<< Пред.           стр. 15 (из 25)           След. >>

Список литературы по разделу

 
 
 
 альных фактов, но и опровергающих их воображаемых фактов, т. е. наличие фальсифицируемости. Не опровергаемая в принципе никакими, хотя бы и воображаемыми, фактами, теория есть не наука, но миф, религия, сказка. Однако К. Поппер соединил эти верные соображения с неверным мнением, что приходится либо признать, что нет ни одного положения науки, которое не было бы в будущем опровергнуто (фальсифицировано), либо считать нефальсифицируемыми такие положения, которые субъект «считает» бесспорными со своей личной точки зрения. В итоге он склонился к субъективистскому, метафизическому и в конечном счете агностическому взгляду на развитие науки как на ряд разрозненных шагов, где каждый из них осуществляется методом проб и ошибок и приводит к полной отмене предшествующего шага. Диалектика перехода от относительных истин к абсолютной в ходе социально-исторического развития науки оказалась для Поппера недоступной.
 Единственный путь к решению вопроса о проверке истинности законов науки и доказательстве их правоты указывает диалектический материализм. Только вскрытие существенных причинных связей дает возможность придать тому или иному закону природы необходимую силу научной обоснованности. Например, суждение «все атомы делимы» перестает нуждаться в увеличении числа подкрепляющих его единичных случаев тогда, когда наука устанавливает, что делимость атомов есть необходимый результат их строения и действия имеющихся внутри них сил Практика последующих физических и технических экспериментов после этого уже требуется не столько для подтверждения данного тезиса, сколько для стимулирования путей его количественного и качественного уточнения в соответствии с движением по пути от относительной к абсолютной истине.
 Рассмотрим теперь проблемы, связанные с тезисом (2), принципа верификации.
 Анализ этого тезиса предполагает рассмотрение вопроса о том, осуществима ли верификации единичных предложений науки. Это вопрос о критериях выражения чувственного факта в протокольном предложении (W), а также сравнения содержаний подобных протоколов (W), и единичных предложений науки (Un), в особенности, если W и Un получены разными субъектами
 Неопозитивизм не смог найти удовлетворительного решения этих проблем, и плачевный результат поисков решения был предельно просто сформулирован Б. Расселом: остается «верить» в правильность фиксации факта.
 Но коль скоро мы «поверили» в фиксацию факта протокольным предложением, спрашивается, есть ли основания для сохранения нашего доверия к протокольному предложению в дальнейшем? Быстро обнаруживается, что таких оснований собственно логического порядка нет.
 385
 
 
 
 «Событий,—Писал Шлик,—насчет которых МЫ теперь утверждаем, что они были две секунды назад, при дополнительной проверке могут быть объявлены галлюцинацией, или вовсе не происходившими»44. Не дает выхода из положения и ссылка на то, что осуществленная в свое время фиксация факта в протокольном предложении может рассматриваться как верификация этого предложения. Ведь эта ссылка в свою очередь должна быть поставлена под сомнение, так как она также есть суждение о прошлом факте (верификации)! Чтобы спасти положение, М. Шлик предложил рассматривать в качестве базиса науки не протокольные предложения типа «NN там-то тогда-то увидел то-то», а «констатации» (Beobachtungssatze), понимая под последними акты сознания познающей личности в моменты перед окончательной фиксацией протокольных предложений. Но это сводило науку к совокупности переживаний и мыслей данного субъекта, т. е. вело к солипсизму.
 В противоположном направлении стал искать решение Р. Карнап. Он предложил рассматривать в качестве непосредственных данных уже не ощущения, а словесные и иные знаки, т. е. положить в основание науки не эмпирические факты, но готовые протокольные предложения, исключая из пределов теории познания вопрос об отношении этих предложений к фактам, а тем самым, как он надеялся, и проблему верификации утверждений о фактах прошлого времени. Посмотрим, удалось ли ему разрешить такой, например, простой вопрос, как научная интерпретация суждения «природа существовала до человека».
 Данное суждение, оказавшееся в свое время камнем преткновения для Р. Авенариуса, поставило в тупик и неопозитивистов, попытавшихся дать свои варианты его решения. Проще всего было объявить этот вопрос псевдопроблемой, поскольку любой ответ на него не поддается верификации (человек не может видеть то, что было до существования человека). Но это дискредитировало сам принцип верификации, так как получалось, что он лишает науку исключительно важных для нее положений.
 Тогда на сцену вновь было вынесено понятие логической конструкции. С его помощью суждение «природа существовала до человека» было истолковано как посылка, удобная для выводов о будущих ощущениях палеонтологов, геофизиков и других ученых, которые возникнут у них при соответствующих исследованиях. Иными словами, Земля существовала до человека не реально, а только в смысле теории, объясняющей, почему при раскопках определенного рода ученые увидят такие-то окаменелости, отпечатки на камнях, кости ископаемых и т. д.
 Разумеется, такое решение вопроса, к которому, кстати говоря, пришел и прагматист У. Джеме, для науки неприемлемо, и неопозитивисты оказались вынуждены в косвенной форме при-
 44 «Erkenntnis», 1934, Bd. 4, H. 2, S. 83.
 386
 
 
 
 знать это. Б. Рассел, который во многом был близок неопозитивизму, стал, например, в книге «Исследование значения и истины» (1943) проводить различие между опытом и «фактом», из которых первый субъективен, а второй объективен. Однако учение Рассела о «фактах» не материалистическое, оно было развито им в духе неореализма.
 Как мы видели, принцип верификации оказался бессильным при решении вопроса о включении в науку предложений о фактах прошедшего времени. Бессилен он и в применении к предложениям о фактах будущего времени. Это вытекает из отрицания объективности причинности, в интерпретации которой неопозитивисты следовали в общих чертах заветам Д. Юма и отождествили причинность с предсказуемостью. Утрата объективной причинности нарушает закономерную связь между теми суждениями, которые описывают настоящие состояния предмета, и теми, которые фиксируют факты будущих его состояний.
 В результате принцип верификации принес науке самый нежелательный для нее подарок—солипсизм данного момента.
 Выше уже были приведены соображения насчет оценки так называемого неопозитивистского «атеизма». Теперь эти соображения можно подкрепить анализом принципа верификации, который вполне приемлем для религии. Ведь он считает не ложными, но всего лишь не относящимися к науке предложения «существует невидимый бог», «я переживу свою телесную смерть» и т. д., а это вполне устраивает религию. Таким образом, именно религия выигрывает от применения к ней неопозитивистского критерия научной осмысленности, тогда как материализм с этим критерием не совместим.
 Неопозитивистский принцип верификации подменяет понятие практики субъективно-идеалистической концепцией, догматически исключающей из поля зрения ученого факт существования независимой от субъекта объективной реальности. Кроме того, с точки зрения диалектического материализма практика людей, являющаяся подлинным критерием истины, поскольку она носит общественный характер, отнюдь не сводится к сумме разрозненных верификационных актов. Практика представляет собой активное взаимодействие субъектов и объектов.
 Теперь о проблеме сравнения протокольного (W) и единичного предложения науки (Un). Эта проблема сделалась особенно актуальной, когда Карнап предложил считать базисом науки протокольные предложения, совершенно не касаясь вопроса о соотношении их с чувственными фактами. Обнаружилось, что никаких «привилегированных» (абсолютно исходных) предложений науки нет, поскольку всякое протокольное предложение требует пояснений и зависит от других протоколов. После этого оставалось признать все предложения науки «равноправными» и видеть истинность не в согласованности производных предложений с
 387
 
 
 
 протокольными, а во взаимосогласованности (когеренции) предложений друг с другом. Объективное существование стали сводить уже не к ощущаемости, а к классу «принятых» предложений. Верифицируемость превратилась во взаимоверифицируемость предложений. Но возможна ли она, коль скоро предложения высказаны различными субъектами?
 Проблема интерсубъективности. Эта проблема получила название проблемы интерсубъективности предложений науки. Разные попытки ее разрешения стали сменяться как в калейдоскопе. Интерсубъективность не смогли разыскать ни в «безличных» ощущениях, ни в логической инвариантности, ни на путях бихевиоризма и различных разновидностей «физикализма», которые стали быстро плодиться под пером лидеров «Венского кружка» и сразу же лопаться как мыльные пузыри45.
 Финал всех версий интерсубъективности был одинаков: утрата познавательного содержания в анализируемых предложениях науки. Говоря о проблеме значения, мы уже указывали, к каким субъективистским последствиям приводит отождествление смысла (значения) и способа проверки. Добавим, что отсюда же вытекает по сути дела отрицание существования невоспринимаемого, поскольку реальность ограничивается формами познанности.
 С точки зрения принципа верификации не имеют, например, научного смысла утверждения о физических свойствах центральных областей так называемых сверхзвезд, поскольку огромная гравитация внутри их не позволяет исходить оттуда никаким световым сигналам. Между тем эти утверждения имеют научный смысл, и от принятия их зависят важные в практическом отношении выводы об эволюции вселенной. С точки зрения принципа верификации не имеют смысла утверждения о существовании потенциальной энергии (если только не считать ее чисто условной логической конструкцией). Но известно, что признание реальности потенциальной энергии — необходимая предпосылка при исследованиях физических полей.
 Устранение этических, эстетических и прочих суждений. Отождествление истинности и осмысленности предложений (надо иметь в виду, что осмысленными для науки являются также предложения с «отрицательной» истинностью, т. е. ложные) лежало в основе возложенной на принцип верификации функции истребления научного значения философских, этических, политических и эстетических суждений. Неопозитивисты нередко ссылались на то, что верификация, подобно «бритве Оккама», изгоняет из науки псевдопредложения философской «метафизики». Но на самом ли деле принцип верификации (верифицируемости) изгоняет все ненужное и ненаучное и сохраняет именно то, что ценно для подлинного научного знания?
 45 Подробнее об этом см в статье «Физикализм» («Философская энциклопедия», т 5 М,1970) См также § 9 этой главы.
 388
 
 
 
