<< Пред.           стр. 4 (из 7)           След. >>

Список литературы по разделу

  В качестве радикальной тотальной идеологии мы обозначаем идеологию эпохи или конкретной исторической и социальной группы (например, класса), "имея в виду своеобразие и характер всей структуры сознания этой эпохи или этих групп" [2]. Разница между подходами к идеологическим конструкциям, задаваемая данными определениями, очевидна: "Если понятие частичной идеологии рассматривает как идеологию лишь часть высказываний противника (и только в аспекте содержания), то понятие тотальной идеологии ставит под вопрос все мировоззрение противника (в том числе и его категориальный аппарат), стремясь понять и эти категории, отправляясь от коллективного субъекта" [3]. Таким образом, если некие политические силы имеют единую тотально-идеологическую базу, то все их взаимные демарши не более, чем торг по условиям неизбежной коалиции - торг, в принципе невозможный у носителей разных тотальных идеологий.
  Проиллюстрируем эту теоретическую модель конкретным примером десятилетней давности. После провозглашения независимости Ичкерии в непримиримую политическую борьбу в республике вступили чеченские радикалы, объединенные вокруг знамени чеченской революции - генерала Дудаева, и чеченские либералы, объединенные вокруг целого сонма чеченских интеллектуалов: профессоров, академиков, директоров. В оценках друг друга противники на комплименты не скупились. "Наш президент может только гонять над Грозным самолет [4], делать перед телекамерой физзарядку и регулировать цены на мороженое [5]", - восклицала парламентская либеральная оппозиция. "Парламент - пятая нога в телеге чеченской революции" [6], - отвечали им сторонники президента. "Триумф хамократии" [7], - оценивал происходящее в Чечне аспирант кафедры политологии Грозненского университета. "Объясните, как это вы смогли сделать завидную карьеру в советское время, не сотрудничая с КГБ?" - пытала рвущихся к власти профессоров и директоров из демократического движения "Даймохк" "гвардия" М.Удугова [8].
  Но вот настал октябрь 1992 года. Недалеко от Ичкерии возник осетино-ингушский конфликт, и вскоре к границам независимой Чечни подошли российские танки. В эти же дни выходит в свет номер газеты чеченских либералов "Импульс", специализировавшейся на прославлении идеалов демократии и критике дудаевского режима, в котором в статье "Без взаимных угроз" движение "Даймохк" заявило, что "на период внешней угрозы чеченской республике оно приостанавливает оппозиционную деятельность...Если конфликта не удастся избежать, то члены движения будут в первых рядах защитников своей Родины. Именно поэтому даймохковцы сформировали свой батальон в Урус-Мартановском районе" [9].
  Итак, спор о том, должна ли быть Чечня президентской или парламентской республикой, могут ли занимать в ней важные посты люди с несколькими судимостями или все должно достаться лицам с несколькими дипломами о высшем образовании - лишь следствие столкновения частичных идеологий, если и та, и другая сторона стоят за полную независимость своей республики от России. Но, конечно, о тотальной идеологии сепаратизма в России говорить на уровне "любит-не любит" некий субъект федерации, точнее, его титульный этнос, нашу общую Родину не следует: как известно, Россия не доллар (а русские - тем паче), чтобы ее все любили. Тотальная идеология сепаратизма есть обусловленное определенными структурами сознания видение социально-политического пространства России, в котором сепаратизм оправдан, объективно обусловлен и абсолютно необходим.
  При этом моделисты-конструкторы, создающие тоталитаристкие структуры сепаратисткого восприятия российской действительности, на уровне частичной идеологии могут объявлять и даже воспринимать себя государственниками, патриотами РФ и т.д. Если так оно и есть, тем более следует показать двусмысленность их теоретических построений, доведя ряд их недоразвиваемых посылок и элементов до "совершенства". В качестве базы сепаратизма как тотальной идеологии я предлагаю рассмотреть конструктивизм.
  Истоки и смысл русского конструктивизма.
  Вот уже полтора десятка лет главный российский этнолог и антрополог, доктор исторических наук, специалист по индейцам США и Канады В.А.Тишков предпринимает попытки "постнационалистически взглянуть на национализм". Попытаюсь и я кратко и более-менее систематически изложить его взгляды по этому вопросу, что, как покажу в дальнейшем, является достаточно нелегкой задачей.
  Итак, нация, а также этносы и их производные (суперэтносы, субэтносы и т.д.) - по большому счету, научно-политический миф. Не существует естественных, биополитических или биосоциальных общностей людей, а есть конструкции политиков и ангажированных ученых, которые под лозунгом единой нации или этнического возрождения мобилизуют обывателей, наращивая тем самым свой социально-политический капитал.
  Большинство людей, которых "достали" живущие в непосредственной близости представители иных этнических общностей, пожалуй, воскликнут: "Как верно сказано!". В самом деле: перед нами, по сути, отказ в предмете любого межнационального спора, попытка - либеральная до основания - свести "реализацию главной жизненной задачи" каждой личности к "социальному преуспеванию": ведь "человек рождается не для служения нации" [10]. Ладно, когда подобные идеи поддерживает убежденный русский либерал, но когда хвалу конструктивизму я стал встречать на страницах исследований, далеких от либерализма, но зато близких к этнонационализму, стало ясно, что здесь скрыта какая-то концептуальная тайна.
  Пришлось в очередной раз припасть "воспаленной губой" (В.В.Маяковский) к трудам человека, не посчитавшего за труд снабдить "грамотными и политически ориентированными формулами" конструктивизма "наше малопрофессиональное обществоведение" [11]. Обратившимся к его трудам и в его веру В.А.Тишков помимо прочего, подобно искусному индейскому знахарю, намекал на возможность избавления от "интеллектуальной импотенции" [12]. Заинтригованный такой, нечасто встречающейся в академических изданиях рекламой, я погрузился в изучение, стало быть, "интеллектуального приапизма". Правда, меня ожидали немалые трудности. Известно, что человек, длительно разрабатывающий какую-то тему, в конце концов отождествляет себя с предметом изучения. Вот и В.А.Тишков стал применять в своем научном творчестве некоторые индейские методы, в частности, такой известный, как запутывание следов.
  К примеру, профессор заявляет: "Мой подход основан на том, что нация - это категория семантико-метафорическая, которая обрела в истории большую эмоциональную и политическую легитимность и которая не стала и не может быть категорией анализа, то есть стать научной дефиницией...Достаточно ясно, что эта дефиниция не работает применительно к основным формам человеческих коллективов (государственные образования и этнические общности - В.У.), на которые она распространяется как учеными, так и представителями самих этих коалиций" [13].
  Не работает - и ладно! Забудем о нации! Но дальше мы читаем: "Наряду с гимном и гербом метафора нации служит символом в утилитарных целях достижения консолидации и общей лояльности населения государства. Общая гражданская идентичность, которая достигается через понятие нации, не менее важна для государства, чем конституция, общие правовые нормы и охраняемые границы. Ибо этот общий дискурс о нации придает важную дополнительную легитимность государственной власти через создание образа, что последняя представляет некую целостность и осуществляет управление от ее имени и с ее согласия" [14]. Как мы видим, здесь уже речь идет не о том, что категория нации приобрела политическую легитимность, а о том, что с помощью этой категории легитимизируется государственная власть, а это все-таки разные стороны рассматриваемой проблемы. Причем, если быть последовательным, то наряду с категорией нации надо отказать в значимости гербу и гимну, конституции и государственным границам, которые, строго говоря, вряд ли в каком-либо государстве отвечают всем критериям научности. Так, может быть, все-таки стоит оставить в социально-политическом дискурсе категорию нации, если с ее помощью происходит утверждение "общеразделяемого чувства принадлежности к государству не только через оформление правовой связи и обязательств между бюрократией и гражданином, но и через эмоциональную лояльность или привязанность" [15]? Ведь это так важно для современного расколотого общественного сознания России.
  - Нет, - отвечает В.А.Тишков, - это невозможно в принципе, а у нас еще и в силу тяжкого советского наследия. Ведь тоталитарный режим "позволил себе роскошь осуществить этнонациональный принцип в политике и в государственно-административном устройстве страны...в полемических целях (как известно, большевикам в условиях развала Российской империи либерально-демократическими деятелями Февральской революции только и оставалось заниматься научными спорами - В.У.) осуждения "буржуазного федерализма" [16]. В результате уже в 90-е годы, когда в России идейные потомки Февраля 1917 года опять начали проводить "антиимперскую" национальную (то есть антинациональную) политику, "на Западе по причине инерции менталитета холодной войны" этого не поняли и решили российскую "мини-империю" дожать: "Именно в последние годы международные юристы стали пересматривать доктрину самоопределения в пользу отказа от принципа территориальной целостности государств и признания самопровозглашенной сецессии. Именно в последние годы политические философы сделали радикальный пересмотр понятия "национальность" в пользу его этнокультурного (советского ) смысла" [17]. Остается, правда, неясным, почему вышеупомянутые политические философы не сделали этого пересмотра, пока существовала сама "Советская империя", а занялись этим, когда в Кремле оказались ее ненавистники и разрушители. Но уважаемый доктор исторических наук, стоит только возникнуть проблеме "как и почему это произошло" - то есть проблеме собственно исторической - как правило, заявляет, что "это другой вопрос" [18] и снова возвращается к раздумьям над дефинициями. Последуем же за ним и попытаемся перевести вышеприведенные мысли с "конструктивисткого" на русский.
  По причине того, что после разрушения СССР Россия все равно сохранилась как полиэтничное и огромное по территории государство, международные юристы, проживающие в дружественных нам теперь странах, продолжают холодную войну Запада против русского и братских ему народов, начатую задолго до октября 1917 года и тем более декабря года 1922. На современном этапе, не имея возможности использовать в борьбе с Россией антикоммунистическую риторику, данные юристы делегитимизируют российское государство в его современных границах, рассматривая прежде всего титульные (но не только) этносы РФ в качестве наций с правом на самоопределение вплоть до отделения, провоцируя тем самым "попытки реализовать принцип этнической государственности через узурпацию власти представителями одной группы, через подавление меньшинств или через сецессию" [19].
  С этим утверждением можно только согласиться. Этнический национализм, взращиваемый на постсоветском пространстве международными юристами и политическими философами из различных фондов и гуманитарных миссий, действительно является мощным дестабилизирующим обстановку в стране фактором, с которым необходимо решительно бороться. Другое дело, как пишет В.А.Тишков, этнический национализм у русских. У них (то есть у нас) этнический национализм выступает "в чем-то с претензией на общегосударственный патриотизм", в результате чего "в данном случае грань между этническим и гражданским (государственническим) национализмом в значительной степени стирается" [20]. Итак, оставим в силе русский и татарский этнонационализмы, как близкие к национализму гражданскому, а остальным откажем в праве на существование.
  -Вы опять меня не так поняли, - скажет на это В.А.Тишков четырьмя страницами далее, - ведь периферийный этнонационализм (но никак не гегемонисткий, коим в нашей стране, как легко догадаться, является этнонационализм русских) "в своих неэкстремистких культурных и политических формах играет позитивную роль, содействуя, в частности, в России децентрализации власти и сохранению культурной отличительности и целостности групп. Этнонационализм, будучи антиподом основанного на правах человека гражданского общества, в настоящее время компенсирует недостаток демократии и общегражданских лояльностей. Он может быть ослаблен или устранен только через улучшение социальных условий существования и общественного правления в рамках доктрины культурного плюрализма и принципа "единства в многообразии". Ведь "самым серьезным препятствием на пути утверждения гражданского национализма (или российского патриотизма) является не столько национализм нерусских народов, сколько национализм от имени "русской нации" как некоей "государствообразующей" или "сплачивающей" нации, да еще превращающий ее в некий "суперэтнос" [21].
  Да, это, конечно, не "интеллектуальная импотенция". Это какая-то "интеллектуальная камасутра". Прежде, чем привести следующие несколько примеров диалектического мышления вождя российских конструктивистов, обратим внимание на еще одну особенность индейского мышления. Многие специалисты в области индейской культуры отмечали и отмечают удивительную наивность примитивных народов. Чем, как не долгой работой среди индейцев, можно объяснить надежду В.А.Тишкова на существование где-то "неэкстремистких культурных и политических форм" этнонационализма, а также на миротворческий потенциал "доктрины культурного плюрализма"? Что касается последнего, то, как показано Э.Хобсбаумом, "фольклорно-литературный" (культурный) этап сплошь и рядом представляет собой лишь первую фазу националистических движений, которая переходит в стадии формирования политических требований и взятия их на вооружение широкими массами [22]. А уж будут ли они после этого экстремисткими или толерантными, думается, заранее никто предсказать не сможет. Вот, например, в Прибалтике в конце 80-х русские оказали активную поддержку автохтонам в придании государственного статуса языкам титульных наций как первому шагу на пути к независимости прибалтийских республик. А потом "оккупанты" в лице одного из русских лидеров демократического движения Латвии Владлена Дозорцева с удивлением обнаружили, что "к сожалению, в кадровой политике нарастает вал шовинизма...Республику покинули многие ценнейшие специалисты-нелатыши. Их убирают и под предлогом незнания языка, и под предлогом неблагонадежности... Право собственности на недвижимость, на землю - только гражданам. И теперь вообще не поймешь - что же осталось негражданам, кто они вообще, чем и как им жить" [23].
  Давно известно: если что-то не понимаешь в какой-либо проблеме, обратись к профессионалу. В этнонациональной проблематике главным российским специалистом является В.А.Тишков. Вот что он пишет на эту тему: "Этносы", "суперэтносы", "субэтнические группы", "национальные группы" и многие другие неизвестные мировой науке понятия и категории вошли в язык официальных текстов постсоветской политики, провоцируя конфликтность" и будучи "с нучной точки зрения уязвимы или просто бессмысленны" [24]. Это статья В.А.Тишкова "О нации и национализме". А вот статья "Забыть о нации": на современном этапе выработки национальной политики России "речь идет...не о ликвидации этнокультурных общностей...Этнические общности существовали в России до "социалистических наций" и будут существовать после них" [25]. Вобщем, как мы видим, В.А.Тишков действительно "забыл": но не о нации, поскольку требование ее забвения ему постоянно приходится держать в памяти, а о том, что он сам писал в одной из предыдущих статей.
  Подобное явление М.М.Бахтин, изучивший его на примере творчества Ф.М.Достоевского, назвал полифонией. Не подумайте плохого: это смешение в одном сознании самых противоречивых суждений, вызванное, как правило, противоречивостью исторической эпохи, в которой проживает персонаж произведения. В данном случая полифония вызвана реальной сложностью самих объектов исследования, то есть этноса и нации. Давно уже исследователи нашли выход из крайностей примордиализма и конструктивизма, доказав, что в любом этносе и нации есть как черты "статические" - примордиальные, так и "динамические" - ситуационно конструируемые, причем существуют они в неразрывном единстве. Так зачем же стулья ломать?
  Сейчас мы на этот вопрос и попытаемся ответить. Вот В.А.Тишков, в очередной раз заклеймив нацию как семантико-метафорическую категорию, провоцирующую политическое соперничество, призвав забыть о ней, о категории, видимо, как о первопричине этнонациональных конфликтов, вдруг замечает: "Кто успешнее и кто менее успешно пользуется метафорой нация на общегосударственном уровне зависит не только от осознанных усилий самого государства в сфере идеологии... Богатые государства с социально благополучным населением и с либеральными свободами легче добиваются лояльности своих граждан, которые готовы признать "единую нацию" и считать ее своей родиной, поскольку в ней живется лучше, чем в соседних или в далеких странах. Гомогенный облик западноевропейских наций-государств обусловлен...безоговорчным предпочтением большинства членов этих сообществ пребывать в достигнутых условиях социального комфорта" [26].
  В принципе в национальном вопросе мы имеем следующую типологию - "существование слабых и сильных, богатых и бедных государств с разными политическими режимами, в которых граждане и особенно элитные элементы испытывают разные степени лояльности и возможности их проявления". Исходя из этого, "сегодня перед государствами бывшего СССР главный вопрос заключается в улучшении условий жизни гражданина и в укреплении законодательного регулирования общественных процессов...В условиях глубоких трансформаций и смены (ослабления) государственных институтов важнее сам по себе обеспечиваемый прежде всего государством социальный порядок, чем форма, в которой он осуществляется, и идея, которой он освящается" [27].
  Итак, казалось бы, дело ясное. Рост этнонационализма в РФ обусловлен развалом за реформаторское десятилетие советского производственного наследия, падением уровня жизни и т.д., но никак не содержанием категориального аппарата российской этнологии. Но нет, вспомнив о своей главной идее, В.А.Тишков восклицает: "Если мир будет оставаться заложником идеи нации и не найдет другой более рациональной доктрины государствообразования, тогда России предстоит трудный процесс переобучения экспертов, политиков и населения пользоваться иным смыслом этого слова, в основе которого не этнос, а демос как субъект самоопределения" [28]. В общем, если раньше оставались хоть какие-то надежды на решение национального вопроса в России благодаря усилиям самого российского демоса, то эти надежды В.А.Тишков похоронил окончательно: ждите теперь, пока весь мир найдет другую доктрину государствообразования! Ведь, как показал сам профессор Тишков, "международные юристы" занялись сейчас научным обоснованием как раз-таки доктрины этнонационализма, развивая ее аккурат под развал российской мини-империи. Легко себе представить, чему эти юристы и подобные им политические философы "переобучат" наших экспертов и политиков - ведь, как повелось с эпохи перестройки, учиться российской элите больше не у кого.
  Думается, после подобных интеллектуальных кульбитов возможность толкования конструктивистких построений В.А.Тишкова и вкривь и вкось ни у кого не вызовет сомнений. На основании этого я предлагаю определить конструктивисткую концепцию В.А.Тишкова как научный миф. Вполне возможно, это не помешает им обоим одержать в российской этнологии победу. Но тут надо учесть, что пока гордые российские этнофоры, испорченные национальной политикой большевизма, начнут воспринимать себя демосом, или плебсом, из конструктивизма интеллектуальные импотенты - а В.А.Тишков знает, что "нас тьмы и тьмы, и тьмы" (А.Блок) - могут сделать два взаимоисключающих вывода.
  Во-первых, конструктивизм тотально делегитимизирует понятие национального государства, то есть отрицает необходимость лояльности по отношению к нему со стороны как элит, так и самого плебса. Если нации как реальности нет, а есть лишь некий фантом - все позволено по отношению к государству, подданным или формальным руководителем которого ты являешься. Ведь идея нации, как это признает и сам В.А.Тишков, выполняет важную интегративную функцию в атеистическом государстве модерна, переводя формальные отношения господства-подчинения на внутриличностный интимный уровень. Равно как смысл примордиализма в выполнении им функции воспроизводства образца, то есть в доказательстве не извечности того или иного этноса, а изначальности этнических моделей поведения для каждого этнофора в силу того, что следование этим моделям помогало выживать его предкам в определенной экологической и геополитической нише. То, что это "сконструировано", то есть не от природы дано, ничего не доказывает. В человеческом обществе все сконструировано: человек изначально погружен в систему символов, называемую культурой.
  Зато отрицание реальности нации и этноса, в чисто научном плане представляющее собой вламывание в открытую дверь, в плане политическом вполне укладывается в логику глобализма: сущность глобализма на современном этапе - "в общем принципе нового естественного отбора, который требует ликвидации любых средств, помогающих слабым и неприспособленным защищаться от напора сильных и приспособленных. Важнейшее из этих средств - национальное государство, оказывающее протекционисткие услуги своей экономике и своему населению. Тот самый социал-дарвинисткий принцип, который требовал разрушения социального государства - прибежища неприспособленных внутри страны, требует демонтажа национального суверенитета и границ, рассматриваемых как прибежище неприспособленных народов, уклоняющихся от законов мирового рыночного отбора" с помощью ненаучных доктрин [29].
  В.А.Тишков об этом не писал? Он утверждал обратное? Да он обо всем утверждал "обратное", но общая линия из его взаимоисключающих друг друга утверждений все-таки выстраивается. В чем, к примеру, пафос его обращения к опыту нациестроительства в западных странах? В том, чтобы сказать: родина не там, где ты родился и крестился, а там, где ты можешь реализовать свою главную жизненную задачу - достичь социального преуспевания, где ты обретешь надлежащие условия социального комфорта. Отсюда земля, в которой тебе приходится мерзнуть и голодать - не родина тебе, даже если ты на ней родился, а основа политического мифа о воображаемой общности. Так пусть же княжить и володеть ею будут те, кто уже доказал свою способность к созданию "предпочтительных социальных условий жизни" у себя и к установлению где угодно "желанного (для них же - В.У.) социального порядка" (как, например, страны НАТО в Ираке, Югославии, Афганистане, бывшей советской Средней Азии), а "форма, в которой он осуществляется, и идея, которой он освящается", не так уж важны. Впрочем, решать, что главное в социально-политической идентичности - ирреальное чувство национальной принадлежности или чувство реального социального комфорта (вовсе не гарантированного всей "нации" в случае перехода ее элиты под патронаж светочей "мировой цивилизации") - это, как говорится, личное дело каждого, дело ценностного выбора, но опять-таки "не наука".
  Итак, глобалисты увидят в конструктивизме именно этот сюжет. А какой существует лучший способ развалить национальное государство, учитывая его полиэтничный состав и доминирование культуры лишь одной из проживающих в нем этнических общностей? Правильно, натравить обделенных на ассимиляторов. Как ни странно, но конструктивизм и тут придется в самый раз. Выше уже отмечалось, что в любой этнической, как и национальной, общности есть примордиальные, а есть и сконструированные профессионалами производства символической продукции черты. Но это еще не вся правда. Правда в том, что у разных этнических общностей эти черты имеют разную по интенсивности выраженность. Проиллюстрируем это отечественным примером.
  Русские на протяжении тысячелетней истории своей государственности находились на перекрестке весьма интенсивных этнических перемещений. При этом они обладали письменностью, что позволяло русским грамотеям, не предвидевшим появление конструктивистов, исправно фиксировать иноэтничные вкрапления в русский этнос. Известно, какие выводы в области русского этногенеза сделал на основе этого обстоятельства великий примордиалист Л.Н.Гумилев.
  С другой стороны, народы Кавказа умело избегали "полного контакта" с мощными иноэтничными потоками, уходя в горы и сохраняя тем самым чистоту своего генофонда. Более того, различные случаи "порчи крови", даже имей они место, не могли быть зафиксированы по причине отсутствия необходимой для этого письменной традиции. В результате в случае с русскими мы имеем сконструированный - собранный - чуть ли не на наших глазах из славян и тюрок этнос, а в случае с северокавказскими народами - примордиальные общности, ведущие свою незамутненную чужими генами родословную едва ли не с начала антропогенеза. Поэтому неудивительно, что адыгейскому исследователю советского интернационализма М.Б.Беджанову, с одной стороны, "импонирует...справедливое высказывание Э.Геллнера": принято-де считать, что у человека должна быть национальная принадлежность, как есть у него нос и два уха; все это кажется очевидным, однако на самом деле это не так; национальная принадлежность - не врожденное человеческое свойство, но теперь оно воспринимается именно таковым [30]. А, с другой стороны, по мнению М.Б.Беджанова, "этничность, национальное - нечто древнее, почти вросшее в нас на биологическом уровне" [31]. И никакого противоречия здесь нет, если принять, что "безухие" и "безносые" - это, скорее всего, "сконструированные" русские. А их противоположность - чистокровные народы Кавказа. Вот вам и готово "расисткое" толкование конструктивизма.
  Внимательный читатель, конечно, уловил в приводимых мной рассуждениях В.А.Тишкова момент, когда он из области спекулятивных дефиниций, куда его закономерно заводит "семантико-мифологическое" толкование понятий этнонационального дискурса, внезапно переместился в область социальной реальности, заметив, что, в общем-то, конструируй - не конструируй понятие нации, а главное в процессе нациестроительства - наличие воспроизводства данного социального организма в конкретных государственных границах. Исходя из этого, можно дать следующее толкование нации, как системы, включающей в себя: 1. Экономическую подсистему, условием формирования и воспроизводства которой является создание и расширенное воспроизводство индустриального сектора экономики; 2. Политическую подсистему, условием формирования и воспроизводства которой является наличие необходимого количества прибавочного продукта и соответствующих кратических традиций в обществе, позволяющее содержать модернисткие институты юридически и фактически суверенной государственной власти; 3. Культурную подсистему, основой которой является создание на базе традиционной культуры одного из проживающих в стране этносов и идеологемы "нация" (или ее функциональных аналогов) единой государственной системы образования (с начальной школы до получения ученых степени) и, как следствие, общенационального дискурса (единых для всего населения государства структур восприятия базовых характеристик действительности). Поскольку с разрушением СССР ни одна из стран СНГ и Прибалтики всем этим критериям в совокупности не отвечает, можно утверждать, что последней по времени нацией на занимаемых этими государственными образованиями пространствах была такая историческая общность, как советский народ, и ни один субъект РФ по отдельности на уровень нации тем более не тянет.
  Очевидно, что данная позиция во многом противоположна тишковской. Если В.А.Тишков "демистифицирует" понятие нации, сводя ее реальность к "лидерам и активистам-интеллектуалам", то вышеприведенное определение делегитимизирует "лидеров и интеллектуалов", не способных обеспечить воспроизводство национального организма. Основываясь на этом определении, относящемся к тотальной идеологии державного надэтнического национализма, подойдем к работам северокавказских исследователей, так или иначе апеллирующих к конструктивизму в качестве теоретической основы своих рассуждений и развивающих вследствие этого отдельные сепаратисткие сюжеты.
  Желание быть собой: национальная идея
  как сеанс коллективного соблазнения.
  Среди современных исследователей национального вопроса в России, которым выход из "концептуальной трясины,..присутствующей в современных штудиях национализма" [32], указал В.А.Тишков, видное место принадлежит А.А.Цуциеву. Он занимается этнонациональной проблематикой в районе острых межэтнических противоречий, принадлежа к автохтонному этносу, а это дорогого стоит с точки зрения остроты восприятия и глубины понимания проблемы. Но тот ценный материал, который содержится во всех известных мне статьях осетинского исследователя, как только автор вспоминает о постулатах конструктивизма, начинает приобретать своеобразный политический акцент, о котором я и попытаюсь сейчас дать представление. За основу будут взяты работы "Перспективы урегулирования осетино-ингушского конфликта" и "Национальная идея как ядро концепции национального развития", написанная совместно с Л.Дзугаевым.
  В первой из названных статей автор подчеркивает функциональное различие между "объективными предпосылками" исследуемого конфликта и его "субъективным конструированием", после чего сообщает, что конструктивист Д.Десслер "объективные предпосылки" уничижительно называет "background". Это всего лишь "фон" [33]; иначе говоря, это работа для марксистов-примордиалистов, традиционно занимающихся изучением этнических, исторических, демографических и экономических факторов межнациональной конфликтности.
  Но конструктивисты знают, что сами по себе эти факторы - ничто, ибо "сила связей, различные формы солидарности никогда не существуют вне влиятельных социальных агентов, которые своей деятельностью олицетворяют смысл солидарности, ее содержание, "святость" и надежность связей, соединяющих группы в единое целое...Иначе говоря, солидарность нужно "проводить в жизнь". Ее проводит и утверждает элита" [34]. Именно стратегии элит, выстраиваемые, конечно же, на основе "презренных" "объективных предпосылок", "фона", и актуализируют конфликт.
  Собственно, здесь спорить не с чем. С тем, что этнолидеры обладают большим талантом в стравливании народов друг с другом, согласится любой примордиалист. Но можно ли "конструированность конфликтности" отождествлять с "конструированием этничности"? Судя по всему, да. Ведь "возможность иноэтничного террора" не сможет отменить никакое государство [35]; значит, хорошо сконструированный конфликт практически вечен, а раз конфликт, в свою очередь, конструирует этничность - следовательно, спровоцированный элитами конфликт равнозначен этногенезу.
  Вот, например, какими видит хронологические перспективы осетино-ингушского конфликта А.А.Цуциев: перемены, ведущие к формированию солидарности поверх узкогрупповых, этнических связей и способствующие тем самым смягчению разрушительных тенденций, "зреют десятки лет и никогда не станут необратимыми". Естественно, что данный процесс зависит от параллельного возникновения в конфликтующих группах "элит-плотин", которые синхронно займутся разрушением "синдрома коллективной ответственности и коллективной солидарности [36], то есть расконструированием этничности. Иначе говоря, процесс урегулирования политико-правового конфликта вокруг статуса Пригородного района "открывает целый спектр возможностей для того, чтобы элиты обеих сторон показали свое качество и уровень политической культуры - будет ли это безоглядное упорство в требованиях "реализовать в полном объеме закон о реабилитации"...или что-то более компромиссное...Занятые рутинной сценической стратегией урегулирования (конечно же, под воздействием "фона" - В.У.) политики обеих сторон могут сделать возможным совмещение фоновых целей". Итак, перспективы ясны. Десятки лет осетинская и ингушская элиты будут за столом переговоров решать вопрос о статусе Пригородного района, причем смена поколений будет, вероятно, возвращать маятник конфликта в зону дестабилизации [37].
  На фоне этого вечного двигателя глубоким смыслом наполняется помещенная на стр.61 дежурная фраза об "игре сторон": где есть игра - там должна быть и команда [38]. Десятки лет одни "идеологи" из разных команд будут формулировать "взимоисключающие" картины мира, а другие - "блокировать и развенчивать" труды экстремистов [39]. И, самое главное, что у них, судя по практически прошедшим десяти годам с начала осетино-ингушского конфликта, это, скорее всего, получится. Что же это значит? Признание правоты конструктивистов в том, что именно корыстный интерес элит - интерес в воспроизводстве своей актуальности - творит этнические общности посредством этнических мобилизаций? На мой взгляд, в рассматриваемом случае, по крайней мере, в том, что касается осетинской стороны, реальная ситуация доказывает слабость конструктивисткой концепции. Посмотрим, к примеру, что вызывает недовольство А.А.Цуциева и Л.Б.Дзугаева в современном им осетинском обществе.
  В Осетии, по их мнению, преобладает "плачущая национальная идея". Ее адепты, говоря о "гибели" и "катастрофе" Осетии, пытаются найти выход для нее с помощью каких-то внешних гарантий [40]. Они отвергают "путь свободы, самоиспытания и творчества, путь риска и жизни, создающий сильный народ с достойным будущим". Они выбирают "путь несвободы , бегства от испытаний, путь медленной смерти, путь без всякого риска". Они "не почувствовали, что высший соблазн современной эпохи - быть собой. Этот соблазн уже вызвал мощный и повсеместный этнический подъем. И осетины уже никогда не исчезнут, потому что они уже вкусили этот соблазн. Он с неизбежностью развернет их прочь от былых ценностей служилой русификации, культурной картвелизации или политической советизации" [41].
 
  Другими словами, в то время как осетинская политическая элита и - особенно - ее культурные легитиматоры горят желанием проявить "волю, волю государственной власти, волю к гражданской солидарности, волю защищать свои права, волю вкладывать деньги и т.д." [42], осетинский народ, к примеру, в Южной Осетии пока не развернул "никаких самоутверждающих практических действий ни в строительстве, ни в других сферах "[43].
  Итак, критика соавторами осетинской общности за нежелание стать собой сводится, в первую очередь, к тому, что осетины по-прежнему предпочитают "былые ценности служилой русификации" "врастанию в территорию" [44] под флагом национальной идеи. Осетин понять можно, поскольку два самых распространенных способа "врастания в территорию" под флагом национальной идеи на постсоветском пространстве - это рытье окопов и могил. Поэтому они, переживая "крах коммунистически-советского гарантированного мира", продолжают ожидать гарантии национальной безопасности и "процветания" [45] взамен исчезнувших советских по старому московскому адресу. При этом доказательства того, что иерархия национальных ценностей и приоритетов изменилась на новом историческом этапе и вместо врастания в российскую государственность и общероссийское социокультурное пространство надо восходить к своей уникальности, судя по разочарованности соавторов темпами раскрытия творческого потенциала осетин, находят слабый отклик. Почему бы это?
  Вот А.А.Цуциев перечисляет "объективные" - фоновые - препосылки осетино-ингушского конфликта и его воспроизводства в экономической сфере: "общая дотационность региона и перспективы долговременного отставания региона от темпов развития в среднем по стране" [46]. Какое экономическое развитие автор обнаружил в 1998 году в целом по РФ - это вопрос в данном случае непринципиальный, ровно как и положение дел в северокавказской экономике в целом. Зато следует отметить, что непосредственно в Северной Осетии и Ингушетии в отрезки времени, близкие к началу конфликта вокруг Пригородного района, наблюдались случаи не только "экономического отставания", но и "экономического преуспевания".
  Так, в Северной Осетии в 1992 году местное правительство "вынуждало предприятия республики сдавать лом цветных металлов исключительно кооперативу "Вторчермет" в обход государственных структур". Лом продавался за границу по цене в 40 раз большей закупочной, в результате чего "вторчерметовцам" удалось "прикарманить...по курсу того времени...около 25 миллионов долларов", что послужило в дальнейшем почвой для целого ряда громких скандалов на осетинском политическом Олимпе, не прекращающихся до сих пор [47].
  С другой стороны, в Ингушетии после прихода к власти Р.Аушева была создана свободная экономическая зона "Ингушетия": "Зона стала громадным насосом, перекачивавшим деньги из всей России в маленькую Ингушетию, по размерам сравнимую с двумя-тремя районами Московской области и вообще лишенную значимых природных ресурсов и полезных ископаемых. Но богатство Ингушетии стало прирастать Сибирью, компании регистрировались в Назрани, получали налоговое освобождение, но платили администрации "зоны" разовую дань. Причем далеко ездить было не нужно, скажем, в Москве достаточно было добраться до Фрунзенской набережной" [48.].
  Интересно, что наличие столь мощных финансовых потоков, омывавших территорию близ Пригородного района, слабо отразилось на процветании местных жителей: в Северной Осетии в конце 1998 года 31% работоспособного населения были без работы (в среднем по РФ эта цифра составляла 11,5%), тогда как в Ингушетии эти цифры были еще выше. Хуже по РФ эти показатели были только в Дагестане [49]. Это к тому, что вышеупомянутые финансовые потоки не стали инвестициями в республиканское, под флагом национальной идеи развиваемое производство.
  Если о данных финансовых гольфстримах узнали московские журналисты, то уж в самих республиках про них было известно тем более всем от мала до велика. А ведь "народ" верит лишь в ту элиту, которая тянет вместе с ним одну лямку: и с этой точки зрения неудивительно, что многие осетины по-прежнему на Москву надеются больше, чем на своих "лидеров" и "идеологов". Предвижу недоумение: это что, пресловутая федеральная власть "тянет одну лямку" с северокавказскими народами? Представьте себе, да. Если уж на то пошло, именно Федеральный центр содержит воинские части, разнимающие давних соседей то в одной, то в другой части Северного Кавказа. И это Федеральный центр, по некоторым оценкам, обеспечивает доходную часть бюджетов Северной Осетии и Ингушетии на 65 [50] и 80-85% [51] соответственно, в то время как "выразители национальных идей" "восходят к своей уникальности". Причем даже их переговоры по поводу конфликта, который некоторые лица уже наметили перевести в ранг народной традиции, проходят под контролем представителя Москвы.
  Итак, поверив В.А.Тишкову, что этносы и нации конструируются элитами, осетинские авторы занялись воспитанием воли к уникальности у народа, судя по всему, связывающего свою историческую судьбу с нахождением в российском социально-политическом и социокультурном пространстве, то есть проявляющего волю к социально-политической и определенной культурной унификации. Поэтому необходимость развития национальной государственности в направлении восхождения к уникальности обосновывается, в частности, тем, что федеральное государство (непонятно кто) могут попытаться "представить исключительно в качестве "русской этнонациональной государственности" и использовать его институты для осуществления соответствующей только такому статусу политико-правовой деятельности" [52]. Возникает вопрос: за что такие подозрения? На каком историческом опыте они основываются? Когда это Москва выступала по отношению к Осетии в качестве русской этнонациональной государственности? Когда казачьими районами Ставрополья компенсировала Чечено-Ингушетии приобретение Осетией Пригородного района?
  Вобщем, запугивание осетин "русской этнонациональной государственностью" имеет лишь одно объяснение: это прогноз на будущее, вероятная и - возможно - желательная для "национальной элиты" реакция Москвы на определенные попытки "соблазнения" осетин стать "самими собой". Зачем ей, элите, это надо, соавторы объясняют очень четко: именно в нее входят те осетины, которые, уже вкусив этот соблазн, "с неизбежностью развернулись прочь от былых ценностей служилой русификации", ставя последнюю в один ряд с культурной картвелизацией и приравнивая тем самым политику Москвы в отношении Северной Осетии к политике Тбилиси в отношении Осетии Южной.
  В этом - вся суть конструктивисткой концепции. Объявляя "элиту " творцом "этничности", она, как ловкий фокусник, концентрирует внимание зрителей на "лидерах" и "идеологах", сводя к их "стратегиям" и "играм" все чаяния и надежды этноса. Посему предпочитаемый носителями подобных взглядов способ решения этнических проблем заключается не в укреплении российской государственности, не в восстановлении общероссийского экономического пространства (вот по каким "векторам" регионы должны оказывать давление на федеральную власть!) - а в выращивании в республике некоего "гражданского достоинства" на одной клумбе с "так ненавистными сегодня в Осетии (неужели "народу"? и с чего бы это?- В.У.) "буржуазными" институтами:...свободные и честные выборы,..снова и снова - свободные и независимые от власти СМИ,..разделение властей" [53].
  К сожалению, эти институты обуславливают не воспроизводство этносов и наций, а лишь воспроизводство национальных и наднациональных элит, получающих в кормление "Вторчерметы" и свободные экономические зоны. Так что знаменитый призыв В.А.Тишкова следует дополнить: Осетин (ингуш, русский...), забудь о нации и помни о ее элите! Для того, чтобы обеспечить такое забвение и тем самым снизить межэтническую напряженность, В.А.Тишков, как уже отмечалось, предложил ввести вместо мифологических понятий-пустышек "нация" и "этнос" куда как более конкретное понятие "народ".
  Перспективы такой игры в конструктивизм В.А.Тишков указал вполне откровенно: "забыть о нациях во имя народов, государств и культур, даже если будущие исследователи подвергнут сомнению и эти последние дефиниции" [54]. Как в воду глядит профессор: в случае погружения российского национального государства в омут сепаратизма этнографическими государствами проживающих в России народов, эти дефиниции будут подвергнуты сомнению моментально.
  Литература
  1. Манхейм К. Идеология и утопия// Манхейм К. Диагноз нашего времени. 1994. С.56.
  2. Там же. С.56-57.
  3. Там же.
  4. С болью о настоящем, с надеждой о будущем//Голос Чеченской республики. 1992. 10 сентября.
  5. Преодолеть кризис политическим диалогом//Голос Чеченской республики. 1992. 11 сентября.
  6. Протокол схода граждан села Хаттуни//Свобода. 1993. 12-16 марта.
  7. Триумф хамократии//Импульс. 1992. №35.
  8. Зашевелились//Ичкерия. 1992. 24 сентября.
  9. Без взаимных угроз//Импульс. 1992. №45.
  10. Тишков В.А. Забыть о нации//Бюллетень Центра социальных и гуманитарных иследований Владикавказского института управления и Владикавказского центра этнополитических исследований Института этнологии и антропологии РАН (далее - Бюллетень). 1999. №2. С.33.
  11. Тишков В.А. О нации и национализме//Бюллетень. 1998. №1. С.20.
  12. Тишков В.А. Забыть о нации. С.16.
  13. Там же. С.28.
  14. Там же.
  15. Там же. С.28-29.
  16. Там же. С.30.
  17. Там же. С.20.
  18. Там же. С.28.
  19. Тишков В.А. О нации и национализме. С.9.
  20. Там же. С.15.
  21. Там же. С.19.
  22. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб, 1998. С.23.
  23. Губогло М.Н. Переломные годы. Т.1. Мобилизованный лингвицизм. М., 1993. С.165-166.
  24. Тишков В.А. О нации и национализме. С.13.
  25. Тишков В.А. Забыть о нации. С.39.
  26. Там же. С.32-33.
  27. Там же. С.36-37.
  28. Там же. С.39.
  29. Панарин А. Народ без элиты: между отчаянием и надеждой//Наш современник. 2001. №11. С.206.
  30. Беджанов М.Б. На пути национального возрождения. Майкоп. 1992. С.18.
  31. Там же. С.111.
  32. Тишков В.А. Забыть о нации. С.5.
  33. Цуциев А.А. Перспективы урегулирования осетино-ингушского конфликта//Бюллетень. 1998. №1. С.59.
  34. Там же. С.76-77.
  35. Там же. С.71.
  36. Там же. С.77.
  37. Там же. С.74.
  38. Там же. С.61
  39. Там же. С. 79.
  40. Цуциев А.А., Дзугаев Л.Б. Национальная идея как ядро концепции национального развития//Бюллетень. 1998. №1. С.30-31.
  41. Там же. С.28.
  42. Там же. С.33.
  43. Там же. С.32.
  44. Там же. С.34.
  45. Там же. С.30.
  46. Цуциев А.А. Перспективы...С.61.
  47. Марченко В. Еще раз - о Хетагурове//Завтра. 2001. №52.
  48. Баранов А. Гуцериев & K0//Завтра. 2000. №28.
  49. Дзадзиев А. Северная Осетия: опыт политологического мониторинга//Бюллетень. 1999. №2. С.77.
  50. Там же. С.74.
  51. Денисов А. Чей кошелек толще?//Завтра. 2001. №36.
  52. Цуциев А.А., Дзугаев Л.Б...С.35.
  53. Там же. С.29.
  54. Тишков В.А. Забыть о нации. С.43.
 
 
 
  Е.В. Морозова
  И.В. Мирошниченко
  СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ОСНОВАНИЯ НЕТИПИЧНОСТИ В ПОЛИТИКЕ
 
  Появление в конце XX века различных политических феноменов, выходящих за рамки представлений, сложившихся в современной политологии, поставило вопрос о поиске новых подходов к изучению политической реальности, которые бы позволили бы объяснить все многообразие проявлений "нетипичности" в политике.
  Рассмотрение социокультурных аспектов политической жизни позволяет определить константы и переменные в эволюции политических систем, что особенно важно в условиях переходности, характерной для современного российского общества. Не имея четких ориентиров в политической сфере невозможно достичь эффективной и жизнеспособной системы политического управления. Национальные отличия воспринимаются не с позиции иерархии, а с точки зрения непроходящего и самоценного многообразия. На рубеже тысячелетий культурно-исторические структуры становятся паритетными с прежде доминировавшими социально-экономическими структурами, политические процессы в значительной мере приобретают характер социокультурных. Политический опыт прошедших лет показал, что слепое заимствование образцов атлантической цивилизации и их трансплантация на российскую почву без учета цивилизационной специфики России грозит еще более разбалансировать политическую систему.
  Осмысливая политические явления и процессы, происходящие в современном мире, можно говорить о многовариантности и социокультурных детерминантах развития политической жизни, которая основывается на базовых цивилизационных ценностях.
  Разнообразие политических явлений требует рассмотрения их не только с позиции "правильной" или "неправильной" модели, но и с точки зрения, политической эффективности и органичности политических институтов данному обществу.
  Наиболее показательна в этом случае концепция А. Лейпхарта "многосоставного общества"; когда при оценке демократии и создания механизмов ее эффективности учитывается уровень взаимодействия этнических, религиозных и культурных общностей, составляющих политику1. Оценивая категории "демократия", "свобода" А. Лейпхарт не случайно ссылается в своей книге на знаменитый "синдром из семнадцати пунктов" Л. Пая2, который обобщив бытующие в науке дорациональные представления и эмпирические наблюдения создал модель незападного "политического процесса" с учетом определенного кода и ценностей культуры.
  Преодоление кризиса классических методологий и смещение акцентов на изучение многообразия происходит в рамках утверждения новых парадигм в социально-гуманитарном знании, которое связано с вхождением человечества в "эпоху постмодерна". М. Фуко, обосновывая творческий метод нового мышления в своей книге "Слова и вещи. Археология гуманитарных наук", отмечал, что принцип раскодировки мира, ставящий под заведомое сомнение все то, что воспринимается обыденным научным сознанием в качестве раз и навсегда данного и гарантированного, колеблет все привычки нашего мышления - нашего по эпохе и географии - и сотрясает все координаты и плоскости, упорядочивающие для нас великое разнообразие существ, вследствие чего утрачивается устойчивость и надежность нашего тысячелетнего опыта тождественного и иного3.
  Принцип примата реконструирования, "расколдовывания" был некогда предложен канадским социологом Д. Лайоном, причем он исходил не только из текстов постмодернистскоих мэтров Р. Барта, Ж. Бодрийяра, Ж. Лиотара и др., но и из реальной практики постмодернкультуры. Он создал трехчленную схему постмодернистской идеологии и практики; в первую очередь имеющее отношение к культурно-интеллектуальным феноменам.
  - "Феномен первый связан с отказом от фундаментализма, т. е. от той философии науки, согласно которой знание строится на твердой основе наблюдаемых фактов. Стало быть, постмодернизм ставит под вопрос все ключевые убеждения эпохи просвещения.
  - Феномен второй связан с распадением всех иерархий знаний, вкусов и мнений, и, следовательно, с интересом прежде всего к локальному, а не универсальному.
  - Феномен третий связан с вытеснением книжной продукцией телеэкраном, с уходом от слова к образу, от логики к зрелищу"4.
  В связи с этим, методологические принципы "постмодерна" позволяют по иному взглянуть на проблему нетипичности в политике. Признавая многообразие культур и уходя от принципов универсализма, компартивный подход может расширить объект своих исследований до анализа социокультурных особенностей конкретных обществ, т. к в них кроется потенциал разнообразия политических институтов, которые могли бы объяснить стабильность и эффективность политической системы, конечно при этом не отвергая социально-экономические факторы мирового развития.
 
 1.1 Социокультурная парадигма в познании мира политического.
  Политика является многоаспектным и многофакторным явлением, поэтому вопрос о генеральной детерминанте развития "сферы политического" всегда был приоритетным в политической науке.
  Сегодня важность этой проблемы подкрепляется целым рядом ситуационных обстоятельств. Во-первых, конкретные исследования и европейского, и - в особенности - восточного "материала" выявляют гораздо большую роль культуры (общественного сознания, менталитета), чем это можно было предположить, исходя лишь из нейтрально-ценностного подхода5.
  Во-вторых, продолжается бум исследовательского интереса к проблемам культуры, повышается научный статус самого понятия "культура", в связи с утверждением гетерогенности и различия культур современного мира в рамках постмодернизма, который представляет собой своего рода реакцию на "монотонность" универсального видения мира в модернизме6. В своей взаимосвязи эти обстоятельства подготовили почву для активизации исследований детерминантной роли социокультурного.
  Социокультурная парадигма в анализе общественно-политической системе формировалась в течение столетия (второй половины ХIХ - ХХ вв.) в рамках социологии культуры Э. Дюркгейма и М. Вебера, культурной антропологии (А. Кребера, Р. Бенедикта, Б. П.П. Эванс-Причарда), системной функциональной теории Т. Парсонса и Р. Мертона, системно-функциональной теории Д. Мида, цивилизационного направления (Н. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби, П. Сорокин) и нашла своё отражение в трудах зарубежных политологов Г. Алмонда, С. Верба, Л. Пая, У. Розенбаума, Д. Каванаха, Ж.-М. Денкэна, Х.-Г. Велинга, М. Догана и Д. Пеласси и среди таких отечественных исследователей как Ю. С. Пивоваров, А. И. Соловьев, А. М. Салмин, К.С. Гаджиев, Ионин Л.Г., А. Б. Зубов, В. В. Ирхин, Ю.В. Журавлев и др.
  В отечественной политической науке в последние три десятилетия сформировалось собственное социокультурное направление в изучении политики. Ученые Ю. С. Пивоваров, А. И. Соловьев, К. С. Гаджиев, А. М. Салмин, А. Б. Зубов, Ю. В. Ирхин7 объясняют специфику российского политического процесса через культурные детерминанты, которые определяют строение, механизмы развития и форму политических явлений. По мнению А.В. Соловьева, в методологическом отношении социокультурная парадигма дала возможность дополнить концептуальные критерии политической науки методами цивилизационного анализа, делающими акцент не на объясняющих, а понимающих деятельность подходах. Отстаивая идею уникальности сложившихся социальных и политических явлений, эти методы более пластично применяют принципы антропоцентризма для толкования факторов, обусловливающих реальное содержание политико-культурных объектов и их роль в политическом процессе (наряду с иными причинами и предпосылками развития), усиливают внимание к механизмам, обеспечивающим целостность социального и политического пространства (т. е. механизмам преемственности общественного опыта, наследование традиций и т. д.)8 .
  Таким образом, социокультурное измерение политики позволяет изучать политику не как абстрактную форму жизнедеятельности, а как конкретную форму, которая соотносится с определенным временем и пространством, неотделимой от исторических и персональных условий её бытования. Особенность культурологического подхода заключается в том, что объяснение различных социально-политических феноменов возможно лишь через понимание их посредством изучения социально-культурной среды, в которой данные феномены функционируют.
  Введение категории "нетипичности" в данном исследовании обусловлено тем, что отход от концепции и ее категориального аппарата без предложенных новых теоретических рамок ведет к терминологической путанице, поэтому оперируя сложившимся в политической науке категориальным аппаратом, мы будем причислять те явления, которые не вписываются в данные рамки гипотетически к категории "нетипичности", природа же нетипичности, на наш взгляд кроется в культурных особенностях. При этом следует замечание идеолога критического рационализма К. Поппера: "Все научные описания фактов в значительной степени избирательны, или селективны, они всегда зависят от соответствующих теорий". Сравнивая науку с прожектором, он пишет, что научное описание существенно зависит от нашей точки зрения, наших интересов, связанных как правило, с теорией или гипотезой, которые мы хотим проверить. "Теорию или гипотезу можно представить как кристаллизацию определенной точки зрения...Поскольку ни одна теория не является окончательной и всякая теория помогает нам отбирать и упорядочивать факты, то ясно, что любая теория есть рабочая гипотеза в этом смысле"9.
  Методологические принципы социокультурной парадигмы позволяют по иному взглянуть на проблему нетипичности в политике. Признавая многообразие культур и уходя от принципов универсализма, компаративные исследования могут расширить объект своих исследований до анализа социокультурных особенностей политических систем, так как в них кроется потенциал разнообразия политических институтов, которые могли бы обеспечит стабильность и эффективность политической системы.
 
  1.2. Многообразие проявлений нетипичности в политике
 
  Подтверждение факта существования нетипичности в политике требует анализа политических феноменов не только по критерию места и времени, но и в различных сферах политического бытия. Потому мы считаем возможным за единицу анализа взять политическую схему, которая представляет собой совокупность ряда подсистем (институциональная, нормативная, коммуникативная и культурная). (См. приложение 2). Подсистемы политической системы в свою очередь представляют сложные системы, состоящие из структурных подразделений, взаимосвязанных между собой.
  В этой связи, по мнению Анохина М. Г., понятие "политической системы" позволяет:
  - представить политическую жизнь как систему деятельности, поведения людей, реализации механизмов влияния политических действий, поступков на характер политических институтов и структур;
  - рассматривать политику как целостность, иметь возможность анализа способов форм ее взаимодействия с окружающих средой ее компонентами;
  - выявить способности политической системы эволюционно адаптироваться к воздействию среды;
  - видеть политическую систему во всем многообразии состава и функций10.
  1. Институциональная подсистема политической подсистемы представляет собой совокупность институтов, связанных с функционированием политической власти. К структурным элементам данной подсистемы относятся государство, политическая инфраструктура (политические партии, общественно-политические организации и движения, лоббистские группы), средства массовой информации, а так же церковь. (См. приложение 3).
  Особенность политических институтов в том, что они представлены множеством специфических форм, а при их различном сочетании это множество увеличивается в несколько раз.
  Если мы например возьмем разновидности институализации принципы разделения власти в современных государствах, то с учетом двух измерений, т. е. по горизонтали - организация власти сверху (президентская, парламентская и смешанная формы правления) и по вертикали в зависимости от формы государственного устройства (федеральное, унитарное, "государство автономий"), мы получим 9 теоретических моделей разделения властей. (См. приложение 4)
  Однако, при изучении национальных особенностей механизма разделения властей, "матрица" предложенных моделей раздробляется на следующие части:
  o по горизонтали (с учетом концентрации власти в руках главы государства)
  - парламентская форма правления,
  - премьеро-призидентская,
  - американская модель президентский формы правления,
  - латиноамериканская модель президентский формы правления,
  - афро-азиатская модель президентской формы правления;
  o по вертикали (с учетом уровня децентрализации)
  - централизованное унитарное государство,
  - децентрализованное унитарное государство,
  - государство "автономий",
  - централизованная федерация,
  - децентрализованная федерация.
  На пересечении этих шкал мы получаем 30 моделей разделения властей (см. приложение 5). Однако вероятность институциональных разновидностей, как показано в данном примере, существенно большая, чем количество эмпирических примеров.
  Но несмотря на столь богатый выбор моделей, которые существует для реализации разделения властей, многие страны не вписываются в эти стандарты. Ярким примером являются Объединенные Арабские Эмираты - государство Юго-Западной Азии, которое являясь абсолютной монархией, соблюдает разделение властей по вертикали. ОАЭ - федерация. Каждое из входящих в ее состав княжеств, представляющих собой абсолютную монархию, сохраняет значительную самостоятельность. Еще одна нетипичность в организации государственных институтов - это выборность абсолютного монарха на 5 лет среди высшего органа государственной власти "Высшего Совета", состоящего из правителей эмиратов11.
  Такая нетипичность, "архаичность" формы государственности объясняется тем, что ОАЭ принадлежат к числу стран, официальной религией которых является ислам (см. приложение 6). Для ислама характерна интегрирующая функция религии и слияние идейно-институциональных структур мусульманской общины (уммы) и политики12. Религия и государство (дин и даула) неразрывны и существуют в качестве единой субстанции, причем под контролем либо духовенства, как в Иране, либо монарха, как в чистом виде в Саудовской Аравии, или в менее жесткой форме в Марокко и ОАЭ. В этих странах основным источником легитимности режимов является использование идеологии, иными словами, политического ислама и/или национализма - популизма, которые взаимно поддерживают друг друга и связаны между собой настолько тесно, что зачастую трудно говорить о каждом течении отдельно. Подобное положение способствует поддержке авторитарных режимов и препятствует возникновению демократической законности. Исключением из мусульманского мира является Турция, единственное по своему конституционному устройству светское государство (светским государством был и Южный Йемен до объединения в 1990 году с Северным Йеменом)13.
  Примером институциональной нетипичности уровня местного самоуправления является станичные (хуторские) казачьи общества на территории Ростовской области. Данный институт был закреплен Уставом Ростовской области от 19.05.1996 года в ст. 24: "Граждане, относящие себя к потомкам донских казаков и выразившие желание совместно восстанавливать и развивать казачьи формы хозяйствования, культуры, быта и участвовать в несении государственной службы могут объединяться в хуторские и станичные общества, создавать окружные, войсковые и иные традиционные для казачества общества. В казачьи общества в установленном порядке имеют право вступать и граждане, не являющиеся прямыми потомками. Станичные (хуторские) казачьи общества являются одним из форм территориального общественного самоуправления"14. Закрепление такого института связано с тем, что донское казачество как социально-политическая общность сложилась к середине ХVI века. Оно представляло собой, по мнению современных исследователей, "уникальный симбиоз славяно-русской общины (с ее традициями вечевого народоуправства и взаимной опеки) и тюрско-азиатской военной системой управления (в решающей ролью военоначальников и жесткой дисциплины). Войсковой круг является высшим органом казачьего самоуправления, в оригинальной форме продолжая вечевые традиции Новгорода, Пскова, Вятки"15. Поэтому современное казачье самоуправление на Дону является органичным институтом организации публичной власти в сельских поселениях, основанный на традициях управления, передающимися из поколения в поколение потомственными казаками.
  2. Нормативная подсистема политической системы представляет собой совокупность политических нормы и традиции, определяющие и регулирующие политическую жизнь общества. К ним относятся правовые нормы, нормы деятельности общественных организаций, неписаные обычаи, традиции, а так же этико-моральные нормы (см. приложение 7).
  Нормативная подсистема как и институциональная предлагает политологам богатый выбор проявлений нетипичности, это в большей степени относится к неписаным обычаям и традициям, чем к нормам юридического характера, так как первые напрямую связаны с многообразием культур в современном мире. К числу "нетипичных нормативно-правовым" актам принадлежит некодифицированная конституция Великобритании. Ее отличие от нокодифицированных конституций (Канада и другие) состоит в том, что она включает в себя такие акты, как "Великая хартия вольностей", датированная 1215, и которая на сегодняшний день фактически не действует из-за своей архаичности, но в силу консерватизма и традиционализма британцев "Великая хартия вольностей", так же как и монархия, палата лордов, обычное право и наследственное пэрство были сохранены и приспособлены, а не уничтожены16.
  Конституция Индии характеризуется нетипичным для современных государств характером статей, которые отражают специфику индийского кастового общества. Так одна из статей конституции закрепляет привилегированное положение определенных каст. И несмотря на то, что в Индии достаточно крепко прижились британские институты, полученные от колониальной зависимости в наследства, традиции индуизма пронизали и парламентские институты17.
  Неписаные нормы кастовой принадлежности, которые определяют место человека в индийском обществе, его положение, права, поведение, отражаются и в нормах конституционного строя18. Кастовая идентификация самая сильная в индийском обществе. Так, проведенные в разное время опросы показали, что на вопрос "Кто вы?" по снижающейся частоте ответов респонденты называют касту, деревню, язык или диалект, религию, штат. Реже всего встречается ответ "Я - индиец". Через двадцать лет после написания этих слов обозреватель газеты "Экономик таймс" Биной Шармс с сожалением замечает: "У нас лидеры ядавов и брахманов (касты), лидеры тамилов (этнос), лидеры мусульман и христиан (религиозные общины), но нет лидеров Индии"19. Это, очевидно, сказано слишком безапелляционно, но тенденция отражена правильно. "Личность индийца живет одновременно в разных социальных мирах, которая придерживается несовместимых ценностей, которая играет роли противоположного свойства. Будучи уже членом многих групп современного типа (класс, производственный коллектив, профсоюз, политическая партия), она продолжает оставаться в составе традиционных обязанностей (большая семья, каста, община)"20.
  3. Идеологическая подсистема политической системы общества - совокупность различных по своему содержанию политических идей, взглядов, представлений, чувств участников политической жизни (см. приложение 8). В ее структуру входят не только общечеловеческие представления и классовые (групповые воззрения), но и индивидуальные взгляды и идеи. В идеологической подсистеме выделяют два уровня: теоретический - уровень политической идеологии и эмпирический - уровень политической психологии. Политическая идеология проявляется в виде взглядов, принципов, идей, лозунгов, идеалов, концепций, которые обычно синтезируются в теорию неопределенной идеологии. Формы проявления политической психологии - чувства, настроения, предрассудки, эмоции, мнения, традиции.
  Одним из доказательств устойчивой нетипичности в области политической идеологии Китая является один из ее компонентов, который выдвигается на первый план при реформировании и модернизации Китая, начиная с 60-х годов ХIХ века, для преодоления отсталости страны. Таким компонентом политической идеологии является тезис "китайские знания - сущность, западные знания - инструмент" ("Стунсюэ вэй, сисюэ вэй юн"), авторство которого обычно приписывается видному сановнику - реформатору конца ХIХ века Чжан Чжидуну, хотя подход, выраженный в данной формуле, возник еще на рубеже Минской и Цинской эпох. Первая половина тезиса провозглашала основополагающими принципами политики и морали традиционные нормы и догмы, а вторая - указывала на возможность прикладного применения западной науки и техники.
  Написанная еще в 1898 году работа Чжан Чжиду на "Призыв к учению" поясняла сущность прокламируемого подхода. Она сводилась к двум основным моментам.
  1) Китай остается Китаем постольку, поскольку соблюдаются отношения между господином и подданным, между отцом и сыном, между супругами, поскольку существуют нормы добродетели, определяющие, что достойно почитания, а что - презрения, что бесценно, а что - ничтожно, поскольку имеется простая этическая система, в центре которой - понятие долга, потому рассуждения о свободе, равенстве народа недопустимы.
  2) Усиление Китая сегодня не возможно без западных знаний. Но если грамотный человек не усвоит сперва китайских знаний, то "чем больше он углубится в западные знания, тем сильнее станет ненавидеть Китай. Такой человек не может быть полезен Китаю, а в худшем случае может стать вдохновителем смуты"21.
  Эффективность этого компонента может оценена через успешный экономический рост в современном Китае и устойчивости социалистического устройства, которое не отрицает древних традиций.
  Мифологизация массового сознания среди членов индийского общества обусловило такую нетипичность, которая не свойственна ни одному политическому пространству. "Некоторые популярные киноактеры, сыгравшие десятки ролей богов, любимых народом мифологических персонажей и исторических деятелей, в глазах массового зрителя предстают как олицетворение своих героев, что позволяет таким артистам занимать ведущие роли в региональной политике, становиться основателями политических партий, главными министрами штатов. Как бы парадоксально это не звучало, мощная киноиндустрия Индии содействует росту числа региональных партий"22.
  4. Коммуникативная подсистема политической системы общества представляет собой совокупность отношений и форм взаимодействий, складывающихся между классами, социальными группами, нациями, индивидами, по поводу их участия в организации осуществления и развития политической власти в связи с выработкой и проведением в жизнь политики (см. приложение 9).
  Нетипичность политических отношений наглядно проявляется в политической практике Юга Италии, в основе которых лежит не принцип соревновательности программ как на Западе, а иерархические структуры, опирающиеся на персональные и групповые корпоративные, а не общественные цели"23.
  На Юге Италии наиболее явно распространено недоверчивое, враждебное отношение к государству, представление о нем, как о всегда чужой силе. Привычка во всех бедах обвинять власти отражена в ироничной пословице "Plove - governo ladri" - "Идет дождь: мошенники в правительстве". Это один из давних стереотипов, защитных рефлексов, порожденных долгой и пестрой историей страны, видевшей бесчисленные смены властей, династий, "своих" и чужеземных государей24.
  И в то же время, считает К. Г. Холодковский, "arte d'arrangiarsi" (искусство приспособления) - другой защитный рефлекс итальянского простолюдина перед лицом всесилия власть имущих. Это стремление по возможности обеспечить себе место под сенью мощного покровителя, будь то хозяин, синьор, священник или местный политик. В сочетании с этой реакцией враждебное отношение к государству порождало стремление "перехитрить его, паразитировать на нем. Свойственное простонародной традиции стремление к обеспечению сильного покровительства создало благоприятнейшую почву для распространения сначала на Юге, а затем и в остальной Италии феномена "клиентелизма". Отсюда - стремление как-то приспособиться, присоединиться к мощным клиентам". Для граждан, вплетенных в сеть отношений "патрон - клиент", избирательный бюллетень - "всего лишь способ немедленного и личного получения тех или иных благ".
  Система "патронажа и клиентелизма" так же ярко представлена в латифундистской области Испании - Андалусии. Здесь, как и во всей Южной Европе, она была политически эффективна для интеграции крестьянства в центральные институты государства. В Испании отношения "патрон - клиент" в сельской местности были известны под названием "касикизм" Крупные боссы в сельской местности контролировали голоса на уровне семьи, связывая экономику (займы, закупка продукции) с голосованием за определенного кандидата.
  В политическом сознании клиентелизм порождал синдром "подчинения фатализму", вызванный защитным авторитаризмом тех, кто всю жизнь вынужден кому-то подчиняться.
  Исходя из рассмотренных феноменов нетипичности в различных подсистемах политической системы общества показывает, что корни этих явлений находятся в культурном своеобразии. Даже такие одинаковые по своему проявлению "патрон-клиентельные отношения" в Италии и Испании имеют различное происхождение.
  Проблема разноуровневости и многообразия форм "нетипичности" в политике, порождаемых социокультурными основаниями, требует их разграничения, так как "нетипичность" может проявляться на локальном, региональном и государственном уровне. Поэтому следует различать
  "микронетипичность" - локальный уровень;
  "мезонетипичность" - региональный уровень;
  "метанетипичность" - уровень политической системы
  (см. приложение, рис. 12).
  Так проявлением "нетипичности" на микроуровне является лакуна - г. Сочи - в политической культуре Краснодарского края. Считающийся лидером курортного комплекса региона, географически удаленный от административного центра края, город имел особый статус еще в советское время - "город федерального подчинения". Он живет с краем как бы в разных экономических скоростях. Кубань является индустриально-аграрным регионом, в то время как в Сочи развиваются отрасли "третичного сектора". Рыночная ориентация у населения, связанная с обслуживанием отдыхающих, сформировалось достаточно давно. Время воспринимается циклично: от одного курортного сезона до другого. Население открыто для контакта с представителями других культур как российских, так и зарубежных. Эта "особость" проявляется в локальном самосознании и стимулируется мощным информационным комплексом, функционирующим в городе. Жители его в основном негативно реагируют на обращение "кубанцы", общепринятое в крае. Особенности политического сознания и поведения проявляются во время выборов. В Сочи зафиксирован минимальный для края процент участников граждан в выборах (в среднем 30-35 %) и устойчивые демократические предпочтения.
  Проявлением "мезонетипичности" является, например, избрание депутатов в национальный парламент республики Дагестан по особой избирательной системе - куриям, в отличии от мажоритарной избирательной системы в регионах Российской Федерации, что объясняется полиэтничностью данной территории.
  "Метанетипичность" в современном политическом пространстве представлена политическими системами стран Латинской Америки и России, которая обусловлена противоречивостью, антиномичностью и дихотомностью цивилизаций российской и латиноамериканской. Объясняется этот факт особым цивилизационным синтезом, в котором выступает культура с двумя ядерными образованиями или же с неустоявшимся антиномичным ядром, через который происходит раскол.
  Элементы культурного ядра цивилизаций Запада и Востока состоят из сверхпрочных в плане исторического воспроизводства элементов (мировоззренческие принципы, образцы мышления, стереотипные оценки, жизненные смыслы). Элементы, в свою очередь, образуют и на Востоке и на Западе защитный цивилизационный каркас. Национальные устои подкрепляются имеющимися цивилизационными устоями: например, наряду с французской или немецкой национальной политикой имеется еще и европейская политика, накладывающая свои ограничения на национальные "импровизации".
  В отличие от Запада и Востока Россия и страны Латинской Америки не имеют защитного каркаса: за их национальной политикой не стоит солидарность более крупных сообществ, которые бы гарантировали тот или иной ее цивилизационный и геополитический статус.
  По мнению Шемякина А. Г. "пограничность" цивилизаций Латинской Америка и России представляет собой переплетение трех основных типов межкультурного взаимодействия:
  - прямого враждебного противостояния культур;
  - симбиоза, т.е. такой разновидности взаимодействия, при которой вошедшие в соприкосновение культурные элементы уже соединены неразрывной внутренней системной связью, однако нового культурного качества не возникает, каждый из участников контакта остается самим собой;
  - и синтеза, т.е. такого взаимодействия, в котором рождается нечто качественно новое, отличное от первоначальных составляющих данного процесса. (Подробнее различные формы нетипичности в политике стран Латинской Америки и России будут рассмотрены в третьей главе данной работы).
  Изучение различных проявлений нетипичностей в политике показало, что в своем большинстве они имеют социокультурную природу, тем самым подтверждая то положение, что культурная подсистема является интегральным фактором политической системы, комплексом типичных для данного обществ укоренившихся образцов (стереотипов) политических представлений, ценностных ориентаций и политического поведения (см. приложение 10). Таким образом, культурная подсистема обеспечивает: стабильность политической системы общества; единство различных слоев общества; прочность социальной базы политической власти правящей элиты; возможность предвидеть реакцию населения на принимаемые политико-управленческие решения; воспроизводство политической жизни общества на основе преемственности.
 
 
  1.3. Виды социокультурных оснований "нетипичности" в политике
 
  Определение "нетипичности" в политике как специфического политического феномена, порожденного своеобразием культуры требует подробного рассмотрения социокультурных оснований.
  Во всех политических отношениях, действиях и взаимодействиях социокультурное выступает, с одной стороны, как условие или среда той или иной политической активности, с другой стороны, обеспечивая цикл воспроизводства политической жизни, культура определенным образом подытоживает результаты опыта политической деятельности, продуктом чего является развитие старых или становление новых политических традиций.
  Социокультурные основания "позволяют выстроить определенную логику познания предметного поля политики и упорядочить, систематизировать политологические категории. Исходным политическим отношением в этом плане, по мнения А.А. Дягтерева, "выступает взаимоотношение власти и влияния, предпосылкой которого являются ценности господствующей культуры и которое отражает "первичную клеточку" анализа политического механизма интеграции, поддержания целостности и регулирования социальными общностями на некий консенсус или согласие ("общественный договор") людей на основе пересечения их социальных интересов. Отношения власти и влияния, господства и подчинения между управляющими и управляемыми, властвующими и подвластными связаны всегда с контролем и распределением определенных ресурсов, основывающихся на доминирующей в данной культуре системе норм и ценностей".
  Многообразие социокультурных оснований, действующих в политической системе общества, ставит вопрос о сведении их в "единую сетку координат", которая бы позволила определить характер действия различных политических феноменов в политической системе конкретного общества. Именно содержание и наполнение политического социокультурными константами определяет способ функционирования не только составных частей, но и всей политической системы. По мнению Ковалева А., социокультурные основания представляют собой определенный способ производства общественной жизни в виде некой совокупности человеческого потенциала, социальных условий и культурной среды.
  Разновидности социокультурных оснований в отечественной социальной философии учеными Б.С. Ерасовым, И.Г. Яковенко, А.А.Пелипенко, А. Анисимовым, Н.С. Розовым. Обобщая их исследования, все многообразие социокультурных оснований можно свести к следующим единицам, объединенных согласно определению в три группы:
  1. Единицы человеческого потенциала:
  - неосознаваемые установки,
  - мотивы, потребности, страхи, влечения, причем не только индивидуальные, но также групповые и массовые.
  2. Единицы социальных условий представляются в виде:
  - моральных ценностей,
  - религиозных ценностей,
  - идеологических ценностей, имплантированных в массовое сознание,
  - нормативных ценностей (в виде основных законов, запретов, табу и т.п.). Все ценности при различном сочетании образуют образцы между людьми (роли, ожидания, нормы, структуры, институты).
  3. Единицы культурной среды представляют собой набор определенных образцов, которые существуют в трех бытийных формах :
  - как идеальные объекты (образы, смыслы и знаки),
  - материальные носители (тексты в широком смысле),
  - индивиды, способные понимать эти тексты и пользоваться соответствующим смысловым и образным содержанием. Эти образцы также тесно связаны с системой моральных, идеологических и религиозных ценностей (См. приложение 11). В каждой из этих единиц скрыт потенциал, готовый рано или поздно проявиться в политической сфере.
  Так землетрясения, которые потрясли Армению в 1989 году и унесли тысячу человеческих жизней, повлекло за собой обострение конфликта в последующие годы в Нагорном Карабахе между азербайджанцами и армянами, так как ситуация конфликтности была обострена "чувством страха" потерять жизнь.
  В Канаде проблема провинции Квебек усугубляется, например, комплексом "страха и подозрительности", о котором писал еще в 1907 г., французский исследователь А. Сигфридф. Комплекс определяет психологические мотивы политического поведения квебекцев во взаимоотношениях франко- и англо-канадцев. Он вырывается наружу как в кризисных ситуациях (террористические действия фронта освобождение Квебека в 1970 г., приведшие к введению закона о мерах военного времени), так и на уровне повседневного общения.
  После победы на местных выборах 1976 г. квебекские сепаратисты приняли "закон 101", обязывающий граждан на работе говорить только на французском языке и запрещающий рекламные надписи на английском языке. Был сформирован штат специальных "языковых полицейских" для осуществления контроля и взимания штрафов с нарушителей закона. Продуктовый магазин в Монреале разместивший рекламу на двух языках (французском и английском), был разбомблен. В результате дискриминационных мер в 1980-1988 гг. 250 тыс. чел., включая 14 тыс. высокопоставленных управляющих корпорациями, покинули Квебек25.
  Африка, несмотря на то, что является "полигоном" для различных эксперементов развитых стран, в своем политическом развитии постоянно воспроизводит нормы, характерные только для американских общностей. Порадоксален пример с Африканской хартией прав человека и декларацией "Права народов", которые вступают в противоречие с принятой во всем мире "Декларацией прав и свобод человека и гражданина". Проповедующие доктрину "африканской" концепции прав человека считают, что в Африке свободу не следует интерпретировать так, как это делается в остальном мире. Так, они полагают, что определенные свободы, применимые на Западе, не уместны в Африке. Например, только в Африке приемлема однопартийная система, поскольку почитание вождя является одной из традиционных ценностей, которую необходимо сохранить, потому что в Африке нормой является жизнь в общине. Африканцы не должны требовать гарантии прав личности так, как это делают жители западных стран. Короче говоря, право на взаимопомощь и "права третьего поколения" более африканские, чем другие права, и лучше подходят африканскому образу жизни26. Поэтому пытки, произвольные аресты и заключения в тюрьму являются неотъемлемой частью политической жизни во многих государствах Африки.
  Правление Ж.Б. Бокасса в ЦАР (1966-1979) - "императора-убийцы" не выходило за пределы "африканской" концепции прав человека, хотя за время правления он успел путем террора и насилия объявить себя маршалом и пожизненным президентом ЦАР, затем провозгласил страну империей, а себя императором. Новоявленный император за годы правления всех неугодных лиц и потенциальных конкурентов смещал с постов, высылал из страны, подвергал арестам, средневековым истязаниям и казням. ОН был изложен в октябре 1979 г., когда выяснилось, что ко всему прочему был еще и каннибал27.
  Традиционный корпаративизм в Японии и переплетение коммуникационных связей между формальными группами за счет личных связей членов неформальных групп породил феномен "корпорации Япония", в которой три неформальных макрогруппы: политические круги (сэкай), экономические круги (дзайкай) и государственные чиновничество (канкай) оказывают влияние на развитие политического процесса.
  Организованный бизнес, однопартийное правительство и управленческая бюрократия являются ножками треножника, на котором покоится японская политическая система.
  Трехкомпонентная социально-политическая структура была унаследована у мэйдзийской государственности, что свидетельствует о живучести социального структурирования, основанного на этнокультурных традициях. Но все же она функционирует в рамках демократического государства и в целом по его правилам игры. Это, несомненно, создает определенную путаницу в восприятии японских реалий, в которых мирно соседствуют элементы демократии с их отсутствием28.
  Межличностные неформальные коммуникации могут в политическом мире также быть "нетипичными". Так, например, они негативно воспринимаются в Северной Европе и англосаксонском мире, но становятся связующим звеном между политикой и принятием деловых решений в таких обществах, как испанское, итальянское, бразильское и японское, которые характеризуются преобладанием традиционных неформальных связей. В этом случае сплетни опережают и дополняют факты и статистику29.
  Яркий пример особой системы региональной коммуникации является Юг России в силу компактности и большой однородности местных сообществ. Они более "прозрачны" для информации, передаваемой по "горизонтальным" каналам (личных контактов, слухов и т.п.). успех политической риторики региональных лидеров во многом зависит от наличия "маркеров" принадлежности к региональной общности. Эти "маркеры" могут носить как невербальный (например, казачья форма), так и вербальный характер (упоминание событий или имен, значимых для общности). Знаковый характер имеет и владение местным диалектом. Зачастую, кандидаты в губернаторы Кубани или на должность главы района на встречах в сельских поселениях переходят с литературного языка на "балаканье"30.
  Таким образом, мы наблюдаем тот факт, что проявления нетипичности в политике в конкретной культуре и единицы социокультурных оснований тесно переплетаются друг с другом.
  Данное явление объясняется тем, что все единицы социокультурных оснований объединяются в смысловое культурное ядро31 или в определенную "осевую идею" (идеал), составляющих парадигму развития общества. На основе осевого идеала складывается образ жизни, форма менталитета, культуры, социальной, экономической организации"32, а также определенный характер функционирования политической системы, тип ее организации.
  "Полития государства, - писал в "Моралиях" Плутарх, - все равно, что характер человека, а они разнообразны. Полития - это норма политического устроения общества и одновременно генезис, и развитие данной формы в прошлом народа. Исследователь политии рассматривает современное политическое бытие общества, его институты, их взаимоотношения, постоянно держа в уме, что они возникли не вдруг; но складывались на протяжении всей его жизни, хотя, как правило, обнаружить в далеком прошлом истоки настоящего очень нелегко"33.
  Так генезис западной государственности и общественности во всех их национальных и локальных проявлениях соотносился с одним историческим началом: распадом христианизировавшейся Римской империи. Все последующие явления западной истории можно рассматривать как реакции и контрреакции развивающегося общественного организма на свои предшествующие состояния, цель которых восходит, в конечном счете, к моменту генезиса.
  Эти реакции оставили более или менее заметные, актуальные в данный момент, - но тем более неуничтожимые, чем сильнее они проявились в опыте той или иной отдельной страны, - следы в гражданском обществе, в политике, в идеологии. У всякой страны, разумеется, своя история, или, если можно так выразиться, свои проблемы в ней, но изначальная общность культурного поля позволила каждой из них пережить все эти этапы, хотя бы чужим опытом. Точнее, ни одной из стран Запада этот опыт в целом не чужд. Даже если он не полностью актуализировался в национальной истории34.
  Соответственно все социокультурные характеристики общества определенного культурного или цивилизационного ареала находят свое отражение в политической жизни общества. Показателен пример сравнения, в этом случае социокультурных характеристик "индивид - социум, которые в политике нашли свое отражение в форме партийной системы.
  Человек на Западе, исходя из принципа индивидуализма и антропоцентризма, является высшей ценностью; его гражданские права и свободы - определяющие принципы функционирования государства, которое создано человеком и для человека.
  Восток не приемлет "автономных человеческих единиц", опираясь при этом на общинно - комплексное наследие. Забота о благе индивида производна от блага общины, а не на оборот.
  Первично-родственные, общинно-племенные, кастовые связи обеспечивают существование, охраняют социальный статус членов общины, но лишь в условиях их подчинения конформистской линии поведения и мышления. Человек- член коллектива, он служит освещенным традициям обычаям и институтами, его жизненный путь предопределяют в социальной ячейке. Эксплуатация осуществляется в формах личной зависимости от "большого" или "сильного" человека. Господствуют незыблемые клиентарные отношения.
  Процесс автономизации и дробления социального пространства и свободные индивиды в совокупности с рациональностью способствовали зарождению демократических начал в западной цивилизации, оформившейся в виде конкуренции, идеологии политических партий и политических лидеров и концепции гражданского общества.
  Коллективистский, корпоративный, социальный генотип в странах Востока не вписывается в категории демократии, хотя консенсусное решение вопросов в общине, устанавливаемое старейшинами, но выглядящее как утверждение мнения коллектива, достаточно демократично, но, по существу, маскирует непререкаемую власть "верхушки", а также старейшин. Деспотизм верхов общины закамуфлирован под демократию, точнее, под общинный консенсус. Последний не предполагает особой борьбы мнений, голосования, отсюда - отсутствие традиций оппозиции, ведущих к образованию партий и оригинально восточная парламентская форма доминантно-партийной системы, где доминантной партией фактически является сама правительственная бюрократия. Напротив, в Европе доминантно-партийные системы модели встречаются как исключение, и даже они в действительности очень не похожи на азиатские доминантные партии.
  На Востоке система с доминантной парией обеспечивает большую политическую стабильность, нежели двухпартийная или многопартийная система35.
  Анализ социокультурных оснований "нетипичности" в политике позволяет сделать вывод, что социокультурное измерение пронизывает всю политическую жизнь, представляя собой некую "осевую (или "стержневую") вертикаль", пересекающую насквозь всю систему горизонталей отношений многомерного реального и аналитического пространства политической жизни, и выполняя в нем по аналогии с кибернетикой и биологией функцию некого "информационного кода" или "матрицы генотипа"36.
  Поэтому можно утверждать, что социокультурные основания в политической системе и политическом процессе определяют следующее:
  - набор и поведение акторов, характер их отношений (консенсусный, конкурентный или конфликтный);
  - доминирующий тип личности (индивидуальный, общинный);
  - конфигурацию политических институтов ;
  - вектор общественного развития и его скорость (циклическое, линейное, маятниковое).
  Таким образом, проявление нетипичности в политике прослеживается во всех подсистемах политической системы общества: институциональной ( в виде республиканской монархии в ОАЭ, или донского казачьего самоуправления в Ростовской области); в нормативной ("Великая хартия вольностей 1215 года как составляющая часть некодифицированной конституции Великобритании, закрепление привилегированного положения ряда каст в конституции Индии); в идеологической (компонент политической идеологии Китая в виде тезиса: "китайские знания - сущность, западные знания - инструмент"); в коммуникативной (патрон-клиентарные отношения в Италии и в Испании). Многообразие феноменов нетипичности проявляется на локальном (микронетипичность), региональном (мезонетипичность) уровне и уровне политической системы (метанетипичность).
  Культурная подсистема является интегральным фактором политической системы, комплексом типичных для данного общества, укоренившихся образцов ( стериотипов) политических представлений, ценностных ориентаций и политического поведения, то есть природа нетипичных политических феноменов кроется в культурном своеобразии. Компонентами культурной подсистемы являются социокультурные основания, которые представляют собой определенный способ производства общественной жизни в виде некой совокупности человеческого потенциала, социальных условий и среды.
  Социокультурные основания позволяют выстроить определенную логику познания предметного поля политики и упорядочить, систематизировать политологические категории.
  Многообразие социокультурных оснований, действующих в политической системе общества, ставит вопрос о сведении их в "единую сетку координат", которая бы позволила определить характер действия различных политических феноменов в политической системе общества. Именно содержание и наполнение политического социокультурными константами определяет способ функционирования не только составных частей, но и всей политической системы.
  Таким образом, проявление нетипичности в политике прослеживается во всех подсистемах политической системы общества: институциональной ( в виде республиканской монархии в ОАЭ, или донского казачьего самоуправления в Ростовской области); в нормативной ("Великая хартия вольностей 1215 года как составляющая часть некодифицированной конституции Великобритании, закрепление привилегированного положения ряда каст в конституции Индии); в идеологической (компонент политической идеологии Китая в виде тезиса: "китайские знания - сущность, западные знания - инструмент"); в коммуникативной (патрон-клиентарные отношения в Италии и в Испании). Многообразие феноменов нетипичности проявляется на локальном (микронетипичность), региональном (мезонетипичность) уровне и уровне политической системы (метанетипичность).
  Культурная подсистема является интегральным фактором политической системы, комплексом типичных для данного общества, укоренившихся образцов ( стериотипов) политических представлений, ценностных ориентаций и политического поведения, то есть природа нетипичных политических феноменов кроется в культурном своеобразии. Компонентами культурной подсистемы являются социокультурные основания, которые представляют собой определенный способ производства общественной жизни в виде некой совокупности человеческого потенциала, социальных условий и среды.
  Социокультурные основания позволяют выстроить определенную логику познания предметного поля политики и упорядочить, систематизировать политологические категории.
  Многообразие социокультурных оснований, действующих в политической системе общества, ставит вопрос о сведении их в "единую сетку координат", которая бы позволила определить характер действия различных политических феноменов в политической системе общества. Именно содержание и наполнение политического социокультурными константами определяет способ функционирования не только составных частей, но и всей политической системы.
  Таким образом, проявление нетипичности в политике прослеживается во всех подсистемах политической системы общества: институциональной ( в виде республиканской монархии в ОАЭ, или донского казачьего самоуправления в Ростовской области); в нормативной ("Великая хартия вольностей 1215 года как составляющая часть некодифицированной конституции Великобритании, закрепление привилегированного положения ряда каст в конституции Индии); в идеологической (компонент политической идеологии Китая в виде тезиса: "китайские знания - сущность, западные знания - инструмент"); в коммуникативной (патрон-клиентарные отношения в Италии и в Испании). Многообразие феноменов нетипичности проявляется на локальном (микронетипичность), региональном (мезонетипичность) уровне и уровне политической системы (метанетипичность).
 
 
 
  А.К. Дегтярев
 
  НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ И ПРОГРАММИРОВАНИЕ ТОЛЕРАНТНОСТИ:
  СЦЕНАРИИ ПОЛИТИЧЕСКОГО РИСКА НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ
 
  Северный Кавказ прочно удерживает лидерские позиции по этнической напряженности и интенсивности миграционных процессов. Социальная и экономическая проблематика региона рассматривается политологическим сообществом через призму логики доминирования, институционализации титульных наций и "аутсайдерства" национальных меньшинств.
  Альтернативность толерантности логике доминирования приписывается через логику "опосредования различий", формирования гражданского общества. Национальные и конфессиональные группы добровольно, действуя в условиях общественного самоконтроля, реализуют принципы политической корректности и мультикультурализма. Толерантность включает разнообразные культурные смыслы: безразличие к различиям, изнеможение от конфликтов, моральный стоицизм, веру в право на различие, на культурный выбор и поощрение различий, культурную гетерогенезацию общества (6, с.25). Северный Кавказ квалифицируется идеальным для апробирования функциональной толерантности, создания общества гражданских ассоциаций и мультикультурализма.
  Реляционистский подход означает отказ от наследия модерна, понятия гражданства, которое "можно расшифровать двояко: оно не ограничивается юридическим статусом, определяемым в терминах гражданских прав, и обозначает членство в культурно определяемом обществе" (5, с.370). Модерн одобряет национальное государство потому что культурная однородность сопряжена с гражданской идентичностью. Функциональная толерантность выявляет признаки постмодерна: плюрализм культурных ориентаций, точнее культурных стилей, делает национальное государство анахронизмом. Базисное согласие "держится" на "анархическом интернационализме", "вселенной" миноритарных групп (религиозных, культурных, профессиональных, гендерных), которые объединяет потребность в самовыражении и правовой гарантии систем культурных идентичностей. "Программирование толерантности" чем-то напоминает проект немецкого социолога К. Манхейма с мечтой о "мирном и стабильном наступлении на защитные механизмы с помощью средств образования, пропаганды и социальной работы" (3, с. 494).
  Программирование толерантности допускает до-рациональное обоснование "здорового демократизма" индивида и "малой группы", большие социальные общности неизбежно ориентируются на идеи превосходства и нетерпимости. "Малая группа" готова к самоанализу, национальное государство страдает комплексом "уникальности" и репрессивно к культурному диссиденству.
  Позиционирование толерантности альтернативой националистическому проекту, вызывает вопросы, которые требуют самостоятельного анализа. Какие последствия несет "атака на наследие модерна", национальное государство? Является ли сегментированность политических и культурных структур условием для преодоления этнократических и изоляционистских интенций? Может ли простое общество сегментарного типа, к чему стремится толерантность, разрешить проблемы "опосредования различий" и интеграции "чужих" в принимающее общество? Выдерживает ил толерантность "требование нейтральности государства в отношении всеобъемлющих доктрин и связанных с ними представлений о благе"? (7, с.87).
  Миграционные процессы, как бы мы их не рассматривали, влияют на внутриполитическую ситуацию в регионе, имеющем достаточно высокий процент безработицы (до 15 % самодеятельного населения), скромные доходы на душу населения (1439 р/м) и высокий уровень этнической напряженности и преступности. Пограничье северокавказского региона и относительно схожие природно-климатические условия, существование диаспор привлекает мигрантов, преимущественно из Закавказья (Армения и Грузия). Курды, турки-месхетинцы, крымские татары также вносят лепту в миграционную проблематику Ставрополя, Кубани, Адыгеи.
  Нашей целью не является исследование мотивации (экономической, культурной) мигрантов: нам представляется актуальным проследить к каким социальным последствиям приводит миграционная политика при позиционировании националистического проекта или реализации "программы толерантности".
  Националистический проект весьма ясен в создании этнократических образований, осуществляет политику "гомогенизации" населения. Практика "тихого вытеснения" инонационального населения путем языковых, культурных, правовых ограничений, как бы не желали это признавать, дает свои всходы на Северном Кавказе. Исход русского населения, имевший начало в 1989-1990 г.г., обусловлен не стремлением "возвращения" на историческую Родину: бесперспективность существования в статусе "второсортных" и потеря традиционных социокультурных ниш приводит к миграции русского населения. Принимаемые сейчас паллиативные меры правового и политического характера возможно дадут кратковременный пропагандистский эффект, разрешить же ситуацию в пользу достижения политики "равных возможностей" навряд ли они способны.
  Националистический проект последователен в логике доминирования "титульной нации": для националистически ориентированного политика непонятны претензии к политическому и культурно-языковому монополизму "титульной нации": "национальным меньшинствам" и "мигрантам" предлагается однозначная модель "ассимиляции" в культурно-языковой сфере и "права по милости" в политической сфере. Проект создания этнократического государства предусматривает, что несогласные группы должны быть сделаны различимыми, а затем подвергнуться ассимиляции или устранению (4, с.302). Культурная идентичность, вымышленная или реальная, становится из факта "принадлежности" к культурной общности сильным политическим аргументом, который обосновывает политику разных возможностей. В националистическом проекте символизируются чужие, чтобы подтвердить собственные права на статусное преимущество или мобилизовать нацию для противодействия или диффамации "козлов отпущения". В качестве таковых могут выступать различные этнические группы (русские, цыгане, чеченцы, ингуши) в зависимости от баланса этнополитических сил и целей, которые они преследуют.
  Толерантность настаивает на выявлении различий вроде бы в альтернативу национализму: поощрение различий предоставляет индивиду больший выбор культурного и социального самоопределения. Но индивид может чувствовать себя комфортно и в гомогенной культурной группе. Поощрение различий направлено к сокращению этнодистанции: амальгамирование национально-культурной идентичности, дифференциация культурных и политических ориентаций уменьшает проблему этноконфликтности. Последовательный антинационалистический пафос толерантности содержит определенные социальные и политические риски. Несмотря на обвинения в "искусственности" наций, государство создает современные социальный и политический порядки. После распада Советского Союза национальная идентичность сыграла стабилизирующую роль в реструктурировании постсоветского пространства. "Анархический интернационализм" с провозглашением права миноритарных групп и отдельных личностей на самостоятельные субполитику и субкультуру (1, с.293) отрицает полезность институтов власти и авторитет ценностей модерна. С толерантностью могут выявиться тенденции контрмодерна, инверсией патриархального, племенного и фундаменталистского сознания.
  Толерантность в политике обошлась России волной ваххабизма, который вовсе не стремится поддерживать различия, а откровенно манифестирует проект авторитарной теократической государственности. "В отличии от аравийского ваххабизма, где он имеет изначально арабские черты и зародился как идеология национального освобождения и возрождения, кавказский ваххабизм взращивался в воспитательной среде национального нигилизма и преследует по сути антинациональные цели" (2, с. 81). Толерантность реабилитирует родовые и семейные обычаи и этим умело пользуется ваххабизм, апеллируя к сохранению семейных ценностей и идеологии ваххабизма.
  Культура толерантности, адекватная в контексте "миграционного общества", сопровождается неоднозначными социальными и политическими эффектами в полиэтническом и поликультурном пространстве Северного Кавказа. Скрытое или открытое программирование толерантности аффилировано с ростом национального нигилизма, но не избавляет от "страха разрушения стабильности". Консоциативное политическое устройство (Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Дагестан) строится на принципе приблизительного равенства сторон и любые социальные или демографические перемены (рост карачаевского населения в Карачаево-Черкесии или требование получения престижного этнополитического статуса лакцами и даргинцами в Дагестане) делают политическое равновесие зыбким. Однако, обращение к индивидуальной терпимости, минуя равенство гражданских прав, в одинаковой степени приводит к культурной и политической изоляции, национальному сектантству.
  Институциональные предписания государства ограничивают политическую активность национальных меньшинств, что объясняется подозрением в национальном сепаратизме. Северный Кавказ пережил эпоху "балкарского", "черкесского", "лезгинского" вариантов национального суверенитета. И трудная задача государства - содействовать развитию культурных идентичностей при соблюдении гражданских прав остается нереализованной. Культурно-просветительское движение "политизируется", если социальные и политические статусы в обществе детерминированы принципом этнической субординации. Культура толерантности, интерпретируемая функционально, устраняет государство, но не устраняет этностатусные преференции и каким образом этнические группы добровольно могут отказаться от логики доминирования остается неясным. Предпочтение гражданской или национальной идентичностей идентичности "малой группы" способствует "родоплеменному" фаворитизму. При всех печальных последствиях националистического проекта, в нем содержится "равенство в нации", иначе не объяснить феномен политической карьеры Дж. Дудаева из бедного ламрского рода.
  Толерантность в отношении мигрантов исключает принцип "гомогенной нации". В мирное сосуществование культурных различий включается требование свободной конкуренции на основе индивидуальных возможностей. Гипперреальность толерантности приводит к недооценке того, что "мигрант обычно вынужденно занимает свободные нищи в экономической и социальной структуре принимающего общества" (3 с.82). На Северном Кавказе передел собственности, социальных статусов и власти осуществлялся в форме этнических конфликтов и регион с трудоизбыточным населением не в состоянии обеспечить мигрантов оптимальным выбором социально-профессиональных статусов. Большинство мигрантов устремляются в сферу "криминального и серого" бизнеса. Отличаясь высокой степенью консолидации и девиантным поведением, некоторые группы мигрантов провоцируют всплеск межэтнической напряженности (курды в Красногвардейском районе Адыгеи, турки -месхетинцы в Крымском и Анапском районах Краснодарского края).
  Практика толерантности "размывает" границу между культурной самобытностью и социальной лояльностью, если ее абсолютизировать: доводы в пользу того, что необходимо учитывать "торгово-посреднические" навыки турок-месхетинцев или "антигосударственный" менталитет курдов не выдерживают критики. Уклонение от гражданских обязанностей (служба в армии, уплата налогов, соблюдение законов) вкупе с претензиями на получение социальных и правовых льгот, кстати не предусмотренных законом, формирует негативизм местного населения к "чужим". Чужими они являются по собственному выбору, так как пытаются демонстрировать обществу свою "исключительность", основанную на групповом изоляционизме и нетерпимости к социальному и культурному порядку общества-реципиента. Между тем, подобные амбиции маловероятны в этнократическом государстве: "закрытые общества" ограждаются от мигрантов различными политико-правовыми, языковыми и информационными барьерами. От "наплыва" мигрантов страдают демократические Германия и Франция, но что-то не слышно о проблемах миграции в националистической Латвии. На Северном Кавказе миграционные процессы приходятся на русские административно-территориальные образования и национально-территориальные образования с традиционной культурой толерантности (Северная Осетия, Адыгея).
  Диаспоризация мигрантов делает процесс интеграции в общество-реципиент по крайней мере, управляемым и прогнозируемым: аккультурация мигрантов основана на компромиссе в виде отказа от ценностей и норм, которые вступают в противоречие с интересами и потребностями принимающего общества. Толерантность может быть дополнена осознанием своей культурной и профессиональной идентичности в процессе интеграции, что делает излишним чувство культурной и цивилизационной исключительности. Не потеря этнокультурного своеобразия, а вхождение в общество на правах адаптируемой группы представляется оптимальным.
  Если национальные меньшинства компактно проживают или идентифицируются с определенной территорией (туркмены в Туркменском районе Ставропольского края) мигрантские сообщества в местах компактного проживания не испытывают нужды в контактах с обществом-реципиентом и могут проявить стремление к изменению этнического статуса территории (Курский район Ставропольского края). Толерантность в контексте "сокращения различий" замыкает мигрантов в мире "старой родины".
  Чтобы избежать соблазна националистического проекта "ассимиляции", региональное сообщество не может принимать на веру принцип толерантности. Нормы религиозной, культурной и этнической терпимости существуют у народов Северного Кавказа издавна и различия не являлись помехой в добрососедских отношениях русских и армян в Краснодарском крае, аварцев и лезгин в Дагестане, кабардинцев и балкарцев в Кабардино-Балкарии. Ссылки на "имперское прошлое", позволяющем существовать культурным различиям в условиях господства наднациоциальных структур, не убедительны. Программирование толерантности в обществе, разделенном этническими и конфессиональными барьерами, не влечет торжества мультикультурализма, который отталкивается от культурного релятивизма и номиналистической демократии. Коллективистские структуры Северного Кавказа предрасположены к равенству национальностей и, в меньшей степени, равенству отдельных индивидов и малых групп.
  Программирование толерантности смещается, напротив, к "децентрации" политики, координации субполитик миноритарных групп. Государство в проекте толерантности подвергается процедуре специализации политики (1, с.344), оставляет свое право на монополию в сфере культуры и национальной политики. Неконтролируемая миграция в северокавказском регионе конфликтна, так как культурный модерн не симметричен социальному антимодерну. Общество-реципиент более готово к националистическому проекту "закрытого общества" и "практике ассимиляции", чем к "политике открытых дверей". Социальная фрустрация делает мигрантов разменной фигурой в "шахматной игре" функционального либерализма и "этнонационализма". Выиграет ли население региона в условиях предложения "плохого или худшего выборов" проблематично, но сценарии риска делают перспективы демократизации общественно-политической жизни туманными.
  Очевидно, что было бы ошибочным и несправедливым приписывать сторонникам проекта толерантности стремление денационализировать население Северного Кавказа ради построения "общества мультикультурализма". И все-таки не следует путать иллюзию с реальностью: националистическому проекту может быть альтернативой проект российской государственности, опосредующий различия конфессиональных и этнических групп на основе принципов гражданского патриотизма и конституционных прав, какими бы абстрактными они не казались в сравнении с вроде понятной логикой доминирования "титульной нации".
 
 
  Литература:
  Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну, М: 2000.
  Ислам и политика на Северном Кавказе, Ростов-на-Дону: 2000.
  Левин З.И. Менталитет диаспор, М: 2001.
  Манхейм К. Диагноз нашего времени, М: 1994.
  Нации и национализм, М: 2002.
  Уолцер М. О терпимости, М: 2000.
  Современный либерализм, М: 1998.
 
  И.П. Чернобровкин
  СТРАТЕГИЯ ПРОФИЛАКТИКИ И НАСИЛЬСТВЕННОГО ЭТНОНАЦИОНАЛИЗМА НА ЮГЕ РОССИИ
 
  В социальных науках и среди политиков распространена точка зрения о бесперспективности подавления этнонациональных конфликтов силой: поскольку сепаратисты не изменяют ценностным приверженностям по приказу, конфликты регулируются переговорными средствами. Консенсологи не учитывают фазы терроризма и потому игнорируют стратегию репрессивной пацификации в отношении этнонационализма. В этой статье мы проанализируем стратегию и тактику подавления насильственного этнонанационалиэма (ЭН) на Юге России с 90-х годов до конца 2001 года. Стратегия подавления представляет собой систематическое пресечение действий насильственного ЭН посредством применения силы федерального государства. Тактика стратегии подавления - это ситуативный способ противодействия экстремизму. Она подчинена цели стратегии. Нас будет интересовать эффективность данной стратегии, оцениваемой с точки зрения ее значимости для населения региона.
  Этнонационализм на Юге России - это идеология и активность этнической организации, требующей у государства политического признания этнообщности в форме автономии, независимости или преобладания.14 Если мобилизационные усилия этнолидеров находят поддержку у населения, ЭН становится массовым движением. В 1990-х гг. распространение ЭН на Юге России было следствием конфликта этноорганизаций и федеральной власти, отстаивающей территориальную целостность государства. Росту ЭН движений способствовали региональные, федеральные и международные причины. К региональным причинам относятся: нерешенные ЭН проблемы советского периода: травма сталинской депортации кавказских народов и псевдонаучная мифология об истории народов Юга России, ставшие мобилизационной основой сепаратистской солидарности; дотационность Юга России, провоцирующая борьбу этноорганизаций за власть и доступность ресурсов. К федеральным причинам относятся неспособность Центра поддерживать конституционный порядок на Юге России и контролировать политический экстремизм. Международные причины проявлялись в активности международной организации исламских радикалов, поддерживающих ЭН на Юге России поставками оружия, денег, наркотиков и вербовки наемников; сохранилась апологетика вооруженной сецессии на Юге России со стороны западных либерал-националистов, что является рудиментом старого мышления холодной войны15.

<< Пред.           стр. 4 (из 7)           След. >>

Список литературы по разделу