4. Международные экономические институты: механизмы режимной координации или генераторы возмущений?

Как уже говорилось, ключевым фактором обеспечения "глобального управления" мирохозяйственной системой является создание предпосылок для эффективной режимной координации экономической политики, опирающейся на детерминированные правила. В качестве непосредственного результата такого рода координации должно выступать предоставление так называемых "глобальных общественных благ". Этот термин используется для описания фундаментальных факторов стабильного хозяйственного развития в общемировом масштабе, которые так или иначе оказывают влияние на экономическое положение всех стран, но контроль над которыми возможен только со стороны международного сообщества в целом. К числу "глобальных общественных благ" традиционно относятся (1) поддержание мира, (2) господство либеральных норм ведения экономических операций, (3) стабильность международной торговой и финансовой системы; в последние десятилетия значительный акцент делается также на таких факторах, как (4) достижение экономического равенства в международном масштабе, (5) предоставление всем жителям планеты надлежащего уровня услуг по охране здоровья, (6) обеспечение экологических условий устойчивости экономического развития и т. д.32 Для нашей дискуссии первостепенное значение будут играть факторы (2) и (3), которые мы для краткости - и в соответствии с устоявшейся традицией - будем называть факторами формирования стабильного либерального мирохозяйственного режима.
В принципе возможны два механизма создания "глобальных общественных благ": непосредственное участие правительств национальных государств в выработке необходимых решений и деятельность международных организаций, координирующих усилия национальных государств и/или сравнительно автономно выполняющих соответствующие функции. Международная практика послевоенного периода показала, что первый механизм оказывается явно неадекватным в условиях быстрого роста числа участников экономико-политического взаимодействия, интересы которых представлены на международной арене. В то же время, как представляется, в настоящий момент существуют серьезные основания сомневаться не только в эффективности существующих международных организаций с точки зрения формирования стабильного либерального мирохозяйственного режима, но и в перспективах эволюции этих организаций в направлении, отвечающем задаче удовлетворения потребностей мирового сообщества в этих ключевых "глобальных общественных благах".
Подобный вывод может показаться чрезмерно пессимистичным, если принять во внимание объективные достижения 1990-х гг., к числу которых относится создание Всемирной торговой организации по итогам Уругвайского раунда переговоров в рамках ГАТТ, заключение соглашений о снижении барьеров в международной торговле услугами, общая либерализация условий международного движения капиталов (которую необходимо отнести к безусловным заслугам МВФ). Вместе с тем существуют сферы, где факторы политических рынков (даже "отфильтрованные" через механизмы принятия решений в международных экономических организациях) радикально блокируют пути к дальнейшей либерализации мирохозяйственного режима.
Наиболее выразительными иллюстрациями данного тезиса являются, несомненно, перипетии, связанные с разработкой Многостороннего соглашения по инвестициям в рамках ОЭСР и с недавней конференцией ВТО в Сиэтле. Переговоры по Многостороннему соглашению, начавшиеся в 1995 г., к концу 1998 г. фактически зашли в тупик и были прерваны после решения Франции приостановить участие в них. И дело здесь отнюдь не столько в специфической позиции, занятой подключившимися к обсуждению неправительственными организациями (о которой мы уже имели возможность упомянуть в разделе 2), сколько в существенных различиях позиций вовлеченных сторон33. Только к Преамбуле документа было внесено 18 оговорок; что касается центрального для всего Соглашения раздела 3 "Режим для инвесторов и инвестиций", то здесь число оговорок достигло 118 (всего этот раздел включает в себя 17 статей). Камнем преткновения стало требование предоставления европейским государствам преимуществ при разрешении инвестиционных споров на территории стран ЕС (особенно жесткую позицию здесь занимала Франция), а также требование США формально зафиксировать эмбарго на осуществление иностранных инвестиций в Ливии, Иране и на Кубе. Общие перспективы возобновления переговоров выглядят малообещающе. Еще менее вероятно распространение соответствующих соглашений на более широкий круг стран: если даже страны ОЭСР, обладающие близким уровнем экономического развития и схожими характеристиками экономических рынков, за более чем 3 года не смогли достичь согласия, то привлечение к переговорам развивающихся государств заведомо привело бы к еще большим сложностям. Некоторые комментаторы рассматривают возникшие политические препятствия в качестве важного аргумента в пользу поиска альтернативных механизмов либерализации международных потоков прямых инвестиций34.
Конференция министров торговли 135 стран - участниц ВТО в Сиэтле была, пожалуй, событием еще более показательным. И дело здесь не только в ее скоротечности: начавшись 30 ноября, она завершила свою работу - по всеобщему убеждению, фактическим провалом - уже 3 декабря. Главное заключается в том, что с самого начала она даже не имела полноценной согласованной повестки дня. Почти по всем намеченным пунктам повестки дня были зарезервированы возражения либо особые мнения каких-либо стран35. Как и ожидалось, ни по одному принципиально важному вопросу на конференции не удалось выработать согласованного решения.
Предложения США, Австралии и ряда других ведущих экспортеров продовольственных товаров о начале широкомасштабных переговоров о либерализации рынков сельскохозяйственной продукции были блокированы ЕС; были отвергнуты инициативы ЕС о предоставлении беспошлинного доступа товаров из беднейших стран мира на рынки развитых стран, а также о расширении круга рассматриваемых проблем за счет включения в повестку дня вопросов инвестиционного регулирования и конкурентной политики; внесенные США (и получившие поддержку ЕС) предложения о взаимной увязке обязательств по либерализации торговли и по фиксации трудовых стандартов встретили жесткую оппозицию развивающихся стран, вполне обоснованно усматривающих в этих стандартах, снижающих их сравнительные преимущества в использовании дешевой рабочей силы, скрытую форму протекционизма; не был пролонгирован мораторий на налогообложение электронных трансакций в сети Internet, который активно поддерживали США. Список позиций, по которым не удалось договориться, можно продолжать достаточно долго.
Если текущий "послужной список" международных экономических организаций, осуществляющих координацию усилий правительств суверенных государств, далек от идеала, то, быть может, деятельность организаций, обладающих известной степенью автономии в решении задач поддержания стабильного либерального мирохозяйственного режима, отличается большей эффективностью? События международного финансового кризиса 1997-1998 гг. показали, что дело обстоит прямо противоположным образом. Чтобы понять причины подобного развития событий, необходимо сказать несколько слов о природе недавнего кризиса.
Прежде всего необходимо отметить, что развернувшийся в середине 1997 г. кризис не был ни "мировым", ни "общеэкономическим". Он в весьма незначительной степени затронул как экономически развитые страны, так и центральноевропейские страны с переходной экономикой. Последствия кризиса сказались главным образом в финансовом, но не в реальном секторе этих государств. Основной "пострадавшей стороной" оказались развивающиеся страны (многие из которых уже перешли в разряд новых индустриальных стран), причем главные проблемы для их экономик были обусловлены валютно-финансовой дестабилизацией, связанной с мобильностью потоков краткосрочного иностранного капитала. Ключевая роль динамики иностранных капиталовложений в развертывании кризисных тенденций позволяет идентифицировать нынешний кризис как финансово-долговой, уходящий корнями в сферу финансовых отношений между странами с разным уровнем экономического развития.
Исторически международные финансово-долговые кризисы представляют собой неотъемлемый элемент процесса перемещения капиталов между развитыми и развивающимися странами. В этом отношении современный кризис не является чем-то совершенно новым, неким специфическим порождением процессов экономической глобализации образца 1990-х гг. В XX в. наблюдалось уже три подобных кризиса. Каждый из них имел четко выраженные особенности, обусловленные тем, какие инструменты и механизмы движения капиталов являлись доминирующими в предшествующий период развития международного кредитования36.
Кризис начала 30-х гг. завершил эру облигационного финансирования, для которой были характерны инвестиции частных экономических субъектов из развитых стран в ценные бумаги, основная часть которых была эмитирована либо гарантирована правительствами развивающихся стран. Банки в этот период выступали главным образом в роли агентов, занимающихся размещением новых выпусков ценных бумаг; поэтому кризис, несмотря на его губительные последствия с точки зрения развития мировой экономки, не привел к краху банковской системы стран-кредиторов.
Кризис начала 1980-х гг. ознаменовал конец эры банковского финансирования, на протяжении которой правительства развивающихся стран имели возможность привлекать на сравнительно выгодных условиях средства зарубежных банков. Дефолт этих стран по внешним обязательствам поставил под угрозу всю банковско-финансовую систему экономически развитых стран, что вызвало к жизни необходимость проведения - под эгидой МВФ - скоординированной "работы со странами-должниками", направленной на минимизацию ущерба стабильности системы международных финансов.
Кризис 1990-х годов принципиально отличается от упомянутых выше тем, что в предшествующий ему период ключевым каналом трансферта финансовых средств в развивающиеся страны являлись инвестиции в ценные бумаги частного сектора, а также предоставление кредитов коммерческим структурам. Иными словами, в роли заемщиков выступали не суверенные правительства, а частные компании и банки. В результате ключевая проблема для правительств стран-должников оказалась связана не с необходимостью собственно погашать задолженность, а с задачей поддержания стабильности курса национальной валюты в условиях оттока зарубежных портфельных инвестиций с национальных фондовых рынков, а также роста спроса национальных экономических агентов на иностранную валюту для погашения внешних кредитов.
Данное обстоятельство имеет важные последствия с точки зрения функционирования международных финансовых институтов. Попытки борьбы с кризисом путем вмешательства МВФ потерпели неудачу прежде всего потому, что используемые им рецепты разрабатывались применительно к кризисам образца начала 1980-х гг., спровоцированным главным образом действиями правительств стран-должников. Нынешний кризис имеет принципиально иную природу; он сопряжен с процессами в рамках частного сектора (хотя бюджетная и денежно-кредитная политика правительства в ряде случаев усугубила кризисные тенденции). Как следствие, реализация традиционных рецептов МВФ (программ бюджетной экономии, политики "дорогих денег") может сгладить влияние национальных кризисов на мировую финансовую систему, но никак не смягчить остроту самих национальных кризисов или ликвидировать их причины. Осознание данного факта вызвало активную критику используемого МВФ принципа "обусловленного кредитования" со стороны правительств затронутых кризисом стран Юго-Восточной Азии; крайнюю позицию здесь заняла Малайзия, прямо отвергнувшая рекомендации МВФ37.
Тот факт, что МВФ "просмотрел" кардинальное изменение природы финансово-долговых кризисов в 1990-е гг. (хотя основные черты "кризисов нового типа" были различимы уже в 1994-1995 гг., когда произошел обвал мексиканского фондового рынка и катастрофическая девальвация песо), является свидетельством нарастающей неадекватности деятельности данной организации реальным задачам поддержания стабильности международной финансовой системы. Фактически деятельность МВФ в последние годы объективно способствовала повышению уровня субъективного риска как среди кредиторов и заемщиков на международных финансовых рынках, так и внутри самого МВФ и круга его основных акционеров38. Иными словами, проводимая им политика, имеющая целью снижение вероятности финансовых кризисов, на деле создавала у всех перечисленных групп субъектов стимулы к такому поведению, которое создавало предпосылки для наступления кризиса.
Во-первых, ожидаемая возможность получения финансовой помощи от МВФ в случае возникновения кризисных явлений очевидным образом подрывает у правительств национальных государств стимулы к осуществлению мер, направленных на устранение предпосылок кризиса до того, как он начался. В свою очередь, многочисленные - порой непопулярные и трудновыполнимые - требования МВФ, которыми сопровождается выделение антикризисных кредитов, позволяет правительствам направить общественное недовольство в русло протеста против политики МВФ, тем самым отвлекая внимание от собственной некомпетентной политики. Впрочем, значение второго из упомянутых факторов не стоит переоценивать. Протест против политики МВФ легко перерастает в протест против национального правительства, выполняющего соответствующие рекомендации. В этом легко убедиться, вспомнив судьбу президента Индонезии Сухарто, последовавшего рекомендациям МВФ об отмене субсидий на топливо.
Во-вторых, ожидаемое предоставление антикризисных кредитов странам-должникам стимулирует у кредиторов (прежде всего крупных банков и иных финансовых институтов частного сектора) повышенную готовность к совершению рискованных вложений в экономику развивающихся стран. Чем крупнее страна-должник, тем выше субъективная оценка шансов предоставления ей помощи, а значит, выше склонность к осуществлению экономически сомнительных инвестиций. Характерная ситуация наблюдалась в конце 1997 г. - начале 1998 г., когда для большинства иностранных портфельных инвесторов аксиомой был тезис о том, что "Россия слишком велика, чтобы ей дали обанкротиться". Очевидно, что данный фактор способствовал накоплению чрезмерного объема краткосрочных финансовых инвестиций и препятствовал раннему распознанию симптомов кризиса, что в конечном итоге обусловило возникновение "эффекта прорванной плотины" и существенному усугублению последствий кризиса, когда он все-таки начался. Такое развитие событий было характерно не только для России, но и для почти всех затронутых кризисом стран Юго-Восточной Азии.
Наконец, в-третьих, проблема субъективного риска возникает применительно к самому МВФ и его основным акционерам, определяющим ключевые приоритеты его политики. Постепенное разрастание полномочий МВФ в сфере выдвижения условий предоставления антикризисных займов по сути дела ставит его в положение института, оказывающегося едва ли наиболее влиятельным игроком на политическом рынке стран-должников и существенно "урезающего" автономию национальных правительств в определении не только приоритетных направлений, но и мелких нюансов экономической политики. Достаточно сказать, что если два десятилетия назад набор требований при предоставлении антикризисных займов обычно ограничивался 10-20 позициями, то в ходе недавнего кризиса азиатским странам выставлялись списки из 50-80 требований, включая такие экзотические, как демонополизация рынка чеснока и пересмотр налогов на фураж39. При этом реально отсутствовали механизмы ответственности Фонда за принимаемые им решения. Согласно действующим правилам, предоставленные им кредиты подлежат безусловному погашению; как следствие, ни сам Фонд, ни его акционеры не несут никаких издержек в случае провала рекомендованных им антикризисных программ. Более того, факт этого провала достаточно трудно доказать - большое число выдвигаемых условий автоматически означает, что некоторые из них окажутся невыполненными, что дает руководству Фонда возможность возложить вину за неудачу на правительства стран-должников, "не справившиеся" с выполнением подписанных ими антикризисных обязательств.
В этих условиях нет ничего удивительного в том, что именно МВФ рассматривался большинством экономически развитых стран в качестве наиболее подходящего кандидата на роль института "глобального регулирования" в мировой экономической системе. Трудно не согласиться с несколько циничной позицией критиков МВФ в том смысле, что с точки зрения правительств экономически развитых стран очень удобно иметь структуру, переводящую на наднациональный уровень запросы субъектов национальных политических рынков и воздействующую уже от своего лица на экономическую политику широкого круга стран, так или иначе испытывающих проблемы со стабильностью национальной финансовой и валютной системы. Как бы то ни было, международный финансовый кризис существенно потряс не только позиции самого МВФ, но, что еще более важно, доверие к нему как со стороны стран-должников, так и со стороны международного финансового сообщества.
Едва ли не с самого начала кризиса возникла бурная дискуссия относительно перспектив реформирования международных финансовых институтов. Был выдвинут широкий спектр предложений по реформированию деятельности МВФ - от превращения его в некое глобальное агентство ("мега-МВФ"), осуществляющее не реагирование на кризисы, а мониторинг "проблемных точек" мировой экономики, до минимизации его полномочий, постановки его кредитной политики под контроль правительств стран "Большой семерки" и даже отказа от присущих ему функций "кредитора последней инстанции", выполнение которых создает иллюзию надежности на финансовых рынках и фактически поощряет безответственное поведение кредиторов и должников40. Достоин, впрочем, внимания тот факт, что после нормализации ситуации в мировой экономике интенсивность дискуссий по поводу реформы МВФ заметно снизилась. Однако вне зависимости от того, как будет (и будет ли) протекать процесс реконфигурации функций международных финансовых институтов, не приходится сомневаться в том, что в обозримом будущем они останутся скорее механизмами реализации политических предпочтений ведущих акционеров и карьерных устремлений топ-менеджеров, чем реальными инструментами обеспечения стабильного либерального экономического порядка.

< Назад   Вперед >
Содержание