<< Пред. стр. 56 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу
глубинные тайные знания, передававшиеся из поколения в поколение. Так считал
и сам Пико. Позднее было установлено, что Каббала появилась намного позднее,
в Средние века, а наиболее завершенный вид она получила в кругу
средневековых испанских евреев XII--XIII вв.
Стоит отметить, что в еврейской теологии Каббала предназначена для
обнаружения тайного смысла Танаха, как следствие познания Божиего замысла о
мире. Каббала основывается на ряде очень специфических способов познания,
напрямую связанных с мистикой и магией, использующих при этом свойства
еврейского языка. Поэтому понять учения Каббалы без досконального знания
еврейского языка невозможно. Это и стало причиной того, что Пико делла
Мирандола занялся изучением еврейского и других древних восточных языков. В
дальнейшем он использовал каббалистические принципы-как один из краеугольных
камней всей своей философской концепции, призывая включить их в сферу общего
знания, наряду с другими древними и современными ему учениями.
В философском отношении мировоззрению Пико делла Мирандола присущи
пантеистические взгляды, сходные с идеями Фичино: Бог как некое абстрактное
единство, обязательно присутствует во всем, однако, являя собой полноту
мира, Бог находится вне мира. По этой причине, Бог, как цельная
самосущность, в принципе непознаваем. Но так как мир одушевлен Им, то
существует возможность познания мира, его души, причем с помощью математики
-- пифагорейским "числом": "Повсюду, где есть жизнь, там есть и душа, а так,
где душа, есть и разум". -- писал Пико делла Мирандола.
Признавая Бога центром мира, Пико в то же время заметно смещает акценты
в сторону человека, что свидетельствует об общей антропоцентрической
направленности его философии. В "Речи о достоинстве человека" он повторяет,
вслед за многими гуманистами, слова, приписываемые Гермесу Трис-мегисту:
"Великое чудо есть человек!". А затем утверждает, что Бог поставил человека
в центре всего мира: "Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было
удобнее обозревать все, что есть в мире". Излагая собственное понимание акта
Божиего творения, Пико делла Мирандола пишет, что Бог создал человека как
"посредника между всеми созданиями", земными и небесными. Человек не имеет
ничего своего собственного, но имеет общее со всем, что было создано Богом,
с каждым отдельным Божиим творением.
Поэтому человек изначально наделен свободой воли, свободой выбора. Он
сам определяет свой образ по собственному решению. Человек может стать
низшим, неразумным существом, а может переродиться в высшее, божественное
существо. Если же человека не удовлетворит ни одно из возможных состояний,
то он может вернуться к своей изначальной единичности, и "став духом единым
с Богом в уединенной мгле Отца, Который стоит над всем, будет превосходить
всех". В сочинении "Рассуждение против божественной астрологии" Пико
подчеркнул, что человек находится вне иных божественных творений: "Чудеса
человеческого духа превосходят чудеса небес... На земле нет ничего более
великого, кроме человека, а в человеке -- ничего более великого, чем его ум
и душа. Если возвыситься над ними, значит возвыситься над небесами..." Таким
образом, в произведениях Пико делла Мирандола ярко прозвучал один из
важнейших тезисов всей философии гуманизма -- судьба человека находится в
руках самого человека, ибо он облечен свободой воли.
Основной путь для совершенствования человека, для приближения к
божественным существам -- познание. Причем познание с использованием всех
имеющихся в арсенале средств: философии, теологии, мистики, магии.
Характерно, что именно философию Пико считал первой и важнейшей ступенью
познания, ибо философия готовит человека к высшему знанию, очищает его
разум, смиряет страсти, успокаивает душу. Итальянский мыслитель утверждал,
что философия, как и познание вообще, не является достоянием избранных,
наоборот, философией должны заниматься все люди: "Без философии нет
человека".
Сочинения Пико делла Мирандола оказали большое влияние на
современников. А "Речь о достоинстве человека", впервые в полном объеме
опубликованная в 1496 г., уже после смерти итальянского мыслителя, стала
одним из самых ярких манифестов всей эпохи Возрождения.
РЕЧЬ О ДОСТОИНСТВЕ ЧЕЛОВЕКА
Публикуется по: Эстетика Ренессанса. В 2 т. М., 1981. Т. 1. С.
248--265. Перевод JI. Н. Брагиной.
Я прочитал, уважаемые отцы, в писаниях арабов, что, когда спросили
Аб-даллу Сарацина, что кажется ему самым удивительным в мире, он ответил:
ничего нет более замечательного, чем человек. Этой мысли соответствуют и
слова Меркурия: "О Асклепий, великое чудо есть человек!" Когда я размышлял о
значении этих изречений, меня не удовлетворяли многочисленные аргументы,
приводимые многими в пользу превосходства человеческой природы: человек есть
посредник между всеми созданиями, близкий к высшим и господин над низшими,
истолкователь природы в силу проницательности ума, ясности мышления и
пытливости интеллекта, промежуток между неизменной вечностью и текущим
временем, узы мира, как говорят персы, Гименей, стоящий немного ниже
ангелов, по свидетельству Давида.
Все это значительно, но не то главное, что заслуживает наибольшего
восхищения. Почему же мы не восхищаемся в большей степени ангелами и
прекрасными небесными хорами? В конце концов, мне показалось, я понял,
почему человек самый счастливый из всех живых существ и достойный всеобщего
восхищения и какой жребий был уготован ему среди прочих судеб, завидный не
только для животных, но и для звезд и потусторонних душ. Невероятно и
удивительно! А как же иначе? Ведь именно поэтому человека по праву называют
и считают великим чудом, живым существом, действительно достойным
восхищения. Но что бы там ни было, выслушайте, отцы и снисходительно
простите мне эту речь.
Уже Всевышний Отец, Бог-Творец создал по законам мудрости мировое
обиталище, которое нам кажется августейшим храмом Божества. Наднебесную
сферу украсил разумом, небесные тела оживил вечными душами. Грязные,
загаженные части нижнего мира наполнил разнородной массой животных. Но,
закончив творение, пожелал мастер, чтобы был кто-то, кто оценил бы смысл
такой большой работы, любил бы ее красоту, восхищался ее размахом. Поэтому,
завершив все дела, как свидетельствуют Моисей и Тимей, задумал наконец
сотворить человека. Но не было ничего ни в прообразах, откуда Творец
произвел бы новое потомство, ни в хранилищах, что подарил бы в наследство
новому сыну, ни на скамьях небосвода, где восседал сам созерцатель
вселенной. Уже все было завершено; все было распределено по высшим, средним
и низшим сферам. Но не пристало отцовской мощи отсутствовать в последнем
потомстве, как будто она истощена, не подобало колебаться его мудрости в
необходимом деле из-за отсутствия совета, не приличествовало его
благодетельной любви, чтобы тот, кто в других должен был восхвалять Божескую
щедрость, осуждал бы ее в самом себе. И установил наконец лучший Творец,
чтобы тот, кому он не смог дать ничего собственного, имел общим с другими
все, что было свойственно отдельным творениям. Тогда согласился Бог с тем,
что человек -- творение неопределенного образа, и, поставив его в центре
мира, сказал: "Не даем мы тебе, о Адам, ни своего места, ни определенного
образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел
по собственному желанию, согласно своей воле и своему решению. Образ прочих
творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не
стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во
власть которого Я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы
оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя
ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный
и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь. Ты
можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по
велению своей души и в высшие, божественные". О, высшая щедрость Бога-Отца!
О, высшее и восхитительное счастье человека, которому дано владеть тем, чем
пожелает, и быть тем, кем хочет! Звери при рождении получают от материнской
утробы все то, чем будут владеть потом, как говорит Луцилий. Высшие души
либо сразу, либо чуть позже становятся тем, чем будут в вечном бессмертии. В
рождающихся людей отец вложил семена и зародыши разнородной жизни, и
соответственно тому, как каждый их возделает, они вырастут и дадут в нем
свои плоды. Возделает растительные. -- будет растением, чувственные. --
станет животным, рациональные, -- сделается небесным существом,
интеллектуальные, -- станет ангелом и сыном бога. А если его не удовлетворит
судьба ни одного из этих тво-рений, пусть вернется к своей изначальной
единичности и, став духом единым с Богом в уединенной мгле отца, который
стоит надо всем, будет превосходить всех. И как не удивляться нашему
хамелеонству! Или, вернее, чему иному можно удивляться более? И справедливо
говорил афинянин Асклепий, что за изменчивость облика и непостоянство
характера он сам был символически изображен в мистериях как Протей. Отсюда и
известные метаморфозы евреев и пифагорейцев. Ведь в тайной еврейской
теологии то святого Еноха превращают в божественного ангела, которого
называют "Mal'akh Adonay Shebaoth", то других превращают в иные божества.
Пифагорейцы нечестивых людей превращают в животных, а если верить Эмпедоклу,
то и в растения. Выражая эту мысль, Магомет часто повторял: "Тот, кто
отступит от божественного закона, станет животным, и вполне заслуженно". И
действительно, не кора составляет существо растения, но неразумная и ничего
не чувствующая природа, не кожа есть сущность упряжной лошади, но тупая и
чувственная душа, не кругообразное вещество составляет суть неба, а
правильный разум; и ангела создает не отделе-ние его от тела, но духовный
разум.
Если ты увидишь ползущего по земле на животе, ты увидишь не человека, а
кустарник, и если увидишь, подобно Калипсо, кого-либо, ослепленного пустыми
миражами фантазии, охваченного соблазнами раба чувств, ты увидишь не
человека, а животное. И если ты видишь философа, все распознающего
правильным разумом, уважай его, ибо небесное он существо, не земное. Если же
видишь чистого созерцателя, не ведающего плоти и погруженного в недра ума,
то это не земное и не небесное существо. Это -- более возвышенное,
божественное, облаченное в человеческую плоть. И кто не станет восхищаться
человеком, которого в священных еврейских и христианских писаниях
справедливо называют именем то всякой плоти, то всякого творения, так как он
сам формирует и превращает себя в любую плоть и приобретает свойства любого
создания! Поэтому перс Эвант, излагая философию халдеев, пишет, что у
человека нет собственного природного образа, но есть много извне
привходящих. Отсюда и выражение у халдеев: "Hanarich tharah sharinas":
человек -- животное многообразной и изменчивой природы. К чему это
относится? K тому, чтобы мы понимали, родившись -- при условии, что будем
тем, кем хотим быть, -- что важнейший наш долг заботиться о том, чтобы, по
крайней мере, о нас не говорили, что когда мы были в чести, то нас нельзя
было узнать, так как мы уподобились лишенным разума животным. Но лучше, если
о нас скажут словами пророка Асафа: "Вы -- боги и сыны всевышнего все
вы"._Мы не должны вредить себе, злоупотребляя милостивейшей добротой отца,
вместо того чтобы приветствовать свободный выбор, который он нам дал.
Пусть наполнит душу святое стремление, чтобы мы, не довольствуясь
заурядным, страстно желали высшего, а также добивались (когда сможем, если
захотим) того, что положено всем людям. Отвергая земное, пренебрегая
небесным и, наконец, оставив позади все, что есть в мире, поспешим в
находящуюся над миром курию, самую близкую к высочайшей божественности.
Там, как рассказывают мистерии, первые места занимают серафим, херувим
и трон, не ведающие, что мы уже уступили им и добиваемся достоинства и
славы, неудовлетворенные вторыми местами, и если захотим, то не будем ни в
чем их ниже. Но что и как совершая? Давайте посмотрим, что делают они, какой
жизнью живут. И если мы будем жить так (а мы так можем), то сравняемся с
ними. Серафим горит в огне любви, херувим блистает великолепием разума, трон
хранит твердость судьи. Итак, если, предавшись деятельной жизни, мы примем
на себя справедливую заботу о низших, то укрепимся стойкой твердостью трона.
Если, освободившись отдел, предадимся созерцанию на досуге, постигая Творца
в работе и работу в Творце, то засверкаем светом херувима. Если только
загоримся истребляющим огнем любви к Творцу, то вспыхнем внезапно в образе
серафима.
Над троном, то есть над справедливым судьей, восседает Бог -- вечный
судья. Он летает над херувимом -- созерцателем, согревает его, почти возлежа
на нем. Дух Божий витает над водами, которые расположены над небесами и
восхваляют Бога в предрассветных гимнах. Здесь серафим -- обожатель в Боге и
Бог в нем; Бог и он -- единое.
Нам следует достигнуть высшего могущества тронов, рассуждая о нем, любя
его и величая серафимов.
Но каким образом кто-либо может рассуждать о неизвестном или любить
неизвестное? Моисей любил Бога, которого видел, и устраивал как судья в
народе то, что прежде увидел как созерцатель на горе. Итак, находящийся
посредине херувим своим светом готовит нас к серафическому огню и равным
образом озаряет нас для суда трона. Это и есть удел первого разума, порядок
Паллады, лежащий в основе созерцательной философии; это то, чему нам следует
прежде всего подражать и что мы должны исследовать и понять, чтобы подняться
к вершинам любви и спуститься хорошо обученными и готовыми к свершению дел.
Но ведь если необходимо строить нашу жизнь по образцу херувимов; нужно
видеть, как они живут и что делают. Но так как нам, плотским и имеющим вкус
к мирским вещам, невозможно этого достичь, то обратимся к древним отцам,
которые могут дать нам многочисленные верные свидетельства о подобных делах,
потому что они им близки и родственны. Посоветуемся с апостолом Павлом, ибо
когда он был вознесен на третье небо, то увидел, что делало войско
херувимов. Он ответит нам, что они очищаются, затем наполняются светом и,
наконец, достигают совершенств, как передает Дионисий. Так и мы, подражая на
земле жизни херувимов, подавляя наукой о морали порыв страстей и рассеивая
спорами тьму разума, очищаем душу, смывая грязь невежества и пороков, чтобы
страсти не бушевали необдуманно и не безумствовал иногда бесстыдный разум.
Тогда мы наполним очищенную и приведенную в порядок душу светом естественной
философии, чтобы затем совершенствовать ее познанием божественных вещей.
Не довольствуясь нашими святыми отцами, посоветуемся с патриархом
Яковом, чье изваяние сияет на месте славы. И мудрейший отец, который спит в
подземном царстве и бодрствует в небесном мире, даст нам совет, но
символически, как это ему свойственно. Есть лестница, скажет он, которая
тянется из глубины земли до вершины неба и разделена на множество ступенек.
На вершине этой лестницы восседает Господь; ангелы-созерцатели то
поднимаются, то спускаются по ней. И если мы, страстно стремясь к жизни
ангелов, должны добиться ее, то, спрашиваю, кто посмеет дотронуться до
лестницы Господа грязной ногой или плохо очищенными руками? Как говорится в
мистериях, нечистому нельзя касаться чистого.
Но каковы эти ноги и руки? Ноги души -- это, несомненно, та
презреннейшая часть, которая опирается как на всю материю, так и на верхний
слой земли, питающая и кормящая сила, горючий материал страстей, наставница
дающей наслаждение чувственности. А рука души, защитница страсти -- почему
мы не говорим о ней с гневом? -- сражается за нее, под солнцем и пылью эта
хищница отнимает то, чем сонная душа наслаждается в тени. Эти руки и ноги,
то есть всю чувственную часть, в которой заключен соблазн тела, как говорят,
силой пленяющий душу, мы, словно в реке, омываем в философии морали, чтобы
нас, как нечестивых и греховных, не сбросили с лестницы. Однако этого
недостаточно, если мы не захотим стать спутниками ангелов, носящихся по
лестнице Якова, не будем заранее хорошо подготовлены и обучены двигаться,
как положено, со ступеньки на ступеньку, никогда не сворачивая с пути и не
мешая друг другу. А когда мы достигнем этого красноречием или способностями
разума, то, оживленные духом херувимов, философствуя в соответствии со
ступенями лестницы, то есть природы, доискиваясь до сути всего, будем то
спускаться, расщепляя с титанической силой единое на многие части, как
Озириса, то подниматься, соединяя с Фебовой силой множество частей в единое
целое, как тело Озириса, до тех пор, пока не успокоимся блаженством
теологии, прильнув к груди отца, который восседает на вершине лестницы.
Спросим у справедливого Иова, который заключил с Богом договор о жизни,
прежде чем сам вступил в жизнь: "Чего больше всего желает высший Бог от
миллионов ангелов, которые ему служат?" "Конечно, мира", -- ответит Бог
согласно тому, как читается: "Того, который творит мир на небесах". И так
как средний ряд передает предписания высшего ряда низшему, то для нас слова
теолога Иова объясняет философия Эмпедокла, указывающая на двойную природу
нашей души: одна поднимает нас вверх, к небесам, другая сбрасывает вниз, в
преисподнюю, -- и сравнивает это с враждой и дружбой или с войной и миром,
как свидетельствуют его песни. Иов жалуется, что он, как безумный, был
вовлечен в раздор и сброшен в пропасть далеко от богов.
Ведь, действительно, среди нас множество разногласий, отцы! Дома у нас
идет тяжелая междоусобная распря и гражданская война. Если бы мы захотели и
страстно пожелали мира, который поднял бы нас так высоко, что мы оказались
бы среди возвышенных Господа, то единственное, что успокоило бы и обуздало
нас вполне, это философия морали. И если бы человек в нас самих просил бы у
"врагов" только перемирия, то и тогда обуздал бы свои животные порывы и
пылкий гнев льва. И если, заботясь о себе, мы пожелали бы затем вечного
мира, то он наступил бы, обильно утолив наши желания, и, принеся в жертву
двух животных, заключил бы между телом и духом нерушимый договор о священном
мире.
Диалектика успокоит разум, который мучается из-за словесных
противоречий и коварных силлогизмов. Естественная философия уймет споры и
борьбу мнений, которые угнетают, раскалывают и терзают беспокойную душу, но
при этом заставит нас помнить, что природа, согласно Гераклиту, рождена
войной и поэтому названа Гомером борьбой. Поэтому невозможно найти в природе
настоящего покоя и прочного мира, которые являются привилегией и милостью ее
госпожи -- святейшей теологии. Теология укажет нам путь к миру и поведет как
провожатый. Издали увидев нас, спешащих, она воскликнет: "Подойдите ко мне,
вы, находящиеся в затруднении, подойдите, и я успокою вас; подойдите ко мне,
и я дам вам мир, который не могут вам дать ни вселенная, ни природа". И мы,
ласково позванные и так радушно приглашенные, с окрыленными, как у Меркурия,
ногами устремимся в объятия благословенной матери, насладимся желаемым миром
-- святейшим миром, неразрывными узами и согласной дружбой, благодаря
которой все души не только согласованно живут в едином разуме, который выше
всех разумов, но некоторым образом сливаются в единое целое.
Такая дружба, как говорят пифагорейцы, является целью всей философии;
такой мир Богустанавливает на небесах, и ангелы, сходящие на землю,
сообща-юто нем людям доброй воли, чтобы благодаря этому миру люди,
восходящие на небо, сами стали ангелами. Такой мир мы пожелали бы друзьям,
нашему времени, каждому дому, в который бы мы вошли, и нашей душе, чтобы она
стала благодаря ему местом пребывания Бога, и, после того как смоет с себя
грязь с помощью морали и диалектики, украсилась многообразной философией,
подобно пышно украшенному дворцу, портал увенчала бы гирляндами теологии, и
тогда вместе с отцом сойдет король славы и сделает в ней свое пристанище.
Душа окажется достойной столь снисходительного гостя. Отделанная золотом,
как свадебная тога, она примет выдающегося гостя не как гостя, а как
нареченного, с которым никогда не разлучаются, и захочет отделиться от
своего местопребывания и, забыв дом своего отца и даже себя, пожелает
умереть в себе самой, чтобы жить в нареченном, в присутствии которого смерть
его святых поистине блаженна. Я говорю -- смерть, если можно назвать смертью
полноту жизни, размышление над которой является целью философии, как
говорили мудрецы. Давайте позовем самого Моисея, который лишь немногим
меньше того обильного источника священной и невыразимой мысли, откуда пьют
нектар ангелы. Выслушаем же судью, который должен прийти к нам и объявит
тому, кто живет в пустынном одиночестве плоти, следующие законы. Тот, кто
еще греховен, нуждается в морали, поэтому пусть живет с людьми не в
святилище, а под открытым небом, как жрецы фессалийские, пока не очистится
от гре-хов. Тот же, кто упорядочил образ жизни и принят в храм, пусть не
приобщается к священнодействию, но прежде усердно послужит таинствам
философии диалектическим послушничеством; и, допущенный наконец к таинствам
в звании жреца философии, пусть созерцает то пышный многоцветный звездный
наряд всевышнего Бога-царя, то небесный канделябр -- семисвечник, чтобы
<< Пред. стр. 56 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу