<< Пред. стр. 21 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу
художественные произведения.
Но так как во всех искусствах приятное впечатление производит на нас
гармония, благодаря которой все бывает целостным и прекрасным, сама же
гармония требует равенства и единства, состоящего или в сходстве равных
частей, или в пропорциональности частей неравных, то кто же найдет в
действительных телах полнейшее равенство или сходство и решится сказать, при
внимательном рассмотрении, что какое-нибудь тело действительно и безусловно
едино, тогда как все изменяется, аереходя или из вида в вид, или с места на
место, и состоит из частей, занимающих свои определенные места, по которым
все оно разделяется по различным пространствам? Затем, само истинное
равенство и подобие, а также само истинное и первое единство созерцаются не
телесными глазами и не каким-либо из телесных чувств, а только мыслящим
умом. Ибо откуда бы явилось у нас требование какого бы то ни было равенства
в телах, или откуда бы составилось у нас убеждение, что весьма многое далеко
отстоит от совершенного равенства, если бы в нашем уме не было представления
об этом совершенном равенстве, если только, впрочем, несотворенное равенство
следует называть совершенным?
И так как чувственно прекрасное, -- будет ли оно созданием природы или
произведением искусства, -- бывает прекрасным в пространстве и во времени,
как, например, тело и его движения, то это, одним только умом называемое
равенство и единство, сообразно с которым и при посредстве внешнего чувства
мы судим о телесной красоте, ни в пространстве не расширяется, ни во времени
не изменяется. Ибо неправильно будет сказать, что о круглом столе мы судим
согласно с этим равенством и единством, а о круглом сосуде -- не согласно с
ним, или о круглом сосуде -- согласно, а о круглом динарии -- нет. Точно так
же касательно времени и движения тела странно будет сказать, что о равных
годах мы судим согласно с этим равенством и единством, а о равных месяцах --
не согласно. Но если в пределах ли года, или месяца, или часов, или более
коротких моментов времени что-нибудь стройно движется, мы судим о нем на
основании одного и того же единого и неизменного равенства. Если же о
большем или меньшем пространстве фигур или движений мы судим на основании
одного и того же закона равенства, или подобия, или сходства, то сам закон
больше всего этого; больше, впрочем, по силе, -- по пространству же и по
времени он ни больше, ни меньше: потому что если бы он был в этом отношении
больше, то о меньшем мы судили бы не по всей его целости, а если бы он был
меньше, то о большем и совсем не судили бы по нему. Но так как по закону
квадратуры в его целостном объеме мы судим в настоящее время и о квадратной
площади, и о квадратном камне, и о квадратных дощечках и о драгоценных
камнях, точно так же по целому закону равенства судим о движении ползущего
муравья и широко шагающего слона; кто же усомнится, что этот закон,
превосходя все своей силой, по пространству и времени ни больше всего, ни
меньше? А так как этот закон всех искусств совершенно неизменен, ум же
человека, которому дано созерцать этот закон, может быть подчинен
изменяемому закону заблуждения, то отсюда достаточно очевидно, что выше
нашего ума стоит закон, называемый истиной.
31. А отсюда уже несомненно и то, что неизменная природа, стоящая выше
разумной души, есть Бог, и что первая жизнь и первая сущность находится там,
где и первая мудрость. Эта-то мудрость и есть та неизменная истина, которая
по справедливости называется законом всех искусств и искусством всемогущего
Художника. Итак, поелику душа сознает, что она о телесном виде и о движении
тел судит не по себе самой, то вместе с тем она должна признать, что ее
природа выше той, о которой она судит, но что, с другой стороны, выше ее
природы стоит та, сообразно с которой она судит, судить же о которой никоим
образом не может. В самом деле, я могу сказать, почему члены каждого тела с
обоих сторон должны быть подобными одни другим: потому что услаждаюсь высшим
равенством, которое созерцаю не телесными глазами, а умом; отсюда все, на
что я смотрю глазами, тем, по моему мнению, лучше, чем ближе по своей
природе оно подходит к тому, что я представляю себе умом. Но почему эти
члены именно таковы, этого никто не может сказать, и никто серьезно не
скажет, что они и должны быть таковы: как будто они могли бы быть и не
таковы!
Даже и того, почему все подобное нам нравится и почему мы, когда ближе
в него всматриваемся, начинаем сильнее его любить, -- даже и этого никто не
решится сказать, если только он рассуждает правильно. Ибо как мы и все
разумные души о низших предметах судим сообразно с истиной, так точно о нас
самих судит сама единая Истина, когда мы бываем соединены с ней. О самой же
Истине не судит и Отец, потому что Она не меньше, чем и Он, и притом все, о
чем Отец судит, Он судит через Нее. Ибо все, что стремится к единству, в Ней
находит свою норму, или свою форму, или свой образец, или пусть назовут это
каким-нибудь другим словом; потому что только Она одна представляет собой
полное подобие Того, от Кого получила свое бытие, если только, впрочем,
слово "получила" употребляется сообразно с тем значением, по которому Она
называется Сыном, так как существует не от себя, а от высшего Первоначала,
называемого Отцом, из него же "именуется отечество на небесах и на земле
всякое" (Еф. III, 15). Отсюда: "Отец и не судит никого, но весь суд отдал
Сыну" (Иоан. V, 22); и "духовный судит о всем, а о нем судить никто не
может" (I Кор. II, 15), т.е. не от человека, а только от самого того закона,
на основании которого он судит обо всем; ибо весьма верно сказано, что всем
нам должно явиться пред судом Христовым (2 Кор. V, 10). Отсюда, он судят обо
всем потому, что когда пребывает с Богом, то пребывает, мысля с чистейшим
сердцем и всей любовью любя то, о чем мыслит. Таким образом, насколько
возможно, он даже и сам становится тем самым законом, согласно с которым он
судит обо всем, но судить о котором никто не может. То же самое мы видим и в
рассуждении настоящих временных законов: хотя люди и судит о них, когда их
устанавливают, но раз законы установлены и введены в действие, судье
позволяется судить уже не о них, а сообразно с ними. Однако законодатель,
при составлении временных законов, если он человек добрый и мудрый,
соображается с тем вечным законом, о котором судить не дано ни единой душе,
дабы сообразно с его неизменными правилами определить то, что должно быть
разрешено или запрещено. Таким образом, чистым душам познавать вечный закон
позволительно, но судить о нем непозволительно. Различие в этом случае
состоит в том, что при познании мы довольствуемся воззрением, что известный
предмет существует так или не так, при суждении же мы присоединяем и нечто
такое , чем выражаем мысль, что он может существовать и иначе, как бы
говоря: "так должно это быть", или "так должно оно было быть", или "так
должно оно будет быть", как поступают в своих произведениях художники.
32. Но для многих людей целью служит только удовольствие; они не хотят
подняться своей мыслью выше, чтобы судить о том, почему такие или иные
видимые предметы производят на нас приятное впечатление. Если, например, у
архитектора, когда устроена им одна арка, я спрошу, почему намерен он
устроить подобную же арку и с другой, противоположной стороны, он, думаю,
ответит, что это требуется для того, чтобы равные части здания
соответствовали равным. Если, далее, я спрошу, почему же он предпочитает
именное такое устройство, он ответит, что так нужно, так красиво и что это
производит на глаза зрителей приятное впечатление; больше он ничего не
скажет. Ибо человек согбенный смотрит опушенными глазами и не понимает, от
чего это зависит. Но человеку, обладающему внутренним зрением и созерцающему
внутренним оком, я не перестану надоедать вопросом, почему же подобные
предметы производят на нас приятное впечатление, чтобы он научился быть
судьей самого удовольствия. Ибо только в таком случае он будет выше
удовольствия и не будет рабом его, когда будет судить о нем самом, а не
сообразно с ним. И прежде всего я спрошу у него, потому ли такие предметы
прекрасны, что они производят приятное впечатление, или же потому они и
производят приятное впечатление, что прекрасны? На этот вопрос он ответит
без сомнения так, что они производят приятное впечатление потому, что
прекрасны. Затем я спрошу, а почему же они прекрасны? И если он будет
колебаться, присовокуплю: не потому ли, что части их взаимно равны и
благодаря известному соотношению приведены в стройное единство?
