<< Пред. стр. 9 (из 13) След. >>
Что значит, в таком случае, изучать мифы? Это означает выявлять систему взаимных трансформаций мифов, каждый из которых воспроизводит наезженные пути мышления независимо от того, знают об этом их создатели или нет. О чем бы ни рассказывали мифы, они всегда рассказывали и рассказывают одну и ту же историю И эта история есть экспозиция законов духа, их обосновывающего Не человек мыслит мифы, но мифы мыслят людьми, более того, взаимно трансформируясь, мифы мыслят друг друга "Многоуровневая структура мифа позволяет видеть в нем некую матрицу значений, упорядоченных горизонтально и вертикально, но как ни читать, всякий план неизменно отсылает к другому плану. Аналогичным образом всякая матрица значений отсылает к другой матрице и всякий миф к другим мифам И если задаться вопросом, к какому последнему значению отсылают все эти значения, которые ведь должны же все вместе к чему-то относиться, то единственный ответ, который может подсказать эта книга, состоит в том, что мифы означают дух, их созидающий с помощью того самого мира, частью которого он является. Таким образом, могут порождаться одновременно как сами мифы, созидаемые учреждающим их духом, так и созидаемый мифами образ мира, уже нашедший себе место в устроении духа"76.III.2.
Эта концовка "Сырого и вареного" приводит Леви-Строса к некоему допущению, за которое и стараются ухватиться самые вы-
74 Леви-Строс К Структурная антропология М., 1985 С. 67
75 Там же, с 83—84 Об изоморфизме см также Bonomi, art cit.
76 С Levi-Strauss, Il crudo e il cotto, cit., pag. 446
300
дающиеся его комментаторы 77: мир мифа и языка — это спектакль, действие которого разворачивается за спиной зрителя и в Котором человек выступает в роли послушного исполнителя, жертвы неких комбинаций, упраздняющих его как самостоятельное лицо. Но, как мы увидим, останавливаясь на пороге такого вывода, Леви-Строс не сбрасывает со счетов две возможности, которые хотя и кажутся дополняющими первое заключение, на деле ему противостоят с одной стороны, выявляя комбинаторную матрицу, разрешающую структуры, он продолжает пользоваться объясняющими структурами как инструментальными моделями, с другой стороны, он продолжает мыслить в категориях субъективности, сводя ее (по ту сторону призрачной игры межличностной коммуникации) к структурам бессознательного, которые мыслят посредством людей Получается что-то вроде трансцендентальной матрицы, которую имел в виду Поль Рикер 78, когда замечал, что концепция Леви-Строса это кантианство без трансцендентального субъекта, отвечая на это, Леви-Строс апеллировал к понятию бессознательного, некоего хранилища архетипов, отличных, однако, от юнгианских, поскольку те формальны, а не содержательны. В этих приключениях мысли, которая, впрочем, почему-то робеет на пороге крайних выводов, решающее слово так и не было сказано.
III.3.
На замечания типа рикеровских (перед нами законы объективного мышления Согласен Но если оно исходит не от трансцендентального субъекта и к тому же наделено категориальными и комбинаторными свойствами бессознательного, то что оно собой представляет? Оно изоморфно природе? Может быть, это сама природа? Личное бессознательное? Коллективное бессознательное?) ответ был уже заранее дан в предисловии Леви-Строса к изданию трудов Мосса79
"Действительно, лингвистика, и в особенности структурная лингвистика, давно уже свыклась с идеей о том, что фундаментальные феномены жизни духа, те, что обуславливают ее наиболее общие формы, помещаются в план бессознательного". Перед нами некая активность, предстающая как наша и чужая, "удел всякой умственной жизни всех людей во все времена"
77 Ср. J. Derrida, "La structure, le signe et le jeu dans le discours des sciences humaines", in L ecriture et la difference, cit.
78 Paul Ricoeur, Symbole et temporalite, in "Archivio di filosofia", l—2, 1963, и Structure et hermeneutique, in "Esprit", 11, 1963, в част pag. 618 Ответ Леви-Строса Рикёру в "Сыром и вареном", "Увертюра"
79 С. Levi-Strauss, Introduzione a Marcel Mauss, Teoria generale della magia, Torino, 1965 (фр. изд.1950 г.)
301
Здесь Леви-Строс выходит за рамки воззрений Соссюра, говорившего, что язык это социальная функция, усвояемая субъектом пассивно и воспроизводимая им безотчетно Потому что, определяя так язык, Соссюр понимал его как форму соглашения, устанавливающегося посредством отдельных актов речевой деятельности и существующего виртуально, как совокупность речевых практик субъектов И это не метафизическое утверждение, но методологический принцип, обосновывающий социальную природу языка, происхождение которого не заботит структурную лингвистику (устрашенную абсурдной идеей поисков Пра-кода), и чье бессознательное кристаллизуется в процессе осуществления различных практик, в постоянной выработке навыков, которые суть окультуривание Напротив, Леви-Строс говорит о метаисторическом и метасоциальном началах. Он указывает именно на архетипические корни всякого структурирования. Леви-Строс стремится развести эти всеобщие начала с юнгинианским коллективным бессознательным 80. во всяком случае, он настолько убежден в том, что в основе структурирования общественных отношений и лингвистических навыков лежит некая универсальная бессознательная деятельность, единая для всех (та самая, которая позволяет структуралисту созидать изоморфные дескриптивные системы), что рассматривает ее как некую основополагающую и предопределяющую насущную потребность, в сравнении с которой всякое теоретизирование природы нравов и обычаев выступает как род идеологии (в отрицательном смысле слова), как проявление ложного сознания, надстро-
80 "Итак, этнологическая проблема, в конечном счете, это проблема коммуникации, и этого утверждения достаточно, чтобы радикально противопоставить Мосса, отождествляющего коллективное и бессознательное, Юнгу, с которым у него часто находят сходство На самом деле, совсем не одно и то же определять бессознательное как категорию коллективного мышления или подразделять его на сектора в соответствии с индивидуальным или коллективным характером приписываемого ему содержания И в том и в другом случае бессознательное понимается как символическая система, но для Юнга бессознательное не сводится к системе, оно исполнено символов и чуть ли не самих символизируемых вещей, образующих что-то вроде субстрата Или этот субстрат врожден, но тогда без ссылки на Провидение не понять, как содержание опыта может предшествовать опыту, или он благоприобретен, в таком случае проблема наследования приобретенного бессознательного внушала бы не больше страха, чем проблема наследования приобретенных биологических признаков Но на деле, речь не идет о том, чтобы сделать какую-то вещь символом, но о том, чтобы вернуть символическую природу вещам, которые ее лишились только потому, что стали некоммуникабельными Как и язык, социальный фактор это независимая реальность (в конце концов, та же самая символы реальнее представляемых ими вещей, означающие предшествуют означаемым и предопределяют их" (с XXXVI)
302
ечное явление, с помощью которого упрятываются поглубже их глубинные основания.
III.4.
Вполне очевидным это становится, если взять анализ Леви-Строса эссе Мосса "О дарах". Что заставляет индейцев маори обмениваться дарами согласно строгой системе соответствий? Хау, — отвечает Мосс, потому что индейцы этому выучились. Но Леви-Строс исправляет эту предполагаемую наивность этнолога: "Хау не является истинной причиной обмена. Эта осознанная форма, в которой люди определенного общества, где проблема стояла особенно остро, уловили бессознательную потребность, причины которой лежат в другом месте... Обнаружив это представление у индейцев, следовало бы критически в нем разобраться, что позволило бы выявить его подлинные причины. Итак, вполне возможно, что эти последние следует искать в неосознанных структурах мышления, которые удается распознать, только анализируя институции или, еще лучше, язык, а не собственные представления индейцев о себе" 81.
III.5.
И здесь возникает опасность "заднего хода", возврата в лоно антропологических наук С начала века и по сей день их усилия были направлены на то, чтобы постепенно преодолевать исследовательский этноцентризм, выявляя системы мышления и поведения, отличные от западной модели и все же эффективные в иных исторических и социальных ситуациях. Выявляя неявный системный характер обмена дарами, разбираясь в представлениях, которые на этот счет имеются у самих индейцев, мы расширяем наши познания в области умственной деятельности человека и убеждаемся в наличии" логик, дополнительных по отношению друг к другу. Структурное сравнение как раз бы и могло быть полезным, потому что оно позволяет — в целях понимания — свести к гомогенным моделям эти самые комплементарные логики, не умаляя при выявлении возможных изоморфизмов фактического различия. Но методика Леви-Строса подспудно возвращает нас к этноцентризму Отмести учение о хау, сведя его к объективной логике универсального мышления, — разве это не значит в очередной
81 Ibidem, pag. XLII Этот анализ мог бы состоять в приведении фактов общественной жизни к системе отношений, отражающей циркулирование даров, нельзя отрицать того, что при чтении работы Мосса возникает желание привести излагаемые им факты к точным структурным отношениям Но Мосс описывает также обычай разрушения богатства из соображений общественного престижа, напоминающий сходные случаи престижного поведения в индустриальном западном обществе (leisure class Веблена), и тут становится очевидным, что поведение индейцев лучше объясняет привычки нашей цивилизации, чем последние — обычаи индейцев
303
раз свести непохожее мышление к единственному, к той исторической модели, от которой отправляется исследователь?
Леви-Строс слишком проницателен, чтобы не понимать этого Он разделяет и обосновывает эту мысль как раз в Сыром и вареном "Действительно, если последняя цель антропологии состоит в том, чтобы содействовать лучшему пониманию объективированного мышления и его механизмов, то, в конечном счете, нет никакой разницы, под воздействием ли моей мысли в этой книге мышление южноамериканских индейцев обретает некую форму или же моя мысль обретает форму под воздействием их мышления Что важно, так это то, что человеческий дух, не принимая во внимание многообразия случайных воплощений, выявляет некую все более внятную и постижимую структуру по мере того, как развертывается процесс обоюдного мышления, двух мышлений, влияющих друг на друга, каждое из которых может оказаться тем фитилем и искрой, сближение которых может спровоцировать вспышку света. И если этот свет вырвет из тьмы сокровище, то не будет никакой нужды в судебных исполнителях для дележа имущества, ведь с самого начала наследство было признано неотчуждаемым и не подлежащим разделу" 82.
Так Леви-Строс пытается избежать опасности этноцентризма, какой бы ни была интерпретационная сетка, которую исследователь набрасывает на представления индейцев, она будет принадлежать ему в той же мере, что и индейцам, потому что она итог работы исследователя, находящегося внутри изучаемой системы, удостоверившегося в том, что механизмы его мышления в конечном счете те же самые, что и у индейца.
Но если проект внушителен, то результаты спорны. Действительно, Леви-Строс формулирует свой метод так, что это кажется вызовом самому духу научного исследования, резюмируя в следующем высказывании. "Метод настолько строг, что если в результат и вкрадывается какая-то ошибка, то ее следовало бы скорее приписать недостаточному знанию индейских институций, чем неправильности расчетов"83.
Что все это значит? Конечно, прежде чем посчитать ошибочным свой метод, ученый должен перепроверить противоречивые данные: не закралась ли в них ошибка. Однако после этого ему придется
82 Il crudo e il cotto, cit., pagg. 29-30
83 Introduzione a Mauss, cit., pag. XXXVIII О "метафизике" Леви-Строса cm Carlo Tullio-Altan, Lo strutturalismo di L-S e la ricerca antropologica, in "Studi di sociologia", III, 1966, a также I гл. Antropologia funzionale, Milano, 1968 Более полемическое, мы бы сказали и политическое, опровержение метафизической ошибки Леви-Строса Franco Fortini, La реnsee sauvage, in "Questo e altro", 2 1962
304
подвергнуть сомнению и сам метод Впрочем, это возможно, если речь идет о каком-то методе. Ну а если взятый на вооружение метод — это сама объективная логика, отражающая всеобщие структурные законы? Тогда прав Леви-Строс, как был прав средневековый филолог, который, сталкиваясь с противоречиями на страницах Священного Писания или с расхождениями Писания и текста какого-либо auctoritas*, решал, что либо он не понял текста, либо это ошибка переписчика Единственная недопустимая вещь с точки зрения универсальной логики это реальная возможность противоречия.
Кроме того, также и этот вывод верен только в том случае, если Пра-код представляет собой структуру, которая диктует определенные правила комбинации и исключает все остальные.
Но что если Пра-код это вовсе никакая не структура, если он, напротив, представляет собой некий смутный источник всевозможных конфигураций, включая и те, что друг с другом не согласуются?
III.6.
И вот, когда мы задумываемся об этом, впору задаться вопросом: а не подразумевает ли такое допущение как деятельность духа, предопределяющего всякое человеческое поведение, отказ от самой идеи структуры? Как мы увидим, другие мыслители, абсолютно последовательно приходят именно к такому выводу. То, что делает работы Леви-Строса увлекательными, захватывающими, вселяющими надежды и интересными даже для тех, кто стоит на противоположных позициях, это как раз то, что он остерегается делать крайние выводы. И это колебания между позитивистским идеалом, базирующимся на стремлении объяснить все и вся, исходя из определяемых и определяющих структур, и призраком структуры, понимаемой как "отсутствие" и абсолютная свобода, которые расщепляют изнутри философский структурализм, раскалывают его (таков Лакан и его последователи) и наконец взрывают. Иными словами, можно сказать, что при помощи идеи Духа — источника, предопределяющего всякое культурное поведение, Леви-Строс преобразует мир Культуры в мир Природы (Natura). Ho описав эту Природу как Natura Naturans, он продолжает манипулировать ею и описывать ее с помощью тех же самых формальных характеристик так, как будто это Natura Naturata.
Так, если в рамки какой-то выстроенной исследователем структуры никак не вмещается новое явление и если он не решается отказаться от идеи о том, что выявленная им структура последняя и окончательная (а то, что окончательно — всегда структура), то ему ничего не остается, как признать невмещающееся явление ошибочным.
Именно так Леви-Строс хочет поступить и считает нужным поступать в случае с первобытными сообществами. И точно так же ему
305
случается поступать, когда он сталкивается с явлениями современной культуры Неподвижная и вечная, покоящаяся в самих истоках культуры, Структура, превращенная из рабочего инструмента в некий гипостазированный Принцип, предопределяет также и наше видение исторического процесса.
Следовать перипетиям этого структурного мышления в тот миг, когда оно сталкивается с "мышлением серийным" (обосновывающим принцип движения и развертывания структур), значит пролить свет на противоречия всякого структурализма с философскими претензиями и подойти вплотную к пониманию краха самой идеи структуры
4. Структурное и серийное мышление
I. Структура и "серия"
I.1.
В "Увертюре" к "Сырому и вареному" Леви-Строс разбирает, в чем заключаются отличия двух культурных установок, называемых им "структурное мышление" и "серийное мышление" Говоря о структурном мышлении, он имеет в виду философскую позицию, которая неявно обосновывает применение структуралистских методов в гуманитарных науках, но говоря о "серийном мышлении", он имеет в виду философию, которая неявно обосновывает поэтику поствебернианской музыки и, в частности, поэтику Пьера Булеза
Это противопоставление заслуживает рассмотрения по двум причинам
а) прежде всего, когда Леви-Строс говорит о серийном мышлении, объектом его полемических выступлений является не только музыка, но все установки авангарда и современного экспериментального искусства в принципе В действительности, его критика серийности примыкает к критике абстрактной и нефигуративной живописи, которая получила отчетливое выражение уже в "Беседах", и обнаруживает недоверие Леви-Cтроса к формам искусства, которые ставят себе целью пересмотр тех привычных систем ожиданий и сложившихся канонов, которые с конца средневековья и по наши дни считаются в современной западной культуре архетипическими и "естественными",
б) во-вторых, говоря о структурном мышлении и о серийном мышлении, Леви-Строс дает понять, что эти две установки не следует путать с обыкновенным выбором методологии, ибо они поистине представляют собой способы видения мира Внимательный разбор этого текста был бы полезен для понимания того, куда заходит структуралистская методология, когда она представляется философией
I.2.
Но что собой представляет серийное мышление? Дадим слово Булезу, процитировав его работу, на которую ссылается и Леви-Строс
"Серийность становится формой поливалентного мышления Это категорическое отвержение классического мышления, желающего, чтобы форма была, с одной стороны, предзадана и в то же время представляла собой общую морфологию Здесь (в серийном мышлении) вы не найдете предуготованных ступеней, т e общих структур,
307
в которые должна укладываться конкретная мысль; напротив, мысль композитора, применяя определенную методологию, творит нужные ей объекты и организующие их формы всякий раз, как желает выразиться. Классическое тональное мышление существует в завершенном мире, в котором все держится силами притяжения и отталкивания, в то время как серийное мышление, напротив, живет в непрестанно расширяющейся Вселенной" 84.
Именно на такого рода гипотезе искусства, способного к самоориентации, к постоянному выбору, к непрестанному пересмотру устанавливающихся грамматик, и основывается всякая теория открытого произведения как в музыке, так и в любом другом виде искусства, при этом теория открытого произведения, по сути дела, является не чем иным, как поэтикой серийного мышления.
Серийность представляет собой производство открытых поливалентных структур как в музыке, так и в живописи, в романе, поэзии и театре. Но само выражение "открытое произведение", понимаемое, хотя и не без известных натяжек, как "открытая структура", рождает некоторые вопросы: совместим ли инструментарий, которым пользуется структурализм при анализе открытой структуры, с понятиями поливалентности и серийности? Иными словами, можно ли мыслить серийность структурно? Можно ли считать гомогенным структурное и серийное мышление?
I.3.
Не случайно Леви-Строс говорит о "структуральном", а не "структурном" мышлении, хотя французский язык допускает оба словоупотребления. В одном из своих эссе Жан Пуйон останавливается на этом смысловом оттенке; помогая понять, в каком смысле проблема открытой структуры и проблематика структурализма вещи разные.
В указанной работе Жан Пуйон увязывает прилагательное "структурный" (structurel) с реальным строением анализируемого объекта, а прилагательное "структуральный" (structural) с теми законами вариативности "структурированных" реальностей, с тем общим синтаксисом, который позволяет выявлять относительную однородность различных объектов. "Связь является структурной, когда она определяет изнутри некое организованное целое; и та же самая связь оказывается структуральной, когда рассматривается как способная по-разному предопределять различно организованные целостности" 85. Итак, различие очевидно: в то время как серийное мышление призвано сози-
84 Pierre Boulez, Releves d'apprenti, Paris, 1966, pag. 297.
85 Jean Pouillon, Presentation к номеру "Les Temps Modernes" (ноябрь 1966), Problemes du slructuralisme.
308
дать открытые структурированные реальности, структуралистское мышление имеет дело со структуральными реальностями. Как можно убедиться, речь идет о двух разных областях, хотя в итоге результаты, полученные в одной области, подлежат преобразованию в термины другой. Но внешнее созвучие привело к тому, что авангардистское созидание структур напрямую соотносится с исследовательской деятельностью ученых-структуралистов. Так что многие легкомысленные толкователи (и это большая часть образованных журналистов и все невежественные) видят в структурализме некую транспозицию авангардистского формотворчества. Иногда речь идет об откровенно наивных рассуждениях типа: структурализм это передовая методология и, следовательно, это авангардистская методология. Итак, часто мы имеем дело с непродуманным перенесением категорий структурализма на деятельность авангарда, приносящим сомнительные результаты.
Наша задача вовсе не в том, чтобы отделить сферу интересов структурализма от сферы художественных поисков авангарда, но в том, чтобы разделить сферы ответственности, подчеркнув тот факт, что перед нами два разных уровня опыта. Только когда это различение станет очевидным, можно будет говорить о некоем языке, общем для обоих уровней опыта.
С другой стороны, если эта путаница и происходит, то только потому, что на это есть свои причины, и именно Леви-Строс (пусть его выводы не совпадают с нашими) на страницах упоминавшихся работ говорит о том, что серийное мышление представляет собой целое течение современной культуры, которое тем важнее отличать от структурализма, чем больше у них общих черт.
I.4.
Итак, посмотрим, чем отличается серийное мышление от структурального, в каком смысле структуральное мышление противостоит серийному и является ли противопоставленное серийному структуральное мышление структуральным во всем или частным случаем серийного и, стало быть, должно ли серийное мышление задавать структуральному мышлению в целом его пределы, общие очертания и другие параметры (одновременно: может ли структуральное мышление в самом строгом смысле этого слова задавать серийному мышлению пределы и прочие параметры).
Каковы наиболее важные понятия структурального метода в свете достижений лингвистики и в более общем плане теории коммуникации?
1) Отношение код-сообщение. Всякая коммуникация осуществляется в той мере, в какой сообщение может быть декодифицировано на
309
в которые должна укладываться конкретная мысль, напротив, мысль композитора, применяя определенную методологию, творит нужные ей объекты и организующие их формы всякий раз, как желает выразиться. Классическое тональное мышление существует в завершенном мире, в котором все держится силами притяжения и отталкивания, в то время как серийное мышление, напротив, живет в непрестанно расширяющейся Вселенной" 84.
Именно на такого рода гипотезе искусства, способного к самоориентации, к постоянному выбору, к непрестанному пересмотру устанавливающихся грамматик, и основывается всякая теория открытого произведения как в музыке, так и в любом другом виде искусства, при этом теория открытого произведения, по сути дела, является не чем иным, как поэтикой серийного мышления.
Серийность представляет собой производство открытых поливалентных структур как в музыке, так и в живописи, в романе, поэзии и театре. Но само выражение "открытое произведение", понимаемое, хотя и не без известных натяжек, как "открытая структура", рождает некоторые вопросы, совместим ли инструментарий, которым пользуется структурализм при анализе открытой структуры, с понятиями поливалентности и серийности? Иными словами, можно ли мыслить серийность структурно? Можно ли считать гомогенным структурное и серийное мышление?
I.3.
Не случайно Леви-Строс говорит о "структуральном", а не "структурном" мышлении, хотя французский язык допускает оба словоупотребления. В одном из своих эссе Жан Пуйон останавливается на этом смысловом оттенке; помогая понять, в каком смысле проблема открытой структуры и проблематика структурализма вещи разные.
В указанной работе Жан Пуйон увязывает прилагательное "структурный" (structurel) с реальным строением анализируемого объекта, а прилагательное "структуральный" (structural) с теми законами вариативности "структурированных" реальностей, с тем общим синтаксисом, который позволяет выявлять относительную однородность различных объектов. "Связь является структурной, когда она определяет изнутри некое организованное целое; и та же самая связь оказывается структуральной, когда рассматривается как способная по-разному предопределять различно организованные целостности"85. Итак, различие очевидно: в то время как серийное мышление призвано сози-
84 Pierre Boulez, Releves d'apprenti, Paris, 1966, pag. 297.
85 Jean Pouillon, Presentation к номеру "Les Temps Modernes" (ноябрь 1966), Problemes du structuralisme
308
дать открытые "структурированные" реальности, структуралистское мышление имеет дело со структуральными реальностями. Как можно убедиться, речь идет о двух разных областях, хотя в итоге результаты, полученные в одной области, подлежат преобразованию в термины другой. Но внешнее созвучие привело к тому, что авангардистское созидание структур напрямую соотносится с исследовательской деятельностью ученых-структуралистов. Так что многие легкомысленные толкователи (и это большая часть образованных журналистов и все невежественные) видят в структурализме некую транспозицию авангардистского формотворчества Иногда речь идет об откровенно наивных рассуждениях типа: структурализм это передовая методология и, следовательно, это авангардистская методология. Итак, часто мы имеем дело с непродуманным перенесением категорий структурализма на деятельность авангарда, приносящим сомнительные результаты.
Наша задача вовсе не в том, чтобы отделить сферу интересов структурализма от сферы художественных поисков авангарда, но в том, чтобы разделить сферы ответственности, подчеркнув тот факт, что перед нами два разных уровня опыта. Только когда это различение станет очевидным, можно будет говорить о некоем языке, общем для обоих уровней опыта.
С другой стороны, если эта путаница и происходит, то только потому, что на это есть свои причины, и именно Леви-Строс (пусть его выводы не совпадают с нашими) на страницах упоминавшихся работ говорит о том, что серийное мышление представляет собой целое течение современной культуры, которое тем важнее отличать от структурализма, чем больше у них общих черт
I.4.
Итак, посмотрим, чем отличается серийное мышление от структурального, в каком смысле структуральное мышление противостоит серийному и является ли противопоставленное серийному структуральное мышление структуральным во всем или частным случаем серийного и, стало быть, должно ли серийное мышление задавать структуральному мышлению в целом его пределы, общие очертания и другие параметры (одновременно: может ли структуральное мышление в самом строгом смысле этого слова задавать серийному мышлению пределы и прочие параметры).
Каковы наиболее важные понятия структурального метода в свете достижений лингвистики и в более общем плане теории коммуникации?
1) Отношение код-сообщение. Всякая коммуникация осуществляется в той мере, в какой сообщение может быть декодифицировано на
309
базе заранее установленного кода, общего для отправителя и для получателя.
2) Наличие осей выбора и комбинации. С этими двумя осями связана, в конечном счете, идея двойного членения языка, коммуникация возможна при том условии, что единицы первого членения складываются из единиц второго членения, менее многочисленных, предусмотренных репертуаром кода и наделенных позициональным значением, связанным с их положением в системе.
3) Предположение о том, что всякий код базируется на других кодах, более элементарных, и что путем последовательной перекодировки всякое сообщение может быть сведено к единственному и первоначальному коду, который составляет истинную Структуру всякой коммуникации, всякого языка, всякой культурной деятельности, всякого акта сигнификации, от артикулированного языка до тех гораздо более сложных синтагматических цепей, каковыми являются мифы, от словесного языка до языка кухни или моды.
А теперь посмотрим, каковы наиболее важные понятия серийного мышления.
1) Всякое сообщение ставит под вопрос код Всякий акт речевой деятельности есть спор о возможностях порождающего его языка. В пределе: всякое сообщение полагает собственный код, всякое произведение возникает как лингвистическое обоснование самого себя, спор о своей собственной поэтике, как высвобождение от всяческих пут, которыми его заблаговременно старались опутать, как ключ к собственному прочтению.
2) Поливалентность ставит под сомнение универсальную значимость двухмерных картезианских осей, вертикальной и горизонтальной, осей выбора и комбинации. Серия как констелляция представляет собой порождение неограниченных возможностей выбора. Артикуляцию крупных синтагматических цепей (таких как музыкальные "группы" Штокхаузена, action painting, языковой элемент, изъятый из какого-то контекста и помещенный в качестве нового элемента артикуляции в дискурс, где берутся в расчет значения, вытекающие именно из целого, а не первоначальные означаемые, бывшие элементами-синтагмами в своем естественном окружении и т. д.) можно мыслить как совершающуюся на основе других артикуляций, взятых в качестве исходных.
3) И наконец, если и действительно в основе всякой коммуникации лежит некий Пра-код, обуславливающий всевозможные культурные обмены, то для серийного мышления особое значение приобретает выявление исторически сложившихся кодов и критический их пересмотр с целью порождения новых форм и способов коммуникации. Пер-
310
вая и главная цель всякого серийного мышления состоит в том, чтобы стимулировать развитие кодов, вписывая их в историю и открывая новые коды, а не отступать все больше и больше назад, в глубину, к исходному порождающему коду, к Структуре Следовательно, серийное мышление призвано делать историю, а не заниматься поисками внеисторических оснований коммуникации. Другими словами, в то время как структуральное мышление призвано открывать, серийное мышление призвано производить
После того как мы установили эти различия, становятся более понятными упреки, которые Леви-Строс адресует серийному мышлению, имея на то некоторые основания. Обратимся еще раз к тексту Леви-Строса для того, чтобы посмотреть, действительно ли мы имеем дело с непримиримыми позициями, или можно отыскать компромисс, которого Леви-Строс, по-видимому, не допускает 86.
II. Леви-Строс как критик современного искусства
II.1.
Рассуждения Леви-Строса начинаются сравнением живописи со словесным языком
"Живопись можно назвать языком только в той мере, в какой она, как всякий язык, представляет собой особый код, единицы которого образуются путем сочетания других менее многочисленных единиц, определяемых более общим кодом". Однако "в артикулированном языке первый код, единицы которого не обладают собственным значением, выступает для второго как средство и способ означивания, так что сам процесс означивания оказывается ограниченным одним уровнем. Это ограничение отменяется в поэзии, которая возвращается к первому коду с тем, чтобы, совмещая его со вторым, наделить значением Поэзия имеет дело с интеллектуальной операцией означивания посредством слов и синтаксических конструкций, но одновременно — с их эстетическими свойствами, потенциальными элементами другой системы, которая подтверждает установившиеся значения, видоизменяет их или перечеркивает. И то же самое в живописи, в которой оппозиции форм, цветовые оппозиции выступают в качестве смыслоразличителей, зависящих одновременно от двух систем: системы интеллектуальных значений, сложившихся в общем опыте и являющихся результатом расчленения чувственного опыта и организации
86 Ниже цитаты из С. Levi-Strauss, Le cruda e il catto, cit., "Ouverture", pagg.38-44 Частичный перевод см К Леви-Строс Сырое и вареное В кн. Семиотика и искусствоведение Цит. М. 1972 С 25—49 и сл.
311
его в объекты, и от системы изобразительных значимостей, обретающих значение только на фоне первой системы, которую она модулирует и в которую она включается...
... Итак, становится ясно, почему абстрактная живопись и, шире, все направления изобразительного искусства, объявляющие себя нефигуративными, утрачивают способность что-либо означать: они отказываются от первого уровня членения, надеясь просуществовать за счет второго".
Развивая эту тему, уже обсуждавшуюся в "Беседах" и в одном структуралистском тексте, посвященном серийной музыке, а именно, в эссе Николя Рюве, содержащем критику в адрес Анри Пуссера 87, Леви-Строс останавливается на некоторых довольно тонких моментах: в основе китайского каллиграфического письма также, по-видимому, лежат чисто чувственно воспринимаемые формы, играющие роль элементов второго членения (пластические фигуры, лишенные, как и фонемы, собственного значения), но в китайском каллиграфическом письме предполагаемым единицам второго членения предшествует другой уровень артикуляции, а именно уровень системы знаков, наделенных точными значениями, следы которых явно различимы на уровне пластического решения.
Пример с каллиграфическим письмом удобен тем, что он позволяет перевести разговоре нефигуративной живописи на музыку, музыка, взятая как чистое звучание, отсылает к созданной культурой системе единиц первого членения, т. e. к системе музыкальных звуков.
II.2.
Естественно, приведенное сравнение вынуждает Леви-Строса высказаться по поводу фундаментального положения, стержневого для всей последующей аргументации:
"И это положение принципиально важно, ибо современная музыкальная мысль категорически и не вдаваясь в рассуждения отвергает идею естественного происхождения системы отношений между звуками музыкальной гаммы Они — если следовать весомой формуле Шенберга — должны определяться исключительно исходя из «совокупности отношений, в которые вступают между собой звуки» И как раз структурная лингвистика должна была бы помочь преодолению ложной антиномии объективизма Рамо и конвенционализма современных композиторов. В результате членения звукового континуума, имеющего место в любом типе гамм, между звуками устанавливаются иерархические отношения. Эти отношения взяты не из природы, поскольку физические характеристики любой музыкальной шкалы зна-
87 "Incontri musicali", III, 1959
312
чительно превосходят как по числу, так и по сложности характеристики, которые отбираются при формировании системы в качестве ее смыслоразличительных признаков Но также неизменно справедливым остается то, что, как и любая образная фонологическая система, любая модальная или тональная (а также политональная или атональная) система основывается на каких-то физиологических и физических свойствах; из, по-видимому, бесконечного числа которых она сохраняет лишь некоторые и использует построенные на их основе оппозиции и комбинации для разработки кода, способного различать значения Следовательно, как и живопись, музыка предполагает естественную организацию чувственного опыта, это не означает, что она ею ограничивается".
II.3.
Здесь Леви-Строс подходит к тому, чтобы определить, в чем отличие конкретной от серийной музыки, неразличение которых — обычная ошибка прессы Конкретная музыка — это просто парадокс: если бы составляющим ее шумам удавалось сохранить репрезентативный характер, то тогда можно было бы говорить, что она располагает единицами первого членения, но поскольку она в принципе обезличивает шумы, преобразуя их в псевдозвуки, то об уровне первого членения, на основе которого могло бы возникнуть второе, говорить не приходится.
Напротив, серийная музыка созидает свои звучания на основе изощренной грамматики и синтаксиса, удерживающих ее в русле традиционной классической музыки. Но это не спасает ее от некоторых внутренних противоречий, которые роднят ее с нефигуративной живописью или конкретной музыкой.
"Нивелировав специфику звучания отдельных тонов, возникающую вместе со звукорядом, серийное мышление почти не организует звукоряд, очень слабо связывая тоны между собой". Воспользовавшись словами Булеза, скажем, что серийное мышление всякий раз наново творит потребные ему объекты, а равно формы, потребные для их организации. Другими словами, оно отказывается от отношений, характерных для тонального звукоряда, звуки которого, как полагает Леви-Строс, соответствуют словам, монемам, уровню первого членения, свойственного всякому языку, претендующему что-то сообщать И в этом смысле серийная музыка ему кажется впадающей в ересь, вообще типичную для нашего времени (и именно для нашего -века, потому что, как мы убедились, дискуссия о серийном мышлении имеет отношение ко всему современному искусству), заключающуюся в стремлении "построить систему знаков, базирующуюся на одном-единственном уровне членения". .
313
"Сторонники доктрины серийного мышления могут возразить на это, сказав, что они отказываются от первого уровня членения для того, чтобы заменить его вторым, компенсируя эту утрату изобретением некоего третьего уровня, которому они передоверяют функцию, некогда отобранную у второго. Как бы то ни было, два уровня остаются. После эпохи монодии и полифонии серийная музыка должна была бы знаменовать наступление эпохи «полифонии полифоний», совмещая горизонтальное и вертикальное прочтения, она пришла бы к «двойному» прочтению. Несмотря на видимую логику, этот довод не отвечает сути дела: во всех языках единицы первого членения малоподвижны прежде всего потому, что соответствующие функции обоих уровней членения неопределимы для каждого из уровней по отдельности. Элементы, выдвигаемые на уровне второго членения для исполнения функции означивания в иной системе координат, должны были бы поступать на этот уровень — второго членения, уже обладая требуемым свойством, т. e. как способные нести то или иное значение. И это возможно только потому, что эти элементы не только взяты прямо из «природы», но организуются в систему уже на первом уровне членения: предположение ошибочное, небезопасное, если не учитывать, что эта система включает некоторые свойства естественной системы, устанавливающей для существ сходной природы априорные условия коммуникации. Другими словами, первым уровнем членения заправляют реальные, но неосознаваемые отношения, которые благодаря упомянутым свойствам способны функционировать, не будучи осознаваемыми или правильно интерпретируемыми".
II.4.
Этот длинный отрывок, который стоил того, чтобы привести его полностью, построен на некоторых ложных посылках. Первый аргумент таков: серийная музыка не язык, потому что для всякого языка неизбежны два уровня членения (это значит и то, что параметры композиции не могут избираться с такой степенью свободы, как в серийной музыке; есть слова, уже наделенные значением, есть фонемы, а других возможностей нет); ясно, однако, что этот аргумент может быть перевернут и выражен так: словесный язык это только один из многих типов языка, между тем как в случае музыкального языка часто приходится иметь дело также с другими способами членения, более свободными. Косвенный, но довольно точный ответ находим у Пьера Шеффера в его "Эссе о музыкальных объектах", когда он замечает, что в Klangfarbenmelodie то, что было факультативным вариантом в предшествующей системе, обретает функции фонемы, т. e. становится смыслоразличителем, включаясь в значащую оппозицию 88.
88 Paris, 1966, pagg. 300-303
314
Второй аргумент таков: строгая и жесткая связь обоих уровней членения основывается на некоторых коммуникативных константах, на априорных формах коммуникации, на том, что в другом месте Леви-Строс называет Духом, а в итоге это все та же вечная и неизменная Структура или Пра-код. И здесь единственно возможный ответ (к которому и требуется свести, используя понятия честной структуралистской методологии, то, что угрожает перерасти в структуралистскую метафизику) заключается в следующем: если идея некоего Кода Кодов имеет смысл в качестве регулятивной идеи, то неясно, почему этот код должен столь быстро отождествляться с одним из своих исторических воплощений, иначе говоря, с принципом тональности, и почему исторический факт существования такой системы обязывает видеть в ней единственно возможную систему всякой музыкальной коммуникации.
II.5.
Конечно, исполненные пафоса замечания Леви-Строса заслуживают всяческого внимания: "В отличие от артикулированной речи, неотделимой от своего физиологического и даже физического основания, серийная музыка, сорвавшись со швартовых, дрейфует по течению. Корабль без парусов, капитан которого, не снеся превращения судна в простой понтон, вдруг вывел его в открытое море, искренне веруя в то, что неукоснительное соблюдение морского распорядка спасет экипаж от ностальгии по родным берегам, а равно от заботы о благополучном прибытии" 89.
Перед лицом этой столь понятной обеспокоенности, (а разве не те же чувства охватывают слушателей серийной музыки и зрителей нефигуративной живописи?) невольно закрадывается подозрение в том, что жалобы структуралиста, которому приходится заведовать метаязыком и подведомственными ему всеми исторически сложившимися языками, каждый из которых занимает свое место в системе, это жалобы последнего носителя какой-то исторически ограниченной языковой нормы, неспособного взглянуть со стороны на свои собственные языковые навыки, который совершает большую ошибку, принимая свой собственный язык за универсальный. Это неразличение идиолекта и метаязыка рождает путаницу, недопустимую в теории коммуникации.
Но Леви-Строс совершает этот шаг без колебаний: музыка и мифология — это формы культуры, механизмы, вводящие в действие — у тех, кто эти формы практикует, — общие ментальные структуры; и прежде чем читатель успеет подумать, стоит ли ему соглашаться с
89 Il crudo e il cotto, cit., pag. 45
315
этим, — как уже делается вывод, коль скоро серийное мышление пересматривает именно эти общие ментальные структуры, то, следовательно, это структуры тональной системы (а также фигуративной живописи). После этого отождествления Леви-Стросу ничего не остается, как сделать последний вывод: поскольку структурное мышление признает наличие общих ментальных структур, то оно также признает, что дух чем-то детерминирован, следовательно, это материалистическое мышление. А раз серийное мышление хочет освободиться от тональной системы (воплощающей общие структуры ментальности), оно утверждает абсолютную свободу духа, и следовательно, это идеалистическое мышление. Заключение звучит так: "Общественное мнение часто путает структурализм, идеализм и формализм, но как только структурализм сталкивается на своем пути с истинными идеализмом и формализмом, так со всей очевидностью выявляется его собственная специфическая направленность — детерминистская и реалистическая" 90 .
III. Возможность порождающих структур
III.1.
Для того чтобы глубже и во всей полноте понять смысл приводимых нами цитат, не стоит забывать о том, что лингвистический и этнологический структурализм, с одной стороны, и современная музыка, с другой, пришли противоположными путями к постановке проблемы универсальных законов коммуникации.
После многовековой наивной убежденности в том, что тональная система естественна и укоренена в законах восприятия и физиологической структуре слуха (это относится, однако, ко всем сферам современного искусства), музыка с помощью истории и этнографии в их наиболее утонченных формах вдруг открывает для себя, что принцип тональности это не более чем культурная конвенция (и что в других культурах, в другом времени и пространстве существовали другие законы музыкальной организации).
Напротив, лингвистика и этнология (вторая вслед за первой) убедившись — по крайней мере со времен Колумба — в том, что языки и системы социальных отношений у разных народов разные, открыли для себя, что за этими различиями скрываются или могут скрываться константные универсальные структуры, впрочем, достаточно простые и способные порождать большое количество структур разной степени сложности.
90 Ibidem, pag. 48
316
И разумеется, структурное мышление склоняется в сторону признания универсалий, в то время как мышление серийное стремится к разрушению всевозможных псевдоуниверсалий, которые оно полагает не константными, но исторически ограниченными.
Уместно, однако, задаться вопросом, это противостояние методов есть противостояние философского порядка или речь идет о двух разных оперативных подходах, как об этом уже говорилось, не исключающих компромиссное решение?
III.2.
Предположим, что понятие универсальной коммуникативной структуры, некоего Пра-кода, всего лишь исследовательская гипотеза (решение, которое с эпистемологической точки зрения позволяет избежать всякого онтологического и метафизического гипостазирования, но с эвристической точки зрения не препятствует тому, чтобы анализ коммуникативных процессов способствовал выявлению этой структуры). В этом случае естественно, что серийное мышление как деятельность по производству форм, а не как исследование их предельных характеристик, не зависит от структурного и, имея дело со структурами, оставляет в стороне структурный анализ. Не исключено, что всякий случай коммуникации таит под спудом некую константную структуру, но серийная техника (в первую очередь техника, и только потом мышление, техника, предполагающая некое видение мира, но это видение не философского порядка) призвана созидать новые структурированные реальности, а не открывать вековечные структурные законы.
III.3.
Примем, однако, постулаты онтологического структурализма, итак, структуры, выявленные лингвистическими и этнологическими исследованиями, существуют на самом деле, являясь константами человеческого ума, т. e способами функционирования мозгового аппарата, чьи структуры изоморфны структурам физической реальности. Но в таком случае, структурные исследования призваны выявлять глубинные структуры, самые глубинные, Структуру, cuius nihil maius cogitari possit (то, больше чего ничего нельзя помыслить). И почему нужно непременно думать, что это структуры тональной музыки, в то время как ученому более подобало бы задаться вопросом, а не являются ли указанные структуры структурами более общего порядка, охватывающими всю совокупность типов музыкальной логики, включая и тональную музыку, порождающими структурами, пребывающими по ту сторону всякой грамматики (например, грамматики тональной музыки), а равно по ту сторону всякого отрицания грамматики (как в атональной музыке), по ту сторону всякого членения
317
шумового континуума на звуки — носители культурно обусловленных смыслов?
Легко понять, что такого рода исследование было бы именно тем, чего ждут от структурной методологии, и оно могло бы показать, как осуществлялся переход от греческой музыкальной шкалы, восточной, средневековой к темперированной шкале и от нее к гамме и россыпям поствебернианской музыки. И легко было бы заключить, что такому исследованию следовало бы заниматься разработкой не какой-то исходной системы, например, такой как тональная, но разработкой механизма порождения всевозможных звуковых оппозиций в том смысле, в каком этим занимается порождающая грамматика Хомского 91.
III.4.
