СОВРEМEННАЯ БУРЖУАЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ 11

О том, что прагматизм совершенно исключает даже постановку вопроса о познании и истине в их традиционном, в течение тысячелетий установившемся смысле, основоположники этой философии — в отличие от и.х эпигонов — всегда говорили с предельной ясностью и откровенностью, больше того, в отказе от прежнего значения «познания» и «истины» и во введении нового их значения они усматривали суть и главную задачу своего учения. Согласно Дьюи, «функция интеллекта... состоит не в том, чтобы копировать объекты окружающего мира, а скорее в том, чтобы устанавливать путь, каким могут быть созданы в будущем наиболее эффективные и выгодные отношения с этими объектами» 124.
Так как различные виды, формы и типы деятельности человека рассматриваются и оцениваются с одной-единственной точки зрения, с точки зрения приспособления, так как их значение полностью исчерпывается более или менее удачным осуществлением этой функции, то все другие, качественные, различия между ними оказываются несущественными и могут не приниматься во
121 J. D e w e у. The Develcrpement of American Pragmatism. In: «Twentieth Century Philosophy». New York, 1947, p. 467.
274

внимание; все они становятся однородными в принципе видами поведения. Это приравнивание форм и типов человеческой деятельности (в том числе мыслительной) на общей базе приспосо-бительного поведения составляет осяову универсального применения важнейшего методологического принципа инструментализма, «принципа непрерывности», отрицающего какие-либо существенные различия между теорией и практикой, идеальным и материальным, ощущением и понятием, наукой и искусством и т. д. и т. п.
Однородность бихевиористского континуума, принятая инструментализмом, позволяет ему также свести стимулы любого вида деятельности к единой основе, которой объявляется привычка (или навык—habit), осознаваемая как устойчивое «верование» (belief). Верование же в свою очередь определяется как готовность действовать некоторым определенным образом. Отсюда следует, что универсальным средством осуществления желательных изменений в любой сфере общественной жизни является изменение привычек, отказ от старых, уже не оправдывающих себя привычек и выработка новых, более полезных и аффективных. Поскольку такое изменение привычек может быть достигнуто путем воспитания и обучения, система народного образования, школа, педагогика приобретают значение решающего фактора общественного прогресса. Так, на биолого-бихевиористской основе связываются у Дьюи различные стороны его учения, а педагогическая доктрина получает в нем свое место в качестве необходимого компонента прапматистского мировоззрения.
Однако Дьюи не останавливается на биологической интерпретации мышления и его результатов, которая призвана главным образом подвести естественнонаучную базу под его доктрину.
Ценностная интерпретация опыта. Другой путь восхождения от обыденного сознания к теоретическому идет у Дьюи через ценностную интерпретацию опыта.
Стоит напомнить в этой связи, что теория ценности вошла в философию преимущественно через Лотце и неокантианцев баденской школы и со временем завоевала себе место особой философской Дисциплины, аксиологии, претендующей иа то, чтобы играть не менее важную роль, чем теория познания. Оценивающая деятельность стала рассматриваться как особый специфический вид деятельности, развертывающейся как бы параллельно познавательным отношениям. В одном случае мы спрашиваем: «Что есть данная вещь?», в другом—«Что она значит для нас? Как нам нужно к ней относиться?» Для неокантианца Виндельбанда ценности выступали, прежде всего, как нормы, которым подчиняется наше мышление, воля (нравственное суждение) и эстетическое чувство. Но ценность—это не только некая абстрактная норма, это и то, что м ы цеаим, чем дорожим, к чему стремимся, что предпочитаем. Иначе говоря, ценность предполагает определенное субъективное эмоциональное отношение к объекту оценивающей деятельности.
Результат познавательной деятельности—это истина, истинные суждения, результат оценивающей деятельности—ценность, ценностные суждения. Познавательная деятельность имеет дело с фактами, с тем, что есть. Оценивающая деятельность основана на предпочтении
275

и имеет дело с тем, что, как мы считаем,—должно быть. Мы не только выносим суждение о том, что яечто представляет собой ценность, но и стремимся к тому, чтобы эта ценмость реализовалась, была претворена в жизнь.
Причин, которые привели к выдвижению ценностной проблематики на передний «рай философских дискуссий, много. Одна из них — это своеобразное осознание того факта, что отношение человека ко всему окружающему миру не является только созерцательным, теоретическим и бесстрастным; будучи в первую очередь практическим, оно всегда эмоционально окрашено, несет на себе печать заинтересованности и субъективного предпочтения, оно всегда включает и некоторую оценку.
По мере того как проблема человека стала все более и более привлекать внимание философии, эта оценочная сторона его деятельности не могла не стать предметом пристального анализа: каковы причины и основания тех или иных оценок? какова природа ценности? каков логический статус ценностных суждений? как оценка влияет на познание? и т. п. Все эти и многие другие вопросы, связанные с проблемой ценности, вызвали к жизни огромную философскую литературу и множество различных точек зрения. Одной из центральных проблем стала три этом проблема отношения между тем, что есть, и тем, что должно быть, между сущим и должным; между фактом и .ценностью. Можно ли перейти от одного к другому, т. е. из «есть» логически вывести «должно быть»?
В XX веке в буржуазной философии широкое распространение получила неопозитивистская концепция, согласно которой между фактом и ценностью пролегает непроходимая пропасть, а высказывания о фактах не стоят ни в какой логической связи с ценностными суждениями. Однако наряду с этой точкой зрения сложился и другой взгляд, зачатки которого можно обнаружить уже у Ницше. Джеме высказал его с достаточной определенностью, а Дьюи положил в основу своего инструментализма и обстоятельно развил его. Суть этого взгляда состоит в отрицании логического различия между познавательной и оценивающей деятельностью. Путь к истине и путь к ценности с этой точки зрения — это один и тот же путь; истина и ценность совпадают.
Кроме того, если, например, неокантианцы понимали ценности как что-то вечное, абсолютное, как нормы, парящие над эмпирической действительностью и принципиально отличающиеся от нее, как нечто должное в противоположность сущему, то прагматисты погружают, так сказать, ценности в сам опыт, рассматривают их как нечто, вырастающее из опыта и имеющее значение только в нем и для него. Отсюда и определение истины, которое дает Джеме: «Истина... — это родовое название для всех видов определенных рабочий ценностей в опыте»
125. У. Д ж е м с. Прагматизм, стр. 47.
276

Если так, то отпадает вопрос о том, каким образом связаны факт (и истина, как определенная констатация факта) и ценность, как от «есть» перейти к «должно быть». Никакого перехода и не требуется: процесс познания — это и есть процесс вынесения оценки; его конечный результат — ценность, которая в данном случае называется истиной. Истина, говорит Джеме, это то, во что нам лучше всего верить. Истина есть разновидность «благого», подобно богатству, здоровью. Но в таком случае проблема познания в традиционном смысле как адекватного отражения или воспроизведения действительности в мышлении вообще снимается. Слово «познание», как и слово «истина», может употребляться лишь в особом, прагм атистоком, смысле. Мы пришли к тому же результату, что и при биологической интерпретации мышления и опыта вообще.
Если с биологической точки арения все виды деятельности оказываются однородными в силу своего приспособительного характера, то при ценностной интерпретации они также могут рассматриваться как однородные, поскольку все они направлены на повышение ценности опыта, ценности нашей жизни. Тем самым открывается возможность для применения «принципа непрерывности». Так «биологическая» интерпретация опыта дополняется у Дьюи более «философской» ценностной интерпретацией.
Рассмотрим теперь специфические черты доктрины Дьюи несколько подробнее.
Что такое опыт? Отправным пунктом философствования для Дьюи, как и для Джемса, является опыт. Но если Джеме определяя опыт весьма абстрактно как «поток сознания» или «поток субъективной жизни», то Дьюи, разделяя фактически это понимание опыта, пытается все же дать ему более содержательную характеристику. Он делает это путем простого эмпирического перечисления вещей и явлений, которые, так сказать, попадаются в опыте, которые встречаются в жизни или составляют какие-то ее элементы и стороны. «Ценность понятия опыта для философской рефлексии состоит в том, что оно обозначает как поле, солнце, облака и дождь, семена и урожай, так и человека, который трудится, составляет планы, изобретает, пользуется вещами, страдает и наслаждается. Опыт обозначает все, что переживается в опыте, мир событий и лиц; он обозначает мир, воспринятый в опыте, деятельность и судьбу человека»126.
Иногда Дьюи говорит о воспринимаемых в опыте объектах так, как если бы он приписывал им объективное существование. Так бывает, когда не затрагиваются проблемы, связанные с основным вопросом философии, когда нет речи о гносеологическом отношении субъекта и объекта. Эта двусмысленность, характерная для инструментализма, придает ему как бы «натуралистическую» окраску и позволяет Дьюи говорить о своем «реализме».
126 J. Dewey. Experience and Nature Chicago—London, 1925, p. 28.
277

«Опыт» — это едва ли не самое туманное понятие в философии Дьюи. Опыт охватывает и то, что воспринимается в опыте субъекта восприятия и сам аист восприятия, так что фактически вне опыта нет ничего, опыту можно противопоставить только «ничто». В отличие от Джемса, и, может быть, даже полемизируя с ним, Дьюи не считает возможным отождествить опыт с «потоком сознания». Во-первых, опыт охватывает не только поле сознания, но и область подсознательного; он включает также и невежество и незнание. Во-вторых, опыт это не только поток ощущений и мыслей, .в пего входят и более устойчивые компоненты, например, привычки127.
Характерными чертами опыта. Дьюи считает, во-первых, то, что опыт предполагает указание, нахождение и показывание. «Реальность» включает все то, что найдено и показано»128. Это значит, что в опыте обязательно присутствует чувственный момент. Во-вторых, опыт имеет дело вовсе не с какими-то первичными, и простыми «данными». В действительности, эти «данные» являются результатом анализа, так как «первоначально мы находим как раз запутанное я сложное» 129.
В-третьих, Дьюи считает огромной ошибкой рассматривание опыта как познания, а данные в нем объекты как познаваемые или непознаваемые. Опыт, заявляет Дьюи, отнюдь не сводится к познавательному отношению, напротив, существует множество более первичных способов отношения к вещам и обращения с ними. По сравнению с этими способами познание не имеет никаких преимуществ. Мы прежде всего обладаем вещами, наслаждаемся ими, используем их или страдаем от них. «Опыт означает прежде всего не познание, но способы деланья и страдания» 130. Познание же появляется (если вообще появляется!) значительно позже. «Весь познавательный опыт должен, начинаться и заканчиваться & бытии вещей и в обладании ими» 13!. При этом под «вещами» Дьюи понимает здесь все, что так или иначе существует. «Мы должны мыслить мир в терминах, допускающих, чтобы преданность, благочестие, любовь, красота и тайна были бы не менее реальны, чем что-либо другое» 132.
Поразительно, что, перечисляя виды опыта, Дьюи не упоминает о таком его важнейшем виде, как опыт ученого. «Опыт является политическим, религиозным, эстетическим индустриальным, интеллектуальным, моим, вашим» 133. Лишь один раз, говоря о том, что входит в опыт, Дьюи называет и науку, поместив ее на последнее место после магии и суеверий: «Опыт включает снови-
127 J. D e w e у. Experience and Nature, pp. 7,8.
128 Ibid., p. 1.1.
129 .Ibid., p. 13.
130 J. D ewe у. On Experience, Nature and Freedom, ed. by R. J. Bernstein. New York, 1960, p. 46.
131 J. Dewey. Experience and Nature, p. 19.
132 Ibid., p. 17. 183 Ibid., p. 15.
278

дения, нездоровье, болезнь, смерть, труд, войну, смятение, двусмысленность, ложь и заблуждение, он включает трансцендентальные системы равно как и эмпирические; магию и суеверия так же, как и науку...» 134.
Таким образом, очевидно, что Дьюи понимает опыт совсем не так, как, скажем, Бэкон или Локк, для которых опыт был формой или способом познания. Для Дьюи опыт — это повседневный, обыденный опыт людей, это мир чувств, переживаний и активности человека, сфера его обычной жизнедеятельности.
С такой точки зрения, именно здесь, в чувственном опыте повседневной жизни, складываются наши потребности, интересы и запросы, возникают проблемы и задачи, требующие решения; мы ставим перед собой цели и ищем средства для их достижения. Здесь, в сфере повседневного опыта, мы любим и ненавидим, радуемся и горюем, веселимся и скучаем, стремимся и достигаем. Мир нашего непосредственного опыта или мир здравого смысла, «как обозначается тот мир, в котором мы живем с нашей любовью и ненавистью, с нашими поражениями и достижениями, выборами, стремлениями и наслаждениями...»135, это и есть единственно реальный мир, мир подлинных ценностей, если ценностями называть все то, к чему мы стремимся, чем дорожим, что мы хотели бы сохранить и закрепить в нашей жизни.
Поскольку жизнь наша имеет преимущественно практический характер, то и проблемы, которые она ставит перед нами, это практические проблемы, связанные с вопросами о том, как нам лучше действовать или вести себя в той или ияой ситуации, чтобы достигнуть желаемых результатов, чтобы сделать наш опыт более ценным или, иначе, чтобы утвердить в нем наши ценности. Отсюда и осмысление опыта или, что то же самое, нашей жизни 13в, нашей деятельности и ее результатов должно происходить прежде .всего в терминал удачи или неуспеха, достижения целей или поражения.
Как говорит Дьюи, «успех и неудача суть первичные «категории» жизли; достижение блага и избегание зла — ее высшие интересы; надежда и тревога... — господствующие качества опыта»137.
Какое же место в опыте отводит Дьюи науке, познанию, мышлению? На основании приведенных выше характеристик опыта нетрудно догадаться, что интеллекту и науке будет отведена роль вспомогательного средства для достижения тех практических целей, которые рассматриваются как действительные ценности жизни.
Дьюи, так сказать, с порога отвергает самую постановку вопроса о познании независимого от человека и внешнего ему мира как лишенную смысла. «Проблема, как я, или ум, или субъективный опыт, или сознание может достигнуть знания внешнего мира, является, конечно, бессмысленной проблемой» 138. Задача науки я
l34 J. Dewey. Experience and Nature, p. 10.
135 J. Dewey. The Quest for Certainty. New York, 1929, p. 198.
136 «Обладать опытом—значит жить» (J. Dewey. On Experience, Nature and Freedom, p. 24).
137 Ibid., p. 27.
138 Ibid., p. 41.
279

интеллекта, по Дьюи, в том, чтобы составлять планы на будущее и изыскивать средства для их осуществления 139, в том, чтобы наиболее эффективно решать «человеческие проблемы». Поэтому — и это вытекает также из «принципа непрерывности» — нет никакого существенного различия между теорией и практикой. Познание есть не что иное, как вид деланья или действия, а цель всякого действия, в конечном счете одна и та же: «Сущность прагматист-ского инструментализма состоит в том, чтобы понимать и познание, и практику как способы, позволяющие обеспечить благам — превосходным вещам всех видов — надежное существование в опыте»140. Если при биологической интерпретации опыта суть и смысл всякой деятельности человека сводились к приспособлению, то при ценностной его интерпретации все сводится к утверждению и сохранению ценностей, к достижению благ.
В данном Дьюи описании опыта отчетливо видно, какие черты обыденного сознания американского буржуа и обывателя он воспринял и поднял на уровень философских категорий.
Инструментализм и обыденное сознание. Крайний практицизм, неприязнь к теориям, не дающим непосредственной практической отдачи, сугубо утилитарный подход и к людям, и к вещам, и к идеям, успех как высшая цель — таковы именно те черты, которые обычно приписываются сознанию «стопроцентного американца» 141.
Однако не следует думать, что Дьюи в своей трактовке опыта ограничивается простым воспроизведением ходячих представлений обыденного сознания. То, что выходит из-под пера Дьюи, это не сборники житейских поучений, это теоретическая философия, которая использует обыденное сознание как материал и ключ для решения специфических философских проблем, которая выражает его преобладающие тенденции в технических терминах академической философии. Подобно тому как «Венгерские рапсодии» Листа — не сборники народных мелодий, а переработка их по законам музыкальной композиции, так и учение Дьюи представляет собой переработку профессиональным философом идей обыденного сознания в свете определенной теоретической и идеологической программы, в частности, в целях борьбы против материализма.
В самом деле, даже обыденное сознание американского дельца отнюдь не отвергает проблему познания внешнего мира или независимого существования составляющих его вещей. Но носителя такого сознания не интересует познание, как познание вещей самих по себе, его интересуют лишь практические результаты позяания и возможность их эффективного использования. Собственно теоретическое познание он охотно предоставляет специалистам, ему до такого познания просто нет дела. Когда же такой прославленный философ, как Дьюи, говорит ему, что проблема познания независимого внешнего мира в принципе лишена смысла, то он, вероятно, легко поверит этому и воспримет это утверждение как выражение его собственного убеждения, только высказанного более ученым образом. И ему едва ли придет в голову, что за
139 См. J. D e w e у. On Experience, Nature and Freedom, p. 69.
140 J. D e w e у. The Quest for Certainty, p. 37, note.
141 См. H. S. Commager. The American Mind. Отрывки приведены также в сб.: «Современный субъективный идеализм...». Джордж Сантаяна замечает, что, кем бы себя ни называли американцы фундаменталистами, католиками или идеалистами — «все они в душе и по своему образу жизни являются прагматистами... Их действительная философия — это философия предприимчивости» (Philosophy in the Twentieth Century, pp. 369—370).
280

этим утверждением скрывается уже целая философская концепция, обозначаемая термином «агностицизм».
Точно так же он, конечно, не сомневается в том, что окружающие его вещи существуют, но ему нет дела до их независимого существования. В силу своего сугубо практического, утилитарного подхода к миру его интересует не то, что представляли бы собой вещи сами по себе, и не их независимое существование, а то, чем они являются и могут быть для него, каково их практическое значение. Этот взгляд на вещи и это отношение к ним, подвергаясь своеобразной рационализации, трансформируются в философскую концепцию, согласно которой, во-первых, все вещи, вся реальность существуют лишь в опыте, который представляет собой неразрывное взаимодействие восприятия и воспринимаемого и в котором разделение на субъективное и объективное, физическое и психическое является позднейшим продуктом, результатом условной классификации. Во-вторых же, согласно этой концепции, мы, собственно говоря, живем не в мире вещей как таковых, но в мире значений, а все интеллектуальные понятия, с помощью которых мы пытаемся разобраться в нашем опыте и его проблемах, обретают свое значение лишь в их практических последствиях.
Опыт и природа. Под «опытом» Дьюи понимает не только способ или метод исследования, не только способ» нашего отношения к окружающему миру, но и сам этот мир, включая и нас самих. Все, что есть,—это опыт или то, что входит в опыт.
В философской трактовке опыта, развитой Дьюи, обращают на себя внимание два обстоятельства. Во-первых, хотя Дьюи назвал одно из своих главных произведений «Опыт и природа», он вовсе не считает природу не зависимой от опыта, чем-то другим,. чем опыт. Правда, природа, как таковая, не исчерпывает опыта. Но Дьюи настойчиво подчеркивает, что нет ничего, находящегося вне или по ту сторону опыта, или, вернее, он ничего такого не знает н подобное обстоятельство не принимает во внимание. Что бы ни-утверждала его доктрина, это во всяком случае «не различие между опытом и миром»142. Подобно Маху и Авенариусу, Дьюи рассматривает опыт как нечто исходное, первичное, но в отличие or прагматиста Шиллера он склоняется к признанию опыта безличным. Так же как и Мах, он высмеивает наивность тех людей, которые впервые встретившись с понятием опыта, задают вопрос «Чей опыт?»143. Опыт, согласно Дьюи, включает и субъект и объект; наиболее точной гносеологической характеристикой понимания опыта Дьюи может служить понятие «принципиальная координация». Но в то же время опыт у Дьюи нередко может быть-понят и как содержание или поток сознания в духе Джемса <несмотря на критику Дьюи такого-взгляда на опыт). Эта неопределенность в понимании самых основных понятий типична для доктрины прагматизма.
l41 J. D e w e у. On Experience, Nature and Freedom, p. 42. В другом месте Дьюи говорит. «Мой философский взгляд или теория опыта не включает никакого существования вне сферы опыта» («Philosophy and Phenomenological Research», vol. IX, р. 709).
142 J. D e w e y. Experience and Nature, p. 4.
281

Принудительность опыта. Во-вторых, Дьюи, конечно, понимает, что человек не творит мир или опыт из ничего, что в опыте есть нечто, не зависящее от человека и неподвластное ему. Вся проблема приспособления организма к среде возникает Именно потому, что эта среда есть, что она предъявляет какие-то требования организму, что с нею нужно считаться. И как бы Дьюи ни настаивал на нерасторжимом единстве организма и среды, на тс»м, что среда, как среда, существует лишь во взаимодействии с организмом, он все же не может уйти от признания того, что некоторые стороны или черты среды или опыта обладают принудительной силой, что в этом смысле они не зависят от организма или субъекта. Кроме того, Дьюи, как и Джемсу, приходилось постоянно выслушивать обвинения в отрицании внешней реальности, а этот упрек едва ли согласится принять даже самый завзятый идеалист.
Но признать открываемое в опыте объективное, независимое существование внешнего мира со всеми вытекающими отсюда последствиями (как, например, объективный характер законов природы и общества) Дьюи не может в силу раз и навсегда принятой им идеологической установки, в силу его принципиальной враждебности к материализму. Поэтому хотя Дьюи и приходится в некоторых случаях признавать объективную реальность, но в принципе, в своей гносеологии он отрицает ее. Иногда Дьюи доходит до того, что называет курьезом «ортодоксального эмпиризма» то, что он вообще занимается «спекулятивной проблемой» существования «внешнего мира». «Я называю это курьезом, — говорит Дьюи, — потому что если Что-либо представляется адекватно обоснованным эмпирически, так это существование мира, который сопротивляется типичным действиям субъекта опыта, мира, который идет своим путем, в некоторых отношениях не зависимым от этих действий, и который разрушает наши надежды и намерения. Невежество, оказывающееся фатальным; разочарование; необходимость приспособления средств и целей к ходу природы — все это такие факты, которые достаточно характеризуют эмпирические ситуации, чтобы сделать существование внешнего мира несомненным» 144-
Но если, как здесь говорит Дьюи, внешний мир существует, пусть хотя бы в некоторых отношениях независимо от «субъекта опыта», т. е. человека, то что он собой представляет, каковы его характерные черты?
Ответ Дьюи открывает весьма примечательные и существенные особенности е^-о философии. "Дело в том, что Дьюи вовсе не считает, что окружающее нас горы, леса, земля, воздух, вода и т. д. представляют собой независимую реальность. Все эти вещи и стихии мы знаем, а, согласно фундаментальному тезису теории познания Дьюи, мы не познаем никакой независимой реальности; познание не открывает нам ничего, что уж-е существует в готовом виде независимо от нас. Все, что мы знаем, есть результат, итог познания или исследования, а не какая-
143 J. D e w e у. On Experience, Nature and Freedom, pp. 36—37.
282

либо «апредсуществующая реальность». Поэтому, хотя какой-то внешний" мир и существует, мы не можем ни описать его, ни приписать ему какие-либо объективные признаки. Это значит также, что мы не коже» познать его таким, каков он есть сам по себе.
В полном соответствии с прагм атистской максимой значение внешнего мира исчерпывается его практическими последствиями. для нас. А каковы эти последствия, мы уже знаем: это сопротивление нашим усилиям, крушение наших надежд, необходимость менять наши планы и изыскивать средства для достижения. целей...
Иначе говоря, признание внешнего мира, независимой реальности сводится к признанию элементов сопротивления и принудительности в нашем опыте или в том мире, в котором мы живем-Ничего другого эти понятия не выражают. Но если так, то откуда берутся эти черты принудительности в опыте, почему нам приходится с ними считаться?
Для материалиста ответ прост и понятен: вещи существуют объективно, обладают объективно же присущими им свойствами и движутся и развиваются по присущим им объективным законам. Неудачи наших планов в отношении этих вещей объясняются либо незнанием их свойств и законов, либо неумением использовать их, неправильным поведением в отношении их. И напротив, чем лучше, полнее и глубже человек познает свойства и законы окружающих вещей, тем более правильно он может формулировать свои цели, находить средства для их осуществления и тем большие успехи ожидают его. Но такое решение вопроса для Дьюи неприемлемо.
Еще в 1917 г. Дьюи писал, что «когда открыто провозглашаемый идеализм оказался узким прагматизмом.., пришло время для прагматизма, который будет эмпирически идеалистическим...»144. Стремясь быть верным этому идеалистическому эмпиризму или-эмпирическому идеализму, Дьюи ограничивается лишь констатацией того, что опыту (или миру) присущи указанные выше черты. Но при отсутствии какого-либо объяснения такое описание мира приобретает довольно отчетливый мистический характер. При этою объективность мира, толкуемая лишь как принудительность и сопротивление усилиям, становится чем-то враждебным человеку. Дьюи говорит об «опасной, ненадежной природе существования», о «фундаментально опасном характере мира», о «двусмысленности-и амбивалентности реальности»14в. «Мир эмпирических вещей включает ненадежное, непредвидимое, неконтролируемое и опасное... В то время как неведомые последствия, вытекающие из прошлого, преследуют настоящее, будущее является еще более неведомым и рискованным; настоящее благодаря этому зловеще». Неудивительно, что человеком овладевает страх перед миром. Этот «страх, будь он инстинктивным или приобретенным, есть
145 J. D e w е у. On Experience, Nature and Freedom, p. 39.
146 J. D e w e y. Experience and Nature, pp. 46. 44, 46.
283

функция среды. Человек боится потому, что он существует в страшном, ужасном мире. Мир полон риска и опасен» 147. Таковй положение человека в мире вообще; не лучше оно и в той его части, которая называется человеческим обществом. И здесь «мы отданы на милость событий, действующих на нас неожиданными, внезапными и насильственными способами»148.
Дьюи признает, что «сказанное звучит пессимистично» 149. Он говорит, что при характеристике опыта (или мира) было бы легче и приятнее сослаться на удачу, милосердие, неожиданные радости и те случайные события, которые мы называем счастьем. Ведь «комедия так же подлинна, как и трагедия». Но, замечает Дьюи, давно известно, что комедия затрагивает более поверхностный слой жизни, чем трагедия. Не случайно «проблема зла является общепризнанной проблемой, в то время как мы редко слышим или никогда не слышим о проблеме добра» 150.
Так снова и снова мы обнаруживаем социальные корни абстрактных метафизических рассуждений Дьюи. Несомненно, что черты, приписываемые им миру, в значительной мере являются проекцией того, что бросается в глаза, как характерные особенности окружающего его общества безжалостной конкуренции и борьбы, общества, полного неустойчивости, риска и зла. Характерно, что ближайший ученик Дьюи и один из наиболее известных современных сторонников прагматизма С. Хук писал, что «прагматизм кажется мне связанным с трагическим мироощущением» 151.
Религиозный аспект опыта. Отсюда уже совсем недалеко до замаскированного признания сверхъестественной природы как принудительности опыта и господства в нем случая, так и тех неведомых сил, действием которых в значительной мере определяется наша жизнь. Дьюи, конечно, против понятия о сверхъестественном, поскольку оно предполагало бы выход за пределы опыта. По той же, вероятно, причине он не идет на то, чтобы постулировать существование бога, как это делают все религии, устанавливающие объект своей веры и указывающие единственный путь, ведущий к нему. В отличие от традиционных религий Дьюи выдвигает понятие «религиозного», как черты, присущей всему опыту. Оно связано, прежде всего с признанием «нашей зависимости от сил, находящихся вне нашего контроля». Сознание своей беспомощности и страх первобытного человека перед этими силами был первоначальным источником веры в бога.
По мере того как человек научался управлять некоторыми силами природы, его страх перед миром постепенно уменьшался. Но и сейчас каждый кризис, личный или общественный, «напоминает человеку о ненадежном и случайном характере того конт-
147 J. D e w e у. Experience and Nature, pp. 42, 43.
148 J. D e w e y. Freedom and Culture. New York, 1939, p. 45.
149 J. D e w e y. Experience and Nature, p. 45.
150 Ibid.
151 С. Хук. Философия американского прагматизма. «Америка», № 80, стр. 11.
284

роля, который он осуществляет. Когда же человек индивидиуально и коллективно сделал все, что мог, то условия, которые, в разное время и в разных местах породили идеи Судьбы и Фортуны, Случая и Провидения, все-таки сохраняются» 152.
Но человек не только сознает свою подвластность неведомым силам, он еще и надеется и верит, что идеальные возможности осуществятся в его жизни. Так, «невидимая сила, управляющая нашей судьбой, становится силой идеала» 153. Поскольку же успех любых наших предприятий предполагает не только наши личные усилия, но и, так сказать, сотрудничество с ними более широкого целого, то вполне естественно возникновение чувства почтения и даже набожности (благочестия — piety) по отношению к этому целому. «Такая набожность является внутренне присущей составной частью правильной перспективы в жизни»154. Она покоится на вере в то, что отношения между человеком и миром будут становиться все более разумными, что разум будет все более и более утверждаться в мире. Такая «вера в разум, становящаяся религиозной по своему качеству»155, не может быть, полагает Дьюи, поколеблена никаким успехом науки, никаким научным открытием.
Этот итог анализа опыта со стороны Дьюи весьма поучителен. При отказе признать материальный источник принудительного характера опыта остается либо остановиться на самом крайнем агностицизме, как это сделал Юм, либо искать прибежища в той или иной форме фидеизма, как это сделал Беркли, а за ним и все его последователи. Глубоко прав был Ленин, когда на заре прагматизма указал на его фидеистический характер: «Прагматизм высмеивает метафизику и материализма и идеализма, превозносит опыт и только опыт, признает единственным критерием практику, ссылается на позитивистское течение вообще, опирается специально на Оствальда, Маха, Пирсона, Пуанкаре, Дюгема, на то, что наука не есть «абсолютная копия реальности», и... пре-благополучно выводит изо всего этого бога в целях практических, только для практики, без всякой метафизики, без всякого выхода за пределы опыта» 156.
Эти слова сказаны Лениным о Джемсе, но он.и так же справедливы и по отношению к Дьюи. То, что Дьюи выводит из «опыта» не непосредственно бога, но только необходимость религиозного чувства, набожности и религиозной веры, не меняет сути дела — фидеизм остается фидеизмом.
Прагматизм как метод решения социальных проблем. Таковы черты того мира, в котором, согласно представлениям прагматистов, живет человек. Его задача в том, чтобы наилучшим образом устроиться в мире, задача прагматизма — по-
153 J. Dewey. A Common Faith. Yale University Press, 1957, p. 24.
154 Ibid., p. 23. 164 Ibid., p. 26.
155 Ibid.
156 В. И. Л e н и н. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 363.
285

мочь ему в этом. Как говорит С. Хук, «прагматизм... стремится выработать мировоззрение, дающее человеку возможность жить в неустойчивом и полном опасностей мире»157.
Мир, о котором говорит Хук, это, конечно, в первую очередь социальный мир, и проблемы, которые больше всего волнуют самого Дьюи, — это социальные проблемы. Главная забота Дьюи и, если угодно, выполнявшийся им «социальный заказ» состояли в том, чтобы выработать особый подход к социальным проблемам, особый метод их решения. Этот метод должен был удовлетворять, по крайней мере, трем требованиям. Он должен был стать обобщением, рационализацией и теоретической разработкой того подхода к жизни и ее проблемам, который сложился и закрепился в обыденном сознании американского буржуазного общества, и быть достаточно эффективным (в противном случае он не был бы принят этим обществом); он должен был хотя бы казаться научным (в век огромных успехов науки и всеобщего преклонения перед нею естественно было не только попытаться опереться на ее авторитет, но и использовать по возможности ее достижения, конечно» лишь поскольку они не противоречили идеологической установке прагматизма); он должен был противостоять подходу и методу современного научного материализма.
Дьюи постоянно — и чем дальше, тем более упорно, выражает озабоченность ростом социальной неустойчивости и явной неспособностью общества 158 справиться со своими все более усложняющимися проблемами. Он с горечью констатирует не только наличие, но и углубление разрыва между фантастическими успехами естественных наук и отставанием морали, упадком человеческих ценностей и возрастающей некомпетентностью в решении социальных проблем. Дьюи полагает, что главная проблема современности — установление правильного отношения между достижениями науки и человеческими ценностями. Он заявляет, что единственный выход состоит в том, чтобы распространить те интеллектуаль--ные методы, которые обусловили успехи науки и техники, также и на социально-этическую область, в том, чтобы применить их к решению социальных проблем. Отсюда, собственно, и его интерес к проблемам логического метода.
Но возможно ли распространить методы решения естественнонаучных и технических проблем на проблемы социальные? Дьюи считает, что это вполне возможно. Принцип непрерывности отрицает какие-либо существенные различия в логическом отношении между постановкой и решением естественнонаучных и социальных проблем. Деятельность и функция мышления и в том и в другом случае в принципе одинаковы. «Инструментальная» логика или «теория исследования» Дьюи и должна проанализировать природу мышления (интеллекта) и его функционирование и сформулиро-
157 С. Хук. Философия американского прагматизма. «Америка», № 80, стр. 11.
158 Понятно, что, говоря об обществе, Дьюи, как правило, имеет в виду буржуазное общество.
286

вать общие правила его применения к решению проблем. Посмотрим, к чему приводит этот анализ.
Функция интеллекта. Если бы мир был абсолютно устойчивым и единообразным, то жизнь, действия, поведение человека могли бы, с точки зрения Дьюи, всецело регулироваться посредством привычек, традиций, обычаев, которые были бы такими же постоянными и неизменными. Но, как мы уже знаем, характерными чертами нашего мира наряду с некоторым элементом постоянства являются неустойчивость, случайность, превратность. В нем непрерывно происходят изменения и вовни-кает нечто непредвиденное, он постоянно создает для нас опасности, трудности и проблемы. Опыт — это не плавный, спокойный поток событий, текущих в ясно видимое будущее; скорее, это серия неожиданных ситуаций, в которых наш кругозор ограничен рамками сложившихся в данный момент условий и которые требуют от нас принятия быстрого решения. В этих условиях неизменные привычки уже не работают, и, чтобы выйти из положения, мы должны обратиться к более эффективному инструменту регуляции нашего поведения. Таким инструментом является интеллект. Его роль, по Дьюи, состоит в том, чтобы найти наиболее удачный способ оправиться с возникшей трудностью или, говоря более техническим языком инструментализма, преобразовать неопределенную, проблематическую, или сомнительную ситуацию в определенную, решенную. В терминах биологической интерпретации опыта это преобразование будет актом приспособления к изменившейся среде; в терминах ценностной интерпретации — повышением ценности опыта, приданием ему большего смысла, утверждением некоторых ценностей и т. д. Никакого другого назначения у интеллекта, согласно Дьюи, нет.
Уже с первого взгляда видно, к какой формальной и упрощенной схеме Дьюи сводит все сложнейшие и многообразные функции мышления. Но даже если условно принять ее, все же остается неясность: возможно ли преобразование проблематической ситуации в решенную без познания, и. действительно ли Дьюи отрицает познавательную функцию интеллекта? Чтобы ответить на эти вопросы, посмотрим, прежде всего, что означает центральное понятие «инструментальной логики» Дьюи — «проблематическая ситуация».
,,Проблематическая ситуация". Совершенно очевидно — и Дьюи этого не отрицает, — что прообразом «проблематической ситуации» было то самое состояние сомнения, в преодолении которого Пирс видел единственную функцию мышления. Разъясняя в начале «Логики» основные понятия своей «теории исследования», Дьюи. говорит: «Что исследование относится к сомнению, будет, я полагаю, принято... Если исследование начинается с сомнения, то оно заканчивается созданием условий, которые устраняют необходимость в сомнении. Это последнее положение дел может быть обозначено словами «верование» и
287

«знание»... Сомнение беспокойно; оно представляет собой напряжение, которое ищет выражение и выход в процессе исследования. Исследование заканчивается достижением чего-то установленного 159. Это состояние установленности является разграничительной характеристикой подлинного верования... Слово «знание» есть также подходящий термин, чтобы обозначить цель и завершение исследования... Когда говорят, что достижение знания или истины есть конец исследования, то, согласно принятой здесь точки зрения, это трюизм. То, что удовлетворительно заканчивает исследование, по определению есть знание; это—знание, потому что оно есть подходящее завершение исследования» 160.
Эти разъяснения представляют собой вольный пересказ Пирса, у которого Дьюи взял, в частности, самую идею отождествления мышления с исследованием, понимаемым как преодоление состояния сомнения и достижение веры 161. «Знание» и «истина» определяются Дьюи, как конец исследования, как то, во что мы верим, или как «верование».
Дьюи замечает, однако, что эти термины его не удовлетворяют из-за своей двусмысленности. Слово «верование», говорит Дьюи, может быть понято не только, как то, во что мы верим, но и как чисто психическое состояние, т. е. как нечто сугубо личное. Слово же «знание» иногда понимается не как результат компетентного и контролируемого исследования, но и как нечто, имеющее «свое собственное значение помимо связи с исследованием д отношением к нему» 162.
Хотя Дьюи усматривает недостаток терминов «верование» и «знание» (а тем самым и термина «истина») в их двусмысленности, именно он-то и делает их двусмысленными, поскольку стремится .придать им какой-то иной, не свойственный им смысл. «Верование», в котором даже Пирс видел спокойное состояние сознания, Дьюи хотел бы понимать как некоторое «установленное объективное положение дел... вместе iC готовностью действовать соответствующим образом», т. е. субъективное смешать с объективным. «Знание» же Дьюи лишает самостоятельного значения, т. е. объективного содержания, и определяет его вне отношения к объективной реальности, но лишь в связи с процессом исследования, именно как его окончание. Поскольку же подобное словоупотребление едва ли может .рассчитывать на широкое признание, Дьюи предпочитает вообще отказаться от этих неудобных ему терминов, особенно от «знания» и «истины» и заменить их выражением «обоснованная утверждаемость». Это выражение, по-
159 That which is settled — английское слово «settled» означает; установленное, решенное, а также спокойное. В данном контексте все эти значения подходят.
160 J. Dewey. Logic. The Theory of Inquiry. New York, 1955, pp. 7—8.
161 Сам Дьюи писал: «Читатели, знакомые с логическими работами Пирса, заметят, сколь многим я обязан ему в занятой мною общей позиции» (J. D еwеу. Logic. The Theory of Inquiry, p. 9 note).
162 Ibid., p. 8.
288

лагает он, — «свободно от двусмысленности... и предполагает отнесение к исследованию, как к тому, что обосновывает утверждение» 163.
Хотя основную концепцию «исследования» Дьюи заимствовал у Пирса, он внес в нее отсутствовавшее у основоположника прагматизма понятие «проблематической ситуации». Пирс понимал под исследованием деятельность мышления, направленную на переход от сомнения к вере. Дьюи же связывает «исследование» с переходом от проблематической или сомнительной ситуации к ситуации решенной. Следовательно, место состояния сомнения у Дьюи занимает сомнительная ситуация. Разница здесь в том, что если сомнение субъективно, то понятие сомнительной ситуации, по Дьюи, относится не к чему-то субъективному, но всегда к некоторому «контекстуальному целому», к окружающему нас, воспринимаемому в опыте миру — ситуации 164.
Ситуация, как своего рода локализация опыта, представляет собой, ло Дьюи, нерасторжимое взаимодействие организма и его окружения, сложившееся в определенный момент времени; понятие ситуации относится к некоторым экзистенциальным условиям с присущими им чертами. Ситуация обладает собственным неотъемлемым качеством. Это значит, что «мы сомневаемся, потому что ситуация внутренне сомнительна» 165. Он обвиняет своего постоянного критика Б. Рассела в искажении его взглядов, утверждая, что тот основывает критику инструментализма на «превращении сомнительной ситуации в личное сомнение». Дьюи говорит «Я даже ясно заявил, что личное сомнение патологично, если оно не является отражением ситуации, которая сама проблематична» 166. Поэтому, разъясняет Дьюи, и преобразование такой «экзистенциальной ситуации» может быть осуществлено путем устранения «нарушения равновесия во взаимодействии организма и среды», т. е. «только посредством операций, которые действительно изменяют существующие условия, а не одними лишь «ментальными» процессами» 167.
Создается впечатление, что ситуация, в понимании Дьюи, охватывает как некоторое объективное положение дел в мире. так и осознание этого положения вовлеченным в нее человеком. Ситуация в этом случае будет представлять собой некоторое единство субъективного и объективного. Примеры проблематических ситуаций, приводимые Дьюи (человек, остановившийся у развилки дорог и др.), как будто подтверждают это впечатление. Если так, то ситуация будет сомнительной в том смысле, что она вызывает у нас сомнение. Она проблематична в том смысле, что, оказав-
163 J. D е w е у. Logic. The Theory of Inquiry, p. 9.
164 Ibid., pp. 66, 67.
165 Ibid , p. 106.
166 J. Dewey Experience, Knowledge and Value. In: «The Philosophy ol Jonn Dewey», ed. by P. A. Schilpp. New York, 1951, p. 572.
167 J. D e w е у. Logic. The Theory of Inquiry, p. 106.
289

шись в какой-то трудной для нас обстановке, мы вынуждены решать проблему. как измени! ь эту обстановку, это положение дел к лучшему Ситуация будет неопределенной в том смысле, что мы еще не знаем, как нам действовать, мы не определили еще линию своего поведения Тогда, для того чтобы преобразовать проблематическую ситуацию в решенную, необходимо «а объективном уровне изменить существующее положение дел, а на субъективном — узнать, как это можно сделать, т. е. узнать объективные свойства явлений, составляющих ситуацию, и законы их изменения. Иначе говоря, необходимы истинные анания в самом обычном смысле слова, как травильное отражение некоторых черт объективной реальности, т е как раз то, что Дьюи и не приемлет
Посмотрим, однако, каким образом, согласно Дьюи, протекает процесс исследования и какие этапы он проходит.
Этапы исследования. Наиболее четкую характеристику этапов исследования Дьюи дает в работе «Как мы мы;-лим («How we think»168), неоднократно возвращаясь к этой проблеме в последующих работах (особенно в «Логике») и внося некоторые дополнения и изменения в описание характерных черт и этапов исследования.
Дьюи различает в исследовании «пять отдельных логических ступеней: (I) чувство затруднения, (II) его определение и определение его границ, (III) представление о возможном решении, (IV) развитие путем рассуждения об отношениях представления, (V) дальнейшие наблюдения, приводящие к признанию или отклонению, т. е. заключение уверенности или неуверенности» 169.
1. Исследование начинается тогда, когда появляется чувство затруднения, когда возникает «сомнение или проблема». Дьюи говорит, что «затруднение часто представляется сначала как толчок, как эмоциональное раздражение, как более или менее смутное ощущение неожиданности, чего-то неправильного, страшного, смешного, смущающего» 170. По сути дела, это — более подробное описание того, что Пирс назвал «состоянием сомнения». Ситуацию, характеризуемую подобным состоянием, Дьюи и называет сомнительной или неопределенной ситуацией. Она может быть описана такими прилагательными, как «тревожная, двусмысленная, запутанная, полная противоречивых тенденций, темная etc.» 171.
Дьюи подчеркивает, что сама неопределенность ситуации является вполне специфической, ибо «если ситуация не строго ограничена в своей неопределенности, то имеет место состояние полной паники», когда мы, образно говоря, «теряем голову»172 и ни к каким разумным поступкам не способны.
168 Имеется русский перевод этой книги Дьюи, изданной под названием «Психо логия и педагогика мышления»
169 Д. Дьюи. Психология и педагогика мышления. Перевод с английского под ред. Н. Д. Виноградова, 2-изд., стр. 63.
170 Там же, стр. 66.
171 J. Dеwеу. Logic The Theory of Inquiry, p 105
172 Ibid.
290

Таким образом, ситуация содержит какую-то особенную проблему, природа которой может быть вначале неясна.
2. Второй этап исследования состоит в том, «чтобы именно осветить, в чем затруднение, или выяснить специфический характер проблемы» 173. Выявление проблемы превращает неопределенную ситуацию в собственно «проблематическую». Это чрезвычайно важный этап, так как разобраться, в чем суть проблемы, бывает нелегко, а ошибка в этом вопросе неизбежно направит исследование по ложному пути. Здесь недопустима спешка, напротив, необходима выдержка, размышление и критический анализ ситуации «Сущностью критического мышления является задержанное суждение; а сущностью этой задержки является исследование для определения природы проблемы» 174. Хотя каждая неопределенная ситуация характеризуется своей собственной проблемой, общая черта таких ситуаций состоит в необходимости установить, чего же мы собственно хотим, что именно нам нужно для того, чтобы преодолеть состояние неопределенности, сомнительности и т. д Так, например, если, находясь на улице и взглянув на часы, я с тревогой убеждаюсь в том, что до важного свидания на другом конце города осталось слишком мало времени, то проблема будет состоять в выборе наиболее удобного и надежного вида транспорта с тем, чтобы успеть к назначенному сроку. В более общей форме можно сказать, что здесь «затруднение заключается в конфликте между существующими условиями и желаемым и нужным результатом, между целью и средствами ее достижения... Предметом мышления является внесение соответствия между тем и другим.. Проблема состоит в открытии посредствующих членов, которые, будучи помещены между отдаленной целью и данными средствами, согласуют их друг с другом» 175.
3. Поиск этих промежуточных звеньев составляет содержание третьего этапа.
На нем происходит выдвижение гипотезы или предположения о возможном-решении проблемы Это предположение должно опираться на все доступные наблюдению черты данной проблематической ситуации. Дьюи подчеркивает, что «ни одна полностью неопределенная ситуация не может быть превращена в проблему, имеющую определенные компоненты»176. Во всякой проблематической ситуации имеются такие стороны, которые могут быть установлены путем наблюдения; они-то и образуют условия проблемы. Возможное же решение представляет собой идею или вывод из наблюдения. «Синонимами для него являются предположе-
173 Д. Дьюи Психология и педагогика мышления, стр 65
174.Там же
175 Там же, стр. 63—64 Дьюи замечает, что «первая и вторая ступень (исследования) часто сливаются в одну» (стр 63) Это происходит в тех случаях, когда с самого начала видно, в чем состоит проблема
176 J. D е w е у. Logic The Theory of Inquiry, p 108.
291

ние, догадка, гипотеза и (в разработанном виде) теория»177. Завершающая идея предполагает ряд действий или операций, которые и должны привести к желательному •результату. «Идеи — это .предвидимые последствия (предвосхищения) того, что произойдет, .когда, будут осуществлены некоторые операции в соответствии с наблюдаемыми условиями и по отношению к ним» 178.
В отличие от условий проблемы идея или предположение «не есть нечто наличное в данном существовании», они представляют собой переход от того, что дано, к тому, что отсутствует. Поэтому, они, во-первых, всегда включают риск, которого полностью избежать невозможно; во-вторых, «значения, которые они содержат, должны быть воплощены в некотором символе. Без какого-либо символа нет идеи; значение, которое не имеет конкретного воплощения, не может быть использовано» 179.
4. Четвертый этап исследования — это «рассуждение», понимаемое как «развитие смыслового содержания идей в их отношении друг к другу» 180. «Как идея выводится из данных фактов, так рассуждение вытекает ив идеи» ш. Речь здесь идет о критическом рассмотрении выдвинутой гипотезы с точки зрения ее возможно более убедительного обоснования, о тех эмпирических выводах, которые из нее следуют, и о тех операциях и действиях, которые она предполагает... Естественно, что рассуждение осуществляется с помощью символов, и оно помогает... найти посредствующие или промежуточные члены, которые соединяют вместе в постоянное целое, по-видимому, против он сложные крайности» 182.
5. Последней и, заключительной ступенью является экспериментальная проверка выдвинутой гипотезы. Рассуждение показывает, что если идея будет принята, произойдут известные последствия (которые, согласно принципу Пирса, и составляют все ее значение). Проверка идеи осуществляется либо простым наблюдением, либо путем эксперимента, т. е. путем создания специальные условий, необходимых для того, чтобы. увидеть, «произойдут ли действительные результаты, указанные теоретически». Таким образом, «наблюдение является в начале и в конце процесса: в начале, чтобы точнее и яснее определить природу затруднения.., в конце, чтобы оценить достоинство заключений, выдвинутых в виде гипотез» 183.
177 Д. Дьюи. Психология и педагогика мышления, стр. 66.
178 J. D е w е у. Logic. The Theory of Inquiry, p. 109.
179 Ibid., p. 110. Здесь Дьюи снова повторяет Пирса.
180 Ibid., p. 111.
181 Д. Дьюи. Психология и педагогика мышления, стр 67.
182 Там же.
183 Там же, стр. 68.
292

Что же есть исследование? Ввятое в целом исследование, как единство всех проходимых им этапов, определяется Дьюи так: «Исследование есть контролируемое или направляемое преобразование неопределенной ситуации в такую, которая является настолько определенной в своих конституирующих различиях и отношениях, чтобы превратить элементы первоначальной ситуации в объединенное (unified) целое»184.
Сколь бы расплывчатым и туманным ни было это определение, очевидно, что оно ни прямо, ни косвенно не упоминает о познавательной функции «исследования». Процесс преобразования неопределенной (проблематической) ситуации в (решенную) по определению не предполагает познания. Между тем приведенное выше описание второго и третьего этапов исследования имеет смысл лишь в том случае, если оно подразумевает как достоверное знание условий проблемы, приобретенное путем наблюдения и анализа, так и вероятное знание предвидимых последствий соответствующих операций, полученное путем вывода, более того, з некоторых конкретных примерах, приводимых Дьюи, сама проблема представляет собой по существу некоторую познавательную задачу185.
Это очевидное противоречие типично для Дьюи и .вообще для прагматизма, который не может обойтись без незаконного, с точки зрения его основной доктрины, введения в свои рассуждения традиционных гносеологических понятий в их традиционном же понимании и без применения их как чего-то само собой разумеющегося. Когда же дело идет об их специальном анализе, тогда они получают уже специфически прагмагистскую трактовку. Так, после того, как Дьюи закончил характеристику этапов исследования, идеи сразу же превращаются у него в «предложения и планы для воздействия на существующие условия», в планы, имеющие лишь операциональное значение. Но и наблюдаемые факты тоже оказываются лишь операциональными и функциональными, поскольку они «не являются простыми результатами операции наблюдения», но «избираются и описываются, как мы видели, ради некоторой цели»186. Кажется, только что Дьюи справедливо утверждал, что ситуация не может быть полностью неопределенной, что в ней могут и должны быть выявлены путем наблюдения точно определимые и установленные «факты данного дела» или условия данной проблемы. И тут же оказывается, что эти факты вовсе не являются упрямыми фактами, что они «не самодостаточны и не завершены в себе», а представляют собой лишь некоторый
184 J. D е w е у. Logic. The Theory of Inquiry, pp. 104, 105.
185 Например, в одном случае затруднение было вызвано незнанием назначения длинного белого шеста с золотым шаром на конце, расположенного возле носа речных судов. Проблема состояла здесь в том, чтобы объяснить, т. е. узнать назначение этого шеста (см. Д. Дьюи. Психология и педагогика мышления, стр. 61—62).
186 J. D е w е у. Logic. The Theory of Inquiry, pp. 111—413.
293

материал, единственное значение которого состоит в том, что он, может быть преобразован для осуществления наших планов.
Характерной чертой исследования, то Дьюи, является применение разума, логического мышления .или, иначе говоря, его научный характер. Преобразование сомнительной ситуации, т. е. устранение исходного затруднения и достижение ситуации определенной, решенной и устойчивой, совершается по крайней мере з принципе не наобум, не путем каких-то непроизвольных или случайных действий, а. обдуманно, неспеша, с тщательным отбором и взвешиванием всех предпринимаемых актов. Весь процесс преобразования проблематической ситуации находится под контролем интеллекта. Осуществляется же этот систематический контроль, это направление преобразованием ситуации с помощью символов. Именно в этом, а не в. чем-нибудь другом, Дьюи видит суть научного метода.
Если при описании отдельных этапов исследования, равно как и при разборе некоторых конкретных примеров, Дьюи фактически, хотя и молчаливо, допускает не только возможность, но и необходимость поанания окружающей нас среды, тех внешних . условий, которые составляют неотъемлемый объективный элемент ситуации, то как только он переходит к принципиальной гносеологической характеристике науки, научного метода исследования, мышления и т. д., то возможность познания, как отражения, воспроизведения iB [Мысли, или описания какой-либо независимой реальности им категорически отрицается.
„Поиск достоверности и возникновение „дуализмов". Дьюи многократно повторяет, что неспособность науки до настоящего времени решить проблему человеческих ценностей вызвана прежде всего тем, что неправильно понимается ее природа; до сих пор считается, что научное познание открывает предшествующую познанию и независимую реальность, что познание есть раскрытие бытия, не зависимого от человеческих действий.
По мнению Дьюи, этот ошибочный взгляд унаследован наукой и философией нового времени от древних греков. Мы знаем уже, что, согласно Дьюи, мир изменчив, полон случайностей, опасностей, риска. Дьюи считает поэтому вполне естественным стремление человека найти нечто устойчивое, надежное и достоверное, нечто пребывающее в потоке опыта, нечто такое, на что можно было бы опереться в практической и нравственной жизни. Вначале, говорит он, этот «поиск достоверности» привел к выделению в качестве пребывающего первоначала той или другой природной стихии, а затем возникло учение о некоторых сущностях, находящихся по ту сторону опыта, учение о вечном, абсолютном бытии.
Так первоначально единый мир раскололся надвое: на эмпирически данный чувственный мир, в котором человек живет и действует, мир изменений и случайностей, который был объявлен неистинным, и мир высшей, подлинной реальности, неизменного совершенства абсолюта, мир, постигаемый не чувствами, а только разумом. Именно этот мир стал рассматриватьсд и как мир высших ценностей, с которыми должна сообразовываться практическая и нравственная жизнь людей. Задачей
294

познания (мышления) теперь. стало считаться раскрытие и созерцание этого совершенного бытия.
Поскольку же теоретическая, умственная деятельность была привилегией небольшого интеллектуального класса, а физический труд составлял удел рабов и презирался, то неудивительно, что этот свободный и досужий класс постарался возвеличить тот вид деятельности, которым он сам занимался. В результате знание как созерцание оыло поставлено над действием, теория над практикой, идеальное над материальным, умопостигаемое над чувственным, .рациональное над эмпирическим, идеал над существующим, вечное и абсолютное над временным и изменчивым, ценности над опытом.
Наука и философия нового времени, несмотря на все свое критическое отношение к античному способу мышления, сохранила три характерных для него элемента: уверенность в том, что устойчивость, надежность и достоверность могут быть найдены только в неизменном, абсолютном; мысль о том, что знание есть единственный путь к тому, что внутренне устойчиво и достоверно; признание практического действия в качестве чего-то низшего по сравнению с теорией и необходимого человеку лишь для поддержания своей жизни.
В этих типичных, многократно повторяющихся187 рассуждениях Дьюи некоторые правильные соображения смешаны с тенденциозными искажениями и включены в контекст совершенно ложной гносеологической концепции.
Давно уже стало общепризнанным, что пренебрежение к физическому труду как рабскому и низшему занятию немало способствовало недооценке греческими философами эксперимента и возвышению теория над практикой, над действием. Не подлежит сомнению также, что превознесение идеального над материальным, например, у Платона и Аристотеля, имело свои социально-классовые корни.
Совершенно неверно, однако, что само различение идеального и материального, равно как и признание специфики теоретической, познавательной деятельности в отличие от практической, обусловлено лишь социальными причинами, как это утверждает Дьюи 188.
Дьюи констатирует тот достаточно известный факт, что научно-философская мысль с самого начала стремилась найти в потоке изменений нечто устойчивое, какую-то пребывающую реальность, какие-то инварианты, говоря современным языком, и, направить познавательные усилия именно на яих. Кратиловский абсолютный поток, в котором нет ничего пребывающего, исключает, как известно, возможность какого-либо знания и ведет к полному релятивизму. Однако в поисках устойчивости философы нередко стремились открыть какие-то абсолютно первичные и неизменные начала или кирпичики мироздания (атомы, формы и т. д.). Это была ошибка, вызванная незнанием диалектики, и Дьюи этой ошибкой пользуется. Но Дьюи искажает действительность, изображая эту пребывающую реальность лишь в качестве своего, рода постулата, принятого ради удовлетворения человеческой потребности в устойчивости и достоверности189, как что-то не данное в опыте, а находящееся как бы вне его. Кроме того, Дьюи без ма-
187 «Reconstruction in Philosophy», ch. I. «The Quest for Certainty», Ch. I—III.
188 Подробнее об этом см. в ст.: «Прагматизм—философия субъективного идеализма». В сб.: «Современный субъективный идеализм».
189 Очевидно, что Дьюи здесь пересказывает четвертый метод «закрепления верования», или «метод науки» как его описывал Ч. Пирс.
295

лейшего на то основания приписывает всем людям науки и философам, признающим существование объективной реальности, утверждение о том, что эта реальность представляет собой некое высшее, совершенное, законченное в себе и абсолютно неизменной бытие. Этот взгляд был в известной мере присущ Платону (если отвлечься от диалога «Парменид»), но даже не все идеалисты его разделяли. Что же .касается материалистов, то большинство из них вообще не связывало понимание ими материи (в виде атомов, тел, корпускул, протяженной субстанции и пр.) с понятием совершенства 190.
Измышление о мнимом «совершенстве», которое философы якобы приписывали и приписывают объективной реальности, играет чрезвычайно важную роль в рассуждениях Дьюи и в его полемике с теми, кто признает объективную (реальность вообще. Ведь именно из признания реальности или подлинного бытия совершенными следует, по Дьюи, тот вывод, что эта реальность не нуждается в изменении, что человеку нужно лишь созерцать ее и благоговеть перед нею. Отсюда Дьюи выводит и созерцательный характер всех предшествующих теорий познания, составляющий, по его мнению, их коренной порок. Отсюда и убеждение, что эта совершенная и абсолютная .реальность является источником высших ценностей, путь к которым лежит исключительно через познание, понимаемое как раскрытие этой реальности. Так, говорит Дьюи, познавательный опыт был поставлен над всеми другими видами опыта 191.
Природа и функция научного познания. «Коперниковская революция» в философии подготавливавшаяся постепенно, начиная с XVII в. (Ф. Бэкон), но совершенная, наконец, лишь прагматизмом, состояла, по Дьюи, в том, что поиску достоверности было дано принципиально другое направление. Было признано, что все ценности находятся не по ту сторону опыта 192, а только в нем; что «познание... есть случай особым образом направленного действия, а не нечто изолированное от практики» 193; что задача познания не в открытии неизменной, высшей и совершенной реальности, а в изобретении способов преобразования
190 Это понятие имеет известный смысл в философии Спинозы, поскольку субстанция, как природа, отождествляется им с богом, которому по традиции приписывалось совершенство. Некоторые другие философы говорили о совершенстве природы как целого, понимая это совершенство скорее в эстетическом плане.
191 Философия нового времени, исходила, согласно Дьюи, из двух тезисов, считавшихся бесспорными. «Один — тот, что знание в форме науки открывает предшествующие свойства реальности: другой — что цели и законы, которые должны регулировать человеческие привязанности, желания и намерения, могут быть выведены только из свойств, присущих высшему бытию» (J. D e w е у. The Quest for Certainty, p 57)
192 Заметим, еще раз, что диалектический материалист, как и большинство материалистов, отнюдь не считает, что реальность находится «по ту сторону опыта».
193 J. D е w е у. The Quest for Certainty, p. 204.
296

опыта в человеческих интересах и целях; что достоверность, надежность и устойчивость следует искать не в предсуществующем бытии, а в самих этих способах преобразования. «Поиск уверенности посредством обладания умом неизменной реальностью сменился поиском надежности посредством активного контроля за изменяющимся ходом событий» 194.
Познание как „деланье". Если бы Дьюи, критикуя созерцательные теории познания, подчеркивал лишь активный характер познавательной деятельности, ее неразрывную связь с практикой, то с ним не нужно было бы спорить. Но тогда его концепция не была бы прагм атистской; тогда Дью» только повторил бы то, что более полувека до него было сказано Марксом. Но суть прагматизма именно в противопоставлении .познания, как отражения действительности, ее преобразованию.
Дьюи пытается представить дело так, будто теория отражения необходимо предполагает пассивность познания, ограниченного лишь функцией копирования неизменной застывшей реальности. Поэтому он осуждает не только материализм, но и вообще всякий «рационализм с его теорией копирования, когда идеи как идеи недействительны и бессильны, так как они предназначены лишь отражать реальность...»195.
Но на самом деле, идеи, как идеи, сами по себе, бессильны. Поскольку объективная реальность имеет материальный характер, она не может быть изменена одними идеями. Для изменения ее требуется физическое, материальное действие людей, направляемое идеями. И это действие при прочих равных условиях будет тем более успешным и результативным, чем .правильнее, точнее, адекватнее отражение реальности в идеях человека.
Но Дьюи, как всякий идеалист, «не знает действительной чувственной деятельности как таковой» 196, не знает практики как материального процесса. В инструментализме Дьюи практическая и теоретическая деятельности сливаются в некую якобы нематериальную и неидеальную активность человека; при этом практика утрачивает свой материальный, а теория свой познавательный характер. Познание рассматривается как вид делания или действия, направленного на преобразование материала опыта, становится «умением решать проблемы» 197.
Что же, однако, подлежит преобразованию? На что направлена активность человека в случаях, о которых мы говорим как о познании? Ответ на этот вопрос является решающим для понимания концепции Дьюи. Основополагающий тезис Дьюи гласит,
194 J. D е w е у. The Quest for Certainty, p. 204.
195 J. D e w e y. Essays in Experimental Logic, p 304.
196 К. Марк с. Тезисы о Фейербахе, тезис 1.
197 «Не существует вида исследования, обладающего монополией на почетный титул знания. Инженер, художник, историк, деловой человек приобретают знание в той мере, в какой они используют методы, позволяющие им решать проблемы, возникающие внутри его содержания, с которым они имеют дело» (J. D е w е у. The Quest for Certainty, p. 220).
297

что познание, наука первоначально не имеют дело с какими-либо определенными объектами, что объекты науки — это не начало познания, а его результат. Познание, по Дьюи, имет дело вначале с каким-то совершенно неопределенным хаотическим материалом, который оно изменяет и из которого оно постепенно формирует те или иные объекты Дьюи отвергает не только материалистический взгляд, согласно которому в опыте нам «дана» объективная реальность, но и позитивистскую теорию «чувственных данных». Согласно его концепции в познавательном опыте нам вообще ничего не дано: ни каких-либо «данных», ни фактов. Поэтому не существует никакого непосредственного знания. Говорить о «данности» можно, по Дьюи, лишь применительно к не-познавательному опыту, например, к эмоциональному.
Любой такой опыт имеет дело с реальностью, и «нам нет необходимости обращаться к познанию для того, чтобы овладеть реальностью. Мир опыта есть реальный мир» 198. Все, что мы так или иначе переживаем в опыте — экзистенциально, т. е. существует. Познание, говорит Дьюи, не есть какой-то привилегированный путь к реальности, как полагала прежняя философия. Напротив, «надежды и страхи, желания и отвращения являются такими же истинными реакциями на вещи, как и познание и мышление. Наши аффекты, когда они освещены пониманием, являются органами, посредством которых мы проникаем в смысл естественного мира таким же подлинным образом, как и путем познания, но с большей полнотой и интимностью»199. Познание вовсе не призвано открывать независимую или подлинную реальность, оно имеет лишь инструментальное значение, значение посредника между двумя стадиями опыта, той, которая нас не удовлетворяет («неопределенная ситуация»), и той, которую мы в данный момент рассматриваем как удовлетворительную («решенная ситуация»).
Содержание какогоглибо не-познавательного опыта дает толчок познавательной активности человека в той мере, в какой оно вызывает состояние сомнения, тревоги, неопределенности и т. д. То, что эмпирики называют «данным» появляется позже в результате начавшихся познавательных операций, в результате действий над исходным материалом. Поэтому Дьюи считает, что правильнее было бы говорить вовсе не о «данном», но о «взятом»200, взятом, разумеется, для какой-то специфической цели
198 J D e w е у The Quest for Certainty, p 295
199 Ibid., p 297.
200 Эти рассуждения Дьюи не более как парафраз утверждений Джемса о том, что вещи—это вырезки из хаотического потока опыта или потока сознания, осуществляемые нашими волевыми и познаватечьными усилиями, что существование принадлежит самой реальности, но любая ее определенность принадлежит нам Вслед за Джемсом, который считал реальность «пластичной» и лишенной какой бы то ни было собственной характеристики и Дьюи заявляет, что природа есть не более как «пластичный материал человеческих желаний и намерений» (J D е w е у The Quest for Certainty, p 102).
298

Согласно Дьюи, получается, что познание с самого начала изменяет свой предмет, познавательная активность — это деятельность, направленная на изменение исходного материала и создание объекта познания. Философы, говорит Дьюи, считали, что знание представляет собой изменение в познающем субъекте, но не в самом мире. Напротив, с точки зрения инструментализма «знание... есть направленное изменение внутри мира»201, а «объект знания есть созданный, экзистенциально произведенный объект»202.
Эта доктрина большинством исследователей инструментализма оценивается как «кардинальная доктрина теории познания Дьюи: исследование осуществляет экзистенциальное преобразование исследуемого содержания; познание вызывает изменение в познанной вещи»203. Идеалистический характер этой доктрины несомненен не только для материалиста. «...Все прагматисты, — замечает американский философ Эйкен, — принимали как аксиому один из кардинальных тезисов идеализма, именно, что познающий субъект сам существенно обусловливает те вещи, которые он познает»204.
Возвращаясь к рассмотрению процесса «исследования», мы теперь можем с полной уверенностью сказать, что в гносеоло гическом плане концепция Дьюи исключает существование каких-либо объективных и тем самым определенных элементов «сомнительной ситуации», которая сводится к состоянию сомнения оказавшегося в затруднительном положении субъекта Что касается «экзистенциальных условий», о которых так много говорит Дьюи и признание которых создает впечатление включения им объективного момента в ситуацию, то эти условия несомненно наличны в опыте, но только не в познавательном опыте, как его понимает Дьюи.
С точки зрения Дьюи, бесспорно, что человек, заблудившийся в лесу или на улице, вспомнивший о назначенном свидании, находится в некоторых экзистенциальных условиях. Но эти экзистенциальныеусловия не рассматриваются им как входящие в познавательный опыт, или, иначе говоря, эти условия, как таковые, не познаются, не описываются, не отражаются в мышлении. Подобно тому, как, согласно марбуржцам, чувственный опыт в лучшем случае дает лишь толчок познавательной, т. е. мыслительной деятельности, которая, однако, направлена вовсе не на него, а на созда-
201 J. D е w е у The Quest for Certainty, p 291
202 Ibid, p. 211.
203 H. S. Т h а у е г Pragmatism. In «A critical History of Western Philosophy», ed. by D. J. OConnor. The Free Press of Glencoe, 1964, p. 458.
204 «Philosophy in the Twentieth Century», ed by W Barrett and H. D. Aiken New York, 1962, vol 1, p.53.
В частности, легко заметить близость инструментального понимания познания как делания к взгляду, развитому представителями марбургской школы неокантианства, рассматривавшими процесс познания как процесс создания объектов разного рода
299

<< Пред. стр. 11 (из 25) След. >>

Список литературы по разделу