БОГУСЛАВСКИЙ В М - СКEПТИЦИЗМ В ФИЛОСОФИИ 6

107

В рассматриваемую нами бурную эпоху крушение взглядов, безусловная истинность которых считалась несомненной в течение ряда столетий, естественно толкало к выводу: если даже самые достоверные положения оказались ошибочными, значит истинность всех вообще наших знаний следует поставить под вопрос или даже признать, что все они определенно не соответствуют действительности.

Требуя отказа от взглядов, слепо принятых на веру, и предоставления всех вопросов на суд разума; отказа от книжной учености и замены беспочвенного умозрения непредубежденным опытным рациональным исследованием действительности, передовые умы XVI в. пролагали дорогу науке Нового времени. Но за три века до того, как созрели условия для создания материалистической диалектики, отрицание образа мышления, царившего тысячу лет, неизбежно приобретало (несмотря на отдельные диалектические идеи, к которым приходили крупнейшие умы этого времени) односторонний, антидиалектический характер. Отсюда заявления, подрывающие доверие к разуму, к показаниям органов чувств, ко всем нашим знаниям. Отсюда санкезовское "ничего неизвестно", монтеневское "что знаю я?" и все вообще высказывания представителей скептической мысли века, направленные против познавательных способностей человека, находящиеся в кричащем противоречии с их решительной борьбой против фидеизма, за свободу мысли, за рациональное научное знание. В этом отношении данное противоречие носит здесь непреднамеренный характер. Обращая против догматизма все доводы, заимствованные у греческих пирроников, Монтень, увлекаемый этой аргументацией, с которой он, не владея диалектикой, не в состоянии сладить, заходит чересчур далеко, гораздо дальше, чем это входило в его намерения, и... вступает в противоречие с самим собой.

Но, с другой стороны, противоречие, о котором идет речь, было введено в "Опыты" также и сознательно.

Свою безграничную преданность христианству свидетельствовали и Доле, и Боден, и Ванини; антихристианские убеждения которых ни у кого в наше время не вызывают сомнений. Иначе и не могло быть в эпоху, о которой один из лучших ее знатоков, А. Бюссон, пишет: "В XVI веке, в сущности, невозможно было писать все, что думаешь" [83]. Даже неотомист М. Дреано, доказывающий, что Монтень и другие скептики XVI в. были апологетами и лучшими союзниками церкви в ее борьбе против тех, кто нападал на веру с позиций рационально обоснованного знания, признает: "Несомненно, желание быть напечатанным во Франции, в католической стране, могло в эту пору заставить автора вуалировать свою мысль и говорить ортодоксальным языком", ибо "даже самые незначительные слова могли повлечь за собой неприятные последствия" [84].

108

В этих условиях ренессансные мыслители, стремившиеся к тому, чтобы их мысль дошла до читателей, должны были соблюдать большую осторожность. "Где не могли высказывать ее прямо, одевали ее в маскарадное платье, облекали аллегориями, прятали под условными знаками, прикрывали тонким флером, который для зоркого, для желающего ничего не скрывал, но скрывал от врага: любовь догадливее и проницательнее ненависти. Иногда они это делали, чтобы не испугать робкие души современников; иногда - чтобы не тотчас попасть на костер... Надобно было хитрить [85].

От взгляда внимательного читателя не могут скрыться разбросанные в разных местах "Опытов" признания, что их автор вынужден прибегать к недомолвкам, говорить не все, что ему хотелось бы сказать. Мои рассуждения, заявляет он, "часто заключают в себе семена лежащих вне моей темы более богатых и более смелых мыслей, и нередко это их побочное содержание звучит более соблазнительно для меня, не желающего здесь более о них распространяться, и для тех, у кого слух устроен так же, как у меня" [86]. А распространяться относительно таких мыслей философ не хочет: ему это не сулит ничего хорошего. Ведь ему не избежать суровой кары, если б он стал излагать откровенно все, что думает [87]. Обстоятельства, условия, в которых он живет, накладывают на него "особого рода обязанность - высказываться лишь наполовину, говорить неясно и несогласно" [88]. Он вынужден поэтому высказывать не все, что он считает истиной, а лишь ту часть этой истины, на опубликование которой он решается, исходя из соображений безопасности [89]. Более того, Монтень признается, что нередко ему приходится высказывать и такое, во что он вовсе не верит [90]. Ведь все философские школы разрешают своим сторонникам, "поскольку они хотят жить, следовать множеству требований, которые для них непонятны, неприемлемы и с которыми они вовсе не согласны" [91].

Монтень довольно часто следует, по крайней мере по форме, примеру греческих пирроников, которые для обоснования своего тезиса о равносильности противоположных утверждений приводили аргументы и за, и против всех обсуждаемых ими воззрений. На деле в "Опытах" обстоятельная и страстная защита смелых идей звучит весьма убедительно, а противопоставляемые им лояльные заявления при всей своей категоричности подкрепляются лишь призывом к смиренной покорности предписаниям церкви.

Постоянно дискредитируя иррационализм и фидеизм, Монтень заверяет, что его пирронизм - фидеистическое учение; удары, наносимые религиозному мировоззрению, изображаются как богоугодное дело: они должны внушить тем, кто стоит на страже ортодоксии, что "Опыты" - произведение, в котором скептическая аргументация служит защите традиционных верований. Такие произведения публиковались в XVI в., хотя и не были типичными для скептической мысли века. А те, чей "слух устроен" так же, как слух Монтеня, его поймут верно.

109

Как писатель Монтень создал литературный жанр эссе (получивший название от его "Опытов") - свободного, намеренно избегающего педантичной систематичности обсуждения рассматриваемых в произведении вопросов. В книге, менее всего похожей на философский трактат, жанр эссе доведен до совершенства. Тут, где explicite царит "художественный беспорядок", мозаичность, противоречивые высказывания, implicite содержатся вполне определенные, тщательно продуманные взгляды, которых автор придерживается весьма твердо [92].

Несмотря на мастерство, с каким в "Опытах" вуалируется смелость автора, репрессии на это произведение обрушились: в 1670 г. король запретил печатание "Опытов", а в 1676 г. римские инквизиторы включили их в "Индекс".

Однако в том, что эти репрессии были предприняты со значительным запозданием, некоторые ученые усматривают доказательство того, что и сам Монтень, и все его современники ничего "подрывного" в "Опытах" не видели. Факты опровергают это мнение. Через четыре года после смерти Монтеня вышли "Diversites" Ж.-П. Камю, в которых автор защищал нашего скептика от обвинений в неверии, откуда явствует, что такие обвинения раздавались тогда не так уж редко. 30 лет спустя, став епископом, Камю решительно осудил опасные взгляды скептика, которого в молодости защищал. Проповедник королевы Буше в книге "Победа христианства" (1628) тоже осуждал "Опыты", предупреждая читателей, чтобы они остерегались яда безбожия, содержащегося в "Опытах". Такое же обвинение предъявляют Монтеню в своих книгах аббат Котен (1629), иезуит Баго (1645), Курар (1645), Бальзак (1657). В середине XVII в. обвинения Монтеня в неверии стали так многочисленны, что Г. Беранже издал книгу "Ответ на многие оскорбления и издевки, направленные против Монтеня" (1667). Специально исследовавший этот вопрос М. Дреано отмечает, что тогда "некоторые больше не отваживались публично признать себя защитниками Монтеня" [93].

8. Социальная роль христианства. Монтень признает, что, так сказать, теоретически религиозное учение христиан предъявляет к ним высокие моральные требования, но считает, что, как правило, они, в отличие от последователей других религий, на деле ведут себя в высшей степени аморально. "Хотите убедиться в этом? Сравните наши нравы с нравами магометанина или язычника - и вы увидите, что мы окажемся в этом отношении стоящими ниже их" [94]. Очень ярко противоречие между теорией христиан и их практикой обнаруживается в происходящей во Франции борьбе между двумя религиозными лагерями. Мысли, чувства, поступки лигистов и гугенотов, объявляющих себя последователями учения, предписывающего людям любить друг друга, исполнены ненависти. "Никакая вражда не может сравниться с христианской" [95]. Для сторонников обоих течений христианства религия - лишь средство достижения своих честолюбивых и корыстных интересов. Если отобрать тех людей, которые сражаются только из религиозного рвения, то в целой армии таких людей найдется так мало, что из них и роты не составишь.

110

"Наша религия создана для искоренения пороков, а на деле она их покрывает, питает и возбуждает" [96]. Этот свой тезис Монтень относит не только к своей стране и к своему времени. Он страстно обличает зверства, совершенные европейцами во имя христианства в Новом свете, массовые расправы с евреями Испании и Португалии, учиненные во имя этой религии в XV в. На заре истории христианства, когда с этой религией стало считаться государство, "рвение к ней вооружало довольно многих против языческих книг, от чего ученые понесли ни с чем не сравнимый ущерб; полагаю, что эти бесчинства причинили науке гораздо больше вреда, нежели пожары, произведенные варварами" [97]. Ни одного полного экземпляра "Анналов" Тацита не пощадили ревностные христиане "по причине пяти или шести ничтожных замечаний, противных нашей вере. Эти люди повинны также в том, что, не колеблясь, расточали лживые похвалы всем без исключения императорам, стоявшим за нас, и огульно осуждали действия и поступки тех из них, которые были против нас, как это нетрудно увидеть на примере императора Юлиана, прозванного Отступником" [98]. На самом деле Юлиан ничего худого своим подданным вообще и христианам в частности не делал и лишь призывал нетерпимых христиан к веротерпимости. Неправда также, будто, чувствуя приближение своей кончины, он воскликнул: "Ты победил, Назареянин!" Независимо от того, хорошо ли справился Монтень со своей задачей как историк, заслуживает быть отмеченным, что он старается исследовать данный вопрос объективно, научно.

9. Психофизическая проблема и вопрос о бессмертии души. Монтень довольно обстоятельно обсуждет психофизическую проблему, выдвигая и отстаивая тезис: не дух господствует над телом, а тело и внешние воздействия, которым оно подвергается, господствуют над сознанием, в том числе и волей человека. Он утверждает, что не только патологические изменения в теле вызывают глубокие изменения в сознании, но и что духовная жизнь нормального здорового человека определяется состоянием его тела: вместе с ним она возникает, вместе с ним и в зависимости от него развивается, вместе с ним приходит в упадок и деградирует. Хотя эта точка зрения явно противоречит христианскому вероучению, Монтель пишет, что многие христианские авторы "вместе с Эпикуром и Демокритом, мнения которых по этому вопросу были наиболее приняты, считают, что жизнь души разделяет общую участь человеческих вещей, в том числе и жизни человеческой: душа рождается лишь когда рождается тело, ее силы растут с ростом сил телесных, она обнаруживает слабость в детстве, с течением времени достигает зрелости и силы, а затем наступает ее упадок и наконец - дряхлость" [99].

Из такого понимания отношения между телом человека и его сознанием естественно следует вывод о невозможности бессмертия души. Приходят ли "Опыты" к данному выводу?

111

Б. Гретюзан пишет, что Монтень останавливается перед вопросом о бессмертии души, считая его неразрешимым, "оставляя этот вопрос открытым" [100]. Некоторые ученые считают, что в бессмертии души Монтень не сомневался. Обратимся к "Опытам", где обсуждение проблемы бессмертия души занимает несколько десятков страниц. В первой книге автор присоединяется к цитируемой им мысли Лукреция об иллюзорности представления человека, что "нечто его переживет", и заявляет: "Там, где жизнь кончается - она кончается вся, целиком" [101]. Особенно всесторонне данная тема рассматривается во второй книге, где Монтень описывает и внимательно анализирует свои переживания, когда, свалившись с лошади, надолго потерял сознание. Он всегда считал, пишет он, что всякий человек, потерявший сознание, получает возможность "увидеть подлинный и неприкрашенный лик смерти". Когда мы пребываем в обмороке или глубоком сне без сновидений, "природа показывает нам ту вечность, которая ожидает нас после этой жизни" [102]. Но прежде не было случая проверить это мнение. "Теперь, после того, как я сам испытал это состояние, у меня нет сомнений, что до сих пор я правильно судил о нем" [103]. В "Апологии" бессмертие души опровергается пространно и систематически в полемике с Платоном. Доводы сторонников бессмертия души (что вера в него побуждает людей избегать пороков и что, утратив эту веру, мы лишились бы дорогих нам надежд), не доказывают ее бессмертие, а лишь указывают цели, ради которых ее бессмертие было придумано. Имеет ли этот вымысел благую или дурную цель, он во всяком случае остается вымыслом. Вывод Монтеня гласит: бессмертие души "не вытекает ни из того, чему учит природа, ни из того, чему учит разум" [104].

Аналогичные мысли излагаются и в третьей книге, во второй главе которой утверждается, что "человек и расцветает весь, целиком, и погибает весь, целиком" [105] - положение, выдвигаемое и обосновываемое и в двадцатой главе этой книги [106].

10. "Наша мать-природа". Отношение между сознанием и бытием рассматривается в "Опытах" и в более широком аспекте, как отношение между человеческим духом и всей природой вообще, а не только природой нашего тела. Люди, обстоятельно доказывает автор "Опытов", лишь бесконечно малая частица природы, всецело подчиненная ее всеобщим законам, как и их "братья-животные". С последними они настолько схожи, что существует большее различие между одним человеком и другим, чем между человеком и животными. "Я сказал все это, - подытоживает автор, - чтобы вернуть и присоединить нас ко всем прочим существам, мы не выше и не ниже остальных. Все существующее в поднебесном мире, говорит мудрец, подчинено одному закону и равной судьбе..." [107] Тут же приводится соответствующее изречение этого мудреца - Лукреция. Более глубоко обосновывается тезис Монтеня о смертности сознания. Обширная, занимающая пять страниц речь, влагаемая Монтенем в уста природы, часто перемежаемая отрывками из Лукреция, речь, где авторский текст по большей части представляет тоже переложение высказываний поэмы "О природе вещей", разъясняет, какой смысл вкладывает этот скептик в данный тезис. "Но природа заставляет нас умереть. Уходите из этого мира, говорит она, так же, как вы в него вошли... ваша смерть - одно

112

из звеньев порядка, действующего во Вселенной. Неужели ради вас я нарушу эту дивную связь вещей?" [108] Ведь все без исключения существа умирают, как и вы. "Таковы благие наставления нашей матери-природы" [109]. Эта мысль - законы природы таковы, что все рождающееся умирает, - настойчиво повторяется в "Опытах".

Яркими красками рисует Монтень смехотворность любой попытки человека пренебречь законами природы, вообразить себя стоящим выше нее: Ксеркс осыпал ругательствами море Гелеспон-та, пытался заковать его в цепи, а Кир пытался отомстить реке Инд за страх, который он испытал, переправляясь через нее. Могучие воды моря, величественно текущие тем же путем, каким они текли и будут течь бесчисленное множество тысячелетий, а рядом потрясающий кулаками в бессильной и комичной ярости повелитель деспотии, вообразивший себя повелителем объективного мира, - таков выразительный образ, в котором Монтень воплотил свою мысль.

Что же представляет собой в философии Монтеня природа?

А. Тибоде, видящий в мировоззрении Монтеня "зародыш всего современного идеализма" [110], утверждает, что для автора "Опытов" "единственно реально только то, что есть Я, что есть моя внутренняя жизнь", что именно в зависимости от этого Я "утверждается всякая действительность" [111]. Природа выступает в "Опытах", согласно А. Тибоде, не как объективная, а как субъективная реальность. Виллей доказывает, что в "Опытах" слово "природа" всегда употребляется лишь в одном из трех смыслов: либо как нечто противоположное человеческому искусству, человеческой выдумке, либо как совокупность традиционных верований, ценностей, порядков, либо "природа охватывает всю реальность и в особенности реальность психологическую" [112]. В первом из перечисленных смыслов "природа" в "Опытах" действительно нередко фигурирует, но при таком применении данного термина (так же, как и при любом ином) Монтень обозначает им объективный материальный мир. Вовсе не соответствует действительности утверждение, будто автор "Опытов" пользуется этим термином во втором смысле: Монтень неоднократно повторяет, что традиционные верования и обычаи, социально-политические порядки и общепринятые мнения не совпадают с природой, а противоречат ей, что всякий желающий следовать природе должен освободиться от гнета традиционных представлений. Относительно третьего смысла этого слова Виллей считает, что автор "Опытов" не различает материю (объективную реальность) и сознание (субъективную, "психологическую реальность"). Ж.-И. Пуайу тоже пишет, что, по Монтеню, "познающий субъект и познаваемый объект принадлежат к одной и той же области - к области мысли" [113]. Между тем этот скептик вовсе не отождествляет объективную реальность с реальностью субъективной.

113

Некоторые исследователи обратили внимание на любопытный факт: в "Опытах" слова бог и природа очень часто употребляются как синонимы. О том, что их автор делал это сознательно, свидетельствует то, что, подготавливая свое произведение к переизданию, он в 27-й главе первой книги заменил выражение "бесконечное могущество бога" выражением "бесконечное могущество природы". Пантеистическая тенденция выражена здесь достаточно отчетливо.

Даже у неотомиста Ван ден Брювена, доказывающего, что свой скептицизм Монтень поставил на службу римской церкви, можно найти опровержение утверждений Виллея. Нелепо, пишет этот автор, приписывать Монтеню субъективистский взгляд, будто природа - это психологическая реальность, результат интеллектуального творчества человека; в "Опытах" "природа совпадает с устройством мира, которое нам дано; мы должны открыть, в чем заключается этот порядок мира, но не мы его устанавливаем". "Посредством опыта мы своей рукой касаемся природы" [114], она - "порядок вещей, существующий в физическом, чувственном мире" [115].

Действительно, по Монтеню, природа - это все существующее вне и независимо от сознания людей. Нет ни платоновского мира идей, ни какого-либо другого внеприродного, сверхъестественного мира. "Нет никакого иного света, никакой иной тьмы. Это солнце, эта луна, эти звезды, это устройство мира - те же самые, какие радовали ваших предков и будут озарять ваших потомков" [116]. Природа в своей речи разъясняет: разнообразие всех актов ее комедии укладывается в один год: четыре времени года - это детство, юность, зрелость и старость. Когда год заканчивается, все повторяется в следующем году. "Это всегда одно и то же" [117]. И в неживой, и в живой природе происходит бесконечное повторение одних и тех же циклов. То же имеет место и в обществе; "королевства, республики рождаются, расцветают и заканчивают свою жизнь старостью, как и мы" [118]. Следуя за Боденом, Монтень пишет: "Люди в зависимости от климата того места, где живут, более или менее воинственны, более или менее умеренны", более или менее склонны к свободе или рабству, к наукам и искусствам, к покорности или к мятежам, к суеверию или неверию, ибо "природа включает в пределы свои также верования, суждения и мнения людей" [119].

11. Социально-политическая позиция. В историко-философской литературе распространенным является взгляд о социально-политическом индифферентизме Монтеня. Моро пишет, что Монтень лишь зритель, спокойно созерцающий драму происходящих в обществе событий сквозь лорнет беспристрастия и аплодирующий даже актеру, играющему предателя, если тот хорошо исполняет роль [120]. "Монтень был близок ко всем борющимся партиям, но всегда оставался между ними, не примыкая ни к одной" [121], - пишет Л. М. Кессель. Так же оценивают позицию этого скептика многие другие авторы.

114

Жизнь и деятельность философа протекали в годы кровопролитной борьбы между католической Лигой и гугенотами. "Расходясь в церковных вопросах, эти два лагеря аристократической оппозиции мало чем отличались друг от друга в решении основных политических вопросов" [122], - оба добивались ослабления королевской власти и возвращения страны к феодальной раздробленности. Против лигистов и гугенотов, разжигавших ненависть и фанатическую нетерпимость между последователями римской и реформированной церкви, побуждая их истреблять друг друга, выступала партия так называемых "политиков", боровшихся за прекращение гражданской войны. "Политики" - это партия купечества и владельцев мануфактур, стремившихся к ликвидации наследия феодализма и созданию условий для развития торговли и промышленного предпринимательства. Но борьба за реализацию этих целей, за прекращение гражданской войны, от которой больше всего страдали крестьянство и плебейское население городов, отвечала интересам широких народных масс и носила исторически прогрессивный характер. Какова была позиция Монтеня, дважды избиравшегося мэром Бордо?

Относиться равнодушно и бездеятельно к общественной жизни родины, пишет Монтень, "было бы своего рода изменой"; "совершенно необходимо, создав себе определенное мнение, встать на чью-то сторону" [123] в борьбе, происходящей в обществе. Монтень примыкает к партии "политиков", становясь одним из самых влиятельных ее деятелей.

Как советник бордосского парламента, как мэр Бордо (на этот пост он избирался дважды), как человек, которого не раз направляли делегатом или уполномоченным на Генеральные штаты и ко двору, как участник важных политических переговоров (с главой Лиги Гизом, с Генрихом Наваррским, с ближайшим окружением короля и вождей обеих партий) Монтень развивает весьма энергичную общественно-политическую деятельность. Хотя он остается католиком, но не только не защищает католическую. Лигу, но, напротив, с такой же резкостью и страстностью клеймит ее участников, как и гугенотов. Он подчеркивает, что и те и другие, проливая потоки крови, подрывая политическое единство страны, приносят ей огромный вред, ведут себя лицемерно, беспринципно. "Опыты" - не только философский труд и гениальное художественное произведение, но и идейное оружие, посредством которого его автор старается добиться реализации политических целей партии "политиков". Характерен такой описанный в "Опытах" факт. В 1585 г. лигисты подготовили заговор с целью поднять мятеж в войсках, стоявших в Бордо, захватить бордосскую крепость и передать ее вождю Лиги Гизу. Заблаговременно узнав об этом, мэр католик Монтень принял меры, сорвавшие заговор.

В скептицизме Монтеня многие авторы видят ярко выраженный консерватизм. Такова точка зрения Р. Рихтера, Р. Думика, П. Виллея, Л. Брюнсвика, П. Моро, А. Крессона, Э. Калло, Р. Даваля, Ф. Жансона и многих других ученых [124]. Р. Фриденталь пишет, что Монтень придерживался элитаристской позиции: по Монтеню, "народ... должен остаться совершенно в стороне от

115

высших и трудных вопросов: последние должны быть сохранены для просвещенного круга ученых и знатоков" [125]. Между тем для взглядов автора "Опытов" характерна не элитарность, а эгалитарность. "Наша мать-природа", считает он, ввела всех людей в жизнь совершенно равными. Об этом свидетельствует, по его мнению, гораздо более молодое, чем европейское, общество людей Нового Света, живущих еще по первоначальным законам природы. Счастливая жизнь этих людей и их удивительно высокий, недосягаемый для нас моральный уровень обусловлены тем, что их общественный строй естественнее и справедливее нашего: у них нет деления людей на сословия, на богатых и бедных, нет государства, господства одних над другими. Не происхождение, не богатство, а только личные достоинства - ум, талант, благородство, мужество доставляют у них высокое положение людям, избираемым вождями, чья единственная привилегия - быть впереди своих воинов в бою.

Таким образом, концепция естественного равенства людей, согласно которой цивилизация разрушила первоначальное счастливое состояние человечества, была выдвинута в "Опытах" за двести лет до того, как увидели свет произведения Руссо. Знаменательно, что изречение Монтеня "Души императоров и сапожников скроены по одной и той же колодке" печаталось как девиз в каждом номере "Газеты санкюлотов".

Монтень обстоятельно доказывает, что, ведя простую, близкую к природе жизнь, крестьяне и ремесленники в нравственном отношении неизмеримо превосходят своих родовитых господ. В этом отношении Монтень очень близок к Кастеллиону и очень далек от Эразма.

Присоединяясь к мнению большинства историков философии, Н. Пиков писал, что Монтень "немногим возвышается над политическим кругозором своей среды" [126]. Однако "Опыты" идеализируют общество, где нет ни частной собственности, ни имущественного неравенства, ни государства, ни религии. Подобных идей, напоминающих "Утопию" Мора, у подавляющего большинства гуманистов мы не находим. "Мысль, будто природа пожелала, чтобы люди были равны..., - писал Ж. Боден, - я рассматриваю как заблуждение" [127]. По мнению Бодена, общество, в котором царит имущественное равенство, - "это общество диких животных" [128]. Сходных взглядов придерживались Н. Маккиавелли и другие выдающиеся гуманисты этого времени.

12. Этические проблемы. Отрицание зависимости нравственности человека от его религиозности выражено в "Опытах" многократно и так решительно, что почти никто из исследователей этого не отрицает. В главах, посвященных этическим проблемам, совершенно отсутствуют ссылки на христианские источники потому, что в этих главах отвергаются некоторые основоположения христианской этики, а защищаемые в ней этические принципы носят явно "языческий" характер. Монтень страстно нападает на этику, призывающую к аскетизму, как противную природе и приносящую огромный вред. Он осмеливается весьма энергично выступить против занимающего важное место в христианстве учения о покаянии, обстоятельно доказывая, что покаяние не подрывает пороки, а покрывает их, способствует им.

116

О центральном этическом положении Евангелия Монтень говорит весьма пренебрежительно. Отец мой, пишет он, "слышал от кого-то, что ради ближнего нужно забывать о самом себе... Большинство общепринятых в мире правил и предписаний идет по этому пути" [129], и философ отвергает все подобные правила. "Нам мало страха за свою жизнь, так давайте трепетать еще за жизнь наших жен, детей, домочадцев? Нам мало хлопот с нашими собственными делами, так давайте еще мучиться и ломать голову из-за дел наших друзей и соседей!.. Сосредоточим на себе и на своем собственном благе все наши помыслы и замыслы" [130].

Охотно прибегающий к гиперболам, Монтень и здесь, конечно, преувеличивает: на деле он поглощен заботами о судьбе своей родины и отдает массу сил борьбе за ее счастливое будущее. И в бытность свою советником парламента и мэром, и позднее до конца своей жизни он охотно жертвовал своим покоем, временем, силами ради общественно-политических дел. Тем не менее перед нами развернутая программа индивидуализма, к которому мы ниже еще вернемся.

Свою этическую позицию автор "Опытов" формулирует недвусмысленно: "Я люблю не ту нравственность, которую создают законы и религии, а ту, которую они должны были бы лишь дополнять и узаконивать; я люблю нравственность, которая чувствует себя сильной сама по себе, не нуждаясь в помощи извне, которая родилась в нас и произросла из собственных корней, из семени всеобщего разума, запечатленного в душе каждого нормального человека... Это тот разум, которые вразумил Сократа... не потому, что душа его бессмертна, а потому, что сам он смертен" [131].

Провозглашаемая Монтенем этика разума, следующего предписаниям природы, это эпикурейскя этика. Радости общественной, познавательной, художественной деятельности, радости, доставляемые нашим телом, - вот блага, ценить которые призывает Монтень-моралист. Рекомендуя не избегать физических и духовных наслаждений, а умеренно пользоваться ими, философ призывает следовать советам Эпикура.

Не религия, не церковь, не общественное мнение, заявляет Монтень, определяет моральную оценку поступка, а только "я", его разум, его самостоятельное решение. "Когда творишь добро, сам испытываешь некое редкостное удовлетворение и законную гордость, соответствующую чистой совести... и эта радость - единственная награда, которая никогда не минует нас" [132]. Для суда над собой, говорит философ, у меня есть собственные законы и собственная судебная палата, лишь ее решение я признаю правомочным. Прошли столетия, прежде чем эта индивидуалистическая этика стала крайне реакционным учением. В XVI в. рационалистический индивидуализм Монтеня, не сопровождаемый эгоизмом и этическим оппортунизмом, присущими античным пирроникам, и направленный своим острием против этики средневековья, играл прогрессивную роль.

117

13. Диалектические идеи. Арно дю Феррон так возражал на один из доводов противников скептицизма. Если согласиться со скептиками, что противоречия между философскими концепциями неразрешимы, говорили критики пирронизма, то придется прийти к заключению, что никакая истинная философия вообще невозможна. В нелепости этого вывода, необходимо следующего из скептицизма, его противники усматривали его несостоятельность. Поскольку все в мире, включая человека, содержит в себе противоположности и противоречия, отвечает дю Феррон, вполне естественно, что верное знание о мире, истина содержит в себе противоположности, противоречивые системы. "Не следует ниспровергать философию на основании разногласий между философами" - так озаглавил свою работу дю Феррон, ссылающийся на Гераклитово учение о противоположностях и пытающийся, хотя и в самой общей форме, найти в противоречиях и развитии мысли выражение противоречий и развития, присущих материальной действительности [133]. Здесь перед нами диалектическая тенденция, встречающаяся и у некоторых других представителей скептицизма этой эпохи.

Эта тенденция налицо в мыслях Ф. Санкеза о том, что все вещи и события во Вселенной - взаимно связанные звенья единой цепи, познание которой - задача подлинной науки; что существует противоречие между безграничностью познаваемого нами мира и ограниченностью познавательных возможностей отдельного человека; что путь к истине пролегает через заблуждения.

Еще заметнее эта тенденция выражена в "Опытах".

Весь мир, говорится там, это вечные качели: и пирамиды египетские, и горы Кавказские, и сама Земля безостановочно колеблются и изменяются. Сама устойчивость - лишь ослабленное, замедленное движение. Вещи не пребывают, а лишь возникают или гибнут. Уже нарождаясь, каждая из них начинает погибать, в них совпадают возникновение и исчезновение. Наше бытие принадлежит одной своей стороной жизни, другой - смерти: в день своего рождения мы в такой же мере начинаем жить, как и умирать. Так же дело обстоит со всеми прочими живыми существами, а также с неодушевленными предметами. Свою излюбленную мысль о том, что все происходящее на свете есть единство противоположностей, философ распространяет и на тождество и различие, показывая, что любое явление действительности представляет собой единство тождества и различия. Приводя самые разнообразные факты совпадения противоположностей, автор "Опытов" говорит, что их совпадение свидетельствует об их родстве, о совпадении их сущности (consubstantialite).

118

Больше всего внимания уделяется в "Опытах" противоречиям общественной жизни, которая, говорится там, подобно мировой гармонии, слагается из противоположностей. Пороки и добродетели, зло и добро взаимно порождают друг друга, неотделимы друг от друга. Обогащение купца достигается посредством разорения тех, кто швыряется деньгами; земледельца обогащают высокие цены на хлеб, разоряющие его покупателей; строитель наживается на разрушении зданий, доктор - на мучительных болезнях, судья - на распрях между людьми. "Выгода одного - ущерб для другого" - озаглавлена глава, подробно развивающая эту мысль.

Тема противоречивости мыслей человека, его желаний, настроений, вкусов - одна из наиболее часто развиваемых в "Опытах". Сам скептицизм обосновывается текучестью и противоречивостью и познаваемых объектов, и познающего их субъекта, что препятствует выяснению чего-либо достоверного. Но у Монтеня, которого грешно было бы упрекнуть в последовательности, мы находим и иную мысль, близкую к тому, что писал дю Ферран: если, говорит Монтень, мои высказывания о себе противоречат друг другу, это вовсе не значит, что что-то в них неверно: я сам противоречив, и то, что я говорю о себе, может быть истинным, лишь будучи противоречивым.

Выше отмечались диалектические моменты, содержащиеся в гносеологии античных пирроников. Изложенные нами гносеологические рассуждения Монтеня (о том, что познавательная задача, оказавшаяся непосильной для одного поколения, успешно решается следующим, о бесконечности процесса исторического развития познания) представляют собой большой шаг вперед по сравнению с греками.

14. "Новый пирронизм" Фр. Пико делла Мирандола и Ж-П. Камю. На первой стадии своего развития скептическая мысль Возрождения, выступая против авторитаризма, фидеизма и всего средневекового мировоззрения вообще, усматривает порок господствовавших тогда религиозных взглядов в том, что они представляли собой отход от подлинного христианства. В глазах представителей данного умственного течения скептицизм тогда являлся средством восстановления и укрепления христианства.

В процессе развития скептической рефлексии критика всех компонентов средневекового образа мышления в работах "новых пирроников" усиливается, но из них исчезают попытки использовать скептицизм для укрепления религии; вопрос о том, какие выводы для религии следуют из скептической критики общепринятых воззрений, обходится молчанием. Такова позиция, занимаемая в отношении религии "новым пирронизмом" на второй стадии его развития.

На следующей, третьей стадии происходит дальнейшая радикализация этого пирронизма. В "Биче веры", в "Беседе семерых", в особенности в "Опытах" снова в центре внимания оказываются религиозные проблемы. Но теперь с позиций деизма не только доказывается безусловная несовместимость веры и разума, но систематически опровергаются самые основы всякой религии и обстоятельно разрабатывается аргументация, специально направленная против основоположений христианства. При этом впервые доказывается, что, вопреки убеждению большинства гуманистов, первые приобретшие влияние на государство христиане были нетерпимы, клеветали на тех, кто не разделял их взглядов, и фанатически их преследовали.

119

В "Опытах" выступает и другая важная отличительная особенность ренессансной скептической мысли на третьем этапе ее развития: использование скептицизма одновременно и как острого оружия борьбы против изжившего себя образа жизни и образа мышления, и как средства защиты от преследований. Такую роль стало играть изображение "нового пирронизма", в действительности наносившего сокрушительные удары религиозной вере и уничтожавшего самые ее основы, как лучшего средства ее внедрения в умы. Во многих случаях этот прием, применявшийся Монтенем, обманывал бдительность ортодоксов.

Дело в том, что в это время появлялись также скептические работы иного рода. Выше уже упоминалась вышедшая в 1520 г. книга Франческо Пико делла Мирандола "Исследование суетности языческих учений". В ней автор дословно или почти дословно излагает мысли, содержащиеся в обоих трудах Секста о неразрешимости разногласий, существующих и между учеными, и между философами, об ошибках, с которыми сопряжены и чувственное познание, и мышление. Затем, следуя за Секстом, Пико отвергает догматическую и академическую точки зрения (в том смысле, в каком пользуется этими терминами Секст) и, одобряя точку зрения пирроников, объясняет, что присоединяется к ней как христианин. Вся его книга проникнута чуждым Сексту и его единомышленникам в античном мире антиинтеллектуализмом, обесценивающим разум во имя веры. Например, изложив десять скептических тропов по Сексту, Пико от себя прибавляет пространное заключение о познавательном бессилии человеческого интеллекта. Весь трактат завершается противопоставлением недостоверности человеческого познания - неопровержимой несомненности откровения. Пирронизм, согласно Франческо Пико, приводит нас к вере.

В вышедших в XVII и XVIII вв. работах, в которых рассматривался скептицизм XVI в., "Исследование суетности языческих учений" лишь бегло упоминается, но не обсуждается. В фундаментальной двухтомной истории скептицизма К. Ф. Штендлина краткое сообщение о книге Франческо Пико завершается словами: "Все его произведение недостаточно интересно, чтобы стоило его здесь обстоятельнее характеризовать" [134]. Книга Пико была первым произведением, знакомящим читателей с содержанием сочинений Секста. Но, хотя вскоре после ее опубликования пирронизмом начинает интересоваться и присоединяться к его идеям ряд авторов, те из них, которые писали до выхода в свет работ Секста (до 1562-1569 гг.), знают о скептицизме (как видно из их произведений) только то, что сообщают Цицерон, Диоген Лаэрций, Августин. Книги Пико, того, что в ней сообщается о мыслях Секста, они не знают. Тот факт, что в течение почти полувека после опублико-

120

вания "Исследования суетности языческих учений" его не знали авторы, больше всего интересовавшиеся античным скептицизмом, свидетельствует, что книга Пико была мало известна. Даже Р. Попкин, приписывающий иррационалистическую, фидеистическую позицию всем ведущим представителям "нового пирронизма" (которые на самом деле были рационалистами и противниками фидеизма), признает, что работа Пико "пользовалась весьма малым влиянием в популяризации взглядов Секста Эмпирика, и ей не удалось сыграть той роли, какую позднее сыграла "Апология Раймонда Себундского" Монтеня" [135].

Попытки использовать скептицизм для провозглашения бессилия разума и утверждения религиозного иррационализма предпринимались неоднократно различными авторами и до Монтеня, и после него. Примером одной из последних может служить "Скептический опыт" (1610) Жан-Пьера Камю. Более трех четвертей объема этого произведения составляет изложение доводов в пользу агностического тезиса о принципиальной недостижимости достоверного знания. Затем очень сжато приводится аргументация в пользу антитезиса: по некоторым вопросам мы обладаем достоверным знанием (например, что мир существует, что дважды два - четыре и т. п.). Благочестивый вывод, по мнению автора, отсюда таков: надо, следуя пирроникам, воздерживаться от собственного суждения о чем-либо, всецело доверившись тому, чему учит католическая церковь. Подлинная истина, безусловная и несокрушимая, которую не сможет сдвинуть с места никакой новый Архимед, - это то, чем просветил нас бог в своем откровении. Единственное наше прибежище - вера. Всякий пытающийся рационально обосновать нашу религию неизбежно впадает в тяжкие заблуждения, в отвратительные еретические протестантские теории. Таковы плоды гордыни и тщеславия человека, воображающего, будто его разум может найти истину. "Основа скептицизма Камю, - справедливо отмечает П. Виллей, - страх перед протестантским рационализмом" [136].

Работа Камю никакого сколько-нибудь заметного значения для развития скептической мысли данного периода не имела. В своем труде, подробно описывающем это развитие, Штендлин о книге Камю даже не упоминает. Р. Попкин пишет о Камю, что "его произведение играло небольшую роль или вовсе никакой роли не играло в crise pyrrhonienne этой эпохи" и не оказало влияния на характерный для эпохи рост пирронистского умственного течения [137]. Не оказало влияния на это течение и обширное сочинение "Сумма главных ошибок и ложных утверждений, содержащихся в "Богословской сумме" отца Франсуа Гарасса", вышедшее в 1626 г. и принадлежащее перу Жан Дювержье Сен-Сирана. В этом сочинении скептицизм рассматривается как весьма ценное для ортодоксального христианства воззрение, ибо оно, доказывая безнадежность погони за человеческими рациональными знаниями и ничтожество человека, лишенного божьей помощи, показывает, что единственный выход для него - обратиться к откровению.

121

Таким образом, в рассматриваемое время выходил ряд работ, где утверждалось, что именно доводы пирроников показывают, что лишь в откровении мы находим истину, которой, пользуясь естественными человеческими познавательными средствами, мы достичь не в силах. Эти работы, в которых проповедуется фидеистический скептицизм, были вскоре после своего появления забыты и не оказали ощутительного влияния на умственную жизнь эпохи. Но, чтобы отвести от себя обвинение в "подрыве основ", лучшим средством было выдавать себя за единомышленника авторов этих фидеистических работ. В "Опытах" данный прием применен так виртуозно, что пример этот соблазнил представителей скептической мысли XVII в., последовавших за Монтенем и в этом отношении.

15. Скептицизм Монтеня как кульминационный пункт ренессансного скептицизма. В отличие от взглядов, защищавшихся Франческо Пико и другими скептиками-фидеистами, идеи, выдвинутые Монтенем, нашли среди образованных европейцев широкий отклик и приобрели исключительно большую популярность. Впервые опубликованные в Бордо в 1580 и 1582 гг. и в Париже в 1587 и 1588 гг., "Опыты" затем многократно издавались в Париже (в 1595 1598 1600, 1602, 1604, 1608, 1611, 1617, 1625, 1632, 1635 и др. годах, в некоторые годы несколько раз), а также в Лионе, Руане, Лондоне, Амстердаме, Антверпене, Женеве, Кёльне и других городах. За 50 лет книга выдержала около 20 изданий.

Содержащееся в "Опытах" явное противоречие между отчетливо выраженным рационализмом автора и резкими упреками в адрес разума было, с одной стороны, обусловлено неспособностью Монтеня справиться с направленной против мышления скептической аргументацией. Но, с другой стороны, гиперболы, к каким он прибегает, выдвигая свои упреки разуму, проявляемое им при этом лукавство, не оставляет сомнений в том, что этот образ действий избран сознательно, чтобы оградить произведение и его автора от гнева ортодоксов.

В этом отношении примечательно, что нападки на разум совершенно отсутствуют в тех работах "новых пирроников", в которых авторы высказывались вполне откровенно, считая, что им ничто не угрожает: в "Беседе семерых" Бодена и "Искусстве сомнения и веры" Кастеллиона (не опубликованных авторами и ходивших по рукам в рукописях), в трактате "О еретиках" Кастеллиона (опубликовавшего его под вымышленным именем и не без оснований рассчитывавшего, что его авторство не будет раскрыто) и в "Биче веры" Валле (рискнувшего издать работу, откровенно антихристианскую, и немедленно угодившего на костер). Не недоверие к разуму, а настойчивые призывы предоставить все вопросы на суд разума - характерная черта "нового пирронизма" на всех этапах его развития.

Что касается той ступени его развития, которой он достигает у Монтеня, то важные отличательные особенности ее обнаруживаются также при рассмотрении защищаемых в "Опытах" позитивных идей.

122

В этом отношении позицию "новых пирроников" до Монтеля характеризовали три момента. Первый из них заключался в том, что, исходя из своей концепции, они приходили не к социально-политическому индифферентизму (как это имело место в античном скепсисе), а к отстаиванию вполне определенных социально-политических взглядов, к активному участию в общественной жизни, к мужественной борьбе за свободу совести и свободу мысли. Другим существенным моментом позитивных воззрений этих пирроников было требование любое положение проверять опытом и разумом, отвергая все, что такой проверки не выдерживает. У Санкеза этот момент получает такое развитие, что, как бы предвосхищая некоторые бэконовские идеи, прокладывает путь опытному естествознанию Нового времени. Наконец, если античные скептики, не соглашавшиеся ни с какой нравственной программой, рекомендовали следовать этическим требованиям, предъявляемым обществом, а во всем остальном - собственным потребностям и чувствам, игнорируя все, что к ним не относится, - то "новые пирроники" протестуют против покорного следования нравственным требованиям, предъявляемым обществом, вскрывают их порочность и защищают совершенно отличную от них и вполне определенную совокупность нравственных принципов.

Что касается Монтеня, то в историко-философской литературе чрезвычайно часто встречается утверждение, что "Монтень... никогда не писал с целью встать на ту или другую из (противоборствующих. - В. С.) сторон", что во Франции он "один из редких писателей, быть может, даже единственный, произведение которого не является защитой определенной концепции" [138]. В действительности, Монтень, как и близкие к нему "новые пирроники" XVI в., весьма энергично отстаивал вполне определенные идейные позиции. Все только что перечисленные позитивные моменты не только налицо в "новом пирронизме" на третьем этапе его развития, но и получают в нем свое дальнейшее развитие. Однако на этом этапе, особенно у Монтеня, кроме того, выдвигаются и защищаются некоторые позитивные идеи, которые прежде у "новых пирроников" были выражены слабо или вовсе отсутствовали. Это прежде всего защищаемая Монтенем (и сочетающаяся у него с обстоятельной критикой идеализма) материалистическая концепция "нашей матери-природы", ее всеобщих законов, которым всецело подчинены и бытие людей, и их сознание так же, как жизнь и психика "их братьев-животных". Важным новым моментом здесь является деизм (отчасти пантеизм), которым проникнуты скептические концепции Валле, Бодена и особенно Монтеня. Сюда относится далее выдвинутая в "Опытах" идея, согласно которой познание мира человечеством - это бесконечный процесс, идея, являющаяся значительным шагом вперед не только по сравнению с гносеологическими взглядами Эразма и Кастеллиона, но и по сравнению с существенно их опередившим в этом отношении Санкезом. К числу положений, не выдвигавшихся до того никем из "новых пирроников", принадлежат, наконец, монтенев-

123

ские мысли о том, что "мать-природа" ввела в жизнь всех людей, своих сыновей, совершенно равными; о недосягаемых для цивилизованной Европы моральном уровне и счастливой жизни народов, пока они пребывали в "естественном состоянии", при котором нет не только господства одних людей над другими, но и никакого социального или политического неравенства вообще.

В силу перечисленных особенностей той формы пирронистской мысли, которая получила наиболее полное выражение в "Опытах", эта ее форма явилась кульминационным, высшим пунктом развития ренессансного скептицизма, с чем и связан тот факт, что влияние Монтеня на развитие философии ощущалось на протяжении нескольких столетий.

Правда, Гегель считал, что Монтень не исследовал "высший вопрос, который интересует философию", и поэтому входит "не в историю философии, а в историю общего образования" [139]. Но А. И. Герцен судил иначе. Характеризуя скептицизм Монтеня как "особое, практически философское воззрение", он писал: "Германские историки философии отзываются о нем с пренебрежением, с vornehmthuerei, - может быть, потому, что это воззрение захватило от жизни ее неуловимость в одну формулу; может быть, потому, что оно говорило довольно понятным языком и часто занималось вопросами обыденной жизни. Воззрение Монтеня, между тем, имело огромное влияние; впоследствии оно развилось в Вольтера и энциклопедистов" [140]. В XX в. некоторые исследователи расценивают роль автора "Опытов" в истории философии так же и даже выше. В главе "Начало новой философии", где рассматривается Монтень, Э. Кало пишет, что в "Опытах" "мы находим впервые выражение цельного и систематического философствования, и можно говорить о собственном учении Монтеня, в то время как ни об одном другом писателе, художнике или ученом XVI в. этого утверждать нельзя" [141]. "Из всех писателей Нового' времени Монтень и Шекспир безо всякого сомнения те, кого чаще всего цитируют или упоминают в книгах и в периодической печати нашего времени" [142], - заявляет А. Лефран. У. и Э. Дарэнт указывают, что "его влияние распространилось на три столетия и четыре континента" [143]. То же о влиянии автора "Опытов" на развитие философской мысли пишут очень многие современные авторы [144]. Но прежде всего скептицизм Монтеня оказал влияние на умственную жизнь XVII в.

1 См.: Montaigne M. Essais. Р., 1702. Т. I, 1. I. Р. 234; см. также: Р. 115- 116.
2 Цит. по: Busson H. Le rationalisme dans la litterature francaise de la Renaissance. P., 1957. P. 396.
3 Ibid. P. 396-397.
4 Ibid. P. 397.
5 Montaigne M. Op. cit. T. III, 1. II. P. 3.
6 Ibid. T. IV, 1. III. P. 243.
7 Ibid. T. II, 1. II. p. 284.
8 Ibid. P. 314.
9 См., напр.: Thibaudet A. Montaigne. P., 1963. P. 66.
10 Ibid. P. 105, 299.
11 См.: Suran T. Les esprits directeurs de la pensee francaise du moyen age a la Revolution. P., 1903. P. 81.
12 См.: Brunschwiecg L. Pascal et Descartes lecteurs de Montaigne. Neuchatel, 1945; Weiler M. Pour connattre la pensee de Montaigne. Bordos, 1948. P. 64; Cresson A. Les courants de la pensee philosophique francaise. P., 1927. T. I. P. 33; Callot E. Von Montaigne zu Sartre. Meisenheim; Wien, 1952. S. 32; Dilthey W. Gesammelte Schriften. Stuttgart; Gottingen, 1960. Bd. II. S 37
13 Montaigne M. Op. cit. T. II, 1. II. P. 314-315.
14 Villey P. Les sources et 1'evolution des Essais de Montaigne. P., 1933. T. II. P. 77.
15 Montaigne M. Op. cit. T. II, 1. II. P. 286.
16 Ibid. P. 249.
17 Ibid. T. I, 1. I. P. 230.
18 Ibid.
19 Ibid. P. 140.
20 Ibid. T. II, 1. II, P. 145-146.
21 См.: Ibid. P. 140-141.
22 Ibid. P. 150.
23 Цит. по: Villey P. Compte-rendu sur le livre: H. Janssen. Montaigne-fideiste // Revue d'histoire litteraire de la France. 1932. N. 3. P. 462.
24 Montaigne M. Op. cit. T. II, !. II. P. 152-153.
25 Ibid. P. 232.
26 Ibid. P. 261-262.
27 Ibid. P. 235-236.
28 Ibid. P. 321.
29 Callot E. Op. cit. S. 33.
30 Ibid. S. 34.
31 Poilloux J.-Y. Lire les Essais de Montaigne. P., 1969. P. 65, 69, 70.
32 "Наука для него (Монтеня. - В. Б.) давала так же мало, как любое традиционное суеверие" (Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978. С. 595).
33 Montaigne M. Op. cit. Т. II, 1. II. Р. 355.
34 Ibid. P. 375.
35 Ibid. P. 362.
36 Friedentahl R. Eutdecker des Montaigne, Pascal, Diderot. Munchen, 1969. S. 71-72.
37 Zeitlin J. The Essais of Michel de Montaigne. N. Y., 1934. P. IX.
38 Montaigne M. Op. cit. T. II, !. II. P. 271.
39 См.: Ibid. P. 271-272.
40 Ibid. P. 267.
41 Ibid. P. 268.
42 Ibid. T. I, 1. I. P. 33.
43 Bailly A. Montaigne. P., 1942. P. 214, 216.
44 Richter R. Der Skeptizismus in der Philosophie. Leipzig, 1908. Bd. 2. S. 92.
45 Hugo F. Montaigne. Bern, 1949. S. 135; Guiton J. Ou en est le debat sur la religion de Montaigne // The romantic review. 1944. Vol. 25, N 2. P. 114, 116; Duviard F. Etat presant des etudes montaignistes // L'information litteraire. 1956, november-decembre. P. 176; Thibaudet A. Op. cit. P. 334, 335; Chevalier J. Histoire de la pensee P., 1965. 1. II. P. 639.
46 Dabska J. Skeptycyzm francujki XVI i XVII roku. Jorun, 1955. S. 33.
47 Лосев А. Ф. Указ. соч. С. 594.
48 Kasia A. Czlowiek, Bog i Urzad // Studia filozoficzne. 1979. N 2. S. 97.
49 Wieler M. Op. cit. P. 61.
50 Jeanson F. Montaigne par lui-meme. P., 1962. P. 78.
51 Gide A. Le pages immortelles de Montaigne. P., 1948. P. 29.
52 Guiton J. Op. cit. P. 112, 114.
53 Plattard J. Montaigne et son temps. P., 1935. P. 195. Автор "Опытов", говорит А. Крессон, написал "странную апологию" Себундского, где его не защищает, а опровергает (см.: Cresson A. Montaigne: sa vie, son oeuvre. P., 1952. P. 66-67).
54 См., напр.: Weiler M. Op. cit. P. 42.
55 Montaigne M. Op. cit. T. I, 1. I. P. 389.
56 Ibid. T. IV. 1. III. P. 232.
57 Ibid. T. I, 1. I. P. 389-390.
58 Brunschwiecg L. Op. cit. P. 82.
59 Montaigne M. Op. cit. T. II, 1. II. P. 264.
60 Ibid. T. I, 1. I. P. 110.
61 Ibid. T. III, 1. II. P. 138.
62 Ibid. T. IV, 1. III. P. 180.
63 Ibid. P. 181.
64 Ibid. P. 179.
65 Ibid. P. 86.
66 Лосев А. Ф. Указ. соч. С. 598.
67 Montaigne M. Op. cit. Т. III, 1. III. P. 66-67.
68 Ibid. P. 66.
69 Ibid.
70 Ibid. T. IV, 1. III. P. 40.
71 Ibid. P. 57.
72 Ibid. P. 41.
73 Ibid. P. 191.
74 См.: Ibid. P. 231.
75 Ibid.
76 Ibid. P. 47.
77 Lanson G. Essais de Montaigne. P., 1937. P. 162.
78 См.: Cresson A. Op. cit. P. 33.
79 Montaigne M. Op. cit. T. II, 1. II. P. 316.
80 Кессель Л. М. Монтень и его "Опыты" // Вести, истории мировой культуры. М., 1961. № 1. С. 72.
81 Montaigne M. Op. cit. Т. IV, 1. III. Р. 236.
82 Об этом, например, обстоятельно пишут П. Виллей (см.: Villey P. Les sources et revolution... T. I. P. 142) и П. Барриер, считающий, что Монтень выдвигает определенный метод научного познания - "это метод, основанный на эксперименте, метод, требующий последовательности в аргументации и опоры на реальность" (Barriere P. Montaigne, gentilhomme francais. Bordeaux, 1948. P. 178).
83 Busson H. Op. cit. P. 9.
84 Dreano M. La pensee religieuse de Montaigne. P. 1936. P. 103-104.
85 Герцен А. И. Избр. филос. произведения. М., 1948. Т. 1. С. 226-227.
86 Montaigne M. Op. cit. Т. I, 1. I. Р. 290.
87 Монтень пишет, что если бы он не следовал руководству свыше, а был волен поступать по-своему, то опубликовал бы суждения, "противозаконные и заслуживающие наказания" (Montaigne M. Op. cit. Т. I, 1. I. Р. 290).
88 Montaigne M. Op. cit. Т. IV, 1. III. Р. 138.
89 "Я говорю правду отнюдь не полностью, а лишь настолько, насколько осмеливаюсь" (Montaigne M. Op. cit. Т. III, 1. III. Р. 257-258).
90 См.: Montaigne M. Op. cit. Т. IV, 1. III. Р. 179.
91 Ibid. Т. II, 1. II. Р. 235.
92 "Я блуждаю из стороны в сторону, но скорее по своей воле, чем по недосмотру; мои мысли следуют друг за другом, пусть иногда и на далеком расстоянии, все же они не теряют друг друга из вида... Только нерадивый читатель теряет предмет моего рассуждения, а не я. Он может всегда отыскать где-то в уголке какое-нибудь словечко, которого вполне достаточно, чтобы все стало на свое место, хоть словечко это и не сразу найдешь" (Montaigne M. Op. cit. Т. IV, 1. III. Р. 136-137). "Я, к счастью, выработал в себе определенное постоянство мнений, никогда не изменяя своих первоначальных, естественных для меня взглядов" (Montaigne M. Op. cit. Т. II, 1. II. Р. 329).
93 Dreano M. Op. cit. P. 455.
94 Montaigne M. Op. cit. Т. II, 1. II. Р. 141.
95 Ibid. P. 144.
96 Ibid.
97 Ibid. Т. III, 1. II. P. 80.
98 Ibid.
99 Ibid. Т. II, 1. II. P. 299.
100 Groethuysen B. Montaignes Weltanschanung // Philologisch-Philosophische Studien. Jena; Leipzig, 1929. S. 228.
101 Montaigne M. Op. cit. T. I, 1. I. P. 88.
102 Ibid. T. II, 1. II. P. 51.
103 Ibid. P. 56.
104 Ibid. P. 306.
105 Ibid. T. III, 1. III. P. 274.
106 Ibid. T. IV, 1. III. P. 218-219.
107 Ibid. T. II, 1. II. P. 166.
108 Ibid. T. I, 1. I. P. 84-85.
109 Ibid. P. 89.
110 Thibaudet A. Op. cit. P. 367.
111 Ibid. P. 459.
112 Villey P. Les sources et revolution... T. II. P. 502.
113 Pouilloux J.-Y. Op. cit. p. 79.
114 Van den Bruwaen. Les idees philosophiques de Montaigne // Revue neoscholastique de philosophie. 1933. N 39. P. 365, 366.
115 Ibid. P. 378.
116 Montaigne M. Op. cit. T. I, 1. I. P. 86.
117 Ibid.
118 Ibid. T. III, 1. II. P. 97.
119 Ibid. T. II, 1. II, P. 337.
120 См.: Moreaux P. Montaigne, l'homme et l'oeuvre. P., 1958. P. 93-94.
121 Кессель Л. М. Монтень и его "Опыты". С. 61.
122 Всемирная история: В 10 т. М., 1958. Т. IV. С. 233.
123 Montaigne M. Op. cit. Т. III, 1. III. Р. 239-240.
124 См.: Richter R. Op. cit. S. 91; Doumic R. Op. cit. P. 73-74; Villey P. Les sources et l'evolution... T. II. P. 356; Brunschwiecg L. Op. cit. P. 77; Moreaux P. Op. cit. P. 81-86; Cresson A. Op. cit. T. I. P. 22; Callot E. Op. cit. S. 28; Daval R. Histoire des idees en France. P., 1956. P. 17; Jeanson F. Op. cit. P. 83.
125 Friedentahl R. Op. cit. P. 63-64.
126 Пиков В. И. У истоков эмпиризма // Под знаменем марксизма. 1933. № 5. С. 197-198.
127 Bodin J. Abrege de la Republique de Bodin. Londre, 1755. T. H. P. 175a.
128 Ibid. P. 167-168.
129 Montaigne M. Op. cit. T. IV, 1. III, P. 150.
130 Ibid. T. I, 1. I. P. 278-279.
131 Ibid. T. IV, 1. III, P. 225.
132 Ibid. T. III, 1. III, P. 259.

<< Пред. стр. 6 (из 12) След. >>

Список литературы по разделу