<< Пред. стр. 9 (из 53) След. >>
Список литературы по разделу
106).
Джон Дьюи, однако, придерживается противоположной точки зрения. Он
утверждает, что у взрослого человека все, или, по крайней мере, наиболее
характерные импульсы интегрированы с реальностью и обусловлены ею. На первый
взгляд, такое утверждение равносильно отрицанию самого факта существования
импульсов Ид, но, внимательно вчитавшись в работу Джона Дьюи, мы понимаем,
что автор, если и допускает существование этих импульсов, то почему-то
заведомо считает их патологическими.
Разрешить это противоречие с помощью эмпирических методов не
представляется возможным, нам остается лишь указать на его существование и
заявить, что возникло оно в результате двух совершенно противоположных
подходов к рассматриваемой проблеме.
Вопрос, как мне кажется, не в том. существуют или не существуют
бессознательные импульсы или Ид, о котором так много говорил Фрейд. Любой
психоаналитик, настаивая на существовании Ид, сошлется на фантазии своих
клиентов и на импульсы, представленные в этих фантазиях, на желания, которые
не только не имеют никакого отношения к реальности, здравому смыслу и
логике, но и не предполагают за собой никакой выгоды для человека,
охваченного ими. В данном случае важно то, как относиться к этим импульсам ѕ
как к свидетельству болезни, регресса или как к проявлению сущности,
сердцевины нормального, здорового человека. В какой момент, на каком этапе
человеческой жизни инфантильные фантазии начинают испытывать на себе влияние
реальности? Протекает ли этот процесс одинаково у всех людей или у невротика
это происходит иначе, чем у здорового человека? Может быть, эффективно
функционирующая личность свободна от импульсов? Если все же мы придем к
выводу, что эти импульсы присущи самому организму, что все люди без
исключения подвластны им, то перед нами со всей остротой встанут следующие
вопросы: в каком возрасте они появляются? При каких условиях? Обязательно ли
импульс влечет за собой конфликт, как считал Фрейд? Так ли уж неизбежен
конфликт между импульсом и реальностью?
К ВОПРОСУ О НЕОБХОДИМОСТИ ИССЛЕДОВАНИЯ ЗДОРОВОЙ МОТИВАЦИИ
Большая часть того. что мы знаем о мотивации на сегодняшний день,
почерпнута из наблюдений психотерапевтов за своими пациентами, а вовсе не из
специальных исследований психологов. К большому сожалению, эти наблюдения
психотерапевтов, расширяя наши знания о мотивации, одновременно становятся
источником многих ошибок и заблуждений, ибо влекут за собой выводы,
сделанные на основе изучения очень маленькой и не самой репрезентативной
выборки. Я настаиваю на том, что мотивация невротика не может служить
моделью для изучения здоровой мотивации. Здоровье ѕ это не просто отсутствие
болезни, не антоним понятию "болезнь". Теория мотивации не должна
ограничивать себя исследованием защитных уловок и маневров убогого,
неполноценного духа, она обязана устремляться к высшим возможностям здоровой
и сильной личности. Объектом ее внимания и толкования должны стать заботы и
чаяния лучших, величайших представителей человеческого рода.
Я абсолютно убежден в том, что мы никогда не постигнем мотивацию, если
будем изучать больных, а не здоровых людей, именно поэтому я призываю
теоретиков, занимающихся вопросами мотивации, придерживаться позитивного
подхода к данной проблеме.
ГЛАВА 4
ТЕОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ МОТИВАЦИИ
ВВЕДЕНИЕ
В этой главе я попытаюсь сформулировать позитивную теорию мотивации,
которая удовлетворяла бы теоретическим требованиям, изложенным в предыдущей
главе, и вместе с тем соответствовала бы уже имеющимся эмпирическим данным,
как клиническим, так и экспериментальным. Моя теория во многом опирается на
клинический опыт, но в то же самое время, как мне представляется, достойно
продолжает функционалистскую традицию Джеймса и Дьюи; кроме того, она
вобрала в себя лучшие черты холизма Вертхаймера, Гольдштейна и
гештальт-психологии, а также динамический подход Фрейда, Фромма, Хорни,
Райха, Юнга и Адлера. Я склонен назвать эту теорию холистическо-динамической
по названиям интегрированных в ней подходов.
БАЗОВЫЕ ПОТРЕБНОСТИ
Физиологические потребности
За отправную точку при создании мотивационной теории обычно принимаются
специфические потребности, которые принято называть физиологическими
позывами. В настоящее время мы стоим перед необходимостью пересмотреть
устоявшееся представление об этих потребностях, и эта необходимость
продиктована результатами последних исследований, проводившихся по двум
направлениям. Мы говорим здесь, во-первых, об исследованиях в рамках
концепции гомеостаза, и, во-вторых, об исследованиях, посвященных проблеме
аппетита (предпочтения одной пищи другой), продемонстрировавших нам, что
аппетит можно рассматривать в качестве индикатора актуальной потребности,
как свидетельство того или иного дефицита в организме.
Концепция гомеостаза предполагает, что организм автоматически совершает
определенные усилия, направленные на поддержание постоянства внутренней
среды, нормального состава крови. Кэннон (78) описал этот процесс с точки
зрения: 1) водного содержания крови, 2) солевого баланса, 3) содержания
сахара, 4) белкового баланса, 5) содержания жиров, 6) содержания кальция, 7)
содержания кислорода, 8) водородного показателя (кислотно-щелочной баланс) и
9) постоянства температуры крови. Очевидно, что этот перечень можно
расширить, включив в него другие минералы, гормоны, витамины и т.д.
Проблеме аппетита посвящено исследование Янга (491, 492), он попытался
связать аппетит с соматическими потребностями. По его мнению, если организм
ощущает нехватку каких-то химических веществ, то индивидуум будет
чувствовать своеобразный, парциальный голод по недостающему элементу, или,
иначе говоря, специфический аппетит.
Вновь и вновь мы убеждаемся в невозможности и бессмысленности создания
перечней фундаментальных физиологических потребностей; совершенно очевидно,
что круг и количество потребностей, оказавшихся в том или ином перечне,
зависит лишь от тенденциозности и скрупулезности его составителя. Пока у нас
нет оснований зачислить все физиологические потребности в. разряд
гомеостатических. Мы не располагаем достоверными данными, убедительно
доказавшими бы нам, что сексуальное желание, зимняя спячка, потребность в
движении и материнское поведение, наблюдаемые у животных, хоть как-то
связаны с гомеостазом. Мало того. при создании подобного перечня мы
оставляем за рамками каталогизации широкий спектр потребностей, связанных с
чувственными удовольствиями (со вкусовыми ощущениями, запахами,
прикосновениями, поглаживаниями), которые также, вероятно, являются
физиологическими по своей природе и каждое из которых может быть целью
мотивированного поведения. Пока не найдено объяснения парадоксальному факту,
заключающемуся в том, что организму присущи одновременно и тенденция к
инерции, лени, минимальной затрате усилий, и потребность в активности,
стимуляции, возбуждении.
В предыдущей главе я указывал, что физиологическую потребность, или
позыв, нельзя рассматривать в качестве образца потребности или мотива, она
не отражает законы, которым подчиняются потребности, а служит скорее
исключением из правила. Позыв специфичен и имеет вполне определенную
соматическую локализацию. Позывы почти не взаимодействуют друг с другом, с
прочими мотивами и с организмом в целом. Хотя последнее утверждение нельзя
распространить на все физиологические позывы (исключениями в данном случае
являются усталость, тяга ко сну, материнские реакции), но оно неоспоримо в
отношении классических разновидностей позывов, таких как голод, жажда,
сексуальный позыв.
Считаю нужным вновь подчеркнуть, что любая физиологическая потребность
и любой акт консумматорного поведения, связанный с ней, могут быть
использованы для удовлетворения любой другой потребности. Так, человек может
ощущать голод, но, на самом деле, это может быть не столько потребность в
белке или в витаминах, сколько стремление к комфорту, к безопасности. И
наоборот, не секрет, что стаканом воды и парой сигарет можно на некоторое
время заглушить чувство голода.
Вряд ли кто-нибудь возьмется оспорить тот факт, что физиологические
потребности ѕ самые насущные, самые мощные из всех потребностей, что они
препотентны по отношению ко всем прочим потребностям. На практике это
означает, что человек, живущий в крайней нужде, человек, обделенный всеми
радостями жизни, будет движим прежде всего потребностями физиологического
уровня. Если человеку нечего есть и если ему при этом не хватает любви и
уважения, то все-таки в первую очередь он будет стремиться утолить свой
физический голод, а не эмоциональный.
Если все потребности индивидуума не удовлетворены, если в организме
доминируют физиологические позывы, то все остальные потребности могут даже
не ощущаться человеком; в этом случае для характеристики такого человека
достаточно будет сказать, что он голоден, ибо его сознание практически
полностью захвачено голодом. В такой ситуации организм все свои силы и
возможности направляет на утоление голода; структура и взаимодействие
возможностей организма определяются одной-единствен-ной целью. Его рецепторы
и эффекторы, его ум, память, привычки ѕ все превращается в инструмент
утоления голода. Те способности организма, которые не приближают его к
желанной цели, до поры дремлют или отмирают. Желание писать стихи,
приобрести автомобиль, интерес к родной истории, страсть к желтым ботинкам ѕ
все эти интересы и желания либо блекнут, либо пропадают вовсе. Человека,
чувствующего смертельный голод, не заинтересует ничего, кроме еды. Он
мечтает только о еде, он вспоминает только еду, он думает только о еде, он
способен воспринять только вид еды и способен слушать только разговоры о
еде, он реагирует только на еду, он жаждет только еды. Привычки и
предпочтения, избирательность и привередливость, обычно сопровождающие
физиологические позывы, придающие индивидуальную окраску пищевому и
сексуальному поведению человека, настолько задавлены, заглушены, что в
данном случае (но только в данном, конкретном случае) можно говорить о
голол* пищевом позыве и о чисто пищевом поведении, преследующем
одну-единственную цель ѕ цель избавления от чувства голода.
В качестве еще одной специфической характеристики организма,
подчиненного единственной потребности, можно назвать специфическое изменение
личной философии будущего. Человеку, измученному голодом, раем покажется
такое место, где можно до отвала наесться. Ему кажется, что если бы он мог
не думать о хлебе насущном, то он был бы совершенно счастлив и не пожелал бы
ничего другого. Саму жизнь он мыслит в терминах еды, все остальное, не
имеющее отношения к предмету его вожделений, воспринимается им как
несущественное, второстепенное. Он считает бессмыслицей такие вещи как
любовь, свобода, братство, уважение, его философия предельно проста и
выражается присказкой: "Любовью сыт не будешь". О голодном нельзя сказать:
"Не хлебом единым жив человек", потому что голодный человек живет именно
хлебом и только хлебом.
Приведенный мною пример, конечно же, относится к разряду экстремальных,
и, хотя он не лишен реальности, все-таки это скорее исключение, нежели
правило. В мирной жизни, в нормально функционирующем обществе экстремальные
условия уже по самому определению ѕ редкость. Несмотря на всю банальность
этого положения, считаю нужным остановиться на нем особо, хотя бы потому,
что есть две причины, подталкивающие нас к его забвению Первая причина
связана с крысами. Физиологическая мотивация у крыс представлена очень ярко,
а поскольку большая часть экспериментов по изучению мотивации проводится
именно на этих животных, то исследователь иногда оказывается не в состоянии
противостоять соблазну научного обобщения. Таким образом выводы, сделанные
специалистами по крысам, переносятся на человека. Вторая причина связана с
недопониманием того факта, что культура сама по себе является инструментом
адаптации, и что одна из главных ее функций заключается в том, чтобы создать
такие условия, при которых индивидуум все реже и реже испытывал бы
экстремальные физиологические позывы. В большинстве известных нам культур
хронический, чрезвычайный голод является скорее редкостью, нежели
закономерностью. Во всяком случае, сказанное справедливо для Соединенных
Штатов Америки. Если мы слышим от среднего американца "я голоден", то мы
понимаем, что он скорее испытывает аппетит, нежели голод. Настоящий голод он
может испытать только в каких-то крайних, чрезвычайных обстоятельствах, не
больше двух-трех раз за всю свою жизнь.
Если при изучении человеческой мотивации мы ограничим себя
экстремальными проявлениями актуализации физиологических позывов, то мы
рискуем оставить без внимания высшие человеческие мотивы, что неизбежно
породит однобокое представление о возможностях человека и его природе. Слеп
тот исследователь, который, рассуждая о человеческих целях и желаниях,
основывает свои доводы только на наблюдениях за поведением человека в
условиях экстремальной физиологической депривации и рассматривает это
поведение как типичное. Перефразируя уже упомянутую поговорку, можно
сказать, что человек и действительно живет одним лишь хлебом, но только
тогда, когда у него нет этого хлеба. Но что происходит с его желаниями,
когда у него вдоволь хлеба, когда он сыт, когда его желудок не требует пищи?
А происходит вот что ѕ у человека тут же обнаруживаются другие (более
высокие) потребности, и уже эти потребности овладевают его сознанием,
занимая место физического голода. Стоит ему удовлетворить эти потребности,
их место тут же занимают новые (еще более высокие) потребности, и так далее
до бесконечности. Именно это я и имею в виду, когда заявляю, что
человеческие потребности организованы иерархически.
Такая постановка вопроса имеет далеко идущие последствия. Приняв наш
взгляд на вещи, теория мотивации получает право пользоваться, наряду с
концепцией депривации, не менее убедительной концепцией удовлетворения. В
соответствии с этой концепцией удовлетворение потребности освобождает
организм от гнета потребностей физиологического уровня и открывает дорогу
потребностям социального уровня. Если физиологические потребности постоянно
и регулярно удовлетворяются, если достижение связанных с ними парциальных
целей не представляет проблемы для организма, то эти потребности перестают
активно воздействовать на поведение человека. Они переходят в разряд
потенциальных, оставляя за собой право на возвращение, но только в том
случае, если возникнет угроза их удовлетворению. Удовлетворенная страсть
перестает быть страстью. Энергией обладает лишь неудовлетворенное желание,
неудовлетворенная потребность. Например, удовлетворенная потребность в еде,
утоленный голод уже не играет никакой роли в текущей динамике поведения
индивидуума.
Этот тезис в некоторой степени опирается на гипотезу, о которой мы
поговорим подробнее ниже, и суть которой состоит в том, что степень
индивидуальной устойчивости к депривации той или иной потребности зависит от
полноты и регулярности удовлетворения этой потребности в прошлом.
Потребность в безопасности
После удовлетворения физиологических потребностей их место в
мотивационной жизни индивидуума занимают потребности другого уровня, которые
в самом общем виде можно объединить в категорию безопасности (потребность в
безопасности; в стабильности; в зависимости; в защите; в свободе от страха,
тревоги и хаоса; потребность в структуре, порядке, законе, ограничениях;
другие потребности). Почти все, что говорилось выше о физиологических
позывах, можно отнести и к этим потребностям, или желаниям. Подобно
физиологическим потребностям, эти желания также могут доминировать в
организме. Они могут узурпировать право на организацию поведения, подчинив
своей воле все возможности организма и нацелив их на достижение
безопасности, и в этом случае мы можем с полным правом рассматривать
организм как инструмент обеспечения безопасности. Так же, как в случае с
физиологическим позывом, мы можем сказать, что рецепторы, эффекторы, ум,
память и все прочие способности индивидуума в данной ситуации превращаются в
орудие обеспечения безопасности. Так же, как в случае с голодным человеком,
главная цель не только детерминирует восприятие индивидуума, но и
предопределяет его философию будущего, философию ценностей. Для такого
человека нет более насущной потребности, чем потребность в безопасности
(иногда даже физиологические потребности, если они удовлетворены,
расцениваются им как второстепенные, несущественные). Если это состояние
набирает экстремальную силу или приобретает хронический характер, то мы
говорим, что человек думает только о безопасности.
Несмотря на то, что мы предполагаем обсуждать мотивацию взрослого
человека, мне представляется, что для лучшего понимания потребности в
безопасности имеет смысл понаблюдать за детьми, у которых потребности этого
круга проявляются проще и нагляднее. Младенец реагирует на угрозу гораздо
более непосредственно, чем взрослый человек, воспитание и культурные влияния
еще не научили его подавлять и сдерживать свои реакции. Взрослый человек,
даже ощущая угрозу, может скрыть свои чувства, смягчить их проявления
настолько, что они останутся незамеченными для стороннего наблюдателя.
Реакция же младенца целостна, он всем существом реагирует на внезапную
угрозу ѕ на шум, яркий свет, грубое прикосновение, потерю матери и прочую
резкую сенсорную стимуляцию.
Реакция младенца на различного рода соматические нарушения также
гораздо более непосредственна, чем у взрослого человека. Очень часто
соматическое расстройство воспринимается ребенком как прямая угроза, как
угроза per se и вызывает страх. Так, например, рвота, колики в животе,
острая боль могут полностью изменить мировосприятие ребенка. Образно говоря,
для ребенка, испытывающего боль, весь мир становится мрачным, пугающим,
опасным и непредсказуемым, ѕ в таком мире может произойти все что угодно.
Расстройство желудка, любое другое недомогание, которое взрослый человек
счел бы "легким", заставляет ребенка испытывать ужас, вызывает ночные
кошмары. В таком состоянии ребенок особенно остро ощущает потребность в
участии и защите. Наглядным подтверждением наших рассуждений может служить
недавно проведенное исследование, в котором изучались психологические
последствия хирургических вмешательств у детей (270).
Потребность в безопасности у детей проявляется и в их тяге к
постоянству, к упорядочению повседневной жизни. Ребенку явно больше по
вкусу, когда окружающий его мир предсказуем, размерен, организован. Всякая
несправедливость или проявление непоследовательности, непостоянства со
стороны родителей вызывают у ребенка тревогу и беспокойство. В данном случае
главную роль играет не столько несправедливость как таковая и даже не боль,
связанная с ней, сколько то обстоятельство, что несправедливость или
непоследовательность заставляет ребенка ощутить непредсказуемость мира, его
опасность, убеждает ребенка в том, что этому миру нельзя доверять. Маленькие
дети чувствуют себя гораздо лучше в такой обстановке, которая, если уж и не
абсолютно незыблема, то хотя бы предполагает некие твердые правила, в
ситуации, которая в какой-то степени рутинна, в какой-то мере предсказуема,
которая содержит в себе некие устои, на которые можно опереться не только в
настоящем, но и в будущем. Вопреки расхожему мнению о том, что ребенок
стремится к безграничной свободе, вседозволенности, детские психологи,
педагоги и психотерапевты постоянно обнаруживают, что некие пределы, некие
ограничения внутренне необходимы ребенку, что он нуждается в них, или, если
сформулировать этот вывод более корректно, ѕ ребенок предпочитает жить в
упорядоченном и структурированном мире, его угнетает непредсказуемость.
Несомненно, центральную роль в процессах формирования чувства
безопасности у ребенка играют родители и семейная среда. Ссоры и скандалы,
разлука с кем-либо из родителей, развод, смерть близкого члена семьи ѕ
каждое из этих семейных событий таит в себе угрозу для ребенка. Родительский
гнев, угроза физического наказания, грубое обращение, словесные оскорбления
подчас вызывают у ребенка столь сильный ужас и панику, что мы вправе
предположить, что здесь задействован не только страх перед болью. Одни дети
реагируют на грубое обращение паникой, которую можно объяснить страхом
<< Пред. стр. 9 (из 53) След. >>
Список литературы по разделу