<< Пред.           стр. 4 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу

  Какая бы конкретная причина ни вызвала политический конфликт — политика государства, отношения между различными этническими, конфессиональными или какими-либо другими группами населения, — он неизбежно вызывает требования к управляющим со стороны, по крайней мере, части управляемых: изменить цели, формы или способы осуществления власти. Иногда эти требования ограничиваются лишь устранением от власти политических деятелей, проводящих данный политический курс, а иногда затрагивают и всю политическую систему общества.
  В условиях внутриполитического конфликта повышается вероятность смены политических лидеров — политиков, представляющих и ведущих тех, от чьего имени они принимают решения, В этих условиях утвердившиеся у власти политики вынуждены более или менее глубоко пересматривать или даже изменять проводимую ими политику, искать такой путь проведения преобразований, который позволил бы им сохранить и упрочить свое положение в системе власти. Поиски такого пути осложняются появлением или активизацией конкурирующих политиков, заявляющих, что они лучше и точнее знают и выражают интересы той или иной общественной группы. Учитывая, что и обществе всегда есть те, кого устраивает существующее положение и сохраняющие его политические деятели, конфликтная ситуация может обостряться. Сталкивающиеся интересы (а точнее стоящие за ними люди) могут нарушить существующий политический порядок, изменить установленный политический режим и даже разломать, совершив революционные преобразования, всю сложившуюся систему политических отношений.
  Специалисты, изучающие различные стороны деятельности политических лидеров, согласны между собой в том, что лидерство — это та роль, исполнение которой в отношениях между людьми удается не в каждой ситуации, и что те, кто являются лидерами в одной ситуации, не обязательно будут ими в другой. Однако такого единодушия нет, когда речь заходит о том, какого именно лидера требует возникшая конфликтная ситуация.
 Одни, вслед за М. Вебером, считают, что общество, переживающее серьезный кризис или политический конфликт, поражающий структуры власти, требует (и, как правило, получает) харизматического лидера. Таким лидером является тот, кто может внушить веру в свои почти (а иногда и без «почти») сверхчеловеческие качества, в то, что он обладает способностями, особенно высоко ценимыми в данном обществе. Его сторонники верят ему просто потому, что ОН САМ ЭТО СКАЗАЛ, и отвечают ему преданностью, доходящей до готовности к самопожертвованию.
  Другие, например хорошо известный в нашей стране французский политолог Ж. Блондель, профессор Европейского института во Флоренции, считают, что подобная ситуация — необходимое, но недостаточное условие для появления харизматического лидера. В действительности, по их мнению, нет никаких определенных и ясных указаний на то, какие условия могут привести к появлению такого лидера. Приводимые ими данные говорят, что степень зависимости остроты переживаемой ситуации и появления харизматического лидера очень невелика. Отсюда их убеждение в том, что понятие «харизматическая власть», тесно связанное с «божественными» или «сверхчеловеческими» качествами ее носителя, не является удобным и практичным инструментом, с помощью которого можно было бы описать и проанализировать политические процессы в обществе, даже переживающем конфликтную, кризисную ситуацию.
  Независимо от приверженности одной, другой или какой-либо третьей позиции, нельзя не заметить, что поведение сторон в конфликте, осуществление власти или ее смена в условиях конфликта не отделены каменной стеной от сложившейся в данном обществе политической традиции, тесно связаны с существующими там ценностями, типом политической культуры и стереотипами политического поведения. Другими словами: как живем, так и конфликтуем.
  Пожалуй, лучше всего подтверждает это утверждение рассмотрение тех типовых ситуаций, которые возникают в ходе взаимодействия управляющих и управляемых. Спе-. циалисты по управлению различают «жесткие» ситуации, возникающие в условиях острого дефицита ресурсов или каких-либо вызовов, угрожающих системе и требующих заданной реакции, «средние» и «мягкие». Для двух последних характерно снижение остроты дефицита ресурсов, повышение степени свободы, независимости в действиях как управляющих, так и управляемых. Считается, что в «жесткой» ситуации наибольшую эффективность имеет авторитарный стиль руководства, в «средней» — демократический, коллегиальный, а в «мягкой» повышается эффективность авторитарного стиля.
  Приняв установленное таким образом соответствие характера ситуации и стиля лидерства, А. С. Панарин, один из наиболее талантливых отечественных политологов, дает ему соответствующее объяснение. В «жесткой» ситуации лидеру необходимо выбрать главное и во имя этого пожертвовать всем остальным, включая роли чуткого коллеги, наставника, благожелательного советника и т. д. Авторитарный стиль лидерства предполагает повышенную готовность к достижению целей любой ценой, сосредоточение, централизацию и даже персонификацию власти, что в общем-то отвечает самому характеру «жесткой» ситуации. Зная, что эти ситуации оправдывают авторитаризм и суровые меры принуждения, лидеры авторитарного стиля склонны искусственно создавать их, поддерживая высокий уровень напряженности в том обществе или той социальной группе, где они действуют.
  Наибольшая эффективность демократического стиля в «средней» ситуации объясняется тем, что он позволяет получить широкую поддержку различных людей и социальных групп, дает возможность лидеру поощрять их участие в решении общих задач, используя при этом для получения результата находящиеся в их распоряжении материальные, духовные и информационные ресурсы. Что касается «мягкой» ситуации, как правило оказывающей расслабляющее влияние на 6е участников, то эффективность авторитарного стиля определяется способностью лидера использовать этот стиль как своего рода компенсацию, позволяющую мобилизовать и повысить ответственность людей, направив их энергию на совершение нужных, но, как им кажется, не обязательных и не срочных действий.
  Рассмотрение личностных, в частности психологических, характеристик лидера и других участников конфликта выходит за рамки данного учебного пособия. Но уже сказанного достаточно, чтобы констатировать: независимо от того, какая именно ситуация по своему характеру более всего близка данному политическому конфликту, выдвигаемые ею требования обусловливают либо выход на передний план «новых» политиков, отвечающих этим требованиям, и рост их влияния, либо усвоение «старыми», уже сложившимися политическими деятелями соответствующего ей стиля действий и принятия политических решений.
  Принятие решений изучается самыми разными науками — от психофизиологии до специальных отраслей математики, занятых оптимизацией этого процесса по установленным критериям. Политическая наука рассматривает принятие политических решений как волевое, целенаправленное управленческое действие, направленное на изменение или сохранение отношений в системе власти, совершающееся по технологии, определяемой природой и характером данной системы, правилами и особенностями ее функционирования.
  Политик, выступая как лицо, принимающее решение (ЛПР), несвободен в своих действиях. Выбор вариантов принимаемых им решений ограничен нормами, институтами и традициями данной политической системы, уровнем информационной, ресурсной и социальной поддержки, способностью управляемых воспринять и осуществить принимаемые решения, самой средой, в которой они вырабатываются. Так, в «жесткой» ситуации политического конфликта ЛПР приходится сталкиваться с дефицитом времени и информации, давлением противника и разногласиями в своем собственном окружении, с эмоциональными перегрузками и разного рода стрессами. Оценивая этот процесс, так сказать, «изнутри», бывший министр обороны США Р. Макнамара — политик, имеющий богатый опыт участия в выработке решений во время острейших конфликтов на Ближнем Востоке и в отношениях между СССР и США — констатирует, что по мере того как в каждом из этих случаев конфликт обострялся, «напряженность усиливалась, эмоции накалялись и опасность принятия иррациональных решений увеличивалась».
  Однако какое бы — рациональное, нерациональное или иррациональное — решение ни принял политик и какие бы уважительные причины и обстоятельства на него ни влияли, о качестве этого решения (да и о самом ЛПР) можно более или менее обоснованно судить только по результатам и последствиям, связанным с принятым решением. Именно в этом результате обнаруживается совпадение или степень расхождения собственных интересов политика с интересами представляемых и управляемых им людей. И только после анализа последствий и результатов можно судить о политике не по его намерениям и обещаниям, а по их воплощению в жизнь.
  Понятно, что «после», потом, в будущем причины и обстоятельства могут измениться, будут выглядеть по-другому. Поэтому искушенный в политике государь, президент, правитель, руководитель ведомства, депутат или делегат зачастую следует совету Никколо Макиавелли — одного из первых и самых популярных политологов в истории человечества. «Разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание... А благовидный предлог нарушить обещание всегда найдется. Примеров тому множество: сколько мирных договоров, сколько соглашений не вступило в силу или пошло прахом из-за того, что государи нарушали свое слово, и всегда в выигрыше оказывался тот, кто имел лисью натуру».
  Хотя Н. Макиавелли часто издают, много и охотно читают, тем не менее, наверное, есть политики, не знакомые с этим высказанным более четырехсот лет тому назад советом. Во всяком случае, подобные рекомендации некоторые из них делают и от своего имени, как, например, президент США Т. Рузвельт (1858—1919). Под его руководством Америка проводила активную экспансионистскую внешнюю политику, не останавливаясь перед применением силы оружия для установления и закрепления своего политического влияния и господства. Наставляя своих преемников и последователей, Т. Рузвельт писал: «Истинный государственный деятель должен пренебречь любым договором, если действия по его поддержанию могут представить собой серьезную опасность для нации». Думается, что, по крайней мере в этом случае, Т. Рузвельт себя от нации не отделял.
  Как свидетельствует исторический опыт осуществления и изучения практической политики, многие из тех, кто дает и принимает подобные советы, независимо от того, почерпнули они их из книг или считают результатом собственного опыта, осуждают Н. Макиавелли и его продолжателей за политический цинизм и беспринципность. Раскрытие и обнародование даже хорошо известных секретов власти не поощряются в мире политики.
  В стремлении к власти, к ее получению, укреплению и удержанию используются самые разнообразные, как «чистые», так и «нечистые», формы и средства борьбы за право представлять интересы той или иной общности и, используя ее ресурсы, мощь и влияние, от ее имени удовлетворять интересы правящих. Эта борьба может вестись открыто, когда, например, представители соперничающих политических партий публично — на месте, отведенном для общественных собраний, перед телекамерами или на страницах газет — сражаются за должности архонта, претора, президента, члена комитета или депутата. Она может принимать и характерную для кремлевских политиков форму «схватки бульдогов под ковром», о которой говорил У. Черчилль, выдающийся английский политический деятель, неоднократно занимавший пост премьер-министра своей страны и сам отличавшийся бульдожьей хваткой.
  Для политика, ведущего борьбу за власть и влияние, победа в политическом конфликте означает, как минимум, свидетельство профессиональной пригодности, открывает пути к переходу на новый, более высокий уровень деятельности, туда, где его власть, а значит возможность направлять и контролировать других людей в своих интересах, будет возрастать. Именно в этом, если трезво оценивать декларации о готовности к самоотверженному служению народу, о своем долге перед избирателями и желании поработать на благо общества, состоит неизменный, глубокий внутренний импульс, объединяющий весьма разнообразные мотивы деятельности самых разных политических деятелей.
  Анализируя эмпирические исследования мотивов деятельности зарубежных политиков-законодателей, Г. Г. Дилигенский — видный отечественный специалист по социально-политической психологии — делает заключение, в полной мере справедливое и по отношению к российским политикам, что независимо от своих исходных личных мотивов любой активный политик вынужден овладеть какой-то позицией в системе власти и заботиться о ее сохранении. Эта позиция, закрепляется ли она занятием какого-либо поста, получением должности, статусом или членством в выборном органе, лидерством в партии, движении, парламентской фракции, реализует ли она власть индивидуальную или групповую, необходима для осуществления политических целей. При этом одни политики считают власть самостоятельной ценностью, обладание которой само по себе является целью их деятельности, для других она — средство, обеспечивающее возможность достижения разнообразных, в том числе и неполитических, целей. Но и в том, и в другом случае политик вовлекается в борьбу за власть, и чем острее и напряженнее эта борьба, тем больше шансов, что данный вид вовлеченности и стимулирующая его цель — победа, накладываясь на все другие мотивы, в конце концов сам станет доминирующим мотивом деятельности политика.
  Но, преследуя свои благородно-возвышенные, эгоистические, а то и грязно-низменные цели, политики в той или иной мере действительно служат обществу, управляя его делами и организуя его жизнедеятельность. Политики-профессионалы оказываются прямо-таки вынуждены доказывать свою состоятельность, дабы отстоять свое существование и право на дальнейшую работу «по специальности» в противоборстве, а иногда и в конфликтах с другими претендентами, т. е. с такими же политическими деятелями, число которых никогда не бывает меньшим, чем количество удобных, высокооплачиваемых, вообще «хороших» мест во властных структурах.
  Победители в этом противоборстве, длящемся многие тысячелетия и развивающемся в разных исторических условиях, в различных политических системах, режимах и институтах, никогда не могут быть спокойны и уверенны в прочности своего господствующего положения. Причем это справедливо как по отношению к демократически избираемым и сменяемым лидерам, так и по отношению к наследственным монархам и пожизненным диктаторам, насильственная смерть которых нередко является своего рода неизбежным «профессиональным риском». Но это не единственная цена, которую политику приходится платить за поражение в политическом конфликте. Куда страшнее может быть сохраняющееся в памяти поколений негодование и презрение по отношению к тем, кто вверг своих сограждан, свой народ и свою страну в беду. Правда, нельзя не признать, что нередко именно громадный размах злодеяний и вопиющая безнравственность совершенных действий некоторыми людьми воспринимаются как свидетельство величия политического деятеля.
  Подробнее мы остановимся на этом далее, в главе, посвященной отечественным политическим конфликтам, сейчас же необходимо сказать о тех, кто уже неоднократно упоминался ранее и по своей профессии также принадлежит к миру политики.
 
  Л. И. Никовская, Б. И. Степанов
  СОСТОЯНИЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ ЭТНОКОНФЛИКТОЛОГИИ
  Рассматриваемая авторами проблема является попыткой всестороннего анализа такого нового явления российской действительности конца XX века, как этноконфликт. Данная работа написана уже в ситуации, когда утверждается конфликтологическая парадигма, которая ориентирует массовое сознание на понимание неизбежности противостояния в социальных взаимодействиях, где конфликт может выполнить позитивную роль. В концептуальном аспекте межэтнические конфликты рассматриваются авторами исходя из принципов регулирования межнациональных коллизий в постсоветском пространстве. В технологическом аспекте авторами обосновывается необходимость формирования эксперт-ноконсультационных служб, способных осуществлять конфликтологиче-ский мониторинг и менеджмент.
 
 Печатается по изданию:
 Никовская Л. И., Степанов Е. И. Конфликты в современной России. — М., 2000.
 
  Прежде всего, сама содержательная характеристика этого периода как трудного и противоречивого перехода к демократии ориентируется на то, чтобы при анализе складывающихся в этом процессе многочисленных и острых этноконфликтных ситуаций в первую очередь постараться понять и оценить, в какой мере они несут в себе освободительные тенденции, то есть служат уничтожению тоталитарных структур и связей, демократизации внутри- и межнациональных отношении в данной республике или регионе.
  Такой подход прежде всего обеспечивает реализацию важного аспекта этноконфликтологического анализа: от-членение позитивных межнациональных конфликтов от деструктивных — позитивными, с его позиций, представляются все те конфликты между этносами, которые ослабляют тоталитаристские структуры и отношения, выступая фактором расширения и углубления процесса демократизации, негативными — конфронтации, которые тормозят и свертывают этот процесс или вносят в него элементы деструкции..
  Кроме того, этот подход позволяет оценить целый спектр национальных сил и движений, стремящихся так или иначе использовать межэтнические отношения в своих интересах, относительно характера и меры их антитоталитаристских или антидемократических устремлений и намерений.
  В частности, он дает возможность показать, что нередко межэтнические отношения в данном регионе, начав развиваться на основе освободительных и демократических идей и лозунгов, под действием интересов и установок определенных движении и сил довольно быстро приобретают такую направленность, которая не может обеспечить ни освобождения, ни демократизации. Больше того, может сложиться ситуация, в которой все более опасным испытаниям подвергается не только жизнь и благосостояние отдельных членов данной этнической общности, но и существование всего этого этноса в целом, поскольку он все глубже втягивается в безнадежные кровавые конфронтации с другими этносами, составляющими его окружение.
  К сожалению, такого рода сценарии развертывания межэтнических конфликтов, в которых экстремистские лозунги и программы, выдвигаемые национальными движениями, снижают эффективность освободительных устремлений и ведут к эскалации напряженности и конфронтации, на территории бывшего Союза весьма распространенны. На основе их анализа можно сформулировать тот общий вывод, что острота современных межэтнических конфликтов прямо пропорциональна экстремизму и обратно пропорциональна демократичности выдвигаемых в них требований.
  Другой важный ориентир, обеспечивающий адекватное и эффективное этноконфликтологическое исследование, — учет того обстоятельства, что конфликтные ситуации в современных межнациональных отношениях формируются целым комплексом взаимодействующих между собой кризисных факторов — экономических, политико-правовых, идеологических, социокультурных. В сложившейся в обществе острой обстановке тотального кризиса формирование межнационального конфликта, как правило, начинается с формирования у населения тревожных ощущений того, что происходит серьезное ухудшение материального и социального положения. Они, в свою очередь, провоцируют ухудшение национальных отношений в данной республике или регионе, рост взаимных претензий и напряженности между населяющими их этносами. На этой основе активизируется деятельность национальных кадров и элит, которая находит свое воплощение в формировании этнополитических движений и программ. Еще больше взвинчивая межнациональные напряжения и обостряя проблемы, они одновременно усложняют этим их разрешение. Это прогрессирующее ухудшение ситуации обусловливает дальнейшую радиолокализацию национальных движений, рост в них настроений экстремизма и сепаратизма. И так далее.
  Можно утверждать, что по такому сценарию в рамках бывшего Союза развивалась большая часть межнациональных конфликтов. Хотя внимательный анализ показывает, что задача облегчения материального и социального положения населения на этом пути радикально не решается, а общий кризис и межнациональные требования лишь обостряются.
  Причины и механизмы этноконфликтов
  Этнонациональные конфликты — это организованные политические действия, массовые беспорядки, сепаратистские выступления и даже гражданские войны, в которых противостояние проходит по линии «этнические общности». Чаще всего такого рода конфликты происходят между меньшинством и доминирующей этнической группой, контролирующей власть и ресурсы в государстве. Существует несколько теорий объяснения причин эт-нонациональных конфликтов, которые были сформулированы на основе исследований в различных регионах мира. Одним из доминирующих является социологический подход, который основывается на анализе этнических параметров социальных групп (классы, страты, социально-профессиональные группы и т.д.) и выявляет феномен узурпации тех или иных привилегированных социальных ниш представителями одной группировки в ущерб другой и социальной дискриминации по этническому или расовому признаку. Совпадение социальной стратификации с этнической структурой населения, а также этнические диспропорции по линии «город — село» при всей их конфликтогенности все же не могут быть истолкованы как основная причина этнонациональных конфликтов.
  В социологическом подходе представляет интерес анализ феномена экономического посредничества, особенно роли торговли, которая, как правило, в полиэтнических обществах имеет тенденцию контролироваться представителями какой-то из групп или выходцами из определенного региона. Это обычно вызывает недовольство со стороны остального населения, которое проецирует на торговцев свои негативные реакции через прямые и частые контакты. В целом, однако, соревновательность и конкуренция в сфере трудовых отношений и экономических взаимодействий далеко не всегда может быть названа в числе основных факторов крупных этнических конфликтов.
  При объяснении причин этнонациональных конфликтов важное место занимает политологический подход, который выявляет роль элит, прежде всего интеллектуальных и политических, в мобилизации этнических чувств, усилении межэтнической напряженности и эскалации ее до уровня открытого конфликта. Именно вопросы о власти, о стремлении элитных групп к обладанию ею, о связи власти с материальным вознаграждением в форме обеспечения доступа к ресурсам и привилегиям являются ключевыми для понимания причин роста этнического национализма и конфликгности, в том числе и на территории бывшего Советского Союза.
 За годы советского режима в бывших республиках СССР и в российских автономиях сложились многочисленные и очень образованные этнические элиты титульных национальностей. Начиная с политики «коренизации» 20-х гг. и вплоть до середины 80-х гг. действовала система преференций в сфере подготовки «национальных кадров» из республик во всех областях деятельности. Как только ослаб контроль Центра над национальными элитами и образовался вакуум власти, началась борьба за реальную власть и право контролировать политическую жизнь своих республик и автономий. Однако не стоит преувеличивать или целиком объяснять причину конфликтов только генерирующей и организующей ролью элит. Недостаточность этого подхода в том, что он не может в полной мере объяснить феномен массовой мобилизации и интенсивность эмоций участников межэтнических конфликтов, изначальную силу группового стремления к автономии, жертвенность, готовность перейти ради этого к самым жестоким методам насилия.
  По-видимому, социально-психологический подход, выявляющий поведенческие механизмы этнических конфликтов, играет в этом плане гораздо более важную роль, чем представлялось раньше. Иррациональное восприятие той или иной этнической группой (а значит и принадлежащими к ней личностями) угрозы утратить самоценность является мощным средством их мобилизации в политической реальности, помогающим понять жесткость оформляющихся предубеждений, экстремизм этнических требований и достаточность мотивов для вовлечения в конфликт широких масс рядовых участников.
  К ряду социально-психологических причин межэтнических конфликтов и национальных движений можно отнести и чувства утраты достоинства, пережитых «исторических несправедливостей».
  На стыке социально-психологических и политологических подходов находится проблема групповой легитимности, связи коллективного самосознания и идентичности с фактом существования политического образования в форме сложившейся государственности. Со стороны этнических групп формулируется требование, а затем и политическая программа, что государство есть атрибут и гарант сохранения групповой целостности, а значит и то, что составляет государство (территория, институты власти и пр.), должно иметь национально-этнический характер. Аргументы в пользу такой формулы, как правило, берутся из истории со ссылками на те периоды, которые наиболее выгодно могут быть использованы для определения границ и статуса «национального» государства. Именно эти представления и основанная на них стратегия политической мобилизации заключают в себе огромную силу возможного массового этнического конфликта. Создание «национального» государства видится как гарантия от реальных или гипотетических угроз иноэтнического или просто чужого доминирования над физической и культурной средой обитания. Этот страх оказаться в подчинении может
 быть сильнее любых материальных расчетов, и, как реакция на него, возникает стремление к оформлению определенных символов своей групповой легитимности и защищенности. Такими символами чаще всего выступает территория. Анализ поведения государства, а точнее — его граждан в отношении территориальных вопросов часто поражает своей иррациональностью: государства более готовы терять своих собственных граждан в виде жертв насилия, чем делать территориальные уступки. Вообще же территориально-этнические притязания составляют около 2/3 всех национально-этнических конфликтов на территории бывших республик СССР. Это и требование изменения границ между национально-государственными образованиями, и требование перехода под новую государственную юрисдикцию целых национально-территориальных единиц (например возвращение Крымской автономии России и пр.), и стремление к созданию (или воссозданию) национальных образований (автономий или районов) — например немцев в Поволжье; это конфликты, связанные с репатриацией либо возвращением на свою историческую родину давно вытесненных с нее или репрессированных в годы сталинщины народов (немцы, крымские татары, турки-месхетинцы и пр.), с возвращением беженцев в свои оставленные дома (осетины, ингуши, чеченцы, русские и пр.).
  Типология и стадиальность развертывания этноконфликтов
  Наконец, важное значение для конкретизации анализа конфликтных ситуаций представляет учет стадии их развертывания и типа, ибо то и другое служит более точному описанию и оценке состояния и тенденций развития этно-конфликта и более целенаправленному поиску средств его урегулирования и разрешения. Так, типология этноконфликтов позволяет более точно и содержательно осмыслить как особенности их протекания, так и конкретные средства и способы их регулирования и разрешения. Ведь, к примеру, конфликты на почве этнотерриториальных притязаний обладают существенными отличиями по сравнению с конфликтами, связанными с борьбой сил сепаратизма и федерализма, автономии и централизма, а эти последние, в свою очередь, имеют качественные отличия от конфликтов, имеющих в своей основе выяснение статусного соотношения этносов.
  Важно иметь в виду, что при значительном разнообразии объяснительных моделей конфликтов адекватность выбора концепции для исследования зависит именно от определения типа того конфликта, который мы собираемся изучить.
  Провести классификацию этнонациональных конфликтов по одному основанию не представляется возможным в силу сложности самого объекта конфликта-этноса и причин, приводящих к этнонациональному столкновению или коллизии. Думается, что сочетание различных оснований для типологической характеристики этого рода конфликтов вполне обоснованно и плодотворно, поскольку позволяет шаг за шагом разблокировать и урегулировать конфликтные ситуации.
  Прежде всего, многие этнонациональные конфликты можно назвать ложными из-за высокой составляющей эмоционального характера. Слишком высокая степень эмоциональной насыщенности затрудняет адекватное восприятие ситуации и противоположной стороны, рождая ложные образы и опасения, агрессивность и дегумани-зируя восприятие оппонентов.
  Многие этнические конфликты можно смело обозначить и как замещенные конфликты, поскольку часто антагонизм интересов направлен на этническую группу, которая реально не является участником конфликта, а замещает какие-либо иные интересы и соображения. Так, часто «национальная карта» разыгрывается в борьбе этнополи-тических элит за передел постимперского наследия.
  Учитывая, что в феномене нации особую конституирующую роль играют историко-культурные факторы, можно сказать, что межнациональные конфликты — это чаще всего конфликты культур как результат различного понимания, различного отношения к жизненным реалиям, их толкования.
  И, наконец, при классификации этноконфликтов мы имеем дело с реальным конфликтом интересов — из-за неравного доступа различных этносов к ресурсам, неравного распределения объемов и полномочий власти и т.д.
 Исследователями выделяются еще два принципа типо-логизации этнических конфликтов: один — по характеру и образу действий конфликтующих сторон и второй — по
 содержанию конфликтов, основным целям, которые ставит выдвигающая претензии сторона.
  Э. А. Паин и А. А. Попов выделяют конфликты стереотипов, т.е. ту стадию конфликта, когда этнические группы не всегда даже четко осознают причины противоречий, но в отношении оппонента создают негативный образ недружественного соседа, нежелательной группы. Примером этого служат армяно-азербайджанские отношения.
  Действительно, социологические и полевые этнографические исследования до данного конфликта, еще в советское время, фиксировали взаимные негативные стереотипы армян и азербайджанцев. Так, этносоциологические исследования, которые в начале 80-х годов были проведены в Ереване и других городах Армении под руководством Ю.В. Арутюняна и Р. Карапетяна, установили, что в гетеростереотипе азербайджанцев не только присутствуют негативные бытовые черты, но и отсутствуют положительные деловые и интеллектуальные качества. Данные были настолько тревожны, что их было решено не публиковать, дабы не провоцировать открытого противоборства. Полевые наблюдения фиксировали то же самое у азербайджанцев в гетеростереотипах армян.
  Другой тип конфликта — «конфликт идей». Характерными чертами таких конфликтов (или их стадий) является выдвижение тех или иных притязаний. В литературе, средствах массовой информации обосновывается «историческое право» на государственность, как это было, например, в Эстонии, Литве, Грузии, Татарстане и других республиках СССР, на территорию, как это было в Армении и Азербайджане, Северной Осетии и Ингушетии.
  Третий тип конфликта — конфликт действий. Это митинги, демонстрации, пикеты, принятие институциональных решений вплоть до открытых столкновений.
 Можно было бы возразить, что подобная типологиза-ция есть отражение стадий или форм конфликтов. Но это было бы неточным. В защиту авторов подобной типологи-зации можно сказать, что бывают конфликты, которые остаются только «конфликтом идей». В начале 70-х годов в Чикаго проходили демонстрации с лозунгами «Не покупайте у евреев!». Но никаких действий за этим не следовало. На съездах русских общественных движений, например КРО, можно услышать призывы «Россия для русских», но до открытых конфликтов на этой почве не доходит (антикавказские погромы на рынках российских городов имели другую основу).
  Иная типологизация — по основным целям, содержанию требований — была предложена в 1992—1993 гг. Л. М. Дробижевой. На основе оценки событий конца 80-х — начала 90-х гг. ею были выделены следующие типы этноконфликтов.
  Первый тип — статусные институциальные конфликты в союзных республиках, переросшие в борьбу за независимость. Суть таких конфликтов может быть не этнона-циональной, но этнический параметр в них присутствует непременно, и мобилизация по этническому принципу — тоже. Так, национальные движения в Эстонии, Литве, Латвии, в Армении, в Украине, в Грузии, Молдове с самого начала выдвигали требования реализации этнонацио-нальных интересов. В процессе развития этих движений казуальная основа конфликтов изменялась и «дрейфовала» от этнонациональных к государственным, но мобилизация по этническому принципу оставалась. Как известно, очень небольшая часть русских на начальных этапах участвовала в Народном фронте Эстонии и тем более в Са-юдисе Литвы.
  Основная форма конфликтов этого типа была институциальной. Острый конституционный конфликт возник, когда Эстония, а за ней и ряд других союзных республик, приняли поправки к своим конституциям, внеся в них приоритетное право на использование ресурсов и верховенство законов республики.
  Президиум Верховного Совета СССР отменил эти поправки. Но по Конституции СССР сделать это мог только Верховный Совет, а не Президиум (но Верховный Совет тогда, в 1989 г., мог и не отменить эти решения, и именно потому М.С. Горбачев принял решение провести обсуждение на Президиуме Верховного Совета). Так возник первый конституционный кризис, который был проявлением острого институциального конфликта. Поскольку решения законодательных органов республик в Эстонии, Литве, Латвии поддерживало большинство титульной национальности, есть все основания относить их к этнонациональным конфликтам.
 Статусными конфликтами были и конфликты в союзных и автономных республиках, автономных областях за повышение статуса республики или его получение. Это характерно для части союзных республик, желавших конфедеративного уровня отношений (например Казахстан), для ряда бывших автономий, которые стремились подняться до уровня союзных республик (например Татарстан). Впоследствии, после создания независимой России, радикальная часть национального движения Татарстана поставила вопрос об его ассоциированном членстве. Конфликт завершился подписанием Договора между государственными органами Российской Федерации и государственными органами Татарстана, который содержит элементы как федеративных, так и конфедеративных отношений.
  За повышение статуса республики до уровня конфедеративных отношений ведут кровавый конфликт абхазы с грузинами.
  К этому же типу конфликтов можно отнести движения за создание своих национальных образований, например ингушей в Чечено-Ингушетии, ногайцев, лезгин в Дагестане, балкарцев в Кабардино-Балкарии.
 - Автономистские движения были среди таджиков Узбекистана, узбеков Кыргызстана, кыргызов Горного Бадах-шана в Узбекистане.
  Второй тип конфликтов — этнотерриториальные. Это, как правило, самые трудные для урегулирования противостояния. На территории бывшего СССР на период 1992 года было зафиксировано около 200 этнотерриториальных споров. По мнению В.Н. Стрелецкого (Институт Географии РАН), одного из разработчиков Банка данных этнотерриториальных притязаний в геопространстве бывшего СССР, к 1996 г. сохраняли актуальность 140 территориальных притязаний.
  Конечно, не все заявленные притязания перерастают в конфликт. Специалисты считают, что к таким конфликтам надо относить споры, ведущиеся «от имени» этнических общностей относительно их прав проживать на той или иной территории, владеть или управлять ею. В. Н. Стрелецкий, например, считает, что любое притязание на территорию, если оно отрицается другой стороной— участницей спора, — уже конфликт.
  Вот тут-то, видимо, и важно, какой это конфликт: конфликт представлений, идей или уже действий? Большинство этнотерриториальных споров идет от имени политических элит, правительств, движений. И далеко не всегда эти споры охватывают хотя бы значительные группы какого-то народа. С точки зрения принятого определения этнического конфликта, к ним надо отнести те ситуации, когда идеи территориальных притязаний «обеспечивают» этническую мобилизацию. Если подходить с такой меркой, то число этнотерриториальных конфликтов будет, несомненно, меньше, чем точек территориальных споров.
  Например, Калмыкия потеряла какую-то часть своих территорий в годы репрессий. Заявления об этом были, но в конфликты по этому поводу калмыки не вступают.
  В то же время ингушско-осетинский конфликт за территорию Пригородного района и часть Владикавказа перерос осенью 1992 г. в военные действия.
  Территориальные споры часто связаны с реабилитационным процессом в отношении репрессированных народов. Но все же конфликты, связанные с репрессированными народами, — особый тип этнических противоборств. Только часть такого рода конфликтов связана с восстановлением территориальной автономии (немцы Поволжья, крымские татары), в отношении других стоял вопрос о правовой, социальной, культурной реабилитации (греки, корейцы и др.). И только в ряде случаев речь идет о территориальных спорах. Так, турки-месхетинцы стремились к возвращению на территорию прежнего Проживания в Грузию.
  Еще один тип — конфликты межгрупповые (межобщинные). Именно к такому типу относятся конфликты, подобные тем, что были в Якутии (1986), в Туве (1990), русско-эстонский в Эстонии и русско-латышский в Латвии, русско-молдавский в Молдавии.
  Массовые межгрупповые насильственные столкновения имели место в Азербайджане, Армении, Киргизии, Узбекистане.
  Наряду с приведенной выше все большее распространение в литературе получает типологизация на основе содержания конфликтов, целевых устремлений сторон.
  Надо сказать, что типологизация конфликтов, конечно, достаточно условна и нередко в одном конфликте соединяются разные цели и содержание.
 Например, карабахский конфликт — это конфликт, связанный и с территориальными спорами, и с повышением статуса автономии, и с борьбой за независимость.
 Ингушско-осетинский конфликт — это и территориальный, и межреспубликанский, и межобщинный на территории Северной Осетии.
  Поэтому исследователи говорят о «кластерах» конфликтов, поскольку такое понимание дает более широкое основание для их урегулирования. При этом сам процесс регулирования связан с формой, длительностью, масштабами конфликтов.
  Важное значение для понимания особенностей конкретных ситуаций и выработки мер по их урегулированию имеет и учет стадий развертывания этноконфликтов, а также тех основных сил и движений, которые действуют на них и определяют их течение. Ибо он позволяет более детально раскрыть процесс и механизмы их детерминации. Так, применительно к нашим условиям, он позволяет показать, что появление национально-патриотических и особенно национально-радикальных движений переводит межнациональный конфликт из потенциальной в актуальную стадию и знаменует начало выработки четких и твердых притязаний и позиций в нем, находящих выражение в программных документах и декларациях этих движений.
  Как правило, эта стадия, в случае дальнейшей эскалации конфликта, служит подготовкой к следующей стадии — конфликтных действий, становящихся в ходе нарастания остроты конфликта все более насильственными. По мере накопления жертв и потерь конфликт на этой стадии делается все менее управляемым и цивилизованно разрешимым. Тем самым развитие межнациональной конфронтации все больше подводит конфликт к черте, за которой может последовать национальная катастрофа, и потому жизненно необходимым становятся меры по его скорейшему ослаблению и умиротворению, такие, как посредничество, консультирование, переговорный процесс и т.п., нацеленные на достижение национального консенсуса или, по крайней мере, компромисса.
  Результативность достижения последних, в особенности консенсуса, является показателем того, в какой мере приведень* в действие демократические и гуманистические способы урегулирования и разрешения межнациональных конфликтов, позволяющие нейтрализовать националистические установки и конфронтационные устремления их участников и помочь каждому из них перейти от жесткого или даже насильственного противодействия национальных общностей и их представителей к эффективному и согласованному взаимодействию с ними ради совместного удовлетворения коренных потребностей и интересов всех участников возникшей межэтнической коллизии. Развертывание этого процесса означает укоренение и закрепление общедемократического принципа приоритетности и неотъемлемости прав и свобод каждого человека в специфической сфере межнациональных отношений.
  Конфликтрлогический анализ под углом зрения возможностей достижения консенсуса между этносами не может удовлетвориться простым обоснованием значимости данного прогрессивного по своей направленности процесса для демократизации межнациональных отношений. Он предполагает также осмысление технологических и организационных мер по его обеспечению. «Стержневой» проблемой здесь в настоящее время выступает создание специальной и разветвленной этноконфликтологической экспертизы, основная задача которой, как показывает мировой опыт, должна состоять в том, чтобы на базе серьезного диагностического и прогностического анализа отслеживать зарождение и развертывание конфликтных процессов и в зависимости от их характера выдвигать обоснованные предложения по их локализации, рационализации и урегулированию посредством компромиссных или кон-сенсусных технологий.
  Опыт последних лет отчетливо показывает: очаги межнационального «возгорания» можно эффективно обезопасить, а тем более потушить лишь целенаправленными, последовательными и терпеливыми усилиями. И эти усилия должны опираться на специально разработанные для этого меры и соответствующим образом организованные посреднические структуры, концептуально и методически оснащенные.
  В настоящее время наибольшие организационные трудности в урегулировании и предотвращении этнонаци-ональных конфликтов и конфронтации связаны с отсутствием в государствах СНГ, в том числе РФ, разветвленной специализированной сети организаций^ю предотвращению и урегулированию внутренних конфликтов. Больше всего ощущается отсутствие институтов, осуществляющих мониторинг за развитием этнополитической ситуации в обществе, раннюю диагностику и прогнозирование возникновения конфликтов, а также отсутствие конфликто-логического менеджмента в виде службы «быстрого реагирования». Главной задачей такой службы является защита
 людей, недопущение эскалации конфликтов, расширения их зоны, организация переговорного процесса, а также интенсивное обучение людей способам правильногб реагирования на конфликтную ситуацию и поведения в ней.
  Такого рода служба (или их совокупность) должна, по-видимому, постепенно и целенаправленно складываться при содействии властных структур из множества организационных звеньев разного уровня и охвата и носить общественно-государственный характер, то есть тесно взаимодействовать с административными и представительными органами в центре и на местах и в то же время быть относительно независимой от них, избегая их возможного диктата и манипулирования.
  Подобная организация позволила бы, наряду с налаживанием мониторинга, дающего представление о состоянии и динамике этноконфликтных ситуаций, осуществлять практическое посредничество между различными группами населения, участвующими в них, а также между администрацией и населением и вместе с тем критически анализировать и оценивать характер и результаты различных управленческих воздействий на эти ситуации с целью их разрешения. Обосновывая необходимость принципиального отказа от методов насилия в отношениях между этносами, затрудняющих демократизацию общества и тянущих его назад, к тоталитаризму, ориентируясь на-обеспечение компромисса как признания конфликтующими сторонами правомерности притязаний их оппонентов и особенно консенсуса как способа принципиальной и долговременной гармонизации взаимоотношений этносов, участвующие в посредничестве конфликтологи получили бы возможность содействовать восстановлению в правах и значимости глубинных ценностей человеческого бытия, укреплению оснований жизни и деятельности общества и тем самым возвращению ей ее подлинного.смысла, а социальным конфликтам — позитивного общественного значения и функции.
  Важную роль в этом отношении должно сыграть оформление результатов конфликтологического анализа в виде соответствующей экспертизы межэтнических конфликтных ситуаций и коллизий и превращение ее на этой основе в специфическую технологическую процедуру, позволяющую доводить результаты конфликтологического анализа до их практического востребования и использования для
 регулирования и разрешения реальных конфликтных столкновений.
  Прежде всего, общая задача такого рода экспертизы видится в том, чтобы обеспечить конструктивное участие конфликтологии в демократическом преобразовании современного российского общества. Именно в рамках этой основной задачи она должна содействовать практическому налаживанию в межнациональных отношениях конф-ликтологического мониторинга и менеджмента как действенных инструментов, позволяющих отслеживать зарождение конфликтных ситуаций, выявлять их «болевые точки», уровень напряженности, динамику, характер действий конфликтующих сторон и т.п. и на этой основе разрабатывать и претворять меры по предупреждению и урегулированию конфликтов, стабилизации социальных отношений и содействию реформам.
  При этом важно учитывать, что острота и размах межэтнических конфликтов обусловлены прежде всего как полиэтническим составом населения России, которое состоит из представителей более 100 больших и малых этнических общностей, так и значительной долей в федеративной структуре национально-государственных образований: среди 89 самостоятельных субъектов Федерации — более трети приходится на национальные республики и разного рода национальные автономии.
  Не случайно поэтому с развалом советской «империи» на всем ее обширном пространстве образовалось множество зон межнационального напряжения, которое при определенных условиях грозит вылиться или уже вылилось в открытые столкновения, в том числе и вооруженного характера, несущие многочисленные жертвы и разрушения. В настоящее время специалисты насчитывают свыше 200 такого рода зон, основная часть которых приходится на территорию РФ.
  По уровню напряженности их можно подразделить на три основных вида:
 — «горячие точки», Где пролилась или продолжает литься кровь, применено вооруженное насилие и имеются существенные потери человеческих и ма-' териальных ресурсов;
 — зоны, напряжение в которых находится на грани возможного перерастания в открытые межэтнические противостояния или приближается к ней;
 — зоны, в которых межнациональное напряжение уже отчетливо проявилось, но имеет еще достаточно низкий уровень.
  Общим для всех трех зон является то, что повсюду межнациональная напряженность, а тем более конфликты, особенно с применением вооруженного насилия, затрудняют проведение социально-экономических и политических преобразований, тормозят объединение общественности вокруг гуманистических, демократических идеалов. Вместе с тем ясно, что в каждой из зон способы социального контроля за развертыванием межнациональных конфликтов и меры по их эффективному урегулированию и предупреждению должны иметь существенные различия. Особую остроту межэтнические отношения приобретают в автономных республиках и других национально-территориальных субъектах Российской Федерации, поскольку именно там ширится представление о том, что только укрепление суверенитета способно обеспечить национальные интересы. Сами эти интересы зачастую понимаются при этом только как интересы титульной нации, а суверенитет — как перевод федеративных отношений, по существу, в конфедеративные.
  Обострению межэтнической напряженности содействуют и другие социальные факторы. Все они в совокупности создают опасность для втягивания этих национально-государственных субъектов в крупномасштабное вооруженное насилие — межэтнические войны, а также в столкновение с федеративными властями. При этом в противоборство, как показывает практический опыт, могут быть вовлечены государства как ближнего, так и дальнего зарубежья, что обостряет не только внутреннюю, но и международную напряженность и усиливает опасность превращения вооруженного столкновения в многосторонний широкомасштабный и даже ядерный конфликт, выходящий за локальные региональные рамки и приобретающий глобальный характер.
  В этой ситуации основной акцент в этноконфликтоло-гической экспертизе, как представляется, необходимо сделать на выявлении конфликтогенных факторов (политических, экономических, социально-психологических, этнических, культурных, религиозных и т.п.), вызывающих и обостряющих типичные конфликтные ситуации во взаимоотношениях этносов в различных регионах страны,
 в особенности тех, которые ведут к вооруженному насилию, на раскрытии дестабилизирующих и деструктивных последствий действия этих факторов, а также на поиске и обосновании возможных мер по их нейтрализации и по приданию социальным конфликтам характера и форм ,содействующих общему улучшению социальной ситуации и движению общества к развитой демократической стадии. При этом основной, «стержневой» проблемой, вокруг которой должна, как представляется, «вращаться» вся современная конфликтологическая экспертиза, выступает проблема обеспечения социального партнерства как основного способа принципиального разрешения социальных конфликтов вообще, этнополитических конфликтов в частности.
  На этом принципе, как фундаменте, должна базироваться, по-видимому, национальная политика, если она хочет быть адекватной, эффективной и демократически ориентированной, и опираться на научный анализ и мировой опыт.
  Пока что этого о нашей национальной политике сказать нельзя, как, впрочем, нельзя сказать и того, что мы вообще имеем сейчас последовательную, целенаправленную и принципиальную политику в сфере национальных отношений и присущих им коллизий. Скорее в этом отношении со стороны теперешних властей наблюдается сугубо ситуативный подход, стремление воздействовать на развертывающиеся и обостряющиеся межнациональные конфликты с точки зрения «целесообразности», задаваемой определенной позицией и оценкой, зачастую весьма слабо опирающимися на предварительную конфликтоло-гическую экспертизу и вытекающие из нее рекомендации. Нельзя сказать, что в духе обеспечения партнерства и взаимопонимания, избегания конфронтационности в межнациональных отношениях действуют и наши средства массовой информации. В этом направлении также требуется поэтому большая аналитическая, разъяснительная и корректирующая деятельность конфликтологов.
  Предстоит всесторонне изучить и технологически проработать и такое важное направление в регулировании межнациональных противоборств, как налаживание партнерских взаимоотношений Центра и регионов, без которого невозможно обеспечить развертывание и укрепление федеративных начал в национальной политике как выражение ее демократичности.
  Этноконфликтологическая экспертиза и составляющий ее основу конфликтологический мониторинг и менеджмент призваны в конечном итоге показать, что при правильной и принципиальной национальной политике центральная власть может нейтрализовать разыгрывание местными политическими лидерами и национальными элитами этнической карты и сохранить необходимую стабильность Российского государства на почве усиления интегративных, объединительных, партнерских усилий. При этом под межэтнической интеграцией, объединением, партнерством имеется в виду вовсе не отказ от национальной культуры, самобытности, традиций, а перераспределение акцентов: примат общечеловеческого
 — человеческих прав, ценностей, коллективного баланса интересов над более частными — узкоэкономическими, конкретно-политическими и этнокультурными интересами, национальными и государственными — и налаживание доброжелательного взаимодействия на этой общезначимой почве.
  Однако эффективность этих усилий в посттоталитарном обществе в значительной мере определяется исходом борьбы между демократическими силами и такими разнородными, но постоянно стремящимися к тактическому объединению силами, как тоталитаристский реваншизм, великодержавные и националистические течения. Поэтому Этноконфликтологическая экспертиза призвана показать, что интеграционистская ориентация может и должна выступить как преграда на пути эт-нонационального эгоизма и взаимной агрессии, как эмоциональная и интеллектуальная предпосылка для предотвращения и урегулирования межнациональных конфликтов.
  Чтобы сделать это на основе квалифицированного эт-ноконфликтологического мониторинга и менеджмента, в экспертизе необходимо:
 — определить уровень недовольства различных этнических групп населения своим экономическим, политическим, социальным положением, культурным и бытовым состоянием как в ряде конкретных регионов (прежде всего таких, как Северный Кавказ, Южное приграничье, Поволжье, Западная Сибирь и др.), каждый из которых соответствует тому или иному уровню межэтнической напряженности, так и по стране в целом;
 — выявить:конфликтогенные факторы объективного и субъективного порядка, дестабилизирующие межэтническую ситуацию, их взаимосвязь и взаимосоотнесенность по степени важности и значимости в зависимости от способности влиять на обострение конфронтации этнических групп;
 — тенденции и условия развития межэтнической ситуации в направлении ее стабилизации и нормализации, а также основные барьеры на этом пути, включая сложившиеся идеологические стереотипы и социально-психологические установки;
 — уровень готовности представителей различных этнических групп к конфронтационным или компромиссным и консенсусным формам поведениям конфликтных ситуациях, а также степень их образовательной и специальной подготовки к активному участию в предотвращении, урегулировании и ненасильственном разрешении конфликтов;
 — разработать и предложить для реализации соответствующим представительным органам и административным структурам в регионах способы и формы предотвращения и урегулирования конфликтных ситуаций в сфере межэтнических отношений на основе учета и нейтрализации конфликтогенных факторов, стабилизации общей экономической и социально-политической обстановки и корректировки массового сознания и поведения в направлении более широкого и основательного освоения демократических норм и правил.
  При этом в разработке концептуальных оснований и организационных принципов этноконфликтологического мониторинга и менеджмента основной упор, как представляется, необходимо сделать на учете и использовании внутренней мотивации поведения представителей конфликтующих этносов и других участников межэтнических коллизий, их ценностных ориентации и социально-психологических установок, идентификаций и стереотипов. Это связано с тем общим представлением, что человек или группа людей, включенные в систему общественных, в том числе и межэтнических, отношений, могут определенным образом трансформировать свое поведение, лишь корректируя свои идентификации с теми или иными об-щностями, их установками и ориентациями и тем самым, меняя регуляторный механизм своего индивидуального и группового поведения.
 
  С. И. Ерина
  РОЛЕВЫЕ КОНФЛИКТЫ В УПРАВЛЕНЧЕСКИХ ПРОЦЕССАХ1
  Актуальность исследования ролевого конфликта в управленческих процессах обусловлена глобальными изменениями, происходящими в экономике и управлении. С.И. Ерина является единственным в отечественной конфликтологии психологом, уделяющим внимание ролевым конфликтам управленца первичной производственной группы. Разработанная ею модель для изучения ролевого конфликта активно реализуется в реальной практике.
 
 Печатается по изданию:Ерина С. И. Ролевой конфликт и его диагностика в деятельности руководителя. — Ярославль, 2000.
 
  Ролевой конфликт (РК) следует рассматривать как состояние психологического конфликта, развивающегося у индивида в ходе выполнения социальной роли в условиях противоречивых или частично несовместимых требований, ожиданий к ролевому исполнителю. При этом под термином «социальные ожидания» понимается система ожидаемых образцов поведения, соответствующих каждой выполняемой роли, посредством которой группа контролирует деятельность своих членов. Представляется важным обратить внимание на то, что понятием ожидания в отечественной литературе обозначают довольно широкий спектр их проявлении по степени формализации и интенсивности выражения: от слабо выраженных «пассивных» ожиданий до категорических и четких требований, изложенных в инструкциях.
  РК является сложным видом конфликта, об этом свидетельствуют различные теоретические модели РК, описанные в литературе. Проведенный нами анализ позволил сделать вывод о том, что существующие подходы в понимании РК являются скорее взаимодополняющими, нежели противоречивыми, и отражают множественность видов РК, которые можно объединить в следующие основные типы: межролевые, внутриролевые и личностно-ролевые конфликты.
  С межролевыми конфликтами индивид сталкивается, когда является одновременно носителем таких ролей, которые предъявляют к нему несовместимые или трудно совместимые ожидания.
  Внутриролевой конфликт случается, если индивид воспринимает себя в ситуации, когда другие имеют различные ожидания к нему как к исполнителю единственной роли, т.е. конфликт возникает по поводу того, что есть должное ролевое поведение, в силу того, что разные люди и разные социальные (как формальные, так и неформальные) группы по-разному представляют себе обязанности, связанные с одной и той же ролью.
  Поскольку существуют два способа, в которых возможно расхождение в понимании должного ролевого поведения, то существует и две формы внутриролевого конфликта. Одна касается расхождения ожиданий между разными группами по отношению к одному и тому же исполнителю роли. Другая предусматривает возможные расхождения, отсутствие единства и внутри каждой из групп.
  И, наконец, личностно-ролевой конфликт возникает, когда качества, внутренние ценности, стандарты, представления и потребности индивида как личности не соответствуют социальной роли или установленному ролевому поведению, т.е. субъективное «Я» вступает в конфликт с социальной ролью, носителем которой является индивид. Как правило, это происходит в тех случаях, когда система действий, предписываемая данной ролью, противоречит субъективному «Я».
  Анализ зарубежных и отечественных работ, связанных с изучаемой проблемой, позволил выделить специфику РК и сформировать методологические и теоретические принципы его изучения. "*
  Специфической особенностью РК является его тесная связь:
 — с такой объективной характеристикой, как место, положение (позиция), занимаемые индивидом в системе социальных связей, взаимоотношений и взаимодействий;
 — с характером социально-психологических ожиданий: их неоднородность, противоречивость, одинаковая по силе значимость и одновременность действия. При этом общепризнанным является факт, что неоднородность в ожиданиях к выполнению роли детерминирована целым рядом объективных и субъективных факторов, ведущими из которых являются социальное положение и содержание деятельности, выполняемой индивидом.
  Можно определить следующие методологические и теоретические требования к анализу РК:
 — необходимость изучения РК в рамках складывающейся в настоящее время общей теории конфликтного взаимодействия, в силу того что этот вид конфликта возникает в процессе общения и взаимодействия индивидов как носителей определенных ролей, поскольку роль можно рассматривать как «функциональную единицу общения». Это позволяет использовать накопленный опыт применительно к анализу РК;
 — признание сложной объективно-субъективной природы РК. Это проявляется в том, что любой социально-психологический конфликт, в том числе ролевой, рассматривается как сложное взаимодействие ряда объективных и субъективных факторов. При этом исходной причиной конфликта признаются объективные предпосылки, которые создают потенциальную возможность возникновения конфликта во взаимодействии, а субъективные — рассматриваются как факторы перевода объективной конфликтной ситуации в реальный психологический конфликт. Данное методологическое положение находит свое отражение в факте разделения «конфликтной ситуации (или объективной основы конфликта) и конфликтного поведения, то есть способов-взаимодействия конфликтующих сторон»;
 — принятие во внимание позитивной функции конфликта как реализации принципа развития в анализе социально-психологических явлений. Суть данного принципа в том, что противоречие является необходимым элементом развития личности, группы, перестройки рутинных отношений, а адекватно разрешенные противоречия — непременное условие развития самосознания личности, формирования сплоченного коллектива, совершенствования социально-психологических отношений в группах;
 — рассмотрение РК в аспекте деятельности, что предполагает соотнесение его с ведущей деятельностью, в которую включен индивид и анализ проявлений РК в деятельности;
 168
 — включение в конфликт не только субъективных состояний участников конфликтного взаимодействия, но и их реальных поведенческих проявлений;
 — принцип системности и комплексности в подходе к изучению РК. Для нас это означает обусловленность РК целым рядом факторов. Подробно перечисленные факторы рассматриваются в статье С. И. Ериной. Сформировав основные требования к изучению РК, можно переходить к эмпирическому изучению данного вида конфликта.
  Поиск подходящего объекта эмпирического исследования РК привел к роли руководителя ППГ (менеджер низшего звена управления), занимающего промежуточную позицию в системе управления: первичная производственная группа (ППГ) — руководитель ППГ — вышестоящее руководство. Подробное обоснование выбора роли управленца ППГ в качестве эмпирической модели для изучения — в наших работах, здесь же приводятся основные выводы.
 В настоящее время в отечественной науке накоплен значительный материал в пользу положений о том, что выполнение роли руководителя ППГ происходит в условиях противоречивых или частично противоречивых ожиданий к нему, возникающих в силу:
 — расхождения ожиданий «сверху» и «снизу» к менеджеру как официальному руководителю;
 — отсутствия однородности ожиданий к управленцу в подчиненной ему производственной группе;
 — возможных расхождений в ожиданиях, идущих «сверху», вследствие нескоординированности и несогласованности отдельных служб или отсутствия взаимопонимания и единой точки зрения среди вышестоящих руководителей линейного и функционального руководства;
 — наконец, многоплановость функций и широта ролевого диапазона, объективно предписываемая руководителю ППГ, также порождают потенциальную возможность конфликта посредством несовместимых или частично противоречивых требований и ожиданий от разных социальных и межличностных ролей. Данное положение является в определенной мере
 следствием специфической позиции управленца ППГ в системе управления, которая в основном проявляется в том, что он:
 — занимает промежуточное положение в системе управления производственной группой, в силу чего подвергается двоякой оценке со стороны лиц (групп), занимающих разное положение в системе управления;
 — является одновременно и руководителем для ППГ, и представителем руководства, что порождает возможность необоснованно завышенных ожиданий к нему в решении ряда производственных и внепроизводственных вопросов;
 — находится непосредственно в ППГ и включен в систему не только формальных, но и межличностных отношений.
  Усиливающими специфику позиции менеджера ППГ являются сложившиеся на практике в ряде случаев:
 — несоответствие между высоким уровнем ответственности, множеством функций и экономическим статусом менеджера ППГ;
 — дисбаланс между широким кругом обязанностей, мерой ответственности и правами, а также возможностями их реализации;
 — расхождение методов руководства, которые применяет управленец ППГ, с методами воздействия, которые применяются к нему как к исполнителю управленческой роли.
  Специфика деятельности управленца ППГ, создающая возможность РК, связана с тем, что его деятельность содержит в качестве основного социально-психологического компонента непосредственную работу с людьми, в ходе которой складывается особый вид общения — служебно-ролевое общение. Это общение людей как носителей определенных социальных ролей. Однако служебно-ролевое общение оказывается несвободным от личностных моментов. Более того, в деятельности менеджера в ППГ велика роль неофициальных способов общения, которые могут рассматриваться также как второй естественный компонент деятельности управленца ППГ.
  При этом служебно-ролевое общение в деятельности менеджера ППГ:
 — несет в себе «идеальный» компонент, или компонент «должного», который на практике переплетается с эмоционально-психологическим компонентом неофициальных межличностных отношений. Поэтому безличностные ролевые ожидания к управленцу как к официальному лицу насыщаются эмоционально-психологическими моментами;
 — происходит часто в ситуации неопределенности, возникающей из двух основных источников: предметно-действенной и межличностной стороны управленческой деятельности;
 — содержит элементы конфликтной деятельности при отсутствии взаимопонимания.
  Это предъявляет повышенные требования к личным и деловым качествам управленца ППГ. И здесь также кроется возможность рассогласований, расхождения между характеристиками личности и требованиями выполняемой работы. Последнее может вызвать РК внутреннего плана. Однако он реализуется во взаимодействии с исполнителями и находит свое выражение в менее успешной деятельности по руководству и управлению производственной труппой.
  Далее в деятельности управленца ППГ мы сталкиваемся с рядом таких конфликтов, которые являются неотъемлемыми характеристиками содержания деятельности руководителя. Именно они несут потенциальную возможность РК, это: действие в условиях неопределенности, возникающей из предметно-действенного и межличностного аспекта деятельности руководителя, временной регламентации, повышенной ответственности, возможной необъективности информации и т.д.
  Таким образом, маргинальный статус и содержание деятельности являются основными объективными детерминантами, порождающими конфликтную ситуацию в роли управленца ППГ. Анализ роли менеджера ППГ позволил выявить возможность возникновения всех типов РК в деятельности руководителя ППГ: внутриличностно-го, внутриролевого и межролевого. Все это служит достаточным основанием для использования роли управленца ППГ как модели для изучения РК в реальной производственной ситуации.
 
 
  М. М. Лебедева
  ОСОБЕННОСТИ ВОСПРИЯТИЯ ПРИ КОНФЛИКТЕ И КРИЗИСЕ
  Данная работа написана в 1997 году, когда в России актуальной становится проблема организации переговорного процесса и посредничества для эффективного урегулирования конфликтов. В своем крайнем выражении несоответствие восприятия действительности может не только породить конфликты, но и создать много сложностей при их урегулировании. В отличие от зарубежных работ, в которых феномену восприятия в конфликте придавалось и придается одно из ключевых значений, в отечественной науке долгое время господствовали представления, абсолютизирующие объективные факторы в политике. Сквозь их призму обычно рассматривался и конфликт, в результате чего проблема различия восприятия сторон, вовлеченных в конфликтные отношения, часто не поднималась вообще. Автор систематизирует ряд конкретных феноменов, через призму которых происходит восприятие ситуации конфликта.
 
 Печатается по изданию:Лебедева М. М. Политическое урегулирование конфликтов. — М., 1997.
 
  В чем же конкретно проявляется восприятие в конфликтных и кризисных ситуациях? Этой проблеме посвящено немало научных исследований. В них показано, что в условиях конфликта восприятие в значительной степени стереотипизировано и характеризуется типичными для социальных стереотипов явлениями. Стереотипное восприятие включает в себя:
 • эмоциональный аспект (сильная эмоциональная окраска, чувство враждебности по отношению к противоположной стороне, недоверие, страх, подозрительность);
 • когнитивный аспект (стремление к упрощению информации, схематизм при оценке фактов, крайняя избирательность восприятия, т.е. воспринимается только та информация, которая согласуется с имеющимися стереотипами, вся остальная игнорируется. В результате восприятие принимает суженный характер).
  В наиболее экстремальной форме стереотипы проявляются на уровне массового сознания. В значительной степени они создаются и поддерживаются средствами массовой информации. Однако от стереотипов несвободна и политическая элита. Активно участвуя в создании и формировании стереотипов, лица, принимающие решения, часто сами оказываются в не меньшей степени подвержены действию ими же созданных стереотипов.
  Одним из примеров стереотипизации образов в условиях конфликтных отношений может служить описываемое Е. В. Егоровой-Гантман и К. В. Плешаковым восприятие японцев во время второй мировой войны американцами, особенно теми из них, кто жил на западном побережье. Оно характеризовалось тем, что японец в глазах американца терял свои индивидуальные черты и воспринимался как «японец вообще» (стремление купрощению информации), т.е. в контексте исторических событий тех лет только как враг. Это побуждало американцев к соответствующим действиям.
  Стереотипизация восприятия в условиях конфликта служит причиной игнорирования всего того, что не укладывается в рамки собственных представлений и желаний. Те факты, которые противоречат сформулированной позиции, как правило, либо не замечаются, либо путем соответствующей интерпретации подгоняются под усвоенные стереотипы. При этом сужается спектр источников информации. Как отмечает южноафриканский исследователь М. Амстей, в конфликте и кризисе стороны в большей степени склонны основывать свои суждения на информации, полученной разведкой, чем на информации, основанной на открытых источниках. Это объясняется 5 первую очередь тем, что в ситуации конфликта участники не доверяют друг другу и, соответственно, с сомнениями относятся к открытым источникам информации.
  В конечном счете стереотипизация ограничивает поиски возможных вариантов выхода из конфликта. Стороны видят и оценивают лишь очень незначительное количество возможных альтернатив поведения, они действуют в рамках той парадигмы, которая описывает конфликт как игру с нулевой суммой.
  Например, если это территориальный конфликт, то каждый из участников вначале претендует на всю спорную территорию и даже мысли не допускает о возможных компромиссных решениях. В результате предлагаемые сторонами варианты разрешения конфликта оказываются направленными главным образом на усиление противостояния.
  Одним из следствий стереотипизации служит её схематизация, вследствие которой в условиях конфликта появляется возможность легче вести пропаганду войны, чем мира. Стереотипы войны обычно строятся по принципу дихотомии, типа: «победа или смерть», «свой — чужой». Подобная дихотомия предполагает наиболее простые решения, нацеленные на уничтожение врага. Мирные же выходы из конфликтной ситуации, напротив, требуют сложного поиска развязки интересов, идущего вразрез со схемами.
  Усилению стереотипов в значительной степени способствует пропаганда, нацеленная на формирование «образа врага». Каждая сторона старается сделать пропаганду как можно более простой, доходчивой, исходя из того, что чем примитивнее пропагандистский образ, тем он легче ассимилируется в систему стереотипов личности, социальных и этнических групп. Все это ведет к тому, что в конфликте массы начинают активно поддерживать своих политических лидеров.
  Например, как показали исследования М. Дойча, в период «холодной войны» американские студенты оценивали более позитивна действия США против СССР. Они чаще воспринимали эти действия как правильные и законные в отличие от аналогичных действий СССР против США.
  Для восприятия в условиях конфликта характерен ряд конкретных феноменов. Один из них — «приписывающее искажение». Он заключается в том, что любые поступки противоположной стороны объясняются ее «злым умыслом». Этот феномен был довольно образно описан американским психологом Р. Уайтом, который назвал его «дьявольским образом врага». В соответствии с данным образом «дьявольское» всегда оказывается на противоположной стороне, а собственное поведение воспринимается исключительно как праведное. В результате все хорошие поступки противника соотносятся с его стремлением достичь какой-либо цели, а собственные добрые действия расцениваются как совершаемые в силу мирного и доброго характера. Что касается своих неблаговидных поступков, то они либо просто не замечаются, либо объясняются обстоятельствами или поведением другого лица, которое вызвало столь резкий ответ.
  В конфликте происходит обесчеловечивание противника. Никакого сочувствия к противоположной стороне не допускается. Для этого часто используются сравнения противника с темными силами (дьяволом, сатаной), с животными, вызывающими отвращение (например шакалами, гиенами,"крысами). При наиболее острых конфликтных отношениях отсутствие сочувствия к противоположной стороне распространяется даже на случаи стихийных бедствий, трагедий.
  Другой феномен — гипертрофированностъ восприятия. Обычно ситуация конфликта воспринимается участниками как нечто крайне важное, создающее очень серьезную угрозу их главным интересам и ценностям. При этом незначительные события могут расцениваться как критические, а кризис, если не весь конфликт, восприниматься как ключевой момент в отношениях. Так, временный контроль противником небольшой части пограничной территории воспринимается как угроза государству и его безопасности в целом, даже если очевидно, что дальнейшей интервенции или серьезных политических последствий не будет.
  Однако следует иметь в виду, что бывает и прямо противоположная реакция на угрозу развития конфликта — реакция успокоенности. Она заключается в отказе верить в то, что противоположная сторона предпримет какие-либо серьезные действия.
  Так, в 1974 г. в связи с антиправительственным переворотом на Кипре премьер-министр Турции Б. Эджевит выступил с заявлением, в котором расценил положение как крайне серьезное. Однако его заявление не было воспринято на Кипре как действительное намерение Турции предпринять военное вмешательство в конфликт и, соответственно, не было предпринято никаких шагов для его предотвращения. На следующий день после заявления началась высадка турецких войск на острове.
  Другой пример — упорное нежелание И. В. Сталина верить в возможность нападения Германии на СССР в июне 1941 г., несмотря на то, что ряд фактов свидетельствовал об обратном.
  В ходе конфликта его участники воспринимают и оценивают одни и те же события настолько различным образом, что их восприятия и оценки часто приобретают зеркальный, т. е. диаметрально противоположный, характер с ярко выраженной отрицательной эмоциональной оценкой противоположной стороны. Этот феномен получил название «зеркальных образов». «Зеркальные образы» неоднократно описывались в литературе. Для того чтобы проиллюстрировать их, воспользуемся примером, приведенным К. Митчеллом относительно оценки событий и фактов времен «холодной войны» советской и американской стороной (табл. 1).
 «Зеркальные образы» периода «холодной войны»
 Таблица 1
 События и факты
  Интерпретация событий и фактов
  Советская интерпретация
  Американская интерпретация
  Роль СССР в Восточной Европе
  Лидирующая
  Захватническая
  Размещение советских ядерных ракет на Кубе
  В целях предосторожности и в ответ на многочисленные аналогичные действия США
  Агрессивная; новый этап в «холодной войне»
  Западный Берлин
  Форпост враждебности, центр опасного шпионажа и источник буржуазной пропаганды
  Форпост свободы во вражеском окружении
  Подчеркнем, что приведенный пример дан не для того, чтобы оценить, соответствовали ли реальности те или иные оценки и суждения сторон. Главное здесь — показать, насколько серьезными являются различия в восприятии у участников конфликта.
  Как следствие «зеркальных образов», у сторон появляется тенденция считать, будто их интересы и цели не совпадают в большей мере, чем на самом деле. Это ведет к дальнейшему расширению и углублению конфликта. Причем участники склонны усиливать имеющиеся различия и игнорировать наличие общих моментов.
 Находясь в состоянии конфликтных отношений, участники игнорируют тот факт, что негативные образы одной стороны влияют на образы другой, усиливая их враждебный характер. Рациональные аргументы в таких условиях действуют плохо. Американский исследователь Ю. Бронфенбреннер, описывая «зеркальные образы» в советско-американских отношениях периода «холодной войны», показал, что каждая сторона представляла развернутую аргументацию в поддержку своего образа, и это в еще большей степени усиливало ярко выраженный негативный характер уже имевшихся у нее образов противоположной стороны.
  Если между сторонами до конфликта существовали дружеские отношения, то с разгоранием конфликта прежние положительные образы друг друга резко меняются на отрицательные.
  По мере нарастания напряженности у участников конфликта возникает ощущение, будто противоположная сторона имеет большую свободу в выборе действий. Поэтому каждый из них воспринимает собственные действия как ответные, вынужденные, в то время как действия противоположной стороны считает провокационными, более того, тщательно и коварно спланированными. Логика обоих участников строится по принципу: мы так поступили, потому что были вынуждены сделать это, для нас не было альтернативы, а у противоположной стороны был выбор, но она пошла на обострение отношений. Суждения типа: «у нас нет иного пути», «нам ничего иного не остается», «мы не можем поступить иначе» очень характерны для кризисной ситуации и ситуации острого конфликта.
  Наличие двойственности, неоднозначности в поведении противоположной стороны часто интерпретируется как угрожающий фактор. Подавая двойственную информацию, участник конфликтных отношений рассчитывает на то, что он оставляет себе значительное поле для дальнейшего маневра. В случае действительно агрессивных намерений противоположной стороны он полагает, что может встретить опасность подготовленным. При нормализации же отношений он исходит из того, что сделает акцент на другой части информации и его действия предстанут если не как миролюбивые, то, по крайней мере, как вполне допустимые. Однако чем более напряженными являются отношения между сторонами, тем более вероятно, что действия противоположной стороны будут истолкованы как угроза. Двойственность информации, а точнее ее интерпретации, при конфликтных отношениях может явиться спусковым механизмом развязывания вооруженного конфликта. События нередко развиваются следующим образом. При обострении отношений одна из сторон в целях подготовки к отпору начинает военные приготовления. Другой участник воспринимает это в качестве угрозы нападения и решает первым нанести удар. Начинается вооруженный конфликт, причем оба участника исходят из того, что именно противоположная сторона развязала его.
  Следует иметь в виду, что двойственность подаваемой информации не всегда истолковывается как угроза нападения. Здесь важно учитывать множество различных обстоятельств. Так, если подобные угрожающие действия предпринимались в прошлом, но за ними ничего не следовало, то вероятность того, что и на этот раз двойственность информации будет интерпретирована как не представляющая существенной угрозы, весьма велика.
  Наконец, назовем еще один феномен, описанный американским исследователем Р. Джервисом. Он заключается в следующем: часто сторона, находящаяся с кем-либо в конфликте, воспринимает ситуацию так, будто дружественные ей участники имеют с ней больше общего, чем это есть на самом деле. В результате она ведет себя более рискованно, может предпринимать шаги по дальнейшему развитию конфликтных отношений в надежде на помощь извне, а иногда и с прямым желанием вовлечь в конфликт другие стороны.
  При конфликте возникают также феномены групповой идентификации и групповой сплоченности. Это значит, что каждая из конфликтующих сторон становится единой и монолитной в своих эмоциональных реакциях, устремлениях и суждениях, а ее члены воспринимают себя через оценки и нормы, существующие в группе. Внутри группы устанавливаются тесные психологические контакты. Часто исчезают или нивелируются внутригрупповые различия: представители различных социальных слоев, командиры и подчиненные выступают как бы «на равных». Создается ощущение «равенства» и «братства». На индивидуальном уровне у участников с каждой стороны возникает чувство удовлетворения от нахождения среди друзей; возрастает самооценка, они чувствуют свою значимость; формируется чувство безопасности, поскольку группа воспринимается как защитник. При этом желание хорошо думать о своей группе (стране, этнической группе и т.п.) ведет к игнорированию положите.у.ной информации о других, прежде всего, разумеется, о противоположной стороне. Все это способствует усилению образа «врага», резкому противопоставлению «мы» — «они», а на поведенческом уровне — мобилизует и нацеливает членов группы на победу в конфликте.
  Как следствие групповой идентификации и групповой сплоченности, возникает ощущение заманчивости риска в конфликте, появляется легкость в принятии решений и одновременно происходит психологическое снятие с себя ответственности за усиление конфликта. Ответственность как бы разделяется с группой. В результате этих изменений появляется стремление сторон идти «до победного конца».
  Групповая идентификация и сплоченность становятся в психологическом плане самоценностью для членов группы. Но и группа стремится поддерживать и усиливать их, ревностно оберегая себя от действительного или мнимого предательства со стороны своих членов.
  Феномены восприятия, а также стремление каждой стороны к формированию групповой идентификации и групповой сплоченности в условиях конфликта крайне затрудняют его урегулирование политическими средствами. Стороны избегают любых форм обсуждения проблем, резко сокращают контакты с противоположной стороной, включая научные, культурные, семейные. По мере роста враждебности сокращение контактов еще более способствует поддержанию и даже усилению негативных стереотипов в отношении друг друга у участников конфликта.
  Если все же участники соглашаются на обсуждение, то часто оно осложняется тем, что из-за значительной эмоциональной окрашенности стереотипов восприятия стороны оказываются склонными скорее к обвинениям друг друга, чем к аргументированным обсуждениям.
  По данным исследований, проведенных американским политическим психологом Ф. Тетлоком, чем выше степень конфронтации, тем более простыми становятся аргументы, которые используются каждой стороной. Выяснение отношений в таких случаях напоминает своеобразный «диалог глухих», в котором каждый участник слышит только себя. Понятно, что в подобных условиях эгоцентризма найти взаимоприемлемое решение довольно трудно. Более того, при «диалоге глухих» эффект часто оказывается противоположным тому, на который, в принципе, рассчитан диалог, т.е. взаимопониманию. Участники конфликта все жестче настаивают на собственной позиции. В результате «страсти накаляются», в орбиту конфликта вовлекаются новые действующие лица, стороны активно апеллируют к общественному мнению и вместо разрешения конфликт все более разгорается.
  Не следует думать, будто феномены восприятия, а также групповая идентификация и сплоченность имеют только негативную функцию. В условиях конфликта и кризиса, когда необходимо действовать быстро, стереотипы способствуют «быстрой настройке» именно за счет схематизма и упрощения. Поэтому при достаточной степени адекватности стереотипов реальной ситуации они позволяют быстро найти необходимое решение. Однако важно еще раз особо подчеркнуть, что это происходит только в том случае, если стереотипы действительно отражают реальность адекватно, но в условиях конфликта и кризиса такое бывает редко.
 
 
  Б. Мелибруда. ПОВЕДЕНИЕ В СИТУАЦИИ КОНФЛИКТА
  Опираясь на работы Давида Джонсона, Е. Мелибруда предлагает одну из возможных моделей поведения в конфликтной ситуации. Автор выделяет факторы, которые, по его мнению, могут способствовать конструктивному разрешению конфликтов. От страницы к странице психолог настойчиво призывает нас заняться в первую очередь собой, своими ошибками в общении, недостатками своей личности; только при этом условии перед нами могут открыться новые перспективы межличностных отношений.
 
 Печатается по изданию: Мелибруда Е. Я —Ты — Мы: психологические возможности улучшения общения.
 Пер. с польск. — М.: Прогресс, 1986.
 
  Я уже писал о широко распространенном убеждении об отрицательной роли конфликтов. Большинство людей предпочитает избегать конфликтных отношений, не говорить о них, скрывать их, пока возможно. Писал я и о неблагоприятных последствиях подобного образа мышления.
  Всем понятно, что конфликты существовали и будут существовать, они неотъемлемая часть человеческих взаимоотношений, и нельзя говорить о том, что конфликты бесполезны или патологичны. Они нормальное явление в нашей жизни. Возникают они из-за различий между людьми, из-за того, что поступки, представления, чувства у каждого из нас не одни и те же и порой приходят в столкновение друг с другом. Картина общества без межличностных конфликтов кажется мне чем-то чудовищным, поскольку это означало бы полную утрату индивидуальности, свободы и аутентичности. Однако ничто Подобное нам не угрожает. Поэтому вместо того, чтобы пугать себя картинами бесконфликтного существования, давайте лучше задумаемся о том, существует ли какая-нибудь возможность конструктивного и успешного поведения в случае конфликта. Эта тема воистину неисчерпаема, ей одной можно было бы посвятить целую книгу.
  Здесь же, опираясь на работы Давида Джонсона, идеи которого я неоднократно использовал в своей психологической практике, я хочу предложить одну из возможных моделей поведения в конфликтной ситуации.
  Важную роль в конструктивном разрешении конфликтов играют следующие факторы:
 — адекватность отражения конфликта;
 — открытость и эффективность общения конфликтующих сторон;
 — создание климата взаимного доверия и сотрудничества;
 — определение существа конфликта. Остановимся на каждом из этих факторов отдельно.
  Адекватное восприятие конфликта
  Очень часто в ситуации конфликта мы неправильно воспринимаем собственные действия, намерения и позиции, равно как и поступки, интенции и точки зрения оппонента. К типичным искажениям восприятия относятся:
  • «иллюзии собственного благородства» — в конфликтной ситуации мы нередко полагаем, что являемся жертвой нападок злобного противника, моральные принципы которого весьма сомнительны. Нам кажется, что истина и справедливость целиком на нашей стороне и свидетельствуют в нашу пользу. В большинстве конфликтов каждый из оппонентов уверен в своей правоте и стремлении к справедливому разрешению конфликта, убежден, что только противник этого не хочет.
  • «Поиск соломинки в глазу другого» — каждый из противников ясно видит недостатки и погрешности другого, но не осознает таких же недостатков у самого себя. Как правило, каждая из конфликтующих сторон склонна не замечать смысла собственных действий по отношению к оппоненту, но зато с негодованием реагирует на его действия.
  • «Двойная этика» — даже тогда, когда противники осознают, что совершают одинаковые поступки по отношению друг к другу, все равно собственные действия воспринимаются каждым из них как допустимые и законные, а действия оппонента — как нечестные и непозволительные.
  • «Все ясно» — очень часто каждый из партнеров чрезмерно упрощает ситуацию конфликта, причем так, чтобы это подтверждало общее представление о том, что его действия хороши и правильны, а действия партнера, наоборот, плохи и неадекватны. Эти и подобные заблуждения, присущие каждому из нас в конфликтной ситуации, как правило, усугубляют конфликт и препятствуют конструктивному выходу из проблемной ситуации. В любом конфликте партнеры испытывают так называемые смешанные чувства. С одной стороны, каждый чувствует неприязнь, злость или даже ненависть к другому, желание, чтобы противник отказался от своей позиции, с другой — у оппонентов есть, хотя и очень приглушенные, более доброжелательные чувства, порожденные всей совокупностью предыдущих взаимоотношений, а также стремлением к взаимопониманию и согласию.
  Если искажение восприятия при конфликте чрезмерно велико, возникает реальная опасность оказаться в ловушке собственной предвзятости, потому что ясно видишь и чувствуешь только враждебность партнера, не замечая никаких других чувств с его стороны. Это может привести к так называемому самоподтверждающемуся допущению: допуская, что партнер настроен исключительно враждебно, начинаешь обороняться от него, переходя в наступление. Видя это, партнер переживает враждебность к нам, и наше предварительное допущение, хотя оно и было неверным, немедленно подтверждается. Зная о подобных представлениях в ситуации конфликта, постарайтесь внимательнее проанализировать свои ощущения в конкретных случаях: не возникают ли подобные искажения и у Вас, когда вы пытаетесь разрешить тот или иной конфликт.
  Это основное условие конструктивного разрешения конфликтов. Однако, к сожалению, в конфликтной ситуации коммуникация, как правило, ухудшается. Противники охотнее пользуются способами общения, затрудняющими понимание того, что, собственно, происходит. Они в основном стараются сделать противнику больно, а сами занимают оборонительную позицию, скрывая любую информацию о себе. Между тем коммуникация может помочь только тогда разрешить конфликт, когда обе стороны ищут способа достичь взаимопонимания. Догадываюсь, что многие читатели в этом месте пожимают плечами и думают: «Легко сказать, а на самом-то деле...».
  Действительно, когда человек «обуреваем» эмоциями и захвачен конфликтом, ему трудно выражать свои мысли и внимательно выслушивать противника. Поэтому порой имеет смысл в самом начале конфликта пойти на риск и как можно полнее, пусть даже в резкой форме, высказать друг другу то, что чувствуешь. В этот момент бессмысленно пытаться что-то решать, главное, о чем надо заботиться, — это о том, чтобы не обидеть и не унизить партнера. Японцы, например, придумали для этого своеобразный ритуал и мягкие подушки для битья. Иногда даже крик или удар по столу лучше, чем спокойная, хладнокровная отповедь, которую противник будет помнить всю жизнь. Подчас, прикрываясь хорошими манерами и вежливым тоном, люди идут на преднамеренное психологическое убийство другого, уничтожая в нем его образ самого себя. В результате партнеры отказываются от поиска конструктивных выходов из конфликта, а только «зализывают раны» и думают о возможной мести.
  Взаимное выражение чувств, хотя бы частичное, может помочь в создании условий для использования коммуникации в целях конструктивного обмена мыслями. Хорошо бы, если бы каждый из противников мог хотя бы частично сообщить другому следующее:
  • что я хотел бы сделать, чтобы разрешить конфликт?
  • Каких реакций я жду со стороны другого?
  • Что я собираюсь предпринять, если партнер поведет себя не так, как я ожидаю?
  • На какие последствия я надеюсь в случае, если будет достигнуто соглашение?
  Вероятно, конструктивному решению конфликта могут способствовать некоторые формы общения, о которых я писал выше, например:
  • высказывания, передающие то, как я понял его слова или действия, и стремление получить подтверждение того, что я понял их правильно;
  • открытые и личностно окрашенные высказывания, касающиеся моего состояния, чувств и намерений;
  • информация, содержащая обратную связь относительно того, как я воспринимаю партнера и толкую его поведение;
  • демонстрация того, что я принимаю партнера как личность вопреки критике или сопротивлению в отношении его конкретных поступков. Можно также упомянуть, хотя это и кажется очевидным, о том, что следует избегать угроз, вранья, попыток скрывать манипуляции партнером, потому что эти действия продиктованы стремлением взять верх над противником, а не добиться обоюдного согласия.
  Создание климата взаимного доверия и сотрудничества
  Этому может способствовать проявление доверия к партнеру путем готовности открыть перед ним такую свою незащищенную позицию, какой является стремление к согласию и взаимопониманию, нежелание использовать слабые и уязвимые места противника.
  Конфликт разрешается успешнее, если обе стороны заинтересованы в достижении некоторого общего результата, побуждающего их к сотрудничеству. Опыт совместной деятельности во имя достижения общей цели сближает партнеров, позволяет открывать новые, дополнительные способы преодоления трудностей и неприятностей, связанных с разрешением конфликта. Успешное решение совместных задач повышает также степень взаимного доверия, что облегчает риск открытости в общении. Это — момент чрезвычайной важности, так как люди часто даже не представляют себе, что можно сотрудничать с человеком, с которым находишься в конфликтных отношениях.
  Определение существа конфликта
 Чем точнее определение существенных элементов конфликта, тем легче найти средства для эффективного поведения. Весьма желательно, чтобы партнеры сумели согласовать свои представления о том, как определить ситуацию конфликта. Последовательное поведение, направленное на преодоление конфликта в целом, предполагает несколько этапов.
  1. Определение основной проблемы. Исчерпывающее определение характера проблемы, приведшей к конфликту, помогает каждому противнику оценить свое поведение и действия другого, правильнее понять ситуацию, в которой оба оказались. Очень важно осознать точки соприкосновения конфликтующих сторон и различия между ними, в большинстве случаев различия по-настоящему не осознаются, а сходства оказываются неизвестными:
 — Как я понимаю проблему? Какие мои действия и какие поступки партнера привели к возникновению и закреплению конфликта?
 — Как мой партнер видит проблему? Какие, по его мнению, мои и его собственные действия лежат в основе конфликта?
 — Соответствует ли поведение каждого из нас сложившейся ситуации?
 — Как можно наиболее лаконично и полно определить нашу общую проблему?
 — В каких вопросах мы с партнером расходимся?
 — В каких вопросах мы солидарны и понимаем друг друга?
  2. Определение причины конфликта. Даже если мы точно знаем, что нам нравится и что не нравится в нашем поведении, все равно существует большая вероятность, что конфликт, подобный нынешнему, повторится и в будущем. Поэтому важно понять причины возникновения конфликта. Знание этих причин позволит ограничить число конфликтных столкновений по данному поводу или вообще избежать их:
 — нужно как можно полнее и правдивее уяснить для себя, что в действиях противника кажется мне неприемлемым;
 — нужно понять, какие мои действия в конфликтной ситуации неприемлемы для партнера;
 — необходимо определить, что именно стало причиной возникновения конфликта.
  3. Поиск возможных путей разрешения конфликта.
 — Что я мог бы сделать, чтобы разрешить конфликт?
 — Что мог бы сделать для этого мой партнер?
 — Каковы наши общие цели, во имя которых необходимо найти выход из конфликта?
  4. Совместное решение о выходе из конфликта. Принимая это решение, необходимо учитывать возможные последствия каждого из способов разрешения конфликта и осознавать, что только совместные усилия партнеров могут привести к желаемому результату:
 — Каковы вероятные следствия каждого из возможных путей разрешения конфликта?
 — Что нужно сделать для достижения намеченных целей?
 — Какой из способов разрешения конфликта вызывает у нас чувство удовлетворения своей конструктивностью?
  5. Реализация намеченного совместно способа разрешения конфликта.
  6. Оценка эффективности усилий, предпринятых для разрешения конфликта. Если проблему разрешить не удалось, нужно повторить все предыдущие шаги, стараясь при этом осознавать переживания, возникающие как в случае успешного разрешения проблемы, так и в случае, если вновь не удалось достичь желаемых результатов.
  И еще на двух моментах мне хочется остановиться.
  Первое — перечисленные выше предложения не являются рецептом чудодейственного способа разрешения конфликтов. Не существует универсальных приемов, позволяющих справиться с любой ситуацией. Единственным нашим «средством» является наша личность. Описанные этапы разрешения конфликта содержат лишь некоторые указания, реализация которых требует с нашей стороны вовлечения .всей нашей личности, усилий, умения, упорства и доброй воли. Но и при этом я не могу гарантировать успех. Вероятность его, однако, тем больше, чем более сознательно мы действуем, ориентируясь на какие-то путеводные знаки. Единственным автором своего успеха является тот, кто что-то делал и пробовал.
  Второе — все последовательные шаги на пути к выходу из конфликта, более или менее сходные с теми, что описаны здесь, должны быть в каждом конкретном случае предприняты обеими сторонами. Основой для совместных поисков может стать обмен мнениями, предложениями, соображениями по поводу каждого очередного этапа. Это требует, как видим, тесного сотрудничества. Поэтому поиск следует начать, заручившись согласием на такое сотрудничество.
  Вспомогательным средством может оказаться запись своих соображений по поводу каждой очередной проблемы и своевременное знакомство партнера с ними. Следует помнить, что неудачи вначале еще не определяют конечный результат. Важно пробовать, пробовать и пробовать.
 
  Дж. Г. Скотт
  ВЫБОР СТИЛЯ ПОВЕДЕНИЯ,СООТВЕТСТВУЮЩЕГО КОНФЛИКТНОЙ СИТУАЦИИ.
  Предлагаемая работа, написанная доступным языком, исследует возможности человека при разрешении конфликтов. Цель данной работы состоит в том, чтобы уяснить, что имеется несколько подходов к разрешению конфликта, каждый из которых может оказаться полезным. Кроме того, автором отмечаются те области, в которых следует развивать свои способности, что позволит каждому человеку более осознанно делать выбор и реагировать на конфликтные ситуации, справляясь с самим собой, и рационально выбирать то, что Вы хотите.
 
 Печатается по изданию:Скотт Д. Г. Конфликты.Пути их преодоления. — Киев, 1991.
 
  Когда Вы находитесь в конфликтной ситуации, для более эффективного решения проблемы необходимо выбрать определенный стиль поведения, учитывая при этом Ваш собственный стиль, стиль других вовлеченных в конфликт людей, а также природу самого конфликта. Настоящая глава призвана помочь Вам в определении этих стилей и их наиболее эффективном использовании для того, чтобы, попадая в различные конфликтные ситуации, Вы были вооружены соответствующей стратегией разрешения конфликта.
  Определение стилей разрешения конфликтов
 Существует пять, таких основных стилей. Они описаны и широко использованы в программах обучения управлению делами, в основу которых положена система, называемая методом Томаса — Килменна (разработан Кеннетом У. Томасом и Ральфом X. Килменном в 1972 году). Система позволяет создать для каждого человека свой собственный стиль разрешения конфликта. Основные стили поведения в конфликтной ситуации связаны с общим источником любого конфликта — несовпадением интересов двух и более сторон.
  Ваш стиль поведения в конкретном конфликте определяется той мерой, в которой Вы хотите удовлетворить собственные интересы (действуя пассивно или активно) и интересы другой стороны (действуя совместно или индивидуально). Если представить это в графической форме, то получим сетку Томаса — Килменна, позволяющую определить место и название для каждого из пяти основных стилей разрешения конфликтов.
 
 
 
 

<< Пред.           стр. 4 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу