СОВРEМEННАЯ БУРЖУАЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ 14

В языкознании теоретическим источником неопозитивизма было так называемое «структуралистское» понимание языка, основу позитивистского истолкования которого заложил датский языковед Ельмслев. Неопозитивисты 20-х—начала 30-х годов XX в. выдвинули идею, что структуралистское понимание явлений, т. е. рассмотрение их только в плане формального «строения», а не с точки зрения «содержания», т. е. значения, следует положить в основу изучения любых объектов исследования. К месту пришлась и гипотеза американских лингвистов и этнографов Сепира и Уорфа о том, что язык является первичным явлением, а взгляды и мировоззрение людей производны от языка.
И, наконец, в социологии неопозитивизм нашел свое предвосхищение в лице так называемой «эмпирической социологии», которая не во всех своих формах была связана непосредственно с неопозитивизмом, однако в общем ему соответствовала. Методология эмпирической социологии перекликалась с той концепцией неопозитивистов (о ней речь подробнее идет ниже), согласно которой наука сводится к фиксации, а затем упорядочению фактов в рамках условно принятых систем языка. Неприязнь к обобщающим научным теориям тесно сближала «эмпирическую социологию» уже на первых порах ее существования с современными ей позитивистскими идеями.
Возникновение логического позитивизма. Логический позитивизм сложился и развился в так называемом «Венском кружке» логиков, философов, математиков и социологов, который возник в 1923 г. в Венском университете под руководством Морица Шлика (1882—1936). В кружок входили Рудольф Карнап (1891—1970), а также О. Нейрат, Ф. Вайсман, Г. Фейгель, Ф. Кауфман, Г. Ган и др. Значительное влияние на участников «Кружка» оказал Л. Витгенштейн, вскоре переехавший в Англию. Его «Логико-философский трактат» (1921) с предисловием Б. Рассела (1922), наравне с работами Д. Мура, положил начало неопозитивистскому движению в Великобритании. Оно приобрело новый размах после того, как А. Айер, участвовавший в заседаниях «Кружка», по возвращений на родину выпустил в свет книгу «Язык, истина и логика» (1936), в которой соединил идеи австрийских неопозитивистов и аналитической философии Мура и Рассела. Книги Б. Рассела «Анализ духа» (1921) и «Анализ материи» (1927) были чрезвычайно близки к идеям неопозитивизма на континенте. В том же духе, что и у Айера, развивалось творчество приехавшего из Вены в Лондон К Поппера. В Берлине в качестве своего рода филиала «Кружка» подвизалась группа Ф. Крауза, Г. Райхенбаха, В. Дубислава и др., а в Праге (после 1931)—группа в составе Ф. Франка и временно переехавшего в Чехословакию Р. Карнапа. После убийства Шли-ка (1936) и захвата Австрии гитлеровцами (1938) «Венский кружок» распался и большинство его участников перебрались в Англию и США. Такая же судьба постигла и его филиалы.
355

После захвата Польши немецко-фашистскими войсками в США и Англию выехали также А. Тарский и Я. Лукасевич, видные представители так называемой «Львовско-Варшавской школы» философов и логиков, сыгравшие большую роль в становлении неопозитивистских взглядов, на логику. Еще более видную роль в разработке проблематики «Венского кружка» сыграл третий польский логик Казимир Айдукевич (1890—1963), один из основателей конвенционализма.
Главный печатный орган неопозитивистов журнал «Эркеннтнис» выходил в свет с 1930 по 1939 г. сначала в Вене, а в последние два года в Гааге. Его функции были восприняты затем журналами «Анализ», «Философия науки», «Британским журналом философии науки», «Майнд» и др. В этих журналах печатаются также и скандинавские, австралийские, канадские и другие сторонники неопозитивизма.
§ 2. НЕОПОЗИТИВИСТСКАЯ ТРАКТОВКА ПРЕДМЕТА ФИЛОСОФИИ
Одной из самых характерных особенностей неопозитивизма является свойственное ему учение о предмете философии. Учение это носит отчасти компилятивный характер, объединяя положение Конта и Спенсера о неразрешимости основного философского вопроса (доведенное неопозитивизмом до вывода об отсутствии у этого вопроса научного смысла), тезис о превращении философии в формальную логику, начатое еще Д. С. Миллем, и провозглашенное еще махистами требование философской «нейтрализации» данных науки. Однако неопозитивистский взгляд на предмет философии во многом специфичен. Понимание философии как формальнологического языка наук означало в неопозитивизме не только превращение философии в формалистическую теорию познания (без познания объективной реальности), но и учение о логическом конструировании действительности в науке, т. е. использование логики в роли новой «онтологии». Последнее вырисовывается в книге Р. Карнапа «Логическая конструкция мира» (1938).
Другие, отмеченные выше, тенденции нашли выражение в работах Карнапа «Мнимые проблемы в философии» (1928), «Преодоление метафизики логическим анализом языка» (1931), «философия и логический синтаксис» (1935), а также, в пятом разделе его книги «Логический синтаксис языка» (1934).
Борьба против „метафизики". Карнап, а с ним и другие неопозитивисты провозгласили следующую классификацию предложений, которая имела целью отделить собственно философскую проблематику от логики и других наук. Все предложения, претендующие на содержательность, были разбиты на три основные класса: антинаучные (unsinnige), вненауч-
356

ные (sinnlose) и научные (sinnvolle), т. е. истинные и ложные. «Антинаучные» предложения, по Карнапу, собственно и не представляют собой предложений, а лишь напоминают их, будучи подобны им по внешним характеристикам своей структуры, как например, оборот: «луна умножает четырехугольно».
Возникает следующая классификация предложений:

Карнап объявил философские предложения вненаучными, т. е. не поддающимися сравнению с фактами. Он выводил этот их статус либо из их непроверяемости, либо из того, что в состав этих предложений входят псевдопонятия, определения которых также не поддаются проверке (например, «абсолют»), либо, наконец, из неправомерности дедуктивного вывода, результатом которого является некоторое предложение. Не приходится спорить, что бывают такие философские утверждения, которые совершенно лишены научного смысла, хотя и не в том-специфическом значении, которое придал этому термину Карнап. Так, Ленин указывал, что утверждение Богданова, согласно которому «физический опыт «выше» в цепи развития, чем психический», не имеет научного смысла 3. Однако следует иметь в виду, что утверждения, лишенные научного смысла, в большинстве случаев сохраняют вполне определенную идеологическую направленность, а критерий общественной практики убедительно доказывает их ложность.
В качестве одного из средств искоренения «традиционной» философии Карнап использовал учение о так называемых квази синтаксических предложениях, т. е. о предложениях, которые в их неуточненном виде можно понимать различно: либо как предложения предметного языка, т. е. языка, на котором мы говорим о различных вещественных предметах, количественных соотношениях и т. п. (эти предложения говорят о свойствах «предметов», например, «пять есть число»); либо как предложения метаязыка (утверждающие нечто о свойствах слов и
3 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 237.
357

предложений предметного языка, например, ««пять» есть число, т. е. имя числительное»). К числу квазисинтаксических предложений Карнап отнес философские высказывания, заявив, что если они и имеют какой-то рациональный смысл, то только в том случае, если их интерпретировать как высказывания об отношениях между словами. Поэтому он счел необходимым превратить философские предложения в предложения, говорящие только о логико-синтаксических отношениях слов. Вместо «время одномерно, а пространство трехмерно» Карнап, например, предлагает говорить так: «обозначение времени состоит из одной координаты, а пространства—из трех»4. При этом Карнап упускав из виду, что его собственное рассуждение о философии следует препарировать по тому же рецепту, после чего оно также превратится в утверждения только о словах. Само же только что выраженное нами требование данного перевода предложений такому переводу не поддается, так что его пришлось бы считать совершенно бессмысленным, хотя осмысленность и важность его несомненны.
Эволюция позитивистского отношения к философии в XX в. отнюдь не вела, как это могло бы показаться, к критике мнимого права религии на познание сущности вещей. Напротив, именно у Карнапа, как и у Айера, мы находим фактическое обоснование права религии и иррационализма на существование в современных условиях. Карнап считает, что «традиционная» философия возникла из потребности дать выход «чувству жизни», якобы гнездящемуся в сердце каждого человека и не поддающемуся выражению рациональным путем. Средством наиболее адекватного выражения чувства жизни Карнап считает искусство. «Вероятно, музыка является наиболее чистым средством выражения чувства жизни,, так как она в сильнейшей степени свободна-от предметности»5. Философия же, по Карнапу,—это суррогат искусства, а философы — «музыканты, лишенные способности к музыке». Хотя я в роли суррогата музыки, прежняя философия, по мнению Карнапа, все же соответствует иррациональному «голосу» сердца. Отсюда получается, что учения иррационалистов наиболее приемлемы среди «традиционных» философских учений.
Некоторые буржуазные историки философии считают Карнапа атеистом, подобно тому как атеистом они считали Маха. Но это мнимый атеизм. «Атеизм» Карнапа и некоторых других неопозитивистов, хотя они и иронизировали над религией, есть в принципе скрытый союзник любого религиозного учения. Учение Карнапа на деле реабилитирует всякую религию так же, как и, употребляя сравнение, высказанное самим Карнапом,—всякую, пусть самую скверную музыку, если у последней окажется хотя бы один-единственный потребитель, получающий от нее удовлет-
4 R. Carnap The logical syntax of language. London, 1954, p. 307. 6 R Carnap Oberwindung der Methaphysik durch logische Analyse der Sprache, § 7 «Erkennthis», 1981, 8d. 2, H. 4.
358

ворение. Здесь мы не хотим, конечно, поставить под сомнение искренность критики Б. Расселом христианства.
Таким образом, в буржуазной философии возникает своеобразное разделение труда: неопозитивизм занимается анализом логического строения предложений и теорий науки, т. е. заменяет философию разновидностью символической логики, а иррационализм и религия получают полное право на деятельность вне науки. Как иронически заметил один, буржуазный историк философии, неопозитивисты, «возможно, являются врагами теологии, но друзьями религии»6. Их собственная философия выступила как логико-семиотический анализ «языка» науки, т. е. анализ употребляемых в конкретных науках терминов, предложений и сочетаний последних. За сорок лет существования неопозитивизма понимание им логического анализа претерпело эволюцию. До конца 30-х годов логический анализ языка обычно отождествлялся с так называемым логическим синтаксисом, а затем—с логической семантикой. Типичная для позитивизма спекуляция на достижениях науки приобрела в неопозитивизме форму последовательного отождествления философии неопозитивизма со сменяющими друг друга этапами развития современной символической логики. Это создавало вокруг неопозитивизма ореол «научности» и затрудняло выявление его субъективно-идеалистической сути.
Следует заметить, что логическая семантика изучает средства формализации отношений знаков к обозначаемым ими предметам (так называемым «десигнатам») безотносительно к природе последних в философском смысле. Этот "подход, естественный для методов формализации, неопозитивисты неправомерно абсолютизируют, заявляя, что философский анализ природы обозначаемых предметов вообще не должен иметь места. В философии, бесспорно, встречаются проблемы логико-языкового характера, которые непосредственно не связаны с тем или иным решением основного философского вопроса. Аналогично тому, как в современной логике есть ряд так называемых семантических антиномий (парадокс: Эпименида-критянина и др.), разрешаемых путем строгого ограничения смысла употребляемых терминов, в истории философии бывали споры, связанные с неуточненностью понятий (такой характер отчасти носил опор о свободе воли человека в XVII—XVIII вв.). Однако это отнюдь не значит, что строгая однозначность и упорядоченность, терминологии сама по себе разрешает все философские вопросы или делает их «ненужными». Напомним в этой связи, что В. И. Ленин считал важным делом разоблачение махистских махинаций со словечками «совпадать», «опыт», «энергия» и т. д., но отнюдь не сводил к этому задачу критики философии махизма. Необходимо решение основного вопроса философии по существу, а не уход от него в дебри логических «уточнений».
6 Т. McPherson. Positivism and Religion. «Philosophy and Phenomenological Research», 1954, vol. XIV, No. 3, p. 32.
359

Неопозитивисты порицают традиционную философию как скопление псевдопроблем. Действительно, в философии встречаются и не раз обсуждались псевдопроблемы (например, что есть первопричина мира, какова цель его развития и т. д.), но далеко не все философские вопросы таковы. Кроме того, неопозитивизм ошибочно выдал за псевдопроблемы донаучные постановки действительных теоретических, а в том числе и философских проблем (например, существует ли свобода?).
В своей последней книге «Философские исследования» (которая была издана посмертно в 1953 г.) Витгенштейн вообще отрицал, что он занимает какую-либо философскую позицию, хотя бы и позитивисткую. Это было стремление «увести» логический анализ не только от философии, но уже и от самой логики. Это стремление, подхваченное рядом других неопозитивистов, вылилось в новую форму неопозитивизма—философию лингвистического анализа, о которой речь ниже. Что же осталось после этого от философии в новейшем неопозитивистском ее понимании?
По сути дела, «философия», которую пропагандировал поздний Витгенштейн, избегает всяких действительно философских проблем познания (отражения) действительности, наиболее общих законов ее развития и т. д. и в то же время изображает всякую неясность, возникающую в научном языке, как некую «философскую проблему». Так философия превращается в ветвь филологии и должна, как выражается Витгенштейн, «указать мухе выход из мухоловки»7, т. е. помочь распутать клубок разных значений слов. Для чего? Осуществив классификацию значений слов, «философия» в том ее виде, в каком ее предлагает Витгенштейн, должна сохранить в жизни и науке все так, как оно складывается без ее участия. Философия, возвещает Витгенштейн, «оставляет все, как оно есть.. В философии не делаются заключения; «это должно быть так»—не есть предложение философии» 8.
Отрыв философии от практики. Неопозитивизм прокламирует обособление философской теории от общественной практики не только в том его виде, который придал ему Л. Витгенштейн. О. Нейрат, например, в статье «Социология в физикализме» заявлял, что практическое использование теоретических предсказаний не имеет никакого отношения к науке об обществе, а сами научные предсказания не следует понимать как основу для действий людей. «Из системы высказываний никогда не может быть выведен приказ!.. То, что часто путают приказы и предсказания, связано, видимо, с тем, что и те и другие имеют дело с «будущим». Приказ есть действие, о котором полагают, что оно вызовет определенные изменения в будущем;
7 L. Wittgenstein Philosophical Investigations Oxford, 1953, p 103.
8 Ibid.pp 49, 156.
360

предсказание же есть высказывание, о котором полагают, что оно будет согласовываться с будущим высказыванием»9. Из знания будущего состояния явлений, по мнению О. Нейрата, не должно вытекать требование бороться за лучшее будущее, ибо это знание сомнительно. Тот отрыв теории от практики, о котором В. И. Ленин говорил как об одной из черт буржуазной философии вообще, внутренне присущ и неопозитивизму.
Разобранная нами выше реабилитация Карнапом иррационализма опять-таки проводилась путем провозглашения взаимной независимости теории и практики: теория якобы не имеет отношения к «ситуациям практической жизни»10. Иными словами, практика иррациональна, не теоретична, а теория не практична, т. е. равнодушна к жизненным потребностям и стремлениям людей.
Неопозитивистское учение о предмете «новой» философии в еще большей степени, чем другие современные буржуазные концепции, обособляло философскую теорию от актуальных проблем социальной жизни и борьбы. Вытекающее же из этого учения сведение философии к логическому анализу есть разновидность сведения философии к «чистой» гносеологии.
Неопозитивисты любят изображать свое понимание предмета и задач философии как якобы закономерный финал всей истории философии. Ф. Франк, например, утверждает, что первыми позитивистами были Галилей и Ньютон, которые стремились превратить в философию «саму науку»11. Франк не желает учитывать того, что Галилей и Ньютон развивали идеи материалистического миропонимания, а отнюдь не агностицизма и позитивизма Многие позитивисты выдают свое учение о предмете философии за якобы единственный способ освободиться от навязчивых идей гегелевской «науки наук» Авторы манифеста неопозитивистов под названием «Научное мировоззрение» (1929) и Мизес утверждали, что их предшественниками являются Вольтер и Гете
Как известно, исторически происходившее выделение философии из ранее нерасчлененной области знания было прогрессивным явлением, но попутно оно привело и к некоторым отрицательным результатам. Многие идеалисты стремились превратить это размежевание в противопоставление философии специальным наукам. Считая, что стремление естествоиспытателей к независимости от философских спекуляций обесценивает науку, они пошли по пути конструирования философии как «науки наук»: конкретные науки либо находятся на периферии философских систем такого рода, как подчиненные части, либо играют подсобную роль, доставляя иллюстративный материал для истин, добываемых философией из своих собственных недр. Одной из попыток
9 «Erkennthis», 1931, Bd 2, H. 5—6, S. 480.
10 R. С a r n a p. Der logische Aufbau der Welt Berlin, 1928, S. 260.
11 Ph. Frank Philosophy of Science Prentice—Hall, 1957, p 35.
361

создать «науку наук» была философская система Гегеля. Ее спекулятивная догматика была подвергнута критике Марксом и Энгельсом.
С отрицанием гегелевской «науки наук» в 30—40-х годах XIX в. выступили первые позитивисты. Рациональное зерно гегелевского учения осталось для них книгой за семью печатями. Выражая разочарование буржуазных идеологов в философском творчестве, позитивисты под предлогом критики спекулятивной натурфилософии занялись дискредитацией всех философских теорий, в том числе и материалистических.
Путь, который указывали позитивисты, противоречил потребностям естествознания и означал разрыв с традициями старого материализма. Без тесной связи с материалистическим мировоззрением естествознание Оказывается беспомощным перед проникающими в науку идеалистическими веяниями. «...Пренебрежение к теории,—писал Ф. Энгельс,—является, само собой разумеется, самым верным путем к тому, чтобы мыслить натуралистически и тем самым неправильно. ...Голая эмпирия не способна покончить со спиритами» 12.
Единственное правильное решение вопроса о предмете научной философии дано диалектическим материализмом Маркса, "Энгельса, Ленина. Марксистская философия не есть ни «натурфилософия» в прежнем смысле слова, ни сжатая сумма всех специальных наук (в этом случае философия оказалась бы излишней), ни «чистый» метод (методология, логика) познания в обособлении от теории бытия (такого «чистого» метода не существует и существовать не может). Марксистско-ленинская философия есть одновременно и наиболее общая и специфическая наука, основным вопросом которой является вопрос об отношении бытия и сознания. Основной вопрос философии и есть носитель специфичности философии как науки, качественно отличающейся от других наук. В то же время философия не превращается в «чистый» метод. Органической составной частью марксистско-ленинской философии являются теория материализма (или наука об объективной диалектике), теория и метод познания (или наука о субъективной диалектике) и исторический материализм.
Научные теория и метод познания не могут существовать и развиваться как нечто обособленное от теории материализма. Теория же материализма не есть простое обобщение данных естественных и общественных наук, так как рассматриваемое ею отношение бытия и сознания (самое широкое из всех существующих отношений) определяет специфику философского подхода к изучаемым явлениям. Что касается формальной логики, то в целом она не входит в состав марксистской философии, однако, будучи специальной наукой о «технике» получения выводного зна-
12 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч, т. 20, стр. 382.
362

ния она имеет и гносеологический аспект. Следовательно, формальная логика отнюдь не «независима» от философии. Наиболее успешно она может развиваться на базе материалистического мировоззрения и его теории познания, а ее средства могут и должны существенно помочь дальнейшему развитию марксистско-ленинской гносеологии.
Подменяя философию логическим анализом, неопозитивисты, во-первых, ложно истолковывали тот факт, что одной из задач философии является содействие наукам с точки зрения уточнения их понятий. Философия призвана изучать связи между категориями наук и исследовать категории теории познания. Во-вторых, неопозитивисты абсолютизировали относительную самостоятельность формальной логики и ее значение для теоретикопознавательного анализа.
Однако та «логика», которой занимается неопозитивизм в качестве «новой философии», в принципе отличается от диалектической логики марксизма и существенно отличается от символической логики как таковой. Эта «логика» искусственно изолирована от теории материализма и строится на антидиалектической, метафизической основе; кроме того, она используется как своеобразная «метатеория» (т. е. теория о теории) по отношению к семантической и логико-синтаксической структуре наук. Эта «метатеория» претендует на роль... новой «науки наук». Для обоснования подобной „претензии она выдвигает и отстаивает ложные положения о том, что философия материализма якобы «лишена смысла», что науки должны заниматься лишь описанием ощущений и приведением их в логическую систему, что науки никогда не смогут установить, существуют ли причинность, объективная закономерность и т. д. и т. п. С другой стороны, философия неопозитивизма отнюдь не является «новой теорией познания», так как она ориентирует философов и логиков не на действительное изучение закономерностей процесса познания, а на конструирование конвенциональных методов манипулирования с терминами. Если некоторые неопозитивисты (А. Тарский, Р. Карнап, Б. Рассел и др.) и добились значительных успехов в своей узкой специальной области (например, в построении семантических систем), то этим они обязаны не неопозитивизму, а своим научным интересам.
В «Диалектике природы» Энгельс указывал, что «исследование форм мышления, логических категорий, очень благодарная и необходимая задача...» 13. Важно, в частности, изучать законы формальнологической взаимосогласованности предложений научных теорий, последней основой которой являются не пресловутые конвенции неопозитивистов, но «тот факт, что наше субъективное мышление и объективный мир подчинены одним и тем же
13 Ф.Энгельс. Диалектика природы. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 555.
363

законам и что поэтому они и не могут противоречить друг другу в своих результатах, а должны согласоваться между собой» 14.
Неопозитивисты, объявляющие саму формальную логику «новой» философией, казалось бы, тем самым возвышают ее; но это—опасная иллюзия. В действительности они принижают не только философию, но и формальную логику, так как лишают ее верного гносеологического обоснования и перспектив развития. В то же время нельзя отрицать и того, что неопозитивисты в искаженной форме отразили в своей концепции предмета и задач философии действительную важность логического анализа научного и собственно философского знания, наличие действительных философских проблем в самой формальной логике, языке и в логических аспектах теории познания. Соотношение эмпирического базиса и теоретических уровней науки, действительно, нуждается в тщательном логическом анализе. А место и роль логики в философии—это большая и глубокая проблема.
§ 3. ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ НЕОПОЗИТИВИСТСКОЙ ГНОСЕОЛОГИИ
В совокупности философских воззрений неопозитивистов главную роль играет их теоретико-познавательная концепция. Перейдем теперь к разбору основных черт теории познания неопозитивизма 20—30-х годов. После того как они будут охарактеризованы в общем виде, мы рассмотрим неопозитивистскую трактовку предмета философии, классификацию предложений и принцип верификации, после чего будут освещены и остальные составные части неопозитивистской доктрины.
Одной из существенных особенностей теории познания неопозитивизма в первый период его эволюции была установка на взаимопротивопоставление чувственного и рационального моментов в познании; это не мешало его сторонникам видеть в научных теориях результат применения рациональных средств к обработке чувственных данных.
Два понятия истинности. Из указанного противопоставления возникла конкуренция между двумя различными понятиями истинности в неопозитивистской доктрине. Первое из них—понятие истинности как соответствия предложения чувственным данным или «факту». Второе — понятие истинности как логической взаимосогласованности предложений. Это понятие сложилось следующим образом. Не приняв собственно кантовского априоризма, Карнап и Гемпель продолжали в то же время Кантову идею о том, что внеопытные соотношения суть не знание, но лишь форма знания. Поэтому, по их мнению, в логике и математике идет речь не об истинно-
14 Ф. Энгельс. Диалектика природы. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 581.
364

сти соответствующих исчислений и систем, но лишь об их правильности, т. е. о формальной непротиворечивости. Правильность при этом подходе к вопросу, оказалась противопоставленной истинности, которая в ходе последующей эволюции неопозитивизма все более стала вытесняться из гносеологии. Долгая конкуренция между понятиями эмпирической и логической истинности в неопозитивизме завершилась поражением эмпиризма.
Взаимосогласованность предложений была превращена деятелями «Венского кружка» в решающий критерий истинности. Тем самым указанное выше понятие «логической конструкции» приобретало во все большей мере субъективно-идеалистический характер.
Спрашивается, зачем же подобные конструкции нужны ученым? Ответ Карнапа, Райхенбаха и Нейрата был таков: для того, чтобы можно было предвидеть будущие факты в поле ощущений субъекта. При этом неопозитивисты отождествили предвидение факта со знанием этого факта, а последнее—с констатацией наличия факта. Но следствием чего является совпадение теоретически выведенных из .научных систем предсказаний и констатирующих ощущений, которые появятся в будущем? Пытаясь ответить на этот вопрос, неопозитивисты предпочли рассматривать сам этот факт как нечто данное в опыте субъекта и далее необъяснимое.
Общественная практика человечества, обобщенная в философии марксизма, показывает, что научные теории эффективны для предсказания будущих событий постольку, поскольку в них в той или иной степени содержится объективная истина, т. е. адекватное отражение свойств, отношений и причинно-следственных связей материального мира. Успех «предсказательного» использования научных теорий зависит от адекватности отражения этими теориями некоторого фрагмента объективных причинных связей.
В неопозитивизме же эта зависимость была перевернута: причинно-следственные связи истолкованы как нечто производное от факта совпадения предсказаний и ощущений и как одно из возможных субъективных объяснений этого факта. Иными словами, причинность была отождествлена с предусказуемостью, объективный характер причинности отрицался, и детерминизм сведен всего лишь к методологической конвенции. Ф. Франк в книге «Закон причинности его границы» (1932) пришел к выводу, что либо это понятие ничего не значит, либо его можно использовать лишь как удобный, но отнюдь не достоверный инструмент 15.
Что такое факт? Что же представляет собой, с точки зрения неопозитивистов, «факт» как теоретико-познавательная категория? Неопозитивисты использовали свойственное логике понимание факта как всего того, что может быть за-
15 Ф. Франк. Философия науки М., ИЛ, I960, стр 413
365

фиксировано в истинном или ложном предложении, истолковав это понимание в том смысле, что факт—это все то, что может стать предметом логически мыслящего сознания. Лейтмотивом огромной литературы по данному вопросу, вышедшей из-под пера неопозитивистов16, стала мысль, что «фактом» является то или иное состояние сознания субъекта или изменение такового. Неотъемлемым признаком «факта» считается при этом выразимость его в описывающем его предложении, которое чаще всего называется «протокольным». На начальной стадии эволюции неопозитивизма в «Венском кружке» долго обсуждался вопрос, как именно соотносятся между собой факты и протокольные предложения. В итоге длительной полемики Р. Карнап пришел к выводу, что для науки важны не сами факты, но протокольные предложения. Делая этот вывод, Карнап включил в само понятие «факта» признак фиксированности факта в языке. Выше указывалось, что гносеологическую «нейтрализацию» материала науки неопозитивисты провели по-иному, чем махисты, а именно путем отождествления объективного и научного фактов. Это отождествление было проведено как раз указанным здесь способом, вследствие чего проблематика теории познания была замкнута в сфере фактов чисто лингвистической деятельности субъекта.
Диалектический материализм отнюдь не отрицает того, что объективно происходящие события и факты в процессе познания отражаются в мышлении, а значит фиксируются с помощью средств языка, без чего теоретическое познание вообще невозможно. Но, с точки зрения марксистской философии, существуют разнородные подклассы класса фактов. Дать нетавтологическое определение «факта вообще» невозможно, ибо «фактически» все есть факты. Среди них есть факты в смысле объективно происходящих (происшедших) событий, факты-восприятия, факты-суждения и фиксирующие их факты-предложения и т. д. Объективные факты—это главная, фундаментальная область фактического, тогда как все факты иного рода—это лишь продукты отражения объективных фактов. И именно это существенное обстоятельство затушевывается неопозитивистским истолкованием категории «факт» как всегда вообще существующего (в конечном счете подразумевается: всего того, что способно оказаться предметом мышления). При такой постановке вопроса, если ей придают философский смысл, стирается противоположность объективного и субъективного, а объективное оказывается лишь тем, что наличествует в сознании субъекта, т. е. субъективным.
С точки зрения диалектического материализма, никоим образом нельзя путать факты объективной действительности и факты сознания, а также факты «языковой» деятельности. В процес-
18 Проблемы «факта» в той или иной степени рассматриваются и всей литературой о чувственных данных (sense-data), как, например, в книге А. Айера «The-foundations of empirical knowledge». London, 1940.
366

се познания происходит сложный процесс опосредствования отношений между фактами различных типов, но все эти факты далеко не равнозначны. Круг в определении факта разрывается не тогда, когда мы выйдем за пределы языка и просто укажем на факты как на «положение дел» в поле нашего чувственного восприятия, но тогда, когда мы в процессе общественной практики человечества проверим факты восприятия объективными фактами, что возможно постольку, поскольку мы способны вызывать направленные изменения как первых, так и последних.
Итак, факты внешнего, т. е. объективно существующего мира поддаются рациональному познанию, а следовательно, и фиксации в языке, т. е. они облекаются в «языковую» форму. Но стирать грань между объективным фактом и «фактом» фиксации факта в языке значит не видеть качественного различия между объектом и деятельностью субъекта. Именно это и было свойственно неопозитивистам.
Гипертрофированный антипсихологизм. Одна из характерных черт взглядов неопозитивистов на язык состояла с самого начала в том, что они складывались в теснейшей связи с гипертрофией антипсихологистического движения в логике. Присоединившись к критике логического психологизма, в частности, со стороны феноменологии, неопозитивисты довели эту критику до крайних пределов; они противопоставили логику реальному человеческому мышлению и выступили против исторически-генетического подхода к исследованию последнего. Логику в то же время стали отождествлять с языком как совокупностью зафиксированных и действующих правил образования и преобразования терминов и предложений, утверждая при этом, что именно предложения, а не мысли, по своей структуре способны наиболее точно отображать структуру фактов. В неопозитивизме 20—30-х годов стала весвма популярной выдвинутая еще Л. Витгенштейном мысль о TOM, что структура языка подобна (или: должна быть подобна) структуре фактов и связей между фактами17. Однако под прикрытием подобных утверждений развилась тенденция противоположного рода, а именно: приписывания чувственному опыту структуры того или иного
17 Тезис Л. Витгенштейна о том, что предложение есть «логический образ факта», был довольно неясным и противоречивым по своему содержанию, хотя и не был лишен, в конечном счете, некоторой доли истины- все зависело от того, как понимать термины «образ» и «факты» Стремясь сделать далеко идущие философские выводы из искомого им идеала изоморфного подобия структур теоретического (символически выраженного) знания структурам фактов, образующих эмпирическую основу этого знания, Витгенштейн в указанном тезисе имел в виду изоморфизм логико-синтаксической и «вещественно»-знаковой структур, а также логико-синтаксической и фактуальной структур Между тем в рамках достаточно развитых научных теорий подобный изоморфизм неосуществим Ср. анализ проблемы «факта» в VI— VIII гл. кн. Max Black A Companion to Wittgensttems «Tractatus». Cambridge, Л964; cp В Wolniewicz Rzeczy i fakty. Warszawa, 1968
367

языка, —формализованного языка типа Фреге—Рассела, либо же языка типа Лесневского, языка повседневного и т. д. В реализации этой тенденции многие неопозитивисты увидели задачу своей теории познания, а значит, и философии в целом.
Можно ли, однако, считать, что в философии логического позитивизма язык (понимая язык как совокупность терминологических и символических средств науки, а также логических отношений внутри них) действительно стал главным и даже единственным объектом познания? Ответ на этот вопрос будет такой: во-первых, сам этот «идеал», выдвигавшийся некоторыми неопозитивистами, глубоко ошибочен, так как «язык» (при самом широком его понимании) не может быть основным объектом гносеологического изучения, хотя он и должен стать объектом подобного исследования, так как является могучим средством изучения познающего мышления. Во-вторых, неопозитивистам так и не удалось ограничиться проблематикой только собственно «языковых» вопросов.
Теория познания диалектического материализма исходит из того, что существует тесная взаимосвязь между исследованием познавательного содержания результатов познания и исследованием закономерностей самого процесса познания. Этот тезис вытекает из диалектики пpoцecca познания и получает свое обоснование в ленинской теории отражения. Именно этот существенный факт диалектики познания был совершенно не понят и не учтен неопозитивистами. Поэтому неопозитивизм в лице М. Шлика и других своих основателей в принципе неверно понял соотношение знания и познания; иными словами, неверно истолковал характер познавательного процесса.
С точки зрения логического позитивизма соединение воедино аспектов знания и познания не имеет научного смысла, так что закономерности, процесса познания подлежат рассмотрению только в психологии, но не в теории познания и логике. Правда, неопозитивистская теория познания отчасти касалась процесса увеличения знания, но лишь с точки зрения отношения между прежними и новыми его результатами. Однако, когда в сочинениях неопозитивистов идет речь о «прежних» и «новых» результатах, имеется в виду отнюдь не временное, а лишь чисто логическое соотношение между старым и новым. В этом смысле, например, члены конъюнкции «предшествуют» конъюнкции в целом. Перед нами уже не только факт гипертрофии антипсихологизма Э. Гуссерля, но и далеко развившаяся тенденция к отождествлению всех связей в познании исключительно лишь с формально-языковыми связями. Теория познания растворяется таким. образом в процессе формальнологического анализа. В этом смысле Витгенштейн писал, что «философия есть не теория, но деятельность». Именно в этом смысле можно также сказать, что неопозитивисты попытались отождествить формальную логику и теорию познания.
368

Исключив из гносеологии вопросы, касающиеся исторического развития познания, логические позитивисты считали тем не менее, что теория познания должна заняться выработкой метода обоснования оценки результатов познания как истинных или ложных. Но это значило, что само познание в целом рассматривалось как нечто данное, как некий сложный «факт», и с точки зрения его содержания исследовались лишь отношения между одними и другими более частными «данными». Это значит, что отношение между познаваемым объектом и постепенно познающим его субъектом в неопозитивистской теории познания в принципе не рассматривается. Такой итог вытекает, впрочем, и из указанного в самом начале отождествления объекта и теории объекта.
Можно сказать и так: в гносеологии логического позитивизма рассматривались лишь отношения между исходными данными и результатами, полученными вследствие логического преобразования этих данных, но не рассматривается процесс углубления нашего знания, его движения от явления к сущности. Неудивительно, что в кредо неопозитивистов под названием «Научное миропонимание» (1929) было сказано следующее: «В науке нет никаких «глубин», всюду существует только «поверхность»18.
Гносеология неопозитивизма постаралась нацело исключить из области своих исследований проблему отражения. В этом обстоятельстве ярко проявилось враждебное отношение буржуазных философов к диалектическому материализму.
«Венский кружок» и продолжатели его идей приложили много усилий, чтобы внедрить в сознание ученых мысль, будто познание не имеет ничего общего с процессом отражения объектов в сознании. Эти усилия вели неизбежно к тому, что само понятие «познание» теряло смысл. Если Шлик определял познание как упорядочение, сравнение и сведение чего-то одного к чему-либо другому19, то О. Нейрат заявил, что «внутри последовательного физикализма (так он именовал в свое время неопозитивизм в целом.—Авт.) не может быть никакой «теории познания» 20.
Но теория познания в неопозитивизме, разумеется, есть, и ряд основных черт ее выше уже был отмечен. Создатели неопозитивистской гносеологии утверждали, что освободили будто бы гносеологию от необоснованной догматики. Но в действительности в их учении очень много спекулятивных догм. Среди них и догма о том, что чувственные данные—это единственная реальность, с которой имеет дело наука, и фактическое признание тождества объекта и теории объекта, ведущего к отождествлению существования вещей и их наблюдаемости субъектом. А это, по сути дела,—возрождение старого
18 «Wissenschaftliche Weltauffassung. Der Wiener Kreis». Wien, 1929, cap. II.
19 «Erkenntnis», 1939, Bd. 7, S. 402.
20 «Erkenntnis», 1931, Bd, 2, S. 404.
369

положения Д. Беркли «быть значит быть воспринимаемым». Это субъективно-идеалистическое положение высказано теперь в новой, позитивистской, словесной оболочке.
Ложной догмой было, наконец, общегносеологйческое утверждение, что в языковой структуре заключен единственный путь к свободной от какого-либо субъективного психологизма «объективации» знания. Поскольку с точки зрения лидеров «Венского кружка» и английских «аналитиков» познание не способно усвоить содержание переживаний, ощущений и т д, оно охватывает лишь формальные отношения между «представленными» (по выражению Р Карнапа) в языке, т е. сформулированными в предложениях, фактами наличия тех или иных чувственных данных Таким образом, чувственное знание само по себе вообще не считается знанием. Так п ресловуты и «научный эмпиризм» выступил против эмпирического знания. В учении неопозитивистов возникает еще одна несообразность: по их мнению, формальное знание не есть знание, но лишь форма знания, однако теперь обнаруживается, что иного знания, кроме знания словесных форм (констатации и дефиниций), не признается. В-таком случае знания не оказывается ни в содержании, ни в форме.
В качестве общего вывода подчеркнем, что неопозитивизм свел познание, во-первых, к обозначению ощущений субъекта при помощи знаковых средств, во-вторых, к упорядочению знаков в рамках логических конструкций и, в-третьих, к изменению этих конструкций, если в них обнаруживаются формальные противоречия и если их невозможно использовать для предсказания будущих ощущений. Это понимание познания глубоко формалистично и полно неверия в возможность познания людьми чего-либо за пределами явлений А в конечном счете антипсихологизм перешел у неопозитивистов в свою противоположность: феноменалйстические установки неизбежно привели их к тому, что в поисках непосредственно-данного они вновь вернулись от логики к психологии языка, что и произошло в лингвистическом варианте их учения у позднего Витгенштейна и его учеников
§ 4. НЕОПОЗИТИВИЗМ И ПРОБЛЕМА АНАЛИЗА
С 40-х годов XX в. на континенте, а среди английских позитивистов и ранее, стало распространяться представление о том, что подлинная сущность неопозитивистского направления в философии и того преобразования, которое достигнуто им в теории познания, состоит в аналитической деятельности как таковой, свободной от узких «антиметафизических» задач искоренения прежней и пропаганды позитивистской философии. Неопозитивизм стал называться философией анализа.
370

Возникновение в XX в. «философии анализа» обычно связывают с именем Д. Мура, который заявлял, что видит свою задачу в том, чтобы добиться терминологической «ясности». Д. Мура можно считать основателем «философского анализа» в той же мере, в какой Ч. Пирса и Г. Фреге—основателями логико-семантического анализа. Если Мур интересовался анализом предметного языка, т. е. языка, на котором говорят о «предметах», их свойствах и отношениях, то Рассел и ранний Витгенштейн, развивая идеи логического атомизма, пытались посредством анализа вскрыть структуру и внеязыковой действительности. Шл,ик и Карнап видели, наоборот, главную цель анализа в искоренении всякой «метафизики», претендующей на знание подлинной реальности. Остин и Райл считали, что лингвистический анализ должен прояснить повседневный язык и, вместо искоренения философии, помочь людям «уйти от нее».
Но все эти разновидности аналитической философии близки друг другу в стремлении исключить из рассмотрения подлинно философские проблемы путем элиминации соответствующих языковых выражений Такое понимание «анализа» нельзя отождествлять с употреблением этого термина в логике XX в., хотя оно и развивалось на основе интерпретации последнего.
«Логический анализ» в современной символической логике отличается по своему содержанию от видов аналитической деятельности в домарксистской философии. Если для ранее бытовавшего понимания анализа характерно в общем интуитивное представление о нем как о методе расчленения, то основная черта «анализа» в современном его понимании—это уточнение языковых выражений посредством их преобразования.
Анализ в символической логике. Анализ в современном его логическом значении необходим в таких ситуациях, когда исследование дошло, казалось бы, до конечных элементов, не требующих дальнейшего объяснения, но когда сами эти элементы оказываются недостаточными для объяснения ими свойств объекта в целом. Выход из подобных ситуаций раз-.личен в зависимости от того, к какой области действительности относится данный «объект». Но для успеха дальнейших исследований необходимо коренным образом пересмотреть взгляд на известные нам «элементы» «объекта» как на якобы «конечные» и предельно «простые».
Анализ позволяет выявить сложные отношения и структуру того, что выглядело до этого интуитивно простым, т. е. через уточнение содержания позволяет продолжить процесс углубления в объект, пришедший, казалось, к концу, но на деле бесконечный.
Хотя свести содержание анализа к какой-то одной операции нельзя, можно указать на операцию, которая характерна для анализа в наибольшей мере. Это—операция определения в различных его видах. Поэтому логический анализ можно истолковать как процесс замены одних определений «объекта» други-
371

ми. Получаемые при этом выражения подлежат одновременному и последующему уточнению и «прояснению». При этом происходит замена «интуитивного» недостаточно точного понятия понятием более строгим, вносящим уточнение и т. д.
Философы-неопозитивисты использовали понимание анализа как уточнения и прояснения, но придали этой трактовке анализа особый смысл: «прояснение», с их точки зрения, означает изгнание философских моментов из научного знания. Этот тезис необходимо разъяснить.
Ряд философов «аналитического направления» рассматривали уточнение как предпосылку дедуктивного движения к считавшейся актуально достижимой полноте всего возможного знания. Этот свой метафизический замысел они связывали с предварительной фиксацией в предложениях всех существующих эмпирических атомарных фактов. «Если бы Вам были известны все атомарные факты, а также то, что это (именно) все факты, то вы были бы в состоянии вывести все прочие (т. е. кроме тех предложений, в которых зафиксированы атомарные факты.—Ред.) истинные предложения только с помощью логики»21. Таков был один из принципов логического атомизма Рассела.
Для философов-«аналитиков» характерно стремление «упростить» понятие анализа. Многие из них подчеркивали то обстоятельство, что переход к каждому последующему звену анализа выглядит как формулировка своего рода логического (лингвистического) равенства, ,в левой части которого стоит анализируемое выражение, в правой—результат анализа, т. е. то, что позволяет считать анализ состоявшимся. Отношение аналитического равенства истолковывают иногда как «перевод» с метаязыка на предметный язык22.
Но как бы ни понимался неопозитивистами анализ—то ли как перевод, то ли как замена одних определений другими и т. д.—главное, что, по их мнению, является «душой» анализа,— это прояснение анализируемых предложений. Но что значит «прояснить» их? Если отказаться от прежних пониманий «прояснения» логическими позитивистами как искоренения онтологической смысловой нагрузки и т. п., то смысл понятия «прояснение» остается туманным и неопределенным. Большинство неопозитивистов сошлись на том, что «прояснение» означает уточнение значения выражения. Это вело к тому, что «значение» стало превращаться в главную категорию неопозитивизма, а задача прояснения содержания этого понятия, т. е. установления «значения», стала играть роль основного вопроса.
21 В. Russell. My philosophical Development. New York, 1959, p. 119 22 Относительно разных пониманий анализа неопозитивистами см.: А. С. Еwing. Two kinds of Analysis. «Analysis», II (1934—1935), pp. 60—64; M. Black. Relations between Logical Positivism and the Cambridge School of Analysis. «Erkenntnis», 1938, Bd. 8, SS. 24—35, где обсуждается также лингвистический анализ.
372

§ 5. НЕОПОЗИТИВИСТСКАЯ ТРАКТОВКА ЗНАЧЕНИЯ «ЗНАЧЕНИЯ»
Уже M. Шлик писал, что предметом философии является не искание истины, но «исследование значения»23.
Большое влияние на неопозитивистов оказали исследования значения, которыми занимался Г. Фреге. Он проводил различие между «смыслом», т. е. всей полнотой значения выражения, и «значением» в узком смысле, т. е. той частью значения, которая позволяет приравнивать его другому значению через общий для них десигнат.
В неопозитивизме «Венского кружка» 20-х — начала 30-х годов философский аспект значения вылился в проблему соотношения научной значимости предложений (их осмысленности) и их проверяемости (верифицируемости) 24, а также соотношения значения (смысла) и способа проверки истинности или ложности данного утверждения. В этой системе понятий терминологического различия между «значениями» и «смыслом» не производилось, но само «значение» понималось двояко:

во-первых, как антитеза абсурду, т. е. отсутствию значения, и, во-вторых, как противоположность псевдозначению, под которым понималось значение, не поддающееся воспроизведению в области эмпирических фактов, а значит, ненаучное. Кроме того, была введена категория «пустого значения» как характеристики, присущей логико-математическим исчислениям, поскольку последние складываются будто бы как продукт произвольных соглашений.
23 M. Schlick. Gesammelte Aufsatze. Wien, 1938, S. 126; ср. S. 120.
24 Понятие верифицируемости в гносеологическом плане будет разобрано подробнее ниже.
373

Значение как метод проверки. Для логического позитивизма было характерно отождествление значения со способом проверки. «Значением выражения является метод его верификации»25,—писал М. Шлик. Но что такое «способ проверки»? Он понимался как описание действий субъекта, которые ведут к возникновению фактов, устанавливающих истинность или ложность некоторого конкретного высказывания.
Нельзя отрицать того, что значения предложений в результате уточнения содержания способов их проверки выступают более отчетливо.
Так, например, если нужно проверить утверждение «в этой колбе сернистая кислота», то проверка с помощью лакмусовой бумажки уже недостаточна, так как не позволяет отличить по значению это утверждение от другого: «в этой колбе какая-то кислота». Однако, с точки зрения диалектического материализма, из подобных фактов нельзя сделать вывода о том, что значение и способ проверки — это одно и то же. Ведь для того чтобы намечать и уточнять способ проверки, нужно уже располагать значением проверяемого утверждения Признать, что нам действительно удалось проверить данное утверждение, мы сможем только тогда, когда научный смысл его нам известен, хотя бы частично, заранее. Заранее мы должны уже иметь и значение выражения «способ проверки» Поэтому понятия «значение» и «способ проверки» не совпадают по своему содержанию.
Мало того. Это отождествление ведет к субъективно-идеалистическим следствиям. Пусть мы проверяем утверждение «этот кусок железа намагничен». Способы его проверки могут быть разные: через притяжение железных опилок, через поведение электрических полей и т. д. Но если следовать формуле Шлика, то придется признать, что проверяемое утверждение имеет множество значений, что каждому отличающемуся от других способу проверки соответствует «тождественное» ему по содержанию значение утверждения о намагниченном железе, а следовательно, разные и друг-от друга независимые по значению термины «намагниченное железо». Отсюда недалеко и признание того, что независимых друг от друга видов магнетизма существует столько, сколько субъектов (ведь у каждого субъекта даже в общем один и тот же способ проверки отличается индивидуальными чертами), мало того,—столько, сколько раз данный субъект проводит проверку (разными и даже одним и тем же способом, ибо, строго говоря, всякая реализация одного и того же способа и даже всякое новое его осознание по своей структуре неповторимы). Так, концепция значения «Венского кружка» приве-
25 М. Sсh1iсk. Gesammelte Aufsatze, S. 340.
374

ла, к плюрализму значений, а затем к плюрализму реальностей, целиком зависимых по содержанию от субъекта26.
Между тем с позиций философии марксизма «значения» объективны в смысле, близком к смыслу объективности «истины». Если нет субъектов, передающие друг другу (в процессе речевого общения) истинные суждения, то исчезают и эти суждения и связанные с ними в речи значения. Но содержание истины не зависит от того, высказывается иди не высказывается сейчас выражающее ее утверждение. До некоторой степени и значение может существовать тогда, когда имеется система, в которой оно действует, хотя бы в настоящий момент и не было людей, применяющих в своей деятельности в составе «сетки» значений именно это значение. Но расчленение значений отчасти субъективно.
Формула «значение есть способ проверки»—выражает одну из неопозитивистских концепций «значения». Поскольку «значение» было превращено в центральную категорию неопозитивизма, обзор различных трактовок значения «значения» позволяет Обозреть различные варианты неопозитивизма. Их можно объединить в две группы.
Значение как реакция на знак. К первой группе относятся теории, сводящие значение к реакциям субъекта на знак. Согласно бихевиористской теории, значение есть поведение субъекта. К этой теории примкнул Б Рассел27 Б Рассел истолковал значение как отношение слова или знака к действиям, на которые разлагается процесс «употребления» слова. Правда, иногда Рассел понимал значение как отношение знака к образу (представлению) в сознании, т е в духе традиционной психологии, но первого из указанных решений, он, как и А. Айер, придерживался гораздо чаще. Еще более отчетлива в этом смысле позиция П. Бриджмена.
«Значение есть совокупность операций»,—такова была формула П Бриджмена Но что такое операция? Какие именно операции имеются в виду? Определение Бриджменом операции как «сознательно направленной и повторяемой деятельности» (в письме от 27 мая 1953 г )28 принесло много трудностей истолкователям. Сам же Бриджмен склонился к субъективистским интерпретациям. Он отождествлял значения терминов науки то с (а) операциями «ответа» на вопрос о значении, то с (б) мыслительными операциями образования дефиниций понятий, то, наконец,
26 Заметим, что, с другой стороны, даже к одному и тому же по содержанию способу проверки неопозитивисты «привязывают» самые различные теоретические истолкования, на что их в принципе ориентирует их конвенциона лизм Конечно, множественность причин действительно имеет место для многих явлений, однако далеко не для всех Но еще более важно отметить, что неопозитивизм не желает признать тот факт, что хотя до поры до времени бывают иногда удачными предсказания явлений на основе ложной (или ложных) теории причин, однако рано или поздно такие «1редсказания» терпят крах
27 В. Russell. Logic and Knowledge Essays 1901-1960 London, 1966, p. 300.
28 Цит. по сб. «Eragmently filozoficzne», ser II Warszawa, 1959, str. 200.
375

(в) с операциями применения терминов в символическом контексте.
Операпионизм Бриджмена в теории значения подвержен тем же ошибкам и приводит к тем же противоречиям, что и концепция Шлика, изложенная выше и наиболее характерная для начальной фазы деятельности «Венского кружка». Разновидностью позиции Бриджмена в вопросе о значении стало учение «позднего» Л. Витгенштеина, согласно которому «значение—это способ употребления слов». Этот тезис был положен в основу учения о так называемых «семейных сходствах», ставшего одним из краеугольных камней «лингвистического позитивизма»29.
Отождествление значений с действиями, реакциями и операциями субъекта (или с отношениями к этим действиям) противостоит объективно-идеалистическим взглядам на значение как на особую «идеальную сущность», но само в принципе ошибочно, так как у Рассела, Бриджмена и Витгенштеина это отождествление было связано с субъективно-идеалистическим пониманием опыта и ошибками номинализма. При помощи каких «операций» и «способов действия» можно, например, показать отличие значения натурфилософского трактата о весне от значения лирической поэмы на ту же тему? Операционная трактовка значений в целом чужда пониманию значения в естественном языке как социального явления и пониманию зависимости значения от отражательной деятельности сознания. В действительности же, действия субъектов, вызываемые знаками, вторичны по отношению к значениям в естественных языках. В отличие от животных, человек должен уже располагать «значениями» для того, чтобы он мог соответственно на них реагировать Нельзя забывать и об огромном числе случаев, когда люди воздерживаются от действий, несмотря на наличие соответствующих знаков.
Неопозитивисты в своей концепции значений как реакций неправомерно перенесли на сознательную деятельность людей признаки, характерные для поведения животных, а также вообще для деятельности рефлекторного типа.
Значение как структура сочетаний знаков. В рамках второй группы трактовок «значения» неопозитивистами выступают теории, отождествляющие значение со структурой сочетаний знаков и с отношениями внутри ее.
Эта трактовка, во-первых, связана с отождествлением значения с отношениями между знаками, свойственными позитивистскому истолкованию «логического синтаксиса» Так, Р. Карнап безоговорочно отождествил выражения «одинаковость значения» и «логическая синонимичность»30.
29 См § 11 данной главы.
30 R. Carnap. The logical syntax of language London, 1954, pp 289—290.
376

Во-вторых, структурная концепция значения выразилась в определении значения как отношения заменяемости одних чувственно-воспринимаемых знаковых структур другими, т. е. как эквивалентного «перевода» одних выражений на другие без обращения к какому-либо внутреннему смыслу переводимых выражений. «Связи чернильных пятен на бумаге и колебаний воздуха, которые при определенных условиях могут к ним приравниваться, мы,—писал О. Нейраг,—называем предложениями»31. Нейрат довел здесь до ошибочной крайности правильный в определенных границах тезис, что значение может выступать и как возможность формальной интерпретации, вытекавшей из методологических приемов математика Д. Гильберта.
В-третьих, разновидностью структурной концепции значения стало определение значения как непосредственного отношения между знаком (словом, выражением) и «предметом» («фактом», «предметным свойством» и т. п.). Это определение, примененное к значениям собственных имен, наметилось уже у раннего Витгенштеина, который в «Логико-философском трактате» писал, что язык позволяет получать «образы» фактов. Теория предметного значения (значение есть десигнат имени) стала отправным пунктом как для логической семантики, так и для позитивистских ее истолкований, согласно которым десигнаты суть онтологически нейтральные «факт», «события», «чувственные данные» и т. п., а также для спекуляций «общих семантиков».
Отождествление значения со структурой знаков в их взаимосвязях есть отголосок того действительного факта, что значения элементов системы зависят от ее строения в целом. Абсолютизируя этот факт, неопозитивисты не учитывали того, что знаки утрачивают в конце концов значения, если их функции в используемых людьми языках пытаются определить в изоляции от познающего мышления субъектов. Ведь люди придают значения знакам искусственных языков на основе (более или менее опосредствованной) ранее до этого уже сформировавшихся значений в естественном языке, а затем прямо или косвенно употребляют эти знаки.
При абсолютизации системности значений взаимозаменяемость знаков приводит к загадочным результатам А имеет то значение, что заменимо через В, В—то значение, что заменимо через С, а С—то значение что оно заменимо через А. Значения исчезают, и неопозитивисту остается признать, что преобразования, которыми занимался теоретик, — это всего лишь пустая игра на основе конвенций Так открывается путь к знаковому фетишизму.
На действительно имеющей место относительной самостоятельности зафиксированных в знаках результатов познания основано применение формальных исчислений, деятельность кибернетический устройств, а также функционирование звуковых знаков обычного языка Но эта относительная самостоятельность может быть неверно осознана тогда-то воз-
31 «Erkenntnis», 1932, Bd 3, S 209
377

никает ситуация своеобразного отчуждения, ведущего к фетишизация энаков, против которой прозорливо предупреждал В И Ленин32.
Заметим, что концепция значения как отношения знака и предмета при позитивистском ее понимании также приводит к знаковому фетишизму Если трактовать значение как отношение знака и предмета, которое отрешено от отношений между людьми, то какое либо существенное различие между знаком и предметом пропадает Знак и предмет начинают играть роль лишь взаимосоотносимых «вещественных» образований, и в этом случае нет принципиальных помех даже тому, чтобы это отношение «перевернуть» и считать предметы «знаками» самих знаков. 33
Для большинства неопозитивистов были характерны поиски такой всеобщей, раз и навсегда данной дефиниции значения, из которой вытекали бы дедуктивно все частные случаи значения Но это—метафизическое предприятие Искать такую общую дефиницию значения для естественных и искусственных языков и информационных систем значило бы примерно то же самое, что искать такое определение «бытия вообще», из которого вытекали бы в духе Дюринга материя и сознание как «частные виды» бытия. Абсолютизируя действительно существующие частные виды значения, неопозитивисты пытались выдать их за общее его определение Но «значение» существует всегда для определенного типа языков, а внутри каждого типа—для определенной языковой системы, или даже ее частей Наиболее близкой к истине была функционально-оперативная концепция значения «значения» у позднего Л Витгенштейна. Но агностицизм и метафизичность его воззрений не дали ему возможности избежать грубых упрощений и односторонностей, ведущих к бихевиоризму
§ 6. ПРОБЛЕМА ВЕРИФИКАЦИИ
Как мы видели выше, в неопозитивизме 20—30-х годов проблема значения была оборотной стороной проблемы верификации. К разбору последней в гносеологическом плане мы теперь и перейдем.
Без преувеличения можно сказать, что категория верификации столь же существенна для основной концепции, неопозитивистов, как и категория значения Многие идеи и выводы теории значения и теории верификации в неопозитивизме взаимообусловлены и вытекают друг из друга С самого начала обратим внимание на то, что классификация предложений согласно принципу верификации есть интерпретация двух аналогичных вышеприведенных классификаций их с точки зрения значения и характера научности:
32 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29, стр. 108.
33 Именно это получилось в рассуждениях близкого к неопозитивизму «общего семантика» А. Кожибского. См. A. Korzybski Science and Sanity Lakeville, 1948, p. 379. В некоторых случаях, однако, такая трактовка не является ошибочной.
378

Спекуляции неопозитивистов вокруг проблематики верификации стояли в прямой связи с пропагандой мифа о «глубоко эмпирическом» будто бы взгляде на вещи, свойственном теории познания неопозитивизма.
Сторонники последнего часто называли себя «научными эмпиристами», заявляя, что ими впервые в истории философии дан научный анализ понятия опыта.
,,Нейтральность" опыта. С точки зрения лидеров неопозитивизма, опыт отличается гносеологической «нейтральностью»: он, как писал М. Шлик во «Всеобщей теории познания» (1918), не материален и не идеален. Кроме того, опыту приписывалась атомарность; иначе говоря, опыт понимался как комбинация неделимых, абсолютно простых фактов или событий, каждый из которых фиксируется в так называемом «протокольном предложении».
Но на поверку «нейтральность» опыта оказывается чисто словесным приемом, маскирующим субъективный идеализм. По признанию самого Шлика, из занимаемой им позиции вытекает, что «психическое обладает реальностью», физическое же—«только знак» или логическая конструкция34. Р Карнап, предпринявший в конце 20-х годов попытку логического конструирования классов предметов, процессов и отношений мира, положил в его основу именно лично-психические переживания35.
Длинная цепь попыток неоповитивистов доказать способность опыта быть общим материалом для науки, а не только достоянием того или иного отдельного субъекта (проблем» интерсубъективности), кончилась полным провалом
Что касается положения об абсолютно изначальных «атомарных» элементах опыта, то метафизическая сущность этой доктрины Л. Витгенштейна и Б. Рассела станет несомненной, если учесть, что постулирование атомарных фактов было связано с
34 М. Schlick. Allgemeine Erkenntnislehre Berlin, 1918 S. 225.
35 R. С a r n a p. Der logische Aufbau der Welt Berlin, 1928, SS. 79, 85.
379

попытками найти какие-то минимальные «крупицы», составляющие в сочетаниях всю мозаику опыта. Таких элементов не существует. Всякий чувственно воспринимаемый факт состоит из более частных элементов, а всякий акт ощущения и его содержание опосредованы как длительной историей развития человеческой психики, так и развитием знаний и технических возможностей человечества36.
Принцип верификации. Требование проверки предложений об опыте, т. е. проблема эмпирического критерия их истинности, получило в неопозитивизме название принципа верификации. Трансформации этого принципа, которым он в дальнейшем подвергся, характеризуют этапы эволюции неопозитивизма как течения, тем более что он есть и принцип «осмысленности».
Согласно принципу верификации, критерием истинности суждения (определение критерия совпадает при этом с определением самой эмпирической истины) является соответствие его чувственному опыту субъекта; в случае если суждение не поддается сопоставлению с опытом, оно, как уже отмечалось выше, считается лишенным научного смысла, т. е. вненаучным.
Элементы этого принципа могут быть обнаружены у многих субъективных идеалистов прошлого. Так, уже Д. Беркли усматривал критерий истинности суждений типа «это чувственное восприятие реально», «это ощущение есть компонент сновидения» и т. д. прежде всего в ясности, раздельности и устойчивости актуального восприятия37. Но берклианское esse est percipi отличалось все же от принципа верификации тем, что из этой формулы вытекала не лишенность смысла, но ложность утверждения о существовании материальных объектов вне и помимо восприятий. В скрытой форме принцип верификации содержался в агностической философии Д. Юма, считавшего, что овсе наши идеи скопированы с наших впечатлений»38. Хотя Юм не считал те или иные ответы на вопрос о существовании внешнего источника впечатлений лишенными смысла, его отказ от определенного ответа был близок к такой точке зрения. Родствен принципу верификации был и закон О. Конта о «постоянном подчинении воображения наблюдению»: «...Всякие предложение, которое недоступно точному превращению в простое изъяснение частного или общего факта, не может представлять никакого реального и понятного смысла» 39. Зато прагматисты уже полностью стали на платформу верификации. -«...Истины представляют собой по существу процессы проверки..»40, — писал В. Джемс. Под проверкой он понимал нахождение чувственного переживания, ведущего к субъективному «удовлетворению личности».
Теоретические истоки принципа верификации. Неопозитивисты дали четкую формулировку принципу верификации, отождествив ненаблюдаемость с лишенностью научного смысла. М. Шлик и др. расширительно истолковали характерную для частной теории относительности трактовку по-
36 См. М. Корнфорт. Наука против идеализма. М., ИЛ, 1957, стр 163—165.
37 См. Д. Беркли. Трактат о началах человеческого знания, ч. I, § 36.
38 Д. Юм. Сочинения в двух томах. М., 1965, т. 1, стр. 98.
39 О. Конт. Дух положительной философии. СПб., 1910, стр. 17.
40 В. Джемс. Прагматизм. СПб, 1910, стр. 127.
380

нятия одновременности, согласно которой утверждение «события А и В одновременны» в абсолютном его значении не имеет физического (научного) смысла, поскольку принципиально невозможно осуществить эксперимент для определения одновременности независимо от системы отсчета. Таким образом, критерий суждения о факте одновременности явлений состоит в принципиальной возможности нахождения средств его установления. Одновременность — операционное понятие. Оно имеет смысл только при указании на операции, позволяющие проверить факт наличия одновременности. Следует признать, что целый ряд теоретических понятий науки действительно имеет операционный характер, и число их довольно велико. Таковы, например, понятие «сила», не имеющее смысла в динамике вне измеряемых в определенных системах отсчета ускорений, «импульс», «длина» и др.41.
Но в чем причина операционного характера одновременности? В том, что она зависит от изменения объективных условий движения материи в пространстве и времени. Сами временные и пространственные формы существования материи изменяются в зависимости от характера материальных процессов. С точки зрения неопозитивизма (П. Бриджмен), операционный характер одновременности состоит только в зависимости ее от действий субъекта, проверяющего ее, т. е. она существует только постольку, поскольку есть сам субъект. Перенеся это ложное утверждение ,на все другие случаи проверки суждения науки о фактах, неопозитивизм отождествил истинность и ее познанность, истинность и ее проверяемость. Эти отождествления — одна из характерных особенностей принципа верификации на досемантическом этапе его эволюции.
Эффективность проверки знаний требует как отличия мерила (критерия) от проверяемого знания, т. е. объективности мерила, так и общности происхождения его и объекта, знание о котором проверяется. Этим требованиям отвечает критерий общественной практики, имеющий общую с познанием основу—материально-производственную деятельность людей, но в то же время отличающийся от познания. Отождествление же истины и критерия истины ведет к субъективизму, так как вымывает из теории истины процесс отражения и растворяет истину в «успехе» операций субъекта, как это сделали уже прагматисты. Бесспорный факт невозможности истинных высказываний в отсутствие высказывающих их (и проверяющих) субъектов был софистически отождествлен с ложным утверждением, будто не существует объективного содержания истинных суждений, независимого от человека и человечества.
41 См. в этой связи; В. П. Бранский. О так называемом операционном методе в физике XX века. Сб. «Некоторые вопросы методологии научного исследования». Изд-во ЛГУ, 1965.
381

Механизм принципа верификации. Принцип верификации получил в неопозитивизме детальную разработку. Много внимания было уделено, в частности, проблеме проверке истинности общих предложений, которые невозможно непосредственно сопоставить с фактами. Предлагалось попытаться при помощи логических средств совершить переход к такому предложению, которое поддавалось бы искомому сравнению. Известна исходная формулировка М. Шликом механизма верификации: «Допустим, что мы должны осуществить верификацию какого-либо реального утверждения U. Из U можно вывести новое суждение U1, обращаясь к помощи иного суждения U1, которое выбрано так, что U и U1 вместе служат посылками силлогизма, выводом из которого и является именно U1. Суждение U1 может быть, во-первых, снова реальным утверждением, либо, во-вторых, дефиницией, либо, в-третьих, чисто понятийным предложением; в отношении его примем, что его истинность абсолютно определена. Из U1 можно, обращаясь в свою очередь к помощи суждения и11, вывести следующее суждение U2, причем, если речь идет о характере U11, существуют те же самые возможности, что и в случае с U1. Из U2, а также нового U111, мы получаем U3 и т. д., пока не приходим к суждению Un, которое обладает формой более или менее такого вида: «в том-то и том-то месте, в то-то и то-то время, в тех-то и тех-то условиях можно наблюдать и пережить то-то и то-то». Идем на указанное место, так чтобы оказаться там в указанное время, реализуем указанные условия и описываем, т. е. обозначаем полученные при этом наблюдения или переживания некоторым суждением W (суждение наблюдения), причем наблюдаемое или переживаемое на основе актов повторного познания подводят под соответствующие понятия и обозначают употребляемыми для этого словами. Вели W тождественно с Un, то это означает верификацию Un, а тем самым и первоначального U»42. Из сказанного видно, что предпоследнее звено в цепи актов процесса верификации состоит из фиксации в предложении (W) чувственно воспринимаемого результата наблюдения или эксперимента. Последнее же звено заключается в сравнении двух предложений (W и Un) с целью установить, тождественны ли они. В целом верификация состоит из операций четырех родов: дедуктивное выведение (Un из U), фиксация опыта в предложении (W), сравнение предложений (W и Un) и установление результата верификации (U объявляется либо истинным, либо ложным). В изображаемом Шликом механизме проверки отсутствует отношение ощущений к объективной реальности, а кроме того, не находит адекватного выражения факт взаимодействия между различными проверяемыми предложениями, входящими в единую научную теорию.
Но этого мало. Принцип верификации приходит в столкнове-
42 М S с h I i с k Allgemeine Erkenntnislehre, SS. 142—143.
382

ние с интересами науки и философского материализма. Обратим в этой связи внимание на некоторые стороны этого принципа: (1) согласно принципу верификации, критерий истинности предложения состоит в его проверке через опыт; (2) опытная проверка заключается в сравнении предложения с непосредственно данным; (3) проверяемость есть осмысленность, а совокупность операций проверки предложения составляет смысл43 этого предложения. Кроме того, последний тезис можно интерпретировать и так, что истинность предложения тождественна его осмысленности.
Тезис (1) почти с момента своего возникновения был истолкован в том духе, что предложение обладает критерием сваей истинности не только при актуально происходящей проверке, но и тогда, когда налицо лишь принципиальная возможность его проверки. Верификация была заменена верифицируемостью. Иными словами, была допущена условно представляемая и мыслимая проверка, что создало возможность новых субъективистских толкований процесса проверки.
Трудности доктрины. Одна из первых проблем, возникших в связи с тезисом (l), была проблема верифицируемости общих положений, из которых состоит основной «костяк» науки, поскольку именно в них формулируются законы природы. Тесно связанный с проблемой полной и неполной индукции, данный вопрос стал предметом особых забот неопозитивистов. По-разному пытались они уйти от факта неверифицируемости (в позитивистском смысле слова) общих законов природы, вытекающей из невозможности проверки всех единичных инстанций.
Здесь не помогли ни предложенная Шликом интерпретация законов природы как «указаний» к образованию единичных высказываний, ни рассмотрение их Райхенбахом как импликаций вероятности (т. е. предложений, имеющих такой вид: если происходит Л, то с определенной степенью вероятности произойдет В). Не помогло здесь и превращение их Карнапом в правила для образования следствий вида: (ух) [х(А) => х (В)], что читается так: для всякого х, если с ним происходит А, то с ним происходит В. Пытаясь освободить общие суждения от необходимости применения к ним верификации, неопозитивисты лишь удаляли законы природы из области научных суждений. Если законы суть указания или предположения (поэтому к ним не следует применять верификации), то они уже не законы. Если же они суть правила для образования следствий, то их роль ограничивается интерпретацией формул законов, но они опять-таки не сами эти законы.
44 Здесь термин «смысл» употребляется нами как «значение», но такое, которое соотносительно с «лишенностью смысла» (Sinnlosigkert) у Карнапа, а не с «абсурдностью» (Unsinnigkeit), т е иными словами, как «значение II» на вышеприведенной диаграмме значений. Предложение осмыслено, если оно либо истинно, либо ложно, и лишено смысла, если не способно быть тем или другим.
383

Г. Райхенбах предложил различать техническую и принципиальную проверяемость, а внутри последней три вида. логическую (внутренняя непротиворечивость), синтаксическую (соответствие принятым правилам логического синтаксиса) и физическую (соответствие принятым в науке законам). На простом примере можно показать, что учение о принципиальной проверяемости не дало выхода из тупика субъективизма. Допустим, мы имеем предложение: «В центре Земли находится газ» (1). Если считать его принципиально проверяемым, то после небольшого содержательного преобразования мы получим противоречивое утверждение: «Если бы люди оказались на наиболее далекой от поверхности земли глубине, на которой они не могут оказаться, то они восприняли бы газ» (2).
Еще одна попытка спасти верифицируемость общих предложений была сделана К. Поппером в его «Логике научного исследования» (1935), переизданной в Англии в 1959 г. Он предложил уточнить «ослабленную» верификацию посредством введения так называемой фальсификации, т. е. способа указания на такие эмпирические условия, три которых гипотезы (общие предложения) будут не истинными, но ложными, т. е. указания на то, что некоторые опытные факты этим предложениям противоречат. Отсутствие опытного опровержения гипотезы считается свидетельством не в пользу ее истинности, но только «оправданности (Веwahrung)». Зато наличие опытного опровержения гипотезы свидетельствует о ее ложности, что является уже более «надежным» знанием. Такой подход к вопросу исходил из того, что тот или иной отдельный опыт (или их ограниченная серия) не доказывает окончательно законов природы, но зато нередко их основательно опровергает.
Но этот путь не позволяет успешно осуществлять процесс приращения новых знаний (поскольку мы будем «уметь» только опровергать, а не утверждать) и, кроме того, приводит к ряду антиномий (противоречий). Эти антиномии не смогли быть устранены, впрочем, и тогда, когда К. Поппер заменил фальсификацию фальсифицируемостью, т. е. способностью предложения, при наличии определенного рода фактов оказаться ложным. При этом имеется в виду, что, несмотря на отсутствие реального опытного опровержения, имеется возможность такого опровержения, если бы имели место соответствующие факты, причем мы можем указать, какие именно были бы эти факты.
Эта замена диктовалась прежде всего тем обстоятельством, что для утверждаемых (истинных) знаний фальсифицируемость действительно оказывается важным средством их подкрепления. Ведь псевдопредложения в принципе несопоставимы ни с подтверждающими, ни с опровергающими их фактами, а потому они уживаются с любыми фактами, как это бывает с фантазиями, религиозными иллюзиями и т. п. Значит, для истинных предложений необходимо наличие не только подтверждающих их ре-
384

<< Пред. стр. 14 (из 25) След. >>

Список литературы по разделу