 Отнюдь нет. Мы уже видели, что острие этого принципа в философии направлено против материализма, а не идеализма. Стремясь уничтожить научный смысл этических суждений, он открывает дорогу всевозможным концепциям аморализма, что получило даже своего рода теоретическое обоснование в учении «эмотивистов» (об этом ниже). Общеизвестны усилия некоторых сторонников принципа верификации (общих семантикой) объявить лишенными смысла понятия «фашизм», «безработица», «социальный прогресс», «социализм», «борьба за мир» и т. д. «Расчищенная» же таким способом от социологических понятий почва годится только для построения буржуазной «эмпирической социологии», не способной дать истинную картину общественных явлений и процессов.
 В действительности как раз к принципу верификации следует применить «бритву Оккама» и отбросить его как спекулятивную концепцию. Ведь он совершенно безосновательно утверждает изначальность ощущений как «данного» и не принимает объективности каузальных связей. Сам принцип верификации не может быть каузально обоснован. Он не вытекает из опыта и не может быть получен аналитически, так что самим же неопозитивистам пришлось объявить его либо конвенцией, лишенной объективного значения, либо тривиальной тавтологией.
 О рациональном смысле принципа верификации. Следует заметить, что в связанной с принципом верификации классификации предложений был некоторый рациональный смысл. Укажем на следующие положительные моменты: (1) ложные предложения, ложность которых нам стала твердо известна, следует считать научно осмысленными, ибо знание о их ложности необходимо для дальнейшего прогресса научного познания; (2) далеко не всякое вненаучное предложение обнаруживает свою вненаучность явной абсурдностью своей структуры или смысла; (3) для установления научной осмысленности предложения или теории необходимо не только обнаружить принципиальную возможность установления истинности предложения (теории), но и установить принципиальную возможность для этого предложения (теории) быть ложным, если бы нашлись факты определенного рода, которые этому предложению (теории) противоречили бы. Это значит, что некоторое утверждение или теория не могут носить научного характера, когда невозможно сконструировать гипотетический факт, который, если бы он был не гипотетическим, но реальным, опровергал бы их; (4) обещает быть плодотворным развитие теории познания в рубриках трех значений, где третьим значением (помимо «истинно» и «ложно») были бы: «непроверяемо», «неопределенно», «гносеологически не уточнено» и др., смотря по конкретной области его применения. Это третье значение может быть эффективно использовано, например, для анализа ряда антиномических противоречий процесса познания.
 Некоторый рациональный смысл имелся и в самом принципе
 389
 
 
 
 верификации вообще, поскольку осмысленность и истинность всякого научного положения если не прямо, то опосредствованно восходят в конце концов к чувственной (опытной) проверке. Но эта проверка есть лишь определенная сторона практического воздействия людей на внешние объекты, и ее неправильно понимать как всего лишь сопоставление предложения с некоторыми, «атомарно» вычлененными опущениями субъекта.
 Принцип верификации принес некоторую пользу для критики спекулятивных построений философов-идеалистов XX в. и заставил более требовательно отнестись к проблеме доказательности философских положений и вообще заняться более детальным уточнением специфики философской аргументации. Однако нельзя забывать, что в неопозитивистском употреблении этот принцип вырыл пропасть между естествознанием и гуманистической традицией, а затем обратился против научно-философского материалистического обоснования теоретического знания и против самих естественных наук.
 Дальнейшие трудности. Г. Райхенбах усматривал критерий истинности Всякого научного закона или принципа в возможности использовать его для предвидения будущих ощущений. Но обратим внимание на то, что для этой цели принцип верификации именно и не пригоден, ибо он не в состоянии объяснить устойчивых связей между ощущениями настоящего и будущего моментов. Из «бритвы Оккама XX века» этот принцип стал быстро превращаться в то, чем он л был в сущности с самого начала,— в средство искажения научного знания. К середине 30-х годов это стало все более и более ясным.
 Однако были предприняты новые попытки спасти его. Одна из них связана с именем А. Айера. Склонившись к вероятностному истолкованию верификации, он выдвинул затем следующую формулу проверяемости: «....предложение косвенно верифицируемо, если оно удовлетворяет следующим условиям: во-первых, в конъюнкции с некоторыми другими посылками оно влечет за собой одно из нескольких непосредственно проверяемых утверждений, которые не дедуцируются только из одних этих других посылок, и, во-вторых, что эти другие посылки не включают в себя какого-либо утверждения, которое не было бы ни аналитичным, ни непосредственно проверяемым, ни способным к независимому его установлению в качестве верифицируемого непосредственно»48. Это была верифицируемость по схеме (A1T)=)A2, где A1 — предложение, подлежащее подтверждению, Т—совокупность некоторых других (теоретических) посылок, Е2 — выводное предложение, которое поддается непосредственной проверке, а знаки и =э означают соответственно конъюнкцию и материальную импликацию.
 Однако эта схема, почти одновременно выдвинутая в ряде частных модификаций, привела к новым, еще большим трудностям и противоречиям, хотя надежды на нее возлагались немалые. Дело в том, что в этой схеме получим свое отражение отказ от прежней редукционистской концепции построении научных теорий и переход к гипотетико-дедуктивной концепции. Редукционистская (от слова: reduction, т. е. сведение) концепция построения науки означала понимание последней как результата обобщений протокольных предложений, т. е. предложений, фиксирующих факты. Согласно такому пониманию строения нэуки, свойственному
 46 A. Ayeг, Language, Truth and Logic. London, I960, p. 13.
 390
 
 
 
 для неопозитивизма 20—30-х годов, все теоретические предложения полностью редуцируемы (сводимы) к протокольным, т. е. к эмпирическому базису Эта редакция и считалась в то время главной задачей анализа науки. Вместо истолкования хода построения теорий как восхождения от эмпирических протоколов к разного рода обобщениям стали более верно понимать процесс этого построения как выдвижение гипотез с последующим подтверждением их через эмпирически проверяемые их следствия. И вот оказалось, что верификационные схемы гилотетико-дедуктивных систем не приводят к надлежащему согласованию теорий с эмпирическими значениями, поскольку достигается лишь частичное подтверждение первых, зачастую Е1 и Т не могут непосредственно образовать конъюнкции, а нередко проверяемость предложения Е1 может быть достигнута и через посредство заведомо ложных теорий Т 47. Но феномеиалистическая трактовка гипотетино-дедуктивных схем не позволила полностью освободить их от ошибок и упрощений редукционизма. «Верификационизм, позитивизм и индуктивизм взаимосвязаны, и они также вместе терпят крах»48. Это признал и И. Лакатос, «смягчая» фальсификационизм.
 Так, неопозитивисты при анализе проблем верификации все более запутывались в исследовании дихотомии аналитического и синтетического. У. Куайн в статье «Две догмы эмпиризма» (1951) пришел к выводу, что эта дихотомия не поддается отчетливому проведению, так как теоретический уровень науки одновременно и аналитичен (поскольку строится с соблюдением формальных правил) и синтетичен (поскольку допускает выведение из него эмпирически проверяемых следствий). С другой стороны, теоретический уровень и не аналитичен (так как не сводим по своему содержанию к законам логики), но и не синтетичен (так как не является эмпирическим уровнем). Перед нами пример того, как диалектика стучится в дверь логического анализа, но неопозитивисты не подумали открыть ее49.
 Выше мы уже говорили о понятии «частичной верификации» или «подтверждаемости». Разработка этого понятия во многом была связана с теоретической деятельностью Р. Карнапа. В статье «Проверяемость и значение» (1936) он отказался от отождествления осмысленности и проверяемости .предложения, расчленив понятие «верифицируемость» на два различных понятия «осмысленность, или перечень условий истинности предложения» и собственно «проверяемость».
 В этой связи Карнап подчеркнул, что предложения могут быть истинными (осмысленными) независимо от проверки их тем или иным субъектом. Аналогичное различие возникло в логической семантике, что стало уже ясно из исследований А. Тарским определения истинности.
 47 Подробнее об эволюции неопозитивизма, связанной с переходом от редукционизма к гипотетико-дедуктивному этапу см.: В. С. Швырев. Неопозитивизм и проблемы эмпирического обоснования науки. М., «Наука», 1966, гл. III. Ср «Вопросы философии», 1971, № 2, стр 79 и № 7, стр. 102.
 48 J. Watkins. Confirmation, the Paradoxes and Positivism. В сб. «The Critical Approach to Science and Philosophy. In Honor of Karl R Popper». London, 1964, p. 115.
 49 Подробнее см. Е. Д. Смирнова. К проблеме аналитического и синтетического. В сб.: «Философские вопросы современной формальной логики» М., «Наука», 1962, стр. 323—362.
 З91
 
 
 
 § 7. НЕОПОЗИТИВИСТСКОЕ ИСТОЛКОВАНИЕ СЕМАНТИЧЕСКОГО
 ОПРЕДЕЛЕНИЯ ИСТИННОСТИ
 А. Тарский поставил перед собой, в частности, задачу уточнить понятие истины в повседневном (разговорном) языке таким образом, чтобы оно восходило к, понятию истины как соответствия предложения и «факта» (следовательно, он стремился учесть содержание чувственной верификации) и одновременно формально точно действовало бы в рамках языка.
 В качестве исходного пункта Тарский взял следующее утверждение: высказывание истинно, если я только если оно гласит, что делю обстоит так-то и так-то, причем дело обстоит именно так. В конечном счете это определение может быть возведено к материалистическому пониманию истины как соответствия образа и реальности. Однако Тарского интересовало не это. Он использовал, как писал сам, понятие «корреспонденции» предложения и положения вещей только потому, что оно соответствует «привычкам» повседневного языка, а потому и более «удобно».
 В результате ряда преобразований Тарский получил следующую формулу: для произвольного р, «р» есть истинное высказывание, если и только если имеет место р. Здесь р (в конце формулы) означает, по Тарскому, сочетание слов предметного языка, описывающее некоторое положение вещей, а «р» есть сочетание слов внутри метаязыка, обозначающее собой (как название предложения) предложение р По характеру данной ситуации символ «р» обозначает так называемое кавычковое название, представляющее собой само называемое предложение р, заключенное в кавычки. Но в качестве названия может фигурировать и перевод данного предложения на иностранный язык, я описание структуры предложения, и указание да его местонахождение и т. д. Полученная формула еще не является искомой, так как она ограничивает все возможные подстановки под «р» только кавычковыми названиями, хотя и не вызывает сомнения, что каждому кавычковому названию предложения соответствует называемое предложение. Поэтому более точно семантическая дефиниция истины выглядела у Тарского несколько иначе, а именно: для произвольного х, х есть истинное высказывание, если и только если для некоторого р имеет место тождественность х я «р» и притом имеет место (дано) р50.
 В полученном определении отсутствует, в частности, указание на некоторые ограничения подстановки предложений вместо р, между тем в ряде случаев эта подстановка ведет к появлению антиномий, например, известной семантической антиномии «лжец»51. По мнению Тарского, эта антиномия возникает вследствие применения понятия «истина» внутри предметного языка, т. е. того языка, о котором говорится в метаязыке. Для преодоления антиномичности в дефиниции истины Тарский предложил строго ограничить употребление понятий «истинно» и «ложно» только областью метаязыка, изгнав их из предметного языка и тем самым различая уровни языков как можно более четко. Однако и в этом случае возникает возможность новых антиномий Заметим, кроме того, что лингвистический позитивист Г. Райл использовал концепцию различения уровней в языке для того, чтобы сделать вывод, будто вопрос о существовании самосознания является псевдопроблемой
 60 Окончательная формулировка этой дефиниции дает определение истинности в зависимости от выполняемости х в некоторои последовательности классов.
 61 См Д. Гильберт и В. Аккерман. Основы теоретической логики М., ИЛ, 1947,стр 185—187.
 392
 
 
 
 Что же представляет собой семантическая дефиниция истины для повседневного языка по существу? Это разновидность так называемой L-истины, представляющей собой взаимосогласованность предложений в системе. Действительно, в записи формулы семантического определения истины сопоставление факта и предложения о нем заменяется сопоставлением предложения о факте и утверждения об истинности этого предложения, данного через посредство его названия. В известном примере ««снег идет» истинно, если снег идет» предложение предметного языка, стоящее после слова «если» рассматривается Тарским как принятое, и для него совсем не важно, почему оно принято (оно могло бы даже означать для говорящего, как заявлял сам Тарский, нечто произвольное, например, «зубы болят»); важно лишь то, что факт его принятия тем самым обязывает нас считать предложение метаязыка ««снег идет» истинно...» истинным. Таким образом, возникает взаимосопоставление двух предложений, в результате чего анализ понятия истины изолируется не только от вопроса об отношении восприятия фактов к фактам внешнего мира, но и от вопроса об отношении суждений к восприятиям 52. Но можно провести и такую интерпретацию, при которой под выражением «снег идет» {р) после слова «если» понимается не предложение, как таковое, но зафиксированный в предложении чувственный факт падения снега. Этому соответствует трактовка «р» (т. е. слов «снег идет» слева от слова «если») не как названия предложения р, но как самого предложения р. Таким образом, интерпретация семантической дефиниции истины может быть двойственной: одновременно и чисто формальной и материалистической.
 В чем же состоит главная позитивистская ошибка Тарского, последовавшего за ним Айера и их сторонников? Не в том, что они ограничили анализ истины логико-лингвистической сферой (мы только что видели, что ограничение это было Тарским реализовано не до конца), но в том, что Тарский полагал, будто за пределами такого анализа нет проблем для действительного теоретико-познавательного исследования.
 Семантическая дефиниция истины как бы «впитала» в себя формальную сторону верификация и позволила истолковать верификацию так, что собственно чувственный элемент последней остался за бортом, а выражение ее в протокольном предложении (W) и в единичном предложении науки (Un) и их взаимооравнение интерпретируются теперь как сравнение предложения в метаязыке (Un) и предложения предметного языка (W), т е. как перевод одного предложения в другое через установление взаимно однозначного соответствия их структур (подобно тому, как это происходит с названием предложения и самим предложением). Идеи логической семантики привели к устранению отождествления условий истинности с фактической проверяемостью: если условия истинности предложения заключаются в согласованности его с обозначаемым при его посредстве предложением предметного языка, то фактическая проверяемость
 52 См. W. Stegmuller. Das Wahiheitsproblem und die Idee der Semanfik Wien 1957, SS. 23,224.
 393
 
 
 
 (testability) предметного предложения исключается из пределов системы как часть внетеоретической проблемы отношения знаков к десигнатам.
 Продолжая анализ изменений, вносимых семантическим определени-ем истины в принцип верификации, обратим внимание на позитивистские результаты, возникающие при расширенном толковании так называемой формулы условия материальной (содержательной) адекватности этого определения «p ? «p» истинно», что означает: утверждение в метаязыке истинности предложения, название которого есть «ар», эквивалентно факту принятия этого предложения в предметном языке63. Наличие рационального содержания в этой формуле бесспорно: если мы «утверждаем» какое-либо предложение, то это значит, что мы считаем его истинным, причем «утверждение» означает то, что это предложение зафиксировано да основании цравил системы, допускающих его фиксацию. В логической семантике эта формула выражает факт перенесения предиката истинности из предметного языка в метаязык и факт соотношения (согласования) двух утверждений (««p» истинно» и «p»).
 Рассмотрим неопоэитигвмстскую интерпретацию названной формулы, которая сыграла сущес-пвеняую роль на семантической стадии эволюции этой философии. Логические позитивисты рассматривают обеспечиваемое этой формулой исклюненяем из предложений предиката «истины» как сни-детелысгво чисто формального «лингвистического» якобы характера этого предиката 56, который будто бы не имеет никакого отношения к понятию отражения. При этом происходит неправомерная абсолютизация лингвистического аспекта истинности. В случае согласия с ней «проблема соответствия истины с действительностью,—как справедливо заметил Т. Ко-тарбиньский,— расползлась бы в ничто, как мнимая проблема»м. Позитивистское понимание формулы «p ? «p» истинно» придает ей, а отсюда и принципу верификации своеобразную операцнонистскую трактовку: верификацией истинности предложения оказывается допустимость операции написания этого предложения, что заменяет операции чувственной верификации операциями фиксации предложения, т. е. манипуляциями чисто формального свойства57. Поэтому А. Айер в пятой главе своей книги «Язык, истина и логика» (1936) и в московской лекция 1962 г. даже прямо объявил истинность «псевдопредикатом».
 С точки зрения теории познания диалектического материализма наличие предиката истинности в том или ином суждении имеет принципиальное познавательное значение и вносит в его содержание качественно новое знание. Знание истинности того млн иного суждения, с точки зрения мар-исистюко-ленинской гносеологии, есть действительное знание адекватного отражения. Формула «psss«p» истинно» поддается нескольким интерпретациям (помимо тех, что уже были указаны выше), имеющим рациональный гносеологический смысл. Рассматриваемую формулу можно прочитать, например, как гносеологический постулат: включай в научную теорию истинные утверждения. В отдельных случаях формула может быть принята и в самом буквальном значении: факт написания (или — произнесения) предложения автоматически будет говорить о его истинности, как, например, в случае «это предложение напечатано типографской краской».
 53 См. R. С а г n a p. Introduction to semantics. Chicago, 1942, p 26.
 54 В итоге этого согласования оказывается, что поскольку эти два утверждения эквивалентны друг другу, то ««p» истинно» может быть замечено через «p», т. е. предикат «истинно» как бы исключается.
 55 См. А. А у е г. Language, Truth and Logic. London, 1936, pp. 88—89.
 56 Т. Kotarbinski. Wybor pism, t. II. Warszawa, 1958, sir. 824
 57 Самим А. Тарским гносеологическая содержательность предиката «истинный» до некоторой степени все же признается, поскольку оч рассматривает истинность как случай выполнимости Однако с точки зрения диалектического материализма, наоборот, выполнимость какого-либо предложения в некоторой области предметов производна от его истинности.
 394
 
 
 
 А. Айер истолковал формулу ««p» истинно = p» в том смысле, что «истинность» есть просто факт принятия (принятости, приемлемости) некоторого высказывания внутри определенного языка. Исходя из этого, он рассматривал семантическую дефиницию истины как определение истины вообще, т. е. как определение, имеющее философское значение.
 Между прочим аналогичную трактовку, с использованием схемы ««p» предицировано ? р» применяет Р. Карнап в отношении понятия необходимости58. Он истолковывает выражение «p необходимо» как факт принятия предложения р в системе языка некоторой науки. Карнап то отождествляет эту необходимость «внутри тeopии» с логической, то различает их, склоняясь к психологической трактовке внутритеоретической необходимости. Конечно, психологическая убежденность, что р не просто истинное (положение науки, но положение необходимо истинное, имеет существенное значение, как бы «возмещая» недостаток у нас более конкретного знания о том, почему именно р необходимо и почему именно указываемые в предложении р факты долнаны в таких-то и таких-то условиях происходить Но это искомое знание как раз и достлигаетоя в процессе дальнейшего познавательного углубления в закономерно-причинные связи объектов, необходимость которого обкодипся Карнапом молчанием.
 В действительности семантическое определение истины само по себе не имеет непосредственно философского смысла, а в зависимости от того, с каким философским пониманием истины ставится в тесную связь, приобретает различный философский характер. Отрицание статуса предиката у «истинности» и «ложности» не вытекает из семантического определения истины, а есть следствие ошибочного позитивистского его истолкования. Рассмотрим этот вопрос подробнее.
 Формула условия материальной адекватности этой дефиниции применима к тому или иному языку лишь в том случае, если (а) вводящие в этот язык L-высказывания уже подвергнуты определенному отбору, а именно в язык L включены только истинные и ложные высказывания и притом только такие, истинность и ложность который соответственно верно указана во всех случаях (ложность — через факт допущения в язык отрицания этого высказывания), (б) в языке L действуют только две логические значимости59.
 Отбор высказываний отнюдь не обязательно должен был произойти актуально; его обеспечивают потенциально некоторые /Р-правила, в крайнем случае просто подразумевается, что надо исходить из принципа.. полного доверия к языку. При наличии (а) и (б) формула ««р» истинно ?р» действует автоматически, но оказывается основанной на тавтологической импликации если утверждение (т. е. приемлемость в данном языке) p? эквивалентно в языке L утверждению истинности «р», то утверждение истинности «р» эквивалентно утверждению р в языке L. Но это означает, что замена истинности прннятостью в языке L имеет следующий смысл: вопрос об истинности вынесен за пределы данной системы языка, однако возникает вновь, подобно фенимсу из пепла, как вопрос об основании принятия нами языка L вместе с правилами
 58 R. С а г n a p. Philosophical Foundations of Physics. An: «Introduction to the Philosophy of Science». New York—London, 1966, ch 20, 21.
 59 В случае же, если в языке L действует многозначная логика, то формула ««р» истинно ?р» играет особую роль: она позволяет «вложить» многозначную логику в двухзначную, уточняя тем самым, т. е. делая более «жесткими» наши утверждения.
 395
 
 
 
 отбора (а) его высказываний, т е. как вопрос об истинности этих правил, а значит, и об истинности упорядоченного с их помощью языка.
 Заманив истишность «причинностью», мы вновь сталкиваемся с проблемой истинности, поскольку обязаны дать определение «принятости». Таким образом, припятость (утверждение) р оказывается следствием истинности всей тон языковой системы, в которую входит р.
 Имеем ли мы право отрицать статус предиката у термина «истинность» при применении его к системе языка L, а не к отдельным высказываниям внутри L? Мы получили это право лишь при условии, что будем рассматривать метаязык L1, в котором рассуждаем об основаниях принятия нами языка L, как язык, в свою очередь полностью подчиняющийся формуле ««р» истинно ?р». Но если это условие будет соблюдено, то возникает вопрос об основании принятия L1. Мы окажемся перед необходимостью устранить возникающий regreissus ad infinitum, так как он мешает познанию. Опасность regressusa однако устраняется тем, что L1 не бывает полностью формализованной системой, но содержит в себе фрагменты обычного неформализованного языка. Употребляя последний, мы не можем быть заранее убеждены в истинности всех наших утверждений, на нем сформулированных. Следовательно, мы не сможем употреблять формулу ««р» истинно ?р» автоматически, т. е. не используя содержательного понятия истинности. Поэтому мы можем прийти к выводу, что отрицание характера предиката у «истинности» и «ложности» вытекает не из семантического определения истины, но из ошибочного допущения, что ее контекстуальный характер позволяет полностью приспособить к ее действию весь метаконтекст.
 Возвратимся к предметному языку L и поставим вопрос о характере правил R. Быстро обнаруживается, что содержание этих правил и их применение зависят от занимаемой нами философской позиции. Пусть в язык включено, например, утверждение «существует множество несоизмеримых вещей». Спрашивается, для каких классов объектов выполнимо это утверждение? Выполнимо ли оно для какого-либо подкласса из класса мыслей. Ответ зависит от того, что понимается под мыслями и считаем ли мы возможным или нет, чтобы по крайней мере некоторые мысли могли быть «измеримыми», а это решение глубоко философское Бели же считать, что ответ зависит не от того, какую философию и ее следствия считаем истинными, а просто от «удобства» принятия нами именно данного решения, то там самым мы уже попадаем в зависимость от вполне определенной и родственной неопозитивизму философии, а именно от прагматизма, ложность которого уже достаточно убедительно показана в нашей философемой литературе.
 Можно сказать, что принятие тех или иных высказываний в некотором языке производно от факта обоснованного принятия самого этого языка (вместе с правилами отбора входящих в него высказываний), а этот факт зависит от того, «выполним»60 ли этот язык в некоторой области предметов, а значит,—способствует ли отражению структуры действительности в познании. Иными словами, этот факт зависит от содержательной истинности данного языка, которая, таким образом, отнюдь не является «псевдопредикатом».
 Итак, само по себе семантическое определение истинности не носит философского характера. Но влияние философии на харак-
 60 Под «выполнимостью» понимается предметная реализуемость некоторого утверждения в данной области объектов. Так, например, утверждение «вещество х тяжелее железа» выполнимо в области объектов, состоящей из золота, никеля и некоторых других металлов, сплавов и вообще химических элементов и соединений.
 396
 
 
 
 тер отмеченных выше правил распространяется и на истолкование самого семантического определения истины, что проявляется прежде всего в исюлковании р (в акценте при трактовке р либо на предложение, фиксирующее факт, либо на факт, зафиксированный в предложении), а затем в истолковании «факта». После того или иного философского истолкования семантического определения истины само оно (в философски неинтерпретированном виде) может рассматриваться, т. е. опять истолковываться, как частный случай определенного философского определения истины, иными словами, как приложение последнего к области семантических проблем. Этому рассмотрению соответствует то, что философские определения истины возникли в действительности не как продукт интерпретации семантического ее определения, но вполне от него независимо и задолго до него, а для построения последнего было использовано, как модель, так называемое «классическое», т. е. в конечном счете материалистическое философское понимание истины. Последнее обстоятельство следует все время иметь в виду, причем материалистическое понимание происхождения и роли семантического определения истины зависит в конечном счете от правильного, т. е. материалистического, понимания понятия «факт».
 § 8 ЛОГИЧЕСКИЙ КОНВЕНЦИОНАЛИЗМ
 Один из кардинальных принципов логического позитивизма— это конвенционализм, т. е. методологический тезис, согласно которому некоторые определенные утверждения науки являются результатом произвольного соглашения. В XX в. конвенционализм и его эволюция связаны в основном с историей позитивизма.
 Возникновение конвенционализма. В философском отношении конвенционализм формировался как субъективистская реакция на метафизический сенсуализм и как способ якобы не идеалистического и не материалистического решения вопросов о происхождении исходных понятий и принципов наук. Конвенционалисты искали средство, которое дало бы возможность одновременно преодолеть и явно идеалистический кантовский априоризм, и разрушительный для науки скептицизм, и нежелательный для них самих материализм. Таким образом, конвенционализм сложился как позитивистский принцип: утверждение о произвольности выбора начальных понятий и аксиом (ограниченной лишь некоторыми формальными требованиями относительно соотношений между членами принятой группы положений) устраняло, казалось, необходимость определенного «выбора» между материализмом и идеализмом в данном вопросе.
 В естественнонаучном отношении конвенционалисты пытались опереться на такой факт, как независимость ряда понятий и зако-
 З97
 
 
 
 нов, вводимых в какую-либо данную науку извне и Для нее необходимых, от содержания самой этой науки61 В этом смысле математика «заимствует» из логики некоторые законы и правила, что при конвенционалистском истолковании выглядит как привнесение этих законов и правил в математику субъектом Согласно идее Д. Гильберта, начальные понятия геометрии могут быть сконструированы через полагающие их чисто формальные определения, от которых не требуется «очевидности» и которые как бы привносятся извне Что касается самой логики, то за пределы каждой данной логической системы выходит вопрос об избрании и обосновании ее аксиом (эти аксиомы можно, с логической точки зрения, рассматривать внутри данной системы как результат вывода из пустого множества посылок).
 Непосредственную роль в появлении конвенционализма сыграло открытие неевклидовых геометрий, к чему впоследствии присоединилось построение различных систем формальной логики, в том числе многозначных (Лукасевич, Пост, Брауэр и др ) Факт внутренней непротиворечивости различных систем формальной логики и различных геометрий иллюзорно выглядел как доказательство их независимости от эмпирических моделей, в отличие от геометрии Евклида, зависимость которой от повседневного опыта вызывала гораздо меньше сомнений В интересах конвенционализма стремились использовать и тот факт, что иногда одну и ту же теоретическую систему некоторой науки можно строить, исходя из различных наборов аксиом.
 Неопозитивисты истолковали факт наличия у многих аисиоматических систем различных материальных (технических) интерпретаций в том смысле, что интерпретируемость (и вообще выполнимость) производна от непротиворечивости этих систем. В действительности же иягерлретируемость и непротиворечивость формальных систем суть взаимообусловленные признаки, имеющие своим общим источником соответствие системы некоторым связям и отношениям объективной реальности.
 Процесс создания математических и «технических» интерпретаций аксиоматической системы можно определить как процесс подстановки собственных понятий под понятия несобственные. Собственными понятиями называют конкретно определенные понятия математически выраженных отношений, а несобственными—аксиоматически определяемые понятия, свободные от содержательной интерпретации, т е не вволоченные в применение системы Абсолютизация отличия несобственных понятий от собственных составляет один из теоретических источников конвенционализма.
 Нельзя пройти мимо и такого источника конвенционализма, как позитивистская интерпретация принципа ковариантности (одинакового вида) законов физики относительно любых преобразований координат, что является одним из положений общей теории относительности. Неопозитивисты исказили смысл ковариантности, утверждая, что она означает, будто бы, произвол в выборе «языкового» каркаса для теоретического упорядочения физических фактов.
 Определенную роль в становлении конвенционализма сыграло то обстоятельство, что некоторый эмпирический факт и соответственно подтверждаемое им положение в истории науки иногда истолковывались
 61 См об этом также ниже, где речь идет о проблеме тавтологичности.
 398
 
 
 
 по-разному и включались в различные теории. Почти классическим можно считать пример с опытом Физо относительно распространения луча света в движущейся среде первоначально результаты опыта были приняты волновой теорией света, но затем в теории относительности получили иное объяснение. Данное обстоятельство конвенционализм истолковывает в том духе, будто принятие той или же иной объясняющей теории происходит чисто конвенционально. В действительности, однако, подобные случаи свидетельствуют совсем об ином, а именно о том, что и к критерию практики следует, как указывая В. И. Ленин, подходить диалектически, и успешное, приводящее к практически полезным следствиям объяснение-данного факта, взятого более или менее изолированно, в рамках некоторой теории не означает окончательного согласования этого факта только с указанной теорией.
 Для подкрепления конвенционализма логические позитивисты использовали то обстоятельство, что в появлении логических и собственно семантических антиномий определенную роль играют особенности языка Так, например, имеется парадокс Гонеета (1933), который заключается в следующем библиографу болыпой библиотеки поручено составить библиографию всех тех библиографий, имеющихся в данной библиотеке, которые не указывают в своем содержании себя самих. Библиограф не в состоянии решить, надо ли ему в составляемый им список включить название той библиографии, которую он составляет Этот парадокс, как и ряд. других аналогичных семантических парадоксов, возникает от недостаточно строгого разграничения выражений различных уровней языка Поскольку особенности языка играют определенную роль в возникновении ряда антимомий, позитивистам представилось заманчивым истолковать весь процесс освобождения науки от обнаруживаемых в ней противоречий как процесс конвенциональных преобразований языка.
 Одна из наиболее ярко выраженных формулировок неопозитивистского конвенционализма — так называемый «принцип терпимости» Р. Карнапа (1934), согласно которому можно выбирать («можно терпеть») любую избранную решением субъекта непротиворечивую логическую систему. Год спустя эту же идею высказал К. Поппер в «Логике исследования» (1935). Гемпель изобразил логику как «игру» символами согласно установленным правилам62. Таким образом, создание различных символических систем, будучи само по. себе положительным явлением в науке, привело и к некоторым отрицательным последствиям в виде ложных философских выводов. Недаром В. И. Ленин указывал, что реакционные философские поползновения порождаются самим прогрессом науки, в котором достижения научного знания и вновь открываемые трудности диалектически взаимоопосредствуют друг друга.
 В «принципе терпимости» Карнапа уже содержалась «лингвистическая» интерпретация логического конвенционализма, распространенная затем на всякую научную дисциплину, в состав которой входят аксиоматические построения Карнап опирался на выдвинутое в работах Д. Гильберта, Ф. Брентано, Л. Витгенштейна понимание логических отношений как отношений между символами (знаками) как таковыми и в этом смысле как отношений «языковых» С оговоркой это понимание допустимо, но его нельзя
 63 G Hempel Le probleme de la vente «Theona», Bd III Gothenburg, 1937, p 242
 399
 
 
 
 абсолютизировать. А это именно и сделали неопозитивисты, отождествив логику с неинтерпретированным исчислением («языком»).
 В результате конвенционалистской интерпретации логики и математики эти науки как «область формального знания» были отнесены в рубрику научно-пустых (sinnleere) предложении, так что в окончательном виде классификация предложений с точки зрения их содержательности приобретает такой вид
 
 
 
 Конвенционализм затем был перенесен и на проблему принятия той или иной философии. Аналогично был понят такой принцип неопозитивизма, как физикализм (см § 9).
 Ни Карнап, ни другие логические позитивисты не сочли все же возможным вообще оставить без ответа вопрос о мотивах выбора тех или иных конвенций. Ответы на этот вопрос не так уж далеки друг от друга Карнап и Гемпель указывали, что надо избирать системы, к которым склоняются «ученые нашего культурного круга»63. Нейрат ссылался на «психологию» ученых данной культурной группы64 Эйно Кайла довольно туманно сослался на «человеческую природу», Георг Вригт — на привычки повседневной жизни и науки, а Брайтвейт—на то, что конвенции должны приносить «интеллектуальное удовлетворение». Основатель же логического позитивизма Шлик, следуя мотивам Пуанкаре, утверждал, что при выборе аксиом надо стремиться к тому, чтобы они помогали формулировке законов природы в наивозможно простой форме65. Понятие «простоты» толковалось им в смысле «экономии мышления», соединенной с эстетической «радостью» субъекта при осознании последней. Подобные взгляды высказывал и Рассел Основания для избрания конвенций в логическом позитивизме в конечном счете «неизбежно оказываются точками зрения ценности
 63 «Erkenntms» Bd 3 S 180
 64 «Erkenntms» Bd 4 SS 358—359
 65 M. Sell lick Allgemcine rrkenntnisldne. Berlin. 1918. S. 301, cp. SS. 76-79, 82.
 400
 
 
 
 и целесообразности, поэтому всякий конвенционализм стремится к прагматизму»66
 ,,Радикальный конвенционализм" К. Айдукевича. Наиболее характерную для неопозитивизма конвенционалистскую концепцию развил К. Айдукевич в работе «Картина мира и понятийная аппаратура» (1934). В этой работе он сосредоточил свое внимание на аппаратуре замкнутых и взаимосвязанных внутри себя языков Эти языки характеризуются там, что добавление к ним новых выражений влияет на смысл ранее входивших в их аппаратуру терминов Айдукевич утверждал, что все предложения, которые составляют ту или иную представляемую нами картину мира, а значит, и мировоззрение, в принципе зависят от избранной нами понятий ной аппаратуры замкнутого языка и изменяются в зависимости от нее87 Провозглашенный Айдукавичем принцип радикального конвенционализма (или, как он еще называл его, «умеренного эмпиризма») быт сочетанием трех тезисов (1) исходные принципы и понятия всякой науки основаны на конвенциях (2) конвенции суть соглашения об определении понятий принятых в данном языке и выражаемых при помощи его термитов (3) сами конвенции не определимы (опредечения не подле жат в свою очередь определениям) С точки зрения Айдуьевича, конвенциональным следует считать а) набор терминов б) совокупность правил просывания смысла терминам, в) решение об избрании определенных предложений в качестве аксиоматических, г) правила вывода (допускающее тот или иной определенный смысл логических констант), д) выбор фрагментов опыта, с которыми соотносятся предпочтения теории.
 Айдукевич понимал утверждаемую им зависимость картины мира от избранной учеными понятийной аппаратуры как относительную независимость этой картины от чувственно воспринимаемых явлений. «Если мы изменяем понятииную аппаратуру, то несмотря на наличие тех же чувственных данных, мы свободны воздержаться от признания ранее выоказанных суждений. Радикальный конвенционализм допускает, что чувственные данные нас «принуждают» к высказыванию некоторых суждений, однако только в отношении к дачной понятийной аппаратуре. Но он отрицает, что чувственные данные принуждают нас к какому либо суждению независимо от понятийной аппаратуры, на почве которой мы стоим»68 Разъясняя эту мысль, Айдукевич утверждал, что его нельзя понимать в том смысле, будто, например, предложение «бумага белая» истинно в одном, но было бы ложно в другом языке В ином замкнутом языке оно не утверждалось бы и не отрицалось, его просто напросто невозможно было бы в этом языке построить Иными словами, те чувственные данные, которые в первом языке фиксировались предложением о белизне бумаги, оказываются «за пределами» действия второго языка. Надо сказать, что похожая ситуация иногда возникает в науке, поскольку никакая теория не в состоянии отобразить в своих понятиях всей полноты опыта. Но неопозитивизм искажает этот факт в субъективистском духе, когда заявляет, будто субъект, приняв данный язык науки, может игнорировать не фиксируемые в нем чувственные данные.
 Возникает вопрос, выбираем ли мы картину мира (язык о мире) в зависимости от ее соответствия структуре и свойствам самого объективного мира или же совершенно не обращаем внимания на то, есть или нет такое соответствие?
 Позицию Айдукевича в этом вопросе проясняет его утверждение в статье «Научная перспектива миpa» (1934) о том, что поскольку в его рассуждениях речь шла о замкнутых языках (их свойства он неправомерно перенес на обычные, разговорные языки), то образованные на их
 66 См. S. Кгоhn. Der logsche Empirismns t I Turku. 1949. S. 50.
 67 «Erkenntms» Bd 4 S 259.
 68 Ibid , SS 266, 268, cp S 274
 401
 
 
 
 основе картины мира «взаимоyепереводимы». Как известно, вскякий перевод с одного языка на другой, если нет ранее установленного двуязычного словаря, в котором было бы зафиксировано относительное соответствие между словами обоих языков, происходит путем «привязки» соответствующей пары слов, взятых из разных языков, к общему для них десигнату, тек объективно-существующему и чувственно вослриинмаемому явлению. Отрицать принципиальную возможность такого перевода—значит не считать гносеологически существенным объективное существование десигнатов и считать достаточной «привязку» слов каждого языка только к конвенциям, иными словами, к, субъектам, на этих языках говорящим. В 50-х годах Айдукавич отказался от тезиса о взаимонепереводимости «картин мира», поскольку было доказано, что аксиоматических замкнутых и стритом достаточно полных языков не существует. Однако он воздержался от признания ошибочности радикального конвенционализма.
 Пороки конвенционализма. Каковы же общие черты понятия «конвенция» в логическом позитивизме? Понятие конвенция оформилось как своего рода новый вариант кантовского понятия «априорности». Неопозитивисты отвергли существование синтетических суждений a priori и поэтому сохранили кантовский термин «априори» только в смысле обозначения независимости тех или иных предложений от чувственного опыта. Правда, у Б. Рассела мы встретим следующее высказывание: «Чистая логика и атомарные факты—вот два полюса, полностью априорные и полностью эмпирические»69. В данном высказывании термин «априорный» приложен и к самим фактам чувственного опыта, но это сделано в смысле указания на независимость последних от воли субъекта. Для неопозитивистов понятие «априорный» в конечном счете совпадает, как правило, с понятием «конвенциональный». Если кантовское a priori претендовало на оформление явлений в познании, то конвенциональное (а в терминологии А. Папа: «функциональное») a priori имеет в виду лишь создание внеэмпирических форм языка науки (если только не называть «эмпиризмом» сам конвенционализм, как делали нередко сторонники последнего). Логические позитивисты охарактеризовали предложения логико-математического языка как аналитические, тавтологические (в том смысле, в каком понятие «тавтология» употребляется в математической логике, т. е. в применении к эквивалентным преобразованиям всегда истинных в формальном смысле предложений), а затем сочли их конвенциональными. Именно так в классификации предложений Р. Карнапа и прибавилась отмеченная выше новая рубрика: предложения формально-научные, «пустые по значению», внеэмпирически проверяемые (данные здесь различные названия этой рубрики соответствуют различным интерпретациям классификации предложений).
 Факты познания вопиют против конвенционализма. Его острие было направлено против принципа причинности: неопозитивисты стали толковать каузальные связи как всего лишь конвенциональные интерпретации успеха предсказаний будущих ощущений субъ-
 69 В. Russell. Our knowledge of external world London, 1962, p. 63.
 402
 
 
 
 екта в тех или иных определенных эмпирических ситуациях или Же как столь же конвенциональные интерпретации однозначности и определенности логического выведения следствий из формул и их соединений в научные теории, поддающиеся эмпирической проверке70. Но причинность—реальный факт, а не условное истолкование фактов. Отнюдь не конвенциональными являются и стремления ученых избегать формальнологических противоречий, равно как и обращение их к определенным средствам преодоления подобных противоречий. Так, когда физикам пришлось выбирать между допущением существования новой микрочастицы нейтрино и предположением об ошибочности закона сохранения энергии и импульса, то ученые в подавляющем большинстве сочли необходимым стать на первую позицию, и именно она оправдалась. Между тем, формально рассуждая, избежать противоречия в физической теории в равной мере можно было бы и путем конвенционального ограничения действия законов сохранения. Если следовать конвенционализму, то совершенно несущественно, считать ли, что причина предшествует следствию или же, наоборот,—следствие предшествует причине, коль скоро оба ряда зависимостей выражаются в одинаковых логических структурах. Придется также признать совершенно «равноправными» и в этом смысле «равно истинными» любые теоретические системы, если они хотя бы временно годятся для предсказания будущих ощущений наблюдателя. Именно так и поступили неопозитивисты, объявив совершенно равноправными астрономические системы Коперника и Птолемея.
 Спрашивается, на чем основана уверенность отвергающих конвенционализм ученых в правильности принятия некоторого одного и именно такого, а не иного разрешения двух последних из приведенных выше дилемм? В конечном счете на длительном предшествовавшем практическом опыте человечества. Для логических же позитивистов итоги общественной практики не имеют отношения к содержанию теоретических аксиом и принципов. В этой связи в логическом позитивизме стали усиленно использовать понятие двух логик — теоретической и практической (соответственно двух математик). Первая «априорна», т. е. внеопытна, а вторая является не более как собранием приблизительных обобщений данных опыта и практических советов и не может быть источником для первой71.
 Следует признать, что различение «двух» математик (например, «двух» геометрий) и соответственно двух пространств—наблюдаемого и теоретического—имеет отчасти под собой реальную основу. «Геометрия как физика изучает свойства протяженности
 73 Поэтому Б. Рассел, например, аналогично М. Шлику, считал, что в принципе несущественно, считать ли, что следствие имеет место во времени позднее причины, или же прямо наоборот,—причина позднее следствия.
 74 H. Reichenbach. Der Aufstieg der wissenschaftlichen Philosophic. Berlin, 1957, SS. 160, 343.
 403
 
 
 
 материальных тел, геометрия как математика интересуется лишь логическими зависимостями между своими положениями...»72.
 Собственно, аналогичное положение имеет место тогда, когда для всякой дедуктивной формальнологической системы отличают проблемы ее построения и внутреннего развития от проблем ее выполнимости на моделях, интерпретации и применения. Однако указанное различие отнюдь не является абсолютным, как в этом пытаются убедить те, кто ставит это различие на почву противопоставления эмпирии и конвенций. Каким бы «свободным» ни считал свое математическое и логическое творчество теоретик, оно регулируется в конечном счете возможностями практического (а следовательно, и эмпирического) использования его результатов.
 Понятие непротиворечивости теснейшим образом связано в современной логике с принципом аксиоматически-дедуктивного построения целого ряда наук. Как известна, аксиоматические системы состоят из класса аксиом и класса выводных высказываний, и процесс их построения отражает в абстрактной форме процесс так называемой прогрессивной дедукции, имеющей место в той или иной степени в каждой науке («Если А, то В А есть Следовательно, В есть»). К классу аксиом примыкает класс метатеоретических (с точки зрения семантики) правил обращения с аксиомами с целью получения из них выводных предложений Понятие «выведения» относительно, так как в каждой системе существуют свои правила вывода. Метатеоретические правила осмысленны постольку, поскольку они суть правила обращения с определенной теорией. Сама теория делается осмысленной лишь в результате какой-либо ее интерпретации. Поэтому аксиоматическую теорию можно определить как систему знаков, интерпретация которых в саму эту систему не входит. Добавим, что как аксиоматическая система может быть рассмотрен теоретический язык всякой науки, а не только логики, математики или математической физики, хотя, разумеется, во многих случаях это будет не вполне точно построенная система, а кроемо чисто «языковых» (формальных) аксиом и правил она будет нуждаться в «эмпирических директивах», т. е. в требовании признания тех или иных суждений в зависимости от определенных данных (фактов) опыта.
 К аксиоматически-дедуктивным системам в современной логике и математике предъявляются, как известно, следующие требования: непротиворечивости (в соединении с доказательством того, что в данной системе противоречие появиться не может), а также полноты (выводимости из аксиом данной системы всех истинных предложений данной их области)73 и взаимонезависимости (взаимоневыводимости) аксиом. Первое из них — плавное и непременное. Все эти три требования логические позитивисты истолковали конвенционалистики.
 Критикуя такую точку зрения, следует учесть следующее. Система аксиом непротиворечива в том случае, если может быть указана хотя бы одна совокупность объектов (вещественных или же математических), отношения между которыми выражаются указанной системой аксиом. Отсюда вытекает, что непротиворечивость в конечном счете означает выполнимость, или, иными словами, возможность практической проверки. К этому же в конечном счете сводится и взаимонезависимость аксиом. На самом деле установление независимости аксиомы А от прочих аксиом данной непротиворечивой системы равносильно доказательству непротиво-
 72 П. К. Рашевскии. Предисловие к кн. Д. Гильберт. Основания геометрии. М , Изд-во АН СССР, 1948, стр. 12.
 73 Полнота системы аксиом обнаруживается в факте необходимого изоморфизма всех интерпретаций данной системы.
 404
 
 
 
 речивости другой системы аксиом, отличающейся от первой только тем, что в нее включена аксиома, противоположная аксиоме А. Сказанное означает, что надлежит доказать выполнимость второй системы аксиом, т. е. опять-таки установить возможность практической проверки.
 Отсюда существование аксиоматик отнюдь не может быть основано на произвольных конвенциях, хотя от, инициативы ученых при предварительном построении тех или иных аксиоматических систем зависит многое. Системы аксиом производны от материальной действительности, в силу чего и действует механизм проверки их практикой, а в науках они возникают только на том уровне развития последних (опять-таки подготовленном предшествующей общественной практикой), на котором в итога длительного периода индуктивного формирования отдельных фрагментов теории уже накопился обширный материал, нуждающийся в коренном упорядочении с целью вскрытия объединяющих его внутренних связей.
 Ложность конвенционализма доказывается также результатами известной теоремы Г. Гёделя (1931), согласно которой для каждого достаточно богатого средствами логико-математического исчисления существуют истины, выразимые в его терминах, но формально в нем не выводимые. Отсюда вытекает факт существования истин, которые не зависят от субъекта, построившего (или использующего) данное исчисление, и которые, следовательно, не могут быть продуктами какой-либо его конвенции. Эти истины устанавливаются в процессе общественной практики людей. Отсюда вытекает также, что никакая формальная система и конечная совокупность таких систем не могут отразить всех неисчерпаемых свойств материальных объектов в их связях и опосредствованиях74.
 Принцип конвенционализма в конечном счете оказывается идеалистическим. На самом деле, он возник как разновидность скептицизма и неизбежно предполагает индетерминизм, ибо понятие конвенции как произвольного соглашения есть понятие недетерминированного акта. Неслучайно Ян Лукасевич пришел к конвенционалистски понятой им идее возможности различных формально логических исчислений в ходе попыток обосновать индетерминизм явлений будущего времени по отношению к явлениям настоящего времени 75.
 Конвенционализм в XX в. развивался как орудие обособления логики и математики от материального источника, как средство изоляции логики от практики. Но длительный исторический опыт людей, факты истории наук показывают, что попытки осуществить такую изоляцию неизбежно обречены на провал. На практическую основу логики неоднократно указывал В. И. Ленин76. Решение же вопроса о возникновении аксиом, казавшихся затем длительное время «самоочевидными», в принципе сводится к вопросу об отношении к объективной реальности и тех аисиом, которые не самоочевидны, но конструируются теоретиками вполне намеренно. В конечном счете, системам этих аксиом соответствуют определенные структурные связи в объективной реальности, что и проверяется практически через посредство моделирования (т. е. выполнимости в виде вещественных интерпретаций).
 Конвенционализм представляет собой результат абсолютизации таких явлений, как наличие при построении дедуктивных тео-
 74 Ср. Р. К а р н а п. Значение и необходимость. М., ИЛ, 1959, стр. 16.
 75 См. К. A j d u k i е w i с z. Logistyczny antyirracjonalizm w Polsce, «Przeglad filozohczny». Warszawa, 1934, str. 402.
 76 См. например, В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29, стр. 172.
 405
 
 
 
 рий действительной возможности относительно-«свободного» выбора аксиом, исходных понятий и даже правил вывода. До тех пор, пока ученые строят формальные системы, еще не подвергшиеся интерпретации, в том числе логической, они пользуются в своих построениях еще большей свободой, чем при создании различных систем логики. И конвенционализм подлежит критике не за признание «свободы» в формальных построениях как таковой, а за игнорирование существования пределов (обусловленных объективной действительностью), в которых эта «свобода» имеет место, за непонимание того, что сама эта «свобода» обусловлена многообразием и многосторонностью связей, мира, существующего независимо, от субъекта. В последние годы в связи с усилением мотивов философского компромисса, проникающих в догматическую систему неопозитивизма и разлагающих ее, логический конвенционализм становится все более расплывчатым учением, но окончательно он далеко не исчез.
 § 9. ФИЗИКАЛИЗМ
 Третьей, после верификации и конвенционализма, основной доктриной логического позитивизма 20—30-х годов XX в. был физикализм, пропагандировавшийся Р. Карнапом, О. Нейратом, Г. Фейглем, Ф. Франком и др. В этой доктрине получило свое воплощение стремление к объединению (унификации) всех наук на основе универсального языка, в роли которого неопозитивисты надеялись увидеть язык математической физики. Одной из причин появления физикализма было желание преодолеть трудности, с которыми столкнулся принцип верификации, и прежде всего разрешить проблему интерсубъективности предложений науки. Все же в целом физикализм был побочным продуктом стремлений неопозитивистов превратить язык в главный объект философского исследования.
 Претензии физикализма. Р. Карнап дал формулировку физикализма в статье «Физикалистский язык как универсальный язык науки» (1931). Он охарактеризовал его как требование адекватного перевода предложений всех наук, содержащих описания предметов в терминах наблюдения, на предложения, состоящие исключительно из терминов, которые употребляются в физике. Возможность перевода предложений на физикалистский язык Карнап стал рассматривать даже как критерий их научной осмысленности: «Язык физики — это универсальный язык науки». Такой подход он пробовал провести в отношении всех наук без какого-либо исключения, в том числе и в отношении психологии и социологии. Вскоре выяснилось, что программа Р. Карнапа относительно этих двух последних дисциплин совпадает практически с программой так называемого бихевиоризма. Физикализм пережил полосу бурного расцвета в первой поло-
 406
 
 
 
 вине 30-х годов, а затем началось его быстрое падение. Это учение было развито неопозитивистами «Венского, кружка» в четырех вариантах. Об одном из них мы только что писали, и в свое время он получил наименование содержательного, или «материального», причем сам Карнап окрестил его даже «методическим материализмом».
 Кроме того, были выдвинуты еще три варианта: (1) формальный, который сводил содержание предложений к логико-синтаксическом отношениям внутри языка и был назвав Кари атом «формальным модусом языка»77; (2) «графический», который истолковывал предложения, уже переведенные до этого в содержательный модус, как вещественные эмпирические объекты, т. е. как сочетания знаков, лишенных значения и обладающих только чувственно-воззрительной характеристикой, структурно отличающей одни из них от других78; (3) тот же вариант, но примененный к предложениям в формальном модусе языка79.
 Как псевдоматериалистический физикализм Кариапа, так и формальный модус языка, изобретенный .им же, а равно и другие формальные варианты, предложенные О. Нейратом и К. Гемпелем, были несостоятельны и не смогли ни обеспечить унификация существующего научного знания, ни раскрыть перспектив его дальнейшего приращения. Не имели они ничего общего и с материализмом.
 Антиматериалистический характер физикализма Карнапа вытекал уже из его заявления о том, что «методологический» характер его материализма говорит не о «какой-то действительности», но лишь о логически возможных языковых преобразованиях. Во второй половине 30-х годов неопозитивисты, покинувшие к этому времени Европу и собравшиеся в Чикаго, Беркли и других городах США, попытались создать «Энциклопедию унифицированного знания», но дальше нескольких вводных выпусков запланированного многотомного издания дело не двинулось.
 В 1936 г. Карнап предложил вместо «радикальных» форм физикализма ограничиться «умеренной» его разновидностью. Он имел при этом в виду правило, согласно которому все описательные термины предметов в языках различных наук должны быть редуцированы (сведены) к терминам, обозначающим чувственно воспринимаемые свойства вещей. «...Класс наблюдаемых вещественных предикатов,—писал Карнап,—является достаточным редуктивным базисом для целостности языка».
 77 При этом Р. Карнап объявил возможность перевода в формальный модус критерием осмысленности предложений, претендующих на философское значение. Так от субъективно-идеалистического сенсуализма был сделан существенный шаг к субъективно-идеалистическому формализму. Подробнее см. в кн.: И. С. Нарский. Современный позитивизм. М., Изд-во АН СССР, 1961.
 78 О. Нейрат определил предложения как связи чернильных пятен на бумаге и колебаний воздуха («Erkenntnis», 1932, Bd. 3, S. 209).
 79 «Формальный модус» языка, изобретенный О. Нейратом, представлял собой продукт абсолютизации и фетишизации отмеченной математиком Д. Гильбертом относительной самостоятельности злаковых систем. В отличие от Нейрата, Гильберт отнюдь не отрицал содержательности математического знания, но лишь отвлекался от нее в пределах, целесообразных для исследований вопросов обоснования последнего.
 407
 
 
 
 Айер формулирует этот же тезис в откровенно феноменалистическом духе. «...Утверждения о физических объектах так или иначе сводимы к утверждениям о чувственных данных» 80. Карнап отказался в это время от требования перевода различных предикатов на предикаты какого-то одного рода и счел достаточной лишь «подтверждаемость (confirmability)» описательных предикатов наблюдаемыми вещественными предикатами.
 В статье «Проверяемость и значение» (1936) Р. Карнап проиллюстрировал свою мысль на примере так называемых диспозиционных, предикатов, которые фиксируют свойства вещей, проявляющиеся только в процессе взаимодействия этих вещей с другими. Так, например, свойство «быть растворимым в воде» обнаруживается у сахара только тогда, когда его опускают в воду. Соответственно наличие этого свойства подтверждается наблюдением факта растворения. Чувственно наблюдаемые эмпирические и диспозиционные предикаты—это, конечно, более широкая область, чем область терминов, обозначающих предметы через физические параметры.
 Еще более далеко идущее «ослабление» физикализма было предпринято Карнапом в последующих работах, где физикализм уже перестал быть одним из основных принципов неопозитивизма и стал всего-навсего лишь пожеланием основывать «по мере возможности» языки наук на языке физики. С таким пожеланием ученые могли бы уже согласиться без особого труда, если бы оно в новых работах его автора было бы не связано с позитивистскими умонастроениями. Однако эта связь не исчезла81.
 Причины неудачи физикализма. Почему же физикализм оказался несостоятельным и был обречен на неудачу с самого начала? Потому, что это было глубоко метафизическое и идеалистическое учение.
 Метафизическим оно было, во-первых, потому, что, возрождая идею универсальной науки, исходило якобы из реальной возможности построить «всемогущие» формальные структуры. Удар по этим мечтаниям нанес математик К. Гёдель, ранее примыкавший к «Венскому кружку», но затем перешедший на материалистические позиции; он строго теоретически доказал невозможность «абсолютных» формализмов.
 Во-вторых, физикализм был метафизическим учением потому, что заранее приписывал искомой универсальной науке черты некоторой вполне законченной и ограниченной системы знания:
 80 Цит. по R. Саrnap. Logical Foundations of the Unity of Science. «International Encyclopedia of Unity of Science», vol. 1, part 1, 1938, p 60; P. Marhenke. Phenomenalism «Philosophical Analysis A Collection of Essays», ed. by Max Black, 1963, p 280.
 81 См. одну из последних книг Р. Карнапа «Philosophical Foundations of Physics..» (New York—London, 1966). Автор здесь отрицает индетерминизм в макромире (р. 222) и утверждает, что «мир имеет каузальную структуру» (p 220), а понятие свободы воли неприемлемо для пауки Однако и в этой книге встречаются позитивистские идеи Имеется русский перевод (1971).
 408
 
 
 
 математической физики по состоянию ее на 30-е годы XX в. или же (в других вариантах физикализма) бихевиористской психологии, символической логики и эмпирической социологии, также на том уровне их развития. Если многие философы XVII в. пытались уложить все науки в прокрустово ложе современной им механики, то неопозитивисты XX в. в новом варианте повторили подобную же антидиалектическую ошибку.
 Надежда на то, что, поскольку физика является наукой базисной для всех прочих наук, то именно через раскрытие физических закономерностей тех процессов, которые происходят в фундаменте материи, лежит путь к объяснению загадок химии, биологии, геологии и других наук, не лишена, разумеется, оснований Но какая именно физика, спрашивается, смогла бы сыграть эту роль в более полной мере, чем это удавалось до сих пор? Очевидно, что более развитая физика будущего. Если под «достаточной полнотой» понимать абсолютную полноту и завершенность, то процесс формирования физики, необходимой для полного теоретического отражения этой полноты, не завершится никогда, что и соответствует принципу бесконечности процесса познания в целом. И эта физика будет, вероятно, не менее, если не более близка по своему содержанию к химии биологии, геологии и т. д., чем к физике середины XX в. Эта будущая физика будет «проще» теперешней в силу достижения большей степени единства ее законов, но одновременно во много раз сложнее, охватывая все качественно различные явления. Но в таком случае формула унификации всех наук на базе языка физики теряет смысл, который вкладывался в нее метафизиками нашего времени. Соответственно, заметим, теряют смысл и заявления некоторых современных нам философов-марксистов, которые, ссылаясь на безусловно правильный тезис Ф. Энгельса о несводимости «до конца» химических, биологических и прочих явлений к собственно физическим (речь у Энгельса шла о явлениях, относимых к физике и ею по-своему истолковываемых на уровне XIX в, но его тезис сохраняет истинность и в применении к физике середины XX в), выступают против всякого вмешательства физиков в области иных наук и особенно с опаской смотрят на применение физических методов в биологии.
 Физикализм был не только метафизическим, но и субъективно-идеалистическим учением, поскольку его адепты исходили в своих планах не из реального факта материального единства объективного мира, но лишь из желаемой цели достижения удобного для субъекта языкового единства наук. Поэтому сторонники физикалистской доктрины искали чисто формальные решения и в то же время прошли мимо действительных фактов, означавших постепенное сближение наук (несмотря на одновременно происходящее в иных случаях их расхождение). Такими фактами являются структурные аналогии в математическом аппарате различных научных дисциплин, возникновение пограничных дисциплин и объединяющих теорий, которые, однако, отнюдь не ведут к утрате качественной специфики различных областей знания.
 С другой стороны, следует подчеркнуть, что задача установления единства языка различных наук является частью задачи выявления единства наук и имеет большое практическое значение в прикладных областях теории информации. В этой связи надо иметь в виду и то, что вообще логический анализ языка науки, развиваемый с диалектико-материалистических позиций, необходим как органическая составная часть логики науки, исследующей закономерности логического строения
 409
 
 
 
 Научного знания и процессов его приращения. Диалектико-материалистическому переосмыслению подлежат такие понятия, длительное время служившие объектом спекулятивных интерпретаций неопозитивистов, как «теоретические (логические) конструкции (конструкты)», «операциональное значение», «экономичность логических операций» и др.
 Распад физикализма привел к обеднению неопозитивистской доктрины, чему также способствовало «ослабление» принципов верификации и конвенционализма. Первый из них был сведен к общему пожеланию о подкреплении утверждений опытом, а второй к не уточненному далее отрицанию опытного происхождения законов логики и математики. Айер, например, рассуждает так: «Сказать, что суждение достоверно истинно, или что оно необходимо, или что оно истинно a priori, — это в данном случае все равно, что оказать одно и то же тремя разными способами»82. Подобные рассуждения затушевали отличие неопозитивизма от других течений современной буржуазной философии. К такому же результату вел и отказ от самого термина «позитивизм»: в 50— 60-е годы многие неопозитивисты стали называть себя «философами-аналитиками»... Сам термин «анализ», как уже отмечалось выше, оказался недостаточно определенным (английский позитивист Эрмсон даже решил, что он утрачивает смысл), а отождествление его неопозитивистами с терминами «уточнение», «прояснение» и т. д. лишь еще более усилило его туманность. «Ведь «критика» [понятий] и «прояснение» суть не менее двусмысленные термины, чем «анализ», и их трудно прояснить»83.
 В разряд «философии анализа» в настоящее время, в особенности в США, попали такие ее разновидности, которые ближе не к первоначальному неопозитивизму, но к прагматизму (это характерно, например, для прагматистского истолкования конвенционализма К. Льюисом), платонизму (А. Пап), ортодоксальному юмизму (Б. Рассел) или же к кантианству.
 Аналогичный процесс происходил и в неопозитивистской этике, теории права и социологии. Логическому позитивизму соответствовало в этике учение так называемого эмотивизма, основание которому положил Р. Карнап и который развили А. Айер и Ч. Стивенсон.
 § 10. ЭМОТИВИЗМ И НЕОПОЗИТИВИСТСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ
 В работе «Философия и логический синтаксис» (1935) Карнап отстаивал мысль о том, что этические утверждения обладают только экспрессивно-эмоциональной и повелительной функциями. Б. Рассел в 9-й главе книги «Религия и наука» (1935) высказы-
 82 А. Ауеr. Basic Propositions. «Philosophical Analysis. A Collection of Essays». Oxford, 1963, p. 58.
 83 Max Black. Introduction. «Philosophical Analysis...». New York, 1963, p. 2.
 410
 
 
 
 вал почти такие же взгляды, утверждая, что проблемы моральных ценностей лежат совершенно вне области науки, а этика сводится к попыткам навязать свои желания в форме императивов другим людям. Но в основном эмотивизм был детищем А. Айера и Ч. Стивенсона, а на его развитие большое воздействие оказала» лингвистическая версия неопозитивизма.
 Суть амотивизма. Сущность эмотивистской концепции состояла в том, что за утверждениями теоретической и нормативной этики отрицалась научная значимость. К этому тезису подводили и этические воззрения «инструменталиста» Д.Дьюи, отрицавшего какое-либо объективное содержание моральных суждений. Оказали свое влияние на доктрину эмотивизма и утверждения Д. Мура относительно того, что понятие «добро» неопределимо. Ч. Стивенсон отмечает также факт значительного влияния на него учения неореалиста Р. Б. Перри о психологии интересов как подоплеке всякой морали84.
 Эмотивисты признали в некоторой мере научно осмысленными утверждения описательной (descriptive) этики, фиксирующие фактическое положение дел в области моральных воззрений и поступков людей в той или иной стране в определенную историческую эпоху. Утверждениям теоретической этики они приписали конвенциональную значимость, т. е. поставили их в зависимость от взглядов дайной группы ученых. Что касается этики нормативной, то главное в ее оценке для Айера и Карнапа не то, что она дедуцируется из некоторой ранее принятой теоретической системы, а то, что она служит целям воздействия на поведение других лиц через внушение им соответствующих воззрений. Этические нормы не истинны и не ложны; они, согласно этой точке зрения, лишь могут быть эффективными или неэффективными. В юриспруденции аналогичные идеи стали проводить теоретики из круга позитивиста Ганса Кельзена.
 Американский философ Ч. Стивенсон попытался затушевать субъективизм, а в конечном счете и цинизм такого взгляда. В книге «Этика и язык» он пишет, что нормативные утверждения все же можно назвать истинными, и это в том смысле, что субъект, так их характеризующий, выражает тем самым свое согласие следовать поведению, которое в этих нормах указано. «Если (субъект) В употребляет слово «истинно» вместе с тем, что он повторяет замечание субъекта А «X есть хорошее (поведение)», то он не говорит об одобрении этого субъекта А, как это делал сам А, но скорее о своем собственном одобрении...»85. Но субъективизм остается субъективизмом, поскольку здесь «истинность» по тем правилам языка, которые вводит Ч. Стивенсон, означает примерно то же, что и в выдвинутой А. Айером интерпретации семантического определения истины, т. е. принятие данного положения, но отнюдь не констатацию наличия некоторого объективного со-
 84 Ch. L. Stevenson. Ethics and Language. New Haven, 1960, p. 268.
 85 Ibid., p. 170.
 411
 
 
 
 держания, адекватно в этом положении отраженного. Предложения нормативной этики, по Стивенсону, обладают психологическим, а именно эмоциональным (emotive) и императивным содержанием. В унисон с прагматистами и операционалистами Стивенсон отождествил значение этих предложений с ожидаемыми реакциями субъекта на них86. Поэтому он считает, что «моралист» и «пропагандист» (в субъективно-софистическом смысле — «пропаганда») суть понятия тождественные87.
 Эмотивистское учение о морали—это одна из попыток теоретического оправдания буржуазного аморализма, как бы Айер и Стивенсон ни открещивались от этого практического результата их теории. Недаром Г. Райхенбах счел возможным сформулировать применительно к этике свой «принцип терпимости», аналогичный «принципу терпимости» Р. Карнапа в логике. Стереть клеймо цинизма и моральной опустошенности с эмотивистской теории этики не удалось. Поэтому и в области учения о морали неопозитивисты стали прибегать к «ослабленным» вариантам, затушевывающим неприглядную его сущность.
 Одним нз проявлений этой тенденции является статья лингвистического позитивиста М. Макдональд «Этика и церемониальное употребление языка» (1950). Она упрекает эмотивистов в «преувеличении эмоционального воздействия языка морали» и утверждает, что последний представляет собой «язык ритуала», а «моральные ценности—это не особый род объектов или эмоций, но совокупность церемониальных манипуляций в широком диапазоне естественных фактов и ситуаций»88. Но в чем сущность этических «церемониальных манипуляций» и в чем состоит их отличие от религиозных обрядов, магического ритуала и форм правопорядка, автору не ясно. Открещиваясь от эмотивизма, она не сумела извлечь из «метода анализа» ничего надежного для построения принципиально иной этической теории.
 Стоит отметить, что в эмотивизме нашло искаженное отражение то обстоятельство, что ценностным подходом к событиям и процессам жизни нельзя заслонять реальные факты. Ложен не только ценностный, а в том числе этический, нигилизм, но и ценностный, — в конечном счете также субъективистский, — абсолютизм: ведь вне познания и практики этические и иные ценности не существуют. Однако в эмотивизме реакция против ценностного «антисциентизма» приобрела искаженную форму.
 Позитивизм в эстетике. За последние годы вырос интерес позитивистски настроенных теоретиков к проблемам эстетики. Характерны в этом отношении статьи О. К. Боусма «Экспрессионистская теория в ис-
 86 См., например, ibid., p. 79. Поскольку нормативные предложения описывают эти реакции, то они, по Стивенсону, не лишены также и дескриптивного значения.
 87 Ibid., p. 252.
 88 «Philosophical Analysis A Collection of Essays», ed by Ma\ Black Prentice-Hall, 1963, p. 214.
 412
 
 
 
 кусстве» и Ч. Л. Стивенсона «Интерпретация и оценка в эстетике»89, авторы которых с помощью позитивистского анализа пытались выяснить значение терминов «выражение (expression)», «интерпретация» и «оценка», но вместо выяснения пришли к дезориентации. Согласно выводу, к которому пришел Боусма, непонятно, что значит вообще «выражение» и «эмоция». Каков же финал? Он состоит в том, что получают санкцию на существование любые формалистические течения в искусстве, ибо, по словам Боусма, например, самая невыразительная и нелепая музыка вызывает какие-то неопределенные эмоции, а значит все-таки что-то выражает, а потому заслуживает право считаться продуктом действительного искусства 90.
 Позитивизм в социологии. Наиболее важным с точки зрения социально-политических функций неопозитивизма является его приложение к проблематике социологии, где эта философия выступает в нескольких различных обличьях.
 Следует выделить следующие основные виды позитивистского истолкования общественных явлений: (1) интерпретацию, которая вытекает из утверждения, что язык—это главное и определяющее все прочие стороны общественной жизни явление; (2) отказ от обобщающих теорий в социальных исследованиях в соответствии с принципом верификации; (3) стремление обособить социологию как от философии истории, так и от социальной философии. Различие между второй и первой тенденциями есть в теоретико-познавательном Отношении следствие разных акцентов на конвенциональный или же на эмпирический мотивы в неопозитивизме. Если последняя тенденция была свойственна большинству американских социологов 50-х годов XX в., а вторая находится на службе у эмпирической социологии, то первая тенденция нашла свое выражение в течениях «общей семантики» (Рапопорт и Хайакава), лингвистическом позитивизме (Уисдом) и других направлениях, так или иначе перекликающихся с операционализмом. Впрочем, «мода» на анализ языка распространилась широко, ею увлечены ныне и социологи самых разных направлений, в том числе религиозных. Кроме того, в учении о «фактах языкового поведения» вторая и первая тенденции сливаются вместе.

<< Пред.           стр. 15 (из 25)           След. >>

Список литературы по разделу