Япония УТОЧНЯЕТ СВОЮ ИДЕНТИЧНОСТЬ ПЕРЕД ВЫЗОВАМИ ГЛОБАЛИЗАЦИИ: ВОСТОК ВСТРЕЧАЕТСЯ С ЗАПАДОМ

Поразившая многих китайская пара фигуристов, выступавшая в марте 2008 г. на чемпионате мира по фигурному катанию в Гётеборге под музыкальную тему «Хава нагила», дала точечный, но весьма симптоматичный пример действенности глобализационных процессов, которые накладывают отпечаток парадоксальности на взаимодействие цивилизаций. Японка в парном катании выступала за Россию в смешанной паре. Однако японские примеры «гибридизации» уже никого не удивляют, а кажутся естественными.

Столкновение (как уже модно становится говорить у наших политологов, «клэш»1) цивилизаций с легкой руки гарвардского профессора С. Хантингтона стало одной из ведущих тем политологического дискурса. «“Клэш” нельзя отменить - мы были и остаемся в обозримом будущем очень разными и потому будем конфликтовать... Бессмысленно оспаривать тезис о том, что цивилизационная поляризация окончательно стала одной из доминирующих тенденций развития, - утверждает член научного совета Московского центра Карнеги А. Мала- шенко. - И по мере усиления глобализации она будет не только не затухать. Но даже нарастать». Мы не можем согласиться ни с доктором исторических наук Малашенко, ни со своим учителем Хантингтоном, с которым нам приходилось неоднократно вступать в публичную полемику по этой тематике . По нашему мнению, гораздо продуктивнее говорить о взаимодействии, диалоге цивилизаций, а их столкновение рассматривать как «негативный экстернализм», некую девиацию, побочный продукт скороспелой глобализации. А если мы хотим запрограммировать «клэш», то мы его непременно получим. Видимо, действуют разнонаправленные векторы, и гипертрофированное действие одного из них можно спровоцировать конкретным политическим курсом.

Примером достаточно гармоничного межцивилизационного общения можно считать нынешнее состояние отношений Японии с Соединенными Штатами, равно как и стремление гармонизировать взаимодействие со всеми окружающими странами.

Двойственность процесса самоидентификации японцев, принадлежащих как Западу, так и Востоку, заставляет их задуматься о своей идентичности и уточнять ее. В различные периоды своей истории японцы не один раз оказывались перед необходимостью приблизиться к современности и в связи с этим уточнять особенности своей самоидентификации . И каждый раз это происходило в периоды интернационализации, которые сопровождались интервенцией «чужих» ценностных систем и их давлением на традиционные нормативные системы японцев, побуждая их определять, кто «Мы», а кто - «Они». Каждая из трех интернационализаций Японии (в эпоху Мэйдзи, в период оккупации и сегодня под влиянием глобализации) сопровождалась мощной информационно-ценностной волной. И все же в массовом сознании японцев сохранились базовые смысложизненные скрепы, имеющие глубокие социокультурные и архетипные основы, которые в совокупности формируют идеальный тип японца, обладающего автономностью мышления, незаурядными адаптационными способностями к культурным интервенциям и поворотам судьбы, сохраняя при этом преимущественно «неэкономический» характер социального взаимодействия.

Сами японцы много пишут по проблеме своей идентичности, и слово «айдентити» прочно вошло в японский язык. Однако, как говорит японская пословица, «у подножия маяка темно» (дайто мото кураси), т. е. истинное положение видно издалека, а самооценка порой чревата самообманом.

Идентичность в контексте данной главы выступает в двух ипостасях. Во-первых, идентичность является суммой воззрений, на базе которых то или иное государство «воображается», используя определение, предложенное американским политологом из Корнельского университета Б.Андерсона. Во-вторых, - это сумма представлений той или иной группы о своем месте в мире, прежде всего на основе соотнесения со «значимыми другими» (constituent others) в рамках оппозиции «мы/они»4. Другими словами, «идентичность есть онтологическое убеждение (личности, группы, социосистемы), проявленное в процессе взаимодействия с некоторой “инаковостью”»5. Идентичность относится к тому классу явлений, которые связаны с частью глубинного коллективного самосознания и самоощущения членов общества, включающей в себя свойственное им коллективное бессознательное. Она основана на долгоживущих, устойчивых шаблонах отношения к иным социокультурным и национально-этническим группам, к окружающему миру в целом.

Глобализация сдвигает акцент с политической идентичности национального государства к неким межгосударственным и внетеррито- риальным формам идентичности.

В смысле институционального социально-политического устройства Япония не слишком разительно отличается от западных стран и вполне может считаться западной страной. Однако совершенно очевидно, что она относится несколько более болезненно к своей идентичности в силу упомянутых выше исторических причин. Даже если не преувеличивать признанную специфику японских традиций, Япония несколько противоположена Европе, основному источнику теоретических идей модерна, постмодерна и универсализма. В социально-политическом смысле она близка, но в известном смысле противопоставлена и Соединенным Штатам, откуда заимствованы главные принципы современной организации общества. Что же касается заимствования западных моделей мышления и поведения, ряд японских исследователей с тревогой подчеркивает наметившийся переход Японии с этических принципов на прагматические принципы взаимоотношений с внешним миром. Часто можно встретиться с сетованиями на распад и упадок японской цивилизации, суждениями о том, что в той Японии, где национальную идентичность намереваются отождествлять с западной, процесс распространения эгоизма и нигилизма уже невозможно остановить . Между тем, как отмечает политолог Ё. Накамото, несмотря на заимствование многих западных ценностей, в системе ориентиров японской дипломатии по-прежнему присутствует склонность оперировать этическими нормами в международных отношениях .

Социокультурный и исторический «значимый другой» - Китай, с которым всегда существовало взаимное притяжение, но в отдельные времена доминировало противостояние, имевшее целью закрепить автономный статус японского языка, религиозных принципов и социальных отношений.

Судя по многочисленным опросам общественного мнения, среди стран, которые представляют собой «зеркало» для Японии, наиболее видное место занимают Соединенные Штаты, затем следуют азиатские соседи, прежде всего Китай, Россия и Корея, потом Европа и, наконец, остальные регионы мира. Такого рода иерархия в течение всего послевоенного периода оставалась довольно устойчивой.

Однако глобализация несет с собой некое смешение былых иерархических структур: весь мир становится психологически близким. На переосмысление японской идентичности оказывает влияние «слоистая» структура нескольких геополитических конфигураций Азиатско-тихоокеанского региона. Во-первых, - это военно-политический союз с США. Во-вторых, - это соперничество США, России и Китая в регионе. В-третьих, - это «четырехугольник» интеграционных устремлений старых и новых экономических лидеров - Японии, США, НИС-АСЕАН, а также Китая . Уже по причине весьма существенных различий в самоидентификациях и социально-политических целях стран, входящих в эти геополитические фигуры, японская картина мира испытывает разновекторное давление. Некоторые авторы говорят и о том, что присутствует некая «японская скрытая ксенофобия в межкультурных контактах» . В целом, в различной степени японцы не доверяют всем своим соседям.

На основе анализа множества источников и литературы можно сделать вывод, что Япония готова удовольствоваться ролью регионального лидера. Но и на этом пути предстоит преодолеть определенные трудности, учитывая, прежде всего, страх государств региона перед японской гегемонией.

В этом контексте Япония, например, может структурно рассматриваться как часть военно-политического союза с США (условно - Запада) или, скажем, члена Азиатско-тихоокеанского экономического сообщества (условно - Востока) и т. п. Другими словами, увеличивается множественность идентичностей, нарастают уровни «идентификационной матрешки» (например, житель Токио - японец - кто еще?). Известный исследователь, работающий в США, Ц. Акаха считает, что у Японии есть три идентичности, основанных на национализме, регионализме и глобализме!0.

Большинство японцев, естественно, ассоциируют себя с культурно-цивилизационной общностью. Такой способ самоидентификации существовал всегда. Но глобализация ведет, прежде всего, к более тесному взаимодействию и переплетению цивилизаций, а не только, как отмечалось, к их столкновению.

Этническая идентичность японского народа не представляет собой сложного вопроса, поскольку Япония явно не принадлежит к категории «многосоставных обществ» (А. Лейпхарт): численность представителей других этнических групп, населяющих страну, составляет около одного процента от численности населения. Цивилизационная идентичность Японии остается не до конца решенной проблемой, более того, актуальность поиска такого решения все возрастает.

С. Хантингтон выделяет восемь цивилизаций - Западную, Православную, Конфуцианскую, Мусульманскую, Латиноамериканскую, Японскую, Буддийскую и Африканскую! 1. Эта классификация вызывает серьезные вопросы у многих исследователей. Прежде всего, выделяются сомнения в том, что японскую цивилизацию следует выделять как самостоятельную и самодостаточную.

Действительно, существует точка зрения, что Япония отпочковалась от китайской цивилизации в период между 100 и 400 гг. н. э. Ряд японских политологов, однако, утверждает, что японская культура представляет собой крайнюю, «островную» форму культуры Китая, ведь недаром ее порой называют «дочерью древней китайской цивилизации». Япония импортировала из Китая ключевые принципы организации социума, культурные основы - иероглифическую письменность, конфуцианство (в чжусианской форме), даосизм, буддизм, китайский тип мышления, науку, многие виды искусства, обычаи, ритуалы и церемонии - от чаепития до единоборств. Известен и примечательный пример из области архитектуры: император Камму перенес в 794 г. столицу в Киото и отстроил ее в абсолютном соответствии с планом китайского г. Чаньань в провинции Шэньси!2.

Выделять японскую цивилизацию в отдельную единицу, возможно, не совсем правильно хотя бы потому, что различий, скажем, между США и Францией, объединяемых в одну цивилизацию, никак не меньше, чем между Китаем и Японией!3.

Автору как японоведу хочется мыслить Японию в терминах самостоятельности и неподражаемости. Справедливости ради, однако, надо отметить, что японская культурная матрица представляет собой уникальный буддийско-конфуцианско-синтоистский комплекс. Но совершенно не принципиально считать Японию отдельной цивилизацией или частью единой дальневосточной цивилизации. Суть в том, к какому полюсу она тяготеет и какому из глобализационных сценариев будет следовать.

В политологическом сообществе существуют четыре базовых сценария глобализации, которые конкурируют в условиях «глобальной неопределенности». Вестернизация понимается как культурная ассимиляция «центральной цивилизацией» немодернизированных территорий, формирование гомогенизированной культуры на основе ценностей либерализма и универсализма. Фрагмеграция (термин, введенный американским исследователем Дж. Розенау) обозначает комбинацию фрагментации и интеграции, переформатирование и укрепление блоков и союзов национальных государств. Локализация - консолидация этнических и цивилизационных общностей на основе фундаменталистских идеологий, проводящих политику культурной изоляции как суррогатной формы социальной и культурной толерантности. И, наконец, глокализация (термин global+local был введен руководителем корпорации «Сони» А. Морита) - синтез модернизации локальных культур с достижениями формирующейся глобальной мультикультурной цивилизации, который осуществляется в процессе культурной гибридизации, т. е. взаимообогащения культур. Все четыре сценария могут претворяться в жизнь одновременно в разных районах Земного шара!4.

Япония - яркий пример успешной версии глокализации. В этом ее ответ на вызовы глобализации, грозящей обезличить национальное культурно-цивилизационное своеобразие. Японцы мыслят политическое устройство страны в терминах западной цивилизации и в контексте западных демократических и либеральных ценностей. Западные принципы заложены в фундамент японской системы рациональных бюрократических институтов: «Внимательный взгляд на японское общество приоткроет здоровое выражение интереса к себе, нонконформизм и дифференциацию одного индивидуума от другого» . Молодые японцы явно пытаются подчеркнуть свою индивидуальную идентичность, к примеру, тщательным выбором мелодий звонка мобильного телефона, однако почему-то из несметного выбора мелодий они склонны оказывать предпочтение одним и тем же мелодиям.

Вместе с тем в цивилизационно-культурном контексте японцы совершенно отчетливо ощущают себя частью дальневосточной цивилизации, базирующейся на конфуцианско-буддийском комплексе.

Япония представляет собой симбиоз западной политической и восточной конфуцианско-буддийской идентичности. При этом существование подобного «кентавра» на редкость гармонично. При всей эклектичности подобного вида симбиоза не возникает глубоких противоречий внутри этого комплекса. Массовый конфессионально-культурный фундаментализм - в отличие от исламского мира - едва ли мыслим в современной Японии: он локализуется в лоне маргинальных сект типа достопамятной «АУМ синрикё».

Подобный гармоничный симбиоз традиций и инноваций получил в японской политической науке название дзассюсэй (гибридность)!6. Откуда берется высокий уровень способности к гибридизации? Ведь любая инновация вызывает возмущение в традиционной системе. Во- первых, японское сознание способно трансформировать и адаптировать заимствования настолько эффективно, что они принимаются как нечто органичное и не противоречащее традиции. Во-вторых, специфика японской традиции заключается в том, что «восприятие нового не требовало концептуальной перестройки сознания, никогда не стоял вопрос о насильственном вытеснении старого новым, заимствованное ассимилировалось, дополняло автохтонную синтоистскую культуру Японии. Новое усваивалось и трансформировалось в нечто созвучное автохтонной культуре, без затраты энергии на разрушение старого и построение нового.. .»1?.

Стремительное заимствование артефактов американской массовой культуры японским социумом, глобализация коммуникаций должны были бы вызвать размывание национальных традиций. На деле же попытки насильственно вестернизировать японское общество вызывают его обращение к наиболее глубоким пластам национального сознания, у укреплению дальневосточных корней национальной идентичности. А национальная идентичность коренится, как известно, в архетипах мышления нации, которые существенно глубже и сильнее, нежели рациональные аргументы и поп-культурные приманки. «Интеллектуальные элиты, столкнувшись с кризисом цивилизационной идентичности, как правило, обращаются к историческим корням»!8. В качестве исторического примера цивилизационно-культурной реакции на западное влияние можно привести движение кокусуй ходзон («сохранение национальной сущности»), которое развернулось в 80-е годы XIX в.

При этом сетевые формы самоорганизации и межкультурной коммуникации японского общества вполне приспособлены к абсорбированию очередных инноваций, которые в результате не оказывают существенного влияния на идентичность, а создают вполне непротиворечивый традиционно-инновационный комплекс. Для японского сознания нет «кентавр-проблемы» - оппозиции между традиционной и инновационной идентичностью. Традиции и инновации, западное и восточное как бы перетекают друг в друга наподобие ин и янъ. Иными словами, в Японии сложилась двуединая идентичность: внешняя (институциональная) - западная и внутренняя (духовно-нравственная) - дальневосточная. Какую из них считать ключевой? Это зависит от контекста и точки зрения. Все же, в глубинном смысле, ведущей следует, очевидно, считать дальневосточную, поскольку она основана на архетипах, длящихся из «вечности в вечность».

Прошло то время, когда японцы стремились всячески акцентировать свою приверженность западным стандартам, за которой порой скрывалась некая болезненная ущербность и культурная неполноценность, выражавшейся в «европодражании» (Euro-apeing). Ряд исследователей отмечают некий гротеск, который на протяжении столетия проявлялся «в удивительной, аляповатой смеси различных архитектурных стилей в модернизирующихся японских городах, в комичном смешении элементов японского национального и европейского костюма многими японцами и т. д.» . Сейчас происходит «ускорение смешения» (accelerated mixing), которое является «характерной чертой современной эпохи»: «Ново не само смешение, а его масштабы и интенсивность» .

Минуло увлечение теориями «нихондзинрон» - японоцентристскими «теориями о японцах», превозносившими уникальность японской нации и получившие расцвет в 60-х годах, в период бурного экономического развития страны. Именно популярность этих теорий и привела к столь определенному выделению Японии в самостоятельную цивилизацию. Сейчас входит в моду признавать, что былой дискурс был всего лишь «мифом о японской уникальности»: «Японии не надо было искать моделей вне себя; она сама стала моделью не только для своих азиатских соседей, но и для развитых западных стран. Вопрос об азиатской культурной идентичности был неправомерным» !.

Ныне мало кого в Японии волнует «западно-восточный» эклектизм в каких-либо его проявлениях. При этом политическая (и во многом культурная) ориентация на США остается незыблемой; чувство близости к США на протяжении последней четверти века неизменно демонстрируют около 75% опрошенных . Тем не менее, эта близость периодически подвергается испытанию на прочность. Например, молодой исследователь Ё. Карибэ резко пишет в своей диссертации: «Западные люди, продав душу дьяволу, не знают удержу в стремлениях удовлетворить свои потребности. Западная цивилизация в избытке наделена опасными чертами, чреватыми гибелью всем людям, втянутым в ее водоворот, всему живому на Земле»23.

В противовес западному влиянию японцы сейчас подчеркнуто начинают признавать свою имманентную связь с Азией. Более того, многочисленные опросы общественного мнения свидетельствуют, что азиатская составляющая японской самоидентификации демонстрирует тенденцию к нарастанию.

В толкование самоидентификации входит не только отнесение себя к определенной цивилизационной общности, но и видение своего места в системе межгосударственных отношений. И японский казус, безусловно, любопытен, поскольку Япония принадлежит к странам, которые «включились в международную систему со своими особыми цивилизационными традициями и специфическими структурами неевропейской политической организации (Россия, Япония, Китай и т. п.)»

Какой себя видит Япония, и какой она видится другим? По объективным показателям, вес и влияние страны позволяет отнести ее к группе лидеров мирового сообщества. Страна стоит на втором месте по величине своего взноса (19,468%) в регулярный бюджет ООН после США (22%). Ее взнос значительно превышает германский (8,662%) . В ВМФ квота Японии, определяющая размер ее возможных заимствований и голосов при принятии МВФ коллективных решений, составляет 6,24% (квота США - 17,4%, Германии - 6,09%) . Статистический анализ выявляет принадлежность Японии к «лидерам государственности» (это «страны демократического выбора, относительно высокого качества жизни и низких угроз»). Согласно анализу рейтингов, если принять «индекс государственности» США за 10,00, то Япония окажется на втором месте с индексом 9,34 (для сравнения, у Швейцарии этот показатель составляет 9,17, а для Германии 8,93, а Россия в списке вообще занимает 27-е место). По индексу качества жизни Япония занимает 14-е место в мире, зато по индексу потенциала международного влияния Япония замыкает первую тройку после США и Китая, а по индексу компонента «мировое влияние» демонстрирует чрезвычайно высокий уровень (40,5%) объяснения отличий Японии от других стран мира, что вводит ее в группу лидеров (после США, России, Индии, Китая и Германии) .

Как показывает исследование, основанное на методе статистического анализа, «в одних случаях лидеры влияния тяготеют к “полюсу” государственности в ущерб качеству жизни (Россия, Индия, Турция), в других - добиваются баланса влияния и качества жизни (Великобритания, Франция, Германия, Япония)» . Эти выкладки помогают понять место страны в мировой системе. Япония не ставит цели поддерживать высокие темпы экономического роста исключительно ради укрепления своего влияния в мире, как это было в 60-70-е годы. В качестве элемента политической идентичности выступает стремление стать «страной, в которой удобно жить». В то же время это не вызывает желания самоизолироваться от мирового сообщества, т. е. Японии удалось достичь важного баланса между влиятельностью и процветанием, что наложило неизгладимый отпечаток на самовосприятие нации.

Однако идентичность связана не столько с объективными характеристиками, сколько преимущественно с эмоциональными и субъективно значимыми представлениями. В этом смысле, несмотря на нерешенность некоторых смысложизненных проблем (нельзя абсолютизировать отмеченную гармонию), в целом японцы вполне ощущают свои тождество и непрерывность.

Если в интерпретации японской идентичности учитывать фактор любви к отечеству, то опросы общественного мнения дают достаточно убедительную картину. Ощущают чувство любви к родине более 78% японцев (49,4% - в большой степени; 33,7% - в целом ощущают), а в том, что они вообще лишены этого чувства признались только 2% . О примерно таком же уровне патриотизма говорят официальные цифры опроса, проведенного Информационным отделом при секретариате кабинета министров: 52,1% японцев сильно любят свою страну, а 80% считают, что необходимо воспитывать чувство любви к родине.

Характерные черты добавляют к коллективному портрету японцев опросы относительно их отношения к государству. Отвечая в 2007 г. на вопрос «Что для вас важнее - выгода государства как целого или личная выгода?», 47,4% отдали симпатии государственной выгоде и лишь 29,7% предпочли личную выгоду, 20,2% не определились с ответом. При этом в ходе опроса предыдущего года «государственников» было меньше - всего 44,9% . Эти результаты ставят под сомнение все шире распространяющееся среди специалистов мнение, что Япония превратилась в страну индивидуалистического мышления западного толка. Сейчас, когда страна достигла высокого уровня процветания, крайне редко можно услышать из уст японцев нечто вроде претензий на великодержавный статус. Иными словами, по мере роста удовлетворенности уровнем жизни националистические амбиции слабеют, и, как отмечают некоторые японские исследователи, у японцев нет ни возможностей, ни намерений противиться глобальным стандартам и глобализации, за которыми проглядывают руководящая роль Запада и западные моральные нормы .

В этом контексте представляет интерес приоритетность причин, почему японцы гордятся своей страной.

Таблица 1

Гордость за Японию (верхние пять позиций)

Если в качестве точки отсчета взять приверженность традиционным религиям, то картина вырисовывается довольно парадоксальная. Имеют домашнее святилище для вознесения молитв: синтоистскую камидана - 44,1%, буддийский буцудан - 49,8%, а не имеют - 24%, т. е. немало семей исполняют одновременно и синтоистские, и буддийские ритуалы. При этом испытывают религиозные чувства 29,1%, не испытывают 70%. Из первой группы 22% относят себя к синтоистам, 77,2%

- к буддистам, 7,7% - к христианской религии, 3,6% - к другим религиям. Особенно интересны ответы на вопрос: «Что вы думаете о коми (синтоистских божествах) и Будде?». Считают, что коми и Будда - «это одно и то же», 22,8%, что это разные божества - 23,9%, что они «различны, но действуют одинаковым образом» - 23,7%, что «никогда не задумывались о различиях между коми и Буддой» - 21% . Все это дает повод говорить о синкретическом характере отношения «парадоксального японца» к религии. Синтоистские и буддийские воззрения, накладываясь на конфуцианские этические нормы, образуют неразделимый сплав, который и является фирменным признаком японского способа мышления. Возможно, именно поэтому японскую цивилизацию можно считать самостоятельной и уникальной.

Японская идентичность эволюционирует одновременно в двух направлениях - дрейфуя в сторону западных моделей поведения (это - скорее внешний, поверхностный слой самоидентификации) и подтверждая верность ключевым ценностям восточной цивилизации (это

- более глубинный, корневой уровень самоидентификации). Само собой, внешняя сторона жизни и поведения японцев больше бросается в глаза и создает впечатление ведущей тенденции. Когда же речь заходит об экзистенциальных ценностях, что в реальной жизни случается не так часто, на поверхность всплывают ключевые точки опоры национальной идентичности.

Есть еще одна ипостась проявления традиционности - это, например, участие японцев в праздниках мацури и совершение различного рода ритуалов. Молодежь связывает эксплицитно свою принадлежность к традиционной цивилизации, с азартом участвуя в массовых шествиях по праздникам с паланкинами о-микоси на плечах, восходящим к временам древней и средневековой Японии, нисколько не демонстрируя в своем большинстве артикулированных религиозных чувств. Не верность традиционализму, а скорее стремление на короткое время освободиться из железной клетки социальной иерархии и стереотипизированных норм поведения объясняет карнавальный тип японской культуры в том смысле, который вкладывал в слово «карна- вальность» М. Бахтин. Эту важную часть повседневной жизни японцев следует отнести к поверхностному, ритуальному слою. Не менее заметную роль для демонстрации японской идентичности играет телевизионная пропаганда японской кулинарной культуры, которая навязчиво присутствует на всех телеканалах в прайм-тайм; реклама японской еды занимает примерно столько же эфирного времени, что и автомобилей : «Постоянно внушается, что японская (или японизированная) еда самобытна, необычна, незаменима и, как правило, несравненна... Яйцо, шипящее на сковороде - символ японского флага... Несомненно, широко распространенное рекламирование традиционной японской кухни и культурных особенностей, ознакомление с региональными обычаями и историей могут в определенной мере способствовать утверждению веры в уникальность японской культуры» . Ревностность в следовании ритуалам и подчеркнутое пристрастие к внешним символам национальной кулинарной культуры нарастают по мере давления глобализации и макдонализации. Однако это скорее декорация. Вместе с тем имплицитно японский тип мышления и мировосприятия связан с автохтонной традицией на глубинном уровне.

Даже если Японию считать самостоятельной цивилизацией, ее следует более близко соотносить с восточноазиатской и глобальной цивилизациями, учитывая немалое количество пересечений (см. табл.2).

Таблица 2 Компоненты японской идентичности

Почему Японии необходима восточноазиатская идентичность? По мнению участников семинара Университета ООН по глобалистике, это представляется насущной задачей в связи с тем, что необходимо сформировать доверие, чтобы развивать региональное сотрудничество, избежать изоляции, сбалансировать отношения не только с США, но и с остальной Азией, иметь большее влияние в мировых делах, научиться брать на себя большую ответственность.

Для того, чтобы сформировать азиатскую идентичность, предлагаются следующие задачи в области просвещения:

- общая интерпретация истории;

- более углубленное изучение истории Азии;

- создание примера для успешного сотрудничества;

- изучение азиатских культур и языков.

Кроме того, рекомендуется создать больше возможностей для взаимодействия путем стимулирования путешествий и обучения за рубежом; создания совместных организаций; превращения Японии в более приветливую страну для иностранцев.

Чтобы создать «идеальную восточноазиатскую идентичность», необходимо, прежде всего, преодолеть наследие прошлого, обеспечить более благоприятные условия для восприятия друг друга, укреплять взаимное доверие, чувство гордости за свою азиатскую принадлежность. Есть немало оснований для подобного чувства гордости - длинная общая история, богатое культурное наследие, «ум и талантливость народа», большой экономический потенциал, значительная доля земного населения .

Интересно отметить, что среди западного политологического сообщества намерение укреплять восточноазиатскую идентичность вызывает некоторую настороженность. Причем причиной тому видится не столько ответ на вызовы глобализации, сколько реакция на окончание холодной войны. Новый интерес японцев к восточноазиатской составляющей своей идентичности нередко объясняется тем, что «крушение советского блока спровоцировало общий пересмотр роли Японии в мировой политике. Во время холодной войны было так просто и удобно следовать в кильватере азиатской политики США, однако конец определенности положения времен холодной войны сделал возможными новые выборы. Отпала необходимость солидаризоваться с Западом или держать Азию на расстоянии» .

Профессор восточно-азиатских языков и культурных исследований Калифорнийского университета (Санта-Барбара) Дж. Натан считает, что Япония испытывает кризис идентичности и что стремление японцев уточнять свою идентичность в восточноазиатском направлении угрожает основам японско-американских отношений . Ц. Акаха, оценивая настроения японского общества, отмечает, что, по широко распространенному мнению, в связи с окончанием холодной войны, Япония должна отказаться от договора безопасности .

По данным опроса 2007 г., чувство близости с Соединенными Штатами испытывают 75,6%, а не испытывают такого чувства 22,6%.

Примерно такие же оценки политических отношений: 76,3% японцев считают, что отношения их страны с США «хорошие» и «довольно хорошие». В предыдущем опросе эта цифра составляла 82,7%, число не считающих, что отношения «хорошие» и «довольно хорошие» увеличилось с 11,6% до 20,4%. Чувство близости с Китаем испытывают 34%, а не испытывают такого чувства 63,5%. Что же касается оценки политических отношений, число полагающих, что отношения их страны с Китаем «хорошие» и «довольно хорошие» увеличилось с 21,7% до 26,4% . Разница довольно велика, но тенденция вырисовывается довольно отчетливо. Несомненно, что подобные симптомы отражаются на политическом курсе, ориентированном на многостороннюю дипломатию.

В течение последних двух десятилетий набирает силу стремление Японии уточнить свою роль в глобализирующемся мире. Тем не менее, пока можно говорить лишь о тенденциях.

Действительно, невзирая на довольно прочную встроенность в экономическую и политическую инфраструктуру современного мира, страна парадоксальным образом сохраняет элементы некоторой психологической закрытости, унаследованной из прошлого. Многие японские исследователи признают, что их сограждане имеют «островной» взгляд на мир и что феномен, описываемый зарубежными критиками как японский этноцентризм, серьезно ограничивает возможности нации взять на себя более важную международную роль . Эти элементы ни в коем случае не следует драматизировать: миф об «изоляционистской Японии» при сколько-нибудь тщательном анализе не выдерживает критики. Но, естественно, как и любой миф, он основан на вполне конкретных исторических реалиях. Трудно отрицать, что все еще в национальном внешнеполитическом сознании присутствуют рудименты «островного мышления». Многие японские исследователи, в частности, Ё. Сакамото, указывают на явный разрыв между продвинутой индустриальной и информационной глобализацией Японии, с одной стороны, и отстающей глобализацией национального сознания - с другой .

Суммируя приведенные соображения, надо подчеркнуть, что японская идентичность помогает во многом осмыслить тенденции внешней и внутренней политики страны. Интересный аспект отмечает молодой исследователь из университета Рицумэйкан И. Осаки, указывающий на необходимость изучить возможность того, что «проблема Северных территорий, которая была изобретена японским правительством, играет важную роль в продвижении “национализма” как политического принципа или идеологии и придании “нации” общей коллективной идентичности» . Это не одиночное мнение, свидетельствующее о тесной взаимосвязи политических целей и идентичности, и проблематика самоидентификации получает не только умозрительное, фило- софско-теоретическое, но и прикладное значение.

< Назад   Вперед >
Содержание