Итоги 90-х годов

Мысль, высказанная В.В. Путиным на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности 10 февраля 2007 года о том, что «война холодная» оставила нам «неразорвавшиеся снаряды» в виде идеологических стереотипов, двойных стандартов и иных шаблонов блокового мышления, относится не только к нашим западным партнерам. В России достаточно ветеранов «идеологического фронта» и подросшей смены, стремящихся в комфортные окопы холодной войны, и именующих себя «государственниками» и «патриотами».

Вопреки их утверждениям о том, что в 90-е годы «патриотический» спектр был лишен возможности выражать свое мнение, все десятилетие шла публичная критика внешнеполитического курса. Осуществлявшаяся на парламентском уровне, в СМИ и академическом сообществе она носила достаточно острый, а, в ряде случаев, откровенно грубый характер.

Не останавливаясь на ушедшем десятилетии подробно, заметим, что расхожее утверждение о том, что в условиях значительной утраты суверенитета кадровую политику и даже идеологический климат в стране определял так называемый «Вашингтонский обком партии», мягко говоря, не соответствует действительности.

Достаточно вспомнить подковерную борьбу за «доступ к телу», о клинче медиамагнатов, о событиях 1993 года, о «семибанкирщине», о выборах 1996 года, о чехарде сменявших друг друга премьеров, наконец, о назначении самого преемника. Причем здесь Вашингтон? Хотелось бы также отметить, что практически весь руководящий состав Вооруженных Сил и органов Госбезопасности получил свои генеральские звания именно в этот, «контролируемый Вашингтонским обкомом», период.

Внешняя политика России, испытывавшая острую нехватку материальных, силовых и даже кадровых ресурсов, несмотря на известные ошибки, тем не менее, сумела сохранить лицо.

Заявления российского МИД в связи с палестино-израильским конфликтом, ситуацией вокруг Ирака, планами расширения НАТО на Восток, событиями на Балканах и особенно в связи с авиационными ударами НАТО по Югославии весной 1999 г. вызывали раздражение официального Вашингтона.

Привнесение в дискуссию термина «суверенность» вызвало к жизни новые подходы, акценты, а, главное, новый тон, который, как известно, определяет музыку. Во многих изданиях зазвучали фанфары, барабаны и другие ударные инструменты. Задача данной статьи показать, насколько подобный настрой отвечает принципу историзма, реальной ситуации и внешнеполитической практике, и также в какой мере «суверенность» и связанные с этим понятия - общинность, соборность, персонификация — представляют собой оригинальный вклад в развитие отечественного обществоведения.

Большинство серьезных специалистов по международным отношениям согласны в том, что из почти двухсот государств - членов ООН реальным суверенитетом, подлинной субъектностью на мировой арене обладают немногие. Обсуждение необходимых параметров для обладания этим статусом выходит за рамки данного материала, поэтому ограничимся замечанием, что традиционные геополитические характеристики — географическое положение, размер территории, численность населения, военная мощь и т.д. — сохраняя свое значение, не исчерпывают современного содержания суверенитета.

Когда утверждается, что в основе русскости лежит идея прочной государственной независимости, неприятия внешнего управления ни в сфере политики, ни в сфере духа, то против таких критериев возразить нечего, но правомерно возникает вопрос, в чем отличие «русскости» от «французскости» или «китайскости»? Хотелось бы понять, кого надо убеждать в том, что суверенность является неотъемлемой частью субъектности международных отношений, и кто выступает за получение инструкций из Вашингтона, поход за вассальной зависимостью в Брюссель или готов к неизбежной потере Зауралья?

Очевидные, не требующие ни обоснования, ни доказательств, компоненты «суверенности», которые адепты этого понятия пытаются выдать за нечто сакральное, на самом деле являются необходимыми условиями осуществления государственной деятельности. При нарушении этих условий в любом государстве в соответствии с демократическими нормами, будь то «суверенные» или любые другие, должна осуществляться процедура импичмента против несущих за это ответственность.

За тезисом, что Россия стала другой, суверенной, а значит, самостоятельно принимающей политические и экономические решения, явно просматривается идея, что до этого Россия была несамостоятельной и управляемой. Здесь очевидно применение неоднократно отработанного в российской истории ХХ века приема, когда ответственность за накопившийся груз проблем с большей или меньшей элегантностью перекладывался на предшественников, и прошлое целиком или в его значительной части, рассматривается под критическим углом.

Так победившие большевики начали развенчивать всю историю династии Рюриковичей-Романовых, затем, после постановления ЦК ВКП(б) 1934 г., произошла частичная «реабилитация» — Иван IV и Петр I стали «хорошими», а «реакционеры» - Николай I, Александр III и, особенно, Николай II - остались «плохими». При суверенной демократии «хорошими» стали все, но Александр II вызывает категорическое неприятие «патриотически» настроенных авторов — тут и судебная реформа с какими-то присяжными, и освобождение крестьян, подорвавшее государственные устои, а, главное, продажа Аляски — исконно русской территории, к тому же, как оказалось, золотосодержащей.

По поводу продажи Аляски. Читая отдельные комментарии, невольно вспоминаются слова т. Сталина о том, что с разгромом милитаристской Японии смыт позор, мучивший каждого русского патриота за поражение 1905 г.

Можно не сомневаться, что при сохранении Аляски в Российской империи, ситуация довольно скоро стала бы напоминать Техас 40-х годов ХIХ века, когда быстро растущая масса выходцев из США с оружием в руках выступила против мексиканского правления. Учитывая тогдашнее состояние «двух друзей России» — армии и флота (выражение Александра III, преемника «продавца Аляски») — в исходе возможного противоречия можно не сомневаться, особенно, учитывая отсутствие других друзей

< Назад   Вперед >
Содержание