РОССИЯ КАК ИМПЕРИЯ (ВЗГЛЯД ИЗ БРИТАНИИ)

Образ России в глазах общественного мнения, политических элит и интеллектуальных кругов других стран сильно изменился за последние два десятилетия. Степень такого изменения варьируется в зависимости от политических предпочтений, информированности, способности к объективному анализу. Одни видят в нынешней России государство, которое в 1991 г. начало свою историю с чистого листа, другие воспринимают его как преемника Советского Союза со всеми его плюсами и минусами, третьи – как продолжателя российской истории, «прерванной» в 1917 г. На основе каждой из этих интерпретаций или их комбинации, в зависимости от используемого набора фактов, домыслов и стереотипов делаются подчас противоположные или существенно разнящиеся выводы.

История отношений России и Великобритании сложна и противоречива. Две бывшие империи, государства, доминировавшие в разные периоды своей истории в Европе и мире, часто были противниками, хотя не раз – стратегическими союзниками. Их взаимодействие можно представить в виде волнистой кривой, обозначающей смену периодов похолодания и потепления в отношениях. В зависимости от этого менялся и образ другой стороны: российский и британский «человек с улицы», представитель политического класса испытывал к государству по другую сторону европейского континента то симпатии, то неприязнь. Последняя особенно часто брала верх над другими эмоциями в последние полтора века со времён Крымской войны. Негатив во взаимном восприятии был укоренён, несмотря на то что Британия и Россия в трёх крупнейших военных конфликтах XIX–XX вв. – в эпоху наполеоновских войн и во время двух войн мировых – были союзниками.

Одна из тем, которая часто поднимается в беседах с британскими историками и политологами, – параллели, аналогии, сравнения из истории Российской и Британской империй, а что как не история империй – один из мощнейших источников создания образа государства. Нужно отметить, что по ряду вопросов эксперты из разных стран быстрее находят взаимопонимание, если они – граждане бывших метрополий, а, следовательно, лучше понимают феномен империй, не обращаются с этим понятием небрежно, не экстраполируют его вольно на иные исторические периоды. «Существует некое негласное сообщество бывших империй, тех, кто когда-то правил миром, – говорит Нил Фергюсон . – Мы принадлежим к одному клубу – клубу бывших империй, и именно поэтому британское отношение к России так сильно отличается от американского».

Империя – понятие сильно идеологизированное. В XX в., особенно в годы антиколониальной борьбы, оно приобрело ярко выраженное негативное звучание, да и по сей день заявить, что такая-то страна – империя или что она проводит неоимпериали-стическую политику – значит, как правило, подвергнуть её рез-кой критике. Вместе с тем, развивается и противоположная тенденция – ревизия истории империй. В Великобритании спрос на такую ревизию был вызван как внутренними, так и внешними обстоятельствами: в первом случае – концептуальными нововведениями во внешнеполитической доктрине Британии после выдвижения Тони Блэром идеи «гуманитарной интервенции», во втором – стремлением США закрепить за собой доминирующую роль в мире и идеологически обосновать стремление вмешиваться в дела других государств (приукрашенная ис-тория Британской империи с этой точки зрения оказалась весьма кстати).

Тема России и империи фигурирует в рассуждениях британских экспертов во всех трёх контекстах: России царской, России советской и России современной. В докладе Трёхсторонней комиссии, соавтор которого – сэр Родерик Лайн, посол Великобритании в РФ в 2000–2004 гг., даются прямолинейные характеристики советского периода российской истории . Термин «империя» используется больше как пропагандистское клише: вопреки исторической достоверности СССР характеризуется не просто как империя, но как примитивно организованная империя, состоявшая из метрополии и эксплуатируемых колоний, сатрапий и покорённых народов . Такая интерпретация государственного строительства в годы советской власти, потоков распределения ресурсов может вызвать улыбку даже у школьников, не поленившихся познакомиться, например, с предметом экономической географии. Даже по отношению к царской России такое описание было бы не вполне правдоподобным; изображение же РСФСР метрополией, а остальных 14 советских республик – колониями относится к области нездоровой фантазии. Если применить логику авторов доклада к британской истории, то Англия окажется метрополией, а Шотландия и Уэльс – колониями (наиболее радикальные националисты в этих британских регионах так и считают).

Однако в большинстве случаев британские эксперты не придерживаются столь предвзятой позиции. Доминик Ливен , один из ведущих в Великобритании специалистов по истории империй, называет их сложными мировыми системами. Добавим к этому, что одни империи были главными составляющими целых цивилизаций, как, например империя Майя или империя Инков; другие сами представляли собой цивилизации, заключающие в себе множество государственных и полугосударственных образований, как, например Римская империя. В этом случае понятие империи противостоит понятию национального государства. Однако встречаются и противоположные варианты. Так, Китай на протяжении многих веков – не только восточная империя, но в Новейшей истории – и национальное государство.

Какие основные отличительные черты империи? Это огромные территории и ресурсы, региональное, а в отдельных случаях глобальное господство или доминирование, своя система ценностей и идеология, цивилизаторская функция, не только способность, но и желание взять на себя ответственность за судьбу других народов. Существовали империи морские, состоявшие из метрополий и колоний, и континентальные, такие как Российская, Австро-Венгерская или Оттоманская. Эти прописные истины показывают всю нелепость попыток характеризовать империю одного типа с помощью характеристик, присущих другому, или обнаружить империю там, где её не было или нет.

Империи прошлых исторических эпох, как правило, отличались территориальной экспансией, широким использованием военной силы для принуждения – характеристики, которые в XX в. потеряли своё значение, что, однако не означает, что вместе с ним ушёл в прошлое и сам феномен империи. Нил Фергюсон выделяет до 17 моделей империй, которые в свою очередь делятся на либеральные и нелиберальные. Последние два типа могут быть присущи одной и той же империи в зависимости от того, какой период её истории рассматривается. Так, до XIX столетия Британская империя, основываясь на рабстве, была «нелиберальной», однако затем под влиянием евангелистского христианства и светского либерализма превратилась в «либеральную», т.е. стала проводить принципы свободной торговли, частной собственности и представительной демократии.

Была ли царская Россия империей? Да, безусловно, была, но империей сухопутной, не менее переселенческой, чем колонизаторской, к которой понятия метрополии и колоний применимы с большими оговорками. Был ли СССР империей? «Если вы хотите назвать Советский Союз империей, – уверен Ливен, – то он был империей в том же смысле, что и Соединённые Штаты, потому что обладал не только огромной властью, огромной территорией, многонациональным государством, но в некотором смысле определял видение цивилизации. Он рассматривал себя так, как рассматривает себя Америка сейчас – пиком цивилизации». Такое определение «Советской империи» имеет мало общего со смыслом, который сегодня вкладывают в этот термин многие западные политики и советологи. Является ли нынешняя Россия в каком-либо смысле империей? «Я не считаю современную Россию империей, – считает Ливен. – Она не обладает значительной мощью, а чтобы быть настоящей империей, необходимо иметь огромную силу и оказывать несравненное влияние на мировую политику».

Однако дело не только в отсутствии достаточной мощи, хотя нельзя не согласиться с английским учёным, что России, казалось бы, присущи некоторые черты империи – это многонациональная страна, протяжённые территории, большая ответственность за сохранение безопасности во многих регионах мира. Однако рассуждать о ней как об империи, даже вкладывая в это понятие современное нейтральное значение, не имеет особого смысла. Ресурсы и мощь могут обеспечить государству статус великой державы, но не статус империи. По мнению Алекса Правды : «Говорить о России как о метрополии можно лишь как о своеобразной метрополии, как о постимпериалистическом явлении».

Чтобы продолжать именоваться империей в условиях постмодернистского мира, необходимо нечто большее – то, что выборочно было присуще империям и в прошлом: мессианизм, культурная, ценностная экспансия, способность и желание брать на себя ответственность за судьбы других народов, т.е. массированное использование, согласно современной терминологии, «мягкого влияния». Задача же максимум для Россия на много лет вперёд – стать достаточно развитой и влиятельной страной для того, чтобы вернуть себе достойные позиции в рамках европейской цивилизации . Представляется, что в постмодернистском смысле претендовать на статус империи могут лишь три центра силы в мире: США, Евросоюз и Китай. В свою очередь только о Китае можно говорить, как об отдельной цивилизации.

Британские исследователи намного серьёзнее относятся к имперской проблематике, рассуждая о США. В этом случае, как и в случае с Россией, они советуют осторожно обращаться с термином империя. «Является ли современная Америка империей или нет, зависит от того, какой смысл вы в это вкладываете, – говорит Ливен. – Это своего рода полемический вопрос, ведь почти всегда империя означала отсутствие демократии. В определённом смысле США – империя, потому что она доминирует глобально и распространяет своё влияние во всех сферах – военной, идеологической, экономической, культурной». И он, и Фергюсон считают, что с распадом Британской империи часть её функций перешла Соединённым Штатам. «Соединённые Штаты очень похожи на Британскую империю по своим целям, – считает Фергюсон, – однако отличаются в методах, которые они используют. Например, Америка не желает признавать, что она – империя, – то, что я называю “имперским отрицанием”, тогда как британцы очень гордились своим имперским устройством».

Действительно, в годы холодной войны обе сверхдержавы наклеивали друг на друга ярлык империи, – чего стоит только рейгановская «империя зла». Но в последние годы традиционно негативное для XX в. восприятие понятия «империя» перестало быть общепринятым: популярность стала приобретать идея об Америке как о либеральной империи, которая распространяет по всему миру идеалы демократии и прав человека, и которая в свете своей добродетельности и чистоты помыслов имеет право на принуждение, включая применение военной силы. Однако в Великобритании эта идея так и осталась маргинальной, что не скажешь о США. Например, Рой Аллисон так отзывается о ней: «В США идёт спор о либеральной империализме, о котором некоторые мечтают в России. Но идея империи, взятая из прошлого, когда ресурсы добывались за счёт колоний и зависимых государств, не имеет места в современном мире, эта концепция неприменима».

Попытка перенести концепцию либеральной империи из истории Британии XIX в. в наши дни не срабатывает не только по соображениям этики и морали, но и с утилитарной точки зрения. «США не располагают той степенью влияния на события в других странах, как им приписывают, – уверен Рой Аллисон. – Ирак это хорошо показал. Войска США размещены по всему миру, но по сравнению с положением бывшей Британской империи это не впечатляет». Британские политологи отмечают, что в действительности успехи Британской империи основывались на том, что она не рассматривала силу как основу распространения своего влияния в мире, тем более не навязывала с её помощью свой образ жизни другим народам. Кроме того, у неё был сильный козырь – принцип «разделяй и властвуй», который в современном мире не может принести большую пользу США.

До начала войны в Ираке наибольшей популярностью пользовалась точка зрения о США как о мировом гегемоне, которого ещё не видела история, а концепция многополярности чаще вызывала раздражение, чем поддержку, в том числе в России. Достаточно вспомнить, как в штыки приняли концепцию «треугольника “Россия – Индия – Китай”». Лишь иракские события заставили многих пересмотреть свои взгляды, увидеть то, на что указывали во второй половине 1990-х гг. лишь немногие – при всём своём могуществе США по своему влиянию не дотягивает ни до уровня, на котором они находились после Второй мировой войны, ни до уровня влияния, которым располагала Британская империя в XIX в. «Говорить об однополярном мире – это шаблонный подход, – отмечает сэр Родрик Брейтвейт . – Ирак это с наглядностью показал. Некоторые американцы рассчитывали добиться своих целей с помощью военной силы, но из этого ничего не получилось». Это мнение разделяет и Алекс Правда: «В то время как Клинтон относился к многостороннему подходу всерьёз, Буш всё делал исключительно в интересах Америки и не видел серьёзных преимуществ в согласовании интересов». Вместе с тем, как в России, так и в Британии эксперты отмечают, что американская политика переживает большие изменения: «В Ираке амбиции США потерпели крах, – выносит свой вердикт Стюарт Крофт . – Администрация Белого дома уже не верит в то, что все проблемы решит самостоятельно. По-этому она и обратилась к содействию ООН, ЕС и НАТО».

И всё же более сбалансированное отношение к понятию «империя» в западной политологической мысли распространилось, за исключением редких случаев лишь на современные Соединённые Штаты и на историю Британской империи. Деполитизации этого термина в отношении истории СССР или постперестроечной России практически не произошло. СССР – это по-прежнему в большинстве изложений западных ангажированных обозревателей – «империя зла», даже в таких серьёзных материалах, как упомянутый доклад Трёхсторонней комиссии, а оценки внешней политики России по-прежнему пестрят эпитетом «неоимперская», стоит только познакомиться, например с подшивкой, казалось бы, респектабельного британского журнала «Экономист».

Попытки нового прочтение истории Британской империи привели к пересмотру ряда стереотипов, утвердившихся в XX в. и связанных с процессом деколонизации. В то же время более объективный взгляд на неё нередко сопровождается спорными выводами о современной природе международных отношений. Так, Фергюсон утверждает, что необходимо заменить лозунг «бремени белого человека» на лозунг «бремени развитого мира». «Понятие цивилизаторской миссии сохранилось, несмотря на то что язык Киплинга ушёл в прошлое, – говорит он. – Стремления современных либеральных империалистов в действительности немногим отличаются от киплингского языка столетней давности». На это можно ответить, что стремление изменить мир к лучшему нельзя не приветствовать, но делать это на основе возрождения крайне спорной концепции либерального империализма, а не укрепления системы международного права и существующих международных институтов, недальновидно.

В то же время большинство британских экспертов едины в том, что США, претендуя на цивилизаторскую миссию, не сделали должных выводов из ошибок английских колонизаторов. «Если посмотреть, как ведут себя Соединённые Штаты, вторгаясь в Афганистан и Ирак и пытаясь навязать свою политическую систему государствам, так отличным от них, – рассуждает Фергюсон, – можно утверждать, что они повторяют негативный опыт Британской империи. Первое, что приказал сделать командующий британской армии, захватившей Багдад в 1917 г., – распространить прокламацию, в которой говорилось: “Мы пришли к вам не как завоеватели, а как освободители”». Ещё хуже, с точки зрения Фергюсона, обстоит дело в Ираке: «То, что происходит в Ираке очень напоминает события в 1920 г. После окончания Первой мировой войны британцы достаточно легко утвердили свою власть в Ираке, но через некоторое время по всей стране прокатилось восстание. Было несложно предсказать, что тот же сценарий повторится во время ближневосточной кампании США, но они проигнорировали исторические уроки».

Эти оценки в целом совпадают с теми прогнозами и предостережениями, которые делали российские аналитики перед вторжением англо-американских войск в Ирак в марте 2003 г. Почему же Британия дала себя втянуть в иракскую войну, несмотря на то что это бывшая империя с громадным опытом, в том числе глубокими знаниями в отношении региона Ближнего Востока? Алекс Правда считает, и с этим нельзя не согласиться, что Лондон попался в ловушку «особых отношений» с США: «После Второй мировой войны появилась иллюзия, – говорит он, – что Британия может оказывать влияние на США с помощью информации, анализа, рекомендаций и советов, создалась видимость того, что она продолжает играть глобальную роль, используя мощь Соединённых Штатов». С ним солидарен Родрик Брейтвейт. «Это мечта, – характеризует он “особые отношения”. – Американцы могут обходиться без нас. Им удобно иметь такого союзника, но для нас большой пользы в этом нет. Каждый очередной британский премьер-министр утверждает, что нам не надо выбирать между Европой и США, что мы будем представлять Америку в Европе и Европу в Америке. Это, конечно глупо. Когда американцы хотят говорить с немцами, они не делают это через Лондон». С сарказмом о стремлении Лондона «сидеть на двух стульях» между Европой и США отзывается и Доминик Ливен, замечая, что Британия всё время между этими стульями падает.

Беседы с британскими экспертами убеждают в том, что распространённый в России образ Великобритании, как страны монолитно защищающей позиции США на международной арене, не адекватен, особенно в последнее время. До сих пор немало представителей британского политического истеблишмента считают именно так, однако их позиции становятся всё уязвимее, а ряды малочисленнее, и, вероятно, что в скором будущем внешнеполитические приоритеты страны без лишней шумихи будут пересмотрены. Иракская война только ускорила этот процесс. Сейчас трудно найти в Британии специалиста по международным отношениям, который бы не считал, что вторжение в Ирак было грубейшей ошибкой Вашингтона и Лондона, и что «особые отношения» в понимании Тони Блэра исчерпали себя. «Британцы оказались для администрации Джорджа Буша полезными союзниками, – отмечает Доминик Ливен, – но их влияние на Белый дом незначительно. Британия – небольшая страна, а политические процессы в Америке очень жёсткие. Какое дело американским политикам до “маленького” Тони Блэра?»

Судя по всему, идеи о превентивных ударах по другим странам, о «гуманитарных вмешательствах» без широкой международной поддержки, о насаждении демократии силой оказались в глазах большинства британских специалистов полностью несостоятельными. В пользу этого приводится множество аргументов. По мнению одних, британские власти в 2002–2003 гг. намеренно вводили общественность в заблуждение. «Значение нефти и стратегических интересов США на Ближнем Востоке было понятно с самого начала, – считает Алекс Правда, – так же как и лицемерное отношение Запада к ирано-иракской войне. Теперь же [перед войной с Ираком в 2003 г.] британское правительство предоставило информацию, которая оказалась ложной, правительство обманывало англичан». (Есть и те, кто, критикуя британские власти, всё же верят в то, что Блэр был искренен в своём восприятии угрозы, исходившей от режима Саддама Хусейна.) Другие отмечают влияния неоконсерватизма на внешнюю политику США. «Некоторые представители американской администрации, – говорит Стюарт Крофт, – публично призывали к нападению на Ирак уже через несколько дней после событий 11 сентября 2001 г., это был шанс [неоконсерваторов реализовать идею демократизации Ближнего Востока – Авт.]». Бесперспективной называет политику «насаждения демократии» лорд Хёрд : «Ирак научил нас тому, что политические изменения не могут произойти с помощью танков и ракет. Эти страны должны научиться сами находить выходы из тупиков. Перемены должны произрасти на их собственной почве». Серьёзным провалом стала с точки зрения сэра Дэвида Логана неспособность соотнести вторжение в Ирак с решением палестинского вопроса.

В то же время, критикуя чрезмерный проамериканизм во внешней политике Тони Блэра последних лет, нельзя забывать о том, что переориентация Лондона с США на Европу – дело далеко не лёгкое. Если политический класс страны в целом созрел для этого, то в общественном мнении до сих пор преобладают настроения евроскептицизма. С одной стороны, сильное недовольство населения зависимостью Британии от США на международной арене должно заставить Лондон активнее включиться в процессы европейской интеграции, но с другой, – то же население однозначно провалило бы референдумы о присоединении Британии к зоне евро или о принятии Евроконституции, будь они проведены. «Большинство населения не хотело, чтобы Британия участвовала в Иракской войне, – указывает на этот феномен Доминик Ливен. – В этой ситуации можно было бы предвидеть усиление поддержки ЕС как единственной геополитической альтернативы США. Но британцы отказываются подчиняться этой логике. Политическая элита понимает, что Британия должна находиться в ЕС, и знает, где лежит главная сфера интересов Британии, но основная масса населения пока другого мнения».

Возвращаясь к образу Российской империи в глазах англичан, отметим, что история векового соперничества двух империй, то, как они воспринимали взаимные и общие угрозы, наложили глубокий отпечаток на их отношения, и он даёт о себе знать до сих пор. Россия и Британия, даже в периоды наибольшего разлада, воспринимали друг друга на уровне политических элит скорее в качестве соперников, чем врагов (это было уделом идеологической пропаганды). Этому способствовала и их территориальная отдалённость, и обстоятельства, которые делали ту и другую сторону практически неуязвимыми: в одном случае этому способствовало наличие огромных сухопутных расстояний, в другом – островное положение метрополии. В силу географических причин зоны их влияния пересекались незначительно.

Сегодня часто можно услышать среди российских и британских политологов упоминание о «великой игре» в Афганистане и прилегающих территориях, которую Российская и Британская империи вели в Средней Азии в XIX в., и которая якобы в трансформированном виде возвращается в мировую политику. О современной интерпретации некой «великой игры» можно спорить, но её изначальный смысл, превратившись в стереотип, имеет гораздо меньше веса, чем принято думать. В подтверждение этого приведём слова Доминика Ливена: «Вся эта чепуха относительно Индии или Центральной Азии, – говорит он о прошлых противоречиях бывших империй, – это своего рода игра, которой вы забавляетесь, когда больше нечем себя занять». Что касается современного истолкования «великой игры», то Рой Аллисон утверждает: «Эта метафора неуместна, так как сегодня страны региона [Центральной Азии – Авт.] далеко не так зависимы, как в XIX веке. Сейчас они в значительно большей степени определяют свою судьбу».

Если уж и говорить о новом раунде «великой игры», в которой участвуют Россия и Британия сегодня, то речь должна идти о борьбе с терроризмом в регионе Большого Ближнего Востока. Не удивительно, что британские и российские эксперты, т.е. представители тех стран, которые по очереди «наступали на грабли» Афганистана в XIX, а затем в XX в., а Британия имела ещё и отрицательный опыт умиротворения Ирака, с большим скепсисом отнеслись к стратегии США по борьбе с терроризмом с помощью применения крупномасштабной военной силы вкупе с желанием в кротчайшие сроки трансформировать политический и культурный уклад этих стран. «Многие империи пытались “расколоть” Афганистан, – говорит в этой связи Фергюсон. – Эта страна – крепкий орешек. Поэтому неудивительно, что США прекратили попытки преобразовать Афганистан, хотя он и стоял первым в списке государств, которые они планировали перестроить». К этому можно добавить, что, несмотря на риторику, демократизация Ирака с помощью принуждения также оказалась несостоятельной.

Больше, чем в «великой игре», Российская и Британская империи были заинтересованы в недопущении появления между собой мощного центра силы. Если такой и возникал, то теоретически он мог рассчитывать на завоевание одной из них, но никогда – двух сразу, да и первую цель за последние несколько сот лет не удалось достичь никому. Царская Россия и Великобритания в течение длительного исторического периода были своего рода балансирами в раскладе политических сил в Европе, которые обеспечивали относительно равномерное распределение «силовых полей» на субконтиненте. Эти обстоятельства и объясняют ту причудливую смесь неприязни и одновременно признания преимуществ другой стороны, которая и по ныне характеризует отношения политических элит и экспертных сообществ двух государств.

Эти отношения пестрели множеством стереотипов (которых и сегодня немало), перешедших в век XX из прошлых исторических эпох. Один из самых устойчивых было представление о русской, а затем о советской угрозе, которая в Великобритании воспринималась сквозь призму имперского менталитета. В этой связи Доминик Ливен вспоминает, как в 1982 г. во время обеда с рядом британских политиков разговор зашёл о советской угрозе как об исторической константе, вызванной «неуёмным желанием русских к экспансии». В качестве одного из доказательств кто-то обратился к истории, посетовав, сколько беспокойств причинили русские Британии на северо-востоке Индии. «Столько наивности было в этих рассуждениях, – с юмором замечает Ливен. – Ведь для того чтобы угрожать интересам Британии в этом регионе, ей самой надо было сначала проявить экспансионизм; подумайте, где Кент, а где Индия!»

Надо сказать, что в России царской и Советской (да и современной) представление об угрозе со стороны Британии или Запада в целом было (и в определённой степени остаётся) не менее искажённым. Конечно, дело каждого Генштаба учитывать все возможные угрозы, в том числе самые маловероятные. Однако подозрение в том, что потенциальный (или выдуманный) противник вот-вот на тебя нападёт, часто в истории проникало в умы людей далеко за пределами военных кругов. Британская империя воспринималась современниками как несокрушимая, а британский правящий класс почти всегда жил в ожидании внешнего вызова. Так и Советский Союз со стороны производил впечатление незыблемости и монолитности, но постоянно опасался угрозы нападения. В годы холодной войны в Западной Европе и в США только и думали о том, как предотвратить экспансию Советов. В каждом из этих случаев внешние угрозы преувеличивались, в то время как источники этих «угроз» жили с менталитетом «осаждённой крепости» и только и думали, что об обороне.

Родрик Брейтвейт так описывает эту ситуацию: «В XIX веке у нас был самый могущественный военно-морской флот в мире, а мы всех боялись, в том числе русских. Это было глупо. Я до сих пор не понимаю, как кто-то мог опасаться того, что русские перебросят армию через Гималаи. Мы боялись царской России, затем СССР, а сами не понимали, почему русские боятся нас. Эта история теперь повторяется и с США: все думают, что это сверхдержава, а очень много, что она сейчас делает, вызвано отсутствием у неё ощущения безопасности». Опасения в отношении современной России сохраняются, говорит бывший британский посол в Москве, но эти опасения совсем иного рода: они связаны не с чрезмерной мощью страны, а с её чрезмерным ослаблением, и как следствие этого – с возможностью утечки ядерных материалов и т.п. О коренном изменении образа России в глазах британцев говорит и Дэвид Логан: «В Британии люди понимают, что Россия больше не враг, что Россия больше не представляет угрозы, а является страной, с которой мы развиваем отношения».

Лорд Хёрд также призывает Россию отказаться от менталитета холодной войны: «России не стоит бояться никаких конспираций. Россия больше не сверхдержава, но по-прежнему великая страна и ей не нужно пугаться темноты. Она слишком большая, чтобы оказаться в кольце. У вас есть мощное экономическое оружие – нефть и газ, хорошо обученное население; у вас есть законные интересы за пределами российских границ, и я надеюсь, что американское правительство и правительства европейских стран будут их уважать». Эти слова можно только приветствовать, хотя позицию бывшего министра иностранных дел Великобритании разделяют на Западе далеко не все, и продолжающееся расширение НАТО на Восток, антироссийская риторика в ряде стран Европы этому наглядный пример.

Многие британские эксперты разделяют точку зрения о том, что царская и советская политические элиты находились в чрезвычайно сложной ситуации, решая вопросы безопасности страны. В течение последних столетий все наиболее серьёзные угрозы российскому суверенитету исходили со стороны Запада, включая «смутное время» в XVII в., наполеоновское вторжение и две мировые войны. Что касается двух последних, когда основным источником угрозы была Германия, Российская империя, а затем Советский Союз столкнулись с геополитической головоломкой – как предотвратить господство Германии в Европе? В первой половине XX в. перед Россией стояла альтернатива: вступить в союз с Британией и Францией против Германии или же сыграть на их противоречиях. По первому пути Россия пошла во время Первой мировой войны, но катастрофы не избежала. В 1939 г. она выбрала второй вариант, но вновь понесла громадный ущерб. Сталин, считает Доминик Ливен, основывал свою политику на предположении, что Германия будет воевать с Британией и Францией несколько лет, а вместо этого Париж пал через шесть недель. К этому стоит добавить, что в свете то-го, что после Второй мировой войны Германия, Франция и Британия впервые в истории вошли в один военно-политический блок, не говоря уже о США, одержимость СССР вопросами безопасности в период холодной войны становится тем более понятной.

Сложная история российско-британских взаимоотношений не могла не привести к тому, что в каждой из двух стран в отношении друг друга усиливались то «филии», то «фобии». В XIX в. пик взаимной неприязни и даже ненависти пришёлся на годы Крымской войны, а затем на последнюю треть XIX в. Заключение Антанты в 1907 г. переломило эти настроения, и в Первую мировую войну державы вступили союзниками. События 1917 г. в России, последовавшая иностранная интервенция вновь окрасили образы другой стороны в зловещие тона. Однако тогда чувства людей были весьма смешанные, ведь Советская Россия была популярна в Великобритании среди значительной части народных масс. В 1930-е гг. симпатии к СССР со стороны британских интеллектуалов и простых граждан усилились. «Мои родственники из Глазго, – вспоминает Нил Фергюсон, – были убеждёнными коммунистами, побывали в Советском Союзе и вернулись оттуда убеждёнными, что это рай для рабочих». Расцвет русофильских и англофильских настроений пришёлся на годы Второй мировой войны. Холодная война вновь всё изменила, хотя враждебность к Советскому Союзу не достигла в Великобритании такого же уровня, как в США. В какой-то мере это объяснялось и тем, что после Второй мировой войны в Британии возник феномен антиамериканизма, который распространился не только среди интеллектуалов и политических сил, симпатизировавших первому социалистическому государству, но и среди тех, кто не мог примириться с тем, что Британия уступила США место ведущей державы мира.

В России и Великобритании часто проводят параллели между разрушением СССР и распадом Британской империи. «Многие представители политической элиты Британии, – считает Стюарт Крофт, – видят сходство в истории развития наших стран за последние 50 лет. За этот срок Британия превратилась в маленькую страну, стала гораздо меньше и Россия. В наших отношениях присутствует некая чуткость, понимание трудностей переходного периода». В рассуждениях британских экспертов лейтмотивом служит мысль о сложности процесса расставания с империей, высказывается понимание того мучительного процесса по созданию нового государства, с которым Россия столкнулась в 1991 г. (как было отмечено выше, термин «империя» в отношении СССР применим лишь в своеобразном контексте). «Русские хорошо понимают, что значит падение империи, – говорит Нил Фергюсон, – и как сложно отказаться от своего прошлого, особенно если это прошлое было таким блистательным», хотя на вторую часть этого высказывания можно возразить, что отказываться от своего прошлого совсем не обязательно. Родрик Брейтвейт замечает, что Британия, потеряв империю, так окончательно и не нашла себе новой роли в мире, так и не ответила на вопрос: ближе она к Европе или к Америке? Учитывая то, что в целом распад Британской империи завершился уже порядка 40 лет назад, продолжающаяся 16 лет спустя после разрушения Советского Союза дезориентация России по поводу своей геополитической и цивилизационной принадлежности не удивительна.

Примечательно, что среди британских специалистов редко услышишь упрощённые представления о распаде СССР, связанном якобы с ущербностью социалистической идеологии, «восстанием масс» или экономической несостоятельностью Советского Союза. Разговаривая с ними, не устаёшь удивляться тому, что их политически не ангажированный взгляд на историю СССР значительно объективнее той мифологизированной истории последних лет его существования, которую навязали стране в первой половине 1990-х гг. российские «реформаторы». В Советском Союзе популярной была тема фальсификации истории на Западе, связанная, например, с принижением роли нашей страны в разгроме фашизма. Но степень искажения и очернения советской истории в самой России после 1991 г. может легко дать фору западным фальсификаторам.

Алекс Правда уникальность произошедшего в 1991 г. усматривает в том, что Центр добровольно ушёл со своей периферии, которую многие политики в Москве рассматривали как бремя. Более того, он интерпретирует распад СССР как во многом рукотворный. «Я далеко не уверен, что политические лидеры, которые согласились на распад СССР и в каком-то смысле его организовали, – рассуждает он, – продумали все последствия своих действий с точки зрения безопасности страны». Алекс Правда не без оснований считает, что причиной краха СССР стал национализм, в первую очередь в республиках Прибалтики. Однако не меньшую роль, по его мнению, сыграло корыстное использование местными политическими элитами националистических настроений. Британский исследователь, безусловно, прав и в первую очередь в отношении РСФСР, где Борис Ельцин и его окружение в годы, предшествующие сговору в Беловежье, делали всё возможное для разжигания антисоветских настроений среди руководства республик. И с этой точки зрения можно говорить не столько о параллелях, сколько о различной природе гибели Британской империи и СССР. Достаточно сказать, что британская политическая элита всеми силами сопротивлялась процессам дезинтеграции Британской империи, а элита советская в лице части своей республиканской партийно-хозяйственной номенклатуры, напротив способствовала распаду союзного государства.

Эти и другие факты говорят о том, что между процессами распада СССР и Британской империи – больше отличий, чем общего. Так, можно поспорить с Нилом Фергюсоном, который считает, что «падение Британской империи произошло столь же быстро, как и распад Советского Союза». С точки зрения длинных исторических рядов – возможно (особенно если вспомнить о Римской империи, гибель которой растянулась на несколько веков), но с позиции политических процессов – явно нет. Британская империя распадалась несколько десятилетий, когда только фаза открытой дезинтеграции заняла четверть века (вторая половина 1940-х гг. – 1960-е гг.), за это время выросло новое поколение людей. Если же учитывать предшествовавшую деколонизации скрытую фазу дезинтеграции, то надо прибавить ещё несколько десятилетий. О возможности распада СССР до конца 1980-х гг. говорили только футуристы, но не серьёзные исследователи; разрушение Советского Союза произошло стремительно, за считанные годы. Причём если в Британской империи центробежные импульсы шли от периферии к центру, то в СССР – в обратном направлении.

Второе отличие заключено в следующих словах Роя Аллисона: «То, что колонизаторов и колонии разделяют большие расстояния, позволяет последним легче обрести независимость как с психологической, так и с практической точки зрения». СССР же представлял собой единое глубоко интегрированное сухопутное пространство, расчленять которое по административным границам республик на отдельные государства было всё равно что резать по живому. Характер распада Британской империи был совсем другим; среди прочего он не привёл к отсечению больших масс коренных британцев от самой Британии. После же развала СССР более 20 млн русских оказались за пределами России.

Третье существенное отличие – исчезновение Советского Союза привело к глубокому политическому и социально-экономическому кризису в России и в большинстве бывших союзных республик, а гибель Британской империи в основном ограничилась для Великобритании проблемами психологической адаптации и поддержания внешнеполитического статуса. Эту точку зрения подтверждают слова Стюарта Крофта: «Британии после распада империи не пришлось трансформировать свою экономическую систему; Россия же была вынуждена её изменить и, как следствие, пережить грандиозные изменения». Что касается сферы внешней политики, британские эксперты оценивают распад СССР как неоднозначное явление. «[Мир после распада Советского Союза] стал менее опасным, но и менее управляемым, – говорит Родрик Брейтвейт. – Менее опасным, потому что снизилась угроза ядерной войны, а менее управляемым, потому что раньше существовала всем понятная и до определённой степени удобная международная система отношений».

Параллели между печальной судьбой СССР и Британской империи распространяются и на их постсоветскую и постимперскую историю. Российские специалисты высказывают в целом высокое мнение о британском опыте по контролю за процессом распада империи, положительную оценку получает деятельность Содружества наций. Со своей стороны британские исследователи обычно отмечают закономерность создания СНГ для решения общих проблем безопасности, миграции, борьбы с терроризмом, экономической реинтеграции и т.п. В то же время они говорят о низкой эффективности его структур, связанной в первую очередь с политической конъюнктурой и субъективным фактором, а проще говоря – с отсутствием политической воли.

Так, Алекс Правда высказывает озабоченность по поводу очевидного отсутствия у России стратегического мышления относительно пространства СНГ, изначальная концепция которого распадается на субрегиональные политические проекты – один для Центральной Азии, другой – для Кавказа, третий – для Украины, четвёртый – для Белоруссии (хотя отдельные структуры с участием членов СНГ в последнее время набирают вес в глазах британцев, в первую очередь ШОС). «Стратегическое видение СНГ, – говорит учёный, – должно включать в себя подлинный многосторонний подход. На деле же СНГ напоминает колесо от телеги, спицами которого являются двусторонние отношения России с другими государствами – участниками». С этим трудно не согласиться, ведь дистанция между риторикой руководства России и до 2000 г., и после о первенстве СНГ среди внешнеполитических приоритетов России и реальными действиями нашей дипломатии всё увеличивается, всё громче голоса тех, кто призывает «похоронить» СНГ. Неудивительно, что в Великобритании, которая получила немало внешнеполитических дивидендов благодаря Содружеству, отсутствие у политического класса России стремления остановить деградацию СНГ вызывает удивление.

Немало британских специалистов не только считают естественным формирование более сильного и жизнеспособного межгосударственного объединения на постсоветском пространстве, но в отличие от многих других европейцев признают законность российских интересов на его просторах. Так, Доминик Ливен отмечает, что в СНГ «Россия использует свою власть весьма разумно. Она полагается не столько на военную, сколько на экономическую силу. Здравый смысл проявляется и в её стремлении контролировать свои природные ресурсы и трубопроводную систему. Россия защищает собственные интересы в этом регионе, и с имперской политикой это не имеет ничего общего». Подобной точки зрения придерживается и лорд Хёрд: «У России есть свои стратегические, экономические, политические интересы [в регионе СНГ – Авт.]. Здесь немало проблем, например, у вас большие трудности с Грузией. Мы должны прислушиваться к вашему голосу, он важен, и это не голос империи. Вы партнёры США и Евросоюза, и господин Путин пытается обсуждать с ними имеющиеся проблемы, а не конкурировать».

Хорошо известны слова Уинстона Черчилля, назвавшего Россию «загадкой, покрытой мраком неизвестности». Это высказывание относится к 1939 г. С тех пор многое изменилось, и наша страна стала намного доступнее для понимания Запада. Однако, судя по всему, загадки ему она задаёт до сих пор. «Современная Россия – это тайна, – признаётся лорд Хауэлл . – Но мы хотим, чтобы Россия вместе с нами решала мировые проблемы. Мир это сложная иерархия, и Россия должна занять в ней достойное место».

< Назад   Вперед >
Содержание