<< Пред. стр. 72 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу
рода делал из этого свое ремесло: Aristoni tragico actori rem aperit; huic
et genus et fortuna honesta eiant; nec ars, quia nihil tale apud Graecos
pudori est, ea deformabat1.
Я всегда осуждал нетерпимость ополчающихся против этих забав, а также
несправедливость тех, которые не допускают искусных актеров в наши славные
города, лишая тем самым народ этого общественного удовольствия. Разумные
правители, напротив, прилагают всяческие усилия, чтобы собирать и объединять
горожан как для того, чтобы сообща отправлять обязанности, налагаемые на нас
благочестием, так и для упражнений и игр разного рода: дружба и единение от
этого только крепнут. И потом, можно ли было бы предложить им более невинные
развлечения, чем те, которые происходят на людях и на виду у властей? И,
по-моему, было бы правильно, если бы власти и государь угощали время от
времени за свой счет городскую коммуну подобными зрелищами, проявляя тем
самым свою благосклонность и как бы отеческую заботливость, и если бы в
городах с многочисленным населением были отведены соответствующие места для
представлений этого рода, которые отвлекали бы горожан от худших и
избегающих гласности дел.
Возвращаясь к предмету моего рассуждения, повторю, что самое главное --
это прививать вкус и любовь к науке; иначе мы воспитаем просто ослов,
нагруженных книжной премудростью. Поощряя их ударами розог, им отдают на
хранение торбу с разными знаниями, но для того, чтобы они были
действительным благом, недостаточно их держать при себе, -- нужно ими
проникнуться. <...>
Мы забиваем себе голову отвлеченностями и рассуждениями о всеобщих
причинах и следствиях, отлично обходящихся и без нас, и оставляем в стороне
наши дела и самого Mi шеля, который нам как-никак ближе, чем всякий другой.
Теперь я чаще всего сижу безвыездно у себя дома, и я был бы доволен, если бы
тут мне нравилось больше, чем где бы то ни было.
Sit meae sedes utinam senectae,
Sit modus lasso maris, et viarum Militiaeque2.
He знаю, выпадает ли это на мою долю. Я был бы доволен, если бы
покойный отец взамен какой-нибудь части наследства оставил мне после себя
такую же страстную любовь к своему хозяйству, какую на старости лет питал к
нему сам. Он был по-настоящему счастлив, ибо соразмерял свои желания с
дарованными ему судьбою возможностями и умел радоваться тому, что имел.
Сколько бы философия, занимающаяся общественными вопросами, ни обвиняла мое
занятие в низости и бесплодности, может статься, и мне оно когда-нибудь так
же полюбится, как ему. Я держусь того мнения, что наиболее достойная
деятельность -- это служить обществу и приносить пользу многим. Fructus enim
ingenii et virtutis ommsque praestantiae turn maximus accipitur, cum in
proximum quemque confertur3. Чтo до меня, то я отступаю от этого, частью
сознательно (ибо, хорошо понимая, сколь великое бремя возлагает деятельность
подобного рода, я так же хорошо понимаю, сколь ничтожные силы я мог бы к ней
приложить; ведь даже Платон, величайший мастер во всем, касающемся
политического устройства, -- и он не преминул от нее уклониться), частью по
трусости. Я довольствуюсь тем, что наслаждаюсь окружающим миром, не утруждая
себя заботой о нем; я живу жизнью, которая всего-навсего лишь извинительна и
лишь не в тягость ни мне, ни другим.
1 Он поделился своим замыслом с трагическим актером Аристоном; этот
последний был хорошего рода, притом богат, и актерское искусство, которое у
греков не считается постыдным, нисколько не унижало его (дат, ), -- Тит
Ливий.
2 О если бы нашлось место, где бы я мог провести мою старость, о если
бы мне, уставшему от моря, странствий и войн, обрести, наконец, покой!
(лат.). -- Гораций.
3 Плоды таланта, доблести и всякого нашего дарования кажутся нам
наиболее сладкими, когда они приносят пользу кому-либо из близких (лат.).--
Цицерон.
Никто с большей охотой не подчинился бы воле какого-нибудь постороннего
человека и не вручил бы себя его попечению, чем это сделал бы я, когда бы
располагал таким человеком. И одно из моих теперешних чаяний состоит в том,
чтобы отыскать себя зятя, который смог бы покоить мои старые годы и
убаюкивать их и которому я передал бы полную власть над моим имуществом,
чтобы он им управлял, и им пользовался, и делал то, что я делаю, и извлекал
из него, без моего участия, доходы, какие я извлекаю, при условии, что он
приложит ко всему этому душу поистине признательную и дружественную, Но о
чем толковать? Мы живем в мире, где честность даже в собственных детях --
вещь неслыханная.
Слуга, ведающий в путешествиях моею казной, распоряжается ею по своему
усмотрению и бесконтрольно: он мог бы плутовать и отчитываясь передо мной; и
если это не сам сатана, мое неограниченное доверие обязывает его к
добросовестности. Multi fallere docuerunt, dum timent falli, et aliis ius
peccandi suspicando fecerunt1. Свойственная мне уверенность в моих людях
основывается на том, что я их не знаю. Я ни в ком не подозреваю пороков,
пока не увижу их своими глазами, и я больше полагаюсь на людей молодых, так
как считаю, что их еще не успели развратить дурные примеры. Мне приятнее раз
в два месяца услышать о том, что мною издержано четыре сотни экю, чем каждый
вечер услаждать свой слух докучными сообщениями о каких-нибудь трех, пяти
или семи экю. При всем этом я потерял от хищений такого рода не больше, чем
всякий другой. Правда, я сам способствую своему неведению: я в некоторой
мере сознательно поддерживаю в себе беспокойство и неизвестность
относительно моих денег, и в какой-то степени я даже доволен, что у меня
есть простор для сомнений. Следует оставлять немного места и нечестности и
неразумию вашего слуги. Если нам, в общем, хватает на удовлетворение наших
нужд, то не будем мешать ему подбирать эти разбросанные после жатвы колосья,
этот излишек от щедрот нашей фортуны. В конце концов я не столько
рассчитываю на преданность моих людей, сколько не считаюсь с причиняемым ими
уроном. О гнусное или бессмысленное занятие -- без конца заниматься своими
деньгами, находя удовольствие в их перебирании, взвешивании и
пересчитывании! Вот поистине путь, которым в нас тихой сапой вползает
жадность.
На протяжении восемнадцати лет я управляю моим имуществом и за все это
время не смог заставить себя ознакомиться ни с документами на владение им,
ни с важнейшими из моих дел, знать которые и позаботиться о которых мне
крайне необходимо. И причина этого не в философском презрении к благам
земным и преходящим; я вовсе не отличаюсь настолько возвышенным вкусом и
ценю их, самое малое, по их действительной стоимости; нет, причина тут в
лени и нерадивости, непростительных и ребяческих. Чего бы я только не
сделал, лишь бы уклониться от чтения какого-нибудь контракта, лишь бы не
рыться в пыльных бумагах, я, раб своего ремесла, или, еще того хуже, в чужих
бумагах, чем занимается столько людей, получая за это вознаграждение.
Единственное, что я нахожу поистине дорого стоящим, -- это заботы и труд, и
я жажду лишь одного: окончательно облениться и проникнуться ко всему
равнодушием.
1 Многие подали мысль обмануть их, ибо обнаружили страх быть
обманутыми, и, подозревая другого, предоставили ему право на плутни (лат.).
-- Сенека.
Я думаю, что мне было бы куда приятнее жить на иждивении кого-либо
другого, если бы это не налагало на меня обязательств и ярма рабства
Впрочем, рассматривая этот вопрос основательнее и учитывая мои склонности,
выпавший на мою долю жребий, а также огорчения, доставляемые мне моими
делами, слугами и домашними, я, право, не знаю, что унизительнее,
мучительнее и несноснее, -- все это вместе взятое или подневольное положение
при человеке, который был бы выше меня по рождению и располагал бы мной, не
слишком насилуя мою волю. Servitus oboedientia est fracti animi et abiecti,
arbitrio carentis suo1. Картес поступил гораздо решительнее: чтобы
избавиться от пакостных хозяйственных мелочей и хлопот, он избрал для себя
убежищем бедность. На это я никогда бы не пошел (я ненавижу бедность не
меньше, чем физическое страдание), но изменить мой нынешний образ жизни на
более скромный и менее занятой -- этого я страстно желаю.
Пребывая в отъезде, я сбрасываю с себя вся мысли о моем доме; и случись
в мое отсутствие рухнуть одной из моих башен, я бы это переживал не в пример
меньше, чем, находясь у себя, падение какой-нибудь черепицы. Вне дома моя
душа быстро и легко распрямляется, но когда я дома, она у меня в
беспрерывной тревоге, как у какого-нибудь крестьянина-виноградаря.
Перекосившийся у моей лошади повод или плохо закрепленный стременной ремень,
кончик которого бьет меня по ноге, на целый день портят мне настроение.
Перед лицом неприятностей я умею укреплять мою душу, но с глазами это у меня
не выходит.
Sensus, о superi, sensus2.
Когда я у себя дома, я отвечаю за все, что у меня не ладится. Лишь
немногие землевладельцы (говорю о людях средней руки вроде меня; и если эти
немногие действительно существуют, они гораздо счастливее остальных) могуг
позволить себе отдых хотя бы на одну-единственную секунду, чтобы их не
обременяла добрая доля лежащего на них груза обязанностей. Это в некоторой
мере уменьшает мое радушие (если мне иногда и случается удержать у себя
кого-нибудь несколько дольше, то, в отличие от назойливо любезных хозяев, я
бываю этим обязан скорее моему столу, нежели обходительности), лишая
одновременно и большей части того удовольствия, которое я должен был бы
испытывать в их кругу. Самое глупое положение, в какое может поставить себя
дворянин в своем доме, -- это когда он явно дает понять, что нарушает
установленный у него порядок, когда он шепчет на ухо одному из слуг, грозит
глазами другому; все должно идти плавно и неприметно, так, чтобы казалось,
будто все обстоит, как всегда. И я нахожу отвратительным, когда к гостям
пристают с разговорами о приеме, который им оказывают, независимо от того,
извиняются ли при этом или же хвалятся. Я люблю порядок и чистоту
et cantharus et lanx
Ostendunt mihi me3, --
больше чрезмерного изобилия; а у себя я забочусь лишь о самом
необходимом, пренебрегая пышностью. Если вам приходится видеть, как
чей-нибудь слуга мечется взад и вперед или как кто-нибудь из них вывернет
блюдо, это вызывает у вас улыбка; и вы мирно дремлете, пока ваш
гостеприимный хозяин совещается со своим дворецким относительно угощения,
которым он вас попотчует на следующий день.
Я говорю лишь о моих вкусах; вместе с тем я очень хорошо знаю, сколько
развлечений и удовольствий доставляет иным натурам мирное, преуспеваюшее,
отлично налаженное хозяйство; я вовсе не хочу объяснять мои промахи и
неприятности в деятельности этого рода существом самого дела, как не хочу и
спорить с Платоном, полагающим, что самое счастливое занятие человека -- это
праведно делать свои дела.
1 Рабство -- это покорность души слабой и низменной, не умеюшей собой
управлять (лат.). -- Цицерон.
2 Чувства, о всевышние боги, чувства (лат.). -- Источник неизвестен.
3 И чаша и кубок мне показывают меня (лат.). -- Измененный стих
Горация.
