<< Пред. стр. 6 (из 14) След. >>
Список литературы по разделу
Нужно, однако, сказать, что доход этот был не так уж велик и частенько не превышал расходов. Но господин Спрутс и не гнался здесь за большими барышами. Газета нужна была ему не для прибыли, а для того, чтоб беспрепятственно рекламировать свои товары. Осуществлялась эта реклама с большой хитростью. А именно: в газете часто печатались так называемые художественные рассказы, причем если герои рассказа садились пить чай, то автор обязательно упоминал, что чай пили с сахаром, который производился на спрутсовских сахарных заводах. Хозяйка, разливая чай, обязательно говорила, что сахар она всегда покупает спрутсовский, потому что он очень сладкий и очень питательный. Если автор рассказа описывал внешность героя, то всегда, как бы невзначай, упоминал, что пиджак его был куплен лет десять-пятнадцать назад, но выглядел, как новенький, потому что был сшит из ткани, выпущенной Спрутсовской мануфактурой. Все положительные герои, то есть все хорошие, богатые, состоятельные или так называемые респектабельные коротышки в этих рассказах обязательно покупали ткани, выпущенные Спрутсовской фабрикой, и пили чай со спрутсовским сахаром. В этом и заключался секрет их преуспевания. Ткани носились долго, а сахару, ввиду будто бы его необычайной сладости, требовалось немного, что способствовало сбережению денег и накоплению богатств. А все скверные коротышки в этих рассказах покупали ткани каких-нибудь других фабрик и пили чай с другим сахаром, отчего их преследовали неудачи, они постоянно болели и никак не могли выбиться из нищеты.
Помимо подобного рода "художественных" рассказов, в газете печатались обычные рекламные объявления, прославлявшие спрутсовский сахар и изделия Спрутсовской мануфактуры. Само собой разумеется, что ни рекламные объявления, ни художественные рассказы не могли привлечь особенного внимания публики, поэтому в газете ежедневно печатались сообщения об интересных событиях и происшествиях, а также различные юморески, то есть крошечные забавные рассказики или анекдотцы, специально для того, чтоб насмешить простодушных читателей. Читатель, купивший газету с целью почитать юморески, заодно проглатывал и "художественные" рассказы, что, собственно говоря, от него и требовалось.
- Как вы думаете, правильно ли поступили полицейские, арестовав смутьяна?
- Нарушает ли Спрутсовская газета права потребителя?
Право собственности
Матвей Хромченко
Кодекс Наполеона или Как жить будем: по закону или по "понятиям"?
Сергей Анатольевич Пашин, один из авторов концепции судебной реформы, автор законодательства о российском суде присяжных:
- ... Принятый в новой России Гражданский кодекс устанавливает важнейшие отношения, прежде всего главные - собственности. Человек оказывается защищенным в своей обыденной жизни, а эта защита может стимулировать развитие той или иной экономической ситуации. Во-вторых, предоставляя гарантии неких гражданских прав - права на собственность, права на наследование, права на распоряжение своим имуществом, права на интеллектуальную собственность, авторского права - кодекс позволяет человеку жить обособленно от государства, не бояться, что у него отнимут то, что он нажил, заработал, имеет.
- Но ваши коллеги именуют нынешний Гражданский кодекс второй Конституцией - не знаю, чего здесь больше, метафоры или реального жизненного содержания. Вы же все сводите к отношениям собственности. А если я живу вне этих отношений...
- А это невозможно: собственность - центральный момент в организации жизни любого человека. Что нами движет? Гордость, голод, любовь. Первое обеспечивает нам Конституция, второе - Гражданский кодекс.
- Иными словами, жизнь гражданина проходит в пространстве
- ...жизни - до тех пор, пока ее ничто не ущемляет. В случае же чего - соседи ночью шумят, спать не дают, или контролер в общественном транспорте вас неправильно оштрафовал, или банк деньги не возвращает, - вы начинаете апеллировать к гражданскому законодательству.
- Гражданский кодекс всеобъемлющ. Он стоит на страже не только вашей собственности, хотя ее он защищает в первую очередь, но ваших неимущественных прав, прежде всего, вашего доброго имени, чести и достоинства.
- Согласны ли вы с тем, что право собственности обеспечивает независимость человека?
- Как вы думаете, осознают ли граждане России значимость Гражданского кодекса? В чем вы видите его значимость?
Николай Носов
Незнайка на Луне?
Господин Клопс встал из-за стола, подошел к ступенькам, которые вели вниз с веранды, и, сложив на животе свои пухлые ручки, стал оглядывать Незнайку с головы до ног. - Наверно, в капкан попался? - спросил наконец он.
- Так точно, господин Клопс. Жрал малину и попался в капкан.
- Так, так, - промычал Клопс. - Ну, я тебе покажу, ты у меня попляшешь! Так зачем ты малину жрал, говори?
- И не жрал вовсе, а ел, - поправил его Незнайка.
- Ох ты, какой обидчивый! - усмехнулся господин Клопс. - Уж и слова сказать нельзя! Ну хорошо! Так зачем ты ее ел?
- Ну зачем... Захотел кушать.
- Ах, бедненький! - с притворным сочувствием воскликнул Клопс. - Захотел кушать. Ну, я тебе покажу, ты у меня попляшешь! А она твоя, малина? Отвечай!
- Почему не моя? - ответил Незнайка. - Я ведь ни у кого не отнял. Сам сорвал на кусте.
От злости Клопс чуть не подскочил на своих коротеньких ножках.
- Ну, я тебе покажу, ты у меня попляшешь! - закричал он. - Ты разве не видел, что здесь частная собственность?
- Какая такая частная собственность?
- Ты что, не признаешь, может быть, частной собственности? - спросил подозрительно Клопе.
- Почему не признаю? - смутился Незнайка. - Я признаю, только я не знаю, какая это собственность! У нас нет никакой частной собственности. Мы все сеем вместе и деревья сажаем вместе, а потом каждый берет, что кому надо. У нас всего много.
- Где это у вас? У кого это у вас? Чего у вас много? Да за такие речи тебя надо прямо в полицию! Там тебе покажут! Там ты попляшешь! - разорялся Клопс, размахивая руками и не давая Незнайке сказать ни слова...
- Ай-ай-ай! Да что же они там делают! - закричал Клопс, наливаясь от злости кровью. - Эй, Фикс, Фекс, что вы рты пораскрыли, олухи? Скорее тащите сюда ружье, я убью его, как собаку, он у меня попляшет!
Фикс и Фекс моментально исчезли и через минуту возвратились с ружьем.
- Стреляйте в него! - кричал, брызгая слюной, Клопс. - Все равно мне за это ничего не будет!
Фикс, в руках у которого было ружье, прицелился и выпалил. Пуля просвистела в двух шагах от Незнайки.
- Ну, кто так стреляет? Кто так стреляет? - закричал с раздражением Клопс. - Дайте-ка сюда мне ружье. Я вам покажу, как надо стрелять!
Он выхватил у Фикса ружье и выстрелил, но попал не в Незнайку, а в Цезарино. Бедный пес дико взвизгнул. Подскочив кверху и сделав в воздухе сальто, он упал на спину и остался лежать кверху лапами.
- Ну вот, видите, дурачье! - закричал Клопс, хватаясь за голову. - Из-за вас собаку прикончил!
- Надо ли наказывать за нарушение права частной собственности?
- Может ли гражданин сам защищать свою собственность?
- Может ли он сам устанавливать меры наказания для нарушителей права частной собственности?
Право на свободный выбор занятий, на благоприятные условия труда
Тамара Петкевич
Жизнь - сапожок непарный?
В пять часов утра ударом молота в подвешенный у вахты кусок рельса возвестили о подъеме. Слезая молча с нар, я, как и все женщины, должна была сделать усилие, чтобы выдернуть себя из сна. Начиналась лагерная жизнь.
Дежурные внесли в барак цинковый бак с бурдой, как здесь называли подкрашенную чем-то коричневую жидкость - "кофе". Распределяли пайки хлеба. Их вес определялся выработанным накануне процентом. После завтрака - пересчет всех заключенных, проверка. Затем - разбор по бригадам и выход на работу.
Бригада, в которую я попала, собирала срезанный на поле тростник конопли и ставила его в "суслоны". От нещадно палящего солнца спрятаться было некуда, помочь ему скорей скатиться за горизонт человеку было не дано.
До обеденного перерыва прошло несколько "вечностей".
Обед привезли в поле. Суп с кукурузными крупинками, догонявшими одна другую, прозывался здесь "баландой". На второе - жижа кукурузной каши.
Одолеть рабочий день, длившийся до захода солнца, было настолько трудно, что казалось, второго не переживу, не вынесу никак. Неужели так может быть ежедневно? Как спастись от солнца?
Выпоров из пальто подкладку, я соорудила на голове косынку с козырьком.
Учило все. И собственное изнурение, и откровения других.
"Здесь руководствуются одним: держать живот в голоде, не давать опомниться, не давать мыслить, наказывать хлебом, то есть недодавать его".
Пришлось поверить и в то, что "нарядчик", "прораб", "бригадир", тем более "конвоир" - далеко не полный перечень лагерных должностных лиц, за которыми власть, сила, неограниченные возможности для проявления личных свойств характера и, как прямое следствие их своеволий, - жизнь или смерть заключенного. То есть лагерь - это не только непосильный труд. Лагерь - надругательство одного человека над другим...
В Джангиджире находился совхоз, специализировавшийся на сборе тростниковых кенафа и конопли и обработке их в волокно, являвшееся исходным сырьем для веревок и мешковины, в которых нуждался фронт.
Выработка продукции числилась за совхозом. Фактически же всю работу от начала до конца выполняли заключенные.
Работали на полях. Был и завод. В большом крытом сарае стояли три машины - декартикаторы, являвшие собой систему металлических валов, вращающихся навстречу друг другу. Тростник-конопля вправлялся в них и проминался ими. Затем в виде волокна поступал на решетку с крупными зубьями - трясилку, которая стряхивала с него отходы от стеблей - костру. Приемщица снимала с машины уже вороха воздушного, кудрявого волокна.
Наказанием этого вида работы были миллиарды мельчайших иголочек, образующихся при разбивке конопли. Иголочки забивались в поры тела, искалывали всего тебя постоянно. Ни вытряхнуть из одежды, ни выветрить их никоим образом не удавалось. Выход был один: выносить муку днем и ночью, во сне и бодрствуя.
Самой трудной операцией из всех работ на заводе считалась "задача" волокна в машину. "Задавать" тростник - значило рассыпать его в ряд по параметру валов и запустить в них. Машины тарахтели, громыхали, все помещение завода застилала мгла из пыли и иголок. Разглядеть приемщицу, снимавшую волокно с той же машины, было невозможно.
Случалось, грохот вдруг перекрывал нечеловеческий крик. Изнуренная двенадцатичасовой работой, "задавальщица" не успевала выдернуть попавшую в петлю запутавшегося тростника руку; бывало, и обе руки вовлекались в прижатые друг к другу вращающиеся стальные валы. Остановить машину не успевали. Помочь - тоже. Человек оставался без рук. Истекал кровью.
Был и еще один вид каторжных работ, увечащих и так изнуренную нещадным солнцем человеческую "оболочку". Он назывался "мокрой трепкой".
Кенаф в огромном количестве закладывали в искусственные водоемы. Месяц или два он там вымачивался. На поверхности водоема образовывался толстый беловатый слой шевелящихся червей. В водоем был приложен бревенчатый помост, на который клали вынутый из воды кенаф и били по нему деревянной ступой. Таким размолотым кенаф разделывался в белое блестящее волокно, напоминавшее шелковые нити. Этот допотопный способ обработки и назывался "мокрой трепкой".
Попадавший на "мокрую трепку" ходил весь в ранах. Истощенные тела людей были изъязвлены вонючей водой и червями. Гнилостный запах водоема и толща белых червей были гибельными не только для ног, рук, но и для психики работающих. Спасения от "мокрой трепки" люди искали, усердно заискивая и перед нарядчиком, и перед бригадиром.
Ольга Адамова-Слиозберг
Труд?
После четырех лет тюрьмы, в которой главным наказанием, унижающим человеческое достоинство, было лишение труда, мы приехали в Магаданский лагерь.
Старые лагерники, особенно мужчины, издевались над нашим стремлением хорошо работать.
- Через честный труд к освобождению? - смеялись они. Нечего и говорить, что трудом нельзя ничего было добиться, что нас обманывали, что бригадиры-блатари записывали нашу выработку своим дружкам, что демонстративно для политических заключенных были отменены зачеты (уголовникам за хорошую работу день засчитывался в полтора и даже два). Нам давали негодный инструмент и самые тяжелые участки.
Кроме того, трудно было что-либо возразить на такое рассуждение: вы работаете и делаете рентабельной подлую лагерную систему. На вашем труде, на вашей жизни и здоровье делают карьеру и получают ордена и премии "начальнички".
А между тем труд - это было последнее, что нас отличало от массы деморализованных и циничных блатарей...
Труд был единственно человеческим, что нам оставалось. У нас не было семьи, не было книг, мы жили в грязи, вони, темноте, терпели унижения от любого надзирателя, который мог ночью войти в барак, выстроить полуодетых женщин и под предлогом обыска рыться в наших постелях, белье, читать письма. В банях нас почему-то обслуживали мужчины, и когда мы протестовали, "начальнички" посмеивались и отвечали: "Снявши голову, по волосам не плачут"...
Только труд был человечен и чист. Мы делали крестьянскую работу, которую до нас делали миллионы и миллионы женщин. Мы радовались делу рук своих. Мы хотели быть не хуже, чем деревенские женщины из раскулаченных, которые вначале посматривали на нас даже с некоторым злорадством:
"А ну-ка, вы, образованные! Вы сидели на нашей шее, книжки читали. Попробуйте-ка косу да грабли..." Раскулаченные крестьяне, конечно, работали лучше всех, но бригадиры (бывшие кулаки) дрались за "политиков" - они знали, что мы будем работать добросовестно и систематически, уголовники же рванут в час так, что за ними не угнаться, а чуть отвернется бригадир, лягут и будут спать, пусть вянет рассада, пусть мороз побьет молодые растения.
Тяжелый крестьянский труд вдали от конвоиров, вдали от чужих, злых людей - единственно светлые воспоминания во мраке лагерной жизни.
Бывало, уйдем нашим звеном в шесть человек далеко в поле. Трое косят, трое гребут. Идешь с косой по полю. Светлый простор бедной колымской земли лежит перед тобой. Чудесный аромат увядающего поля. Бледное, прозрачное небо...
Больно было, когда труд, в который мы вложили душу, оказывался издевательством, бессмысленным трудом для наказания.
Мы долбили в мерзлой почве канавы для спуска талых вод.
Работали на пятидесятиградусном морозе тяжелыми кайлами. Старались выработать норму. Если за ночь снег заносил неоконченную канаву, мы ее очищали и углубляли точно до нормы. Вероятно, никто не заметил бы недоделанных десяти-пятнадцати сантиметров, но тогда ведь вода задержится, пойдет с полей не так, как надо!
Это был очень тяжелый труд. Земля - как цемент. Дыхание застывает в воздухе. Плечи и поясница болят от напряжения. Но мы работали честно. А весной, когда земля оттаяла, пустили трактор с канавокопателем и он в час провел канаву такую же, как звено в шесть человек копало два месяца.
Я спросила:
- Почему не роют так все канавы?
- А вы что будете делать? - ответил десятник. - На боку лежать и поправляться? Нет, милая, в лагерь вас привезли работать!
Мне стало необыкновенно стыдно. Боже, какой позор! Нас наказывали бессмысленным трудом, и мы выполняли наказание с энтузиазмом! Какие рабы! Я поклялась больше не вкладывать в труд души и обманывать лагерь, где смогу. Мне это не удалось, я не смогла переделать свою природу...
- Может ли конституционное право на труд быть обязанностью?
- Не является ли наказание трудом аморальным?
- Почему для многих заключенных страшнее была не тяжесть принудительного труда, а его бессмысленность?
Дмитрий Кирифанов
Как я был карьеристом?
По понедельникам, средам и пятницам я уверен в том, что в стране свирепствует безработица. По вторникам, четвергам и субботам мне кажется, что найти достойную работу не проблема. По воскресеньям я, опасаясь за свою психику, на эту тему стараюсь вообще не думать, ведь и то, и другое правда.
Несколько слов о себе, любимом. Или, как выражаются в агентствах по трудоустройству, резюме.
Образование - очень средняя, хотя и московская школа в центре плюс три курса Литературного института им. автора романа "Мать". Богатый приключениями жизненный опыт - работал грузчиком, разнорабочим геологической экспедиции, "челноком", галерейщиком, подержанными шмотками торговал. Профессия - прозаик, в переводе на общедоступный русский - литературный бомж, стреляющий у собственной бабушки-пенсионерки деньги на сигареты. Все это в прошлом.
ВООБЩЕ НЕ ОХОТНИК
...Тетка пенсионного возраста в бюро по трудоустройству (извините, сейчас оно сменило пол и называется департаментом труда и занятости), прочитавшая мою нехитрую биографию, грустно подытожила: "Типичный клиент". А потом посмотрела на меня чуть не со слезами (добрая тетка) и меня же спросила: "Что же мне с вами всеми делать?"
Делать лично со мной было почти нечего. Потому что я тихо ответил "нет" на первые два вопроса: умею ли работать на компьютере в заграничной операционной системе "Окна-97" и способен ли без словаря говорить по-французски Женщина поглядела в компьютер, потюкала кнопки: "Слесарем пойдешь на "Москвич"?"
- В очереди говорили не ходить. Им там по полгода зарплату задерживают...
- А грузчиком в порт? 600 в месяц. Но учти, там условие - без вредных привычек. Куришь?
- Даже пью иногда...
- Да нет, даже если б не пил... Там возрастной ценз, до тридцати. Что ж тебе придумать-то?
На всю очередь (на глазок - человек двадцать передо мной и еще с десяток после) у этой несчастной женщины вакансий для "типичных", то есть для мужиков за 30 без квалификации, не очень много. Был бы бывшим воякой типа "настоящий полковник" - она бы меня с руками оторвала, всюду требуются офицеры, уволенные в запас. А так - всего три предложения.
а) Санитар в психиатрической больнице с окладом в 300 тысяч "старыми", включая квартальную премию.
б) Ловец бродячих собак (оплата сдельная).
в) Заправщик на бензоколонке.
Санитар и ловчий отпали. Во-первых, я нервный, во-вторых, у самого песик. А вот колонка с бензином (нет-нет, я не токсикоман!) - то, что доктор прописал. Тетка записала мне телефончик, записала и мой: "Если еще что интересное из вакансий будет, я сама позвоню. Я ж понимаю - у самой сын обормот, стихи пишет..."
На бензоколонку я звонил ежедневно. Ежедневно мне девушка вежливо говорила одну и ту же фразу: "Сейчас, к сожалению, вакансий нет. Позвоните завтра". Я уже начал сомневаться: не с автоответчиком ли общаюсь?
ОХОТНИКИ ЗА СКАЛЬПАМИ
Из департамента я ринулся в частные кадровые агентства. Обошел штук пять. Картинка везде одинаковая. Никакой казенности и добрых женщин за шестьдесят. Евроремонт, черная кожаная мебель, все вежливые настолько, что хочется убить на месте. "Проходите, пожалуйста". "Садитесь, пожалуйста". "К сожалению, вам придется немного подождать". Во всех пяти длинноногие и улыбчивые дивы с моих слов составляли резюме и ласковым голосом обещали вскорости позвонить. Из всех обещанных звонков грянул только один. Дворником в банке желаете? 200 долларов в рублях, лопата и валенки казенные. Я ринулся к месту дислокации предполагаемой работы со скоростью истребителя-перехватчика. Маловата скорость оказалась. Меня опередила какая-то дама, прибывшая в банк на такси за 15 минут до моего появления...
Самое смешное, что вакансий в этих агентствах - хоть с кашей ешь. Столичный бизнес задыхается от нехватки рабочей силы, на луну воет и лапу грызет. Это мне объяснили в одном из пунктов моего путешествия, в рекрутинговом агентстве "Контакт".
Ах, почему я не логистик? То есть не специалист по растаможиванию и транспортировке грузов, получающий от 400 долларов ежемесячно? Почему не секретарь-референтка со знанием нескольких языков? На худой конец - не собака-овчарка с опытом работы на госгранице (не хихикайте, овчарки зашибают на складах оптовых фирм больше трех грузчиков без вредных привычек, вместе взятых)? Пусть разведен, морально поколебим, пусть у тебя русский без мата со словарем - все равно залезай и поехали.
Правда, в логистики и овчарки принимают только тех, кто владеет профессией. Кто по вечерам не стихи пишет и не с бывшей женой по телефону лается, а на курсы на другой конец города усердно мотается, в метро учебники штудирует, знакомства нужные узелком завязывает. В общем, социально активные. Таких, по свидетельству господина Купчина, начальника "Контакта", среди нынешних безработных дико мало. Работать хотят все. Учиться - единицы. В Штатах в сфере бизнеса могут вкалывать до 17% трудоспособного населения. У нас - 0,5%! То ли проклятое прошлое сказывается, то ли климат, то ли тотальный алкоголизм, то ли поразительный инфантилизм здоровенных дядек и красивых умных теток, почему-то уверенных, что им кто-то чего-то должен, а не наоборот. Знаю, сам такой. Из поголовья в пять тысяч человек (примерно столько типичное агентство получает резюме в месяц) только пятая часть доходит до собеседования. Всего около 70 из пяти тысяч находят занятие если не по душе, то по кошельку. Почему? Да сами не хотят!
Пока я раздумывал, чему мне сперва учиться, французскому или гавкать, меня просветили знающие люди. Самая прибыльная профессия сегодня... Угадайте. Директор финансовой пирамиды? Вице-премьер Кабардино-Балкарии? Сторож на ликеро-водочном? Мимо денег. Хедхантер! Настоящий охотник за настоящими головами, а не за пугливыми стенографистками!
ОХОТНИКИ ЗА ГОЛОВАМИ
Хедхантер получает много. Очень много. Потому что умных голов в обрез. Финансовых директоров с опытом. Менеджеров по маркетингу с гарвардским образованием. Специалистов по организации сбытовой сети. Профессионалов промышленной разведки и контрразведки. На всю страну таковых сотни, и все, как правило, великолепно пристроены. У меня крыша поехала за город, когда я узнал, что настоящий профи, получающий в первопрестольной в год 100-150 тысяч долларов, может без особых проблем огрести и 200-250! На каждого такого специалиста - по десятку групп захвата с коробками из-под ксерокса наперевес.
А теперь об охотниках: они, умеючи, с каждой умной головы имеют - хотите стойте, хотите падайте - от одного до двух ее месячных окладов. Разучившихся считать в уме посылаю к калькулятору.
Работа, правда, у хедхантера деликатная, хуже вышивания. В некоторых областях специалисты высокого класса в Москве наперечет, как зверье в заповеднике. Все давным-давно занесены в талмуды хедхантеров. Каждый охотник имеет свой узкий сектор работы. Он посещает бесчисленные тусовки и семинары, между строк читает профессиональные журналы, сам становясь специалистом в этой области. Но главное - круг знакомств. Меня подвели по случаю к одному охотнику, считающемуся лучшим в Москве. Как получает заказ, открывает записную книжку (он мне на полном серьезе сказал: книжка стоит не меньше 10 тысяч) и тянется к трубке. Один-два разговора - можно идти в кассу. Правда, для этого он, говорят, пахал как папа Карло семь лет и "БМВ" купил только прошлым летом...
Прав был товарищ Сталин, уверяя, что кадры решают все сами. Ведь каждый "кадр" - сам кузнец своей получки.
ЭПИЛОГ ЖЕРТВЫ
С тех пор, как я впервые переступил болевой порог департамента труда и занятости, минуло чуть меньше года. По ночам я на той самой бензоколонке заправляю "тачки". С почти красно-коричневой, автоматической ненавистью к буржуям, но заправляю. За 300 американских рублей в месяц плюс премия.
Кроме того, примерно раз в неделю мне позванивают со второго моего места работы - я еще сотрудник отдела по связям с прессой на полставки одной московской фирмешки. Левой задней ногой редактирую абсолютно безграмотные листовки, видимо, написанные штатным сотрудником, вслух зачитывая жене его перлы вроде "предлагаем пошив импортных шуб из шкуры заказчиков, телефон в Москве..."
И то, и другое свое занятие, честно говоря, ненавижу. В глубине души. И в той же глубине всерьез рассчитываю занять место Валерьяныча, хорошо пьющего начальника ночной смены на колонке, на которого недавно в голос орал менеджер головного офиса за то, что тот девок на диване привечал...
- Как вы думаете, действительно ли трудно найти работу? Не является ли проблема безработицы надуманной?
- Кому легче найти работу, а кому труднее?
- Должны ли безработные получать социальную помощь от общества и государства?
Право на достойный уровень жизни,
на физическое и психическое здоровье
Маргарет Митчел
Унесенные ветром?
Долгий путь от Атланты до Тары, который должен был привести ее в объятия Эллин, пришел к концу, и перед Скарлетт воздвиглась глухая стена. Никогда уже больше не уснет она безмятежно, как ребенок, под отчим кровом, окруженная любовью и заботами Эллин, ощущая их на себе, словно мягкое пуховое одеяло. Не было больше тихой пристани, и все казалось ненадежным и непрочным. И не было пути ни назад, ни в сторону - тупик, глухая стена. И ношу свою она не могла переложить на чьи-то другие плечи: отец стар и не в себе от горя, сестры больны, Мелани чуть жива, дети беспомощны, а кучка негров взирает на нее с детской доверчивостью, ходит за ней по пятам, твердо зная, что старшая дочь Эллин будет для всех столь же надежным оплотом, каким была ее мать.
За окном всходила луна, и в ее тусклом свете перед взором Скарлетт, подобная обескровленном телу (ее собственному медленно кровоточащему телу), лежала обезлюдевшая, выжженная разоренная земля. Вот он, конец пути: старость, болезни, голодные рты, беспомощные руки, цепляющиеся за ее подол. И она, Скарлетт О'Хара Гамильтон, вдова девятнадцати лет от роду, одна, одна с малюткой-сыном.
Так что же ей теперь делать? Конечно, тетушка Питти и Бэрр в Мейконе могут взять к себе Мелани с младенцем. Если сестры поправятся, родные Эллин должны будут - пусть даже им это не очень по душе - позаботиться о них. А она и Джералд могли обратиться за помощью к дядюшкам Джеймсу и Эндрю.
Скарлетт поглядела на два исхудалых тела, разметавшихся на потемневших от пролитой воды простынях. Она не испытывала любви к Сьюлин и сейчас внезапно поняла это с полной отчетливостью. Да, она никогда ее не любила. Не так уж сильно привязана она и к Кэррин - все слабые существа не вызывали у нее симпатии. Но они одной с ней плоти и крови, они частица Тары. Нет, не может она допустить, чтобы они жили у тетушек, на положении бедных родственниц. Чтобы кто-то из О'Хара жил у кого-то из милости, на чужих хлебах! Нет, этому не бывать!
Так неужели нет выхода из этого тупика? Ее усталый мозг отказывался соображать. Она медленно, словно воздух был плотным, как вода, подняла руки и поднесла их к вискам. Потом взяла тыквенную бутыль, установленную между стаканами и пузырьками, и заглянула в нее. На дне оставалось еще немного виски, при этом тусклом свете невозможно было понять сколько. Странно, что резкий запах виски уже не вызывал в ней отвращения. 0на сделала несколько медленных глотков, но виски на этот раз не обожгло ей горло - просто тепло разлилось по всему телу, погружая его в оцепенение.
Она положила на стол пустую бутылку и поглядела вокруг. Все это сон: душная, тускло освещенная комната; два тощих тела на кровати; Мамушка - огромное, бесформенное нечто, примостившееся возле; Дилси - неподвижное бронзовое изваяние с розовым комочком, уснувшим у ее темной груди... Все это сон, и когда она проснется, из кухни потянет жареным беконом, за окнами прозвучат гортанные голоса негров, заскрипят колеса выезжающих в поле повозок, а рука Эллин мягко, но настойчиво тронет ее за плечо.
А потом она увидела, что лежит у себя в комнате, на своей кровати, в окно льется слабый свет луны и Мамушка с Дилси развевают ее. Она была уже избавлена от мук, причиняемых тугим корсетом, и могла легко и свободно дышать всей грудью. Она чувствовала, как с нее осторожно стягивают чулки, слышала невнятное, успокаивающее бормотание Мамушки, обмывавшей ее натруженные ступни... Как прохладна вода, как хорошо лежать здесь, на мягкой постели, и чувствовать себя ребенком! Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. Пролетело какое-то мгновение, а быть может, вечность, и она уже была одна, и в комнате стало светлее, и луна заливала сиянием ее постель.
Она не понимала, что сильно захмелела - захмелела от усталости и от виски. Ей казалось просто, что она как бы отделилась от своего измученного тела и парит где-то высоко над ним, где нет ни страданий, ни усталости, и голова у нее необычайно светла, и мозг работает со сверхъестественной ясностью.
Она теперь смотрела на мир новыми глазами, ибо где-то на долгом и трудном пути к родному дому она оставила позади свою юность. Ее душа уже не была податливой, как глина, восприимчивой к любому новому впечатлению. Она затвердела - это произошло в какую-то неведомую секунду этих бесконечных, как вечность, суток. Сегодня ночью в последний раз кто-то обходился с нею как с ребенком. Юность осталась позади, она стала женщиной.
Нет, она не может и не станет обращаться ни к братьям Джералда, ни к родственникам Эллин. О'Хара не принимают подаяний. О'Хара умеют сами позаботиться о себе. Ее ноша - это ее ноша и, значит, должна быть ей по плечу. Глядя на себя откуда-то сверху и словно бы со стороны, она без малейшего удивления подумала, что теперь ее плечи выдержат все, раз они выдержали самое страшное. Она не покинет Тару. И не только потому, что эти акры красной земли принадлежат ей, а потому, что она сама - всего лишь их частица. Она, подобно хлопку, корнями вросла в эту красную как кровь почву и питалась ее соками. Она останется в поместье и найдет способ сохранить его и позаботиться об отце и о сестрах, и о Мелани, и о сыне Эшли, и о неграх. Завтра... Ох, это завтра! Завтра она наденет на шею ярмо. Завтра столько всего нужно будет сделать. Нужно пойти в Двенадцать Дубов и в усадьбу Макинтошей и поискать, не осталось ли чего-нибудь в огородах, а потом поглядеть по заболоченным местам у реки, не бродят ли там разбежавшиеся свиньи и куры. И нужно поехать в Джонсборо и Лавджой, отвезти мамины драгоценности - может, там остался кто-нибудь, у кого удастся выменять их на продукты. Завтра... завтра - все медленнее отсчитывало у нее в мозгу, словно в часах, у которых завод на исходе, но необычайная ясность внутреннего зрения оставалась.
И неожиданно ей отчетливо припомнились все семейные истории, которые она столько раз слушала в детстве - слушала нетерпеливо, скучая и не понимая до конца. О том, как Джералд, не имея ни гроша за душой, стал владельцем Тары; как Эллин оправилась от таинственного удара судьбы; как дедушка Робийяр сумел пережить крушение наполеоновской империи и заново разбогател на плодородных землях Джорджии; как прадедушка трудом создал небольшое королевство, проникнув в непролазные джунгли на Гаити, все потерял и вернул себе почет и славу в Саванне; о бесчисленных безымянных Скарлетт, сражавшихся бок о бок с ирландскими инсургентами за свободную Ирландию и вздернутых за свои старания на виселицу, и о молодых и старых О'Хара, сложивших голову в битве на реке Войн, защищая до конца то, что они считали своим по праву.
Все они понесли сокрушительные потери и не были сокрушены. Их не сломил ни крах империи, ни мачете в руках взбунтовавшихся рабов, ни опала, ни конфискация имущества, ни изгнание. Злой рок мог сломать им хребет, но не мог сломить их дух. Они не жаловались - они боролись. И умирали, исчерпав себя до конца, но не смирившись. Все эти призраки, чья кровь текла в ее жилах, казалось, неслышно заполняли залитую лунным светом комнату. И Скарлетт не испытывала удивления, видя перед собой своих предков, которым суждено было нести такой тяжкий крест и которые перекраивали судьбу на свой лад.
Тара была ее судьбой, ее полем битвы, и она должна эту битву выиграть.
Словно в полусне, она повернулась на бок, и сознание ее стало медленно погружаться во мрак. В самом ли деле они все пришли сюда, эти тени, чтобы безмолвно шепнуть ей слова ободрения, или это сон?
- Здесь вы или вас нет, - пробормотала она засыпая, - все равно спасибо вам и - спокойной ночи.
На следующее утро все тело у Скарлетт так ломило от долгой непривычной ходьбы и езды в тряской повозке, что каждое движение причиняло нестерпимую боль. Лицо было обожжено солнцем, ладони в волдырях. Во рту и в горле пересохло, она умирала от жажды и никак не могла утолить ее, сколько бы ни пила воды. Голова была словно налита свинцом, и малейшее движение глазами заставляло морщиться от боли. Тошнота, совсем как в первые месяцы беременности, подкатывала к горлу, и даже запах жареного мяса, поданного к столу на завтрак, был непереносим. Джералд мог бы объяснить ей, что после крепкой выпивки накануне она впервые стала жертвой обычного состояния похмелья, но Джералд не замечал ничего происходившего вокруг. Он сидел во главе стола - старый седой человек с отсутствующим взглядом, - сидел, уставившись выцветшими глазами на дверь, чуть наклонив голову набок и стараясь уловить шелест платья Эллин, вдохнуть запах сухих духов лимонной вербены.
Когда Скарлетт села за стол, он пробормотал:
- Мы подождем миссис О'Хара. Она задержалась.
Скарлетт подняла разламывающуюся от боли голову и поглядела на него, не веря своим ушам, но встретила молящий взгляд стоявшей за стулом Джералда Мамушки. Тогда она встала, пошатываясь, невольно поднесла руку ко рту и при ярком утреннем свете вгляделась в лицо отца. Он устремил на нее ничего не выражающий взгляд, и она увидела, что руки у него дрожат и даже голова слегка трясется.
До этой минуты она не отдавала себе отчета в том, до какой степени подсознательно рассчитывала на Джералда, полагая, что он возьмет на себя руководство хозяйством и будет указывать ей, что следует делать. Но теперь... А ведь прошлой ночью он как будто совсем пришел в себя. Правда, от прежней живости и бахвальства не осталось и следа, но, по крайней мере, он вполне связно рассказывал о различных событиях, а теперь... Теперь он даже не сознает, что Эллин нет в живых. Двойной удар - ее смерть и приход янки - потряс его рассудок. Скарлетт хотела было что-то сказать, но Мамушка неистово замотала головой и утерла покрасневшие глаза краем передника.
"Неужели папа совсем лишился рассудка? - пронеслось у Скарлетт в уме, и ей показалось, что голова у нее сейчас лопнет от этого нового обрушившегося на нее удара. - Нет, нет, он просто оглушен. Просто болен. Это пройдет. Он поправится. Должен поправиться. А что я буду делать, если не пройдет? Я не стану думать об этом сейчас. Не стану думать ни о чем - ни о маме, ни обо всех этих ужасах сейчас. Не стану думать, пока... Пока я еще не в силах этого выдержать. Столько есть всего, о чем надо подумать. Зачем забивать себе голову тем, чего уже не вернешь, - надо думать о том, что еще можно изменить".
Она встала из-за стола, не притронувшись к завтраку, вышла на заднее крыльцо и увидела Порка: босой, в лохмотьях, оставшихся от его парадной ливреи, он сидел на ступеньках и щелкал орешки арахиса. В голове у Скарлетт стояли гул и звон, солнце немилосердно резало глаза. Даже держаться прямо было ей сейчас нелегко, и она заговорила сухо, коротко, отбросив все правила вежливого обращения с неграми, на которых всегда настаивала ее мать.
Она начала задавать вопросы в такой резкой форме и так повелительно отдавать распоряжения, что у Порка от удивления глаза полезли на лоб. Мисс Эллин никогда не разговаривала так ни с кем из слуг, даже если заставала их на месте преступления - с украденной дыней или цыпленком. Скарлетт снова принялась расспрашивать про плантации, про фруктовый сад, огород, живность, и в ее зеленых глазах появился такой жесткий блеск, какого Порк никогда прежде не замечал.
- Да, мэм, эта лошадь сдохла - прямо там, где я ее привязал. Ткнулась мордой в ведерко с водой и опрокинула его. Нет, мэм, корова жива. Вам не докладывали? Она отелилась ночью. Потому и мычала так.
- Да, отличная повивальная бабка получится из твоей Присси, - едко проронила Скарлетт. - Она ведь утверждала, что корова мычит, потому что давно не доена.
- Так ведь Присси не готовили в повивальные бабки для скота, мисс Скарлетт, - деликатно напомнил Порк. - И, как говорится, спасибо за то, что бог послал, - эта телочка вырастет в хорошую корову, и у нас будет полно молока, масла и пахтанья для молодых мисс, а доктор-янки говорил, что молодым мисс большая от него польза.
- Ну, ладно, давай дальше. Скот какой-нибудь остался?
- Нет, мэм. Только одна старая свинья с поросятами. Я загнал их всех на болото, когда понаехали янки, а нынче где их искать - бог весть. Она пугливая была, свинья эта.
- Все равно их надо разыскать. Возьми с собой Присси и отправляйся, пригони их домой.
Порк был немало удивлен и сразу вознегодовал.
- Мисс Скарлетт, это работа для негров с плантации. А я всю жизнь служил при господах.
Два маленьких дьяволенка с раскаленными докрасна вилами, казалось, глянули на Порка из зеленых глаз Скарлетт.
- Ты и Присси вдвоем сейчас же пойдете и поймаете эту свинью, или - вон отсюда, к тем, что сбежали.
Слезы обиды навернулись на глаза Порка. Ох... если бы миссис Эллин была жива! Она разбиралась в этих тонкостях, понимала разницу в обязанностях дворовой челяди и рабов с плантации.
- Вон отсюда, говорите, мисс Скарлетт? Куда же мне идти?
- Не знаю и знать не хочу. Но каждый, кто не желает делать то, что надо, может отправляться к янки. Передай это и всем остальным.
- Слушаюсь, мэм.
- Ну, а что с кукурузой и хлопком?
- С кукурузой? Боже милостивый, мисс Скарлетт, они же пасли лошадей на кукурузном поле, а то, что лошади не съели и не вытоптали, они увезли с собой. И они гоняли свои пушки и фургоны по хлопковым полям и погубили весь хлопок. Уцелело несколько акров внизу у речки - видать, они не приметили. А какой от них прок - там больше трех тюков не наберется.
Три тюка! Скарлетт припомнилось бессчетное множество тюков хлопка, которые ежегодно приносил урожай, и сердце ее заныло. Три тюка. Почти столько, сколько выращивали эти никудышные лентяи Слэттери. А ведь еще налог. Правительство Конфедерации взимало налоги вместо денег хлопком. Три тюка не покроют даже налога. Конфедерации же нет дела до того, что все рабы разбежались и хлопок собирать некому.
"Ладно, и об этом не стану думать сейчас, - сказала себе Скарлетт. - Налоги - это не женская забота, в конце концов. Об этом должен заботиться отец. Но он... О нем я тоже сейчас не буду думать. Получит Конфедерация наш хлопок, когда рак на горе свистнет. Сейчас главное для нас - что мы будем есть?"
- Порк, был кто-нибудь из вас в Двенадцати Дубах или в усадьбе Макинтошей? Там могло остаться что-нибудь на огородах.
- Нет, мэм. Мы из Тары ни ногой. Боялись, как бы не напороться на янки.
- Я пошлю Дилси к Макинтошам, может быть, она раздобудет там что-нибудь поесть. А сама схожу в Двенадцать Дубов.
- С кем же вы пойдете, барышня?
- Ни с кем. Мамушка должна остаться с сестрами, а мистер Джералд не может...
Порк страшно раскудахтался, чем привел ее в немалое раздражение. В Двенадцати Дубах могут быть янки или беглые негры - ей нельзя идти туда одной.
- Ладно, хватит, Порк. Скажи Дилси, чтобы она отправлялась немедленно. А ты и Присси пригоните сюда свинью с поросятами, - повторила свой приказ Скарлетт и повернулась к Порку спиной.
Старый Мамушкин чепец, выцветший, но чистый, висел на своем месте на заднем крыльце, и Скарлетт нахлобучила его на голову, вспомнив при этом, как что-то привидевшееся в давнем сне, шляпку с пушистым зеленым пером, которую Ретт привез ей из Парижа. Она взяла большую плетеную корзину и стала спускаться по черной лестнице, каждый шаг отдавался у нее в голове так, словно что-то взламывало ей череп изнутри.
Дорога, сбегавшая к реке, - красная, раскаленная от зноя, - пролегала между выжженных, вытоптанных хлопковых полей. Ни одного дерева на пути, чтобы укрыться в тени, и солнце так немилосердно жгло сквозь Мамушкин чепец, словно он был не из плотного, простеганного ситца на подкладке, а из прокрахмаленной кисеи, и от пыли так щекотало в носу и в горле, что Скарлетт казалось - она закаркает, как ворона, если только откроет рот. Вся дорога была искромсана подковами лошадей и колесами тяжелых орудий, и даже в красных канавах по обочине видны были следы колес. Кусты хлопка лежали сломанные, втоптанные в землю, - там, где, уступая дорогу артиллерии, кавалерия или пехота шла через поле. Повсюду валялись куски сбруи, пряжки, куски подошв, окровавленные лохмотья, синие кепи, солдатские котелки, сплющенные конскими копытами и колесами орудия, - все то, что, пройдя, оставляет позади себя армия.
Скарлетт миновала небольшую кедровую кущу и невысокую кирпичную ограду, которой было обнесено их семейное кладбище, стараясь не думать о свежей могиле рядом с тремя невысокими холмиками, где покоились ее маленькие братишки. О, Эллин! Она спустилась с холма, прошла мимо кучи обгорелых бревен и невысокой печной трубы на месте бывшего дома Слэттери, исступленно, с неистовой злобой желая, чтобы все их племя превратилось в золу. Если бы не Слэттери, если бы не эта мерзавка Эмми со своим ублюдком, прижитым от управляющего, Эллин была бы жива.
Она застонала, когда острый камешек больно вонзился в волдырь на ноге. Зачем она здесь? Зачем она, Скарлетт О'Хара, первая красавица графства, гордость Тары, всеми лелеемая и оберегаемая, тащится по этой пыльной дороге чуть ли не босиком? Ее маленькие ножки созданы для паркета, а не для этих колдобин, ее крошечные туфельки должны кокетливо выглядывать из-под блестящего шелка юбки, а не собирать острые камешки и дорожную пыль. Она рождена для того, чтобы ей служили, холили ее и нежили, а вместо этого голод пригнал ее сюда, измученную, в отрепьях, рыскать по соседским огородам в поисках овощей.
У подножия пологого холма протекала речка, и такой прохладой и тишиной веяло оттуда, что ветви деревьев низко нависли над водой. Скарлетт присела на некрутом берегу, скинула стоптанные туфли, стянула драные чулки и погрузила горевшие как в огне ступни в прохладную воду. Хорошо бы сидеть так весь день, вдали от устремленных на нее беспомощных взоров, сидеть и слышать в тишине только шелест листьев да журчание медленно бегущей воды! Но она, хоть и через силу, снова надела чулки и туфли и побрела дальше вдоль мшистого, мягкого, как губка, берега, держась в тени деревьев. Янки сожгли мост, но она знала, что там, где ярдах в ста ниже по течению русло сужалось, есть мостки - перекинутые через речку бревна. Она осторожно перебралась на другой берег и под палящим солнцем стала подниматься на холм - до Двенадцати Дубов оставалось полмили.
Все они - двенадцать дубов - стоят, как стояли еще со времен индейцев, только искривились обнаженные ветви, потемнела, пожухла опаленная огнем листва. А за ними лежат руины дома Джона Уилкса - почерневшие остатки белоколонного особняка, так величаво венчавшего вершину холма. Черная яма, бывшая прежде погребом, обугленный каменный фундамент и две солидные домовые трубы указывали на то, что здесь раньше жили люди. И одна колонна, длинная, полуобгоревшая, лежала поперек газона, придавив капитально куст жасмина.
Скарлетт опустилась на колонну, слишком потрясенная, чтобы найти в себе силы сделать еще хоть шаг. Картина этого разорения поразила ее в самое сердце - сильнее, чем все, что она видела до сих пор. Гордость рода Уилксов лежала у ее ног, обращенная в прах. Вот какой конец нашел добрый, гостеприимный дом, где ее всегда так радушно принимали, дом, хозяйкой которого рисовала она себя в несбывшихся мечтах. Здесь она танцевала, кружила мужчинам головы, обедала, здесь, сжигаемая ревностью, с истерзанным сердцем наблюдала, как Эшли смотрит на улыбающуюся ему Мелани. И здесь в прохладной тени дуба Чарльз Гамильтон, не помня себя от счастья, сжал ее руки, когда она сказала, что согласна стать его женой.
"О Эшли! - пронеслось у нее в голове. - Быть может, это к лучшему, если вас нет в живых! Страшно подумать, что вам доведется когда-нибудь это увидеть!"
Эшли привел сюда молодую жену, но ни его сыну, ни его внуку уже не суждено ввести в этот дом свою новобрачную. Не будут больше греметь здесь свадьбы, женщины не будут больше рожать детей под этим кровом, который был ей так дорог и под которым она так страстно мечтала править. От дома остался обгорелый труп, и Скарлетт казалось, что весь род Уилксов погребен под грудами золы.
- Я не стану думать об этом сейчас. Я сейчас не выдержу. Подумаю потом, - громко произнесла она, поспешно отводя глаза в сторону.
Она обошла пепелище и направилась к огороду, мимо вытоптанных розовых клумб, за которыми так заботливо ухаживали сестры Уилкс. Миновала задний двор, сгоревшие амбары, коптильню и птичник. Изгороди из кольев, которой был обнесен огород, не было, и аккуратные ряды зеленых грядок подверглись такому же опустошению, как и огород в Таре. Мягкая земля была изрыта следами подков и тяжелыми колесами орудий, и все растения втоптаны в грунт. Искать здесь было нечего.
Она пошла назад и на этот раз выбрала тропинку, спускавшуюся к молчаливым рядам беленых хижин, время от времени громко выкрикивая на ходу:
- Хэлло!
Но никто не откликался. Даже собачьего лая не раздалось в ответ. По-видимому, все негры Уилксов разбежались или ушли с янки. Скарлетт знала, что у каждого негра был свой маленький огородик, и она направилась туда в надежде, что война пощадила хоть эти жалкие клочки земли.
Ее поиски увенчались успехом, но она была уже так измучена, что не испытала радости при виде репы и кочанов капусты - вялых, сморщившихся без поливки, но все же державшихся на грядках, - и стручков фасоли и бобов, пожелтевших, но еще годных в пищу. Она села между грядок и дрожащими руками принялась выкапывать овощи из земли, и мало-помалу ее корзина стала наполняться. Сегодня дома у них будет хорошая еда, хотя и без кусочка мяса. Впрочем, немного свиного сала, которое Дилси использует для светильников, можно будет пустить на подливку. Не забыть сказать Дилси, что лучше жечь пучки смолистых сосновых веток, а сало использовать в пищу.
Возле крыльца одной из хижин она наткнулась на небольшую грядку редиски и внезапно почувствовала лютый голод. При мысли о сочном остром вкусе редиски ее желудок требовательно взалкал. Кое-как обтерев редиску юбкой, она откусила половину и проглотила, почти не жуя. Редиска была старая, жесткая и такая едкая, что у Скарлетт на глазах выступили слезы. Но лишь только этот неудобоваримый комок достиг желудка, как тот взбунтовался.
Скарлетт бессильно упала ничком на мягкую грядку, и ее стошнило.
Слабый запах негритянского жилья наползал на нее из хижины, усиливая тошноту, и она даже не пыталась ее подавить и продолжала устало отрыгивать, пока все - и хижина, и деревья - не завертелось у нее перед глазами.
Она долго лежала так, ослабев, уткнувшись лицом в землю, как в мягкую, ласковую подушку, а мысли блуждали вразброд. Это она, Скарлетт О'Хара, лежит позади негритянской хижины в чужом разоренном поместье, и ни одна душа в целом свете не знает об этом, и никому нет до нее дела. А если бы и узнал кто, то всем было бы наплевать, потому что у каждого слишком много своих забот, чтобы печься еще и о ней. И все это происходит с ней, Скарлетт О'Хара, которая никогда не давала себе труда завязать тесемки на туфельках или подобрать с пола сброшенные с ног чулки, с той самой Скарлетт О'Хара, чьим капризам привыкли потакать все, с которой все нянчились, которую все старались ублажить.
Она лежала плашмя, не имея сил отогнать от себя ни воспоминания, ни заботы, обступившие ее со всех сторон, словно стая грифов, учуявших смерть. Теперь у нее не было сил даже сказать себе: "Сейчас я не стану думать ни о маме, ни об отце, ни об Эшли, ни обо всем этом разорении... Я подумаю потом, когда смогу". Думать об этом сейчас было выше ее сил, но она не могла заставить себя не думать. Мысли против воли кружились в мозгу как хищные птицы, когтили его, вонзали в него свои клювы. Казалось, протекла вечность, пока она недвижно лежала, уткнувшись лицом в землю, палимая беспощадным солнцем, вспоминая тех, кто ушел из жизни, и жизнь, которая ушла навсегда, и заглядывая в темную бездну будущего.
Когда она наконец встала и еще раз окинула взглядом черные руины Двенадцати Дубов, голова ее была поднята высоко, но что-то неумолимо изменилось в лице - словно какая-то частица юности, красоты, нерастраченной нежности тоже ушла из него навсегда. Прошлого не вернуть. Мертвых не воскресить. Дни беззаботного веселья остались позади. И, беря в руки тяжелую корзину, Скарлетт мысленно взяла в руки и свою судьбу - решение было принято.
Пути обратного нет, и она пойдет вперед.
Минет, быть может, лет пятнадцать, а женщины Юга с застывшей навеки горечью в глазах все еще будут оглядываться назад, воскрешая в памяти канувшие в небытие времена, канувших в небытие мужчин, поднимая со дна души бесплодно-жгучие воспоминания, дабы с гордостью и достоинством нести свою нищету. Но Скарлетт не оглянется назад.
Она посмотрела на обугленный фундамент, и в последний раз усадебный дом воскрес перед ее глазами - богатый, надменный дом, символ высокородства и образа жизни. Она отвернулась и зашагала по дороге к Таре; тяжелая корзина оттягивала ей руку.
Голод снова начал терзать ее пустой желудок, и она произнесла громко:
- Бог мне свидетель, Бог свидетель, я не дам янки меня сломить. Я пройду через все, а когда это кончится, я никогда, никогда больше не буду голодать. Ни я, ни мои близкие. Бог мне свидетель, я скорее украду или убью, но не буду голодать.
- Готовы ли вы принять позицию главной героини: для достижения достойного уровня жизни приемлемы любые средства?
- Является ли состояние крайнего истощения смягчающим обстоятельством при совершении кражи?
Михаил Булгаков
Собачье сердце?
Мы, управление дома, - с ненавистью заговорил Швондер, - пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома...
- Кто на ком стоял? - крикнул Филипп Филиппович, - потрудитесь излагать ваши мысли яснее.
- Вопрос стоял об уплотнении.
- Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением от 12 сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений?
- Известно, - ответил Швондер, - но общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живете в семи комнатах.
- Я один живу и работаю в семи комнатах, - ответил Филипп Филиппович, - и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку.
Четверо онемели.
- Восьмую! Э-хе-хе, - проговорил блондин, лишенный головного убора, - однако это здорово.
- Это неописуемо! - воскликнул юноша, оказавшийся женщиной.
- У меня приемная - заметьте - она же библиотека, столовая, мой кабинет - 3. Смотровая - 4. Операционная - 5. Моя спальня - 6 и комната прислуги - 7. В общем, не хватает... Да, впрочем, это неважно. Моя квартира свободна, и разговору конец. Могу я идти обедать?
- Извиняюсь, - сказал четвертый, похожий на крепкого жука.
- Извиняюсь, - перебил его Швондер, - вот именно по поводу столовой и смотровой мы и пришли поговорить. Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. Столовых нет ни у кого в Москве.
- Даже у Айседоры Дункан, - звонко крикнула женщина.
С Филиппом Филипповичем что-то сделалось, вследствие чего его лицо нежно побагровело, и он не произнес ни одного звука, выжидая, что будет дальше.
- И от смотровой также, - продолжал Швондер, - смотровую прекрасно можно соединить с кабинетом.
- Угу, - молвил Филипп Филиппович каким-то странным голосом,- а где же я должен принимать пищу?
- В спальне, - хором ответили все четверо. Багровость Филиппа Филипповича приняла несколько сероватый оттенок.
- В спальне принимать пищу, - заговорил он слегка придушенным голосом, - в смотровой читать, в приемной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать. Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть. Но я не Айседора Дункан!.. - вдруг рявкнул он, и багровость его стала желтой. - Я буду обедать в столовой, оперировать в операционной! Передайте это общему собранию, и покорнейше вас прошу вернуться к вашим делам, а мне предоставить возможность принимать пищу там, где ее принимают все нормальные люди, то есть в столовой, а не в передней и не в детской!
- Может ли достойный уровень жизни быть одинаковым для всех?
- Может ли общество (большинство общества) устанавливать границы достойного уровня жизни?
- Зависит ли достойный уровень жизни от степени социально-экономического благополучия страны?
Джордж Оруэлл
1984?
Все, что окружало Уинстона, вызывало приступ злости. Неужели так было всегда? Неужели вкус пищи всегда был таким? Он оглядел столовую. Тесный, заполненный людьми зал с низким потолком и замызганными стенами от тысяч и тысяч спин и боков. Расшатанные металлические столы и стулья стояли так плотно, что люди задевали друг друга локтями. Погнутые ложки, продавленные подносы, грубые белые кружки, жирные, с въевшейся в каждую трещину грязью. И постоянный кислый запах отвратительного джина, плохого кофе, подгоревшего жаркого и нестираной одежды. Всегда - желудком, кожей - вы чувствовали, что у вас отняли что-то такое, на что вы имеете полное право. Да, конечно, он не помнил, чтобы жизнь была хоть в чем-то существенно лучше. Всегда на его памяти не хватало еды, у всех были заношенные носки и белье, мебель всегда была старой и расшатанной, комнаты - нетоплеными, поезда метро - переполненными, дома всегда разваливались, хлеб был только темным, чай был величайшей редкостью, а кофе - отвратительного вкуса, да и сигарет не хватало. Всего недоставало, и все стоило очень дорого, кроме искусственного джина. Конечно, понятно, почему, старея, ты переносишь все труднее и труднее. Но разве это не признак ненормальности жизни, если тебя до самого нутра пробирает от этой неустроенности и грязи, от этого вечного дефицита, бесконечных зим, липких носков, неработающих лифтов, холодной воды, грубого мыла, рассыпающихся сигарет и мерзкой пищи? Почему все это кажется непереносимым? Может, дело в наследственной памяти о временах, когда все было иначе?
- Как определить достойный уровень жизни?
- Какова должна быть роль государства в обеспечении достойного уровня жизни?
Сергей Островский
Английский прецедент?
И в Англии, и в Америке между совершением медицинской ошибки и началом судебного процесса существует множество промежуточных мер и инстанций, призванных защищать интересы жертв медицинских ошибок, находить компромиссные решения и не доводить дело до суда.
В Америке врачебные ошибки обходятся дорого не только пострадавшим пациентам, но и страховым компаниям, которым иногда приходится выплачивать многомиллионные компенсации. Поэтому страховые компании устанавливают жесткий контроль за больницами, а больницы ради уменьшения страховых взносов строго регламентируют работу врачей.
В Англии медицинская ошибка, совершенная по неосмотрительности, неосторожности, недосмотру, есть лишь частное проявление общего гражданского правонарушения, которое по-английски именуется "tort of negligence". На русский это можно перевести, используя любой из вышеперечисленных синонимов. Остановимся на слове "халатность".
Пострадавший пациент или его семья, предъявляя иск о возмещении ущерба, причиненного вследствие ошибки врача, должны убедить суд, что эта ошибка была проявлением халатности. Истец должен доказать наличие трех составляющих. Во-первых - что у врача есть профессиональный долг перед ним лично. В медицине такой профессиональный долг можно определить заповедью "не навреди". Во-вторых - что врач своей деятельностью или бездействием нарушил этот долг или не исполнил его должным образом. В-третьих - что в результате этого (и не по какой-либо другой причине) истцу был причинен вред.
Первый элемент (ответственность перед пациентом) обычно не оспаривается. Третий элемент оспаривается лишь тогда, когда причинно-следственная связь между медицинской халатностью и нанесенным вредом не очевидна. Наибольшие споры вызывает второй элемент - можно ли признать ошибку (действия или бездействие врача) нарушением его профессионального долга, халатностью? Опустился ли этот конкретный врач ниже среднего уровня своих коллег? Ошибка сама по себе, как бы трагична она ни была, не дает оснований для предъявления гражданского иска.
В классическом судебном решении в деле 1957 года "Болэм против Фрайернской больницы" судья Макнейр сформулировал основной юридический принцип в делах о медицинских ошибках: "Врач не виновен в халатности, если он действовал в соответствии с практикой, принятой определенной группой ответственных, грамотных врачей, специализирующихся в его области медицины... даже если существует другая группа врачей, которая придерживается противоположных взглядов". В этом нашумевшем деле Джону Болэму, страдавшему депрессией после перенесенного психического заболевания, прописали несколько сеансов электрошоковой терапии. Электрошок применяли, прикладывая электроды к голове больного и пропуская ток в 150 вольт. Болэм дал письменное согласие на такое лечение. Врач не предупредил Болэма о возможных конвульсиях при применении шока. Дело было в 1954 году, и больному не предложили лекарства, которое бы уменьшило судороги, не пристегнули его ремнями. Во время сеанса в результате судорог Болэм получил вывихи тазобедренных суставов и двойной перелом лобковой кости. Он обвинил врачей и больницу в халатности. Присяжные вынесли оправдательное решение. Защита доказала, что в то время существовали противоположные мнения среди авторитетных врачей. Многие больницы и медицинские публикации оспаривали необходимость и даже желательность как предварительного предупреждения больного о риске, так и методов, предохраняющих от судорог.
В течение почти полувека принцип, сформулированный в деле Болэма, применяется в английской юриспруденции практически без изменений. Речь идет о среднем профессиональном уровне, о принятой практике. Если ошибку совершил обычный терапевт в районной больнице, то суд рассмотрит ее не в сравнении с высоким уровнем столичных светил, а в сравнении с общепринятой терапевтической практикой. Если ошибку совершил специалист в определенной области, то его будут судить на основании практики, принятой в этой области медицины - в хирургии, ортопедии, офтальмологии, психиатрии и так далее.
Пытаясь ответить на вопрос, опустился ли данный врач ниже среднего уровня в своей области, гражданский суд в Англии не ставит перед собой задачу узнать правду или самостоятельно решить вопрос о компетентности врача. Задача суда принять во внимание все обстоятельства дела, доказательства и доводы сторон и, взвесив их, принять решение в пользу той стороны, чьи доводы и доказательства представляются суду более убедительными. В исках к врачам ключевую роль играют экспертные заключения их же собственных коллег.
Часто к гражданской ответственности привлекается не только врач, но и администрация больницы или местное управление здравоохранения. Это происходит в случаях, когда ошибка врача есть проявление халатности со стороны этих организаций, не наладивших работу в больнице или проверку и поддержание профессионального уровня врачей или медсестер. В деле 1986 года "Уилшер против Управления здравоохранения Эссекского района" неопытный медик в реанимационном отделении роддома по ошибке вставил новорожденному катетер в вену вместо артерии. Он попросил врача проверить правильность его действий. Врач не только не заметил ошибку, но и сам ее повторил через некоторое время. Ошибка привела к неверному анализу содержания кислорода в крови и к слепоте новорожденного. Суд признал Управление здравоохранения ответственным за низкий профессиональный уровень сотрудников больницы.
В Англии в отличие от США велик процент государственных медицинских учреждений, а значит, существует проблема недостаточного финансирования. При этом суд не может вменить в вину администрации больницы, что та не в состоянии нанять достаточное количество врачей из-за недостатка средств. Но если суд сочтет, что больница или местная администрация могли и должны были лучше распорядиться имеющимися средствами, то их могут признать ответственными за совершенную врачебную ошибку.
Между совершением медицинской ошибки и началом судебного процесса существует множество промежуточных мер и организаций, чья задача - найти компромиссное решение. Суд - лишь последняя (дорогостоящая и затяжная) мера, к которой прибегают, если компромисс невозможен. Здесь мы говорим о врачебной халатности лишь как о гражданском правонарушении, а не уголовном. (Врач, которого суд признает виновным в нанесении вреда в результате халатности, часто бывает наказан потерей репутации, выплатой денежной компенсации пострадавшему, увольнением с работы или лишением права заниматься медицинской практикой.)
<< Пред. стр. 6 (из 14) След. >>
Список литературы по разделу