Напротив, как явствует из работ Леви-Строса, главная задача структурного мышления состоит в том, чтобы противопоставить серийной технике, занятой творением истории, созиданием новых разновидностей коммуникации, некие изначальные и предустановленные структуры для того, чтобы иметь соответствующую точку отсчета при оценке новых видов коммуникации, рождающихся как оппозиция к этим параметрам. Это было бы все равно что судить о законности какого-либо революционного деяния, противопоставляющего себя существующим установлениям, и при этом взывать к суду отвергаемых учреждений. Процедурная сторона безупречна, на деле так и
91 В этом смысле следовало бы оставить соссюровскую гипотезу кода как установившейся системы, перечня, таксономии и принять понятие competence как конечного механизма, способного порождать бесконечные формы деятельности. По отношению к этой "глубинной" структуре такие системы, как система тональной или серийной музыки, были бы "поверхностными" структурами в том смысле, каким Хомский наделяет эти термины. См. по этому поводу Giorgio Sandri, Note sui concetti di "struttura" e "funzione" in linguistica, in "Rendiconti", 15—16, 1967 . Кроме того, следовало бы различать — применительно к возможности "серийного" дискурса — "творческую способность творить по правилам", т. e competence, и "способность творить, преобразуя правила", — performance. Конечно, возможность серийного мышления сразу бы поставила под сомнение те языковые универсалии, которые имеет в виду Хомский, однако — как уже отмечалось — генеративная матрица могла бы лежать в основании как формирования, так и деструкции правил (отсюда и проблематичность ее выявления на каком-то этапе исследования, а возможно, и как окончательной цели исследования). Работа Хомского несомненно открывает возможности изучения "открытой комбинаторики", но на ее нынешней стадии было бы нецелесообразно с ходу переводить понятия трансформационной грамматики на язык семиологического дискурса, особенно если учесть, что и сам Хомский считает свою модель — к ее определению он возвращается неоднократно — еще "рудиментарной". (Ср. The Formal Nature of Language, in E. Н. Lenneberg. Biological Foundations of Language, N.Y., 1967, pag. 430 ) Особенно важные замечания Nicolas Ruwet, Intraduction a La Grammaire generetive, спец. номер "Langages", 1966
318
бывает, но с исторической точки зрения такое поведение смехотворно. Обычно научному исследованию вменяют в задачу выявление более обширных параметров, позволяющих установить взаимосвязь отрицаемого начала с тем действием, которое его отрицает. Но всякое исследование тормозится, как только выясняется, что отвергаемое воплощает собой вечную и неизменную природу вещей. И непонятно, чем тогда отличается эта установка от поведения Гремонини, который отказывался смотреть в телескоп Галилея из страха утратить четкость и ясность имеющихся у него на этот счет представлений, ведь птолемеевская теория обращения сфер была единственным естественным объяснением движения планет. Когда идет в ход такая аргументация, вот тогда-то и делается очевидной опасно консервативная природа структурализма Леви-Строса (но только Леви-Строса). Структуралистская методология, притязающая на открытие неких координат вечности внутри всякого текучего исторического процесса, должна уметь приглядываться к поворотам истории, чтобы выверять на них выявленные ею структуры, выясняя из пригодность к анализу нового. И тем более это необходимо, когда (и кажется, все структуралисты отдают себе в том отчет) универсальные структуры не выводятся из всей совокупности частных случаев, но постулируются как теоретическая модель, воображаемая конструкция, которая должна мочь объяснить все, что есть и может случиться. И было бы неразумно отвергать скопом и с порога у новых форм коммуникации право на жизнь только потому, что они структурируются в направлениях, не предусмотренных теорией, разработанной еще до того, как эти новые модальности сложились 92. Конечно, может случиться так, что эти новые модальности окажутся некоммуникативными, но не следует возлагать на теорию слишком большие надежды, она не всегда может охватить все. В этом случае серийность поставила бы под сомнение слишком жесткий принцип двойного членения всякого языка, или убеждение в том, что всякая коммуникативная система
92 И здесь в связи с вопросом о структурах уместно напомнить о том, как ставилась проблема определения и определимости искусства — в русле воззрений Антонио Банфи — Дино Формаджо в его работе "Идея художественности" (Dino Formaggio, L'idea di artisticita, Milano, 1962). Предлагая вместо неизбежно "исторического" определения некую чистую идею художественности, которая позволяет признать все существующие поэтики и отказывается от их нормативного "выпрямления", Формаджо не интересуется теми методологическими проблемами, которые в данном случае беспокоят нас, но и в том и в другом случае на первый план выходит забота о том, чтобы определения, выработанные в какой-то конкретно-исторический момент времени, не переносились бы на все другие эпохи. Об отличии точки зрения Формаджо от нашей см. нашу работу "Общее определение искусства" ( La definizione generale dell'arte, in "Rivista di estetica", 2, 1963).
319
непременно язык, или представление о том, что искусство непременно должно что-то сообщать...
III.5.
Не приняв во внимание опасностей, подстерегающих данный Метод, — и мы о них уже говорили — легко поддаться соблазну и начать сокрушать противника уничтожающими определениями типа: "Те, кто не с нами, не демократы". Но именно так и поступает с противником Леви-Строс, утверждая: поскольку я признаю существование обязательных структур, я материалист, поскольку серийное мышление говорит о возможности творческой модификации этих структур, оно идеалистично.
Если продолжать полемику на уровне словесных игр, то ответ не представляет затруднения: поскольку Леви-Строс признает наличие естественных необходимых структур, не зависящих от исторической эволюции, он механицист; но поскольку серийное мышление признает возможность того, что в процессе исторической эволюции вместе с контекстом меняются и сами структуры понимания и вкуса, оно — диалектико-материалистическое. Но не следует предаваться этим пустопорожним играм.
Все это однако, не исключает важности для серийного мышления того, что собственно и превращает эту технику в видение мира и в "мышление", — социально-исторического обоснования кодов, убежденности в том, что надстроечная деятельность могла бы способствовать изменению этих кодов и что всякое изменение коммуникативных кодов имеет следствием формирование новых культурных контекстов, организацию новых кодов, постоянную их реструктурацию, историческую эволюцию коммуникативных модальностей в соответствии с диалектическими отношениями между системами коммуникаций и социальным контекстом. Достаточно вспомнить корреляции, выявленные Анри Пуссером, между миром тональной музыки и эстетикой тождества, повторения того же самого, вечного возвращения, с представлениями о замкнутом и повторяющемся времени, которые отражают и развивают вполне определенную консервативную педагогику и идеологию, свойственные определенному обществу, с определенной политической и социальной структурой 93.
93 Henri Pousseur, La nuova sensibilita musicale, in "Incontri musicali", II, 1958
320
IV. Призрачные константы
IV.l.
Вышесказанное имеет смысл для анализа тех явлений, при изучении которых применяются структурные решетки.
Конечно, сходство ищут, предполагая постоянство. Если, как напоминает нам Дюмезиль 94, самым разным народам свойственно представлять богов триадами, то, стало быть, это соответствует некоторым непреходящим потребностям человеческого ума или, по крайней мере, такого ума, который мыслит религиозно. Но с какой стати группировать народы по числу изобретаемых ими богов, а не, например, по любви или страху, который они испытывают в их присутствии? Важно выявить формы поведения, в которых "дух" следует норме. Но почему же нужно при этом объявлять бесполезной попытку выявить формы поведения, в которых одни нормы нарушаются и устанавливаются другие?
IV.2.
Как пишет Десмонд Моррис в одной из своих книг 95, в которой человек изучается с точки зрения своего сущностного родства с обезьяной, когда два примата затевают схватку не на жизнь, а на смерть, в какой-то миг более слабый, желая показать, что он сдается, и умилостивить соперника, начинает, согласно ритуалу, выказывать демонстративную покорность, наиболее явным выражением которой служит принимаемая им поза сексуального подчинения.
Зоолог отмечает, что эти ритуалы выражения покорности сохранились и у нас, во всяком случае, под маской гигиенических ритуалов. В связи с чем, когда, например, мы хотим успокоить стража порядка, указавшего нам на нарушение, и чтобы не раздражать его, не только внезапно признаем свою вину, но инстинктивно начинаем доказывать ему, что мы не представляем никакой опасности, скребя подбородок, нервно потирая руки, заикаясь, тем или иным способом стараясь убедить его в том, что наша потенциальная агрессивность уступила место рабству и покорности. И несомненно, показателен тот факт, что за самыми привычными навыками нашего поведения в глубине скрывается схема поведения наших предков, выдающая в самом обыденном жесте готовность сдаться. Так дают о себе знать константы, свидетельствуя неизменность наших первозданных инстинктов.
Но — если и важно, что в основе двух столь различных форм поведения лежит одна объясняющая модель (как для того, чтобы понимать наши прошлые действия, так и для того, чтобы контроли-
94 Ср. Jupiter. Mars, Quirinus, Torino, 1955
95 Desmond Morris, La scimmia nuda, Milano, 1968
321
ровать настоящие и планировать будущие), то тем более интересно, что эта первозданная модель настолько эволюционировала, что почти не опознается.
Другими словами (и чтобы показать, насколько важно, говоря о структурных моделях, придавать по крайней мере такой же вес вариантам, как и константам), все мы вправе чувствовать себя заинтригованными, узнавая, что почти неуловимое движение рук, которым горожанка сопровождает свое объяснение с полицейским, выражает и заменяет готовность отдаться победителю; но как бы нас ни увлекало выявление всевозможных структур, мы не можем не быть хотя бы немного удовлетворены тем фактом, что ее жестикуляция при разговоре с полицейским столь далека от неизящной позы гомосексуального совокупления.
IV.3.
Оставляя в стороне шутки и возвращаясь к сути проблемы, мы не будем утверждать, что приведенные доводы свидетельствуют о победе серийного мышления над мышлением структуральным. Итак, стараясь показать, что всякое гипостазирование структурального разума имеет свои пределы, положенные ему реальностью серийной техники, модифицирующей пресловутые вечные константы, вскрывая их историческую обусловленность, в то же самое время мы отдавали себе отчет в том, что всякая серийная техника должна разворачиваться (как в плане эффективности коммуникации, так и в качестве оппозиции отрицаемым ею техникам) на основе структурной методологии, которая задает последние параметры и устоявшимся и вновь возникающим формам.
Проблема структурного метода (сказав "метод", мы некоторым образом предвосхищаем ответ), если мы не желаем сделать его антиисторической догмой, заключается в том, чтобы не допустить отождествления искомой Структуры с какой-то конкретной серией, которую можно было бы счесть предпочтительной формой коммуникативных универсалий. Если нам удастся избежать этой ошибки, серийный метод предстанет другой — диалектической стороной структурного метода, полюсом становления, противоположным полюсу пребывания. Серийность не будет выглядеть тогда простым отрицанием структуры, но сама окажется структурой, непрестанно в себе сомневающейся и признающей собственную историческую обусловленность, но не для того, чтобы отвергнуть саму возможность последнего предела исследования, а для того, чтобы возвести эту утопию в ранг регулятивной идеи. При этом любая структура искала бы в самой себе свои глубинные основания, свой код, делающий ее сообщением. Только постоянное усилие и постоянный критический пересмотр самой себя, непрестанное испытание себя на прочность — это и только это позволяет ей сделаться производительницей смысла.
322
V. Структура как константа и история как процесс
V.l.
Если Структура понимается как вечные законы духа, то историческое познание невозможно. Представление о структурах бессознательного, присущих не только каждому человеческому существу, но и каждой исторической эпохе и долженствующих одновременно быть и универсально значимыми, и исторически обусловленными, неизбежно противоречиво.
V.2.
Показателен в этом смысле драматизм попытки Люсьена Себага, старающегося привести к общим основаниям взгляды Леви-Строса, Лакана и Маркса в "Марксизме и структурализме" 96.
Уроки Леви-Строса, откорректированные в духе Лакана, неизбежно приводят автора к признанию некоего источника всеобщей комбинаторики, подспудного всякой исторически сложившейся культуре; выделение Дюмезилем теологической триады, характерной для религиозною мышления всех народов, вынуждает признать наличие некоего порядка... независимого от ряда его конкретных воплощений", и общих начал, к которым может быть возведен код" 97. С другой стороны, если и существуют некие "изначальности", лежащие в основе всякой цивилизации, то можно попытаться выяснить их не в качестве каких-то детерминирующих факторов, которые бы существовали независимо от человека, но того, что складывается в процессе деятельности человеческих сообществ и в чем историк видит предмет своей науки 98. В таком случае можно было бы избежать апорий идеалистического структурализма, и в то же самое время использовать весь спектр возможностей, заложенных в историческом процессе: выделение структур оказывается результатом "деятельности духа" (в этом случае дух и исследовательская мысль — одно ц то же), "отвлекающегося от многообразных форм каузальности, от бесчисленных связей, устанавливающихся между какой-то областью реальности и другими ее областями, с тем чтобы определить собственное устройство данной области" 99. И тогда, судя по всему, открывается возможность двойного прочтения историко-социального материала: с одной стороны, диахроническое изучение причин и следствий, с другой, синхронный срез совокупностей значений, которые исследователь не считает окончательными, но пригодными для описания отношений, складываю-
96 Sebag L , Marxisme et Structuralisme, Paris, 1964
97 Ibidem, pag. 121
98 Ibidem, pag. 123.
99 Ibidem, pag. 125.
323
щихся между различными сферами культуры в данный момент времени, при этом он убежден, что "все эти системы в целом могут рассматриваться как многообразные реализации на разных уровнях активности человеческого духа" (и здесь дух" означает "неосознаваемые, но объективные законы"). И можно было бы, не отказываясь от марксистского исторического подхода, обратиться к мифам, изучая их сами по себе, вне связи с породившей их общественной ситуацией 100, как "язык, подчиняющийся некоторым правилам, не осознаваемым носителями этого языка и тем не менее ими используемым 101. Как совместить эти вневременные структуры с исторической каузальностью? В известном смысле, уповая на рациональность самой истории, "поставщицы значений", другими словами, рациональность хода истории тогда выражается в том, что структуры, постепенно выкристаллизовываются в разнообразных исторических контекстах, оказываются сводимыми к неким всеобщим, но неосознаваемым закономерностям и вместе с тем являются результатом развития, обусловленного теми же самыми закономерностями ничуть не менее, чем структуры. "Марксистский анализ всегда предполагает возможность отнесения формируемых человеком языков к основанию, от которого берет начало всякое подлинное творение человеческого мира 102 ... Историческая наука занимается собственно деятельностью индивидов и групп, восстанавливая ее во всем богатстве взаимосвязей, но также и структуры, выкристаллизовывающиеся в этой деятельности на разных уровнях, могут рассматриваться как продукты человеческого духа, повсеместно и повседневно упорядочивающего самый разнообразный материал. И это то, что ныне важно понять"103.
Ясно, куда клонит Себаг: "Всякое общество, по-видимому, подчинено некоторому принципу организации, который никогда не бывает единственно мыслимым, это реальность, допускающая множество трансформаций", отдельные сообщения понимаются под определен-
100 Ср. Michel Foucault, Le parole e le cose, Milano, 1967, page 220. (Фуко М Слова и вещи М. 1994. С. 228), где автор, показав, что различие между физиократами и утилитаристами XVIII века вполне выразимы с помощью трансформации одной и той же структурной модели, замечает: "Возможно проще было бы сказать, что физиократы представляли земельных собственников, а «утилитаристы» — коммерсантов и предпринимателей .. Но если принадлежностью к определенной социальной группе всегда можно объяснить, почему предприниматель или коммерсант выбрал ту или иную систему мышления, то условие формирования самой системы мышления никак не выводимо из существования той или иной группы."
101 Sebag, cit., pag. 127.
102 Ibidem, pag. 128.
103 Ibidem, pag.144.
324
ным — функционально обусловленным — углом зрения, в соответствии с интересами общества и его конкретных представителей 104; таким образом, вопрос заключается в том, чтобы понять то, что мы называем "серийным мышлением", в терминах структурного мышления, считая тональность чем-то превосходящим выделяемые в ней исторические структуры... Но предприятие обречено на поражение, коль скоро рациональность истории, долженствующая обеспечить многообразие событий и прочтений, растворяется в рациональности, понятой как объективная логика, которая предопределяет факты и мое их видение:
"Ум и в своих действиях, и в законах, которым он подчиняется, столь же реален, как реально то, что он отражает: и поскольку он реален, он берется как объект с самого начала. Сознание не только, как пишет Маркс, есть сознание реальной жизни, оно также сознание самого себя; и это не просто интуитивная непосредственная данность субъекта самому себе, оно самоопределяется как система правил, которые не только воспроизводят но производятся в процессе познания мира объектов. Этими правилами можно воспользоваться как простым инструментарием, ибо именно они позволяют выстраиваться тому, что мы воспринимаем как данность, выявляя обосновывающий ее порядок: но с другой стороны, эта данность является не чем иным, как материей, которой ум питается для того, чтобы смочь означить собственную логическую организацию"105.
Но что это за реальность ума, исполняющегося такой силы, что он в принципе способен придавать формы непрестанно обновляющимся реалиям и делать это так, чтобы изменчивые формы соответствовали требуемому порядку?
Себаг дал на это ответ в уже приведенном отрывке: это возможность его сведения к "началу начал".
V.3.
Итак, именно идея "начала начал" противополагается идее исторического процесса. Или лучше сказать, всякая тематика "начала начал" представляет собой тематику истории как непрерывного развертывания событий, исходящих из начала начал, однако — и поныне история мысли не предложила на этот счет никакого другого ответа — когда все на свете отряжают к началу начал, вещественность исторического процесса становится пустым звуком, а философия — с ног на голову. Но важнее всего то, что то самое начало начал, на которое ссылается Себаг, это вовсе не гегелевское начало всякой
104 Ibidem, pag. 147.
105 Ibidem, pag. 148.
325
диалектики, это нечто другое. Если, впрочем, самого выражения "начало начал" недостаточно для того, чтобы понять, какую философскую позицию занимает автор, сошлемся на примечание, напоминающее о том, что философия задается не вопросом "Что это такое, то, что есть", но "Как мыслится нами то, что есть". Это хайдеггерианская тональность. Решающее влияние на Себага, конечно, оказано Лаканом. Последнее философское сочинение Себага носит название "Миф: код и сообщение"106. В нем стремление сохранить некую диалектику и движение вполне аннулируется признанием существования вечных и незыблемых структур Духа, благодаря которым "само чувственное, обращаясь на себя, выявляет структуры, в которых себя перерастает"107.
В начале начал таится и прячется Бытие, самоопределяясь в структурированных событиях и убегая какого бы то ни было структурирования. Как структура в ее объективности и устойчивости, так и процессуальность с ее непрестанным созиданием вечно новых структур зарождаются и пребывают во владениях, — как об этом нам напоминает Леви-Строс — структурированию не подлежащих.
106 Le mythe code et message, "Les temps modernes", marzo, 1965
107 Ibidem, pag.1622
326
5. Структура и отсутствие
I. Саморазрушение Структуры
I.1.
Если Код Кодов это последний предел, неизменно отступающий, по мере того как исследование обнаруживает и выявляет его конкретные сообщения, отдельные воплощения, которыми он вовсе не исчерпывается, Структура, очевидно, предстает как Отсутствие.
Структура — это то, чего еще нет Если она есть, если я ее выявил, то я владею только каким-то звеном цепи, которое мне указывает на то, что за ним стоят структуры, более элементарные, более фундаментальные. Здесь я должен задаться вопросом, что же меня интересует. Или мне удалось лучше понять какие-то явления благодаря тому, что я предположил в них структурное родство, позволяющее мне их соотносить, и тогда структура это инструмент для описания этих конкретных явлений. Или же на самом деле меня интересует только обнаружение Пра-Кода, и тогда исследуемые явления — всего лишь средства для того, чтобы в лабиринтах исследования различился, обрел очертания и проступил лик Последней Реальности, которая и была истинным побудителем и истинной целью моего вопрошания.
I.2.
В первом случае подозрение, что за структурными моделями, которыми я манипулирую (оперирую), скрываются некие неясные ускользающие структуры, не должно вводить меня в заблуждение, если я погонюсь за призраком, я потеряю из вида интересующие меня явления. Я притормаживаю исследование в том месте, которого я достиг, считая полученные структурные модели инструментами, вполне пригодными для описания этих явлений Это описание должно быть соотнесено с другими описаниями, и только когда сеть полученных соотнесений выявит некоторые несоответствия, я принужден буду задаться вопросом о том, пригодны ли исходные модели для дальнейшего употребления или их следует заменить другими. Эта корреляция дискурсов пойдет навстречу модификациям самих явлений, и если результаты окажутся нестабильными, я снова задамся вопросом о пригодности исходных моделей. В любом случае должно быть ясно, что я избираю эти модели, потому что намерен обследовать определенную группу явлений, отвечающих какому-то критерию и, стало быть, рассматриваемых с определенной точки зрения, которая уже
327
сама по себе склоняет к каким-то действиям и результатам, побудительные причины которых, а равно критерии их оценки не подлежат обоснованию при помощи структурного метода (в лучшем случае, как и всякое орудие, позволяющее добыть факт, структурный метод может поставить под вопрос прежние мотивы и оценки, создавая тем самым новую ситуацию). Так или иначе, проблема Пра-Кода в круг моих нынешних забот не входит.
I.3.
Напротив, во втором случае все то, что может произойти в контексте начальной ситуации, не имеет особенного значения. Подойдя вплотную к определению Пра-Кода, я не имею права отступать. Соблазненный обманчивым блеском универсализма, я поступаю так, как поступает всякий нефилософский ум, почитающий себя умом философским: я выпрямляю серию в структуру и, вместо того чтобы двигаться дальше, называю Пра-Кодом промежуточный этап исследования. Но если я не совсем чужд философским махинациям, то для меня не должно составлять секрета, что — как было сказано выше — Структура мне будет открываться только по мере своего прогрессирующего исчезновения. Однако, признав факт сущностного отсутствия Пра-Кода, я должен буду иметь мужество согласиться также и с тем, что в качестве отсутствующей структура, являющаяся конститутивной для всякой структуры, сама по себе не может быть структурирована. А если она таковой предстанет, то это лишь знак того, что за ней скрывается другая, еще более окончательная, еще более отсутствующая, как ни парадоксально это звучит, структура. В таком случае естественным завершением всякого последовательного структуралистского начинания явится умерщвление самой идеи структуры. И всякий поиск констант, желающий называться структурным исследованием и рискующий быть таковым, заранее обречен на провал, грозит обернуться мистификацией, утешительной попыткой выдать неполноту за исчерпанность, очередной ход в игре — за последний. Как мы постараемся показать, именно в эту апорию неминуемо сползает структурализм, понятый как онтология и как поиск констант.
II. Лакан: логика Другого
II.1.
Мы уже видели, в какую ситуацию попадает тот исследователь, который из-за двусмысленности своих речей, пусть запланированной, но остающейся двусмысленностью, храбро следует тем предначертаниям, о которых Леви-Строс и иже с ним только широковещательно заявляют.
328
Если, согласно Леви-Стросу, "мифы означают дух", то Жак Лакан через голову всех исследований языка, мифов, всего того, что связано с коммуникацией, принимается за изучение самого духа и делает это как психоаналитик Стало быть, он ведет речь о Бессознательном и его структуре 108.
Говорят, что Лакан сводит структуры бессознательного к языковым, но посмотрим, что стоит за этим сведением У Леви-Строса еще можно было думать о некоем духе, законы которого отражаются как в языковом, так и в социальном поведении Напротив, у Лакана порядок символического конституируется не человеком и не духом, конституирующим человека, но он сам конституирует человека 109: "jusqu'au plus intime de l'organisme humain, cette prise du symbolique" ("и в самых глубинах человеческого существа схватывание символического") происходит как "insistance de la chaine signifiante" ("навязывание себя сцепляющимися в некую последовательность себя означающими") 110.
Порядок символического, цепь означающих, есть не что иное, как манифестация бессознательного, воспроизводящего в себе и проявляющего разнородные образования: сны, несовершенные поступки, симптомы и объекты желания.
Означающее доминирует над субъектом 111:
"c'est ainsi que si l'homme vient a penser l'ordre symbolique c'est qu'il y est d'abord pris dans son etre. L'illusion qu'il l'ait forme par sa conscience, provient de ce que c'est par la voie d'une beance specifique de sa relation imaginaire a son semblable, qu'il a pu entrer dans cet ordre comme sujet Mais il n'a pu faire cette entree que par le defile radical de la parole" 112 "La subjectivite a l'origne n'est d'aucun rapport au reel, mais d'une syntaxe qu'y engendre la marque signifiante" 113.
108 Jacques Lacan, Ecrits, Paris, 1966 Все последующие ссылки на Лакана имеют в виду именно эту его работу Мы не переводим их с французского в связи с тем, что Лакану свойственно играть на языковых неоднозначностях
109 Lacan, pag. 46 110 Lacan, pag.11
111 Ibiden, pag. 39
112 Ibiden, pag. 53 "Вот почему, если человек в состоянии помыслить символический порядок, то это потому, что он уже в него включен Впечатление, что он выстраивает его сознательно, возникает от того, что человек сумел встроиться в этот порядок в качестве субъекта лишь благодаря специфической данности собственной воображаемой связи с себе подобным Однако это встраивание и это вхождение возможно только с помощью слова и на пути слова"
113 Ibiden, pag. 50 "Субъективность с самого начала имеет дело не с реальностью, но с синтаксисом, рождающим маркировки"
329
II.2.
Для того чтобы лучше понять, что имеет в виду Лакан, нельзя пройти мимо примера с тремя заключенными, который он приводит в работе "Логическое время". Директор тюрьмы сообщает трем заключенным о том, что каждому из них на спину прикрепят кружок: всего кружков пять, три белых и два черных. Два кружка при этом неизбежно окажутся лишними, но заключенные не знают, какие именно. Каждому заключенному будет предоставлена возможность посмотреть на спины двух других заключенных, при этом он не будет знать, какой именно кружок на спине у него самого. Однако же он должен определить это логическим путем, а не путем угадывания, и если, выйдя за дверь вместе с директором, заключенный сообщит ему, какой у него кружок и при помощи какого неопровержимого рассуждения он это узнал, его отпустят на свободу.
Сказано — сделано, директор прикрепляет на спины троих заключенных три белых кружка. Каждый из них видит два белых кружка, на спине у других и не знает, какой кружок у него, белый или черный. Итак, заключенный А, взятый нами для примера (при том что двое других думают то же самое одновременно), попытается решить эту задачу с помощью exempla ficta*, т. e. он подумает: «Если бы у меня был черный кружок, то В, видя белый кружок на спине С и, стало быть, понимая, что его собственный кружок может быть либо черным, либо белым, подумал бы: "Если бы у меня тоже был черный кружок, то С, видя черный кружок у А и черный же у меня, понял бы, что его кружок может быть только белым и направился бы к выходу. Коль скоро он этого не делает, то это значит, что мой кружок белый, и он сомневается". Придя к этому заключению, В направился бы к выходу, будучи уверенным, что его кружок белый. Если он этого не делает, то это потому, что у меня (А) кружок белый и В видит два белых кружка, терзаясь теми же сомнениями, что и я». И тогда, уверенный в том, что у него белый кружок, А собирается встать. Но в тот же самый миг, придя к такому же выводу, два других заключенных направляются к выходу.
Видя их намерения, А задерживается. Ему приходит в голову, что они выходят не потому, что их положение одинаково, но потому, что у него (А) действительно черный кружок и его партнеры пришли к тем же самым выводам, но на несколько секунд позже. Итак, А останавливается. Но останавливаются также В и С, проделавшие ту же самую мыслительную операцию. Их действия убеждают А в том, что у него действительно белый кружок. Если бы его кружок был черным, то его задержка не разрушила бы их логических построений и они бы уверено шли к выходу; но раз они остановились, то это значит, что оба находятся в том же положении, т. e. каждый видит по два белых
330
кружка. Итак, А выходит, и В и С выходят вместе с ним, потому что они сделали те же выводы.
Перед нами цепь логических умозаключений, возможных и неопровержимых только благодаря тому, что в процессе дедукции замешаны временные сдвиги. Без них было бы невозможно умозаключать об умозаключениях другого. Следовательно, этот логический процесс становится возможным только в тот миг, когда мыслящий субъект начинает мыслить другого. Он самоидентифицируется только в присутствии другого, пытаясь представить себе ход его рассуждений и предугадать возможные реакции. Но вместе с тем, это признание другого может произойти только потому (по крайней мере в рамках разбираемого примера), что все три персонажа, постоянно соизмеряя себя с другими участниками, все время соотносятся с механизмом мышления, который не принадлежит никому из них в отдельности, но всем вместе, определяя ход их мысли. И именно наличие Другого с большой буквы дает возможность каждому из них самоотождествиться (белый или черный), "измеряя" себя другим.
Более понятно, хотя и менее красиво, можно объяснить то же самое на примере логической и психологической механики игры в чет-нечет, в которой я, выбирая ход, пытаюсь представить себе, что думает противник о том, как я себе его представляю, чтобы загадать чет, будучи точно уверенным в том, что он ожидает нечет, и наоборот. В тот миг когда мне удается представить себе его представление о моих мыслях о нем, мы оба оказываемся внутри некой объемлющей нас обоих логики: логики Другого 114.
Мы не случайно употребили выражение "логическая и психологическая механика": Другой есть место надиндивидуальной психо-логики, которая нас определяет. "C'est de la structure de la determination qu'il est ici question"("Здесь ставится вопрос именно о структуре детерминации").115 И именно в сторону этой структуры детерминации осуществляется движение: "l'inconscient est cette partie du discours concret en tant que transindividuel, qui fait defaut a la disposition du sujet pour reetablir la continuite de son discours conscient" ("бессознательное это та часть какого-то конкретного межиндивидуального дискурса, которая остается за кадром намерений субъекта, обеспечивая континуальность, связывающую его сознательную речь") 116.
114 Ibidem, pag. 58, 59.
115 Ibidem, pag. 52.
116 Ibidem, pag. 258.
331
II.3.
Главный вопрос в том, кто говорит?117 Или так: кто этот тот, кто думает во мне? ("Quel est donc cet autre a qui je suis plus attache que a moi, puisque au sein le plus assenti de mon identite a moi-meme, c'est lui qui m'agit?"118 Сам вопрос об истине возможен, когда язык уже есть: тот язык, в котором бессознательное утверждается как речь Другого, того Другого, "qu'invoque meme mon mensonge pour garant de la verite dans laquelle il subsiste"119.
Этот Другой, ухватывание которого потребно для самого хода развития мысли (и чья непостижимость, как это ни плохо, оказывается единственной терапией, которую признает психоанализ Лакана), "се n'est pas cela qui puisse etre l'objet d'une connaissance, mais cela, ne le dit-il pas (Freud), qui fait mon etre et dont il nous apprend que je temoigne autant et plus dans mes caprices, dans mes aberrations, dans mes phobies et dans mes fetiches, que dans mon personnage vaguement police". Этот Другой, стоящий за несостоявшимися действиями и за самим безумием, а равно и за ходом мысли мудреца (способного, как мы убедились, к самопознанию и приходящего к нему в итоге неопровержимых умозаключений, сделанных им по поводу того, как происходит самоотождествление субъекта через его отражение в других), не может быть ничем иным, кроме как Логосом . И не окажется ли тогда этот Логос (Дух, по Леви-Стросу), манифестирующийся в бессознательном в той мере, в какой оно — дискурс Другого, сцеплением означающих, собственно языковыми закономерностями, языком как детерминирующей структурой?
III. Лакан: структура детерминации
III.1.
Но что делает язык детерминирующей структурой? Бинарность, бинарная структура, та самая, которой столько занимались лингвисты от Соссюра до Якобсона, та самая, что лежит в основе алгебры Буля (и стало быть, работы ЭВМ) и теории игры.
117 Ibidem, pag. 411. Но это вопрос Ницше. Ср. также Foucault, cit., pag. 330.
118 "Кто же этот другой, к кому я привязан сильнее, чем к самому себе, ибо в самой потаенной глубине самого себя, там, где происходит самоотождествление, я нахожу не себя, а его, меня подталкивающего". Ibidem, pag. 523-524
119 "который даже к моей лжи вызывает как к гарантии собственной истинности". Ibidem, pag. 524, 525.
120 "это не то, что может быть объектом познания, но то несказываемое (Фрейд), что составляет мое существо и свидетельствует о том, что я лучше и больше выявляюсь в капризах, аберрациях, фобиях и пристрастиях, чем оставаясь в облике соблюдающего приличия человека". Ibidem, pag. 121.
121 Ibidem, pag. 526. Ср. также pag. 642.
332
Цепь означающих формируется при помощи наличия и отсутствия признака: игра, в которой мальчик, еще ребенок, отмечает чередованием слогов исчезновение и появление (fort-da!)122 предмета, "ce jeu par ou l'enfant s'exerce a faire disparaitre de sa vue, pour l'y ramener, puis l'obliterer a nouveau, un objet, au reste indefferent de sa nature, cependant qu'il module cette alternance de syllabes distinctives, — ce jeu, dirons-nous, manifeste en ses traits radicaux la determination que l'animal humain recoit de l'ordre symbolique. L'homme litteralement devouse son temps a deployer l'alternative structurale ou la presence et l'absence prennet l'une de l'autre leur appel"123 .
Это упорядоченность, выстраивающаяся вокруг фундаментальной оппозиции "да" и "нет", последовательность шагов, "развертывающих реальность сугубо "au hasard" ("наугад") 124. Если у Соссюра Лакан заимствует идею системы, в которой означающие обретают свои очертания в игре оппозиций и различий, то у статистической теории он перенимает идею комбинаторики, предсказывающей возможность того или иного расклада с помощью методов, которые позволяют улавливать случайное сетями закона. Сцепление означающих как единственная реальность сближает психоанализ с любой другой точной наукой. Пример с тремя заключенными свидетельствует то, что к решению задачи приходят не с помощью психологических выкладок, но опираясь на непреложную комбинаторику представлений Другого. Так что если заключенных трое, то для правильного решения нужны два шага вперед и одна остановка, и если бы их было четверо, то понадобилось бы три шага и две остановки, если бы пятеро — четыре и три остановки.125 Структура детерминации сама строго детерминирована.
"Le symptome se resout tout danse une analyse de langage, parce qu'il est lui-meme structure comme un langage, qu'il est langage dont la parole doit etre deliveree. C'est a celui qui n'a pas approfondi la nature du langage, que l'experience d'association sur les nombres pourra montrer d'emblee ce qu'il est essentiel ici de saisir, a savoir la puissance combinatore qu'en
122 Cp. Paul Ricoeur, Della interpretazione, Milano, 1967, pag. 318.
123 "эта игра, в которой ребенок занят тем, что убирает из поля зрения и достает, чтобы снова спрятать, какой-то предмет, все равно какой, сопровождая свои действия чередованием слогов, — эта игра, осмелимся утверждать, в своих основных чертах свидетельствует о том, что животное-человек предопределен символическим порядком. Человек буквально убивает время, выявляя альтернативу, взаимообусловленность присутствия и отсутствия, их перекличку".
124 Ibidem, pag. 47.
125 Ibidem, pag. 212, 213.
333
agence les equivoques, et pour y reconnaitre le ressort propre de l'inconscient".126
III.2.
Вот почему законы, лежащие в основе универсального запрета инцеста и регулирующие брачные отношения, являются также и законами языка. Бессознательное, еще весьма неясное для антрополога, — это или некая трансцендентальность (но не трансцендентальный субъект), или хранилище архетипов, отворяющееся время от времени и выпускающее на свободу мифы и обычаи, — теперь обретает свое подлинное наименование и признает своим первооткрывателем Фрейда 127, а поверенным в делах — Лакана. Мы, таким образом, видим "comment la formalisation mathematique qui a inspire la logique de Boole, voire la theorie des ensembles, peut apporter a la science de l'action humaine cette structure du temps intersubjectif, dont la conjecture psychanalytique a besoin pour s'assurer dans sa rigueur".128 Интерсубъективная логика и темпоральная природа субъекта (вспомним о трех заключенных и о временном разнобое, без которого их дедукция оказалась бы невозможной) как раз и образуют пространство бессознательного как дискурса Другого, где родительный падеж (Другого) означает вместе и то, о чем или о ком речь (в латыни), и того, кто эту речь говорит (предлог "de" в романских языках) 129. Другой в качестве сцепления означающих говорит в нас о себе. И говорит он именно так, как, если верить Якобсону, говорит поэтический дискурс — чередуя метафоры и метонимии: метафора — это симптом подмены одного символа другим, заменяющий саму процедуру устранения, между тем метонимия — это желание, сосредоточивающееся на замещающем объекте, прячущее от нас конечную цель всякого нашего стремления, в резуль-
126 Ibidem, pag. 269. "Симптом целиком разрешается в анализе языка, потому что и сам он структурирован как язык, он, другими словами, и есть язык, речь которая должна быть освобождена. Для того, кто не вдумывался в природу языка, именно опыт числовых ассоциаций может сразу указать на то главное, что здесь нужно понять, на комбинаторную силу, организующую в нем (языке) двусмысленность. В этом и следует признать истинную пружину бессознательного" (Лакан Ж Функция и поле речи и языка в психоанализе. Доклад на Римском конгрессе, читанный в Институте психологии Римского университета 26 и 27 сентября 1953 года. М , 1995. С. 39.).
127 Ibidem, pag. 269
128 "Как математическая формализация, вдохновившая логику Буля, не говоря уже о теории множеств, может привнести в науку о человеческом действии то понятие структуры интерсубъективного времени, в котором нуждается для обеспечения строгости своих выводов психоаналитическая гипотеза" (Лакан Ж. ук соч., С 57) Ibidem, pag. 287 Ср. также с. 806. "cet Autre n'est rien que le pur sujet de la strategie des jeux" ("этот Другой — не что иное, как чистый субъект стратегии игр")
129 Ibidem, pag. 814.
334
тате чего всякое наше желание, прошедшее через цепь метонимических переносов, оказывается желанием Другого 130. Это объясняет, почему сцепление означающих, живущее по своим собственным правилам и подчиняющееся своим собственным закономерностям, вполне отчетливым и поддающимся строгому описанию, принимается в расчет независимо от стоящих за ним значений, к которым отсылает наша неутолимая — ибо мы всегда теряемся в зеркальном лабиринте смыслов — жажда истины, утоляемая только в процессе выявления самой структуры детерминации и в этом сладострастном распутывании паутины символов, из которой нам никогда не выбраться.
III.3.
Здесь не место выяснять, чем могут быть полезны эти выкладки для терапевтической практики психоаналитика или в какой мере обоснованы претензии лаканизма быть верным и последовательным истолкованием фрейдизма 131 но коль скоро психоаналитический дискурс Лакана нацелен на выявление общей структуры детерминации, мы обязаны сказать, чем грозят обернуться его выводы для всякого исследования коммуникативных процессов от антропологии до лингвистики, от первобытного топора до уличной рекламы. И вот чем: всякое научное исследование, если оно проведено достаточно строго, должно независимо от разнообразия исследуемого материала выдавать один и тот же результат, сводя всякий дискурс к речи Другого. Но поскольку механизм такого сведения был предложен с самого начала, исследователю не остается ничего иного, как доказывать эту гипотезу par excellance. В итоге, всякое исследование будет считаться истинным и плодотворным в той мере, в какой оно нам сообщит то, что мы уже знали Самое поразительное открытие, которое мы совершим, структуралистски прочитав "Царя Эдипа", будет заключаться в том, что у царя Эдипа эдипов комплекс; ну а если при прочтении обнаружится еще что-то, то это что-то окажется чем-то лишним, привеском, непрожеванной мякотью плода, не дающей добраться до косточки "первичной детерминации". И подобный упрек может быть адресован большей части литературной критики психоаналитического толка (см. замечания Сержа Дубровского по поводу психокритики Морона 132). И хотя суждение весьма не оригинально, это надо было сказать, чтобы не упустить самого существенного.
130 Ibidem, pag. 505—515 См. также pag. 622, 799 и 852
131 См. J. Laplanche e J-В. Pontalis, Vocabulaire de psychanalyse, Paris, 1967
132 Critica e oggettivita, Padova, 1967, pagg. 129—147
335
IV. Лакан: последствия для "новой критики"
IV.1.
И все же спрашивается, почему этой методологией размашистого списывания в отходы всего того, что не вмещается в теорию, могла увлечься значительная часть французской "новой критики", на страницах которой так часто возникает призрак Лакана133.
Конечной целью структуралистской критики лакановского направления должно было стать выявление во всяком произведении (мы говорим здесь о литературной критике, но то же самое можем сказать о любой семиотике повествования и прочих этнологических и лингвистических штудиях) замкнутой комбинаторики сцепления означающих (замкнутой в смысле определенности собственных стохастических закономерностей, но вполне разомкнутой для самых разных решений), комбинаторики, которая изнутри ориентирует всякую речь человека, не очень даже и человека, поскольку он — это Другой. Но если критиком действительно движет тщетная надежда пролить свет на ту комбинаторную механику, которая ему и так известна, то сделать это можно, только описав комбинаторику в категориях некоего метаязыка, который сам ее выявляет и обосновывает. Но как быть, если для дискурса Другого метаязыка не сыскать, и о каком еще коде можно говорить, если это уже не код Другого 134, если Место Слова не может быть выговорено, потому что максимум того, что мы можем по этому поводу сказать, так это то, что слово говорит в нас; так что Лакан, чтобы указать на него, вынужден прибегать к языку не определений, но внушений, к языку, который не столько открыто говорит о Другом, сколько на него намекает, взывает к нему, приоткрывает и тут же дает спрятаться, точно так, как симптом болезни, который указывая, скрывает, сбрасывает покров и маскирует?
Ответ — если не теоретический, то фактический — таков: не имея на чем закрепить цепь означающих, лакановская критика выхватывает преходящие и эфемерные значения, смещается от метонимии к метонимии, от метафоры к метафоре в ходе переклички смыслов, которую осуществляет играющий солнечными зайчиками отражений язык, универсальный и транссубъективный во всяком произведении, в котором он себя выговаривает, язык, на котором не мы говорим, но который разговаривает нами. И тогда произведение искусства (а вместе с ним, как было сказано, и феномены, изучаемые этнологией, отношения родства, какие-то предметы, система конвенций, любой символический факт), хотя и имеющее в основе какую-то определенную
133 См. также Les chemins actuels de la critique, под ред. Ж Пуле, Paris, 1967.
134 Lacan, pagg. 807—813.
336
структуру, может функционировать, значить что-либо и обретать вес в наших глазах, только если оно понято как Зияние, генерирующее смыслы, как Отсутствие, как вихревая Воронка, как полость, о которой мы догадываемся только по излучаемым ею смыслам, сама же она никаким смыслом не может быть заполнена.
IV.2.
Предоставим слово тому среди самых молодых, кто дал наиболее впечатляющий пример следования этому принципу в критике, — Жерару Женетту:
"Гений, как несколько туманно выражается Тибоде, это одновременно и высшая степень проявления индивидуальности, и ее аннигиляция. Если мы хотим как-то разъяснить этот парадокс, нам следует обратиться к Морису Бланшо (и к Жаку Лакану), к идее, столь близкой нынешней литературе, из которой, однако, критика еще не сделала должных выводов, а именно к идее о том, что автор, тот, кто смастерил книгу, как говорил уже Валери, в сущности никто — или, точнее, что одна из функций языка и литературы как языка состоит
в том, чтобы истребить собственного сказителя, обозначив его как отсутствующего."135
Отсюда главенство "письма" над языком, письма, созидающего автономное пространство, некую конфигурацию, в которой время писателя и время читателя сливаются в ходе одного бесконечного истолкования, — истолкования чего-то такого, что больше их обоих и что навязывает всему и вся собственные законы — законы означающего. В связи с чем и сам язык предстает как письмо, которое, как говорит Женетт, вторя Деррида, "есть игра на различиях и пространственных смещениях, где значение — не наполнение пространства, но чистое отношение"136. И тогда современная критика становится "критикой творцов без творений", или, точнее, творцов, чьи творения предстают как какие-то "полые вместилища", те самые глубинные desouvrement, которые критике предназначено описывать как пустые формы. И это потому, что письмо по отношению к пишущему перестает выступать как средство, становясь тем "местом, в котором происходит его мышление", поскольку "не он мыслит на своем языке, но его язык мыслит им, мысля его вовне" 137.