<< Пред. стр. 28 (из 54) След. >>
Список литературы по разделу
обладающую реальной стоимостью, и как расчетную единицу;
определяет подчинение золоту всех других металлов, в частности
серебра, сохраняющего произвольную ценность, но теряющего свою
правовую непреложность. Так деньгам возвращается эталонное
значение, соответствующее весу содержащегося в них металла. Знак,
носимый на них --
valor impositus -- лишь точное и прозрачное указание
утверждаемой ими меры.
Но в то же время, когда ощущались, а иногда и
удовлетворялась потребность в этом возврате, выявился ряд
явлений, присущих денежному знаку и, может быть, окончательно
компрометирующих его роль меры. Прежде всего то, что деньги
циркулируют тем быстрее, чем они менее ценны, в то время как
монеты с большим содержанием металла скрываются и не участвуют в
торговле; этот закон, сформулированный Грэхэмом<$FG r e s h a m.
Avis de Sir Th. Gresham (цит. по: J.-Y. L e B r a n c h u, Оp.
cit., II, p. 7, 11.>, был известен уже Копернику<$FC o p e r n i
c. Discours sur la frappe des monnaies, loc. cit., I, p. 12.> и
автору "Компендия"<$FCompendieux, loc. cit., II, p. 156.>. Затем,
и в особенности, отношение между денежными знаками и движением
цен: дело в том, что деньги появились как товар среди других
товаров -- не как абсолютный эталон всех эквивалентностей, а как
товар, меновая способность которого и, следовательно, меновая
стоимость в обменах изменяются в соответствии с его
распространенностью и редкостью: деньги также имеют свою цену.
Мальтруа<$FM a l e s t r o i t. Le Paradoxe sur le fait des
monnaies. Paris, 1566.> подчеркивал, что, невзирая на видимость,
роста цен в течение XVi века не было: поскольку товары всегда
являлись тем, что они суть, а деньги в соответствии с их
собственной природой образуют устойчивый эталон, то вздорожание
продуктов питания вызывается лишь ростом совокупной номинальной
стоимости, присущей одной и той же массе металла: но за одно и то
же количество зерна всегда дают один и тот же вес золота и
серебра. Таким образом, "ничто не вздорожало": так как при
Филиппе VI золотое экю стоило в расчетной монете двадцать турских
солей, а теперь -- пятьдесят, то совершенно необходимо, чтобы
один локоть бархата, раньше стоивший четыре ливра, стоил бы
сегодня десять. "Вздорожание всех вещей проистекает не от того,
что больше отдают за них, но от того, что получают меньшее
чистого золота и серебра, чем привыкли получать раньше". Однако,
исходя из этого отождествления роли денег с массой циркулирующего
металла, понятно, что они подвержены тем же самым изменениям, что
и все прочие товары. И если Мальтруа неявно признавал, что
количество и товарная стоимость металлов оставались стабильными,
то Бодэн<$FB o d i n. La Reponse aux paradoxes de M. de
Malestroit, 1568.> немногим позже констатирует увеличение
металлической массы, импортируемой из Нового Света и,
следовательно, реальное вздорожание товаров, поскольку государи,
обладая слитками или получая их во все большем количестве,
чеканили больше монет и более высокой пробы; за один и тот же
товар дают, следовательно, количество металла, обладающее большей
ценностью. Рост цен имеет, таким образом, своей "главной и почти
единственной причиной то, чего никто до сего времени не касался":
это -- "изобилие золота и серебра", "изобилие того, что
определяет оценку и цену вещей".
Эталон эквивалентностей сам включен в систему обменов,
причем покупательная способность денег означает лишь товарную
стоимость металла. Знак, различающий деньги, определяющий их,
делающий их достоверными и приемлемыми для всех, является, таким
образом, обратимым, и его модно понимать в двух смыслах: он
отсылает к количеству металла, являющемуся постоянной мерой (так
его расшифровывает Мальтруа); но он отсылает также к тем
разнообразным по количеству и ценам товарам, каковыми являются
металлы (интерпретация Бодена). Здесь имеется отношение,
аналогичное тому, которое характеризует общий распорядок знаков в
XVI веке; как мы помним, знаки конституировались благодаря
сходствам, которые в свою очередь, для того, чтобы быть
признанными, нуждались в знаках. Здесь же денежный знак может
определить свою стоимость в ряду других товаров. Если
предполагается, что в системе потребностей обмен соответствует
подобию в системе познания, то очевидно, что в эпоху Возрождения
одна и та же конфигурация эпистемы контролировала знание о
природе и рассуждения или практику, относящиеся к деньгам.
Как отношение микрокосма к макрокосму было необходимым,
чтобы приостановить бесконечные колебания между сходством и
знаком, так нужно было установить определенное отношение между
металлом и товаром, которое в конце концов позволило бы
зафиксировать всеобщую товарную стоимость драгоценных металлов и,
следовательно, определенным образом установить эталон цен для
всех товаров. Это отношение было установлено самим провидением,
когда оно погрузило в землю золотые и серебряные руды, заставив
их медленно расти, подобно тому как на земле растут растения и
приумножаются животные. Между всеми вещами, которые для человека
необходимы и желательны, и сверкающими рудными жилами, скрытыми в
толще земли, где в тиши растут металлы, имеется абсолютное
соответствие. "Природа, -- говорит Давандзатти, -- сделала
благими все земные вещи; их сумма на основании заключенного между
людьми соглашения стоит всего добываемого золота; все люди
желают, таким образом, приобрести все вещи... Для того чтобы
каждый день подтверждать правило и математические пропорции,
которыми вещи обладают относительно друг друга и золота, нужно
было бы с небес или из какой-нибудь очень высокой обсерватории
созерцать существующие и изготовляемые на земле вещи или, лучше,
их образы, отраженные и воспроизводимые на небе, как в верном
зеркале. Тогда мы бы оставили все наши расчеты и сказали бы: на
земле имеется столько-то золота, столько-то вещей, людей,
потребностей; в той мере, в какой каждая вещь удовлетворяет
потребности, ее стоимость будет эквивалентна такому-то количеству
вещей или золота"<$FD a v a n z a t t i. Lecon sur les monnaies
(цит. по J.-Y. B r a n c h u. Op. cit., p. 230--231).>. Этот
небесный и исчерпывающий подсчет мог бы сделать только бог: он
соответствует тому другому подсчету, который с каждым элементом
микрокосма соотносит элемент макрокосма -- с тем лишь различием,
что этот подсчет соединяет землю с ее пещерами и с ее рудниками:
он приводит в соответствие вещи, рождающиеся в руках человека, и
скрытые с сотворения мира сокровища. Приметы подобия, поскольку
они направляют познание, обращаются к совершенству неба: знаки
обмена, поскольку они удовлетворяют желания, опираются на черное,
опасное и проклятое мерцание металла. Это мерцание двумысленно,
ибо оно представляет в глубине земли того, кто поет на исходе
ночи: оно коренится в ней, как нарушенное обещание счастья, и
поскольку металл похож на светила, постольку знание всех этих
гибельных сокровищ является в то же время знанием мира. Так
размышления о богатствах приводят к великой космогонической
схеме, подобно тому как глубокое познание мирового порядка
должно, напротив, привести к познанию тайны металлов и обладанию
богатствами. Мы видим, какой компактной сетью необходимостей
связываются в XVI веке составные части знания; видим, как
космология знаков в конце концов дублирует и обосновывает
рассуждения о ценах и деньгах, как она позволяет развивать
теоретическую и практическую спекуляцию с металлами, как она
соединяет обещания желания и обещания познания, таким же образом
перекликаются и сближаются между собой в тайном сродстве металлы
и звезды. На границах знания, там, где оно предстает как почти
божественное всемогущество, соединяются вместе три великих
функции -- функции Басилевса, Философа и Металлурга. Но как это
знание дано лишь фрагментарно и лишь в чутком озарении
прорицания, так и божественное знание или то знание, которого
можно достичь "с некоторой высокой обсерватории" и которое
касается особых и частичных отношений вещей и металлов, желания и
цен, не дано человеку. Редко и как бы случайно это знание дается
умам, умеющим выжидать, то есть купцам. То, что в бесконечной
игре сходств и знаков принадлежало прорицателям, то же самое
принадлежит купцам во всегда открытой игре обменов и денег.
"Находясь внизу, мы с трудом открываем немногие из окружающих нас
вещей, давая цену согласно нужде, испытываемой в каждом месте и в
каждое время. Купцы же в этом деле являются искушенными людьми, и
поэтому они превосходно знают цену вещам"<$FD a v a n z a t t i.
Lecon sur les monnaies, p. 231).>.
3. МЕРКАНТИЛИЗМ
Для того чтобы область богатств оформилась в классическом
мышлении как объект рефлексии, нужно было освободиться от
конфигурации знаний, установленной в XVI столетии. У
"экономистов" эпохи Возрождения, вплоть до самого Давандзатти,
свойство денег измерять товары и их способность к обмену
основывались на присущей им самим по себе ценности: было хорошо
известно, что драгоценные металлы мало использовались вне
монетного дела; но если они избирались в качестве эталонов, если
они использовались в обмене и если, следовательно, они достигали
высокой цены, то это потому, что в порядке природы и сами по себе
они обладали абсолютной, основополагающей, более высокой, чем все
остальные, ценой, с которой можно было соотносить стоимость
каждого товара<$FСр. сделанное еще в начале XVII века утверждение
Антуана де ла Пьера: "По существу, стоимость золотых и серебряных
денег основана на том драгоценном веществе, которое они содержат"
(De la necessite du pesement).>. Благородный металл был сам по
себе знаком богатства; его затаенный блеск явно указывал, что он
был одновременно скрытым присутствием и видимой подписью всех
богатств мира. Именно по этой причине он имел цену; также поэтому
он измерял все цены; наконец, поэтому его можно было обменивать
на все имевшее цену. Он был драгоценностью как таковой. В XVII
столетии все эти три свойства всегда приписывались деньгам, но
все они имели своим основанием не первое свойство (наличие цены),
а последнее (замещение всего имеющего цену). В то время как эпоха
Возрождения основывала обе функции (мера и заместитель) металла
для чеканки денег на удвоении его существенного признака (того,
что он является драгоценным металлом), XVII век смещает анализ;
именно меновая функция служит основанием двух других признаков
(способности измерять и способности получать цену, проявляя в
таком случае как бы качества, вытекающие из этой функции).
Этот переворот является результатом той совокупности
размышлений и практических действий, которые осуществляются на
протяжении всего XVII века (от Сципиона де Граммона до Никола
Барбона); эту совокупность определяют немного приблизительным
термином "меркантилизм". Вошло в привычку характеризовать его как
абсолютный "монетаризм", то есть как систематическое (или
упорное) смешение богатств и металлических денег. Эта
характеристика является поспешной. Действительно, "меркантилизм"
устанавливает между ними не более или менее неясное тождество, а
продуманное сочленение, делающее из денег инструмент
представления и анализа богатств, а из богатств -- содержание,
представленное деньгами. Подобно тому как распалась старая
кругообразная конфигурация подобий и примет, чтобы развернуться
согласно двум соотносительным плоскостям представления и знаков,
точно так же круг "драгоценного" развертывается в эпоху
меркантилизма; богатства раскрываются как объекты потребностей и
желаний; они разделяются и заменяют одни другими благодаря игре
означающих их денежных знаков; и между деньгами и богатством
устанавливается взаимосвязь в форме обращения и обменов. И если
можно было уверовать в то, что меркантилизм смешивал богатство и
деньги, то это, несомненно, потому, что для него деньги обладают
способностью представлять любое возможное богатство, что деньги
для него являются универсальным инструментом анализа и
представления, что деньги охватывают без остатка всю сферу его
действия. Любое богатство предстает как обратимое в деньги; и
именно поэтому оно вступает в обращение. В соответствии с таким
подходом можно сказать, что любое природное существо является
характеризуемым, а поэтому оно может войти в таксономию; любая
особь является именуемой, а поэтому она может войти в
членораздельную речь; любое представление является означающим, а
поэтому оно может войти, чтобы быть познанным, в систему тождеств
и различий.
Однако это требует более внимательного рассмотрения. Какие
вещи среди всех существующих в мире вещей меркантилизм будет
иметь возможность называть "богатствами"? Все те вещи, которые,
будучи представимыми, являются к тому же объектами желания, то
есть те, которые к тому же отмечены "необходимостью или пользой,
удовольствием или редкостью"<$FS c i p i o n d e G r a m m o n.
Le Denier royal, traite curieux de l'or et de l'argent. Paris,
1620, p. 48.>. Но можно ли сказать, что металлы, служащие для
изготовления монет (речь здесь идет не о биллоне<$FБиллон --
разменная неполноценная монета. -- Прим. ред.>, служащем лишь в
качестве дополнительного денежного средства в некоторых
местностях, но о металлических деньгах, используемых во внешней
торговле), составляют часть богатств? Золото и серебро обладают
лишь весьма небольшой полезностью -- "постольку, поскольку они
могли бы быть использованы в быту"; и как бы они ни были редки,
их изобилие все еще превышает их количество, требуемое для такого
использования. Если же их разыскивают, если люди считают, что их
им всегда не хватает, если они роют шахты и развязывают войны
ради их приобретения, то это потому, что изготовление из них
золотых и серебряных монет придало им полезность и редкость,
какими эти металлы сами по себе не обладают. "Деньги заимствуют
свою ценность не у вещества, из которого они состоят, но лишь у
формы: являющейся образом или знаком Государя"<$FId., ibid., p.
13--14.>. Золото потому является драгоценным, что оно служит
деньгами, но не наоборот. Отношение, прочно зафиксированное в XVI
в., перевертывается: деньги (вплоть до металла, из которого они
изготовлены) получают свою ценность благодаря чистой функции
знака. Это влечет за собой, без соотнесения с деньгами, согласно
критериям полезности, удовольствия или редкости, то есть вещи
обретают стоимость благодаря их взаимным отношениям; металл лишь
позволяет представить эту стоимость, как имя существительное
представляет собой образ или идею, но не образует их: "золото --
это только знак и привычное средство выявления стоимости вещей;
но истинная оценка одной имеет своим источником суждение человека
и ту способность, которую называют оценочной"<$FS c i p i o n d
e G r a m m o n. Le Denier royal, traite curieux de l'or et de
l'argent. Paris, 1620, p. 46--47.>. Богатства являются
богатствами потому, что мы их оцениваем, как наши идеи есть то,
что они есть, потому, что мы их себе представляем. Сюда же, кроме
того, добавляются денежные или словесные знаки.
Но почему золото и серебро, которые сами по себе едва ли
являются богатствами, получили или завоевали эту означающую
способность? Можно было бы, конечно, использовать для этого
другой товар, "каким бы презренным и ничтожным он ни был"<$FId.,
ibid., p. 14.>. Медь, которая во многих странах сохраняет свою
дешевизну, становится у некоторых народов драгоценной лишь
постольку, поскольку ее превращают в деньги<$FS c h r o e d e r.
Furstliche Schatz Rentkammer, S. 111. M o n t a n a r i. Della
moneta, p. 35.>. Но, как правило, используют золото и серебро,
скрывающие в себе "свое собственное совершенство", связанное не с
их ценой, а с их неограниченной способностью представлять. Они
тверды, нетленны, неизменны; они могут делиться на мельчайшие
части; они могут сосредоточивать большой вес при небольшом
объеме; они могут легко транспортироваться; их легко
обрабатывать. Все это делает из золота и серебра
привилегированное средство, чтобы представлять все другие
богатства и производить посредством анализа их строгое сравнение
между собой. Так оказывается определенным отношение денег к
богатствам. Отношение произвольное, так как цену вещам придает не
действительная стоимость металла: любой объект, даже лишенный
цены, может служить деньгами; но необходимо еще, чтобы он обладал
действительными качествами представления и аналитическими
способностями, позволяющими устанавливать между богатствами
отношения равенства и различия. Тогда оказывается, что
использование золота и серебра вполне оправдано. Как говорит
Бутру, деньги -- "это часть вещества, которой общественный
авторитет придал вес и определенную стоимость, чтобы служить
ценой и уравнивать в торговле неравенство всех вещей"<$FB o u t e
r o u e. Recherches curieuses des monnaies de FRance. Paris,
1666, p. 8.>. "Меркантилизм" освободил деньги от постулата
действительной стоимости металла -- "безумны те, для кого деньги
есть товар, как и всякий другой"<$FJ o s u a h G e e.
Considerations sur le commerce, p. 13.>, -- и одновременно
установил между ними и богатством строгое отношение представления
и анализа. "В деньгах ценят не только количество серебра, которое
они содержат, -- говорит Барбон, -- но то, что они имеют
хождение"<$FN. B a r b o n. A discourse concerning coining the
new money lighter. Londres, 1696 (постр. нумерации нет).>.
Обычно допускается двойная несправедливость по отношению к
тому, что условились называть "меркантилизмом", когда в нем
разоблачается то, что он не прекращал критиковать и сам
(действительная стоимость металла как принцип богатства), и когда
в нем обнаруживается ряд явных противоречий: не определял ли он
деньги в их чистой функции знака, в то же время требуя их
накопления как какого-нибудь товара? Разве не признавал он
значение количественных колебаний курса находящихся в обращении
денег, не признавая при этом их воздействия на цены? Не являлся
ли он протекционистским, всецело основывая на обмене механизм
возрастания богатств? В действительности же эти противоречия или
эти колебания существуют лишь постольку, поскольку перед
меркантилизмом ставят дилемму, которая не могла иметь для него
смысла, -- дилемму денег как товара или денег как знака. Для
возникающего классического мышления деньги -- это то, что
позволяет представлять богатства. Без таких знаков богатства
оставались бы неподвижными, бесполезными и как бы немыми; золото
<< Пред. стр. 28 (из 54) След. >>
Список литературы по разделу