<< Пред.           стр. 6 (из 7)           След. >>

Список литературы по разделу

 (493) собрал своих друзей *АКЦ. «Увоз» : 6 : собрать сообщников.
 (494) и спрятал их во дворе дома. *АКЦ. «Увоз» : 7 : засада.
 (495) Замбинелла между тем, убедившись, что Сарразин удалился, казалось, несколько успокоился. *АКЦ. «Опасность» : 9 : успокоиться.
 (496) Около полуночи, пройдясь по залам дворца, как человек, отыскивающий врага, *РЕФ. Хронология (около полуночи, т. е. в тот же вечер, когда состоялся концерт). **АКЦ. «Опасность» : 10 : сохраняющаяся подозрительность. С этого момента последовательность «Опасность» уступает место последовательности «Угроза», причем действие развернется в мастерской, куда Замбинелла будет привезен в качестве пленника Сарразина. Хотя оба проайретизма чрезвычайно схожи между собой, упорядочены они по-разному. Что касается Опасности, то она образована цепочкой предчувствий и реакций на все новые и новые происшествия; Угроза же — это последовательность, построенная в соответ­ствии с кризисной моделью развития; цепочка, образующая Опасность, может быть разомкнута в бесконечность; Угроза же представляет собой закрытую, требующую концовки структуру. В то же время между обеими последова­тельностями существует структурная связь: элементы Опасности, рассеянные то здесь, то там, указывают на объект угрозы; тем самым, заблаговременно отмеченный в качестве жертвы, Замбинелла получает возможность вступить в стадию кризиса, предполагаемого Угрозой.
 (497) кастрат в свою очередь покинул собрание. *АКЦ. «Увоз» : 8 : мирный уход жертвы.
 (498) В момент, когда он переступал порог дворца, он был ловко схвачен какими-то людьми, которые, заткнув ему рот платком, усадили его в карету, нанятую Сарразином. *АКЦ. «Увоз» : 9 : похищение в собственном смысле. В структурном
 179
 отношении этот увоз организован безукоризненно: сообщники были набраны в № 460, собраны в № 493, посажены в засаду в № 494, а карета (быстроходный транспорт) была доставлена к месту похищения в № 463.
 (499) Застыв от ужаса и не смея пошевельнуться, Замбинелла забился в угол экипажа. Он видел перед собой лицо скульптора, хранившего гробовое молчание.
 *АКЦ. «Угроза» : 2 : запуганная жертва.
 (500) Они ехали недолго. *АКЦ. «Увоз» : 10 : поездка. В иных повествовательных текстах этот элемент поддается бесконечному катализу, способному растянуться на весь роман или на целый фильм.
 (501) Похищенный Сарразином Замбинелла вскоре очутился в мрачной и почти пустой мастерской художника. *АКЦ. «Увоз» : 11 : прибытие к месту заточения.
 (502) Полумертвый от страха, сидел он на стуле, *АКЦ «Угроза» : 3 : застывшая жертва.
 (503) не смея взглянуть на стоявшую перед ним статую женщины, в которой он узнавал свои собственные черты. — Другой вариант текста выглядит более логично: «в которой он узнал свои собственные черты». *АКЦ. «Статуя» : 1 : тематизация объекта, вокруг которого вскоре сосредоточится целый ряд действий. **СИМВ. Репродукция тел: статуя оказывается одним из звеньев той длинной цепочки, в которой многократно множится тело Идеальной Женщины — от Замбинеллы до Эндимиона Жироде.
 (504) Он не произносил ни слова, но зубы его стучали от страха. *АКЦ. «Угроза» : 4 : онемевшая жертва.
 (505) Сарразин ходил по комнате большими шагами. Внезапно он остановился перед Замбинеллой.
 — Скажи мне правду, — произнес он *ГЕРМ. Загадка 6 : экивок. Загадка разгадана, однако герой все еще колеблется. Фраза Скажи мне правду подразумевает: 1) что Сарразин продолжает сомневаться и надеяться; 2) что отныне он считает Замбинеллу обыкновенным «плутом», к которому позволительно обращаться на ты (до сих пор Сарразин сказал Замбинелле «ты» лишь дважды, в № 444 и в № 445, но тогда он обращался к ней как к возвышенному существу, с которым надлежит разговаривать на благородном языке лирики).
 (506) глухим и сдавленным голосом. *Считается (на Западе), что глухой звук (исходящий из подспудных глубин тела) коннотирует некое сокровенное и, следовательно, истинное чувство: Сарразин знает, что Замбинелла — не жен­щина (ГЕРМ. Загадка 6 : разгадка, подсказываемая Сарразином самому себе).
 (507) — Ты женщина? *ГЕРМ. Загадка 6 : экивок (ложь, содержащаяся в этой фразе, корректируется ее вопросительной формой).
 (508) Кардинал Чиконьяра... *ГЕРМ. Загадка 6 : обман Сарразином самого себя (Сарразин возвращается к мысли о римской интриге (№ 491), т. е. к объ-
 180
 яснению, позволяющему сохранить веру в женскость Замбинеллы). **РЕФ. Макиавеллиевский код.
 (509) Замбинелла, упав на колени, вместо ответа опустил голову. ТЕРМ. Загад­ка 6 : разгадка, подсказываемая Сарразину Замбинеллой.
 (510) — Ах, конечно, ты женщина, — воскликнул художник в неистовстве. — Потому что даже и ... Он не кончил.
 — Нет! — заговорил он снова. — Нет! Он не был бы способен на такую низость.
 *ГЕРМ. Загадка 6 : обман Сарразином самого себя. Психологический довод последний раз вводит Сарразина в заблуждение, дает последнее прибежище его неистовству. Сарразин, усматривающий суть женскости в слабости женского пола, прибегал к этому доводу и прежде, однако на этот раз он сталкивается с новой фигурой — кастратом, для которого приходится подыскивать место в нравственной иерархии биологических существ; стремясь связать представле­ние об абсолютной, безоговорочной слабости именно с Женщиной, Сарразин отводит кастрату некое промежуточное место («даже кастрат не способен на та­кую подлость»); энтимема, из которой вырастает любой довод, в данном случае строится так: самым малодушным из всех существ является женщина; Замби­нелла своей униженной позой и трусливым поведением ставит себя на низшую ступень малодушия; следовательно, Замбинелла все-таки женщина. **СИМВ. Табу на слово кастрат. ***СИМВ. Графический показатель среднего рода: под­черкнутое, выделенное местоимение он, мужская природа которого оказывается под сомнением.
 (511) — Ах, не убивайте меня! — воскликнул, рыдая, Замбинелла. *АКЦ. «Угроза» : 5 : первая мольба о пощаде. Мольбы о пощаде вовсе не обязательно являют­ся реакцией на непосредственную угрозу, они могут провоцироваться неким смутным ощущением угрозы, коннотируемым всей ситуацией и состоянием неистовства, в котором пребывает Сарразин.
 (512) — Я согласился обмануть вас только для того, чтобы угодить товарищам, которым хотелось пошутить. *ГЕРМ. «Мистификация» : 12 : раскрытие мотивов розыгрыша (мы уже знаем, что Смех — это субститут кастрации).
 (513) — Пошутить! — произнес скульптор голосом, в котором звучало бе­шенство. — Пошутить? Ты осмелился смеяться над страстью мужчины? Ты? подтверждением кастрирующей роли Смеха служит здесь мужской протест Сарразина против угрозы кастрации. Известно, что Адлер предложил называть мужским протестом отказ от всякой пассивности по отношению к другим людям и что позднее было предложено уточнить это определение, введя такое понятие как отвержение женскости. В самом деле, Сарразин отвергает женс­кость, хотя ему самому отнюдь не чужды женские черты характера; «парадокс», подчеркиваемый самим Сарразином, состоит в том, что на его мужественность покушается (с помощью кастрирующего оружия Смеха) именно то существо, которое по сути своей лишено мужского начала (СИМВ. Мужской протест).
 (514) — О, сжальтесь! — взмолился Замбинелла. *АКЦ. «Угроза» : 6 : повторная мольба о пощаде.
 181
 (515) — Я должен был бы убить тебя, — закричал Сарразин, в гневе выхватывая шпагу. *АКЦ. «Угроза» : 7 : первая угроза смертью (условное наклонение подсказывает, что угроза, пожалуй, не будет исполнена).
 (516) — Но, — продолжал он с выражением холодного презрения, — *АКЦ. «Угроза» : 8 : отказ от угрозы.
 (517) даже если я вонжу этот клинок тебе в сердце, разве найду я в нем какое-нибудь чувство, достойное уничтожения, что-нибудь способное утолить мою жажду мщения? Ты — ничто! Будь ты мужчиной или женщиной, я бы убил тебя. *СИМВ. Кастрат — это ничто. Сарразин рассуждает следующим образом: «Ты попытался вовлечь меня в круг кастрации. Чтобы рассчитаться с тобой и тебя покарать, мне следовало бы тебя кастрировать (вонзить этот клинок в твое тело), однако я не могу этого сделать, поскольку ты — уже кастрат». Утрата желания ставит кастрата по ту сторону жизни и смерти, выводит его за рамки любой возможной классификации: как убить то, что не поддается никакому определению? Как добраться до явления, нарушающего не внутренний порядок парадигмы биологических полов (травести мог бы вывернуть этот порядок наизнанку, но ему не под силу уничтожить его: Будь ты мужчиной, я убил бы тебя), но само существование различия, из которого рождается не только жизнь, но и смысл; ужаснее всего не смерть, ужаснее всего нарушение границы между жизнью и смертью.
 (518) но...
 Сарразин сделал жест отвращения, *СИМВ. Табу на слово кастрат. **СИМВ.
 Ужас, проклятость, отверженность.
 (519) вынудивший его повернуть голову, и тогда он взглянул на статую. *АКЦ. «Статуя» : 2 : увидеть предмет, который до этого уже был тематизирован.
 LXXXII. Glissando
 Два кода поставлены бок о бок в пределах одной и той же фразы: подобная операция, или прием, столь характерный для текста-чтения, отнюдь не безобиден: будучи слиты в рамках одной языковой единицы, оба кода вступают в совершенно естественную, как кажется, связь: подобного рода естественность (воплощающая природу тысяче­летиями существующего синтаксиса) возникает всякий раз, когда у дис­курса появляется возможность установить изящное (в математическом смысле слова: изящное решение задачи) отношение между двумя кодами. Такое изящество достигается с помощью своего рода каузального глис­сандо, позволяющего, к примеру, соединить символический и проайре­тический феномены в континууме одной фразы. Так, отвращение к ка­страту (символический элемент) и уничтожение статуи (проайретичес­кий элемент) сочленяются с помощью целой цепочки мельчайших кау­зальных звеньев, пригнанных друг к другу столь же тесно, как и узелки, из которых соткана нить, выглядящая совершенно гладкой: 1) вид ка­страта вызывает у Сарразина отвращение, 2) отвращение побуждает его
 182
 уклониться от этого зрелища, 3) уклонившись взглядом, он отворачива­ет голову, 4) отвернув голову, он замечает статую и т. п.: так возникает самая настоящая мозаика всевозможных сочленений, позволяющих, словно система символических и операциональных шлюзов, проложить дорогу сквозь предложение во всей его естественности («Сарразин сделал жест отвращения, вынудивший его повернуть голову, и тогда он взглянул на статую»). Будучи выведен на поверхность дискурса, цитируемый код утрачивает свои характерные приметы; словно в новое одеяние, он облачается в синтаксическую форму «вековечной» фразы; эта форма придает ему невинность и возводит на престол, высящийся посреди бескрайнего природного пейзажа, образованного обычным языком.
 (520) — И это — иллюзия! — воскликнул он. *АКЦ. «Статуя» : 3 : быть обманутым (ложью, пустотой тематизированного объекта). **ГЕРМ. Загадка 6 : разгадка, предлагаемая Сарразином самому себе.
 (521) Обернувшись к Замбинелле, он снова заговорил:
 — Сердце женщины могло стать для меня приютом, родиной. Есть ли у тебя сестры, похожие на тебя? Нет? *СИМВ. Репродукция тел. **Упоминание о сестрах Замбинеллы позволяет на мгновение представить себе кастрата-женщину, исправившегося, излечившегося кастрата (СИМВ. Обновленный кастрат).
 LXXXIII. Пандемия
 Кастрация заразительна, она затрагивает все, к чему прикасается (она затронет Саррази­на, рассказчика, молодую женщину, повест­вование, золото) — таково одно из «свидетельств» новеллы «Сарразин». То же и со статуей: если она — «иллюзия», то вовсе не потому, что — с помощью искусственных средств — копирует реальный предмет, ма­териальность которого ей недоступна (это — банальная констатация), но потому, что предмет этот (Замбинелла) пуст. Порукой «реалистиче­ского» произведения должна служить целостная истина его модели, ко­торую художнику-копировщику надлежит знать до самой подноготной (мы уже знаем, какую функцию для скульптора Сарразина выполняет раздевание); в случае с Замбинеллой пустотелость всякой статуи (без со­мнения, прельщающая многих любителей скульптуры и сообщающая иконоборчеству его символический контекст) воспроизводит важней­ший изъян кастрата: в статуе есть ироническая истинность и драматиче­ская непристойность: опустошенность модели переходит на ее копию, придавая ей ужасающий смысл: статуя оказывается затронутой мето­нимической силой кастрации. Нетрудно понять, что этой силе герой противопоставляет мечту о другой, противоположной метонимии — благодатной и благотворной метонимии Женственности. Вожделен­ные сестры позволяют вообразить выправленного, восстановившего
 183
 свою сексуальность, исцеленного кастрата — кастрата, избавившегося от увечья, словно от отвратительной оболочки, и сохранившего лишь свою честную женскость. Обычаи и установления некоторых народов требуют брать в жены не ту или иную конкретную женщину, но как бы некую семейную сущность (сорорат, сороральная полигамия, левират); подобным же образом и Сарразин, отвращаясь от выхолощенной обо­лочки, оставленной в его руках кастратом, домогается самой сущности Замбинеллы — той, что позднее не преминет расцвести в Марианине и Филиппо.
 (522) Тогда умри! *АКЦ. «Угроза» : 9 : вторичная угроза смертью.
 (523) Но нет, ты будешь жить! Оставить тебе жизнь — не значит ли обречь тебя на нечто худшее, чем смерть? *АКЦ. «Угроза» : 10 : отказ от угрозы. **СИМВ. Кастрат вне всякой системы. Сама смерть здесь затронута, искажена, обез­личена (в том же смысле, в каком можно быть обезображенным) кастрацией. Существует настоящая смерть, смерть активная, входящая в классификацию, являющаяся частью системы жизни; что же до кастрата, то, пребывая вне-системы, он не может рассчитывать даже на такую смерть.
 (524) Мне не жаль ни крови моей, ни жизни, но мне жаль моего будущего и погибшей радости моего сердца. Твоя слабая рука разбила мое счастье. *Сарразин говорит о своей смерти, с которой он, стало быть, смирился (АКЦ. «Желать-умереть» : 5 : наперед говорить о своей смерти). **СИМВ. Заразительность кастрации.
 (525) Какие надежды я могу отнять у тебя за все те, которые ты убил во мне? Ты унизил меня до себя. Любить, быть любимым — отныне это для меня такие же пустые слова, как и для тебя. *СИМВ. Заразительность кастрации. Сарразин кастрирован.
 LXXXIV. Полная литература
 Зло, гнездящееся в Замбинелле, поразило наконец и самого Сарразина («Ты унизил меня до себя»). Здесь в полный голос заявляет о себе заразительная сила кастрации. Ее метонимическая мощь необратима: стоит прикоснуться к ее пустоте, как немедленно уничто­жается биологический пол, рушится искусство (статуя гибнет), умирает язык («Любить, быть любимым — отныне для меня это такие же пустые слова, как и для тебя»); отсюда видно, что, согласно сарразиновской метафизике, смысл, искусство и пол образуют некую общую цепь суб­ституций — цепочку полноты. Будучи продуктом искусства (повество­вательного), мобилизуя полисемию (полисемию классического текста) и тематизируя пол, бальзаковская новелла тем самым уже оказывается символом полноты (впрочем, как мы вскоре сможем убедиться, изобра­жает она нечто другое — катастрофическое нарушение этой полноты): текст полон множественных, разрозненных, беспорядочно громоздя­щихся смыслов и в то же время он до гладкости отполирован благодаря
 184
 «естественному» движению своих фраз: это — текст-яйцо. Один ренес­сансный писатель (Пьер Фабри) как-то сочинил трактат под названием «Великое и истинное искусство полной риторики». Равным образом мож­но сказать, что любой классический текст (текст-чтение) имплицитно воплощает в себе все искусство Полной Литературы — литературы наполненной, словно комод, где в полном порядке, по стопочкам, ак­куратно разложены всевозможные смыслы (в таком тексте ничто и ни­когда не теряется, ибо смысл доискивается до всего); такая литература напоминает самку, чье чрево переполнено означаемыми, разродить­ся которыми не преминет поспособствовать ей критика, она подобна морю, наполненному движением до самых своих глубин, кажущемуся безбрежным, изборожденным задумчивыми складками, подобна солн­цу, лучащемуся полнотой славы, которую литература изливает на тех, кто ее творит, подобна, наконец, искусству, открыто заявляющему и открыто признающему свой институциональный характер. Эта Пол­ная Литература, литература-чтение, не может более выступать в роли письма: символическая полнота (достигающая своей кульминации в ро­мантическом искусстве) — это последнее воплощение нашей культуры.
 (526) Всегда при взгляде на настоящую женщину я буду вспоминать вот эту, воображаемую!.. — Он с жестом отчаяния указал на статую. *Статуя, во­ображаемая (идеальная) женщина и женщина реальная — звенья в репро­дуктивной цепи тел, катастрофически разорванной изъяном, свойственным кастрату (СИМВ. Репродукция тел). **АКЦ. «Статуя» : 4 : отчаяние, вызванное тематизированным объектом.
 (527) — Вечно в моей памяти будет жить небесная гарпия, которая будет вон­зать свои острые когти в мои чувства и накладывать клеимо несовершенства на всех женщин! *СИМВ. Заразительность кастрации. Образ Гарпий одновре­менно коннотирует и кастрацию (благодаря когтистости), и чувство виновности (благодаря мотиву Эриний). Код женских тел, код писанный по самой своей сути (ибо это код искусства, культуры) будет отныне скреплен печатью изъяна.
 (528) Чудовище! *Обращение имеет здесь вполне буквальный смысл: чудови­ще пребывает вне естества, вне всякой классификации, вне всякого смысла (эта сема уже была закреплена за стариком) (СЕМ. Вне-природность).
 (529) Ты, не способный дать жизни ничему, ты превратил для меня мир в пустыню. *СИМВ. Репродукция тел.
 LXXXV. Разорванная цепочка
 В роли «воображаемой» женщины (т.е., го­воря современным языком, возникшей в во­ображении Сарразина в силу незнания им собственного бессознательного) Замбинелла служила связующим зве­ном между случайными, фрагментарными высказываниями (сколько
 185
 реальных женщин, столько и фетишей) и кодом, лежащим в осно­ве всякой красоты, т. е. шедевром как отправной точкой и конечной целью. Стоило этому звену выпасть (ибо оно бесплотно), как вся транс­ляционная система немедленно рухнула, в результате чего Сарразина постигло разочарование, а цепочка тел разомкнулась. Банальное опре­деление кастрации («Ты, не способный дать жизни ничему») приобретает, таким образом, структурный смысл, затрагивая не только процесс эсте­тического репродуцирования тел («копия» в реалистическом искусстве), но и метонимическую силу как таковую. Преступление или изначаль­ное зло («Чудовище!») как раз и заключается в том, что прерывается процесс циркуляции копий (как эстетических, так и биологических), ставится препятствие упорядоченному взаимопроникновению смыслов, не допускается их сцепление, возникающее, как и язык, на основе рас­пределения по классам и повторяемости. Обладая метонимической (причем очень сильной) природой, кастрация тем не менее блокирует всякую метонимию: цепочки, связывающие как явления жизни, так и явления искусства, оказываются разорванными, подобно тому как вскоре будет разбита и сама статуя, символизирующая пресловутую трансляцию тел (впрочем, статуя будет спасена, и какие-то ее элементы перейдут к Адонису, Эндимиону, к семейству Ланти, к рассказчику и читателю).
 (530) Ты уничтожил для меня всех женщин... *СИМВ. Пандемия кастрации. **Физической смерти героя предшествуют три частичных смерти — для жен­щин, для наслаждения и для искусства (АКЦ. «Желать-умереть» : 6 : умереть для женщин).
 (531) Сарразин опустился на стул против дрожавшего от ужаса певца. Две крупные слезы выступили из его сухих глаз и, скатившись по мужским щекам, упали на пол. Это были слезы ярости, едкие и жгучие. *РЕФ. Код Слез. Героический код позволяет мужчине плакать лишь в чрезвычайно тесных пределах некоего ритуала, носящего к тому же сугубо исторический характер. Мишле, например, хвалил Людовика Святого и завидовал ему за то, что тот обладал «даром слез»; много плачут персонажи трагедий Расина и т.п., тогда как японское искусство жить, бусидо, унаследованное от самураев, налагает запрет на любое внешнее проявление эмоций. Сарразин имеет право на слезы по четырем причинам (или в силу четырех условий): потому что погибла его мечта художника, мечта влюбленного, потому что ему придется умереть (ему не подобает жить после того, как он заплакал), потому что он одинок (ведь кастрат — это ничто), потому что патетичен сам контраст между мужественностью и слезами, тем более что слезы эти скупы (их всего две) и жгучи (они связаны не с презренной влагой, ассоциируемой с женскостью, но со стихией огня, сухого и мужественного).
 (532) — Нет больше любви! Я умер для счастья, для всех человеческих чувств! *СИМВ. Заразительность кастрации. **АКЦ. «Желать-умереть» : 7 : умереть для наслаждения, для эмоциональной жизни.
 186
 (533) С этими словами он схватил молоток и с такой дикой силой швырнул его в статую, *АКЦ. «Желать-умереть»: 8 : умереть для Искусства. **АКЦ. «Статуя» : 5 : разрушительный жест.
 (534) что промахнулся. Но Сарразину показалось, что он уничтожил этот па­мятник своего безумия, *АКЦ. «Статуя» : 6 : уцелевшая статуя. **СИМВ. Репродукция тел: цепочка, in extremis, сохраняется.
 (535) и, выхватив шпагу, он занес ее над певцом, чтобы убить его. *АКЦ. «Угроза» : 11 : третья угроза смертью.
 (536) Замбинелла пронзительно закричал. *АКЦ. «Угроза» : 12 : зов о помощи. Взывая о помощи, жертва позволяет соединиться двум повествовательным цепочкам — «Угрозе» и «Убийству»: жертва спасется потому, что агрессор будет убит, так что ее спасители окажутся его убийцами.
 LXXXVI. Голос эмпирии
 Вот-вот все проайретические последователь­ности получат свое завершение и рассказ умрет. Что же мы о них знаем? Что они воз­никают из нашей способности к чтению, в силу которой мы стремимся, при помощи соответствующего названия, обобщить тот или иной ряд действий, которые сами почерпнуты из родовой сокровищницы челове­ческого опыта; что типология этих проайретизмов, похоже, отличается неопределенностью или, по крайней мере, сами они подчиняются лишь вероятностной логике, логике эмпирии, логике уже-сделанного и уже-написанного; ведь количество и порядок составляющих их членов ва­рьируется, так что одни из них заимствуются из практического запаса мелких повседневных поступков (постучать в дверь, назначить свида­ние), тогда как другие извлекаются из писанного свода романических моделей (Похищение, Признание в любви, Убийство); известно нам и то, что эти последовательности чрезвычайно легко поддаются катализу, без труда почкуются и способны образовывать «деревья»; что, подчинив­шись логико-временной организации, они образуют прочнейший остов текста-чтения и что в силу своей типично линейной, синтагматиче­ски упорядоченной природы они могут послужить предпочтительным материалом для структурного анализа повествовательных текстов.
 (537) В то же мгновение в комнату ворвалось трое мужчин, *АКЦ. «Угроза» : 13 : появление спасителей. **АКЦ. «Убийство» : 7 : появление убийц.
 (538) и почти тотчас же Сарразин упал, пронзенный тремя ударами кинжалов. *АКЦ. «Угроза» : 14 : устранение агрессора. **АКЦ. «Убийство» : 8 : убийство героя. Оружие кодифицировано: шпага — это фаллическое оружие чести, поруганной любви, мужского самоутверждения (именно шпагой Сарразин хотел сначала обворожить Замбинеллу, в № 301, а затем пронзить кастрата, в № 535);
 187
 кинжал же (миниатюрный фаллос) — это ничтожное оружие наемных убийц — оружие как раз и подходящее для кастрированного героя.
 (539) — От имени кардинала Чиконьяра, — произнес один из убийц. *АКЦ. «Убийство» : 9 : скрепление убийства подписью.
 (540) — Благодеяние, достойное христианина, — прошептал француз, испуская последнее дыхание. *Вопреки ироническому намеку на религию убийцы, благо­словение, вырвавшееся из уст жертвы, превращает убийство в самоубийство: герой принимает смерть в соответствии с договором, заключенным им с самим собою (в № 240), равно как и по велению символической судьбы, которой он подчинился в результате соприкосновения с кастрацией (АКЦ. «Желать-умереть» : 9 : принять смерть).
 (541) Эти мрачные исполнители чужой воли *РЕФ. Романическая сумрачность (см. ниже закрытый экипаж).
 LXXXVII. Голос знания
 Культурным кодам (откуда сарразиновский
 текст почерпнул столько референций) вско­ре также предстоит затухнуть (или, по край­ней мере, переместиться в другие тексты, которых вполне достаточно для того, чтобы принять эти коды в свое лоно): взрослый голос ма­лолетнего знания, если позволительно выразиться подобным образом, удаляется от нас. В самом деле, все раскрытые нами цитации суть не что иное, как извлечения из некоего свода познаний, из безымян­ной Книги, лучшим образцом которой, несомненно, служит Школьный Учебник. Действительно, с одной стороны, такая Книга-предшество­вание является книгой науки (эмпирических наблюдений) и мудрости; с другой же, дидактический материал, используемый текстом (исполь­зуемый, как мы могли убедиться, нередко затем, чтобы обосновать определенные рассуждения или мотивировать переживания авторите­том писанного слова), во многом соответствует тому набору из семи-восьми учебников, который находился в распоряжении добросовестно­го ученика, получавшего классическое буржуазное образование; в этот набор входили: История Литературы (Байрон, «Тысяча и одна ночь», Анна Радклиф, Гомер), История Искусств (Микеланджело, Рафаэль, греческое чудо), учебник Истории (век Людовика XV), краткий курс Практической Медицины (болезнь, выздоровление, старость), трактат по Психологии (психология любви, этническая психология и др.), очерк Нравственности (в ее латинском варианте, т. е. христианской или стои­ческой морали), руководство по Логике (логике силлогизма) и Риторике вкупе со сборником максим и поговорок касательно жизни, смерти, страданий, любви, женщин, возраста и т. п. Будучи сугубо книжного происхождения, все эти коды — благодаря кульбиту, проделываемому
 188
 буржуазной идеологией, обращающей культуру в природу — претен­дуют на то, чтобы служить основанием самой реальности, «Жизни». Тем самым «Жизнь» в классическом тексте превращается в тошнотвор­ное месиво расхожих мнений или в удушливый покров, сотканный из прописных истин. Вот в этих-то кодах и сконцентрирована бальза­ковская устарелость; в них — самая суть того, что было у Бальзака, но что сегодня не может быть (пере-)писано. По правде сказать, вся эта устарелость не от недостатка мастерства и не от авторского не­умения взрастить в своем произведении семена будущего; она, скорее, является неотъемлемым свойством той самой Полной Литературы, ко­торую подстерегает целое полчище смертоносных стереотипов, в ней же гнездящихся. Вот почему во все времена критика референций (культур­ных стереотипов) возникала лишь за счет всевозможных ухищрений, возникала на самых границах Полной Литературы — там, где (ценой, немыслимой акробатики и невообразимых сомнений) рождается воз­можность подвергнуть стереотип критике (изрыгнуть его), не прибегая при этом к помощи другого, нового стереотипа, стереотипа иронии. Возможно, скажем еще раз, именно это удалось сделать Флоберу, в част­ности, в «Буваре и Пекюше», где «изображена» неопределенность самого статуса двух переписчиков школьных кодов, коль скоро, говоря о них, Флобер не прибегает к какому бы то ни было (пусть даже потенциально­му) метаязыку. По сути дела, положение культурного кода аналогично положению глупости: можно ли пригвоздить глупость, не выставив при этом самого себя умником? Способен ли один код восторжествовать над другим кодом, не прибегая к преднамеренной отмене самой мно­жественности кодов? Вот почему только письмо, широчайшим образом использующее принцип множественности, способно, не применяя на­силия, оказать противодействие империализму каждого из языков.
 (542) рассказали Замбинелле о беспокойстве, терзавшем его покровителя, который в закрытом экипаже ожидает его у подъезда, спеша увезти своего любимца, как только он будет освобожден. *АКЦ. «Угроза» : 15 : возвращение вместе со спасителями. **АКЦ. «Убийство» : 10 : окончательное разъяснение.
 (543) — Но я все же не понимаю, — проговорила госпожа де Рошфид, — какое отношение вся эта история имеет к старичку, которого мы вчера видели у госпожи де Ланти? ТЕРМ. Загадка 4 (Кто такой старик?) : формулирование.
 (544) — Сударыня! Кардинал Чиконьяра приобрел статую Замбинеллы и приказал высечь ее из мрамора. Она хранится ныне в музее Альбани. *АКЦ. «Статуя» : 7 : обретенная статуя (ранее Сарразин хотел разбить ее, но промахнулся). **Еще одно звено в цепочке перекликающихся тел: статуя, воспроизведенная в мраморе. Источником репродуцирующей энергии в очередной раз оказывается желание: Чиконьяра, который без малейших угрызений совести распоряжается творением собственной жертвы и, ничуть не смущаясь, смотрит на изображение
 189
 своего любимца глазами соперника, передает, словно при игре в веревочку, свое желание, а вместе с ним и кастрацию, грядущим поколениям: этим желанием будет проникнут не только Адонис Виена (желанный для г-жи де Рошфид), но и Эндимион Жироде, посещенный луною (СИМВ. Репродукция тел).
 (545) Здесь в 1791 году она была найдена семьей де Ланти, *РЕФ. Хронология. На самом деле приведенная информация довольно расплывчата, поскольку ее невозможно соотнести с какой-нибудь другой датой (хотя в то же время она не противоречит ни одной из них; так, она совместима с биографией Виена, скончавшегося в 1809 г.); это — эффект реального в чистом виде: ведь принято считать, что не бывает ничего более реального нежели дата. **ГЕРМ. Загадка 3 (Кто такие Ланти?) : наметка ответа (между семейством Ланти и статуей существует какая-то связь).
 (546) которые предложили Виену написать с нее картину. *СИМВ. Репродук­ция тел.
 LXXXVIII. От скульп­туры к живописи
 После смерти Сарразина Замбинелла пере­кочевывает из статуи на живописное по­лотно: тем самым усмиряется, заклинается и умиротворяется некое опасное начало. Превращаясь из объемной скульптуры в плоскостное изображение, копия изживает или, по край­ней мере, сглаживает ту мучительную проблему, которая неизменно вставала со страниц новеллы. Статую можно обойти кругом, можно за­глянуть в ее полость, одним словом у нее есть глубина; она как бы манит, просит, чтобы ее посетили, исследовали, проникли внутрь; в идеальном случае предполагается полнота и истина чрева статуи (вот почему опу­стошенность и выхолощенность этого чрева так трагичны). Сарразину мнится, что совершенная статуя лишь покров, под которым укрывается реальная женщина (при условии, что женщина эта — шедевр), при­чем реальность этой женщины должна удостоверить и гарантировать подлинность той мраморной кожи, в которую она облечена (обратное соотношение дает нам миф о Пигмалионе: здесь статуя превращает­ся в реальную женщину). Напротив, живописное полотно, возможно, обладающее изнанкой, несомненно лишено чрева: оно неспособно вызвать нескромное желание заглянуть по ту сторону холста (исключе­нием, вероятно, является уже упоминавшийся Френхофер, мечтавший о том, чтобы можно было разгуливать внутри картины, словно на воль­ном воздухе, обходя вокруг изображенных тел, чтобы убедиться в их подлинности). Сарразиновская эстетика статуи трагична, она грозит низвергнуть нас с высот вожделенной полноты в бездну выхолощенной пустоты, с вершины смысла к подножию не-смысла; что же до эстетики живописного полотна, то, будучи менее символичной и более бесстраст­ной, она оказывается и более безмятежной: статуя разбивается, тогда
 190
 как полотно просто замазывается (как это и случилось с самоуничто­жившимся «неведомым шедевром»). Пройдя через все звенья репродуци­рующей цепочки и добравшись наконец до полотен Виена и Жироде, мрачная история Замбинеллы покидает нас, оставшись лишь туманной и «лунной» загадкой, пусть и таинственной, но зато вполне безобидной (хотя, впрочем, уже сам вид нарисованного Адониса способен активи­зировать кастрирующую силу метонимии; ведь именно для того, чтобы пасть жертвой соблазна, молодая женщина провоцирует повествователя на рассказ, который кастрирует их обоих). Что же до последнего пере­воплощения — перехода от полотна к письменной «репрезентации», то оно как бы перекрывает все предшествующие копии; тем не менее с по­мощью письма фантазм внутреннего истощается еще более, ибо письмо располагает одной-единственной субстанцией — промежуточностью.
 (547) Портрет, на котором вы увидели Замбинеллу двадцатилетним, через не­сколько минут после того, как вы видели его столетним старцем, послужил впоследствии моделью при создании «Эндимиона» Жироде, и вы могли узнать его черты в Адонисе. *РЕФ. Хронология (в 1758 г. Замбинелле было 20 лет; если в день бала у Ланти он и вправду является столетним старцем, то, значит, этот бал происходит в 1838 г., т. е. через 8 лет после того, как Бальзак его описал, ср. № 55). **ГЕРМ. Загадка 4 (Кто такой старик?) : частичная разгадка (разгадка касается личности старца: это Замбинелла; нераскрытыми остаются его род­ственные связи, отношение к семейству Ланти). ***СИМВ. Репродукция тел.
 ****ГЕРМ. Загадка 5 (Кто такой Адонис?) : разгадка (это Замбинелла в 20 лет).
 (548) — Но... этот... или эта... Замбинелла?..
 — Это не кто иной, как двоюродный дед Марианины, брат ее деда. *ГЕРМ. Загадка 4 : окончательная разгадка (раскрытие родственных связей стари­ка). **ГЕРМ. Загадка 3 : разгадка (кто такие Ланти? — это родственники Замбинеллы). ***К какому грамматическому роду следует прибегать, говоря о кастрате? разумеется, к среднему; однако во французском языке среднего рода нет; отсюда — чередование указательных местоимений этот/эта, колеба­тельное движение которых, в полном согласии с законами физики, приводит к возникновению некоего промежуточного образования, равно отдаленного как от мужского, так и от женского рода (СИМВ. Средний род).
 (549) Теперь вы понимаете, почему госпожа де Ланти так тщательно скрыва­ет происхождение богатства, начало которому положено... *ГЕРМ. Загадка 2 (происхождение богатства Ланти) : разгадка.
 LXXXIX. Голос истины
 И вот наконец все загадки разгаданы, а наша
 большая герменевтическая фраза заверше­на (правда, еще некоторое время продлится
 процесс, который можно назвать метонимической вибрацией кастра­ции, — молодая женщина и рассказчик окажутся затронуты его послед­ними волнами). Мы знаем теперь, из каких морфем («герменевтем»)
 191
 состоит эта герменевтическая фраза, или период (в риторическом смы­сле) открытия истины. Это: 1. тематизация, или эмфатическая от­меченность субъекта, становящегося объектом загадки; 2. загадывание, выступающее как металингвистический признак, который, множеством разнообразных способов сигнализируя о наличии загадки, указывает на ее герменевтический (или энигматический) тип; 3. формулирование загадки; 4. обещание ответа (или просьба об ответе); 5. обман; при­творство, которое, по возможности, следует определить с точки зрения его направленности на адресата (обман персонажем другого персона­жа, обман им самого себя, обман читателя дискурсом); 6. экивок, или двусмысленность, совмещение в одном и том же высказывании истины и обмана; 7. блокировка, констатация неразрешимости загадки; 8. отсро­ченный (хотя и намеченный) ответ; 9. частичный ответ, при котором называется один из признаков, между тем как только их сумма способна дать полное представление об истине; 10. разгадка, расшифровка, кото­рая в чистой загадке (ее образцом остается вопрос Сфинкса, заданный Эдипу) есть не что иное, как окончательная номинация, обнаружение и произнесение последнего слова.
 (550) — Довольно, — прервала она меня, сделав повелительный жест. В течение нескольких минут мы хранили глубочайшее молчание. *СИМВ. Табу на кастра­цию. **СИМВ. Ужас кастрации. Отвращение, вызываемое богатством Ланти (тема данной «сцены парижской жизни»), имеет несколько источников: это богатство, запятнанное проституцией (ragazzo, находившийся на содержании сначала у старика Киджи, а затем у кардинала Чиконьяра), кровью (убийство Сарразина), но прежде всего пропитанное ужасом, имеющим ту же природу, что и кастрация.
 (551) — Ну, что же? — спросил я.
 — Ах, воскликнула она, вскочив с места и прохаживаясь по комнате крупными шагами. Подойдя ко мне вплотную, она продолжала изменившимся голосом: * Ка­страция поражает молодую женщину: у нее обнаруживаются симптомы болезни (возбуждение, беспокойство) (СИМВ. Заразительность кастрации).
 (552) — Вы надолго внушили мне отвращение к жизни и к страсти. *СИМВ. Заразительность кастрации. **Кастрация занесена носителем повествования (АКЦ. «Рассказывать» : 13 : кастрирующее воздействие рассказа).
 ХС. Бальзаковский текст
 Надолго ли? Да нет. Беатриса, графиня Артур де Рошфид, родившаяся в 1808 году, вышедшая замуж в 1828 году и очень скоро пресытившаяся своим браком, приведенная рассказчиком на бал к Ланти примерно в 1830 году — и здесь, по ее словам, пораженная смертельной кастрацией — менее чем через три года сбежит в Италию с тенором Конта, завяжет нашумевший роман с Калистом де Геником,
 192
 чтобы разозлить свою подругу и соперницу Фелисите де Туш, станет затем хозяйкой Пальферина и т. п.: поистине, кастрация — не смер­тельная болезнь, от нее излечиваются. Все дело лишь в том, что для излечения нужно выйти за пределы «Сарразина» и переместиться в дру­гие тексты («Беатриса», «Модеста Миньон», «Дочь Евы», «Второй силуэт женщины», «Тайны княгини де Кадинъян» и др.). Все эти тексты образуют единый бальзаковский текст. И нет никаких оснований не включать в него текст «Сарразина» (это вполне можно сделать, если попытать­ся продолжить и развить игру множественности): мало-помалу текст может вступить в контакт с любой системой: интер-текст знает лишь один закон — закон бесконечных возобновлений. Даже сам автор, это слегка одряхлевшее божество старой критики, может (или когда-нибудь сможет) стать текстом — таким же, как и все прочие; для этого доста­точно будет не превращать его личность в субъект, в оплот, в источник и авторитет, в Отца, созидающего свое творение путем самовыражения; достаточно будет осознать его как бумажное существо, а его жизнь — как био-графию (в этимологическом смысле слова), как письмо без референции, как связующий, а не порождающий материал; в этом случае дело критики (если можно еще говорить о какой-либо критике) будет заключаться в том, чтобы обратить документального автора в авто­ра романического и неуловимого, в автора, с которого снята всякая ответственность и которого можно извлечь из множественности его собственного текста; подобный труд — целое приключение, и о нем уже рассказывали, но только не критики, а сами авторы, такие как Пруст или Жан Жене.
 (553) Даже если речь и не идет о чудовищах, разве не все человеческие чувства ведут в итоге к жестокому разочарованию? Нас, матерей, дети убивают сво­им дурным поведением или своей холодностью. Нас, жен, обманывают и предают. Любовниц — покидают и забывают... Дружба? Да разве она существует? *Во-влеченная под действием рассказа в процесс самокастрации, молодая женщина тотчас же выдвигает возвышенную версию своего недуга; отказ от секса она всячески драпирует, придает ему достойный вид, прикрывая успокоительным и облагораживающим авторитетом высокой морали (СИМВ. Алиби кастрации). **Это — код вселенского пессимизма, тщеты мира и той неблагодарной — сто­ической, упоительной — роли, которую призваны играть благородные жертвы, матери, жены, любовницы и подруги (РЕФ. Valutas vanitatum).
 (554) Я завтра же обратилась бы к Богу, если б не была уверена, что смогу устоять твердо, как скала, среди всех житейских бурь. *СИМВ. Алиби кастрации : Добродетель (культурный ход).
 (555) Если будущее, каким его мыслит себе христианин, — тоже иллюзия, то по крайней мере хоть такая, которая рушится только после смерти. *РЕФ. Код христианства.
 193
 (556) Оставьте меня одну.
 — Да, — проговорил я. — Вы умеете карать! *3атронутая кастрацией, моло­дая женщина разрывает договор, заключенный с рассказчиком, отказывается от обмена и спроваживает своего партнера (АКЦ. «Рассказывать» : 14 : разрыв контракта). **СИМВ. Рассказчик вовлечен в кастрацию (он наказан за то, что «рассказал»).
 XCI. Изменение
 Влюбленный мужчина, воспользовавшись любопытством, которое его возлюбленная проявила к загадочному старику и к таин­ственному портрету, предлагает ей контракт: истина в обмен на ночь любви, рассказ — в обмен на тело. Попытавшись поторговаться и улиз­нуть, молодая женщина все же соглашается, и рассказ начинается; оказывается, однако, что она вступает в контакт с ужасным недугом, распространяющимся с какой-то неукротимой силой; переносчиком инфекции становится сам рассказ, так что болезнь в конце концов затрагивает и прекрасную слушательницу, отвращая ее от любви и пре­пятствуя выполнению условий договора. Попавший в собственную ловушку влюбленный отвергнут, ибо безнаказанно рассказывать исто­рии о кастрации нельзя. — Этот сюжет учит нас, что повествование (как объект) видоизменяет повествование (как действие): сообщение и его конкретное воплощение связаны параметрической связью; не бы­вает так, чтобы, с одной стороны, существовали высказывания-ре­зультаты, а с другой — высказывания-процессы. Рассказывание — это ответственная и вместе с тем рыночная акция (впрочем, не тождествен­ны ли они? ведь в обоих случаях имеет место процесс взвешивания), участь которой (возможность трансформации) запечатлена, так ска­зать, в самой цене товара, в предмете рассказывания. Вот почему этот предмет не окончателен; он не является ни целью, ни пределом, ни финалом повествования («Сарразин» — это не «история о кастрате»): сама будучи смыслом, тема рассказа источает некую возрождающую си­лу, воздействующую на слово и демистифицирующую, разоблачающую «невинность» того, что оно сообщает: рассказывается само «рассказы­вание». В конечном счете можно сказать, что предмета рассказывания нет: рассказ толкует лишь о себе самом — рассказ рассказывается.
 (557) — А разве я не права ?
 — Да, неправы, — ответил я, набравшись смелости. — Досказав вам до конца эту историю, пользующуюся довольно широкой известностью в Италии, я могу внушить вам уважение к успехам современной цивилизации. Теперь уже больше не делают таких несчастных созданий. *Последним усилием, обреченным, по правде ска­зать, на провал, что и потребовало от рассказчика «набраться смелости», — он пытается противопоставить ужасу всесильной кастрации (заражающей всё и вся, в том числе и его самого как последнюю жертву) преграду исторического разума, позитивного факта: оставим в покое символ, предлагает он, вернемся
 194
 на землю, в «реальное», в историю: никаких кастратов уже нет: болезнь побе­ждена, она исчезла с лица Европы, подобно чуме или проказе: перед лицом бушующего потока символического, увлекающего с собой немногочисленных персонажей «Сарразина», предложение рассказчика выглядит несерьезным, воз­двигаемая им преграда сомнительной, а аргумент — смехотворным (СИМВ. Заразительность кастрации отрицается). **СЕМ. Рациональность, асимболия (эта сема однажды уже была закреплена за рассказчиком). ***РЕФ. История ка­стратов. Исторический код, на который ссылается рассказчик, утверждает, что двумя последними известными кастратами были Кресчентини, — получивший Орден Железной Короны вскоре после того, как Наполеон услышал его в Вене в 1805 г., и Велутти, последний раз певший в Лондоне в 1826 г. и умерший лет сто тому назад (в 1861 г.).
 (558) — Париж, — сказала она, — очень гостеприимен. Он принимает все — и богатства позорные, и богатства, испачканные кровью. В нем получают право убежища и преступления, и подлость; *РЕФ. Париж, Золото, имморализм нового общества и т. п.
 (559) одна только добродетель не имеет здесь алтарей. Да, приют чистых душ — небеса! *СИМВ. Идеализированное алиби кастрации (Небеса отпустят грехи кастратам, в которых мы все превратились). **РЕФ. Код морали (добродетель — не от мира сего).
 (560) Никто меня никогда не поймет! Я горжусь этим... *Подобно Замбинелле, с которым она отождествилась в символическом плане, маркиза превращает отверженность в «непонятость». Ведь Непонятая Женщина — это великолеп­ный типаж, персонаж в роскошных одеяниях, плод воображения, богатый потенциальными смыслами, предмет, достойный разговора («я горжусь этим»), и эта женщина благополучно занимает место кастрата с его отвратительной пустотой — кастрата, о котором совершенно нечего сказать (который и сам не в состоянии ничего сказать о себе, не в состоянии себя вообразить) (СИМВ. Алиби кастрации : Непонятая Женщина).
 ХСII. Три входа
 Все символическое пространство новеллы занято одним-единственным объектом, ко­торый и придает этому пространству нераз­дельность (а нам дает известное право именовать его, извлекать удо­вольствие из процесса его описания, ставит систему символов и само символическое приключение героя, будь то скульптор или рассказчик, в своего рода привилегированное положение). Этот объект — челове­ческое тело, о топологических трансгрессиях которого как раз и по­вествуется в новелле «Сарразин». Антитеза внутреннего и внешнего здесь уничтожена, нутро — опустошено, цепочка перекликающихся тел — разорвана, а любовная сделка — нарушена. В это символическое про­странство можно попасть тремя путями, ни один из которых не является главным, и потому, располагая тремя равноценными входами, текст — на символическом уровне — обладает свойством обратимости. Следуя по риторическому пути, мы сталкиваемся с трансгрессией Антитезы,
 195
 преодолением противоположностей и уничтожением различия. На пути кастрации как таковой обнаруживается пандемическая опустошенность желания и разрыв креативной цепочки (тел и произведений). На эко­номическом пути открывается превратность любой денежной единицы, и перед нами предстает пустое, не имеющее ни происхождения, ни за­паха Золото, превратившееся из признака в знак; мы оказываемся перед лицом рассказа, снедаемого той самой историей, о которой он повествует. Все три пути ведут к одному и тому же — к кра­ху всякой классификации: смертельно опасно, предостерегает текст, снимать разделительную черту, уничтожать парадигматический барьер, обеспечивающий функционирование смысла (это — стена антитезы), воспроизведение жизни (это — оппозиция биологических полов) и не­прикосновенность собственности (это — закон сделки). В целом новел­ла представляет собой не что иное, как репрезентацию (ведь мы имеем дело с искусством текста-чтения) всеобщего крушения структур — структуры языка, предохраняемой обычно самим принципом разделе­ния противоположностей, структуры грамматических родов (средний род не должен использоваться для обозначения человека), структуры тела (различные места этого тела не обладают свойством взаимозамени­мости, а биологические полы не подчиняются закону эквивалентности) и структуры капитала (парижское Золото, порожденное новым со­циальным классом — классом спекулянтов, а не землевладельцев — не имеет происхождения; оно не признает ни норм обращения, ни пра­вил обмена, ни наследования собственности по той или иной линии, причем само слово «собственность» здесь двусмысленно, подразумевая как возвращение слову его собственного значения, так и распределе­ние материальных благ). Это катастрофическое крушение неизменно выступает в одной и той же форме — в форме вырвавшейся на сво­боду метонимии. Уничтожая любые парадигматические барьеры, такая метонимия уничтожает саму возможность узаконенных субституций — возможность, порождающую смысл как таковой: систематическое про­тивопоставление противоположностей, биологических полов и мате­риальных благ отныне становится неосуществимым; невоплотимым оказывается принцип справедливой эквивалентности, т. е. возможность репрезентировать — наделять вещи своими собственными, индивиду­альными, размежеванными репрезентантами: «Сарразин» репрезентиру­ет сам факт нарушения репрезентации, разлаженную (пандемическую) циркуляцию знаков, биологических полов и денежных состояний.
 (561) И маркиза задумалась... *Задумавшаяся маркиза может думать о чем угод­но — о том, что уже произошло, или о том, что еще только произойдет, однако мы об этом никогда и ничего не узнаем: нескончаемая увертюра задумчивости (а именно в этом и состоит ее структурная функция) ставит последнюю лексию вне всяких классификаций.
 196
 XCIII. Задумчивый текст
 Подобно маркизе, классический текст тоже задумчив: переполненный смыслами (в чем мы имели возможность убедиться), он, по­хоже, хранит про запас некий последний смысл, который он не облекает в слово, но для которого тем не менее оставляет свободное и почетное место: эта нулевая степень смысла (предполагающая вовсе не его отме­ну, но, напротив, его признание), этот добавочный, непредвиденный смысл, выступающий как театральный знак имплицитности, — это и есть задумчивость: задумчивость (лиц и текстов) служит означающим того, что не может быть выражено, а не того, что не сумело выразиться. Ведь если классическому тексту нечего сказать помимо того, что он говорит, то по крайней мере он «дает понять», что высказал не все; вот эта-то аллюзивность и кодифицируется при посредстве задумчиво­сти, являющейся знаком самой себя, — так, словно, заполнив текст, но при этом панически боясь, как бы он не заполнился окончательно и безусловно, дискурс дополняет его пометкой «и так далее», симво­лизирующей полноту. Подобно тому как задумчивое выражение лица подсказывает нам, что человек переполнен с трудом сдерживаемой речью, система знаков текста (классического) предусматривает и знак его полноты: подобно лицу, текст становится выразительным (начи­нает обозначать собственную выразительность), обретает внутреннее пространство, предполагаемая глубина которого призвана компенсиро­вать неполноту его множественности. О чем вы задумались? — хочется спросить у классического текста, откликаясь на его сдержанный зов; однако поскольку текст отличается большим лукавством, нежели те, кто, пытаясь выйти из положения, отвечают: да ни о чем, он не отвечает вовсе, увенчивая смысл заключительным аккордом — многоточием.
 Приложение I. Оноре де Бальзак 1Сарразин*
 2 Я был погружен в глубокую задумчивость, 3как это случается подчас со всяким, даже самым легкомысленным человеком, в разгар шумного праздне­ства. 4Часы Елисейского дворца Бурбонов только что пробили полночь. 5Сидя в проеме окна 6и скрытый волнистыми складками муаровой портьеры, 7я без помехи мог созерцать сад особняка, где проводил этот вечер. 8Неясные силуэты деревьев, наполовину засыпанных снегом, смутно выступали на сероватом фоне облачного неба, слабо освещенного луной. В этой призрачной обстановке они отдаленно напоминали приведения, полузакутанные в свои саваны, — гигант­ское воспроизведение знаменитой «Пляски мертвецов». 9Обернувшись в проти­воположную сторону, 10 я мог любоваться пляской живых существ! 11Роскошный зал, украшенный по стенам серебром и золотом, сверкающие люстры, горя­щие огнем бесчисленных свечей. Здесь толпились, двигались, порхали, словно бабочки, самые красивые женщины Парижа, самые богатые и знатные, самые блестящие и нарядные, ослепляющие взор игрой своих драгоценностей. Цветы на голове, на груди, в волосах; цветы, рассыпанные по ткани платья или гирляндой извивающиеся вдоль подола. Легкий трепет, мягкие сладострастные движения, заставляющие обвиваться вокруг стройных тел кружева, блонды, газ и шелк. Изредка то там, то здесь чей-нибудь искристый взгляд на мгновение спорил с огнями люстр и блеском алмазов, разжигая и без того пламенеющие сердца. Можно было кое-где уловить многозначительный кивок любовнику и досадливую гримаску по адресу мужа. Звон золота и восклицания партнеров при каждом неожиданном повороте игры сливались со звуками музыки и ро­котом разговоров. Волна ароматов и винные пары окончательно одурманивали и болезненно разжигали воображение этой толпы, опьяненной и пресыщенной всеми наслаждениями жизни. 12Таким образом, справа от меня была мрачная и безмолвная картина смерти, слева — едва сдерживаемое в рамках приличия вакхическое веселье. Тут — природа, холодная, печальная и словно облаченная в траур, там — люди, опьяненные радостью жизни.13 Находясь как бы на грани, отделяющей друг от друга эти две столь различные картины, повторение кото­рых в бесконечном разнообразии делает Париж самым веселым и в то же время
 * Перевод В. С. Вальдман печатается по изданию: Оноре де Бальзак. Новеллы и рас­сказы в двух томах / Под обшей редакцией Б. А. Грифцова. Т. 1. М.—Л.: Academia, 1937. С. 139-194. Перевод сверен и уточнен. — Ред.
 198
 самым философским городом в мире, я был во власти смешанных, словно винегрет, чувств и мыслей, то радостных, то мрачных. Левой ногой я отбивал такт музыки, а правой, казалось, стоял в гробу. И в самом деле, правая нога моя застыла от холодного сквозного ветра, обдававшего одну половину моего тела, в то время как другая согревалась влажным теплом танцевального зала — неприятное явление, так часто имеющее место на балу.
 — 14 Господин де Ланти приобрел этот особняк недавно?
 — Нет, уже довольно давно. Скоро десять лет, как маршал де Карильяно продал ему его.
 — Неужели?
 — У этих людей, должно быть, огромное состояние?
 — По-видимому, да.
 — Какой бал! Он роскошен до дерзости.
 — Думаете ли вы, что они так богаты, как господа де Нюсинжен или де Гондревиль?
 — 15Да разве вы не знаете?
 Высунув голову, я увидел обоих собеседников и сразу же определил их принадлежность к любопытной парижской породе, поглощенной вопросами: «Почему?», «Как?», «Откуда он появился?», «Кто они такие?», «Что здесь происходит?», «Что она сделала?». Они понизили голос и удалились — оче­видно, с целью отыскать где-нибудь укромный диванчик, где можно было бы продолжать беседовать без помехи.
 Вряд ли когда-нибудь для любителей чужих тайн открывалось более бога­тое поле деятельности. 16Никто не знал, откуда взялась семья де Ланти, 17что послужило источником ее огромного, оцениваемого в несколько миллионов состояния — торговля ли, грабеж или пиратство, или богатое наследство. 18Все члены семьи говорили по-итальянски, по-французски, по-испански, по-ан­глийски, по-немецки с совершенством, дающим возможность предположить, что они подолгу жили среди всех этих народов. Были ли они цыгане? или потомки морских пиратов?
 — 19А хотя бы и самого дьявола! — говорили молодые политиканы. — Приемы у них прекрасные.
 — Если бы я даже знал, что граф де Ланти разграбил дворец какого-нибудь африканского бея, я и то женился бы на его дочери! — восклицал какой-то великосветский философ.
 20Да и кто в самом деле не пожелал бы жениться на шестнадцатилетней Марианине, красота которой казалась живым воплощением фантазии восточ­ных поэтов. Подобно дочери султана в сказке о Лампе Аладина, ей следовало бы скрывать свое лицо под покрывалом. Ее пение затмевало несовершенный талант таких знаменитостей, как Малибран, Зонтаг или Фодор, у которых какое-нибудь одно выдающееся качество всегда нарушало совершенство целого. Марианина же умела соединить в своем пении доведенные до одинакового совершенства чистоту звука, изумительную чуткость, чувство ритма и интонации, задушев­ность и технику, строгую выдержанность и проникновенность. Эта девушка была олицетворением тайной поэзии, связующей воедино все искусства и не­уловимой для тех, кто ее ищет. Мягкая и скромная, образованная и остроумная, Марианина затмевала всех, за исключением разве только своей матери.
 21 Приходилось ли вам когда-либо встречать женщин, победоносная кра­сота которых не вянет под влиянием протекающих лет и которые в тридцать
 199
 шесть лет еще более привлекательны, чем они были пятнадцатью годами рань­ше? Их лицо отражает пламенную душу и словно пронизано светом; каждая черта его светится умом, каждый уголок кожи обладает каким-то трепетным блеском, особенно при свете вечерних огней. Глаза их, полные обаяния, притягивают и отталкивают, говорят или замыкаются в молчании; их походка полна непосредственности и утонченного искусства; в их голосе звучит неиссякаемое богатство интонаций, кокетливо нежных и мягких. Их похвалы способны игрой сопоставлений польстить самому болезненному самолюбию. Движение их бро­вей, малейшая искорка, вспыхнувшая в глазах, легкая дрожь, скользнувшая по губам, внушают нечто вроде священного ужаса тем, кто ставит в зависимость от них свою жизнь и счастье. Неопытная в любви и поддающаяся впечатлению красноречивых слов девушка легко может стать жертвой соблазнителя, но, имея дело с такими женщинами, мужчина должен, подобно господину де Жокуру, уметь подавить крик боли, когда горничная, пряча его в уборной, ломает ему, прищемив дверью, два пальца. Любить этих властных сирен, не значит ли это ставить на карту свою жизнь? И должно быть именно поэтому мы так страстно их любим! Такова была графиня де Ланти.
 22 Филиппо, брат Марианины, так же как и его сестра, унаследовал ослепи­тельную красоту своей матери. Говоря короче, этот юноша был живым воплоще­нием Антиноя, только более хрупкого телосложения. Но как гармонично сочета­ются с юношеской незрелостью эти худощавые и изящные формы, когда смуглая кожа, густые брови и огонь, горящий в бархатистых глазах, являются залогом мужественных страстей и благородных увлечений в будущем! Если для молодых девушек Филиппо был олицетворением идеала мужчины, то их мамаши также не забывали о нем, считая его одной из наиболее выгодных партий во Франции.
 23 Красота, богатство, ум и привлекательность этих двух детей перешли к ним исключительно от матери. 24Граф де Ланти был мал ростом и безобразен, с лицом, изрытым оспой; мрачный, как испанец, и скучный, как банкир. Впрочем, его считали глубоким политиком, возможно, потому, что он редко смеялся и постоянно цитировал Меттерниха и Веллингтона.
 25 Эта таинственная семья была столь же притягательна, как поэма Байро­на, неясности которой по-разному толковались каждым членом высшего обще­ства: возвышенные и темные песнопения, выливающиеся в строфу за строфой. 26 Скрытность, проявляемая супругами де Ланти относительно их происхожде­ния, их прошлого и связей в четырех странах света, не должна была бы сама по себе долго вызывать удивление в Париже. Ни в одной, пожалуй, другой стране не восприняли в такой мере, как во Франции, аксиому Веспасиана. Здесь золотые монеты, даже испачканные кровью и грязью, ни в чем не уличают и все собою представляют. Лишь бы только высшему обществу был известен размер вашего состояния, и вас сразу же зачислят в разряд тех, чье богатство равно вашему; и никто не потребует у вас грамот о дворянском происхождении, ибо все знают, как дешево они стоят. В городе, где социальные проблемы разреша­ются при помощи алгебраических уравнений, у авантюристов есть прекрасные шансы на успех. Даже если предположить, что эта семья вела свой род от цы­ган, она была так богата и блистала таким обаянием, что высшее общество имело все основания отнестись снисходительно к ее маленьким тайнам. 27 Но, к несчастью, атмосфера загадочности, окружавшая семью де Ланти, подобно романам Анны Радклиф, давала все новую пищу любопытству.
 200
 28 Наблюдательные люди, то есть люди, интересующиеся тем, в каком именно магазине вы купили ваши канделябры, и справляющиеся у вас о том, сколько вы платите за квартиру, если эта квартира им нравится, заметили, что на празднествах, концертах, балах и раутах, устраиваемых графиней, вре­мя от времени появляется какая-то странная личность. 29Это был мужчина. 30Впервые он появился среди гостей, наполнявших дом де Ланти, во время концерта. Казалось, его привлекло сюда доносившееся из зала чарующее пение Марианины.
 — 31Мне как-то вдруг стало холодно, — сказала, обращаясь к своей соседке, дама, сидевшая недалеко от дверей.
 Незнакомец, стоявший около дамы, удалился.
 — Как странно! — воскликнула дама после его ухода. — Мне стало жарко. Вы, может быть, сочтете меня сумасшедшей, но я не могу отделаться от мысли, что холод шел от этого господина в черном, который только что стоял здесь.
 32 Вскоре страсть к преувеличениям, свойственная людям высшего света, породила и собрала вокруг таинственной личности незнакомца самые забавные загадки, самые нелепые определения и самые смехотворные домыслы. 33Если он не был вампиром, злым духом, пожирающим тела погребенных, искус­ственным человеком, подобием Фауста или Волшебного стрелка, то, во всяком случае, он, по словам любителей всего сверхъестественного, обладал свойствами всех этих человекоподобных существ. 34 Попадались время от времени немцы, принимавшие всерьез все эти изысканные насмешки, в которых выливалось злословие парижан. 35 Между тем незнакомец был просто-напросто стариком. 36 Кое-кто из молодых людей, имеющих обыкновение каждое утро несколькими изящными фразами разрешать судьбы Европы, видели в незнакомце какого-то великого преступника, обладателя несметных богатств. Романисты описывали жизнь этого старика, приводя удивительнейшие подробности о зверствах, яко­бы совершенных им во время службы у принца Майсорского. Банкиры, как люди более положительные, считали правдоподобной иную басню.
 — Ясно, — говорили они, со снисходительным видом пожимая толстыми плечами, — этот старичок — просто «генуэзская голова»!
 — 37Не откажите, сударь, в любезности, если мой вопрос не покажется вам нескромным, объяснить, что вы подразумеваете под «генуэзской головой»?
 — Это человек, получающий огромную пожизненную ренту; от его здо­ровья и жизни зависят, должно быть, доходы всей этой семьи. 38Я помню, что однажды у мадам д'Эпар слышал, как какой-то магнетизер утверждал, будто этот старик, при внимательном исследовании всех исторических данных, оказывается, если поместить его под стекло, не кем иным, как знамени­тым Бальзамо, или, иначе говоря, Калиостро. По словам этого современного алхимика, сицилийский авантюрист, избежав смерти, забавляется тем, что выделывает золото для своих внуков. Судья в Феретте, говорят, в лице этого странного незнакомца опознал графа де Сен-Жермен.
 39 Все эти глупости, произнесенные лукавым и насмешливым тоном, таким характерным в наши дни для общества, лишенного всяких твердых верований, поддерживали смутные подозрения насчет семьи де Ланти. 40Да и сами члены этой семьи, благодаря какому-то странному стечению обстоятельств, давали пищу всем этим разговорам в свете уже одним тем, что окружали какой-то таинственностью свое отношение к старику, жизнь которого тщательно укры­вали от всякого расследования.
 201
 41 Появление незнакомца за пределами комнат, отведенных ему в особняке де Ланти, всякий раз вызывало у членов семьи большое волнение, точно это было бог весть какое важное событие. Только Филиппо, Марианина, госпожа де Ланти и один старый слуга пользовались привилегией помогать незнакомцу ходить, вставать, садиться. Каждый из них внимательно следил за малейшим его движением. 42 Казалось, что это — волшебник, от которого зависят счастье, жизнь или благополучие всей семьи. 43 Руководствовались ли они страхом или привязанностью? Члены высшего общества не могли найти никаких указаний, которые помогли бы им разрешить этот вопрос. 44Этот таинственный дух дома де Ланти, иногда по целым месяцам скрывавшийся в глубине какого-то неведо­мого святилища, как бы украдкой и неожиданно для всех появлялся в парадных гостиных, подобно старинным волшебницам, которые, сойдя со своих крыла­тых драконов, являлись, чтобы омрачить празднества, на которые их забыли пригласить. 45Только самым тонким наблюдателям удавалось в таких случаях уловить беспокойство хозяев, с необычайным искусством скрывавших свои чув­ства. 46Случалось, что наиболее непосредственная из всех, Марианина, в разгаре кадрили, бросала на старика, за которым неустанно следила в толпе, взгляд, полный ужаса, или Филиппо, быстро скользя сквозь толпу, направлялся к нему и оставался подле него, внимательный и нежный, оберегая его так, как будто ма­лейшее прикосновение или дуновение грозило разбить это странное существо.
 Графиня старалась подойти к нему всегда словно нечаянно; все ее дви­жения и лицо в таких случаях выражали одновременно нежность и подобо­страстие, покорность и властную требовательность, она произносила несколько слов, и старик почти всегда подчинялся ее желанию: давал увести или, вернее, унести себя из бального зала. 47 В отсутствие госпожи де Ланти граф пускался на всевозможные ухищрения, чтобы приблизиться к нему: но старик, по-ви­димому, неохотно слушался его, и граф обращался с ним, как с избалованным ребенком, все капризы которого мать удовлетворяет, страшась неожиданной вспышки. 48 Нашлись смельчаки, достаточно нескромные и безрассудно легко­мысленные, чтобы попытаться расспросить графа де Ланти, но этот холодный и сдержанный человек сделал вид, что не понимает вопросов. Таким образом, после многочисленных попыток, разбившихся о непоколебимую осторожность всех членов семьи, никто уже не старался проникнуть в эту так тщательно охра­няемую тайну. Великосветские шпионы, бездельники и политики, утомленные борьбой, сложили оружие и перестали искать ключ к этой загадке.
 49 Тем не менее и сейчас в этих блестящих залах несомненно находились философы, которые, глотая мороженое и щербет или ставя на столик допитый стакан пунша, говорили:
 — Я не удивился бы, узнав, что эти люди мошенники. Старик, по­стоянно где-то скрывающийся и появляющийся только в дни равноденствия и солнцестояния, весьма и весьма похож на убийцу...
 — Или банкрота...
 — Это почти одно и то же. Разорить человека иногда хуже, чем убить его!
 — 50 Господа, я поставил двадцать луидоров, — мне следует, значит, сорок!
 — Возможно, сударь, но на столе их всего тридцать!
 — Вот видите, какое здесь смешанное общество! Здесь нельзя даже играть...
 — Вы правы... Но кстати, вот уже месяцев шесть, как мы не видели Духа.
 Как вы думаете, это живое существо?
 — Э-э!.. Кто знает...
 202
 Эти последние слова были произнесены около меня какими-то незнако­мыми мне людьми, которые ушли 51 как раз в тот момент, когда я подводил итог мыслям, в которых сплелись свет и тьма, жизнь и смерть. В моем воспаленном воображении, так же как и перед моими глазами, являлись то празднество в самом разгаре его великолепия, то мрачная картина сада. 52Не знаю, сколько времени я провел в размышлениях об этих двух сторонах медали, олицетворя­ющих человеческую жизнь, 53но меня внезапно привел в себя приглушенный женский смех. 54Я на мгновение застыл, пораженный картиной, представив­шейся моим глазам. 55 По какому-то странному капризу природы, раздвоенная мысль, только что шевелившаяся в моем мозгу, вышла из него и стояла передо мной; она появилась из моей головы, как Минерва из головы Юпитера, великая и могучая, воплощенная в живых человеческих формах. Ей одновременно было и сто лет, и двадцать два года, она была и мертвой, и живой. 56 Выбравшись из своей комнаты, как безумец из своей палаты, старичок ловко проскользнул за спиной гостей, увлеченных пением Марианины, как раз заканчивавшей ка­ватину из «Танкреда».57 Казалось, он при помощи какого-то театрального меха­низма был поднят на поверхность прямо из-под земли. 58В течение нескольких минут, мрачный и неподвижный, он приглядывался к праздничной толпе, шум которой, должно быть, достиг его ушей. Его внимание было с такой почти со­мнамбулической напряженностью сосредоточено на вещах, что он, стоя в толпе людей, не замечал этой толпы. 59 Внезапно он без всякой церемонии остановил­ся около одной из самых очаровательных женщин Парижа, 60молодой, изящной и стройной любительницы танцев, с одним из тех лиц, свежих, как у ребенка, и таких тонких в своей розоватой белизне, что взгляд мужчины, казалось, дол­жен был пронизывать их насквозь, подобно тому как луч солнца пронизывает прозрачное стекло. 61 Они стояли передо мной, оба, вместе, соединенные и так тесно прижатые в толпе друг к другу, что незнакомец прикасался к газовому пла­тью, к гирляндам цветов, к волнистым волосам и пышному поясу своей соседки.
 62 Эту молодую женщину привел на бал госпожи де Ланти я. Она впервые была в этом доме, и поэтому я простил ей вырвавшийся у нее сдержанный смех, но все же поспешил остановить ее повелительным жестом, озадачившим ее и внушившим ей уважение к стоявшему подле нее человеку. 63 Она села возле ме­ня. 64Старик не пожелал расстаться со своей очаровательной соседкой и после­довал за нею с молчаливой и беспричинной настойчивостью, свойственной глу­боким старикам и делающей их похожими на маленьких детей.65 Чтобы усесться подле молодой дамы, ему пришлось взять складной стул. Все его движения носили отпечаток какой-то мертвенной холодности, тупой нерешительности, столь характерных для движений паралитика. Он медленно, с осторожностью опустился на стул, 66бормоча при этом что-то нечленораздельное. Его надтрес­нутый голос напоминал звук, производимый камнем при падении в колодец. 67 Молодая женщина тревожно сжала мою руку, словно стремясь найти защиту от какой-то опасности, и вся затрепетала, когда незнакомец, на которого она смотрела не отрываясь, 68 обратил на нее взгляд своих мутно-зеленых глаз. Эти глаза были лишены жизненного тепла и напоминали потускневший перламутр.
 — 69Мне страшно, — прошептала она, склоняясь к моему уху.
 — 70Вы можете говорить громко, — ответил я. — Он очень плохо слышит.
 — Значит, вы его знаете?
 — Да.
 203
 71Она решилась тогда внимательнее присмотреться к этому существу, для которого трудно было подыскать название на человеческом языке, этой форме без субстанции, бытию без жизни или жизни, лишенной движения. 72Она вся была в эту минуту во власти боязливого любопытства, заставляющего жен­щин искать острых ощущений, любоваться прикованным к цепи тифом или огромной змеей и в то же время трепетать при мысли, что их отделяет от этих чудовищ лишь непрочная преграда. 73Хотя спина старичка и горбилась теперь, как спина поденщика, все же и теперь еще было видно, что когда-то он был среднего роста. Его чрезвычайная худоба, изящество его рук и ног доказывали былую стройность и пропорциональность его тела. 74На нем были короткие черные шелковые панталоны, болтавшиеся вокруг его тощих бедер, словно спу­щенный парус. 75Анатом, взглянув на маленькие сухие ноги, поддерживавшие это странное тело, несомненно узнал бы признаки жестокого старческого ис­тощения. 76Эти ноги напоминали две скрещенные кости на могиле. 77Чувство глубокого ужаса за человеческое существо охватывало душу, когда, присмотрев­шись, вы улавливали страшные признаки разрушения, произведенного годами в этом непрочном механизме. 78На незнакомце был белый вышитый золотом жилет, какие носили в старину, белье его сверкало ослепительной белизной. Жабо из порыжевших от времени английских кружев, таких драгоценных, что им позавидовала бы любая королева, пышными желтоватыми сборками падало на его грудь; но на нем эти кружева производили скорее впечатление жалких от­репьев, чем украшения. Среди этих кружев, словно солнце, сверкал бриллиант неимоверной ценности. 79Эта старомодная роскошь, эти бесценные и безвкус­ные украшения с особой резкостью оттеняли лицо этого странного существа. 80 Рама была достойна портрета. Черное лицо было заострено и изрыто во всех направлениях: подбородок ввалился, виски впали, глаза терялись в глубоких желтоватых впадинах. Выступавшие, благодаря неимоверной худобе, челюсти обрисовывали глубокие ямы на обеих щеках. 81Все эти выступы и впадины при искусственном освещении создавали странную игру света и теней, кото­рые окончательно лишали это лицо какого-либо человеческого подобия. 82Да и годы так плотно прилепили к костям тонкую желтую кожу этого лица, что она образовала множество морщин, то кругообразных, словно складки, разбе­гающиеся по воде, потревоженной камнем, брошенным в нее рукой ребенка, то лучистых, как трещины на стекле, но всегда глубоких и таких уплотненных, как листки в обрезе книги. 83 Нетрудно встретить стариков с более отталки­вающей наружностью, но появившемуся перед нами призраку вид неживого искусственного существа особенно придавали щедрой рукой наложенные на его лицо-маску румяна и белила. Брови его при свете лампы отливали блеском, что превращало это лицо в мастерски написанный портрет. Хорошо еще, что, по­хожий на голову трупа, череп этой жалкой развалины был прикрыт белокурым париком, бесчисленные завитки которого свидетельствовали о необычайной претенциозности. 84 Впрочем, чисто женское кокетство этой фантасмагориче­ской личности отчетливо сказалось и во вдетых в его уши золотых серьгах, и в перстнях, бесценные камни которых сверкали на его костлявых пальцах, и в цепочке от часов, отливавшей тысячью огней, словно бриллиантовое оже­релье на женской шее. 85 На посиневших губах этого японского идола 86 застыла мертвенно-неподвижная улыбка, насмешливая и неумолимая, как улыбка мерт­веца. 870т этой молчаливой и неподвижной, словно статуя, фигуры исходил пряный запах мускуса, как от старых платьев, которые наследники покойной
 204
 герцогини вытаскивают из ящиков шкафа во время описи унаследованного имущества. 88 Когда старик обращал свой взгляд в сторону танцующих, каза­лось, что его глазные яблоки, не отражающие световых лучей, поворачиваются при помощи какого-то незаметного искусственного приспособления, а когда его взгляд останавливался на чем-нибудь, человек, наблюдавший за ним, на­чинал в конце концов сомневаться, действительно ли этот взгляд способен перемещаться. 89И радом с этими жалкими человеческими останками — моло­дая женщина, 90чья белоснежная обнаженная грудь, шея и плечи, прекрасные округлые цветущие формы, волосы, вьющиеся над алебастровым лбом, спо­собны внушить любовь; чьи глаза не поглощают, а источают свет; женщина, полная нежной красоты и свежести, пышные локоны и ароматнее дыхание которой кажутся слишком тяжелыми, слишком сильными и бурными для это­го готового рассыпаться в прах человека. 91Ах, — это подлинно была жизнь и смерть, воплощение моей мысли, причудливая арабеска, химера, наполовину чудовищная, хотя и с женственно-прекрасным станом!
 — «А ведь в свете нередки браки между такими существами», — подумал я.
 — 92От него пахнет кладбищем! — испуганно воскликнула молодая жен­щина, 93 прижимаясь ко мне, словно ища у меня защиты. По порывистости ее движений я мог судить о том, как сильно она испугана.
 — 94Это какой-то страшный призрак, — продолжала она. — Я не могу здесь дольше оставаться. Если я буду еще смотреть на него, мне начнет казаться, что сама смерть явилась за мной. Да живой ли он вообще?
 95 Она протянула к незнакомцу руку 96с той смелостью, которую женщины черпают в силе своих желаний. 97 Но тут же она вся покрылась холодным потом: не успела она прикоснуться к старику, как услышала крик, похожий на дре­безжание трещотки. Этот скрипучий голос, если его можно назвать голосом, вырвался, казалось, из совершенно пересохшего горла. 98И сразу же за этим криком последовал какой-то детский кашель, судорожный и в то же время необыкновенно звонкий. 99Этот звук, долетев до ушей Марианины, Филиппо и госпожи де Ланти, сразу же заставил их обернуться в нашу сторону. Взгляды их засверкали молниями. Моя спутница в это мгновение рада была бы скрыться хоть на дне Сены. 100Схватив меня за руку, она увлекла меня в одну из ма­леньких гостиных. Мужчины и дамы расступались перед нами. Пройдя сквозь ряд парадных зал, мы вошли в небольшую полукруглую комнату. 101Молодая женщина, вся дрожа от волнения и почти не сознавая, где она находится, опустилась на диван.
 — 102 Сударыня, вы с ума сошли! — проговорил я, остановившись око­ло нее.
 — 103Но посудите сами, — заговорила она после некоторого раздумья, в то время как я не мог оторвать от нее восхищенного взора. — 104Чем же я виновата? Почему госпожа де Ланти позволяет призракам бродить по своему дому?
 — 105 Полно, — остановил я ее, — вы уподобляетесь всем этим глупцам, принимая за призрак самого обыкновенного старичка.
 — 106 Замолчите! — возразила она тоном насмешливого превосходства, который умеют принимать женщины, когда хотят показать, что они правы. — 107 Какой прелестный будуар! — воскликнула она вдруг, оглядываясь кругом. — Голубой атлас в обивке всегда удивительно красив. Как это свежо! 108А какая прелестная картина! — добавила она, вставая и подходя поближе к картине, вставленной в великолепную раму.
 205
 Мы на несколько мгновений замерли в восторге перед чудесным произ­ведением искусства, 109созданным чьей-то божественной кистью. 110Картина изображала Адониса, лежащего на львиной шкуре. 111Спускавшаяся с потолка посреди будуара лампа в алебастровом сосуде отбрасывала на полотно мягкий свет, позволявший нам увидеть всю красоту картины.
 — 112 Может ли существовать на самом деле такое совершенное созда­ние? — спросила она меня, 113досыта с нежной и удовлетворенной улыбкой на устах налюбовавшись изысканной красотой очертаний, позой, красками, волосами, одним словом, всем.
 — 114Он слишком красив для мужчины, — добавила она, внимательно всматриваясь в картину, словно перед ней была соперница.
 115О, с какой остротой я в это мгновение почувствовал приступ ревности, 116 в возможности которой меня когда-то тщетно старался убедить поэт, ревности к картинам, к гравюрам, к статуям, в которых художники, в своем вечном стремлении к идеализации, преувеличивают человеческую красоту.
 — 117Это портрет, — сказал я. — Он принадлежит кисти Виена. 118Но этот великий художник никогда не видел оригинала, и ваш восторг, быть может, несколько ослабеет, когда вы узнаете, что моделью для этого тела служила статуя женщины.
 — 119Но кто же это? Я заколебался.
 — Я хочу знать, кто это! — повторила она настойчиво.
 — 120Мне кажется, — сказал я, — что этот... Адонис изображает... одного из родственников госпожи де Ланти.
 121Я с болью увидел, что она снова погрузилась в созерцание прекрасного образа. Затем она молча опустилась на диван, я подсел к ней, взял ее за руку, но она даже не заметила этого. Я был забыт из-за портрета!.. 122В эту минуту в тишине послышался легкий шум шагов и шорох женского платья, 123и мы увидели входившую в комнату Марианину, которой выражение невинности и чистоты придавало еще больше обаяния и блеска, чем красота и свежесть ее туалета. Она медленно продвигалась вперед, с материнской заботливостью и дочерней нежностью поддерживая разодетый призрак, из-за которого мы покинули концертный зал. 124Марианина вела его, с беспокойством оберегая каждый его неверный шаг. 125С трудом добрались они до небольшой двери, которая была скрыта за обивкой. 126Марианина тихонько постучала, 127и сразу же, словно по волшебству, в дверях появился высокий сухощавый человек, какое-то подобие доброго домашнего духа. 128 Прежде, чем передать старца в руки этого таинственного стража, 129прелестная девушка почтительно при­коснулась губами к щеке этого ходячего трупа, и ее невинной ласке не была чужда в это мгновение та кокетливая нежность, тайна которой принадлежит лишь немногим, избранным женщинам.
 — 130Addio, Addio!* — проговорила она с самыми прелестными переливами своего юного голоса.
 131 Последний слог она закончила руладой, исполненной с особым совер­шенством, но негромко, словно она желала в поэтической форме выразить порыв своего сердца. 132 Старик, между тем, как будто внезапно пораженный
 * Прощайте, прощайте (итал.).
 206
 каким-то воспоминанием, остановился на пороге таинственного убежища... И в тишине, царившей в комнате, мы услышали вдруг тяжелый вздох, вырвав­шийся из его груди. 133Он стянул с пальца самый драгоценный из перстней, украшавших его костлявые руки, и опустил его в вырез платья Марианины. 134 Юная кокетка, засмеявшись, вынула перстень и, надев его на палец поверх перчатки, 135поспешно направилась в зал, откуда доносились звуки прелюдии к кадрили.
 136Обернувшись, она заметила нас.
 — Ах, вы были здесь? — воскликнула она, краснея.
 И, поглядев нам в лицо, словно спрашивая нас о чем-то, 137она с безза­ботностью, свойственной ее возрасту, бросилась искать своего кавалера.
 — 138Что все это значит? — спросила, обращаясь ко мне, моя молодая спутница. — Неужели это ее муж? 139Мне кажется, что я брежу! Где я нахожусь?
 — Вы, — ответил я, — вы, такая возвышенная женщина, так хорошо умеющая понимать самые утонченные ощущения, умеющая в сердце мужчины взрастить глубокое и нежное чувство и не оскорбить его, не разбить в первый же день, вы, умеющая сочувствовать сердечным мукам и соединяющая в себе одной остроумие парижанки и страстную душу женщины Италии или Испании...
 Она поняла, что слова мои полны горькой иронии, но, словно не замечая этого, перебила меня:
 — Оставьте! Вы пересоздаете меня по вашему вкусу. Странная тирания! Вы хотите, чтобы я не была сама собой.
 — О, я ничего не хочу! — воскликнул я, испуганный строгим выражением ее лица. — 140Но признайтесь, по крайней мере, что вы любите слушать рассказы о бурных страстях, порожденных в наших сердцах восхитительными женщинами юга.
 — 141 Люблю. Ну и что же?
 — Ну вот, я приду к вам завтра вечером около девяти часов и раскрою перед вами тайну этого дома.
 — 142Нет! — воскликнула она капризно. — Я хочу, чтобы вы объяснили мне ее сейчас.
 — Вы еще не дали мне права, — возразил я, — подчиняться вам, когда вы говорите «я хочу»...
 — 143 Сейчас, — ответила она с кокетством, способным довести до отчая­ния, — я испытываю страстное желание узнать эту тайну. Завтра я, быть может, не захочу вас слушать...
 144 Она улыбнулась, и мы расстались: она — как всегда гордая и своенрав­ная, а я — такой же смешной, как всегда. Она имела смелость вальсировать с молодым адъютантом, а я поочередно бесился, дулся, восхищался, сгорал от любви и ревновал.
 — 145До завтра! — сказала она мне около двух часов ночи, покидая бал.
 — 146«Я не приду! — подумал я. — Я покину тебя! Ты в тысячу раз капризнее, взбалмошнее, чем... чем мое воображение...»
 147 На следующий день мы сидели рядом с ней вдвоем перед горящим камином 148в маленькой нарядной гостиной, она — на кушетке, а я — на по­душках, почти у ее ног, глядя ей в глаза. На улице было тихо. Лампа отбрасывала мягкий свет. Это был один из тех чарующих вечеров, которые не забывают­ся, — окутанные дымкой желания мирные часы, прелесть которых впоследствии
 207
 вспоминается с тоской даже тогда, когда переживаешь более яркое счастье. Что может стереть с души живые следы первых порывов любви?..
 — 149 Начинайте, — сказала она. — Я слушаю.
 — 150Я не решаюсь начать. В рассказе немало мест, опасных для рассказ­чика. Если я увлекусь, — остановите меня.
 — 151 Рассказывайте!
 — 152 Слушаюсь.
 — 153 Эрнест-Жан Сарразин был единственным сыном безансонского ад­воката, — начал я после небольшой паузы. — Его отец довольно честным путем приобрел капитал, приносивший от шести до восьми тысяч ливров дохода в год, что для провинции, по тогдашним понятиям, являлось огромным состоянием. Старик Сарразин не жалел средств на то, чтобы дать своему единственному сыну хорошее образование, он надеялся видеть его со временем судьей и мечтал на старости лет дожить до того, что внук Матьё Сарразина, хлебопашца в Сен-Дие, усядется в кресло с государственным гербом и будет во славу парламента дремать на его заседаниях. Но провидение не даровало старому адвокату этой радости. 154Молодой Сарразин, отданный с малых лет на воспитание иезуитам, 155 проявлял необычайную порывистость характера. 156Детство его напоминало детство многих людей, одаренных талантом. 157Заниматься он желал только по-своему, часто выходил из повиновения, иногда проводил долгие часы, по­груженный в какие-то смутные думы, то наблюдая за играми своих товарищей, то представляя себе героев Гомера. 158 Предаваясь забавам, он и в них проявлял необыкновенную пылкость. Если между ним и товарищем возникала борьба, то дело редко кончалось без пролития крови. Если он оказывался более слабым, то кусался. 159Сарразин бывал то подвижным, то вялым, кажущаяся тупость сме­нялась в нем чрезмерной восприимчивостью; его странный характер 160внушал страх как учителям, так и товарищам. 161 Вместо того, чтобы усваивать начатки греческого языка, он набрасывал портрет преподобного отца, объяснявшего отрывок из Фукидида, рисовал карикатуры на учителя математики, префекта, слуг, воспитателя и покрывал все стены какими-то несуразными рисунками. 162 Вместо того, чтобы во время церковной службы возносить хвалы Господу, он кромсал ножом скамейку 163или, когда ему удавалось стащить где-нибудь кусочек дерева, вырезывал из него изображение какой-нибудь святой. Если у него под рукой не оказывалось дерева, камня или карандаша, он воплощал свой замысел в хлебном мякише. 164Срисовывал ли он лица святых, изобра­женных на стенах часовни, рисовал ли сам, всегда и всюду он оставлял после себя грубые наброски, фривольный характер которых приводил в отчаяние более молодых монахов и, как уверяли злые языки, вызывал улыбку у ста­рых иезуитов. 165 Наконец, если верить школьной хронике, он был исключен из школы 166за то, что однажды, в страстную пятницу, ожидая своей очереди в исповедальне, вырезал из полена фигуру Христа. Неверие обнаруживалось в этом изображении так явно, что должно было навлечь на молодого художника тяжкую кару. В довершение всего, у него еще хватило дерзости поместить это циничное изваяние на алтаре!
 167 Сарразин попытался найти в Париже убежище от грозившего ему 168отцовского проклятия. 169 Руководимый сильной, не признающей преград волей и следуя влечению своего таланта, он поступил учеником в мастерскую Бушардона. 170 Целые дни проводил он в работе, а по вечерам собирал мило­стыню, чтобы как-нибудь существовать. 171 Бушардон, восхищенный успехами
 208
 и умом своего ученика, 172вскоре проник в тайну тяжелой нужды, которую терпел молодой художник. Он постарался оказать юноше поддержку и, при­вязавшись к нему, стал обращаться с ним, как с сыном. 1733ато потом, когда одаренность Сарразина открылась 174в произведении, в котором будущий та­лант еще боролся с юношеской неукротимостью, 175 великодушный Бушардон постарался помирить его с отцом. Подчиняясь авторитету знаменитого скульп­тора, отец Сарразина сменил гнев на милость. Весь Безансон гордился тем, что послужил колыбелью будущей знаменитости. В порыве первых восторгов скупой адвокат, самолюбие которого было чрезвычайно польщено, постарался дать сыну материальную возможность с честью появляться в свете. 176В течение продолжительного времени тяжелая и неустанная работа — неотъемлемая часть искусства ваятеля — 177сдерживала необузданный характер и буйное дарование Сарразина. Бушардон, предвидя, с какой яростной силой должны когда-нибудь вспыхнуть страсти в этой молодой душе, 178пожалуй, такой же могучей, как душа Микеланджело, 179старался подавить их порывы неустанным трудом.
 Он сдерживал неукротимость своего ученика в известных границах, то запрещая ему работать и уговаривая его развлечься, когда видел, что Сарразин увлечен вихрем какого-то замысла, то поручая ему ответственную работу в такую минуту, когда тот готов был предаться праздности. 180Но, по отношению к этой порывистой душе, самым могучим оружием оставалась ласка, и учитель сумел подчинить ученика своему влиянию, только пробуждая в нем благодарность своей отеческой добротой.
 181 Двадцати двух лет от роду Сарразин, волею судьбы, вышел из-под благотворного влияния, оказываемого Бушардоном на его поведение и нравы. 182 Его исключительное дарование получило признание: он был за свою работу награжден премией, 183учрежденной для скульпторов маркизом де Мариньи, братом мадам де Помпадур, так много сделавшим для искусства. 184Дидро назвал шедевром статую, изваянную учеником Бушардона. 185 Старый скульптор с глубокой болью отпустил в Италию юношу, 186которого он до сих пор, согласно своим убеждениям, держал в глубоком неведении о делах мира сего.
 187 Сарразин в течение шести лет был сотрапезником Бушардона. 188 Будучи таким же фанатиком своего искусства, каким впоследствии был Канова, он, в продолжение всех этих лет, вставал на рассвете и шел в мастерскую, откуда выходил только с наступлением ночи. 189Вся жизнь его принадлежала его музе. 190 В театр «Французской комедии» он попадал только тогда, когда его увлекал туда учитель. У госпожи Жофрен и в большом свете, куда пытался его ввести Бушардон, он чувствовал себя столь стесненным, что предпочитал одиночество легкомысленному веселью, свойственному его эпохе. 191У него не было других возлюбленных, кроме Скульптуры 192и Клотильды, одной из знаменитостей оперного театра. 193Да и связь с Клотильдой длилась недолго. 194Сарразин был некрасив, всегда дурно одет и, по характеру своему, так свободолюбив, что не признавал никаких стеснений в своей личной жизни. 195 Поэтому знаменитая певица, опасаясь возможной катастрофы, вернула молодого скульптора на лоно его любимого искусства. 196Софи Арну пустила по этому поводу остроту: она высказала, если не ошибаюсь, удивление по поводу того, что ее подруга могла перевесить статую.
 197В 1758 году Сарразин уехал в Италию. 198Во время этого путешествия его пылкое воображение под пламенным небом Италии и при соприкоснове­нии с прекраснейшими памятниками искусства, рассеянными всюду по этой
 209
 родине всех искусств, разгорелось ярким огнем. Молодой скульптор любовался статуями, фресками, картинами. 199Он прибыл в Рим, 200полный духа соревно­вания и стремления поставить свое имя в один ряд с именами Микеланджело и Бушардона. В течение первых дней своего пребывания в Риме Сарразин делил время между работой в мастерской и внимательным изучением творений искусства, которыми так богат этот город.
 201 Он прожил в Риме две недели, все еще не выходя из состояния экстаза, охватывающего каждого восприимчивого человека при виде этой царицы разва­лин. 202Однажды вечером он вошел в театр «Арджентина», 203у входа в который толпился народ. 204Сарразин спросил о причине такого скопления, 205и люди ответили ему двумя именами:
 — Замбинелла! Иомелли!
 206Он вошел 207и занял место в партере, 208зажатый между двумя в до­статочной степени жирными abbati. 209Ho место ему все же досталось удач­ное — оно находилось совсем близко от сцены. 2103анавес взвился. 212 Впервые в жизни довелось скульптору услышать музыку, 212прелести которой ему так красноречиво превозносил Жан-Жак Руссо на вечере у барона Гольбаха. 213Под впечатлением божественной гармонии Иомелли все чувства молодого скульп­тора словно смягчились. Своеобразная томность этих итальянских голосов, искусно слитых воедино, повергла его в состояние неизъяснимого блаженства. 214Он онемел и замер в неподвижности, не ощущая даже близости своих сосе­дей-аббатов. 215Душа его словно переселилась в уши и глаза. Ему казалось, что он впитывает звуки всеми своими порами. 216 Внезапно раздался гром апло­дисментов, способный сокрушить стены зала, — это публика приветствовала появление на сцене примадонны. 217Движимая кокетством, она приблизилась к авансцене и поклонилась публике с неизъяснимой грацией. Освещение, во­сторг толпы, иллюзия, создаваемая условиями сцены, очарование костюма, который в те времена был достаточно соблазнительным, — все это вместе еще усиливало впечатление, производимое 218этой женщиной. 219Сарразин кричал от восторга. 220Он был восхищен, увидев воочию идеал красоты, которого он до сих пор тщетно искал в природе, беря от одной натурщицы, подчас в осталь­ном безобразной, очаровательную округленность ноги, у другой — очертание груди, у третьей — белые плечи, соединяя воедино шею молодой девушки, руки такой-то женщины и гладкие, словно отполированные, колени подростка, 221никогда под холодным небом Парижа не встречая роскошных и нежных со­зданий древней Греции. 222В Замбинелле, живой и нежной, были слиты воедино изысканные пропорции женского тела, которых он так долго жаждал и судьею которых, самым строгим и в то же время самым страстным бывает только скуль­птор. 223 Выразительный рот, глаза, говорящие о любви, ослепительная белизна кожи. 224Добавьте к этим чертам, способным внушить восторг художнику, 225все совершенства Венеры, изваянные резцом древнего грека. 226Скульптор не мог насытиться неподражаемым изяществом линий, соединяющих руки с торсом, изумительной округлостью шеи, гармоничным изгибом бровей, носа, совершенным овалом лица, чистотой его полных жизни очертаний и красотой густых, загнутых кверху ресниц, окаймлявших широкие, сладострастные веки. 227 Это было нечто большее, чем женщина, — это был шедевр! 228В этом чудес­ном создании сосредоточились и обещания любви, способные внушить восторг мужчинам, и красота, могущая удовлетворить самого строгого критика.
 210
 229 Сарразин пожирал глазами эту статую Пигмалиона, для него сошедшую с пьедестала. 230Но когда Замбинелла запела, 231он пришел в исступление. 232 Его охватил озноб; 233 затем он почувствовал, что где-то в глубине его суще­ства, в глубине того, что мы, за отсутствием другого слова, называем сердцем, загорается яркий огонь. 234Он не аплодировал, он молчал, 235 чувствуя, как им постепенно овладевает безумие, 236 что-то вроде неистовства, какое мы способны переживать лишь в том возрасте, когда страстность наших желаний таит в себе нечто страшное, инфернальное. 237 Сарразину захотелось броситься на сцену и овладеть этой женщиной. Его силы, удесятеренные благодаря какой-то душевной подавленности, причины которой объяснить невозможно, ибо все эти явления происходят в сфере, не поддающейся человеческому наблюдению, стремились проявиться с болезненной неудержимостью. 238Со стороны он ка­зался равнодушным и словно отупевшим. 239 Слава, наука, будущность, жизнь, лавры — все сгинуло.
 240«Быть любимым ею — или умереть!» — такой приговор вынес Сарразин самому себе.
 241 Он был так опьянен, что не замечал ни зрительного зала, ни публики, ни актеров. Он не слышал даже музыки. 242 Больше того, исчезло расстояние, от­делявшее его от Замбинеллы, он обладал ею, его глаза, прикованные к ней, овла­девали ею. Сила, почти дьявольская, позволяла ему чувствовать дыхание, исхо­дящее из ее уст, обонять душистый запах пудры, покрывающей ее волосы, ви­деть тончайшие оттенки ее лица, пересчитывать синие жилки, просвечивающие сквозь атласную кожу. 243 Наконец, этот голос, такой гибкий и нежный, свежий и серебристый, мягкий, как нить, которой дуновение ветерка может придать лю­бую форму, которую он свивает, развивает и рассеивает, этот голос так бурно по­трясал его душу, 244что из уст его не раз вырывался невольный крик, подобный крику, исторгаемому мучительным наслаждением, 245 какое так редко способно доставить удовлетворение человеческих страстей. 246 Вскоре он был вынужден покинуть театр. 247 Его ноги дрожали и почти отказывались нести его. Он чув­ствовал себя разбитым и слабым, как нервный человек, поддавшийся порыву неудержимого гнева. Он пережил такое наслаждение или такую муку, что жизнь ушла из него, как вода из опрокинутого толчком сосуда. Он ощущал во всем теле пустоту и полный упадок сил, подобный тому, что приводит в отчаяние вы­здоравливающих после тяжелой болезни.248 Охваченный необъяснимой тоской, 249он уселся на ступенях какой-то церковной лестницы. Опершись спиной о ко­лонну, он погрузился в смутное, как сон, раздумье. Страсть сразила его, словно молния. 250 Вернувшись домой, 251он отдался пароксизму деятельности, обычно свидетельствующему о возникновении в нашей жизни каких-то новых правя­щих ею начал. Охваченный первым порывом любовной лихорадки, столь же близкой к наслаждению, как и к страданию, и стремясь обмануть терзавшие его нетерпение и желания, он принялся рисовать по памяти портрет Замбинеллы.
 Его мечты как будто облачились в реальную форму. 252 На одном из лист­ков Замбинелла изображалась в излюбленной Рафаэлем, Джорджоне и всеми великими художниками позе, спокойная и холодная. 253 На другом — она слов­но заканчивала руладу и, томно склонив голову, казалось, прислушивалась к собственному голосу. 254 Сарразин набросал портрет своей возлюбленной во всевозможных позах: он изобразил ее без покровов, сидящей, стоящей, лежащей, целомудренной и сладострастной, воплощая, по прихоти своих ка­рандашей, все причудливые мечты, осаждающие наше воображение, когда мы
 211
 поглощены мыслями о любимой женщине. 255 Но его обезумевшие мысли уно­сились далеко за пределы рисунка. 256Он видел Замбинеллу, говорил с ней, умолял ее, переживал тысячи лет жизни и счастья подле нее, мысленно ставя ее в самые разнообразные положения, 257примеряя, если можно так выразиться, будущее, которое соединит его с нею. 258На следующее утро он послал своего слугу снять для него ближайшую к сцене ложу на весь сезон. 259 Затем, как все молодые люди, обладающие страстной душой, 260он принялся перед самим собой преувеличивать предстоящие ему на избранном пути трудности и ре­шил на первое время удовлетворить свою страсть возможностью без помехи любоваться своей возлюбленной.
 261 Но золотая пора любви, когда мы способны наслаждаться собственным чувством и испытывать счастье, упиваясь собственными переживаниями, 262для Сарразина длилась недолго. 263 События, ворвавшиеся в его жизнь, застали его неподготовленным, 264 когда он весь еще был под обаянием этого весеннего наваждения, наивного и сладострастного. 2653а одну неделю он пережил целую жизнь: с утра он лепил, стремясь воспроизвести в глине тело Замбинеллы, 266невзирая на покровы, платья, корсеты и банты, которыми ее фигура была от него скрыта, 267а рано вечером забирался в ложу и там, улегшись на ди­ванчике, он, словно турок, одурманенный опиумом, наслаждался счастьем, таким ярким и упоительным, какого только мог пожелать. 268 Прежде всего, он постепенно приучил себя воспринимать чрезвычайно острые ощущения, кото­рые доставляло ему пение его возлюбленной. 269 Затем он приучил свои глаза спокойно смотреть на нее и научился владеть собой настолько, что мог любо­ваться ею, 270не опасаясь вспышки немого безумия, охватившего его в первый раз, когда он увидел ее. Его страсть, становясь более спокойной, становилась и более глубокой. 271 Застенчивый и нелюдимый скульптор не допускал, чтобы его одиночество, населенное образами, созданными его воображением, и окра­шенное мечтами и надеждой, нарушалось его товарищами. 272Он любил так страстно и в то же время так наивно, что боролся с сомнениями и угрызениями совести, терзающими нас, когда мы любим впервые.273 Предчувствуя, что скоро ему придется начать действовать, хитрить, расспрашивать, где живет Замби­нелла, узнавать, есть ли у нее мать, дядя, опекун, семья, придумывая способы встретиться с ней, он чувствовал, что сердце его при этих дерзновенных мыслях сжимается, и откладывал осуществление их на следующий день,274наслаждаясь своими физическими страданиями так же, как воображаемыми радостями.
 — 275Но послушайте, перебила меня вдруг госпожа де Рошфид. — Я пока не вижу здесь ни Марианины, ни ее старичка.
 — Вы только его и видите! — воскликнул я с раздражением автора, у которого срывают эффект удачной сцены.
 — 276В течение нескольких дней, — продолжал я после паузы, — Сар­разин так аккуратно появлялся в своей ложе и взгляды его выражали такую любовь, 277что страсть, внушаемая ему голосом Замбинеллы, стала бы сплет­ней всего Парижа, если бы эта история происходила здесь; 278но в Италии, сударыня, каждый присутствующий на спектакле сидит там не ради других, он поглощен своими собственными впечатлениями и страстями, и это одно уже исключает возможность подсматривания друг за другом. 279Тем не менее безумие, охватившее молодого скульптора, не могло долго оставаться тайной для артистов театра. 280 Однажды вечером француз заметил, что за кулисами над ним смеются. 281 Трудно сказать, на что он решился бы, 282если бы на сцене
 212
 не появилась Замбинелла. Она бросила на Сарразина красноречивый взгляд, 283 выражающий часто гораздо больше, чем желала бы женщина. 284Этот взгляд стал для молодого скульптора целым откровением. Он был любим!..
 «Если это только причуда, — подумал он, уже готовый поставить в вину своей возлюбленной ее чрезмерную пылкость, — то она сама не ведает, какое подчинение угрожает ей. Эта причуда продлится, я надеюсь, так же долго, как моя жизнь!»
 285 Но тут внимание художника привлек троекратный стук в дверь его ложи. 286Он открыл. 287 В ложу с таинственным видом проскользнула старуха.
 — 288 Молодой человек, — сказала она, — если вы хотите быть счастливым, соблюдайте осторожность. Закутайтесь в плащ, опустите на глаза широкие поля вашей шляпы и будьте около десяти часов вечера на Корсо против гостиницы «Испания».
 — 289Я буду там в назначенное время, — ответил он, 290кладя два луидора в морщинистую руку дуэньи.
 291 Он выбежал из ложи, 292предварительно сделав знак Замбинелле, ко­торая стыдливо опустила свои сладострастные веки, словно женщина, обрадо­ванная тем, что ее поняли. 293 Затем он поспешил к себе домой, чтобы выбрать наряд, способный придать ему наибольшую привлекательность.
 294У подъезда театра 295его остановил какой-то неизвестный.
 — Берегись, синьор француз, — прошептал он, склонившись к уху скульптора. — Дело идет о жизни и смерти. Ее покровитель — кардинал Чиконьяра, он не любит шутить.
 296 Если б в эту минуту дьявол раскрыл между Сарразином и его возлюблен­ной бездну ада, скульптор наверно перескочил бы через нее одним прыжком. Его чувства, подобно коням бессмертных богов, описанных Гомером, за эти короткие мгновения оставили за собой бесконечное пространство.
 — 297 Пусть даже смерть ожидает меня у выхода из этого дома: это заставит меня только еще более спешить! — ответил он.
 — 298Poverino!* — воскликнул неизвестный и скрылся.
 299 Сулить влюбленному опасность — не значит ли это доставлять ему ра­дость? 300 Никогда еще слуга Сарразина не видел, чтобы господин его одевался с такой тщательностью. 301 Самая лучшая шпага, подарок Бушардона, гал­стук, подаренный Клотильдой, шитый золотом камзол, жилет из серебряной парчи, золотая табакерка, драгоценные часы — все было вынуто из сунду­ков, 302и Сарразин принялся наряжаться, как молодая девушка, собирающаяся пройтись перед своим первым возлюбленным. 303 В назначенный час, опьянен­ный любовью и горя надеждой, 304Сарразин, закутавшись в плащ, поспешил к месту, указанному старухой. Она уже ждала его.
 — Вы запоздали! — сказала она. — 305 Идемте!
 Она повела молодого француза по узким переулкам 306и остановилась, наконец, перед каким-то дворцом, с виду довольно внушительным. 307 Старуха постучала, 308и перед ними раскрылась дверь. 309Она провела Сарразина сквозь целый лабиринт лестниц, галерей и комнат, освещенных только смутным мерцанием луны, и добралась, наконец, до двери, 310сквозь щели которой пробивались яркие лучи света и веселые взрывы многочисленных голосов.
 * Бедняга (итал.).
 213
 311 Сарразин был ослеплен, когда, по одному слову старухи, его допустили в это таинственное обиталище и он оказался в ярко освещенном и богато убранном зале, посредине которого возвышался накрытый стол, сгибавшийся под тяжестью святейших бутылок и соблазнительных графинов со сверкавшими, как рубин, гранями. 312Он увидел певцов и певиц местного театра 313и среди них еще нескольких очаровательных женщин. Все это общество ждало только его, чтобы приступить к кутежу. 314Сарразин с трудом подавил чувство досады, 315но сразу же овладел собой. 316Он надеялся найти слабо освещенную комнату, свою возлюбленную у пылающего камина, где-то поблизости скрывшегося ревнивца, любовь и смерть, признания, произнесенные шепотом, поцелуи под угрозою смерти, лица, так близко склонившиеся друг к другу, что волосы Замбинеллы касались бы его лба, пылающего от счастья и желанья.
 — 317Да здравствует веселье! — воскликнул он. — Signori e belle donne*, вы разрешите мне потом, в свою очередь, пригласить вас и отблагодарить за при­ем, который вы оказываете бедному скульптору! 318Ответив затем на довольно теплые приветствия, которыми его встретило большинство присутствующих, знакомых ему только с виду, 319Сарразин постарался добраться до глубокого кре­сла, в котором 320полулежала Замбинелла. 321О, как забилось его сердце, когда он увидел крохотную ножку, обутую в одну из тех открытых туфелек, которые (позвольте, сударыня,.сказать это) придавали когда-то женской ножке такое ко­кетливое и чувственное выражение, что перед ним вряд ли мог устоять мужчина. Белые, туго натянутые чулки с зелеными стрелками, короткие юбки и остро­носые туфельки на высоких каблуках, по всей вероятности, немножко способ­ствовали при Людовике XV деморализации Европы и духовенства того времени.
 — Немножко? — переспросила маркиза. — Вы, должно быть, ничего не читали!
 — 322 Замбинелла, — продолжал я, улыбаясь, — сидела, беззастенчиво закинув ногу на ногу и шаловливо раскачивая верхнюю из них — поза герцо­гини, шедшая к роду ее красоты, капризной и не лишенной соблазнительной и изнеженной мягкости. 323Она сняла свой театральный наряд, и на ней был лиф, четко обрисовывавший ее тонкий стан, еще более выделявшийся благо­даря пышным фижмам и атласной юбке с вышитыми голубыми цветами. 324 Ее грудь, красоты которой кокетливо скрывались под кружевами, сверкала ослепи­тельной белизной. 325Она была причесана приблизительно как мадам Дюбарри, и ее личико под сенью широкого чепца казалось еще более тонким и нежным. Очень шли к ней и пудреные волосы. 326 Видеть ее такой — значило обожать ее. 327Она приветливо улыбнулась скульптору, 328и Сарразин, раздосадованный тем, что лишен возможности говорить с ней без свидетелей, 329вежливо уселся около нее и заговорил с нею о музыке, восхваляя ее выдающийся талант. 330Но голос его при этом дрожал от страха и надежды.
 — 331Чего вы боитесь? — сказал ему Витальяни, самый знаменитый певец в труппе. — Успокойтесь! Здесь у вас нет соперников!
 Произнеся эти слова, тенор безмолвно улыбнулся. Такая же улыбка, как будто отражение, мелькнула на губах у всех присутствующих, 332скрывая выражение лукавства, которого не должен был заметить влюбленный.333 Словно удар кинжалом, поразило сердце Сарразина то, что тайна его любви стала общим
 * Прекрасные дамы и господа (итал.).
 214
 достоянием. Хоть и обладая известной силой воли и веря в то, что никакие обстоятельства не могут повлиять на его любовь, 334 Сарразин все же еще ни разу не задумывался над тем, что Замбинелла была почти куртизанкой 335и что он не мог одновременно наслаждаться чистыми радостями, придающими такую утонченную прелесть девичьей любви, и тем безумием страсти, которым артистка заставляет платить за обладание собой. 336Он подумал и покорился.
 337 Подали ужин.338 Сарразин и Замбинелла без стеснения уселись друг под­ле друга. 339До середины пира артисты сохраняли некоторую умеренность, 340и скульптор имел возможность беседовать с Замбинеллой. 341Он нашел, что она умна и не лишена тонкости, 342но поразительно невежественна, 343 слабовольна и суеверна. 344Хрупкость, свойственная ее телосложению, как бы отразилась и на ее восприятии жизни. 345 Когда Витальяни откупоривал первую бутылку шампанского, 346Сарразин в глазах своей соседки прочел довольно сильный ис­пуг от хлопнувшей пробки. 347 Невольная дрожь, потрясшая этот женственный организм, была истолкована скульптором как проявление утонченной чувстви­тельности. Эта слабость привела француза в восхищение. 348 В любви мужчины всегда так велика доля покровительства!
 «Вы можете впредь пользоваться моей силой, как щитом!» Не лежат ли эти слова в основе каждого объяснения в любви? 349 Сарразин, слишком страст­но увлеченный, чтобы говорить прекрасной итальянке любезности, как и все влюбленные, был то серьезен, то весел, то сосредоточен. 350Хотя и могло пока­заться, что он прислушивается к разговорам присутствующих, он на самом деле не слышал ни одного произнесенного ими слова, так упивался он счастьем быть около Замбинеллы, служить ей, касаться ее руки. Он весь был поглощен тайной радостью. 351 Несмотря на красноречивую выразительность взглядов, которыми они обменивались, 352 скульптор был удивлен сдержанностью, проявляемой Замбинеллой по отношению к нему. 353 Правда, вначале она первая начала слегка наступать ему на ногу и дразнить его с игривым лукавством свободной и влюбленной женщины, 354но затем, после того как Сарразин в разговоре упомянул о каком-то случае из его жизни, рисующем крайнюю необузданность его натуры, 355она вся вновь замкнулась в девическую скромность.
 356 Когда ужин превратился в оргию, 357 присутствующие, вдохновлен­ные малагой и хересом, принялись петь. Они исполняли прекрасные дуэты, калабрийские песенки, испанские сегидильи, неаполитанские канцонетты. 358Опьянение светилось во всех глазах, оно охватило сердца, оно звучало в го­лосах и в музыке. Внезапно через край брызнуло чарующее веселье, какая-то безудержная сердечность и чисто итальянская жизнерадостность. 359о которых ничто не может дать представление людям, знающим только парижские балы, лондонские рауты и венские великосветские вечера. 360 Шутки и слова любви скрещивались в воздухе, как пули во время битвы, и тонули во взрывах смеха, богохульствах и обращениях к Святой Деве и al Bambino*. 361Кто-то уснул, улег­шись на диване.362 Какая-то молодая девушка выслушивала признание в любви, не замечая, что проливает на скатерть вино. 363Одна только Замбинелла среди всего этого хаоса 364сидела задумчивая и словно пораженная ужасом. Она от­казывалась пить, 365зато ела, пожалуй, даже слишком много. Но ведь говорят, что любовь вкусно поесть придает женщинам особую привлекательность!
 * Младенец Христос (итал.).
 215
 366Восхищаясь целомудрием своей возлюбленной, 367Сарразин мысленно строил планы будущего. «Она, должно быть, хочет, чтобы я женился на ней», — подумал он и погрузился в мечты о радостях этого брака. Всей его жизни, казалось ему, недостаточно, чтобы исчерпать счастье, источники которого таились на дне его души. 368Его сосед по столу, Витальяни, так часто подливал ему вина, что часам к трем ночи Сарразин, 369хоть и не будучи совершенно пьян, все же утратил способность бороться с охватившим его исступлением.

<< Пред.           стр. 6 (из 7)           След. >>

Список литературы по разделу