ДEМИН В ТАЙНЫ РУССКОГО НАРОДА М 1995 670 С 44

и дало второе значение самого слова -- "внезапная смерть",
сохранившееся по сей день -- при утрате первоначального смысла.
Итак, в связке однокоренных слов "корова -- корочун" значение
Солнца присутствует, хотя и в закодированном, но в прямом
смысле.
В другом слове -- "каравай" (ранее писалось и
произносилось -- "коровай") солярный смысл присутствует в
снятом виде. Генетическая связь между словами "корова" и
"коровай" сомнений не вызывает, более опосредована и скрыта
связь между караваем и Солнцем, но и ее установить не так
сложно. Каравай -- первоначально непременный элемент свадебного
обряда (известны красные караваи, прямо олицетворявшие Солнце).
В некоторых русских диалектах невеста называлась коровой,
отсюда коровай -- невестин хлеб, ибо призван был магически
обеспечить плодовитость невесты и благополучие семьи. При этом
бык олицетворял жениха. Популярная детская игровая песенка
(несомненно древнего происхождения) с припевом "каравай,
каравай, кого хочешь выбирай" также предполагает перемещение по
кругу.
Все вышесказанное наводит на единственно возможное
предположение, что корневая основа "кор" в однокоренных словах
"корова", "корочун" и "коровай" связана по смыслу и
происхождению с корневой основой "хор", где "к" и "х" --
трансформирующиеся согласные звуки. Это доказывают и варианты
русского слова "хоровод" -- "коровод" (В.Даль) и "корогод"
(М.Фасмер), означающий круговой танец (ср. "корона" --
кольцеобразный головной венец, от латинского слова, означающего
"венок"). Ну, а как уже говорилось выше, в древнеславянских
обрядах хороводы были связаны с культом Солнца; и один из
Солнцебогов именовался Хорсом.
Допустимо также провести параллель между русским понятием
"корова" во всех его мифологических и обрядовых смыслах, с
одной стороны, и, с другой стороны, одним из имен греческой
Персефоны -- Богини царства мертвых, дочери Зевса и Деметры,
супругой Аида. Второе, не менее известное имя Персефоны --
Кора, что дословно означает "девушка", "дева", "девственница".
Здесь напрашивается прямая аналогия с нарицательным именем
русской невесты -- "корова" и первоначальным смыслом имени
греческой Коры -- "дева-девственница". Оба слова оказываются
близкими по смыслу и этимологически родственными.
Рудименты древнего поклонения (космическому) Быку
сохранялись в народе вплоть до ХХ века. Исследователи русского
фольклора Б.М. и Ю.М.Соколовы сообщили в Предисловии к своему
сборнику "Сказки и песни Белозерского края" (Пгр., 1915) о
бытующем среди новгородских крестьян языческих обычаях. В
храмовый праздник 8 сентября и церкви села Пречистого крестьяне
приводят "обещанный" скот. На паперти, в особо для этого
устроенном месте, одного быка торжественно закалывают; мясо
варят и тут же угощают им нищую братию. С поправками на время
здесь несомненный отголосок того самого древнейшего обряда, о
котором упоминается в известной присказке: "На Море-океане, на
острове Буяне -- стоит дуб зеленый, под ним бык печеный, в нем
нож точеный..."
Корни же данного обряда уходят в доиндоевропейскую и
индоевропейскую древность, когда Бог-громовержец (Индра, Зевс,
Юпитер, Перун) или отождествлялся в какой-либо своей ипостаси с
быком, или же очень тесно привязывался к корове-бычьим
мифологическим сюжетам, а ритуал во многом сводился к
принесению соответствующей жертвы.
Одним из первых и великих -- по ведийским канонам --
подвигов древнеиндийского громовержца Индры было возвращение
коров, похищенных таинственным племенем паниев, обитавших на
краю света (Крайнем Севере?) за рекою Раса. (Здесь "пан" и
"рос" ("рас") -- общеиндоевропейские корневые основы,
сохранившиеся по сей день в русском языке, в том числе и в
наименовании "Россия").
Критский Зевс и вся крито-минойская и микенская культура
неотделимы от образа священного быка. Эта традиция, хотя и в
сильно трансформированном виде, долго сохранялась и в русской
культуре и верованиях, где дохристианский громовержец Перун был
аккуратно замещен библейским громовержцем Ильей-пророком, чей
образ, в свою очередь, восходит к древнесемитскому верховному
Богу Илу -- властителю молнии и грома.
В честь Бога-громовержца (неважно, как прозывался он у
разных народов на протяжении тысячелетий) и приносились в
жертву быки на Русском Севере еще в конце прошлого века. Вот
как описывает обряд жертвоприношения быка среди крестьян
Олонецкого края один из замечательных русских этнографов и
фольклористов Елпидифор Васильевич Барсов (1836 --
1917), особо подчеркивая, что весь ритуал, несмотря на участие
в нем православного священника, калькирует обряд в честь
языческого громовержца Перуна, замененного Ильей-пророком.
Испокон веков бытовал среди олонецких крестьян обычай
убивать в честь Ильи-пророка заветного быка. Более того, именно
с этого момента велся отсчет всех времен года (что лишний раз
свидетельствует о глубочайшей древности самого обряда). В
урочный час приводили к церкви одного или нескольких
"завиченных" (заветных) быков. Если жертвенных животных было
несколько, то бросали жребий, кому из них быть первым. Хозяин
избранного быка, получив благословение священника, отрезал у
жертвы кончик правого уха и передавал его в часовню. Затем быка
отводили на поварню, убивали, разрубали и варили большими
кусками (от 4 до 8 фунтов), при этом мясо прикрепляли к краям
котла ивовыми прутьями. Голову и бульон отдавали нищим, а
правую заднюю ногу на причет церковный. По окончании вечерни
или обедни священник с причетниками освящал жертву, и народ
тотчас же бросался делить Ильинскую жертву. Поделив Ильинское
мясо, все отправлялись на луг, где устраивалась общая трапеза.
Кости сохранялись -- они считались приносящими счастье и
увеличивающими (утраивающими) богатство114. В описанном обряде
причудливо переплелись и ужились языческие и православные
обычаи.
Е.В.Барсов обнаружил и описал (правда, не столь подробно)
также и следы почитания древнеславянского Божества Велеса
(Волоса). Волос (в конечном счете от слова "вол") -- скотий (и
в первую очередь -- бычий и коровий) Бог. После введения
христианства был, по сходству имен, отождествлен со св.
Власием, считавшимся покровителем скота, а в Олонецком крае так
и именовавшимся Богом коров.
Подобные жертвоприношения -- и не одних только быков -- в
прошлом многократно описывались в русской литературе,
локализовываясь в основном в северных областях. Совсем не
случайно, что жертвенный обряд с быком перемежевывался при этом
с жертвоприношением оленя115. Это наверняка объясняется
особенностями тотемных предпочтений на разных стадиях развития
протославянских и индоевропейских этносов. Вполне естественно
предположить, что культ дикого оленя предшествовал культу
одомашненного быка (коровы). Логика же тотемной памяти
иррациональна: в преемственном коллективном сознании сменявших
друг друга поколений два древних тотемных символа -- олень и
бык -- слились в единый образ тура-оленя: еще совсем недавно в
южнорусском фольклоре жива была песня про "дивное зверье
тура-оленя"116.
Любопытно также, что в древнерусском языке долгое время
сохранялась архаичная вокализация слова "олень" -- "елень", в
котором явственно просматривается его происхождение от слова
"ель", "елка" (получается: "елень" -- это ельниковый зверь, то
есть тот, что живет среди елей). Но еще более знаменательно,
что в то же самое лексическое гнездо входит и слово "елин", что
в древнерусском языке означало "эллин". Точно так же оно
звучало и в древнегреческом языке и, вероятнее всего, в том же
самом смысле -- с учетом того, как об этом подробно говорилось
в 1-й части, что прапредки эллинов пришли на Балканы с Крайнего
Севера, постепенно мигрировав через лесные массивы Европы. Из
этого же лексического гнезда вышли исконно русские слова
"елань" ("лесная прогалина" или "луговая равнина") и
образованное от первого -- "лань" ("дикая коза").
Память о тотемном праиндоевропейском и постиндоевропейском
прошлом явственно просвечивается в былине "Два тура и турица".
Удивительно также, что сохранилась она и была записана в конце
прошлого века среди терских казаков. Содержание этой редкой
былины на первый взгляд самое что ни на есть приземленное:
подгулявшие накануне казаки вышли поутру опохмелиться за
городскую стену и вдруг увидели двух золоторогих туров. Здесь в
бытовую часть повествования вклинивается архаично-сказочная
вставка, в которой рассказывается, как два тотемно-ритуальных
быка (откуда их златорогость) плывут к гиперборейскому Острову
Буяну:

Да бежали туры во сине море,
Да спускались туры в море по брюхо,
Забивали туры морду по уши,
Достовали туры ключевой воды;
А напившись туры в море поплыли.
Переплывши туры Океан-море,
Переплывали туры на Буян-остров,
Там встречала их родная матушка,
Молодая турица златорогая,
Златорогая да одношерстная...

Сюжет о двух турах и турицах златорогих известен и в
северных записях -- и, в частности, во вступлении к одному из
вариантов былины о богатыре Василии Игнатиевиче и Батыге. Но в
записи А.Ф.Гильфердинга отсутствует наиболее древний и
интересный мотив, связанный с Островом Буяном.
Космическая же атрибутика быков-оленей ("быков" -- в
данном случае "самцов") легко обнаруживается, к примеру, в двух
славянских песнях -- болгарской и русской, -- где привязка к
устойчивым астральным символам оказывается практически
идентичной. В болгарской песне:

Сделал его Бог оленем
с ясным Солнцем на челе,
с месяцем на груди,
с частыми звездами по телу.

В русской вятской свадебной песне, сохранившейся в
дореволюционном архиве:

Ой, был я у Дуная на бережке...
пил олень воду, а сам взыграл...
ой, на правом бедре млад светел месяц,
ой, на левом бедре красное солнышко,
ой, насупротив оленя заря утренняя,
ой, по оленю частые звезды117.

Древний в основе своей доиндоевропейский образ волшебной
коровы и ее небесно-космических атрибутов пронизывает весь
русский сказочный фольклор. В концентрированной форме он
отразился в известной сказке о Крошечке-Хаврошечке -- шедевре
устного народного творчества из афанасьевского сборника (No
100). Чудесная корова -- помощница преследуемой девушки --
гибнет в результате злых козней, из ее костей (вариант -- из
кишок) вырастает волшебная яблоня с серебряными ветвями и
золотыми листьями (в русской сказке лишь в этом отдаленный
намек на космические цвета -- солнечно-золотой и
серебряно-лунный).
Зато совершенно недвусмысленные космические реминисценции
обнаруживаются в таком же сюжете о волшебной корове (в
вариантах -- быка) в белорусской сказке, записанной в прошлом
веке в Витебской губернии Е.Р.Романовым. Сказка интересна
редким в славянском фольклоре нюансом: отец после смерти жены
пытается жениться на собственной дочери. Но мать из могилы
советует дочери выдвинуть условие: пусть отец сперва справит
платье "как на небе звезды, как на небе месяц" (вот они
космические реминисценции!). Второе условие тоже связано с
Космосом: отец обязан был справить повозку и коней, как звезды
и как месяц. По счастью, кровосмесительства не произошло -- да
такое с точки зрения позитивной народной морали, закреплявшейся
в фольклоре, и не могло случиться (что вообще-то не исключало
случаев инцеста). По третьему условию, выдвинутому сиротой по
совету матери (из могилы), отец должен жениться на вдове с
тремя дочерями (в популярном варианте -- Одноглазка, Двухглазка
и Трехглазка). Дальше сюжет разворачивается по знакомой схеме:
мачеха с дочерями пытается извести падчерицу, но той помогает
волшебная Коровка Буренька. Когда мачеха с помощью дочерей
выследила Корову, она велит ее зарезать. Но падчерица, по
совету матери, находит зернышко в кишках зарезанной коровы,
сажает, и из него вырастает яблоня -- одно яблоко золотое,
другое серебряное, которые никому не даются (золото и серебро
здесь, как и полагается, олицетворяют Солнце и Луну). Да и
падчерица между тем продолжает разъезжать в платье, как звезды
и месяц на небе, и в такой же повозке с конями. (Здесь,
несомненно, смутное воспоминание о космических колесницах
древнеарийских богов, сохраненное в народном сознании и
фольклоре.) Увидал ее в таком виде царский сын и влюбился.
Падчерица пытается скрыться, но царевич разливает на ее пути
растопленную смолу, в которой увязает один башмачок. Его стали
примерять девушкам по всему царству, при этом мачеха подсекла
пальцы своим дочерям, а падчерицу спрятала под корыто. Царевич
находит свою суженую и женится на ней. Казалось бы, все -- но
нет. Когда у молодой царицы родился ребенок, мачеха превратила
падчерицу в лису и подменила собственной дочерью. В конце
концов обман разоблачается: муж увидел, как лиса сбрасывает
шкуру, чтобы покормить своего ребенка. Шкура сжигается, и
наступает неотвратимое возмездие: мачеху и ее дочь --
царицу-самозванку привязывают к конским хвостам и пускают в
чисто поле118.
Последовательный и тесно увязанный между собой ряд
архетипов, запечатленных в русском фольклоре, естественно
продолжает следующий космический символ -- Конь.

Почти все космические функции коня удачно соединены в
классической литературной сказке Петра Павловича Ершова
"Конек-горбунок", бережно и скрупулезно использовавшего образы
русского фольклора. Два небывалых коня золотогривых, их мать --
волшебная кобылица, умчавшая Иванушку к поднебесью, и, наконец,
чудесный Конек-горбунок, уносящий своего хозяина еще дальше --
к небесным светилам.
Здесь сконцентрированы древние верования о космической
предназначенности коня. В индоевропейской традиции Бог Солнца
неотделим от солнечных коней или солнечной колесницы, на
которой он ежедневно объезжает небо с Востока на Запад. Гимны
Ригведы славят солнечного Бога Сурью:
Запряг (Сурья) семь чистых
Дочерей колесницы солнца.
На них, самозапрягающихся, ездит он (1, 50, 9).
................................
Благодатные рыжие кобылицы Сурьи,
Яркие, пестрые, вызывающие восторг,
Достойные поклонения, поднялись на спину неба.
В один день они объезжают небо и землю (1, 115, 3).
В современном литературном переводе гимны Ригведы,
обращенные к Сурье, звучат так:

...Семь кобылиц
по крутым небесам
влекут твою
колесницу,
Пламенновласый
ты тьму сжигаешь
радостно и легко,
И все, что дышит,
видит и слышит,
к свету --
к тебе стремится,
О славный Сурья,
о наш Солнцебог,
о Видящий далеко! ...119

Конь в Ригведе представляется рожденным из океана с
крыльями сокола или вытесанным Богом из Солнца (1, 163, 1-2).
Древним индийцам вторили древние иранцы:

Мы молимся Солнцу,
Бессмертному Свету,
Чьи кони быстры120.

Древнегреческий Бог Солнца Гелиос перемещается по небу в
колеснице, запряженной четверкой коней (рис. 152), что
соответствует либо четырем странам света, либо четырем временам
года. В одной же из польских сказок Солнце ездит в алмазной
двухколесной повозке, запряженной двенадцатью златогривыми
конями (сивками), что соответствует двенадцати месяцам в году.
В огненной колеснице по небу разъезжает и грозный славянский
Бог Перун -- породитель молнии, дождя и грома. Впоследствии в
народном представлении эти функции были целиком перенесены на
Илью-пророка, также объезжающего небо на конской упряжке.
Небесный конь -- неразлучный спутник и другого
космогонического общеславянского Бога -- Световита. По

<< Пред. стр. 44 (из 56) След. >>

Список литературы по разделу