Когда я путешествую, мне остается думать лишь о себе и о том, как
употребить мои деньги; а это легко устраивается по вашему усмотрению. Чтобы
накапливать деньги, нужны самые разнообразные качества, а в этом я ничего не
смыслю. Но втом, чтобы их тратить, -- в этом я кое-что смыслю, как смыслю и
в том, чтобы тратить их с толком, а это, поистине, и есть важнейшее их
назначение. Впрочем, я вкладываю в это занятие слишком много тщеславия,
из-за чего мои расходы очень неровны и несообразны и выходят, сверх того, за
пределы разумного, как в ту, так и в другую сторону. Если они придают мне
блеску и служат для достижения моих целей, я, не задумываясь, иду на любые
траты -- и, так же не задумываясь, сокращаю себя, если они мне не светят, не
улыбаются.
Ухищрения ли человеческого ума или сама природа заставляют нас жить с
оглядкою на других, но это приносит нам больше зла, чем добра. Мы лишаем
себя известных удобств, лишь бы не провиниться перед общественным мне-нием.
Нас не столько заботит, какова наша настоящая сущность, что мы такое в
действительности, сколько то, какова эта сущность в глазах окружающих. Даже
собственная одаренность и мудрость кажутся нам бесплодными, если ощущаются
только нами самими, не проявляясь перед другими и не заслуживая их
одобрения. Есть люди, чьи подземелья истекают целыми реками золота, и никто
об этом не знает; есть и такие, которые превращают все свое достояние в
блестки и побрякушки; таким образом, у последних лиар представляется
ценностью в целый экю, тогда как у первых -- наоборот, ибо свет определяет
издержки и состояние, исходя из того, что именно выставляется ему напоказ.
От всякой возни с богатством отдает алчностью; ею отдает даже от его
расточения, от чрезмерно упорядоченной и нарочитой щедрости; оно не стоит
такого внимания и столь докучной озабоченности. Кто хочет расходовать свои
средства разумно, тот постоянно должен себя останавливать и урезывать.
Бережливость и расточительность сами по себе -- ни благо, ни зло; они
приобретают окраску либо того, либо другого в зависимости от применения,
которое им дает наша воля.
Другая причина, толкающая меня к путешествиям, -- отвращение к царящим
в нашей стране безобразным нравам. Я легко бы смирился с их порчей, если бы
они наносили ущерб только общественным интересам,
peioraque saecula ferri
Temporibus, quorum sceleri non invenit ipsa
Nomen et a nullo posuit natura metallo1, --
но так как они затрагивают и мои интересы, смириться с ними я не могу.
Уж очень они меня угнетают. Вследствие необузданности длящихся уже долгие
годы гражданских войн мы мало-помалу скатились в наших краях к такой
извращенной форме государственной власти.
Quippe ubi fas versum atque nefas2, --
что, поистине, просто чудо, что она смогла удержаться.
Armati terram exercent, semperque recentes
Convectare iuvat praedas et vivere rapto3.
1 Времена хуже железного века, и их преступлению сама природа не
находит названия, и она не создала металла, которым можно было бы их
обозначить (лат.). -- Ювенал.
2 Где понятия о дозволенном и запретном извращены (лат.). -- Вергилий.
3 Они обрабатывают землю вооруженные и все время жаждут новой добычи и
жаждут жить награбленным (лат.). -- Вергилий.
Короче говоря, я вижу на нашем примере, что человеческие сообщества
складываются и держатся, чего бы это ни стоило. Куда бы людей ни загнать,
они, теснясь и толкаясь, в конце концов как-то устраиваются и размещаются,
подобно тому, как разрозненные предметы, сунутые кое-как, без всякого
порядка, в карман, сами собой находят способ соединиться и уложиться друг
возле друга, и притом иногда лучше, чем если бы их уложили туда даже
наиболее искусные руки. Царь Филипп собрал однажды толпу самых дурных
неисправимых людей, каких только смог разыскать, и поселил их в построенном
для них городе, которому присвоил соответствующее название. Полагаю, что и
они из самих своих пороков создали политическое объединение, а также
целесообразно устроенное и справедливое общество.
Предо мной не какое-нибудь единичное злодеяние, не три и не сотня,
предо мной повсеместно распространенные, находящие всеобщее одобрение нравы,
настолько чудовищные по своей бесчеловечности и в особенности бесчестности,
-- а для меня это наихудший из всех пороков, -- что я не могу думать о них
без содрогания, и все же я любуюсь ими, пожалуй, не меньше, чем ненавижу их.
Эти из ряда вон выходящие злодеяния в такой же мере отмечены печатью
душевной мощи и непреклонности, как и печатью развращенности и заблуждений.
Нужда обтесывает людей и сгоняет их вместе. Эта случайно собравшаяся орда
сплачивается в дальнейшем законами; ведь бывали среди подобных орд и такие
свирепые, что никакое человеческое воображение не в силах измыслить что-либо
похожее, и тем не менее иным из них удавалось обеспечить себе здоровое и
длительное существование, так что потягаться с ними было бы впору разве что
государствам, которые были бы созданы гением Платона и Аристотеля.
И, конечно, все описания придуманных из головы государств -- не более
чем смехотворная блажь, непригодная для практического осуществления.
Ожесточенные и бесконечные споры о наилучшей форме общественного устройства
и о началах, способных нас спаять воедино, являются спорами, полезными
только в качестве упражнения нашей мысли; они служат тому же, чем служат
многие темы, используемые в различных науках; приобретая существенность и
значительность в пылу диспута, они вне его лишаются всякой жизненности.
Такое идеальное государство можно было бы основать в Новом Свете, но мы и
там имели бы дело с людьми, уже связанными и сформированными теми или иными
обычаями; ведь мы не творим людей, как Пирра или как Кадм. И если бы мы
добились каким-либо способом права исправлять и перевоспитывать этих людей,
все равно мы не могли бы вывернуть их наизнанку так, чтобы не разрушить
всего. Солона как-то спросили, наилучшие ли законы он установил для афинян.
"Да, -- сказал он в ответ, -- наилучшие из тех, каким они согласились бы
подчиняться".
Варрон приводит в свое извинение следующее: если бы он первым писал о
религии, он высказал бы о ней все, что думает; но раз она принята всеми и ей
присущи определенные формы, он будет говорить о ней скорее согласно обычаю,
чем следуя своим естественным побуждениям.
Не только предположительно, но и на деле лучшее государственное
устройство для любого народа -- это то, которое сохранило его как целое.
Особенности и основные достоинства этого государственного устройства зависят
от породивших его обычаев. Мы всегда с большой охотой сетуем на условия, в
которых живем. И все же я держусь того мнения, что жаждать власти немногих в
государстве, где правит народ, или стремиться в монархическом государстве к
иному виду правления -- это преступление и безумие.
Уклад своей страны обязан ты любить:
Чти короля, когда он у кормила,
Республику, когда в народе сила,
Раз выпало тебе под ними жить1.
Это сказано нашим славным господином Пибраком, которого мы только что
потеряли, человеком высокого духа, здравых воззрений, безупречного образа
жизни. Эта утрата, как и одновременно постигшая нас утрата господина де Фуа,
весьма чувствительны для нашей короны. Не знаю, можно ли найти в целой
Франции еще такую же пару, способную заменить в Королевском Совете двух этих
гасконцев, наделенных столь многочисленными талантами и столь преданных
трону. Это были разные, но одинаково высокие души, и для нашего века
особенно редкие и прекрасные, скроенные каждая на свой лад. Но кто же дал их
нашему времени, их, столь чуждых нашей испорченности и столь
неприспособленных к нашим бурям?
Ничто не порождает в государстве такой неразберихи, как вводимые
новшества; всякие перемены выгодны лишь бесправию и тирании. Когда
какая-нибудь часть займет неподобающее ей место, это дело легко поправимое;
можно принимать меры и к тому, чтобы повреждения или порча, естественные для
любой вещи, не увели нас слишком далеко от наших начал и основ. Но браться
<< Пред. стр. 72 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу