<< Пред.           стр. 4 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу

 Лишь постепенно в умах людей приходило осознание того, что истина никогда не дается сразу и целиком, что постижение исти­ны — сложный и противоречивый процесс.
 Для характеристики процесса постепенного уточнения и углуб­ления истины, насыщения ее объективного содержания вводятся понятия абсолютной и относительной истин. Под абсолютной истиной понимается знание, абсолютно совпадающее по своему содержанию с отображаемым объектом. Степень соответствия знания в данном случае абсолютная, т.е. это полное, точное, ис­черпывающее знание об объекте. Однако достижение абсолютной истины в познании скорее идеал, к которому стремятся ученые, чем реальный результат. В науке часто приходится довольство­ваться относительными истинами.
 Под относительной истиной понимают знание, достигаемое в конкретно-исторических условиях познания и характеризующееся относительным соответствием своему объекту. Другими слова­ми, относительная истина — это частично верная истина, она лишь приближенно и неполно соответствует действительности. В реаль­ном познании ученый всегда ограничен некоторыми условиями и ресурсами: приборной техникой, логическим и математическим аппаратом и т.д. В силу этих ограничений ему не удается сразу достичь абсолютной истины, и он вынужден довольствоваться ис­тиной относительной.
 Об относительной истине как раз и можно сказать, что она представляет собой более или менее истинное знание. Какие-то элементы этой истины полностью соответствуют своему объекту, другие являются умозрительным домыслом автора. Некоторые аспекты объекта вообще могут быть до поры до времени скрыты от познающего субъекта. В силу своего неполного соответствия объекту относительная истина и выступает как приблизительно-верное отражение действительности.
 Естественно, что относительная истина может уточняться и дополняться в процессе познания, поэтому она выступает как зна­ние, подлежащее изменению. В то же время абсолютная истина в силу своего полного соответствия реальности представляет собой знание неизменное. В абсолютной истине нечего менять, посколь­ку ее элементы соответствуют своему объекту.
 Внешне абсолютная и относительная истины как-будто бы ис­ключают друг друга. Но в реальном процессе познания они не противостоят друг другу, а взаимосвязаны. Их взаимосвязь и выражает процессуальный, динамический характер достижения истины в науке.
 В реальном познании путь к абсолютной истине, как к своему пределу, лежит через серию уточняющих и обогащающих друг друга относительных истин. Возьмем, к примеру, историю науч­ных взглядов на строение атома. Классическая физика исходила из понимания атома как мельчайшей, неделимой частицы вещест­ва. После открытия Томсоном электрона стало ясно, что атом со­держит положительные и отрицательные частицы. Томсон строит модель атома, которая напоминает батон с изюмом: в положи­тельно заряженную массу вкраплены отрицательные частицы (элек­троны). Резерфорд проводит эксперименты на атомах по рассея­нию заряженных частиц и приходит к выводу, что в центре атома существует массивное положительно заряженное ядро, а на пери­ферии находятся электроны. Вместе с Бором он разрабатывает планетарную модель атома: в центре: — положительное ядро, а по круговым и стационарным орбитам вокруг него вращаются электроны. В дальнейшем эта концепция подвергается существен­ному уточнению в квантовой теории. Круги заменяются сначала эллипсами, а затем физики и вовсе отказываются от понятия ор­биты и вводят представление о вероятностном характере положе­ния электрона.
 Экскурс в историю познания атома позволяет увидеть основную тенденцию в развитии знаний: через сумму относительных истин познание устремляется к абсолютной, истине как своему пределу.
 Вместе с тем, взятый исторический предел позволяет увидеть и другую закономерность: в каждой относительной истине всегда есть некоторое «зерно», частичка истины абсолютной.
 Действительно, представление о целостности и неделимости атома остается верным для взаимодействий с относительно низкой энергией, недостаточной для его разрушения. Так, в пределах химических реакций атом считается целостной единицей. В кон­цепции Томсона содержится «зернышко» абсолютной истины — представление о структурности атома, хотя конкретный характер этой структуры был представлен неверно. В концепции Резерфорда — Бора уже больше частичек абсолютной истины, хотя даль­нейшее развитие физики обнаружило и в этой концепции немало погрешностей. Еще большая часть абсолютно верного знания со­держится в квантово-механической теории атома.
 Теперь остановимся на вопросе: достижима ли абсолютная ис­тина? Этот вопрос обычно вызывает острые дискуссии, и одно­значно ответить на него не просто. Существует довольно распро­страненное мнение, что абсолютная истина не достижима в прин­ципе. Такая точка зрения усиливает позицию скептицизма и агностицизма.
 В связи с обсуждаемым вопросом полезно провести различие между понятиями «непознаваемое» и «непознаное». Совершенно ясно, что в любой момент развития науки остаются вещи, непо­знанные еще людьми. Смысл понятия «непознаваемое» совершен­но другой. Если мы говорим о непознаваемой вещи, то возвраща­емся к концепции Канта, которая опровергается развитием науки. В свете ее развития следует, по-видимому, признать, что непозна­ваемых сущностей в природе нет, хотя всегда будет оставаться довольно обширное множество непознанных вещей.
 Вернемся, однако, к вопросу о достижимости абсолютно-ис­тинного знания. Мы уже видели, что прогресс в познании в суще­ственной степени зависит от технической и интеллектуальной во­оруженности субъекта. На ранних стадиях человеческой истории многие загадки природы и общества были «не по зубам» индиви­дам, поскольку уровень развития общественного субъекта был низок.
 С другой стороны, успешное разрешение познавательной зада­чи зависит и от сложности познаваемого объекта. Не случайно, что из всех наук с момента рождения точного естествознания ус­пешнее всего развивалась механика, наука о наиболее простых физических объектах.
 Заканчивая обсуждение вопроса о достижимости абсолютного знания, отметим, что в каждый конкретно-исторический момент времени познающий субъект имеет только относительную истину о мире в целом, и лишь в своей развивающейся потенции, по мере усиления познавательной мощи он способен приближаться к абсолютной истине. Другими словами, абсолютная истина о мире в целом существует лишь в качестве предела и идеала, к которому стремится человечество.
 Вопрос о путях достижения истины тесно связан с вопросом о ее критериях. Под критерием истины понимают обычно некото­рый эталон или способ ее проверки. Ясно, что критерий истины должен удовлетворять одновременно двум условиям: 1) он дол­жен быть независимым от проверяемого знания; 2) он должен быть каким-то образом связан со знанием, чтобы подтверждать или опровергать его.
 В качестве критерия истины таким условиям удовлетворяет практика. Она обладает достоинством объективности, независи­мости от человеческого сознания. Практика соединяет человека с объективной реальностью. В ней люди изменяют вещи. Что бы не думал человек о вещах, в ходе предметной деятельности он может заставить их изменяться только согласно их собственной природе.
 В то же время осуществление практической деятельности зави­сит от знаний. Всякая практика основывается на некоторых све­дениях о свойствах преобразуемых вещей, она исходит из опреде­ленной цели, разворачивается по определенному плану, т е. ясно, что практика носит продуманный, осознанный характер
 Но значение практики нельзя абсолютизировать. В каждый конкретный момент практика ограничена по своим возможностям. Человек не всегда может осуществить на практике какие-то про­цессы в силу неразвитости технических средств, неспособности управлять какими-либо природными явлениями. Поэтому всегда существуют научные теории, которые не могут быть проверены практикой в данный момент.
 Для понимания ограниченности практики следует учесть и слож­ную, многоуровневую организацию научного знания. В нем суще­ствуют фундаментальные теории, которые, как правило, не удает­ся проверить на практике. На основе этих теорий развиваются прикладные исследования. На их основе проводятся конструктор­ские расчеты. И практика главным образом удостоверяет лож­ность или истинность конструкторских расчетов.
 Кроме того, на практике далеко не все поддается проверке. У физиков существует убеждение, что протон является нестабиль­ной частицей. Однако на практике вряд ли вообще когда-нибудь удастся подтвердить или опровергнуть этот вывод, ибо время жизни протона сравнимо с возрастом нашей Метагалактики.
 Наконец, следует отметить, что практика, даже в тех случаях, когда можно ее реализовать, никогда не в состоянии окончатель­но подтвердить истину. Если наше знание, положенное в основу практической деятельности, привело нас к желаемой цели, то, конечно, это повышает нашу веру в истинность знания. Но ведь всегда можно предположить что более мощная практика в буду­щем выявит в знании такие пласты, которые окажутся ложными.
 Однако в плане запрета практика действует более жестким и определенным образом. Если конкретная практика не подтверж­дает истинность знаний, положенных в основу ее, то это означает, что в нашем знании какие-то его элементы обязательно являются ложными.
 Известная неопределенность практики как критерия истины не является трагедией для научного познания. Более того, проблематичность, неокончательность подтверждения истинности любого знания — даже благо для научного прогресса. Ситуация пробле­матичности создает предпосылки для критики и развития теорий. В науке всегда есть место для пересмотра устоявшегося знания, движения вперед. Это выбивает почву из под ног догматизма, пре­пятствует превращению теоретических положений в незыблемые вечные каноны.
 5. Границы научного познания
 Обсуждение возможных границ научного познания связано с анализом ее реальных и потенциальных пределов. Взгляд на воз­можности науки исторически менялся, и эта эволюция была обу­словлена, с одной стороны, уровнем развития самой науки, а, с другой, — социальным положением науки в обществе, ее ролью в общественном разделении труда, в системе социальных ценностей.
 Следует иметь в виду, что наука развивается очень неравно­мерно. По существу, термин «наука» объединяет в себе целую совокупность постоянно ветвящихся и одновременно интегрирую­щихся научных дисциплин. Поэтому принято говорить о существовании дисциплинарной матрицы науки, под которой понимают систему внутренне дифференцированных научных дисциплин, имеющих свою собственную предметную сферу, особые, сложив­шиеся в рамках этих сфер методы и формы научного познания. Дисциплинарная матрица включает в себя такие науки, как: фи­зика, химия, биология, геология, социология, история и т.д. Раз­витие этой дисциплинарной матрицы происходит на основе двух взаимосвязанных тенденций: дифференциации и интеграции наук. Дифференциация предполагает деление, отпочкование и размножение научных направлений. Эта тенденция дает все более глубокую специализацию и приспособление форм и методов познания для отражения закономерностей качественно различных объектов окружающего мира.
 Вместе с тем, между отдельными научными направлениями обозначилась и тенденция объединения. Так, возникали биохи­мия, физическая химия и т.д. Один из путей интеграции связан с переносом форм и методов познания из одного научного направ­ления в другое. Другой путь состоит в поиске обобщающих тео­рий и методов для исследования различных сфер реального мира. Например, кибернетика возникла в результате выявления общих аналогий и закономерностей управления, которые реализуются в биологических, социальных системах и автоматах.
 Имеются ли у науки какие-либо границы в проникновении в объективный мир и надо ли ставить ограничения для науки в ее непрерывной экспансии в общественных делах?
 Наука развивается путем постановки проблем, и всякая про­блема ограничивает поле исследования, оставляя в стороне несу­щественное для нее. Существование ограничений в постановке и решении научных проблем отнюдь не означает признание непо­знаваемости мира. Непознаваемость означает недоступность объ­екта познания, а ограниченность научного познания означает лишь, что объект высвечивается всегда в определенном ракурсе. Огра­ниченность в данном случае означает, что научное исследование предполагает определенную конструкцию образа объекта, кото­рая никогда не тождественна самой реальности в ее целостности и полноте. Следовательно, непознаваемость предполагает невозмож­ность вообще получения знания, а ограниченность познания озна­чает лишь то, что само научное знание имеет определенную кон­струкцию, оно ограничивается сущностным представлением объ­екта в определенном аспекте.
 Граница, проводимая ученым между вопросами, подлежащими научному объяснению и лежащими за его пределами, между имею­щими рациональный смысл и бессмысленными с позиций науки, является подвижной и условной. Но такая граница всегда сущест­вует, как и существует объективный процесс преодоления этой границы.
 Если природный мир оказывается достаточно прозрачным для науки, то гораздо более сложным и неуловимым оказывается для нее человеческий мир. Не случайно, что гуманитарные науки ме­нее развиты, чем естественные, здесь меньше общепризнанных теорий, чем в сфере точных наук и гораздо больше разномыслия, неоднозначности. Нетрудно увидеть, что наиболее продвинулись в своем развитии те гуманитарные науки, в которых существенное значение приобретают объективные процессы, где общее, массовидное имеет доминирующее значение по отношению к субъективному, единичному, уникальному.
 Однако в человеческом мире субъективное начало неискоренимо, человек — существо волевое, действующее на основе целей эмоций и страстей. И полностью отвлечься от этих субъективных факторов нельзя без существенного искажения картины человеческого мира.
 Таким образом, научный анализ имеет свою специфику и вполне определенную и, следовательно, ограниченную сферу применимости. Наука не может подменять собой все сферы духовной деятельности.
 Но если отвлечься от чисто нравственных проблем личности, которые не решаются научными методами, то можно ли считать, что естествознание способно достичь предела в своем познавательном экспансионизме?
 Рассуждая о неисчерпаемости мира, важно иметь в виду ее две стороны — количественную и качественную. Бесконечность количественного плана, т.е. понимаемая как бесконечное число однородных объектов, отнюдь не представляет каких либо трудностей для понимания.
 Если бы мир состоял из бесконечного множества однородных объектов, например, только из механических, то познание мира давно бы завершилось. Действительно, любой закон относится к открытому, т.е. в принципе бесконечному классу однотипных объектов. Зная всю совокупность законов изучаемого класса объектов, наподобие трех основных законов механики, мы знали бы о мире все.
 Однако история развития научного познания показала, что мир неоднороден по качеству, в нем существуют разнокачественные объекты (механические, физические, химические, биологические и социальные). Поэтому нельзя одним «гребешком» причесать все объекты мира, нельзя рассчитывать на создание одной теории, которая одинаковым способом описывала бы все области действительности.
 Что собой представляет качественная неисчерпаемость мира? По-видимому, здесь можно рассуждать лишь о гипотетической модели. Наибольшую популярность в философских дискуссиях получила модель мира, состоящего из бесконечного числа разно качественных уровней строения и организации материи. Согласно этой модели, материя неисчерпаема как вверх, так и вниз, т.е. усложнение материи в сторону образования как больших миров (мегамиров), так и сверхмалых миров (мира элементарных и субэлементарных частиц) неограничено. Естественно, что познание такого мира никогда не будет завершено в силу качественной специфики и несводимости законов одного уровня к законам другого уровня.
 Что касается того, должно ли общество наложить некоторые ограничения на развитие научных исследований, то здесь существуют серьезные опасения, что бесконтрольное развитие науки может нанести непоправимый ущерб человечеству. Во всяком случае, уровень научных исследований должен быть адекватен возможностям общества гуманным образом использовать их достижения. Наука развивается не в безвоздушном пространстве и должна постоянно регулироваться интересами человечества.
 6. Вера и знание
 Вопрос о состоянии веры и знания имеет длинную историю и не потерял свою остроту и в наши дни. Прежде всего следует ввести различие между двумя типами веры: религиозной и обычной, основанной на обобщенном практическом опыте людей.
 В начале остановимся на соотношении религиозной веры и знания. В рамках религиозной философии этот вопрос получил особую актуальность. Религиозная философия, собственно, и возникла в связи с настоятельной потребностью прояснения и понимания догматов веры. На первый взгляд кажется парадоксальной сама необходимость особого усилия разума по освоению так называемых истин веры, ибо «верить» – в религиозном значении этого слова — значило принимать эти истины всей душой, сердцем, без всякого сомнения, какого бы то ни было скепсиса. Другими словами, там, где есть вера, не требуются доказательства, а там, где требуют таких доказательств, появляется сомнение, нет уже веры. Не случайно в Библии встречаются высказывания о том, что знание не увеличивает веру, что стремление к многознанию сопряжено с ересью и скепсисом.
 Если брать христианство, то источником религиозной истины для него является Священное Писание. Казалось бы верующему человеку достаточно обратиться к словам Священного Писания, чтобы навсегда проникнуться его истинным духом и усвоить в качестве веры. Однако развитие христианства опровергло эту наивную установку.
 Во-первых, оказалось, что Священное Писание, как и текст любого исторического предания, содержит «темные», т.е. неяс­ные для понимания места. И чем дальше от современников время возникновения Священного Писания, тем трудней понимание его некоторых слов и изречений. Эта закономерность вообще характерна для осмысления любых исторических текстов, ибо язык в истории общества эволюционирует, меняется смысл одних слов утрачивается значение других. Чтобы понять утерянный смысл, необходима особая работа разума: изучение истории, исторической грамматики, толкование текста, прояснение смысла высказываний. Отсюда и появляется потребность по истолкованию Священного Писания.
 Во-вторых, в религиозном восприятии веры всегда возникало напряжение между здравым смыслом, воспитанном на признании очевидных фактов, и пониманием неочевидных феноменов, божественных истерий, таких как Воскресение, божественное исцеление больных и т.д. Вообще представление о чуде неотъемлемая сторона веры. В силу реально возникшего расхождения здравого смысла и религиозных таинств понадобилось определенное обоснование последних некоторая опора на разум.
 Далее в процессе восприятия религиозного текста выяснилось, что многие сюжеты и изречения Священного Писания имеют не буквальный, а иносказательный смысл. Постепенно созревало со знание того, что требуется проведение водораздела между обыденным и божественным смыслом, между буквальным и прокомментированным пониманием текста. А сделать это возможно только при привлечении средств разума. В конце концов теологи были вынуждены признать принципиальное различие между невежественным пониманием Священного Писания и ученым его истолкованием. Это ученое истолкование и рождалось в процессе формирования теологии. Теология становилась учением о божественном т.е. своеобразным ученым знанием, дополняющим наивную веру.
 Следует также учесть, что от прочтения Священного Писания ожидают не только понимания сказанного в нем Слова Божьего, но и определенного руководства для правильной жизни. Поскольку при зафиксированном религиозном тексте сама историческая реальность непрерывно менялась, как менялись и жизненные ситуации, в которых оказывались люди, то это обусловливало потребность дополнять содержание нормативных изречений описанием возможных случаев их применения. Требовалась, следовательно, непрерывная работа разума по нормативному истолкованию моральных заповедей, их интерпретация в соответствии с духом изменяющегося времени.
 Еще одно немаловажное обстоятельство способствовало обращению к ученому знанию — что потребность борьбы с еретиками. Ведь еретик — это толкователь – в той или иной степени свободы — Священного Писания. Аргумент веры, следовательно, недостаточен в борьбе с ересью, так как еретик – верующий иногда фанатично, человек. Необходима ученая мудрость, чтобы доказывать ложность еретических посылок.
 Наконец, следует учесть, что и само возникновение христианства и его последующее развитие не происходило и не могло происходить в интеллектуальном вакууме. С самого начала своего распространения в Европе христианство наложилось на античную культуру и было вынуждено взаимодействовать с античной философией. Понадобилась длительная работа теологов по гармонизации и согласованию античных и христианских источников. Но в дальнейшем в это интеллектуальное пространство вовлекались новые и новые сферы знания, с которыми приходилось согласовывать веру.
 В саду этих обстоятельств вера не могла стоять вне знания, она не могла исключить размышлений разума из своей сферы. Напротив, она постоянно нуждалась в его мощных подпорках. Навстречу этим потребностям и шла теология, заключившая союз веры и разума. В недрах теологии рождалось особое знание со своими традициями, стилем мышления, канонами.
 Союз, заключенный верой с разумом, формировался постепенно и включал ряд принципиально различных этапов. В рамках этого союза существовали как центростремительные, так и центробежные силы, до определенной поры дремавшие внутри этого симбиоза, а затем, проснувшиеся и нарушившие хрупкое равновесие.
 На первом этапе для обоснования отношений между верой и разумом многое сделал Августин Блаженный. Без мысли, с его точки зрения, нет веры. Но и мысль вне веры бесполезна. Философия должна прояснять веру, углублять ее понимание. Вера – конечная цель разума, а разум — поводырь для веры.
 Во времена схоластики Ансельм Кентерберрийский (IX в.) учил «верить, чтобы понимать», а Абеляр (XII в.) «понимать, чтобы верить». Но различия между ними несущественны. Вера всегда оказывается началом и конечным итогом того пути, который должен пройти философский разум в обосновании религии.
 Талантливый систематизатор теологии Фома Аквинский (XIII в.) подводит итог в решении поставленной проблемы: философия призвана служить теологии.
 После Коперника, Галилея, Ньютона со становлением механистической научной парадигмы вера вытесняется за пределы науки. Там, где присутствует вера, нет места научному знанию, а там, где есть такое знание, нет места вере.
 Однако наука классического периода, для которой парадигмой был механистический детерминизм, во многом упрощала понимание мышления, что и показало дальнейшее развитие философии и естествознания. Начиная с немецкой философии Канта – Гегеля и с методологических достижений создателей квантовой физики, представления об активности познающего субъекта и неотделимости исследователя от экспериментальной ситуации стали нормативными. Исследования Гилберта и Гёделя в математике показали принципиальную открытость любой, даже самой формализованной системы знания, какой не является ни одна естественнонаучная (тем более гуманитарная) дисциплина. Это значит, что вера, интуиция, эстетическое чутье, озарение (инсайт) и т.д. принципиально неуст­ранимы из научного и обыденного мышления. Более того, с середины XX в. исследованиями теологов более очевидными стали гносеологические обоснования догматики и вероисповедных принципов. Исследования философов — М. Элиаде, Р. Отто, Ж. Дерриды и др. — священного, сакрального, нуминозного показали сложность познавательного и практико-теургического процесса, где вера, интуиция и знание, образ и ценность образуют сложное единство. Тем не менее научное знание и религиозное, несомненно, различаются хотя бы объектом. Научное знание своим источником имеет объективную реальность, способ развития научного знания состоит в исследовании этой реальности научными методами, критерий оценки истины лежит в практике. Научный разум открыт для новаций, ни одна научная теория не может претендовать на роль догмы, наука развивается через сомнение и критику устоявшихся положений. В свою очередь, религиозное знание, которое своим объектом имеет религиозные отношения между Богом и человеком, во многом пользуется теми же методами и средствами, что и научное и обыденное познание. Так называемые догмы — это не более, чем обобщенные результаты религиозной практики (Откровение, Священное Писа­ние, аскетический опыт отцов Церкви и т.д.) . Когда какие-то теоре­тические положения называют догматическими, то это — обыден­ное словоупотребление, не имеющее отношения к религиозным догмам. Если средневековая философия была догматической именно в этом обыденном смысле слова, то догматичным было все мышление средневековья, как и его сословный строй жестко иерархичным. В религиозной мысли догма — это понятийная фиксация опытных данных, исходный постулат. Когда утверждается, что Бог — троичен в ипостасях, то это — не более догма (в обыденном смысле), чем утверждение, что скорость света не зависит от скорости движения источника света. Теория — и достаточно свободная — начина­ется с понимания факта троичности Бога, как и теория, объясняю­щая, почему скорость света не зависит от скорости его источника. Становление теории осуществляется обычным порядком. И вера здесь занимает такое же место, как и в любом знании Вера в ее религиозном смысле имеет особый собственный статус именно на ступени получения данных первоначального религиозного опыта. Это особая, очень сложная и малоисследованная область человеческой психики и эвристической практики, которая плодотворно и целенаправленно изучается целым рядом отечественных и зарубежных богословов, философов, естественников.
 Вера как верность Богу и последовательное практическое осуществление в жизни религиозных идей, ценностей и норм – это уже другая область веры, не имеющая прямого гносеологического значения.
 Перейдем к рассмотрению второго типа веры, которая состоит в психологической уверенности в правильности содержания высказывания. Эта вера играет важную роль как в обыденной жизни, так и в научном познании.
 Данная вера обусловлена принципиальной открытостью любого знания, виртуальностью бытия. Существуют качественно различные виды такой веры, обладающие различной степенью мотивации поступков человека: от уверенности в чем-либо (например, в том, что и завтра университет продолжит работу) до жизненных убеждений в неизбежность торжества добра над злом и т.д.
 Подобный тип веры – неотъемлемый компонент практической деятельности. В своей жизнедеятельности человек постоянно принимает решения, осуществляет волевой выбор. Обстоятельства, при которых принимаются решения, очень редко бывают однозначными и чаще всего допускают несколько альтернатив в выборе стратегии и тактики деятельности. Там, где индивид не может прийти к однозначному решению на основе имеющейся информации и его выбор не навязан ему принуждением, вступает в силу свободная воля. Индивид вынужден опираться на свою веру в успех предприятия.
 Вера и знание представляют собой диалектически взаимосвязанные противоположности. Вера помогает действовать в условиях неопределенности. Если бы существовала полная информированность, то отпала бы необходимость в вере. Однако такая информированность в виртуальном мире принципиально невозможна. Поэтому устранить неопределенность при принятии решений человеку никогда не удастся. Человек потому и принимает свободное решение, что принципиально нельзя просчитать его как логичный вывод.
 Но и вера не возникает на пустом месте. Она формируется жизненными обстоятельствами, практическим опытом. Поэтому можно сказать, что вера основывается на знании и опыте. Возникает ситуация, которая не вписывается в алгоритмы, – ситуация нового решения. В этом случае подвижность мира компенсируется подвижностью сознания, его эвристикой и конечно же верой в свое всемогущество и способность справиться с ситуацией
 В научном познании ученый также вынужден действовать в неопределенной ситуации. Такая ситуация возникает на всех уровнях познания эмпирическом, теоретическом и технической разработки. При постановке эксперимента возникают различные возможности в его реализации. Безусловно, ученый, планируя эксперимент, исходит прежде всего из накопленного знания, но заранее рассчитать все возможные трудности на пути реализации эксперимента редко удается. И ученый зачастую прибегает к волевому решению, он просто верит в то, что выбранная стратегия и тактика эксперимента приведут его к успеху.
 Выдвигая гипотезу, исследователь всегда ограничен в фактических данных. Недостаточность эмпирической базы может обусловливать с равной вероятностью различные гипотетические объяснения каких-либо явлений. Но принимая решение в пользу дан ной гипотезы, исследователь должен верить в свою правоту.
 Разработка теории также может натолкнуться на альтернативные подходы. Из научной практики известно, что существуют так называемые эквивалентные теоретические подходы. Их эквивалентность в том и состоит, что одна и та же эмпирическая база одинаково соответствует различным теоретическим объяснениям. В этих случаях ученый отдает свое предпочтение той или иной теории за счет веры в нее.
 Наконец, сами истоки познавательной деятельности уходят в глобальную веру ученого в то, что мир в принципе познаваем, что, познавая мир, можно достичь истины. Без этой веры ученому просто бесполезно приступать к научному исследованию.
 Конечно, вера ученого существенно отличается от веры невежественного человека. Вера ученого аккумулирует весь его жизненный опыт, опирается в определенной степени на историю науки и накопленные знания. К тому же его вера корректируется научным сообществом.
 Научное сообщество ничего не принимает на веру. Аргумент веры исключается общепринятым стилем научного мышления. Ученый может в индивидуальной деятельности руководствоваться чем угодно, в том числе и опираться на веру. Но как только научная идея им формулируется и представляется на суд научной общественности, она немедленно попадает под огонь перекрестной критики профессионалов.
 В научном сообществе действует «методическое сомнение», организованная критика, которая ставит жесткий фильтр на пути общественного признания научных идей. И можно быть уверен­ным, что научное сообщество не пропустит в науку произвольных, недостаточно обоснованных аргументами идей и теорий.
 Тема VII. ЧЕЛОВЕК В МИРЕ КУЛЬТУРЫ. ВОСТОК. ЗАПАД. РОССИЯ В ДИАЛОГЕ КУЛЬТУР
 Человек и культура неразрывно связаны друг с другом. Каков человек, такова и его культура. В какой культурной среде воспитывается индивид, таков его образ жизни, таковы его установки и цели. Какова цивилизация — такова и ее культура. Гонка вооружений, вспышки национальной вражды, триумф «массовой куль­туры», политический диктат в отношении малых государств и эко­номическое порабощение так называемого Юга характеризуется великими гуманистами как упадок культуры. В период первой мировой войны всемирно известный гуманист А. Швейцер проро­чески поставил диагноз XX в. «Мы живем в условиях, характеризующихся упадком культуры. И не война создала эту ситуа­цию — она сама есть лишь ее проявление» (81. С. 33).
 1. Культура и культурно-историческая жизнь
 Общество — это социально-практический способ бытия людей. И этот способ носит культурно-исторический характер. На этой стороне жизни людей мы и остановимся.
 Понятие культуры тесно связано с культом. Термин «культ» берет начало от латинского слова colere — возделывать, почи­тать. На религиозной основе древние народы в целях самосохранения и поддержания преемственности и этнического единства создавали разнообразные культы предков, погребения, растений и животных, покровителей земледелия и семья, героического вождя и т.д. Так, культ погребения прослеживается уже у неандертальцев, т.е. примерно, сто тысяч лет назад. К этой же седой древнос­ти относятся и следы ритуального каннибализма.
 Все культы представляют собой совокупность обрядов почитания того, кто казался людям могущественным, способным им помочь и уберечь от напастей. В обрядах преследовалась цель снискать расположение могущественной силы, задобрить ее или почтить ее память.
 Каждый культовый центр располагался в определенном месте, а культовой деятельностью занимались определенные лица — колдуны, шаманы, жрецы. Культовые ритуалы сопровождались жертвоприношениями, процессиями, песнопениями, танцами, молитвами и пр. На протяжении длительного времени такие ритуалы сохранялись в неизменном виде. У каждого народа существовал годичный культовый календарь. Таким образом, культ регламентировал и программировал деятельность людей, выступая как некоторый набор предписаний, обязательных для выполнения.
 Естественно, что культ не исчерпывает всей совокупности обычаев, выражающих нрав, нравственную жизнь первобытных племен, но он, вне сомнения, – их сердцевина. В культе содержится священное для первобытного человека начало. Власть богов казалась общинникам абсолютной, и подчинение этой власти, которая в своей сущности была ничем иным, как выражением воли родоплеменного коллектива, содействовало их самосохранению
 Обычай представляет собой определенный способ поведения людей, выработанный сообществом и обязательный для всех его членов. В нем обобщается социальный опыт, его предписания определяют общепринятый и в этом отношении нормальный для данного коллектива образ общения и жизни. От индивидуальной привычки, характерной для отдельного представителя коллектива, обычай отличается обязательностью и теми санкциями, которые коллектив принимает в отношении ослушника. Обычай, по выражению А. С. Пушкина, – «деспот меж людей».
 Естественно, что обычаи различаются как масштабом своего влияния на людей, так и социальной значимостью своих предписаний. Существуют семейные, родо-племенные, национальные и общечеловеческие обычаи. Они затрагивают как семейно-бытовые и религиозные отношения, так и имущество, безопасность и управление общественными делами. В силу своей важности обычаи, касающиеся собственности, безопасности и управления, фиксировались сообществом в виде письменных распоряжений и в дальнейшем принимали форму закона.
 Становление обычаев происходило стихийно, под влиянием общественной потребности в самосохранении, поддержании порядка в сообществе и регулировании отношений между его членами. В них отсутствует личный произвол. Они – выражение коллективной воли, и в качестве живого достояния общества, они, несомненно, — общественное благо, ценность. Важнейшей стороной этой ценности является то, что в обычае содержится неизвестное животному миру нравственное начало. Ведь обычай – это образец поведения, которому нужно следовать и который свято соблюдается и поддерживается коллективом. Все, что в рамках обычая, — свято, нравственно. Все, что вне его – безнравственно.
 Если обычаи укоренились в жизни родо-племенных коллективов, стали регуляторами семейных и межсемейных отношений, то прак­тически осуществляются в обрядах. Обряд, с одной стороны, — это ряд строго определенных обычаем действий, а, с другой, — эмоционально-психологическая реализация предписаний, без которой сам ритуал теряет свою привлекательность и воспитательную силу. В обряде достигается сопереживание участниками коллективного пред­ставления своей причастности к сообществу, живущему по своим особым, священным для него правилам и дающему жизнь входящим в него индивидам. Обряды сопровождают рождение и смерть, свадь­бу и совершеннолетие, семейные и общенациональные праздники, исторические и религиозные события. Они воспитывают и одновре­менно актуализируют социальную память, помогая глубже осознать ту систему ценностей, которой живет сообщество, и сами образуют ценность культурной жизни народа.
 И обычаи, и обряды — порождение стихийной, родовой жизни людей. Общение различных этносов, постоянная необходимость фиксировать накапливающийся социальный опыт в новых нормах и правилах поведения и неизбежное возрастание значимости сферы собственности, гражданских отношений делают обычаи объектом осознания и совершенствования. Такое осознание и со­вершенствование невозможны без определенного уровня индиви­дуализации жизни людей и одновременно содействуют росту их инициативы и изобретательности.
 Расширение хозяйственной деятельности, усиление межобщинных и межплеменных связей, рост торговых отношений и возрас­тание роли собственности требовали переосмысления сложивших­ся в обществе обычаев, отбору тех из них, которые больше соот­ветствовали культурному прогрессу общества. Зарождающаяся государственная власть берет на себя инициативу очищения обы­чаев от устаревшего (например, ритуального каннибализма) и поддержания новых, более прогрессивных обычаев. Ее предста­вители становятся инициаторами сознательного формирования таких правил общественного поведения, которые с согласия большинства принимаются в качестве разумных норм.
 Естественно, что идущие на смену стихийно принятым обыча­ям нормы поведения должны отличаться и своим характером. Такие нормы утверждаются как законы.
 Но для нас сейчас важнее другое, а именно то, что эти законы предлагаются индивидами, наиболее дальновидными и авторитетными для того времени представителями различных народов. Так начинается относительно новая фаза в культурной жизни общест­ва, которую можно назвать культурно-исторической.
 Культурно-историческая жизнь характеризуется тем, что в обществе появляются основатели нетрадиционных религиозных учений и гражданские реформаторы, которые оказывают непосредственное воздействие на жизнь своих народов. Эти личности сами продукт своего времени и своего народа, и то, что они создают, носит на себе следы эпохи и этноса. Так, в законах Ману, предписывавших обязанности для каждого общинника, обнаруживается брахманистский культ древних индийцев, а учение Будды выражает собой существенные перемены в Древней Индии, прото определенной части индийского народа против кастового строя и засилия брахманов. В то же время поучения Конфуция выражают трезвый, практический ум китайца. Но нельзя отвергать и то, что эти законы, религиозно нравственные поучения носят на себе и индивидуальную печать своих творцов и что таким образом личные качества последних обнаруживают свое обрачное действие на общество. И Будда, и Конфуций символизируют собой определенные типы культуры, и их личные достоинства и особенности вошли составной частью в ценности этих культур.
 Культурно-исторический процесс тем и характеризуется, что открывает простор для растущего влияния духовного мира индивида на общество, и где культурно-историческая жизнь более содержательна, там и значение личности гораздо больше.
 Культурно-исторический процесс в общественном разделении труда, в отделении умственного труда от физического, формировании собственности и государства находит свое выражение в культурных явлениях, которые становятся духовным богатством. Обращаясь к созданным и создаваемым духовным ценностям, творческая личность извлекает из них много больше того, что в них вложено и закладывается. Относительно самостоятельный мир духовных ценностей становится источником различных новаций во всех сферах жизни общества, которые сами все больше дифференцируются и разнообразятся. Но это возможно лишь при одном условии. Эти ценности и творческие умы находятся в постоянном контакте. Духовные ценности – не застывший, окостенелый, мертвый груз, а пульсирующая реальность в руках людей. И сами люди реально могут жить, лишь используя духовные ценности, располагая ими в качестве своей опоры и средства. И само единство созданных ценностей и их творцов – это выражение и мера совершенства культурно-исторического процесса.
 2. Социальная психология как одна из культурных детерминант жизнедеятельности людей
 Одним из культурных факторов развития общества является социальная психология. Ее формирование относится к становле­нию общества, религиозно-нравственных переживаний, веры в могучую силу объединяющего сородичей сопереживания радост­ных и трагических событий в жизни формирующегося сообщест­ва. В коллективном труде, в обрядовых ритмичных танцах и пес­нопениях, религиозных процессиях и молитвах, магических за­клинаниях и колдовстве и даже групповом каннибализме закла­дывались основы социальной психологии за счет включения ин­дивидуальных переживаний в социальные формы.
 Социальная психология — это совокупность эмоциональных состояний общественных групп их переживаний и мироощуще­ний, их радостей и забот, ритуалов и традиций. В ней коренятся мотивы экономического, политического и нравственного поведе­ния, привязанности индивида к определенному образу жизни и социально-экономическим стандартам.
 Но в социальной психологии содержится и непосредственная реакция общественных групп на происходящие экономические, социально-политические и культурно-эстетические события.
 В ней можно без труда обнаружить, во-первых, психологичес­кий аспект. К нему относятся установки, настроения и пережива­ния, влияющие на поведение как индивида в общественной груп­пе, так и всего сообщества по отношению к собственной подгруп­пе, а также к другим сообществам.
 Во-вторых, социальный, поскольку акцент делается не на пси­хике индивида, а на переживаниях и настроениях, обычаях и об­рядах общественных групп. В качестве таковых можно рассмат­ривать и молодежные объединения любителей музыки или по­клонников футбольной команды, союз ветеранов, трудовой кол­лектив, социальный слой (бюрократию, театральную интеллигенцию), общественный класс (рабочие, капиталисты). Социальный аспект чрезвычайно важен. Общественный облик группы детер­минирует структуру переживаний и настроений, эмоциональное отношение к «чужакам» и конкурирующим сообществам.
 Детерминируя поведение индивидов, социальная психология сама испытывает воздействие со стороны социально-экономичес­кого строя общества и всегда выражает исторические особенности общества, традиции и нравы людей.
 Рассмотрим последовательно отмеченные срезы социальной психологии. В какой бы общественной группе не находился индивид, он испытывает ряд врожденных влечений, которые в своей основе природны. К ним относятся реакция на голод, самоутверж­дение, половой, родительский, оборонительный и стадный инстинк­ты. Эти влечения обнаруживают себя и в групповом поведении. В состоянии беспорядка, паники, митинговой анархии, самосуда, буйства толпы, озабоченности очереди, массовой эйфории инди­видуальные влечения многократно усиливаются и распространя­ются на большие массы людей Объединенные в ограниченном пространстве и во времени индивиды совместно переживают бес­покойство и страх, надежду и отчаяние, радость и горе, разочаро­вание и агрессию, любовь и ненависть, восторг и солидарность. Так, ожидание конца света, прихода антихриста влечет за собой массовое самоубийство. Страх перед нечистой силой порождает массовую охоту на ведьм. Любовь к родной земле вызывает мас­совый героизм, доходящий до самопожертвования. А все это уже не чисто биологические, а социально-культурные детерминанты поведения людей.
 В различных проявлениях социальной психологии самым тес­ным образом переплетаются иррациональные и рациональные эле­менты психики больших масс людей. Страх перед голодом застав­ляет создавать неразумно большие запасы продовольствия. Ин­стинкт самосохранения провоцирует этнос на вероломство по от­ношению к соседям, хотя для этого может и не быть никакого основания.
 На уровне разума социальные переживания находят свое вы­ражение в интересах. Раскол общества на классы породил такие культурные детерминанты, как классовая солидарность и классо­вый интерес, кастовая неприязнь к ниже стоящим общественным группам, сословная обособленность и узкосословный социально-политический интерес. Так, средневековое духовенство объединя­лось общим служением церкви, в которой оно видело средство стабилизации общества. Для феодалов характерно рыцарство, что требовало от них воинственности и смелости, мужества и отваги, преданности и чести. Психология рыцарства материализовалась в дворянских гербах, своеобразных фетишах, требовавших риту­ального обращения с собой.
 На психологическое состояние народов и общественных групп накладывает сильный отпечаток историческая эпоха. Так, Рим­ская империя сложилась за счет подавления региональной госу­дарственности порабощенных народов, а также отказа от респуб­ликанских порядков в самом Риме. Своим следствием данный ис­торический процесс имел обесценение прежних идейных устано­вок и поиск новой религии, приемлемой для различных народов, включенных в состав единого имперского государства. Общим результатом тогдашнего духовного состояния общества стали ин­теллектуальная растерянность и деморализация. «Предоставлен­ный самому себе, индивид беспомощно стоял в потоке новых идей и стремлений, вливавшихся в общество. И он искал точку опоры, учения и учителей, которые научили бы его правде и мудрости жизни, которые указали бы ему верный путь в Царство Божие» (36. С. 105).
 В атмосфере разложения традиционных форм жизни, всеоб­щей растерянности и веры в чудеса, в харизматическую личность, которая может быть учителем, заступником и образцом, сформи­ровалось христианство. Христос и стал тем искомым образцом, той личностью, которая источает из себя регулирующую и на­правляющую силу.
 А вот что пишет Ле Гофф о психологическом состоянии запад­ноевропейского общества в эпоху Средневековья: «Чувство неуверенности – вот что влияло на умы и души людей Средневековья и определяло их поведение. Неуверенность в материальной обес­печенности и неуверенность духовная; церковь видела спасение от этой неуверенности... лишь в одном: в солидарности членов каж­дой общественной группы, в предотвращении разрыва связей внутри этих групп вследствие возвышения или падения того или иного из них. Эта лежавшая в основе всего неуверенность в конечном счете была неуверенностью в будущей жизни, блаженство в кото­рой никому не было обещано наверняка и не гарантировалось в полной мере ни добрыми делами, ни благоразумным поведением, а шансы на спасение столь ничтожны, что страх неизбежно преоб­ладал над надеждой» (40. С. 302).
 Индустриальное общество несет с собой непрерывную цепь изобретений, стремительный рост разнообразных потребительских стоимостей и массовую репродукцию художественных ценностей. Уходят в прошлое надежды на вечные порядки, страх перед мате­риальной необеспеченностью, и их место занимает ощущение относительности каких бы то ни было нравственных ценностей, же­лание как можно больше получить от жизни и как можно меньше иметь обязанностей перед окружающими. Это социально-психо­логическое состояние индустриального общества ярко передал Я П. Полонский:
 Среди бесчисленных забав,
 Среди страданий быстротечных —
 Каких страстей ты хочешь вечных,
 Каких ты хочешь вечных прав?
 Общественные настроения в такую эпоху изменчивы и быстротечны. Огорчение причиняет лишь отсутствие престижных вещей, а бездумная погруженность в вещный мир делает бытие людей неподлинным, чисто внешним. Отсюда слепое буйство молодежи на концертах рок-музыки, жестокие бесчинства на стадионах, рабское следование моде и массовой культуре, освобождение от нравственных устоев и угрызений совести.
 Таковы некоторые особенности социальной психологии индустриального общества.
 Социальная психология — это сфера не психического мира индивида, а межличностных отношений и настроений общественных групп, их обычаев и традиций. И поэтому установки, настроения и обычаи людей не могут не выражаться в общественном мнении, коллективных поступках и символике. Формы такого выражения различны: от установок и переживаний, обусловленных прирожденными влечениями, до миросозерцания и самоопределения общественных групп и исторических эпох.
 Социальная психология, как уже отмечалось, в известной степени контролируется разумом, но в ней имеется и нечто такое, что не поддается никакой идеологии. Во все времена, во всех общественных системах обнаруживается относительно неизменная человеческая природа — органическое единство витальных потребностей и жизненного опыта. Для повседневной жизни, пронизанной многочисленными хозяйственными и бытовыми заботами, природа человека имеет определяющее значение. Здесь влияние высших культурных ценностей достаточно ограничено. И тем не менее природа человека общекультурный фактор формирования и развития людей.
 3. Научно-теоретическое сознание и сознание как система духовных ценностей
 Социально-практический способ бытия порождает и научно-теоретическое сознание. От социальной психологии оно отличается тем, что не является непосредственным и стихийным продуктом повседневной жизни, а представляет собой опосредованное и преднамеренное творение отдельных людей. Для теоретической деятельности нужна профессиональная подготовка, способность к абстрактному мышлению и доступ к идейному наследию.
 Для общественного производства важно знание особенностей природных тел и закономерностей их взаимоотношения. Исследование причинно-следственных связей лежит в основе развития естествознания и техникознания. Зная причины, можно предвидеть следствия, а зная следствия, можно предугадать их причины. Еще Декарт отмечал, что знание сил природы делает людей ее господами и обеспечивает им здоровую и счастливую жизнь.
 Теоретическое сознание охватывает собой и область социальных отношений. В социологии, экономической науке, правоведении, политологии и т.д. фиксируются различные особенности общественных отношений. Общественные науки претендуют на объективность отражения социальной реальности и используют для этого соответствующие методы исследования.
 Социальная реальность находит свое отражение не только в науке. Общественное сознание выражается и в таких формах, как нравственность, искусство, религия, право, философия. Каждая из перечисленных форм удовлетворяет определенную общественную потребность. Искусство удовлетворяет потребность людей в красоте. Нормативную и регулятивную функции выполняют политические, правовые, нравственные и религиозные взгляды. Философия, как и религия, занимается разработкой мировоззренческих принципов. Общей особенностью форм общественного сознания является то, что они не столько отражают, сколько выражают запросы общества. В них раскрывается связь между потребностями общественного человека и средствами их удовлетворения. В свете этих потребностей люди оценивают то, что имеется в социальной реальности, и мотивируют свое поведение.
 Научно-теоретическое сознание сложным образом взаимодействует с совокупностью ценностей и идеологическими представлениями. Оно направлено на познание законов как природы, так и общества. Законы естествознания не затрагивают напрямую интересы социальных групп. Как отмечал Гоббс, аксиомы геометрии никто из представителей борющихся за власть классов не опровергает (23. Т. 2. С. 79).
 Иное дело теоретические положения, выражающие социально-экономические и политические интересы. Соперничающие классы не могут равнодушно относиться к оппозиционным взглядам. В классовом обществе идут не только гражданские сражения, но и происходит война идей. Каждый класс стремится навязать обществу ту систему принципов, которая близка ему и наиболее полно выражает его притязания на государственную власть Идеология господствующего класса становится господствующей в обществе.
 Социально-практический способ бытия, как уже отмечалось, характеризуется формообразующей деятельностью. Человек создает полезные для себя вещи. И в сфере социальных отношений люди вырабатывают нормы и правила поведения которые, с одной стороны, определяются социальными способами разрешения конфликтов между различными общественными группами и внут­ри них, а с другой — формируют нрав, нравственный характер таких социальных коллективов и их представителей.
 И материальные вещи и социальные правила образуют мир ценностей. Непосредственно и в материальные вещи и социаль­ные нормы и правила их создатели закладывают положительное значение. Но в реальности весь этот мир созданных людьми пред­метов функционирует далеко не так, как они задуманы. Нож ста­новится орудием убийства, а норма — средством подавления. В результате этого ценности приобретают и отрицательное значение.
 В отличие от материальных ценностей, которые изнашиваются в процессе потребления и не выходят за пределы непосредствен­ного физического мира, духовные ценности в практике уточняют­ся и дополняются и становятся мотивом поведения. Их первейшая особенность — в том, что они принимаются людьми в качестве ориентиров и образцов. Совокупность важнейших духовных цен­ностей образует своеобразный смысловой каркас общества. Поло­жительные и отрицательные духовные ценности становятся кри­териями оценки различных событий и придают смысл человече­скому существованию.
 Итак, социально-практический способ бытия, с одной сторо­ны, нуждается в достоверном знании законов действительности, а, с другой, — в формировании социальных правил для поддер­жания гражданского мира и порядка в обществе. В первом случае общественное сознание лишь фиксирует с помощью создаваемых им образов свойства и закономерности объекта, а во втором — человек творит безотносительно к физическим свойствам природы духовные ценности, которые он наделяет значением. Научный разум преимущественно инструментален, хотя и он способен со­здавать такую ценность, как истина. Социально-практическое при­менение его достижений определяется политикой, правом, нравст­венностью, искусством, религией и философией. Как относиться к естественным и общественным законам? Какой им придать смысл? В чем их значение для людей? Ответ на эти вопросы зависит от принятой обществом системы ценностей.
 Научно-теоретический разум сам по себе не обязывает, и его положения по отношению к людям, можно сказать, нейтральны. В ценностных суждениях выражено то, что нужно человеку для удовлетворения его потребностей, что должно быть, к чему люди обязаны стремиться, во что они должны верить и за что могут пожертвовать жизнью. Лишь в том случае, когда научное знание рассматривается как ценность, оно превращается в ориентир для человека, и люди готовы за него отдать жизнь и не подчиниться идеологическим догмам. Но для этого нужна вера в достоверность знания, в его чудодейственную силу. Оно становится олицетворе­нием истины как ценности.
 Социально-практический способ бытия не требует четкой тео­ретической фиксации для всего комплекса духовных ценностей. Они могут, как мы видели, выражаться и в обычаях, нравствен­ных нормах, художественном вкусе, религиозных верованиях, об­щественном мнении и т.д. Но наиболее важные, фундаменталь­ные ценности формулируются как общественные идеалы, общест­венно признанные цели культурно-исторического развития. К этим ценностям относятся правовое и социальное равенство, свобода и справедливость, демократия и общечеловеческие идеалы. Такие ценности образуют ценностный контекст культуры, ее духовное богатство, мотив деятельности членов общества.
 В этом плане представляет интерес для изучающего филосо­фию деятельность выдающихся гуманистов XX в.: М. Ганди, Ф. Нансена, А. Швейцера, А. Сахарова, посвятивших свою жизнь осуществлению высших идеалов и ценностей культуры.
 Для английского экономиста Маршалла ценностью было унич­тожение бедности и нищеты. Он сформулировал закон, согласно которому от потребления ниже необходимого страдает не только трудящийся, но главным образом общество. Производительность труда возрастает настолько, что для общества преступно не ис­пользовать ее и не стимулировать ее дальнейшее повышение, предо­ставляя рабочим достойный образ жизни. Маршалл верил, что общество не пойдет против собственных интересов и найдет в себе силы убедить предпринимателей в необходимости повышения жизненного уровня лиц наемного труда.
 Ценностная ориентация Маршалла детерминировала у него поиск в современном ему обществе потенций для самосовершенст­вования. Он сохранял веру в механизм товарно-денежных отно­шений и в реформаторство. Реформаторская деятельность демо­кратического государства и развитие массового производства со­действовали становлению общества массового потребления, повыше­нию жизненного уровня лиц наемного труда.
 Продуктивная деятельность Ганди, Маршалла, Сахарова ярко свидетельствует о значении ценностных ориентиров для общест­венно-исторического процесса.
 Философское отношение к системе ценностей не может игнори­ровать того, что духовные ценности как социально признанные цели исторического развития не могут не соотноситься с матери­альным интересом и не поддерживаться им. Духовные ценности бессильны там, где нет интереса к ним. Само по себе деяние явля­ется благим, если оно совершается без надежды на вознагражде­ние, но практически благо поддерживается обществом потому, что оно полезно, полезно как для коллектива, так и для индивида.
 Любопытно предание о старой женщине, которую встретил один из священнослужителей времен Людовика IX. На вопрос, для чего она несет миску с горящим в ней огнем и склянку с водой, та ответила, что хочет сжечь рай и залить ад. А на слова: «Зачем это?», женщина объяснила. «Я не хочу, чтобы творили добро из стремления попасть в рай или из страха перед адом, но только лишь из любви к Богу, который важнее всего и представляет для нас высшее благо» (40. С. 326).
 Не важны персонажи этого рассказа, важен его смысл. Цен­ности различаются по своему значению. Для мудрой старушки высшая ценность — Бог, которому необходимо служить беско­рыстно Ад и рай как воздаяние должны быть забыты. Но только святой полагает, что вера в фундаментальную ценность сама по себе может быть прочной без обоснования и заинтересованности. Людей всегда тянуло к Богу ожидание, что за любовь к нему они получат весомое, хотя и потустороннее, вознаграждение в виде рая. Ослушника же ждет вечное страдание в аду. Что же говорить о земной жизни? Здесь всегда двигателем деяний был интерес. Но интерес бывает разным: земной, меркантильный и духовный Об­щество, лишенное высокой цели, идеала, возвышенной ценности, впадает, в конечном итоге, в духовный кризис. Неужели для че­ловека смыслом его жизни является материальное благополучие, а мерой его счастья — количество вещей?
 Не случайно, что в современных развитых странах высокому уровню потребления противопоставляется качество жизни, содер­жание которого мыслится как духовная удовлетворенность чело­века своим трудом, взаимоотношением с окружающими и отноше­нием к природе. Вера в гуманистическое начало человека, в его способность быть ответственным и свободным одновременно поддерживает людей во всех их начинаниях, в их рискованных реше­ниях по переустройству общества и дерзких проектах подчинить круговорот вещества и энергии в природе собственным, социаль­но-техническим формам.
 Система общегуманистических ценностей и демократических идеалов стала совокупностью приоритетных ценностей для всего нашего общества и обусловила решительный поворот по пути со­циального реформаторства, перехода от тоталитарного режима к демократическому, достойному для самодеятельного человека су­ществованию без подсказок и опеки со стороны идеократии.
 Приоритетные ценности, определяющие цели общественного движения, служат основанием для выбора инструментальных цен­ностей, которые очерчивают круг возможных средств достижения цели. Инструментальные ценности более изменчивы, чем фундаментальные. Их выбор определяется не только конечными целями, но и условиями конкретного исторического процесса. Однако инструментальные ценности некоторым образом связаны с конечными целями. Получившая после Октября самодовлеющее значение диктатура партократии, в процессе осуществления утопической цели в нашей стране вполне закономерно создала некое тота­литарное чудовище, которое оказалось способным лишь к бесконечной стагнации, потому что уничтожила главную движущую силу прогресса самодеятельного человека.
 Для общества чрезвычайно важно не терять из виду основные цели и не подменять фундаментальные ценности инструментальными. Так, для общества фундаментальное значение имеет осу­ществление прав каждой личности и прикладное, инструменталь­ное — техника, экономика и политика. С помощью технических, экономических и политических средств общество призвано обеспечить творческую роль человеку. В этом существо социально-практического способа бытия, основная цель социально-культур­ного развития.
 4. Самоопределение этноса и культура
 Освобождение человека от природных детерминант своей оборот­ной стороной имеет возникновение и развитие культурных норм. Не природа, а человек решает, как ему жить и на каких социо-культур­ных формах бытия остановить свой выбор. Естественно, что каждый этнос на свой страх и риск решает эти вопросы и тем самым определяет свои культурные особенности. В мире своей культуры каждый народ достигает самоопределения и самосознания. И своей культурой он отличается от других народов. В ней же он видит прибежище для себя, опорный пункт своего существования.
 Поскольку становление человека неразрывно связано с формированием религиозно-нравственных представлений и различных обычаев, постольку о культурном самоопределении народов можно судить по их нравам и религиозным верованиям. Особенно масштабно влияние на самосознание народов буддизма, христиан­ства и ислама. Эти мировые религии образовали духовное про­странство, в рамках которого сформировались фундаментальные культурные детерминанты, определившие образ жизни, бытовые особенности и психологические черты миллионов людей.
 Как правило, в рамках каждой из перечисленных культур су­ществуют национальные культуры. «Каждый народ по-своему вступает в брак, рождает, болеет и умирает; по-своему ленится, трудится, хозяйствует и отдыхает; по-своему горюет, плачет и от­чаивается, по-своему улыбается, смеется и радуется; по-своему ходит и пляшет; по-своему поет и творит музыку; по-своему гово­рит, декламирует, острит и ораторствует; по-своему наблюдает, созерцает и творит живопись; по-своему исследует, познает, рас­суждает и доказывает; по-своему нищенствует, благотворит и гостеприимствует; по-своему строит дома и храмы; по-своему молит­ся и геройствует; по-своему воюет... Он по-своему возносится и падает духом; по-своему организуется. У каждого народа иное, свое чувство права и справедливости, иной характер, иная дис­циплина, иное представление о нравственном идеале, иная поли­тическая мечта, иной государственный инстинкт. Словом: у каж­дого народа иной и особый душевный уклад и духовно-творчес­кий акт. И у каждого народа особая, национально-зарожденная, национально выношенная и национально выстраданная культу­ра» (32. Т. 1. С. 324).
 В законах Ману зафиксированы культурные особенности древ­них индийцев: воздержание от чрезмерных чувственных наслаж­дений, кротость, скромность, гостеприимство и добросовестное выполнение кастовых обязанностей. Вне кастовой общины инди­ец перестает быть уважаемым человеком. Общаясь с низшей кас­той брахман и кшатрий теряли свои привилегии и становились изгоями.
 И для культурной жизни Китая община образует ее главный компонент, программируя поведение своих членов. Китайская культура — это культура золотой середины, исключающей край­ности. Трезвость, вежливость, спокойствие души, жизнь ради се­мьи и родителей, преданность императору, этому главе «большой семьи», — таковы устои китайской культуры. Сын обязан любить отца больше жены и детей, не говоря уже о других. Даже взрос­лый и самостоятельный сын должен повиноваться каждому при­казанию отца. Брак священен для китайца, и его можно заклю­чать даже против воли родителей. Безбрачие презираемо в китай­ском обществе. Власть родителей над детьми неограничена.
 Китайская культура обязывала общинников смотреть на импе­ратора как на своего высшего отца. Перед императором все рав­ны, и он воздает каждому по его заслугам. Император стоит на страже норм и правил поведения и строго карает за отступление от строгих норм, регламентирующих образ жизни. Это — обязан­ность императора, и китайская культура требовала от него строго соблюдения своих обязанностей. Нарушение императором пред­писаний культуры лишало его верховных прав и престола. «Сын неба», как называла китайская культура императора, — всего лишь уполномоченный от неба для выполнения высшей воли. Одновре­менно он представитель своих подданных перед Богом.
 Некоторые особенности западноевропейцев остро подметил Кант. Описывая национальный характер французов, он отмечал их вежливость, живость, свободолюбие. У англичан он находил упорство, необщительность и чувство собственного достоинства, переходящее в безразличие по отношению к другим. «Для своих земляков англичанин создает огромные благотворительные учреждения, которых нет ни у одного другого народа. — Но чужестра­нец, которого судьба забросила на английскую почву и который попал в большую нужду, всегда может умереть на навозной куче, так как он не англичанин, т.е. не человек» (35. Т. 6. С. 567).
 О немецком характере Кант говорил, что это соединенное с рассудительностью спокойствие. «Немец легче всего и продолжи­тельнее всех подчиняется правительству». При этом он любит «холопствовать из чистого педантизма», что вытекает из естественной склонности немцев оценивать людей по их социальному положению, определяемому государственной иерархией властей.
 О русском характере Н. Лосский, известный отечественный философ, писал, что он представляет собой примечательное соче­тание мужественной природы с женственной мягкостью. «Кто жил в деревне и вступал в общение с крестьянами, у того, наверное, всплывут в уме живые воспоминания об этом прекрасном сочета­нии мужества и мягкости» (42. С. 289).
 Суровая история воспитала у русского народа глубокое чувство привязанности к отечеству, его нивам, поселениям и церквам. Не­однократно сжигаемые непрошеными пришельцами русские селения восстанавливались с героическим упорством и внутренним смирением. И в этом отчаянном упорстве и духовном смирении просвечива­ли преданность русского человека своей культуре, исторической тра­диции и избранному пути. Это поэтически выразил А. С. Пушкин:
 «Два чувства дивно близки нам,
 В них обретает сердце пищу:
 Любовь к родному пепелищу,
 Любовь к отеческим гробам
 На них основано от века
 По воле Бога самого
 Самостоянье человека, —
 Залог величия его.
 Животворящая святыня!
 Земля была б без них мертва.
 Без них наш тесный мир — пустыня,
 Душа — алтарь без божества».
 Суровые условия жизни породили в русском народе склонность к крайностям.
 «Коль любить, так без рассудку,
 Коль грозить, так не на шутку,
 Коль ругнуть, так сгоряча,
 Коль рубнуть, так уж сплеча!»
 Эта широта и крайность в выражении чувства не столь уж и привлекательны, если вспомнить разгул народной стихии во времена Степана Разина, Пугачева, крестьянских волнений и в годы гражданской войны. Резкий переход от терпеливого послушания к беспредельной вольнице заканчивался тяжелым кровавым по­хмельем.
 Культурное самоопределение наций не является чем-то застыв­шим и меняется с течением времени. Меняется вместе с этим и национальный характер людей. Но как бы ни менялись истори­ческие условия, как бы ни крепли хозяйственные, научно-технические, транспортные и культурные связи между различными на­родами, каждая нация прекрасна своей неповторимостью, своим национальным языком и достижениями литературы и искусства. В мировом культурно-историческом процессе и в дальнейшем каждый народ сохранит свое своеобразие, выражающее неповтори­мость его социального опыта и судьбы.
 5. Особенности Восточной и Западной культур
 Человечество при всем его необычайном многообразии мечется между двумя культурными полюсами: Восток и Запад. Попыта­емся уточнить эти понятия.
 Известно, что мировая история началась с Востока, именно он — очаг цивилизации. Здесь возникли и приобрели устойчивые формы древнейшие социальные и политические институты. Неда­ром древние римляне с уважением говорили: «Свет — с Востока»
 Что же такое Восток? Речь идет не о географическом, а о цивилизационном, историко-культурном понятии. Это гигантская че­ловеческая целостность, весьма неоднородная и противоречивая. Ей присущи некоторые общие черты: воспроизводство сложившихся социальных культур, стабильность образа жизни, жесткий приоритет религиозно-мифологических представлений и канони­зированных стилей мышления, растворение личности в коллективе.
 Восток — это прежде всего традиционное общество и традици­онный путь развития. Откуда взялась эта традиция, как и кем она была установлена? По мнению востоковедов, традиция была, во-первых, заимствована из цикличности сельскохозяйственных ра­бот, от которых впрямую зависело процветание первых очагов цивилизации. Во-вторых, оформившись в первые государствен­ные образования, они всячески стремились противопоставить себя варварам и утвердить свои приоритеты как определяющие и исключительно важные.
 Основной культурной доминантой здесь являются мифы, ре­лигиозные культы, ритуалы и обряды.
 Такого рода цивилизаций немного. Из числа активно функци­онирующих в наши дни и во многом определявших культурные традиции на протяжении ряда веков, необходимо назвать арабо-исламскую, индо-буддийскую, китайско-конфуцианскую (12. Т. 1. С. 26). Конечно, в рамках каждой из них есть немало внут­ренних различий, но при всем том каждая за долгие века своего существования создала устойчивую систему ценностей, выражаю­щую специфику соответствующих культурных типов.
 Важнейшим элементом, характеризующим Восток, является «вос­точная деспотия». Деспотизм как форма власти и генеральная струк­тура общества возникает там, где у частной собственности нет при­оритета и земля принадлежит сельской общине. В целях организа­ции межобщинных работ формируется орган власти, который, по­степенно набирая силу, становится деспотичным по отношению к общинникам. Однако эта власть не лишает общину автономии в решении собственных проблем. Отчисляя в пользу государства ренту-налог, община жила собственными заботами, и общинников мало интересовало, кто кого сменяет на вершине политической пирами­ды. Впрочем, и государственных правителей и их прислужников не интересовали радости и беды крестьян. Главное — вовремя по­лучить традиционно установленную ренту-налог.
 В китайской культуре делается упор на социальной этике и административно-регламентированном поведении жителей страны. Санкционированная религией этика обязывала китайца смотреть на императора как на заботливого отца и неукоснительно следо­вать традиционным нормам взаимоотношения в общине.
 Традиция запрещала сыновьям оставлять отца и мать и отда­ваться любви к своей жене. Любовь ассоциируется не со свободой выбора партнера, а с долгом перед родителями, братьями и сестрами. Китайские поэты воспевают дружбу, единственную фор­му общения, в которой мужчина остается свободным. В их поэти­ческой сокровищнице нет ничего похожего на библейскую «Песнь песней».
 Идеологией Китая с VI в до н.э. является конфуцианство. «В доктрине Конфуция не оказалось места мистике и иррационализ­му, онтологии и космологии, даже вообще религии и мифологии, абстрактным метафизическим спекуляциям. Даже Небо — един­ственная метафизическая субстанция, представленная в главном конфуцианском трактате «Луньюй», — выступает в виде не боже­ства, а верховного регулирующе-контролирующего начала. В то же время характерными чертами философии Конфуция следует считать подчеркнутый рационализм, дидактику, сильный акцент на социальную этику» (13. С. 51).
 И в индо-буддийской культуре частная собственность особой роли не играла, впрочем как и в целом в восточной традиции. В ней упор делается на духовной жизни индивида, для которого освобождение от закона кармы — цель жизни. Община строго следит за тем, чтобы каждый общинник гармонично сочетал в своей жизни нормы камы (чувственного влечения), дхармы (мо­рального правопорядка), артхи (практического поведения) и мокши (освобождения от сансары) Поскольку судьба каждого человека определяется кармой, соотношением добрых и неблаговидных дел в прошлом перевоплощении, постольку его имущественное поло­жение не имеет существенного значения для данного перевопло­щения и заботиться он должен о том, чтобы не сделать чего-либо такого, за что ему придется расплачиваться в будущем перевопло­щении. Ориентируясь на главную ценность — мокшу, – общин­ник мог рассчитывать на освобождение от утомительных испыта­ний в мире сансары. Такое освобождение — отказ от земного «Я», эгоистического отношения к жизни и полное слияние с неразличи­мой в себе самой абсолютной духовностью.
 В традиционном исламском обществе ценится приверженность мусульман религиозной общине и неукоснительное выполнение предписаний Корана. Частная собственность признается, но огра­ничивается. Заметен изрядный фанатизм и фатализм правовер­ных. «Божество в исламе является абсолютным деспотом, создав­шим по своему произволу мир и людей, которые суть только сле­пые орудия в его руках, единственный закон бытия для Бога есть Его произвол, а для человека — слепой неодолимый рок» (61. Т. 1. С. 20).
 Традиционные цивилизации обладают удивительной живучестью. Александр Македонский покорил весь Ближний Восток, основал громадную империю. После него осталась система эллинских госу­дарств. Но Восток переварил и Селевкидов и Птолемеев, и привне­сенную в завоеванные страны великолепную культуру древних гре­ков, которая, казалось бы, навсегда там утвердилась. Однажды все вернулось на круги своя – к своему извечному порядку.
 Как огромный шквал прошли по странам Востока войска Чин­гиз-хана; позднее Тамерлан сокрушал империи и перекраивал стра­ны — и все же все возвратилось на старые места, народы продол­жали жить по-старому, своими родами и общинами. И продолжа­ли поклоняться старым богам, менявшим разве что название.
 Английский историк Тойнби полагает, что религия – одна из характеристик цивилизации и даже определяет ее. Другие утверж­дают, что цивилизации выбирают религию. Не мог Ближний Вос­ток принять христианство с его свободой совести и ответственнос­ти человека за его дела. А вот ислам с его четкой регламентацией жизни правоверных наиболее полно отвечает потребностям циви­лизации Ближнего Востока.
 Различия в мировоззрении оказываются весьма существенны­ми для образа жизни народов. Традиционное восточное общество ценит различные сведения, нужные для организации повседнев­ной жизни, но негостеприимно для абстрактных теоретических исследований. Вследствие этого на Востоке наука развивалась трудно. Ни в Китае, ни в Индии не сформировалось современное естествознание, хотя и китайцы, и индийцы никогда не отлича­лись умственной отсталостью и имеют в своем активе ряд выдаю­щихся открытий и изобретений.
 Было бы непростительным заблуждением считать, что Восток стоял на месте. Пусть медленно, но и он эволюционировал. Прав­да, динамика его развития отличалась от западной. Во-первых, его развитие циклично, а структура отвергала те новации, кото­рые могли угрожать ее стабильности. Во-вторых, в Европе двига­телем прогресса и сторонником новаций был гражданин-собственник. На Востоке отбирались и репродуцировались лишь те нов­шества, которые соответствовали нормам корпоративной этики и интересам государства. Это были нововведения, направленные на укрепление эффективности власти или стабильности государства.
 На Востоке под ритуалы традиционной культуры подгоняется жизнь человека чаще всего без всякого к нему почтения и снис­хождения. Происходит жесткая практика тотального приспособ­ления индивида к правлению, а не правления к индивиду. Обыч­но насилие над человеком во имя отвлеченного идеала. Самоцен­ность человеческой жизни и ее личное своеобразие ничего не зна­чат. Личность заменена ролью, т.е. место живой личности занимает сословная отвлеченная схема. В ее рамках нет простора для личной воли и личного поступка.
 Прямо противоположный Востоку характер являет, по мнению В. С. Соловьева, западная цивилизация. «Здесь мы видим быстрое и непрерывное развитие, свободную игру сил, самостоятельность и исключительное самоутверждение всех частных форм и индиви дуальных элементов» (61. T.1. C. 23).
 Под термином «Запад» понимают особый тип цивилизованного и культурного развития, который сформировался в Европе примерно в XV – XVII вв. Предшественниками этого типа были культура античности и христианская традиция. Именно в античной культуре философско-религиозное сознание утрачивает свою монополию, возникает система быстрого логического усвоения знаний. Рушится принудительная связь личности с преданием общество теряет единую систему ценностей.
 Одним из важнейших факторов, оказавших влияние на формирование западной цивилизации, была древнегреческая философия. Только она сформулировала беспрецедентную для своего времени идею любви к знанию самому по себе. В ней в качестве абсолюта выступает не безличное дао или нирвана,* а лоюс, при чем постигаемый рационально через постижение природы. Такое отношение к знанию в древнегреческом мире объясняется следующим. Во-первых, Греция играла роль посредника между различными культурами. Она располагалась на стыке нескольких оригинальных культур (кристо Микенской, древнеегипетской, финикийской, вавилонской), и вследствие этого могла пользоваться к своей выгоде результатами чужеземных достижений.
 
 * Дао в китайской философии непостигаемое и невыразимое в словах духовное начало мира. Нирвана в индо-буддийской культуре понимается как состояние отрешенности от бытия, устраняющее индивидуальность личной жизни и приобщающее сознание индивида к абсолюту.
 
 Во-вторых, Греция – родина демократических порядков и гражданских законов. Великий реформатор Солон добивался обязательного исполнения закона всеми гражданами, независимо от их имущественного, социального или любого другого положения, способствуя тем самым формированию единого правового поля.
 В-третьих, греки бесконечно ценили в своем образе жизни свою непохожесть на окружение и реализовали себя через «аргон», стиль жизни, мышления, которым определяется тяга к полемике, диалогу, столкновению противоположных точек зрения, а значит и ограничению личного мнения путем обращения к высшему арбитру разуму. Вспомним знаменитое изречение Аристотеля: «Платон мне друг, но истина дороже».
 Вторым фактором, способствовавшим оформлению западного типа культуры, было христианство, где Логос становится Богом. Оно дало человечеству «личностного» Бога, т.е. персональность становится абсолютным началом мира. А так как все люди – личности, то все они равнодостойны своей персональной причастностью Богу, с которым их связывает любовь. Служение Богу связывается прежде всего с трудом, который рассматривается и ценится безотносительно к его конкретной форме. «Тот, кто упорно трудится, вырастает в глазах Бога, хотя бы сословие его было презираемым, а должность — еле приметной. Тот, кто трудится нерадиво, — чернь в глазах Творца, хотя бы он был князем или самым заметным из юристов» (54. С. 122).
 Лютер первым в христианской культуре противопоставил труд и праздность, возродив известное изречение апостола Павла: «Кто не работает, да не ест». Нравственное возвышение труда и осуждение праздности подготавливало одну из важнейших установок гуманистической и демократической культуры. Были созданы исходные предпосылки для культивирования частнопредпринимательского успеха и частной собственности.
 Хотя наука обязана своим возникновением древним грекам, современная технология уходит своими корнями в христианскую веру в Бога-творца. Только культура, основанная на вере в трансцендентного Бога, могла демистифицировать природу. Только такая культура могла задаться целью покорить природу, заставив ее служить людям; только такая культура позволяла развиваться установкам, руководствуясь которыми монахи стали в XII в. перекрывать плотинами реки, используя их энергию для сложных систем водяных мельниц, а позднее Бэкон высказал свое знаменитое положение «Знание — сила». Чтобы увидеть, что знание — сила, нужна совершенно особая точка зрения, с которой объект знания выступает в чисто инструментальном качестве, точка зрения неведомая всем остальным культурам.
 Не менее важной компонентой, характеризующей духовную жизнь Запада, является демократия. Демократия — это опреде­ленный тип власти, противостоящий тем правлениям, где один – будь то тиран, монарх или фюрер — властвует над всеми. В условиях демократии существуют представительные органы власти и большинство определяет внутреннюю и внешнюю политику страны.
 Как и всякая власть, демократия заключает в себе определенную опасность для отдельной личности, подчиняя ее воле большинства. И если интересы отдельной личности, как и интересы меньшинства, не защищаются, а то и прямо подавляются, приносятся в жертву государству, то такая власть перерастает в свою противоположность – тоталитаризм, абсолютную власть большинства над меньшинством, коллектива над личностью, общего интереса над частным и индивидуальным.
 Против диктата большинства западная культура разработала систему правовых норм, которая предоставляет личности автономию, защищает ее от государственного произвола. Своим истоком правовое государство имеет надежду людей на равенство возможностей, на относительную свободу в своей индивидуальной жизни.
 Но достижения западной культуры не абсолютны. Технологический, экономический и правовой рационализм плохо уживаются с нравственной верой в добро. Частнопредпринимательская деятельность, жесткая конкуренция резко ограничивают сферу сострадания и милосердия, деформируют нравственные принципы братства и уважения к каждой личности.
 Не случайно, что именно западноевропейская культура породила социал-дарвинизм с его пренебрежительным отношением к народам Азии и Африки, культы насилия и техники, две мировые войны и завоевательные походы против неевропейских народов. «Сегодня Европа сильна и могущественна, и европейцы считают себя самыми цивилизованными и культурными в мире, – писал Дж. Неру. – Европейцы смотрят свысока на Азию и ее народы, они приходят и захватывают в странах Азии все, что могут» (47. Т. 1. С. 40).
 Да и в отношении к природе в системе Западной культуры нет места для благоговения перед жизнью.
 6. Диалог культур и кризис европоцентризма
 Наш современник британский ученый Тойнби, исследуя всемирную историю, пришел к выводу, что до XX в. у человечества не было общей судьбы. Тибетская, китайская, египетская цивилизации, цивилизация доколумбовой Америки жили, подчас ничего не зная друг о друге, и уж, конечно, не имея общего исторического опыта. Сегодня ситуация коренным образом изменилась. Впе­рвые в истории человечества различные континенты соединены средствами массовой коммуникации, и события на каждом из них немедленно получают отклик во всем мире.
 Следовательно, всеобщая современная история началась. Но это не означает, что все цивилизации находятся в процессе слия­ния в однородную массу. Мир может иметь общую судьбу, но не общую культуру.
 Впервые человечество начинает жить «в мире миров», осознавая самобытность и самоценность каждой культуры.
 Однако в XX в. обозначился и некий пространственно-культурный предел дальнейшего развития человечества. С одной стороны, человечество все в большей степени начинает ощущать себя единым социальным организмом на Земле и «Робинзоном» в космических масштабах, а с другой, – перед ним маячит признак антропологической и экологической катастрофы. Пожалуй, впервые культура пытается осмыслить во всей полноте исторический вызов укорененности человека в бытии. Поразительно, но ныне культура касается вещей не второстепенных, а главных для мироздания, т.е. идет на смертельный риск, формулируя перед человеком последние вопросы и побуждая решать их так, как будто бы до сих пор никаких решений не было.
 Все что требует осмысления того образа культуры, который сформировался в предшествующие эпохи.
 Традиционно культура рассматривалась как специфически человеческий способ гармонизации противоречий «неухоженности» социального бытия. Гармонизацию человеческого общества пытались обосновать с помощью эстетических, этических и религиозных ценностей. Словом, в культуре видели ту мачту, к которой велел привязать себя Одиссей, чтобы устоять перед голосами сирен. Нужно было зафиксировать сознание в одной точке и во что бы то ни стало остаться неподвижным.
 Культура представлялась чем-то завершенным и постоянным. Она выкристаллизовывалась в нормах и образцах, будь то заповеди морали творения искусства, интеллектуальные добродетели мирового разума. Более того, в соответствии с высокими и абстрактными идеалами некоторые исследователи пытались построить идеальную модель культуры, выбросив из нее то «мрачное» Средневековье, то «индивидуалистическое». Возрождение, то «холодный» аналитический рационализм Нового времени.
 При подобном подходе к культуре не возникает ни малейшего желания в обосновании ее как творчества. Напротив, структура охранительно консервативного подхода неизбежно выталкивает все, что неудобно для канона, все бескомпромиссно-критическое, из которого еще неизвестно, что получится, словом, проблемное бытие.
 Неадекватность культурно-эпистемологической парадигмы peaлиям XX в. привела к разрушению нормативного образа культуры (в качестве такового рассматривалась западноевропейская культура) и формированию оппозиции «культура — цивилизация», с разграничением толкования и знания, смысла и информации, динамики и стабилизации. Эти идеи, разработанные рядом мыслителей (Ф. Ницше, О. Шпенглер), несмотря на все их новаторство, все же не смогли преодолеть до конца синдрома единой и единственной культурологической точки зрения на реалии истории. В конечном счете их европоцентризм сузил теоретические возможности альтернативного выбора стратегии дальнейшей эволюции истории и сфокусировал ее в «Закате Европы».
 Наивный европоцентризм, сокрушенный двумя мировыми войнами, экологическими проблемами, побудил западноевропейскую культуру отказаться от высокомерных претензий на превосходство не только в сфере экономики и политики, но и в сфере духовной культуры. Политическое благоразумие диктует: мировое влияние Запада может сохраниться при условии определенного «примирения» с Востоком. Так, появилась потребность синтеза культур. Но синтез этот виделся все же преимущественно в соответствии с духом прошлых времен: он должен подключить к западным ценностям то, что в какой то степени созвучно им в культуре Вос­тока.
 Однако этим намерениям не суждено было сбыться. Нереальность, а главное — изначальная ущербность задуманного синтеза в полной мере обнаружилась в национально-освободительных бу­рях, пронесшихся по афро-азиатскому континенту, в упорстве молодых суверенных государств придерживаться своей линии в мировой политике (движение неприсоединения, в первую очередь). Вероятно, последним фактором на пути отрезвления явились события 80-х годов, получивших условное название «фундаменталистского» взрыва, самым сильным из которых была Иранская революция.
 Учитывая объективную обусловленность культурного плюрализма, бессмысленно надеяться на возможность его уничтожения. Всякая унификация чревата насилием. Но если синтез невозмо­жен, вполне допустимо, что реальна идея культурной толерантности, межкультурного диалога-адаптации. В современных условиях нет альтернативы стремлению народов к взаимопониманию на основе изучения истории развития культур, а также эволюции и трансформации собственных традиций с учетом общего исторического опыта.
 А общий исторический опыт свидетельствует о том, что запад­ноевропейская цивилизация оказалась в кризисе далеко не в последнюю очередь вследствие узости свой культуры. «Чрезмерное развитие индивидуализма в современном Западе ведет прямо к своему противоположному — к всеобщему обезличению и опош­лению» (61. Т. 1. С. 25).
 Мир массового потребления полностью поглотил и подчинил себе европейца. Обладание вещами в соответствии с рекламой, увеличение плотности потребления различными атрибутами ком­форта стало его идолом. Любовь заменил секс, дружбу — денеж­ный расчет, заботу о ближнем — брезгливая к неудачнику подачка. Еще в прошлом веке К. Д. Кавелин справедливо писал: «Западные европейцы забыли внутренний, нравственный, душевный мир человека, к которому именно и обращена евангельская проповедь. Последнее и есть, как мне кажется, ахиллесова пята евро­пейской цивилизации, здесь корни болезни, которая ее точит и подкапывает ее силы. Западный европеец весь отдался выработке объективных условий существования в убеждении, что в них одних скрывается тайна человеческого благополучия и совершенствования субъективная сторона в полном пренебрежении» (33. С. 465).
 Анализируя западную цивилизацию, В. Соловьев отмечал, что в области знания ее постигла та же судьба, что и в области жизни общественной. Христианское рвение понять смысл жизни сменилось увеличением технологически подчинить во имя практической выгоды естественные силы. Следствием этого явилась утрата обществом объединяющего духовного начала. Западная цивилиза­ция тем самым обрекает людей на мелкий практицизм и заботу о банковском счете. Хотя в ней модно говорить о правах личности, сами права понимаются крайне ограниченно. Акцент делается не на личности, а на ее эгоизме и индивидуализме, на ее праве в угоду себе принести в жертву и семью, и государство, и этнос, и Родину.
 Выражая глубокое различие между Восточной и Западной ци­вилизациями, известный английский писатель Р. Киплинг говорил: «Восток есть Восток, а Запад есть Запад, и никогда им не сой­тись». В этих словах нет всей истины. Современный кризис инду­стриального общества, его ориентации на технологический, эко­номический и политический рационализм, массовое производство и потребление делают необходимым внимательное отношение к ценностям традиционного восточного общества, к достижениям китайской, индийской, арабо- и ираноисламской культуры. Без диалога Востока и Запада у человечества нет будущего.
 7. Место России в диалоге Западной и Восточной культур
 Общеизвестно, что в российской цивилизации огромную роль играют традиционные начала. Соборность, коллективизм, служе­ние своему народу, т.е. приоритет общенациональных интересов над личными заботами антипрагматический настрой – все это существенные черты русской культуры. Культура русской нации складывалась во многом как острая гуманистическая реакция на неустроенность и административный произвол в практической жизни, немало отягощавшие самочувствие наших предков.
 Русская культура всегда обладала странным «компенсаторным» механизмом развития, суть которого — в самозабвенном искании чистых идеалов в ответ на внешнее насилие.
 В самом деле, чем хуже в стране шли дела практические, тем с большим рвением русская душа рвалась в царство добра справедливости и правды. Результатом этого порыва является воображаемый град Китеж, фанатизм Аввакума, образ «Святой Руси», сектанство, хождение в народ, русская идея. Факт, что именно в России XIX в , страдавшей от варварских пережитков крепостничества, уступавшей своим европейским соседям по многим пара метрам экономического и политического благоустройства, осуществился беспрецедентный взлет искусства, были созданы непреходящие шедевры, покорившие «сытую и спокойную» Европу. Точно также блистательные успехи «серебряного века» были достиг нуты Россией в условиях гибнущей империи, в преддверии наступающего социального переустройства страны.
 Все перечисленные принципы свойственны русскому народу и жизненно необходимы в условиях сурового климата и не менее суровой истории. «Вся наша деятельность и силы были поглощены исключительно выработкой одних непосредственных внешних условий государственного и народного существования. Столетия прошли в этих заботах, в борьбе за бытие, в развитии первых зачатков гражданственности и языка» (33. С. 281).
 Мысль Кавелина нельзя понимать в том смысле, что русский народ в течение столетий только тем и занимался, что боролся за внешние условия своего существования, позабыв о духовной пище. Наоборот, русский народ выстоял в борьбе с многочисленными противниками только потому, что у него была высокая культура. Ни Восток в лице исламизированных кочевников, ни Запад в лице католицизированных разбойников рыцарей не могли предложить русскому народу более высокие духовные ценности, чем те, которые он сам выработал на базе принятого им православия.
 Своеобразие каждой культуры наиболее полно обнаруживается в так называемые критические периоды ее истории. Для России таким периодом оказались петровские реформы. Петр повернулся лицом на Запад. Технические и научные достижения западноевропейских стран вызывали у него восторг. Здравый рассудок подсказывал ему, что невозможно развитие страны, распространение грамотности и здравоохранения без крутых социально-культурных преобразований.
 Нарочитое пренебрежение к старине со стороны Петра и его окружения разожгли страсти в стране и способствовали формированию духовной оппозиции его реформам. Диалог русской культуры с европейской или европеизация русской культуры? Если европеизация русской культуры, то слепое заимствование или же критическое отношение к Западу? Так остро встал вопрос в XVIII в. для России.
 Петровские реформы всколыхнули Россию, не оставив никого равнодушным в оценке достигнутых результатов и определении дальнейших путей развития страны. Одним из следствий глубоких раздумий о судьбе своей родины явилось формирование в среде русской интеллигенции западничества, славянофильства, а затем и евразийства.
 Западники (П. Я. Чаадаев, Н. В. Станкевич, В. Г. Белинский, А. И. Герцен) связывали будущее страны с усвоением и адаптацией исторических достижений стран Западной Европы.
 Конечно, Россия не могла вечно оставаться в рамках традиционной цивилизации, и рано или поздно она должна была вступить на путь построения индустриального общества. В этом плане западноевропейские страны являли собой пример. Развитие науки и техники на Западе делало успехи, обеспечивая тем самым научно-техническое превосходство Запада над Востоком.
 Для России заразительными были успехи Запада и в области просвещения, здравоохранения, демократии и быта. Уже в XVII вв. Москву стали проникать достижения быта и техники, а затем и западноевропейские идеи. Приобщение России к западноевропейской культуре было неизбежно. В поддержку этого приобщения и выступали западники.
 Против европеизации, но за диалог с Западом выступали славянофилы (И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин). Они предложили учение о соборности, самодержавии и православии. Эти три принципа, по мнению славянофилов, определяют устройство России, уклад жизни русского населения и его нравственность. Славянофилы категорически выступали против слепого усвоения страной форм западноевропейской политической жизни. Чрезмерная рационализация культуры Запада, ее мещанский практицизм и утилитаризм, считали славянофилы, убивает духовность, превращает человека в расчетливого эгоиста.
 В своей полемике с западниками славянофилы не уставали напоминать об организованных католиками крестовых походах на русскую землю, о возмутительном поведении польской шляхты в Москве во времена Смуты и о вызывающем по отношению к русской культуре образе жизни петровских временщиков. «Вся внешность европейской культуры была усвоена без всяких изменений, совершенно механически... И сладкая еда, и мягкие постели, и изящная праздность высшего класса, и роскошь обстановки, костюма, жилья — все это стало обыденным явлением» (46. Т. 3. С. 131).
 К сожалению, критика европеизации русской культуры у славянофилов часто сопровождалась идеализацией традиционных, патриархальных отношений в стране, защитой самодержавия и обрядовой религиозности. Между тем, страна нуждалась в переменах, в распространении просвещения, строительстве школ и научных учреждений, в демократизации общественной жизни.
 Естественно, что при реформировании социально-экономических порядков необходимо обращаться к мировому опыту. И здесь нельзя своеобразие культуры рассматривать как запрет на возможность ее обогащения культурными достижениями других народов.
 В 1921 г. во взглядах на место России в диалоге Запада с Востоком сложилась и третья точка зрения – евразийство. Его представители —Н.С. Трубецкой, П. Н. Савицкий, Г. В. Вернадский, Л. Н. Гумилев. Оригинальной чертой евразийства является акцент на Азии, азиатской компоненте России. Запад скептически относится к претензии России быть европейской державой. Его политики полагают, что Россия в Европе – некое чужеродное тело. Особую неприязнь у них вызывает православие.
 В своей работе «Европа и человечество» (София, 1920) Трубецкой писал, что ориентация восточноевропейских народов на Запад пагубна для их самобытной культуры. Особенно опасно для их будущего распространяемое западноевропейскими политиками мнение о их неполноценности. Уступка этому мнению влечет за собой отрыв от собственной истории, забвение культурных традиций.
 «Затаенной мечтой каждого европейца является обезличение всех народов Земного шара, разрушение всех своеобразных обликов культур, кроме одной европейской.., которая желает прослыть общечеловеческой, а все прочие культуры превратить в культуры второго сорта» (26. С. 54).
 Развивая мысль о том, что каждый этнос самым тесным образом связан с ландшафтом, местом развития, Л. Н. Гумилев делает вывод, что общечеловеческая культура, одинаковая для всех народов, невозможна. На земном шаре не может быть единого культурного центра Разнообразие природных условий требует полицентризма. Одним из таких центров является евразийский.
 Только союз с Востоком позволил русскому народу отстоять свою независимость и не попасть «к немцам на галеры». Только как евразийская держава и только через евразийство Россия сможет сохранить свою культурную самобытность, политическую и экономическую независимость и избежать американских галер (26. С. 31).
 Россия – уникальная страна, в которой существует самобытная культура, адекватная как географическим условиям, так и ее историческим традициям и национальному характеру русской нации. И для нее неприемлемы ни европейский национализм, ни космополитизм. Еще в конце прошлого века Кавелин в письме Достоевскому отмечал, что главная ошибка западников – в том, что они на европейские идеи смотрели как на общечеловеческие. На самом деле они – порождение европейского национализма и индустриального общества. России нужны достижения европейской цивилизации, но не для того, чтобы русским стать европейцами и утратить свою самобытность, а для того, чтобы учесть достижения мировой науки и техники, выбрать из мировой культуры то, что соответствует ее традициям и укрепляет ее самобытность. Рос­сии близки и понятны слова Дж. Неру о том, что «именно Азия дала великих идейных вождей, которые, возможно, оказали на мир большее влияние, чем кто-либо другой или что либо другое где бы то ни было. Азия дала великих основателей главных религий» (47. Т. 1. С. 41).
 В С. Соловьев резко отзывался о той части русской интеллигенции, которая «вместо образа и подобия Божия все еще продолжает носить образ и подобие обезьяны» и обезьянничает перед Западом, и призывал «восстановить в себе русский народный характер, перестать творить себе кумира изо всякой узкой ничтожной идейки... стать равнодушнее к ограниченным интересам этой жизни, свободно и разумно уверовать в другую, высшую действительность» (61. Т.1 С. 31).
 Культура как Запада, так и Востока полна непреходящих духов­ных ценностей. В наше время безостановочно идет процесс интеграции, взаимообогащения культур. Занимая выгодное географическое положение, учитывая свое евразийство и опираясь на богатство своей культуры, Россия способна содействовать диалогу Запада и Востока и внести в этот диалог свой посильный вклад.
 Участвуя в диалоге Запада и Востока, Россия сохранит свою само­бытность и самостоятельность, свое православное лицо и коллективистские принципы. Только в этом случае ей посчастливится стать образцовым государством как в политико-экономическом, так и в научно-техническом и культурно-нравственном отношениях.
 Тема VIII. ЛИЧНОСТЬ. ПРОБЛЕМЫ ЕЕ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ И РАЗВИТИЯ
 Есть научное понятие — человек. Все, обладающие необходи­мыми родовыми признаками человека, как жившие прежде, так и живущие теперь, — люди. Но как остро каждый из нас ощущает свою особенность, исключительность, непохожесть на других. Откуда они у нас? Что формирует личностные качества людей, формы и способы их взаимоотношений? И можно ли при всей несхожести отдельных людей выделить типы личности?
 1. Понятие индивидуальности
 Человек — это многогранное и многокачественное явление продукт общества, природное существо, субъект культуры и т.д. Поэтому для своего выражения он требует различных понятий, важнейшими из которых являются: «человек», «индивид», «индивидуальность», «личность».
 Понятие «человек» отражает общеродовые черты, присущие человеческому индивиду, его биологическую организацию, сознание, язык, способность трудиться. Таким образом, оно дает самую общую и потому предельно абстрактную характеристику индивида, лишенную его конкретного образа.
 Понятие же «индивид» обозначает человека как единичного представителя человеческого рода, принадлежащего одновремен­но и природе, и обществу, объединяющего в себе совокупность биологических свойств и социальный облик.
 Но как индивид связан с обществом, позволяет ли эта связь индивиду быть индивидуальностью и претендовать на личную автономию?
 Проблема индивидуальности всегда привлекала внимание ученых и связывалась с вопросом, может ли человек стать самим собой, самобытной, уникальной личностью. Индивидуальность – неповторимое своеобразие какого-либо явления, отдельного суще­ства, и, естественно, в первую очередь, относится к человеку, глубокое познание которого невозможно без его рассмотрения в качестве индивидуальности.
 Определение индивидуальности есть попытка постичь целостность конкретного субъекта, исходя из его единичных параметров. Задача этого определения — усложнение простого выделения факта отдельности некоего человека до развитых представлений о формировании и существовании его уникальности. При этом исходный акцент обращения к человеку не только не теряется, но служит постоянным ориентиром и целью постижения человеческой реальности, ее наиважнейшей исходной характеристикой.
 Сама природа сберегает в индивиде не только общевидовые, но и неповторимые, уникальные признаки, что обнаруживается уже на генетическом уровне. Биологическая неповторимость организмов жестко запрограммирована генотипом и сохраняется при любых изменениях окружающей среды. Чем шире биологическое разнобразие особей, тем прочнее положение состоящего из них вида в природе.
 Также и успешное функционирование и развитие общества предполагает наличие определенного уровня разнообразия его членов. Именно разнообразие его членов, существование ярко выраженных индивидуальностей представляет собой действительное богатство всякого общества и его культуры. Поэтому индивидуальное своеобразие людей – это закон социального развития. Это и есть так называемый парадокс индивидуальности Общество требует известной унификации индивидов, например, профессиональной, и одновременно не может существовать без сохранения и развития индивидуальных особенностей людей. В этом смысле индивидуальность можно представить как общественный способ существования человека.
 Индивидуальность и единичность – это не одно и то же. Единичное подтверждает факт существования индивидуальности, указывая на ее наличность, но не выражает качественную определенность индивидуального бытия. Отсюда определение индивидуальности через единичность является формальной ее характеристикой, не связанной с ее содержательным анализом.
 Индивидуальность не сводится к различиям индивидов, не тождественна неповторимости личности. Это далеко не единственный признак индивидуальности. Недаром в античной философии он вообще не играл существенной роли в характеристике индивидуального бытия. Общая направленность мировоззрения древних греков, рассматривавших мир как вечный круговорот и повторение бытия, сводилась к подчеркиванию приоритета всеобщности над случайной обособленностью.
 Главная причина того, что неповторимость индивида не тождественна индивидуальности, заключается в определении индивидуальности как целостной характеристики. Индивидуальность следует раскрывать как единую, многоуровневую структуру, связанную с целостным представлением об индивиде.
 То, что индивидуальность проявляется и на биологическом, и на психическом, и на социальном уровнях, объясняет, почему она представляет интерес для многих наук. Это позволяет говорить об индивидуальности как биологической, психологической и социальной проблемах.
 Примечательно, что сам термин «индивидуальность» означает единство многообразного. Поэтому для того, чтобы разобраться в проблеме индивидуальности, нужно представить человека не только как открытую, но и как закрытую систему с точки зрения ее цело­го. Человек представляет собой единство внутренне взаимосвязан­ных его свойств.
 Конечно, индивидуальность есть лишь относительно замкну­тая система. «Открытость» и «закрытость» в равной мере необхо­димы для нормального существования системы. Для того чтобы индивидуальность была устойчивой, она должна быть каждый раз непроницаемой для внешней среды, но при всей своей обособлен­ности индивидуальность – всегда часть внешнего мира, в посто­янном взаимодействии с которым она существует и развивается.
 Как целостная система индивидуальность включает в себя, во-первых, общие черты, свойственные индивиду как представителю биологического вида и человеческого общества; во-вторых, осо­бенные признаки, которые присущи ему как участнику конкретных общественных отношений; в-третьих, единичные признаки, связанные со спецификой его биологической организации, соци­ального окружения.
 Указанные свойства человека, взятые сами по себе и не как их простая совокупность, но с учетом всей внутренней взаимосвязи и целостности, — и образуют индивидуальность человека. Отсюда, в качестве конкретного существа индивидуальность обладает та­ким общественным бытием, в котором единичное и общее, при­родное и социальное не просто присутствуют, а взаимодействуют, сливаясь в единое целое.
 Индивидуальность по-разному проявляется в предметном мире, органической природе и человеческом обществе. Соответственно существуют различные ее формы: предметная, биологическая и социальная. К числу наиболее общих признаков индивидуальности относятся: обособленность, целостность, самобытность, непо­вторимость, активность, которые в той или иной степени присущи всем ее формам.
 Определение индивидуальности как системного, целостного объекта состоит в конечном счете не в перечислении ее различных черт, а в выделении главного системообразующего фактора, обу­словливающего ее целостную сущность и связывающего все ее частные определения в общее понятие. Таким сущностно-образующим фактором индивидуальности, характеризующейся самыми различными чертами, является самобытность конкретного индивида, его способность быть самим собой, выступать самостоятель­ным существом в рамках природного, социального, культурного целого.
 Признаки единичности и неповторимости в этой связи не явля­ются критерием понятия индивидуальности потому, что не выра­жают ее целостного и самобытного характера.
 Данный подход не ограничивается фиксацией голого факта единичности и неповторимости индивидуальности, а позволяет раскрыть внутреннюю структуру и механизм ее функционирова­ния и развития. Только на такой основе можно не формально, а органически включить индивидуальность в общие связи, показать ее место и роль в бытии той системы, элементом которой она яв­ляется. Такое понятие дает возможность связать ее с процессами и тенденциями социального развития.
 Отметим в этой связи, что часто уникальное, неповторимое в индивидуальности образуется самим сочетанием общих, типичных свойств человека. Еще и поэтому правильно то замечание, что вне связи с общим индивидуальность не существует. Но неверна и другая крайность — сведение индивидуальности всецело к общим свойствам человека. И в том, и в другом случае индивидуальность лишается своего собственного значения. В первом случае теря­ясь в уникальности и случайности, во втором — растворяясь в универсальном. Давая целостное представление о человеке в един­стве его единичных и общих свойств, понятие индивидуальности тем самым характеризует его как конкретное существо.
 Индивид выступает в качестве индивидуальности, когда он бе­рется в автономности его бытия. Все люди живут в обществе, но каждый при этом живет своей индивидуальной жизнью, т.е. обо­собляется в относительно самостоятельную «точку бытия», что и позволяет ему активно, творчески проявлять себя в окружающем мире. Индивидуальность человека состоит не столько в том, что каждый индивид неповторим, хотя и в этом также заключен мо­мент его индивидуальности, а в том, что каждый представитель человеческого рода — это отдельный, самобытный мир, который, будучи включен в социальную структуру, сохраняет свою относи­тельную самостоятельность.
 Конечно, самостоятельность индивида опирается на его неповторимость, но одновременно и на его общие свойства, связываю­щие его с родом. Каждая индивидуальность приобретает свою само­стоятельность прежде всего благодаря той роли, которую она иг­рает в обществе. Вот почему индивидуальность нельзя понимать как абсолютную независимость индивида от внешнего мира. Сущ­ность индивидуальности составляет самобытность индивида, опирающуюся на постоянное взаимоотношение его с обществом.
 Определение индивидуальности как особой формы бытия человека в обществе позволяет преодолеть биологизаторский подход к ее пониманию, согласно которому она дается человеку от природы, а в обществе лишь социализируется. Оно направлено также против психологизма, ограничивающего индивидуальность сферой сознания, психологических особенностей личности. Оно дает возможность представить индивидуальность как особое сформировавшееся качество конкретного человека, взятого в единстве его природных и социальных свойств.
 Индивидуальная самобытность проявляется во всех признаках индивидуальности. Именно она делает индивидов подлинно неповторимыми существами. Разумеется, их неповторимость обу­словливается уже природными факторами, которые играют важную роль в определении индивидуального бытия. Специфический узор каждого покрова пальцев рук, например, служит одним из средств установления индивидуальной идентичности и опознания человека. Но истинный смысл индивидуальной непо­вторимости связан не столько с внешним обликом индивида, сколь ко со способом его бытия в качестве самостоятельного субъекта, в его деятельности, направленной на создание материальных и духовных ценностей. Здесь прежде всего и проявляется индивидуальная неповторимость и незаменимость конкретного человека. Это касается определения и других свойств индивида, которые могут быть адекватно поняты в конечном счете как проявле­ние целостной индивидуальности.
 Индивидуальность можно определить как такую особую форму существования человека в обществе, благодаря которой он, несмотря на всю свою социальность, не растворяется в обществе целиком и полностью, а представляет собой нечто отдельное, автономизированное, обладающее в рамках общественного целого своей особой жизнью. Способы индивидуальной деятельности не содер­жатся в готовом виде в общечеловеческом опыте и не являются общезначимыми для всех. Каждый индивид, опираясь на собст­венные способности и возможности, должен выработать свои индивидуальные способы и приемы действия в обществе, сформиро­вать у себя индивидуальный стиль деятельности. Это обусловливает необходимость индивидуальной самостоятельности и актив­ности человека, а следовательно — необходимость индивидуального уровня его бытия в обществе.
 Таким образом, понятие индивидуальности раскрывает человека как целостное существо в единстве его неповторимых и общих, природных и социальных свойств, определяет его как конкретного индивида, выражающего собой глубинную особенность челове­ческого бытия.
 В условиях, когда современное общество вовлекает человека в круговорот разнообразных процессов, связей, отношений, навязывая ему определенные образцы, стандарты жизни, – защита и развитие его самобытности и уникальности есть один из насущных вопросов нашего времени. Более того, современные тенденции омассовления и нивелирования личности ставят вопрос о самом праве человека на индивидуальную жизнь, о перспективах его индивидуального бытия. Того требует и возросшая роль индивидуального вклада и индивидуальной ответственности человека во всех сферах общественной жизни.
 2. Понятие личности
 Часто категория личности используется как оценочная. Если тот или иной индивид отвечает какому-то набору используемых оценивающим субъектом требований, он признается личностью. Нередко под личностью понимается набор характеристик, которые кому-то представляются «нужными», «существенными» и т.д. Отсюда лишь один шаг до утверждения, что личность – это то, что нам кажется приемлемым. На таком основании легко отказать в праве считаться личностью любому, кто кажется отличающимся в каком-то показателе, а затем и вообще любому «иному». Социальные, а соответственно и правовые последствия широкой трансляции таких моделей личности хорошо известны.
 Поэтому, обращаясь к понятию личности, следует выявить его общезначимые, общеупотребительные, объективные параметры, учитывая, что в социальной действительности оно собой отражает.
 В понятии личности фиксируются социальные качества индивида. Тем самым в нем упор делается не на отличающих друг от друга особенностях людей, а на в определенной мере общечелове­ческих параметрах. Этот акцент не случаен. Он обусловлен зада­чей оттенить важнейшее значение тех моментов человеческого бытия, которые в своей сущности есть нечто большее, нежели просто конкретность частной жизнедеятельности (что хорошо заметно в понятии «историческая личность»).
 Итак, понятие личности фиксирует, в первую очередь, социальнозначимые черты человека, свойственные ему как отдельному индивиду, и характеризующие его включенность в общественные отношения. Но это лишь узкий смысл понимания того, что представляет собой личность. Как и понятие индивидуальности, понятие личности есть особый («социальный») аспект многообразия человеческой жизнедеятельности и должно быть обращено на всю целостность человеческого существа.
 Само значение, придаваемое понятию личность, требует раскрытия его многомерность или же оно должно быть заменено в общей иерархии понятий, относящихся к человеческому существу, на более сложное понятие, но это противоречило бы традиционным ценностным установкам отечественной культуры. Поэтому лучше идти по пути постоянного усложнения данного понятия, сообразуясь с развитием общественной жизни.
 Как и проявления человеческой индивидуальности, различные социальные качества индивида многообразны и могут исследоваться разными науками. Вероятно, одна из причин дискуссий относительно дефиниций понятия «личность» как раз и заключается в этой многоаспектности рассмотрения, когда понятие «личность» является объектом исследования не только философии, но и частных наук, как общественных, так и естественных. Каждая из них изучает личность своими особыми приемами и методами, под своим углом зрения. Заметим, однако, что в силу особой специфики они в состоянии познать лишь отдельные ее стороны, выявить ее частные (например, психологические, социологические) особенности. Даже все вместе взятые они не могут дать полного представления о точности, так как она наравне с частными обладает и общими, интегративными свойствами. Общее определение личности как целостного, многопланового, многоуровневого, многокачественного образования становится возможным лишь на основе философского подхода.
 С учетом данных требований понятие личности предстает как интегральное, бесконечно богатое конкретное понятие, обосновывающее социальную форму существования индивида, в рамках которой он обладает внутренней целостностью и относительной самостоятельностью, что дает им возможность творчески проявлять себя в соответствии с социальными задачами путем раскрытия своих задатков и способностей. В качестве личности человек является самостоятельным, творческим субъектом общественного сознания и деятельности, способным к самоопределению, саморегулированию, самосовершенствованию.
 Как особое, социальное существо личность характеризуется внутренним миром. Именно наличием внутреннего мира люди отличаются от животных и машин, от всех объектов Вселенной, хотя мы и не можем категорически заявлять, есть ли у животных внутренний мир или нет, обладают ли способностью к рефлексии сложные компьютерные установки.
 Внутренний мир — это индивидуально интерпретированный, насыщенный личностными эмоциями, осмысленный в диалогах с реальными и идеальными собеседниками внешний мир во всех возможных его вариантах и проекциях. Внутренний мир – это также сложная система способов субъективной переработки личностью тех ситуаций, в которые она попадает, тех влияний, объектом которых оказывается. И то, как субъект опознает, интерпретирует, проблематизирует ту или иную социальную ситуацию, определяет качество личностного включения в происходящие события. При этом, чем выше уровень эмоциональности, творческого отношения к своему взаимодействию с миром, чем полнее личность вкладывает себя в окружающий мир, тем богаче и многообразнее становится ее внутренний мир и тем более сокращается психологическое, переживаемое личностью расстояние между нею и окружающей средой.
 Внутренний мир личности возможен только как мир нравственный. Феномены донравственной психики (удовольствие – не удовольствие и т.п.), не будучи осмыслены в акте нравственной оценки, в измерении добра и зла, не порождают внутреннего мира, его смыслов и значений, самой личности. Возможность увидеть в окружающей среде «добро» и «зло», безусловно, связана со спецификой социальной сферы жизни человека и необходимостью постоянного оценивания как условия существования в этой сфере.
 Индивидуальное развитие личности имеет несколько своих «возрастов». Биологический возраст определяется состоянием обмена веществ и функций организма. Социальный возраст измеряется уровнем социального развития (например, овладение определенным набором социальных ролей). Психический возраст определяется уровнем психического (умственного, эмоционального и т.д.) развития личности. Также существует субъективный, переживаемый возраст личности, имеющий внутреннюю точку отсчета.
 Предпосылки развития личности связаны со способностью человека вырабатывать и изменять отношение к самому себе, переоценивать и видоизменять свой опыт, взглянуть на себя как бы «другими глазами». Итоговой характеристикой работы личности над познанием самой себя, отношением к себе и своему месту в жизни является образ Я. По отношению к личности образ Я выступает как регулирующее образование, в котором воплощается ощущение собственных состояний, переживаний, поступков, собственной целостности и нерасторжимости, а также своего прошлого, настоящего и будущего.
 Заметим, что свершение поворотных событий в жизни человека, вызывающее изменение социальной ситуации развития личности, часто приводит к смене ролей, которые человеку приходится играть, к изменению круга лиц, включенных во взаимодейст­вие с ним, спектра решаемых проблем и возможностей принятия решения, к изменению его образа жизни и, наконец, представле­ния о самом себе (его Я). Отсюда проистекает необходимость лич­ностного изменения, перестройки всей системы Я, всегда болезненно переживаемой личностью. Это связано с особенностями пере­хода от Я к «утрате Я» и лишь затем — к обретению «нового Я», сопровождающими личностное изменение.
 Образ Я — сложная система, характеризующаяся степенью интеллектуальной и эмоциональной развитости личности, степе­нью гармоничности (или противоречивости) отдельных компонен­тов Я, а также степенью устойчивости личности Устойчивость личности является для человека одним из наиболее ценных и со­храняемых им качеств.
 До наступления неких поворотных (т.е. связанных с принятием человеком на длительный период его жизни важных решений, зачастую много меняющих в его судьбе) событий у человека имеется четкое представление о себе, сложившийся образ Я. Существование личности разворачивается по моделям, часто созданным еще предшествующими поколениями. В этом случае роли регламентированы, определены закономерности и характер их смены. Стереотипы поведения продемонстрированы индивидом не однаж­ды, внутренне им приняты. Если рассматривать образ Я, представление о себе на этом этапе, то он будет характеризоваться относительной простотой чувств и мыслей, внутренней гармоничностью и высокой степенью устойчивости.
 При поворотных событиях личность оказывается в ситуации невозможности жить по-прежнему и сохранить некогда устойчивую систему Я от разрушения. Разрушающее действие обстоятельств может оказаться столь велико, что наступает необратимый процесс полной утраты себя в невосстановимости своего Я. Но, как правило, уже в самом начале этого процесса личность совершает напряженную внутреннюю работу, которую можно назвать процессом «обретения Я». Я усложняется и дифференцируется, ве­дется поиск преодоления внутренних противоречий для того, что­бы в конечном счете выстроить новый, усложненный и достаточно устойчивый образ Я.
 Это конструктивное разрешение противоречия, связанное с нахождением внутренних ресурсов личности, творческое созидание нового Я.
 Но разрешение внутриличностного противоречия может принимать и другие формы: быстрая адаптация, идущая по облегченному, проложенному кем-то ранее пути; стагнация, застой, связанный с отсутствием каких-либо личностных движений; деграда­ция личности, вызванная неспособностью человека гармонизиро­вать усложнившуюся систему Я и сопутствующим стремлением максимально упростить ее, подогнать под некий эталон.
 Важнейшим условием адекватности функционирования личности и сохранения вектора ее развития является ее изменяемость в си­туациях жизненных перемен. В том и заключается удивительный парадокс изменяемости развивающейся личности, которая при всех изменениях сохраняет свое постоянство: чтобы оставаться самим собой, человек должен изменять самого себя.
 И заключая анализ понятия личности, остановимся на пробле­ме соотношения индивидуальности и личности.
 Все свидетельствует о том, что индивидуальность не только свя­зана с личностью, но и образует ее существенную черту, а поэтому органически входит в определение самого понятия личности (в свою очередь входящего в определение понятия индивидуальности).
 Индивидуальность и личность существуют и наряду друг с другом, и как свойства друг друга. Если, например, личность в узком смысле есть некоторое социальное качество, то конкретная личность может выразить свою социальность только в форме ин­дивидуальности, выражающей способ ее бытия как субъекта само­стоятельной деятельности. И только в качестве индивидуальности личность создает свой собственный образ, является «автором» своих поступков. Индивидуальное «я» обретается как центр личности, ее внутреннее ядро. Поэтому личность, взятая вне связи с индиви­дуальностью как своим собственным способом бытия, есть абстрак­ция и реально не существует.
 Отличие же понятий «индивидуальность» и «личность» в том, что понятие личности характеризует человека со стороны его со­циальной обусловленности, указывая на его социальные позиции и ориентиры, а понятие индивидуальности раскрывает форму, способ его бытия, конкретные определения индивида, поднимаясь до их социальных значений.
 Как природные способности индивида сами по себе не форми­руют индивидуальности, так и социальность, взятая сама по себе, не делает его субъектом общественного развития. Родившийся ре­бенок уже есть индивид, единичный представитель человеческого рода, но еще только полагание человеческой индивидуальности. Умирающий старик есть человек, но успела ли сформироваться его личность? Ребенок становится индивидуальностью по мере того, как перестает быть только «единицей» рода и приобретает отно­сительную самостоятельность своего бытия в обществе. Старик есть личность при том условии, если он обнаружил индивидуализированные формы своего социального включения, и в этом случае он жив как личность, пока сообществом не утрачена и имеет действенную силу, продолжает признаваться оригинальная целостность его способов действия, мыслей, решений. Отсюда можно заключить, что индивидуальность есть общественный способ существования индивида, а личность – индивидуализированный способ бытия человека.
 Сущность индивидуального бытия не дана человеку изначально, но складывается по мере усвоения им социального опыта. В то же время сущность бытия личности не транслируется прямо и непосредственно из социальной среды, но всегда есть результат индивидуальных, самобытных поисков. И чем больше в отдельной личности представлено индивидуальное, тем значительнее ее масштаб, вплоть до масштабов исторической личности

<< Пред.           стр. 4 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу