВлтАжне было поэта с такой всемирной отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине её, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов. Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческоетАжибо тут-то и выразилась наиболее его национальная русская силаВ» [2, с. 146-147].

Воплощение в Пушкине национальной сущности во многом способствовала и историческая эпоха тАУ эпоха подъёма национального сознания русских в результате победы над Наполеоном в Отечественной войне 1812 года и освобождения Европы от Наполеоновской власти. Эти процессы стали толчком к возникновению освободительных идей в самом русском обществе, ибо возвращение к старым порядкам казалось невозможным. М. Бестужев-Рюмин говорил: ВлВек славы военной кончился с Наполеоном. Теперь настало время освобождения народов от угнетающего их рабства, и неужели русские, ознаменовавшие себя столь блистательными подвигами в войне истинно Отечественной тАУ русские, исторгшие Европу из-под ига Наполеона, не свергнут собственного ярма?В» В России возникают тайные общества, ставящие целью изменить её государственное устройство. 14 декабря 1825 года в Петербурге на Сенатской площади произошло восстание, а точнее, первая попытка революции. Восстание было подавлено, пятеро декабристов повешены, 120 сосланы в Сибирь. Зайдя на престол на крови, новый русский император Николай I видел свою задачу в том, чтобы, по его выражению, Влподморозить РоссиюВ» - пресечь в ней любые попытки свободомыслия и личной независимости.

Вся духовная внутренняя жизнь России сосредоточилась в 1830-х годах в литературе.

Пушкин очень остро ощущал течение времени тАУ и исторического, и личного, биографического. Может быть, по этой причине за такую короткую жизнь тАУ всего 37 лет! тАУ он прошел такой большой творческий путь [3, с. 4-5]

2. Реалистическое и фантастическое в повести ВлПиковая дамаВ» А.С. Пушкина

Два десятилетия назад Г.А. Гуковский, анализируя ВлПиковую дамуВ», предложил снять с обсуждения вопрос о ее фантастике. Однако в 1966 г. Н.В. Измайлов отметил, что вопрос о значении в повести фантастического элемента является одним из важнейших и нерешенных. Дальнейшая судьба повести в пушкиноведении показала, что вопрос этот действительно далеко не исчерпан и даже не достаточно ясно определен.

Основной аргумент исследователей, отрицающих фантастику в ВлПиковой дамеВ», состоит в том, что каждое фантастическое событие повести легко поддается вполне правдоподобному объяснению. Между тем вопрос об относительном правдоподобии (ВлвероподобииВ») фантастического, возникший одновременно с появлением первых готических романов, к 30-м годам XIX в. был решен в пользу сближения фантастического плана с реальным. Именно с этих позиций анализируется в то время творчество Гофмана; те же требования предъявляются и к русским авторам фантастических повестей. Таким образом, искусная двойная мотивировка событий, благодаря которой фантастические явления получают одновременно и правдоподобное объяснение, не есть отличительная и своеобразная черта повести Пушкина. Напротив, это широко распространенный литературный прием, и использование его Пушкиным вовсе не доказывает, что ВлПиковая дамаВ» не фантастическая повесть Главным критерием для выделения фантастической повести как самостоятельного жанра считается представление о ВлдвоемирииВ», лежащее в основе произведения. Оно может обусловливаться особенностями мировоззрения автора или быть только литературным приемом, что имеет существенное значение.

Знаменательно, что в России 1830-х годов очень своеобразно воспринималось творчество Гофмана и Л. Тика, под сильнейшим влиянием которых формировалась русская фантастическая повесть. Исследователи, занимавшиеся проблемой ВлГофман в РоссииВ», сходятся на том, что русские писатели подражали Гофману по преимуществу формально, будучи не в состоянии проникнуть в символику его фантастики. Характерен отзыв В. Ф. Одоевского, который видел смысл двойной мотивировки явлений в фантастических произведениях немецкого романтика в следующем: Вл..таким образом и волки сыты и овцы целы; естественная наклонность человека к чудесному удовлетворена, а вместе с тем не оскорбляется и пытливый дух анализаВ». Здесь не принято во внимание главное: у Гофмана каждое явление и каждый образ имеют две стороны постольку, поскольку принадлежат двух мирам одновременно. Ни о каком рассчитанном равновесии здесь речи нет. Р.Ю. Данилевский, всесторонне изучив вопрос о восприятии творчества Тика в России, приходит к выводу, что Влнемецкая фантастика не принималась безоговорочно и целиком. Она так или иначе тАЮснижаласьтАЬ, подвергалась рационалистической тАЮправкетАЬВ». Подобная же закономерность проявилась и в усвоении немецкой философской эстетики, которая в русском варианте приобрела элементы дидактизма. Вл..у русской философской эстетики, тАФ замечает Ю. Манн, тАФ не было такой богатой романтической предыстории, как в Германии; она не была так удалена от стадий классицизма и просветительства и перенимала подчас в себя их элементыВ». Этот вывод вполне можно распространить и на русскую фантастическую прозу.

Просветительские тенденции русской литературы, повлиявшие на восприятие немецкой фантастики, во многом определили своеобразие русской фантастической повести. Вместо порыва к запредельному и романтического томления на грани миров, свойственного немецким романтикам, мы сталкиваемся в ней с живым интересом к вопросу о существовании сверхъестественного и о причинах настойчивого тяготения к нему. Вопрос для того времени отнюдь не праздный.

В 30-е годы XIX в. в русском обществе заметно усилилась тяга к сверхъестественному, или, как тогда говорили, к ВлчудесномуВ». Отзвуки этих постоянных разговоров о предсказаниях, привидениях и таинственных приметах мы можем встретить едва ли не во всех мемуарах, охватывающих этот период, и в переписке тех лет. Безусловно, в обществе часто велись разговоры и споры на эту тему и даже импровизировались фантастические истории. ВлБытовой мистицизмВ» нередко уживался с просвещенностью.

Одной из основных особенностей построения русской фантастической повести становится наличие экспозиции или концовки, где герои обсуждают вопрос о возможности сверхъестественного события в современной жизни. Определяются две точки зрения тАФ признание и отрицание такой возможности, причем ни одна из них не является безусловной. Таким образом, само сверхъестественное не является для русских авторов некоей данностью, но берется под сомнение. Нечто подобное мы видим и в ВлПиковой дамеВ» Пушкина, которая тем самым включается в общее русло развития русской фантастической повести 1830-х годов.

Постараемся определить некоторые конкретные точки сближения и расхождения ВлПиковой дамыВ» с массовой фантастической повестью. В литературе о Пушкине уже выявлялись многочисленные сюжетные совпадения ВлПиковой дамыВ» с другими фантастическими повестями. Утверждалось даже, что в ней сведены воедино все мотивы, традиционные для этого жанра. Действительно, в пушкинской повести обнаруживаются если не все, то очень многие фантастические мотивы: связь азартной игры со сферой ВлсверхъестественногоВ», тайна, передаваемая из поколения в поколение, магические карты, суеверия, роковые предчувствия, наконец привидение, без которого не обходилась почти ни одна фантастическая повесть. Но если обычно именно сверхъестественное событие определяло развитие сюжета такой повести, то в ВлПиковой дамеВ» ни один из этих мотивов не разрабатывается как мотив фантастический, ни один не становится стержнем сюжета. Автор не только не старается обыграть мотив сверхъестественного, но как будто нарочно снижает наиболее выигрышные в этом отношении моменты. Например, о графе Сен-Жермене говорится довольно скептически, с сомнением относительно того ВлчудесногоВ», что о нем рассказывают. Разговор о таинственных картах неожиданно обрывается очень прозаическим замечанием: ВлОднако пора спать..В». Некоторые излюбленные приемы авторов фантастических повестей у Пушкина подчеркнуто, так сказать, Влработают вхолостуюВ». Возьмем тот эпизод, когда Германн проникает в дом графини: ВлПогода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы были пусты <..> Германн стал ходить около опустевшего дома <..> Все было тихо. В гостиной пробило двенадцать; по всем комнатам часы одни за другими прозвонили двенадцать тАФ и все умолкло опятьВ» (VIII, 239). Все это: и ужасная погода, и опустевший дом, и тишина, и наступление полночи тАФ обычные для фантастической повести признаки приближения сверхъестественного. Но здесь ничего особенного не происходит: часы пробили двенадцать, а потом и час, и два. Затем Влв доме засуетились, раздались голоса, и дом осветилсяВ». И вот только теперь, когда наиболее благоприятный, казалось бы, момент пропущен, и происходит встреча Германна с графиней.

Обычно в фантастических повестях русских авторов огромная смысловая нагрузка ложилась на разговоры героев по поводу таинственных явлений. Здесь же разговор дает только толчок к развертыванию действия. А развертывается действие в тесном переплетении совершенно реальных, жизненных интересов и поступков героев, которых сами по себе сверхъестественные события вовсе не интересуют. Конечно, именно анекдот, рассказанный Томским, явился причиной всех последующих событий. Но Германн стремится овладеть тайной трех карт вовсе не для того, чтобы постичь тайну как таковую, а всего лишь для того, чтобы использовать ее в своих интересах. При этом он не продает душу дьяволу и не вступает в сговор с потусторонними силами, хотя и готов на это. Другое дело, что ему пришлось столкнуться с таинственными явлениями. Эти явления таинственны не только для Германна, ибо и читателю трудно объяснить невероятный выигрыш всех карт, указанных призраком. Невозможность однозначного решения отметил еще Достоевский: Вл..в конце повести, т. е. прочтя ее, вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миромВ».

Конечно, можно ответить на вопрос, почему выиграли карты, так или иначе, легко выстроив цепь доказательств тАФ либо фантастических, либо правдоподобных, но ни одно из них не правомерно, так как мы насильно вырываем из произведения лишь одну линию по своему выбору.

Стремясь решить: Влслучай или фантастика?В», мы возвращаемся к началу повести (рассказ Томского вызвал следующие реплики: ВлСлучай!В», ВлСказка!В», ВлПорошковые карты!В») и, таким образом, попадаем в замкнутый круг. Сама постановка вопроса как бы вставляет ВлПиковую дамуВ» в схему, характерную для массовой русской фантастической повести. Между тем Пушкин отводит эту схему в самом начале своей повести. Он дает ее в миниатюре в I главе ВлПиковой дамыВ» (Томский рассказывает фантастическую историю, а гости высказывают противоречивые предположения)¹⁸ и сразу уходит от нее в своем повествовании. Этим Пушкин не просто ломает литературный шаблон, но иронически подчеркивает его исчерпанность и бесплодность. Следовательно, обсуждать события ВлПиковой дамыВ» с точки зрения их правдоподобия тАФ идти по заранее отвергнутому Пушкиным пути [4].

А.Л. Слонимский в статье ВлО композиции тАЮПиковой дамытАЬВ», приведя этот ВлбредВ» Германна (ВлНет! расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал..В»), пишет: ВлВ этой числовой игре, в этом неожиданном скоплении чисел, аналогичного которому мы больше не встретим на протяжении повести, выделяются две цифры: 3 и 7 (имеющие притом кабалистическое значение)В». И далее: ВлМысль формируется в тройственной схеме: расчет, умеренность и трудолюбие тАФ вот мои три верные карты.. Затем присоединяется семерка: восемьдесят семь (возраст графини, тАФ Л. Ч.)..неделя (7 дней).. И оба числа смыкаются: утроит, усемерит..В». ВлТаким образом, тАФ заканчивает свой вывод Слонимский, тАФ фиксирование двух первых карт происходит двояким путем: извне, со стороны графини, и изнутри, со стороны Германна. Рядом с явной фантастической мотивировкой тАФ скрытый намек на возможную реально-психологическую мотивировку. Намек этот так легок и так запрятан, что его можно принять за случайность. Но случайности тут нет тАФ даже в том случае, если Пушкин сделал этот намек бессознательно. Внимание Пушкина уже раньше было сосредоточено на этих цифрах, и это-то и заставило его сомкнуть их в мыслях ГерманнаВ».

Таким образом, А.Л. Слонимский считает, что выбор карт сделан не случайно, но вытекает из ВлкабалистическогоВ» значения цифр 3 и 7, а этим определяется и значение фантастического элемента повести.

Н.П. Кашин в статье ВлПо поводу тАЮПиковой дамытАЬВ» пишет о причине выбора Германом этих трех карт.

ВлФантастический элемент повести Пушкина, тАФ пишет Кашин, тАФ легко может увлечь исследователя на ложный путь, как это случилось с А.Л. Слонимским, который полагает, что тАЮдо самого конца повести мы колеблемся между фантастическим и реальным восприятиемтАЬВ». И далее: ВлЯ полагаю, что Пушкин хотел здесь достигнуть просто большей эффектности благодаря отмеченной детали, так как несомненно, что это совпадение: тАЮтройка, семеркатАЬ тАФ тАЮутроит, усемериттАЬ очень эффектноВ» [5].

Коль скоро мы полагаем, что фантастика так или иначе присутствует в ВлПиковой дамеВ», мы должны уяснить ее художественную функцию и внутреннюю необходимость в структуре повести.

Непроясненность и двойственность происходящего поддерживаются в ВлПиковой дамеВ» главным образом благодаря подчеркнутой неопределенности позиции автора. По наблюдениям В.В. Виноградова, Влобраз субъекта так же неуловим, противоречив и загадочен, как сама действительность повествованияВ». В самых загадочных сценах повести (появление Германна в спальне графини, явление призрака) автор откровенно уклоняется от собственной оценки происходящего, перепоручая ее Германну. Автор только бесстрастно констатирует, что именно видел Германн. Действительно это было или только примерещилось Германну? Вопрос остается открытым. Как заметил С. Г. Бочаров, автор Влне знаетВ» именно того, что относится к ВлтайнеВ». Но таинственность ВлПиковой дамыВ» связана не только непосредственно со сферой сверхъестественного.

Та же непроясненность и двойственность сквозит и в обрисовке образов главных героев.

Графиня на протяжении повести предстает перед нами в четырех сменяющих друг друга ликах: своенравная красавица, дряхлая ворчливая старуха, странный безмолвный манекен и, наконец, привидение. Эти столь разные лики трудно соединить в одном представлении. Они наплывают друг на друга, но не сливаются в ясный отчетливый образ.

В образе Германна тоже есть некоторая ВлнеотчетливостьВ». Подчеркнем, что мы имеем в виду не внутреннюю противоречивость его натуры, а двусмысленность отдельных характеристик Германна. Например, известное заключение Томского: ВлЭтот Германн <..> лицо истинно романическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодействаВ». Автор замечает, что Влслова Томского были не что иное, как мазурочная болтовняВ» (VIII, 244). Это подтверждается тем, что прежде Томский говорил о Германне совсем иначе: ВлГерманн немец, он расчетлив, вот и всеВ» (VIII, 227). Но дальше мы читаем: Вл..он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету ИвановнуВ». А когда она услышала о смерти графини, Влслова Томского раздались в ее душе: у этого человека по крайней мере три злодейства на душе!В»(VIII, 244). Впрочем, возможно, Лизавете Ивановне никогда бы не пришли в голову подобные мысли, если бы не разговор с Томским, который именно в тот самый вечер (ВлСтранное дело!В», тАФ замечает по этому поводу автор) на бале Влпозвал Лизавету Ивановну и танцевал с нею бесконечную мазуркуВ» (VIII, 243). Весьма многозначительные намеки так и остаются намеками, автор не склонен разъяснять их до конца.

Есть известная недоговоренность и в образе Лизы. Мы имеем в виду неясное в своей крайней лаконичности сообщение: ВлЛизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека <..> у Лизаветы Ивановны воспитывается бедная родственница..В» (VIII, 252). Явная аналогия с положением самой Лизаветы Ивановны у старой графини заставляет искать скрытый смысл в этой сухой информации. Очень соблазнительно интерпретировать такую ситуацию в духе Достоевского: прежде униженный унижает другого, но ничто не мешает и иному толкованию.

Так в каждом герое кроется хоть что-то, о чем автор как бы не берется судить, ограничиваясь либо намеками, либо сухой констатацией фактов. Образы словно нуждаются в уточнении, а недосказанность открывает простор для самых разных предположений. Графиня вполне может быть хранительницей мистической тайны, но вполне может ею и не быть. В Лизе заложена возможность стать второй графиней для своей бедной родственницы, но одновременно и возможность изменить изнутри старые нормы отношений. А Германн тАФ этот новый и еще незнакомый для России герой тАФ кажется, очень напоминает Наполеона, но, может быть, на него лишь упал отсвет романтических идеалов, а сам он мельче и проще. Важно не то, какой вариант кажется нам более убедительным, а то, что разные варианты имеют одинаковое право на существование. Автор Влне знаетВ», какому из них отдать предпочтение, так же как он в ВлЕвгении ОнегинеВ» Влне зналВ», как сложилась бы судьба Ленского. И нужно подняться на высоту его ВлнезнанияВ», ибо в нем кроется пушкинское понимание человека. Современные Пушкину люди открылись ему во всем богатстве неиспользованных возможностей, подчас противоречивых, но еще сосуществующих Влна равныхВ».

Так образы героев ВлПиковой дамыВ» оказываются принципиально неисчерпаемыми, не определяемыми до конца.

Естественно предположить, что эпиграфы ВлПиковой дамыВ» являются опорными вехами, по которым можно проследить авторский замысел. Ведь эпиграф обычно служит для пояснения основной мысли произведения в целом или отдельной главы, акцентирует тот или иной мотив в повествовании, словом, Влзадает тональность осмысленияВ». Рассмотрим, каким образом направляют мысль читателя эпиграфы ВлПиковой дамыВ».

Предостерегающий эпиграф ко всей повести тАФ ВлПиковая дама означает тайную недоброжелательностьВ» тАФ с одной стороны, действительно предрекает трагический конец Германна, но, с другой стороны, звучит несомненно иронически, так как цитируется не что иное, как Влновейшая гадательная книгаВ». Эпиграф к I главе сюжетно соответствует содержанию главы. Но именно оттого, что речь идет об одном и том же тАФ об игре в карты, эпиграф и повествование оказываются внутренне полемичными по отношению друг к другу. Перед нами дилемма: в чем кроется истина? В приподнятости и многозначительности или в будничности и незатейливости? Во II главе эпиграф и повествование соотносятся лишь условно. Германн действительно ВлпредпочелВ» разыграть роман с Лизой, нежели с самой старухой; слово Влсвеже́еВ» подчеркивает возможность такого сближения (о Лизе: Влсвежее личикоВ»; в эпиграфе о камеристках: Влони свежееВ»). Но вовсе не камеристками интересуется Германн, и вовсе не свежесть Лизаветы Ивановны привлекла его. Эпиграф к III главе, в которой происходит роковая встреча Германна с графиней, нацеливает внимание читателя не на этот кульминационный момент, а на предшествующую ему интригу между Германном и Лизой. Причем опять внешнее сходство ситуаций оборачивается несходством скрытого в них смысла: хотя есть основания предположить, что страстные письма Германна не вовсе лицемерны, в целом продиктованы они, конечно, не любовью. Эпиграф к IV главе кажется вполне обычным: слова ВлЧеловек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого!В» действительно могут быть отнесены к Германну, каким он предстает в этой главе. Но что-то ханжеское слышится в этом негодующем возгласе, и слишком уж прямолинейно и мелко это суждение о герое, у которого Влпрофиль НаполеонаВ». Эпиграф к V главе всегда обращал на себя внимание исследователей ВлПиковой дамыВ». Его ироничность обычно истолковывалась не только как ироническое отношение Пушкина к вере в привидения, но и как ироническое переосмысление видения Германна. Предположение естественное, но сомнительное. Ведь Германну призрак является не для того, чтобы сказать Влздравствуйте!В», а чтобы раскрыть тайну трех карт, которые, подчеркнем лишний раз, действительно выигрывают. Получается не переосмысление, а двусмысленность: ироничность эпиграфа и серьезность повествования не отменяют друг друга. Эпиграф к последней главе можно рассматривать как символ: человек осмелился держаться на равных с лицом вышестоящим, но тотчас был поставлен на свое место. Но такая ситуация может символизировать трагедию Германна лишь весьма приблизительно. Полной аналогии с положением Германна здесь нет тАФ он не смирился и не отступил, а погиб.

Одинаково важно и то, что каждый эпиграф так или иначе соответствует содержанию главы, и то, что это соотнесение всякий раз сомнительно. По этим эпиграфам трудно уяснить отношение автора к загадочным событиям повести. Характерно, что источник большинства эпиграфов тАФ светский разговор, переписка. От эпиграфа ждут, что он подскажет суть, но эти эпиграфы подсказывают явно поверхностный, банальный взгляд на происходящее. Иронически подчеркивается расхождение между реальной сложностью жизни и упрощенным общепринятым отношением к ней. Эпиграфы толкуют события повести в явно традиционном плане, усматривая в них игривое волокитство, несоблюдение этикета и т. п. (так обморок Германна на похоронах графини мгновенно был истолкован в духе старых шаблонов: незаконный, непризнанный сын пришел проститься..). В действительности жизнь движется уже по иным законам, старые ситуации наполнились новым смыслом, неуловимым с точки зрения прежних норм и представлений. Привычные, лежащие на поверхности объяснения не верны или не вполне верны, новые же Пушкин не торопится предложить. Поэтому эпиграфы не могут стать точками опоры в двоящемся, зыбком мире ВлПиковой дамыВ».

Непроясненность и недосказанность заложена в самой структуре стиля ВлПиковой дамыВ». Как показал В. В. Виноградов, здесь Влсмысловая связь основана не на непосредственно очевидном логическом соотношении сменяющих друг друга предложений, а на искомых, подразумеваемых звеньях, которые устранены повествователемВ». Попробуем подойти к анализу ВлПиковой дамыВ», не пытаясь разгадать и разъяснить загадочную непроясненность происходящих в ней событий, но, напротив, будем исходить из того, что эта особенность является определяющей чертой художественного мира пушкинской повести.

В ВлПиковой дамеВ» схвачены только зарождающиеся процессы, о которых еще трудно сказать, во что они выльются. Подобное восприятие реальности сближает повесть Пушкина с ВлПреступлением и наказаниемВ» Достоевского. Д.С. Лихачев отмечает: ВлОдна из особенностей конструируемого Достоевским в его произведениях художественного мира тАФ его динамичность и тАЮзыбкостьтАЬ <..> Все явления как бы незавершены <..> Все находится в становлении, а потому не установлено и отнюдь не статичноВ». Эти характеристики, разумеется, не приложимы непосредственно к ВлПиковой дамеВ», но известная связь здесь есть. Для Достоевского зыбкость, динамичность, неустойчивость изначально присущи жизни. Пушкин ясно ощутил пробуждение этих свойств жизни, когда окружающий поэта мир еще сохранял свою относительную устойчивость. Веками сложившиеся нормы отношений были еще прочны в сознании людей, еще претендовали на безусловность и незыблемость. Но жизнь уже не укладывалась в эти нормы и определения. Она раскрывалась в своей изменчивости и неисчерпаемости. Пушкин в ВлПиковой дамеВ» создает такую художественную модель мира, которая позволяет продемонстрировать эти свойства жизни с максимальной яркостью. Как и во всякой модели, в ней есть доля условности, поэтому к этой повести Пушкина нельзя подходить с точки зрения жизнеподобия. Не случайно в ВлПиковой дамеВ» более, чем в других прозаических произведениях Пушкина, чувствуется тщательная продуманность композиции, искусное построение сюжета, отточенность каждой детали. Только художественный гений Пушкина смог избавить ВлПиковую дамуВ» от ощущения ВлсделанностиВ».

Прежние формы жизни рушатся, новые еще не сложились. Пушкин противостоит стихийности и неоформленности самой жизни силой искусства, удерживая зыбкий, неустойчивый мир в совершенной и классически завершенной художественной форме.

Для Пушкина такая концепция жизни раскрылась именно в форме фантастической повести, ибо фантастика здесь лишь обнажает законы той эстетической реальности, которую он создал в ВлПиковой дамеВ». Атмосфера фантастического создается в повести за счет непрестанного колебания между фантастическим и реальным объяснением происходящего, но двусмысленность и неясность распространяются и на безусловно реальные образы и события. Дразнящая невозможность выяснить раз и навсегда, замешаны ли в трагедии Германна потусторонние силы, иронически предостерегает от безапелляционных и однозначных суждений.

Все традиционные приемы и сюжетные мотивы потому-то и вошли так органично в пушкинское произведение, что наполнились у него новым смыслом и содержанием. Так, принцип ВлвероподобияВ» фантастического, осуществленный в ВлПиковой дамеВ», соотносится не только с общей установкой фантастической литературы того времени, но и с художественной системой Пушкина. Отметим, что почти в то же время Гоголь написал свою повесть ВлНосВ», начисто лишенную всяческого ВлвероподобияВ», в которой жизнь предстала иррациональной и необъяснимой, как сон. Известно, что Пушкин не только не был поражен и шокирован этим произведением, но, напротив, отозвался в высшей степени одобрительно и поместил повесть в своем журнале. Следовательно, и такой взгляд на жизнь был для Пушкина понятным и приемлемым. Но вот в его собственную эстетическую систему такая позиция совершенно не укладывалась. Пушкину оказался ближе старый принцип ВлвероподобияВ», отвергнутый Гоголем. Художественный мир Пушкина не приемлет иррационального. Пушкин не соглашается признать жизнь принципиально необъяснимой. Поэтому так тщательно подбираются правдоподобные, логичные мотивировки фантастических событий в ВлПиковой дамеВ». Но столь же важно и другое: эти фантастические события явно не укладываются в предложенные мотивировки. Объяснение с точки зрения здравого смысла демонстрирует свою узость, недостаточность. Жизнь поворачивается такими своими сторонами, перед которыми человеческий рассудок вынужден пока отступить в недоумении.

Фантастика легко и органично входит в общую атмосферу повести, хотя и не растворяется в ней. В ВлПиковой дамеВ» сохранена граница между фантастикой и реальностью, но эта граница не установлена. Автор как бы не берется ее определить, отсюда тАФ бесконечность колебаний.

Русская фантастическая повесть, тесно связанная с предшествующими литературными явлениями, оказалась весьма плодотворным направлением в развитии русской литературы первой трети XIX в. Именно в фантастической повести тАФ истоки многих художественных открытий Гоголя;²⁷ в этой же жанровой форме рождалась у Пушкина своеобразная концепция жизни.

Мы отнюдь не стремимся доказать, что проблема соотношения фантастики и реальности в ВлПиковой дамеВ» охватывает все аспекты повести. Но, думается, именно через решение этой проблемы лежит путь к постижению законов художественного мира ВлПиковой дамыВ» [4].

Выводы

Сюжет ВлПиковой дамыВ» привлекал внимание многих исследователей и вызывал различные истолкования. Должно быть большинство вопросов, поставленных повестью, так и останутся дискуссионными. Ва

В.Г. Белинский писал: ''Пушкин принадлежит к числу творческих гениев, тех величайших исторических фигур, которые, работая для настоящего, приготовляют будущее, следовательно, не могут принадлежать только одному прошлому''.

Может, поэтому произведения Пушкина бессмертны. Они были популярны во времена Пушкина, популярны и сейчас.

Список использованной литературы

1. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6 т. тАУ Т.6.-М.: ГИХЛ, 1959.- С.33;

2. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т.- Т.26.- Л.: Наука, 1984.- С. 146-147;

3. Поддубная Р.Н. Александр Пушкин. тАУ Харьков: Веста: Издательство ВлРанокВ», 2003. тАУ 80 с. тАУ (Серия ВлШкольная программаВ»);

4. Л.В. Чхаидзе ВлО реальном значении мотива трех карт в Влпиковой дамеВ»: [Электронный ресурс] // Фундаментальная электронная библиотека ВлРусская литература и фольклорВ». тАУ Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/is3/is3-455-.htm;

5. О.С. Муравьева ВлФантастика в повести Пушкина ВлПиковая дамаВ»: [Электронный ресурс] // Фундаментальная электронная библиотека ВлРусская литература и фольклорВ». тАУ Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/is8/is8-062-.htm;

6. Пушкинский сборник памяти С.А. Венгерова. Пушкинист, IV. ГИЗ, М.тАФПгр., 1922, стр. 176; ср.: А. Слонимский. Мастерство Пушкина. Гослитиздат, М., 1959, стр. 521тАФ522;

7. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957, с. 364.

Вместе с этим смотрят:

"Грусть и святость" (Поэтическое богословие Николая Рубцова)

"Донские рассказы" Михаила Шолохова

"Живопись слова" в японской поэзии

"Записки из подполья" как исток философии экзистенциализма Ф.М. Достоевского

"Симплициссимус" Г. Гриммельсгаузена как роман воспитания