Когда он убедится, что это так, я спрошу его, вполне ли они выражают то
самое единство, к которому стремятся, или же, напротив, далеко отступают от
него и, в известной мере, обманчиво представляют? Если же это так (потому
что кто же из спрашиваемых не знает, что нет решительно ни одной формы, ни
одного тела, которые бы не имели тех или иных следов единства, и что, с
другой стороны, как бы тело ни было прекрасно, оно не может вполне выражать
того единства, к которому стремится, потому что в других местах пространства
оно может быть и не таким), -- итак, если это верно, то я потребую, чтобы он
ответил, где же или в чем сам он видит это единство? Если же он его не
видит, то откуда знает, с одной стороны то, выражением чего внешняя форма
тел должна быть, с другой -- то, чего вполне выразить она не может? В самом
деле, если бы он сказал телам: "Вы были бы ничто, если бы вас не обнимало
известного рода единство, но если бы вы были само единство, то не были бы и
телами", -- ему совершенно правильно возразили бы: "Откуда ты знаешь это
единство, по которому судишь о телах? Если бы ты его не видел, то не мог бы
произнести суждения, что тела не вполне его выражают; но если бы, с другой
стороны, ты видел его телесными глазами, то не произнес бы того верного
суждения, что хотя тела и заключают в себе следы единства, однако далеко
отступают от него, потому что телесными глазами ты видишь только телесное";
следовательно, мы видим его только умом. Но где же видим? Если бы оно было в
том месте, где находится и наше тело, то его не видел бы тот, кто произносит
подобное же о телах суждение на востоке. Следовательно, оно не содержится в
одном конкретном месте, и, будучи вездеприсуще тому, кто судит, никогда не
существует пространственно.
33. Если же тела обманчиво представляют вид единства, то им, как
обманчивым, не следует и доверяться, чтобы не впасть в суету суетствуюших;
но, так как обманчивы они потому, что единство представляют видимо, на
взгляд телесных глаз, тогда как оно созерцается только умом, надобно
ислледовать, обманчивы ли они постолько, поскольку подобны единству, или же
поскольку не достигают его. Ибо если бы они достигали его, то вполне
выражали бы то, подражанием чему они служат. А если бы они вполне его
выражали, то были бы совершенно ему подобны. Если же они были бы совершенно
ему подобны, то между той и другой природой не было бы никакого различия. А
если бы это было так, то они уже не обманчиво представляли бы единство:
потому что были бы тем же, что и оно. Да, впрочем, они и не обманчивы для
тех, кто рассматривает их с тщательностью, потому что обманывает тот, кто
хочет казаться не тем, что он есть; то же, что вопреки своей воле считается
иным, чем каково оно на самом деле, не обманчиво, а только лживо. Ибо
обманчивое отличается от лживого тем, что всему обманчивому присуще
намерение вводить в обман, хотя бы ему и не верили; лживое же не может не
лгать. Отсюда: так как телесный образ не имеет никакой воли, то он и не
обманывает; и если бы мы сами его не принимали за то, чем он на самом деле
не является, то он не был бы даже и лживым.
Но не лживы даже и сами глаза наши, потому что они не могут
представлять нашей душе ничего, кроме своего ощущения. Если же не только
глаза, но и все телесные чувства свидетельствуют так, как они ощущают, то я
не знаю, чего же больше мы должны еще требовать от них. Итак, устрани
суетствую-щих, и никакой суеты не будет. Если кто-нибудь думает, что весло в
воде преломляется, а когда оттуда извлекается, делается целым, то в этом
случае не орган зрения его худ, а сам он -- худой судья. Ибо по самой своей
природе он не мог и не должен был ощущать в воде иначе: если, в самом деле,
воздух одно, а вода -- другое, то совершенно естественно, чтобы ощущение в
воде было иное, чем в воздухе. Следовательно, взор действует правильно, ибо
он и создан для того, чтобы только видеть, но превратно действует дух,
которому для созерцания высшей красоты дарован ум, а не глаз. Между тем, он
ум хочет обратить к телам, а к Богу глаза, ибо телесное он стремится понять
умом, а духовное видеть глазами, чего быть не может.
34. Эта превратность должна быть исправлена, потому что, если человек
не переставит первое на место второго и наоборот, он не будет удостоен
небесного царства. Не будем же искать высшего в низшем и привязываться к
самому низшему. Будем судить о нем так, чтобы не быть осужденными вместе с
ним, т.е. будем приписывать ему столько, сколько внешний образ заслуживает,
чтобы, ища первого в самом последнем, не стать из первых в число последних.
Последним ничто не вредит, но нам вредит весьма многое. Однако,
домостроительство Божественного промысла от того не делается менее стройным,
ибо и несправедливые управляются им справедливо, и безобразные -- прекрасно.
Хотя красота видимых предметов и обманывает нас, потому что она
поддерживается единством, но не вполне выражает единство, однако поймем,
если только можем, что обманываемся мы не тем, что есть, а тем, чего нет.
Всякое тело --тело, без сомнения, истинное, обманчиво только единство. Ибо
всякое тело не вполне едино, или не настолько подходит к нему, чтобы вполне
его выражать, и, однако, оно не было бы и телом, если бы не было в той или
иной мере единым. Но само собой понятно, что оно не могло бы быть единым
хотя бы в какой-нибудь мере, если бы не получило единства от Того, Кто --
высочайшее единство.
О, души упрямые! Укажите мне того из вас, чей умственный взор свободен
был бы от воображения плотских призраков! Кто понимал бы, что нет иного для
всего единого начала, кроме Того единого, от Кого происходит все единое, как
вполне его выражающее! Кто понимал бы, а не в споры вступал и хотел казаться
разумеющим то, чего не разумеет! Кто противостоял бы чувствам плоти и тем
ранам, которым благодаря им он подвергся в душе своей! Кто противостоял бы
привычкам и похвалам людским, мучился бы угрызениями совести на ложе своем,
обновлял бы дух свой, не любил бы внешней суеты и не искал лжи (Пс. IV, 3)!
Кто, наконец, мог бы сказать себе: "Если Рим -- один, основанный, как
говорят, близ Тибра каким-то Ромулом, значит тот, который я представляю себе
в воображении -- ложен, потому что этот -- не тот самый и в том я не
присутствую даже и духом, ибо в таком случае я знал бы все, что там
происходит. Если солнце одно, значит то, которое я воображаю, ложно, потому
что то солнце совершает свое движение в определенных местах и в определенное
время, а это я ставлю где и когда хочу. Сам я, конечно, один, и чувствую,
что тело мое находится в этом именно месте, и однако в воображении я иду,
куда угодно, и говорю, с кем угодно. Все это ложно, только никто не считает
это ложным. Не считаю это ложным и я, когда созерцаю что-либо подобное, и
верю ему на том основании, что созерцаемое умом должно быть истинным: но
неужели же оно -- то, что обыкновенно называется призраками? Откуда же душа
моя полна мечтаний? Где та истина, что созерцается умом?" Рассуждающему так
можно сказать: "Истинен тот свет, при помощи которого ты познаешь, что это
не истинно. При его посредстве ты созерцаешь то единое, при помощи которого
все, что видишь, ты считаешь единым, но при этом все, что видишь
изменчивого, не есть само это единое".
35. Если же умственный взор ваш трепещет перед созерцанием этого,
успокойтесь, не вступайте в борьбу ни с чем, кроме телесных привычек:
одержите над ними победу, и все тогда будет побеждено. Мы ищем Того единого,
проще Кого нет ничего. Будем же искать его в простоте сердца. "Остановитесь
и познайте, что Я -- Бог" (Пс. XLV, 11); в покое не бездействия, а в покое
мысли, чтобы она была свободной от условий, места и времени. Ибо все эти
призраки гордости и легкомыслия не позволяют созерцать постоянное единство.
Пространство представляет предметы для нашей любви, время уносит их и
оставляет толпу призраков, которые возбуждают у нас желание то одного, то
другого. От того дух наш становится неспокойным и печальным, напрасно желая
удержать то, что служит предметом его любви. Поэтому он и призывается к
покою, т.е. к тому, чтобы не любил таких предметов, любовь к которым
невозможна без горя. В таком случае он будет господствовать над ними; не они
будут держать его в своей власти, а он их. "Иго мое, -- говорит, -- легко"
(Мф. XI, 30). Кто подчинен этому игу, тот имеет в подчинении все остальное.
Он, следовательно, будет уже свободен от трудов, ибо противостоит тому, что
подчинено ему. Но несчастные друзья мира сего, владыками которого они были
бы, если бы пожелали быть сынами Божьими, потому что Бог им "дал власть быть
чадами Божьими" (Иоан. I, 12), -- друзья, говорю, мира сего настолько боятся
расстаться с объятиями мира, что для них нет ничего труднее, как не
трудиться.
36. Но для кого очевидно то, по крайней мере, что существует ложь,
вследствие которой признается такое, чего нет, для того понятно и то, что
существует истина, которая показывает такое, что есть. Если же тела
обманывают нас постольку, поскольку они не вполне выражают то единое,
подражать чему они стремятся, то все, что только от этого Начала происходит
единого и стремится к подобию с Ним, -- все это мы естественно одобряем; так
как, с другой стороны, естественно не одобряем все, что только отступает от
единства и стремится к несходству с Ним. Отсюда дается понять, что есть
нечто такое, что тому единственно единому Началу, от которого происходит
все, что только есть единого в таком или ином отношении, подобно настолько,
что вполне выражает его и тождественно Ему: это -- Истина, Слово в Начале,
Слово -- Богу у Бога. Ибо если ложность происходит оттого, что подражает
Единому, но не поскольку Ему подражает, а поскольку не может вполне выразить
Его, то эта Истина есть нечто такое, что могло вполне выразить Единое и быть
тем же, что и Оно, -- она показывает Его так, как Оно есть, почему и
называется вполне правильно и Словом Его и Светом Его (Иоан, I, 9). Все
остальное может быть названо подобным этому единому постольку, поскольку
существует, ибо постольку оно и истинно; между тем она представляет собой
само подобие Его, отчего и есть Истина. Ибо как от истины происходит все
истинное, так от подобия происходит все подобное. Отсюда: как истина есть
образ истинного, так подобие -- образ подобного. Поэтому, так как истинное
постольку истинно, поскольку оно существует, а существует оно постольку,
поскольку подобно Первоединому, то образом всего существующего служит
наивысшее подобие Началу; оно же есть и Истина, потому что не имеет ничего с
Ним несходного.
Отсюда: ложь происходит не от вещей обманчивых, потому что они
ощущающему не представляют ничего, кроме своего внешнего вида, который
получили по степени своей красоты, а также и не от обманчивых чувств,
которые, будучи возбуждаемы сообразно с природой своего тела, представляют
духу человека, управляющему ими, только свои возбуждения, но вводят нас в
заблуждение грехи, когда душа ищет истинного, оставив истину в небрежении.
Ибо, возлюбив тварь паче Творца и творчества, она наказывается таким
заблуждением, что в тварях ищет Творца и творчество, и, не находя Его,
думает, что сами твари и суть Творец и творчество (ибо Бог не только не
подлежит телесным чувствам, но возвышается даже и над самим умом).
37. Отсюда происходит всякого рода нечестие не только людей
согрешающих, но даже и осужденных за свои грехи. Ибо вопреки заповеди Божией
они хотят не только познавать природу и услаждаться ею больше, чем самим
законом и истиной, -- а в этом обнаруживается грех первого человека,
злоупотребившего свободной волей, -- но в самом осуждении присовокупляют еще
и то что не только любят тварь, но и служат ей паче Творца (Рим. I, 25) и
чтут ее по частям, начиная от самого высшего и оканчивая самым низшим.
Некоторые держатся того, что вместо высочайшего Бога чтут душу, первую
разумную тварь, которую Отец создал через Истину, для постоянного созерцания
самой Истины, а через Нее -- и Себя Самого, потому что она во всех
отношениях совершенно подобна Ему. Затем переходят к жизни производительной,
т.е. к твари, при посредстве которой вечный и неизменяемый Бог производит
видимые и временные порождения. Отсюда нисходят до почитания животных, а
затем даже и тел, останавливаясь прежде всего на наиболее красивых, в числе
которых первое место занимают тела небесные. Здесь прежде всего привлекает к
себе внимание солнце, и некоторые на нем одном и останавливаются. Некоторые
же считают достойным религиозного почтения и блеск луны, ибо она, как
утверждают, ближе к нам, почему и имеет более похожий на землю вид. Другие
присоединяют еще и прочие светила и все небо со звездами. Третьи к эфирному
небу присовокупляют и воздух, подчиняя этим двум высшим телесным элементам
свою душу. Но между всеми ними самыми религиозными считают себя те, кто все
творение в совокупности, т.е. весь мир со всем, в нем существующим, и жизнь,
одушевляющую и оживляющую его, которую одни считают телесной, а другие --
бестелесной, -- все это вместе взятое признают одним великим Богом, частями
которого служат остальные предметы. Они не знают Создателя и Устроителя
вселенной. Поэтому и устремляются к идолам, от творений Божиих -- к делам
<< Пред. стр. 21 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу