<< Пред.           стр. 2 (из 4)           След. >>

Список литературы по разделу

  У Роджера Бэкона опытная наука "предписывает, как делать удивительные орудия и как, создав их, ими пользоваться, а также рассуждает обо всех тайнах природы на благо государства и отдельных лиц и повелевает остальными науками, как своими служанками..." Меняется отношение к опытной науке, которая теперь рассматривается как дающая "совершенное знание", обладающая "великими преимуществами перед другими науками", ее приоритет обосновывается тем, что она "обладает удивительной пользой". Такое понимание прямо противоположно аристотелевскому разделению наук, где лучшей считается наименее полезная наука.
  3. Философское осмысление техники в философии эпохи Ренессанса и Нового времени, выработка новой "философии" техники.
  Переход от канонической к проектной культуре. Осознание деятельной сущности человека в культуре и философии Возрождения как предпосылка развития инженерного сообщества; проблема соотношения науки, искусства и проектирования.
  В эпоху Возрождения ассимилируются многие взгляды и представления средних веков, но им придается иной смысл, расставляются новые акценты: постижение божественного замысла начинает трактоваться в познавательном плане - как выявление в науке законов природы (получение научных знаний), а построение в соответствии с законами природы технического действия - как практический, "инженерный" акт. В результате архитектор-инженер и техник-изобретатель этого времени рассматривают и природу, которая описывается в философии и науке, как объект своей практической деятельности, а эту последнюю - как искусство, подчиняющееся законам и действиям природы. Знание рассматривается теперь как вполне реальная сила, а инженер - как обладатель этого знания.
  Для инженеров Возрождения характерно стремление не канонизировать недосягаемые образцы, не делать их достижением узкого круга мастеров данного ремесленного цеха, а усовершенствовать существующие образцы, улучшить их, внести в них свое "я" и сделать их всеобщим достоянием, обнародовать, "опубликовать" их под своим именем, которое эти изобретения в свою очередь могут прославить. [См., например, книгу Полидора Вергилия - Об изобретении всех вещей (1499 г.)] Это уже не нечто экстраординарное в культуре Возрождения. Созданные однажды отдельным ученым для демонстрации всесильности науки, архимедовы "хитрые машины" стали теперь создаваться многими и повсеместно. Им не просто удивляются, они теперь нужны, труд по их созданию оплачивается, появились многочисленные заказчики и потребители.
  Список инженерных изобретений и возможных работ, предлагаемый, например, Леонардо да Винчи в его письме миланскому герцогу, уже не является невыполнимой "инженерной" фантазией, как это было у Роджера Бэкона. В его записках содержатся подробные описания и рисунки, которые хотя и не адресованы конкретному исполнителю, но из них уже можно понять, как можно их воплотить в конкретных сооружениях и устройствах. Это были своеобразные "эскизные проекты", основанные на тщательном исследовании природы. В течение жизни он реализовал лишь некоторые свои обещания. Однако само существование нереализованных проектов, наряду с реализованными, - первый признак проектной культуры, в которую вступило человечество в эпоху Возрождения.
  "Учение о магните" В.Гильберта (1540-1603) и технически подготовленный эксперимент - продолжение линии Петра Пилигрима и Роджера Бэкона - terella ("землица") как технически изготовленный (искусственный) заместитель (в рамках эксперимента) реального природного объекта "планета Земля" (знания, полученные на основе экспериментирования с этим заместителем переносятся затем на природный объект).
  Галилео Галилей (1564-1642) - соединение технически подготавливаемого эксперимента с математизацией естетсвеннонаучных представлений как основание научно-технического и инженерного мышления. Формирование принципиально новой "философии" техники: Галилей и начала теоретического осмысления техники.
  До Галилея научное исследование по античному образцу мыслилось как получение знаний об объекте, который всегда рассматривался как неизменный. Никому не приходило в голову практически изменять изучаемый реальный объект. Галилей не только соотнес геометрическую схему с физической реальностью, он сопоставил их с конструктивной схемой физического эксперимента, т.е. фактически с искусственной, технической реализацией этой схемы. Это позволило ему, подобно Гильберту, моделировать на искусственных механических моделях естественные, природные процессы. Однако Галилей не только создал модель экспериментальной деятельности (технически подготавливаемого эксперимента), но и показал, как строить научное знание, чтобы его можно было использовать в технических целях. В своей новой науке Галилей "действует" с природными объектами как современный инженер. Однако он действует как инженер главным образом в сфере мышления, а не практического действия, задавая новый стиль научно-инженерного и инженерно-научного мышления - новую "философию" техники, основанной на науке.
  Новое понимание научного и технического прогресса, знание как производительная сила, а природа как мастерская ремесленника-техника (Фрэнсис Бэкон - 1521-1628). Отражение и критика этого нового понимания связи науки и техники, научно-технического развития в последующей философской традиции. Формирование представления о технократии и экспертократии.
  4. Развитие современной инженерной деятельности и научной техники в рамках проектной культуры и на основе галилеевской "философии" техники.
  инженерная деятельность до возникновения технических наук, ориентация на естествознание и математику;
  возникновение технических наук - предпосылка более тесного сращивания науки и техники;
  развитие системотехники и междисциплинарных исследований, осознание необходимости ориентации инженерной деятельности не только на технические, естественные и математические науки, но и на социально-гуманитарные науки - предпосылки для переосмысления галилеевской "философии" техники.
  5. Развитие различных "философий" в разных областях современной техники, необходимость их экспликации:
  системная философия и проектный менеджмент в рамках системного проектирования: "тотальное" проектирование всего и везде - первоначальное "безграничное" расширение содержания проектирования, доводящее идею проектной культуры до абсурда и приведшее, в конечном счете к осознанию ее границ (например, иллюзии того, что создатель отдельного элемента сложной технической системы несет лишь ограниченную ответственность за всю систему в целом);
  социальное и организационное проектирование, как создание социотехнических систем (локальных и глобальных социальных структур): осознание сначала того, что социально-технические системы нельзя проектировать, исходя лишь из технических требований и методов, а затем и того, что их вообще нельзя "проектировать" в традиционном смысле этого слова, а также осознание необходимости переосмысления самого понятия "проектирование";
  информационные и компьютерные технологии: усиление теоретического измерения техники и инженерной деятельности: размывание границ между исследованием и проектированием, постановка вопроса "могут ли информационные системы быть морально ответственными?", если знание в них становится "обезличенным";
  биотехнология и осознание необходимости развития инженерной этики: осознание внутренних границ научно-технического развития, заключенных в биологической природе самого человека;
  экологические технологии и выработка новой "философии" устойчивого развития: осознание внешних границ научно-технического развития для человечества в рамках биосферы.
  Попробуем на примере ядерной энергетики выяснить, какая же "философия" техники скрыта в атомной технике и почему необходима ее экспликация. Так называемый "мирный" атом зародился как побочная ветвь военно-промышленного комплекса, когда возникла проблема ответственности создателей военной и "мирной" техники, т.е. задача оправдания военного использования мирным ее применением. Однако "мирное" (вторичное, второстепенное, оправдательное) использование разработанной для военных целей техники неизбежно несет на себе отпечаток второстепенного побочного продукта, необходимость "переворачивания" и преодоления этого отношения.
  В результате инженерной деятельности создано многое, без чего немыслима цивилизация наших дней. Инженеры и конструкторы сделали реальным то, что казалось сказочным и фантастическим и чему теперь мы перестали удивляться (полеты человека в космос, телевидение и т.д.) и что изменило сам образ жизни людей. Но они разработали в содружестве с учеными и изощренные технические средства уничтожения людей. И хотя часто говорят, что сама техника этически нейтральна, ее создатели несут ответственность за ее вредоносное использование. Еще великий Леонардо да Винчи был всерьез обеспокоен возможным нежелательным характером использования его изобретений. Развивая идею аппарата подводного плавания, он писал: "...я не хочу опубликовать и предать гласности это дело из-за злой природы человека, который мог бы использовать его для совершения убийств на дне морском путем потопления судов вместе со всем экипажем". Конечно, можно обосновать необходимость создания нового оружия идеологически или соображениями государственной безопасности, или же еще каким-либо другим способом (например, с точки зрения экономического выживания в условиях рыночной конкуренции). Однако все это не снимает проблемы индивидуальной ответственности ученого и инженера не только перед нынешним, но и перед будущими поколениями.
  Никакие ссылки на государственную, экономическую или техническую целесообразность и высшие научные интересы не могут оправдать морального и материального ущерба, который может быть нанесен человеку и окружающей среде.
  После чернобыльской катастрофы произошел поворот в мировоззрении (известный германский философ Ханс Ленк в одной из своих статей охарактеризовал эту ситуацию в современной технике следующими словами - "между технокатастрофой и надеждой"):
  эксперты, сотрудники и население:
  осознание необходимости привлечения независимых и незаинтересованных экспертов для оценки безопасности техники, а также ограниченности человеческого познания и возможностей научного предсказания;
  осознание различия в положении создателей (не находящихся в случае аварии в зоне опасности), сотрудников АЭС (сознательно идущих на работу на этот радиационноопасный объект) и жителей в ближайшей и удаленной зоне, часто не имеющих представления о том, какой реальной опасности они подвергаются ;
  необходимость информирования населения и политических кругов о нормальном положении дел на АЭС и вокруг нее, отклонениях от нормы и чрезвычайных ситуациях:
  положительная и отрицательная роль общественных организаций и журналистов (прессы);
  необходимость создания автоматизированных систем контроля за радиационной ситуацией (в нормальных условиях и чрезвычайной ситуации);
  ведомственные, государственные и общечеловеческие интересы - необходимость независимого (от эксплуатирующих организаций, организаций-разработчиков станций, организаций, призванных устранять последствия аварии и т.п.), но квалифицированного наблюдения за радиационноопасными объектами, а также интернационализации информационного обмена о радиационной ситуации;
  осознание необходимости свободного доступа к информации и на его основе создания возможности свободного выбора индивида (а не выбора "за него") как важнейшего принципа демократического общества;
  осознание необходимости создания надежной и безопасной техники и оценки не только ее возможных отрицательных последствий уже после ее создания, но и до, и в процессе ее создания.
  Ханс Ленк характеризует эту задачу как проблему "делаемости" в современной технике - не все, что современная наука и техника позволяют сделать, следует реализовывать!
  Необходимость выработки нового понимания научно-технического прогресса, новой "философии" в технике
  Немецкий инженер Франц Рело в 1900 году в своей статье "Культура и техника" обозначил два направления в развитии европейской научной и традиционалистской культуры - манганизм и натуризм. (Термин манганизм производится им от древнегреческого слова manganon - механизм магов, которое использовалось для обозначения всякого искусственного приспособления, производящего нечто необыкновенное, всего, что было хитроумно и искусно придумано, вызывая уважение и страх у неразумных. В частности, так называлась метательная военная машина).
  Манганизм, по Рело, - это такое использование сил природы, когда добыто знание их законов и умение этими силами управлять. Противоположностью манганизму является натуризм, когда от сил природы лишь обороняются, таинственно и безотчетно подслушивая у нее кое-какие рецепты. Эти два направления в культурном развитии Рело рассматривает как альтернативные, подчеркивая, что "господство на земле принадлежит манганическим нациям". Однако если вернуться к осмыслению истоков формирования и развитии техники, то их можно рассматривать как два основных пути осознания техники, возникающие еще в древних культурах:
  "философия" развития техники на пути овладения богатствами природы, приспособления окружающей среды к человеческим нуждам и
  "философия" развития техники на основе идеи поддержания существующего общественного и природного порядка и стремления к гармонии общества и природы.
  Сегодня, по нашему мнению,
  во-первых, оба эти направления стихийно возникшей "философии" в технике не должны рассматриваться как альтернативные (они, например, сочетаются - в переосмысленном, конечно, виде - в программе устойчивого развития);
  во-вторых, стихийная "философия" в технике должна быть не только эксплицирована философами, но и преобразована в сознательную "философию техники" в тесной связи с "философией окружающей среды", а это возможно лишь через изменение (гуманитаризацию и гуманизацию) инженерного образования. В этом смысле, если развитие техники в нашем столетии ориентировалось первоначально главным образом на науку, а затем и хозяйственную деятельность, то философия техники будущего столетия вынуждена стать одновременно философией окружающей среды.
  Однако ориентация самой инженерной деятельности XIX - начала XX веков была иной. Она и сегодня еще недостаточно изменилась. Тогда казалось, что технический прогресс решит все или по крайней мере многие острые человеческие проблемы. Русский философ Сергей Булгаков еще в 1912 году в своей книге "Философия хозяйства", которая была его докторской диссертацией, с горечью и тревогой восклицает: "У нашего поколения, особенно сильно захваченного этим прорывом (имеется в виду создание мира искусственного - авт.), теряются уже всякие границы при определении возможного. "Мир пластичен", он может быть пересоздан и даже на разные лады ... Мы живем под впечатлением нарастающей мощи нашего хозяйства, открывающей безбрежные перспективы для "творчества культуры"[23].
  Такая позиция инженера, проектировщика в корне отличается от позиции античного и средневекового ремесленника, постоянно озабоченного "вселенским" контекстом его частных технических действий. Они соотносят эти свои частные действия с культурным и природным макрокосмосом. Такого рода озабоченности часто так не хватает современным инженерам!
  По Булгакову же подлинное стремление жизни заключается в том, чтобы победить, растворить в себе все неживое, все механическое. "Вот почему, открывая ту или иную закономерность причин и следствий, тот или иной механизм в природе, жизнь стремится им овладеть, включить его в свой организм, и потому расширяющееся познание природы как механизма есть лишь подготовка к овладению ею как организмом. Организм есть опознанный и осознанный механизм, механизм - еще неорганизованная, хотя и имеющая быть организованной природа"[24]. Таков булгаковский метафизический рецепт преодоления противоречия между хозяйственной деятельностью человека, основанной на научном познании механизма природы и самой природой, (или) организмом, который фактически заключается в постепенном "переваривании" искусственного в естественное, превращении механизма в организм в ходе хозяйственной деятельности человека, что коррелируется с идеями устойчивого развития, необходимости стремления к созданию экологически чистой техники и т.п., возникшими лишь сравнительно недавно. Однако к сожалению, на фоне победного шествия технической цивилизации этот призыв остается часто гласом вопиющего в пустыне.
 
 И.К.Лисеев
  ТЕХНИКА И ПРИРОДА: ГАРМОНИЯ, ПРОТИВОСТОЯНИЕ ИЛИ...?
  Сейчас, в последние годы XX века можно с уверенностью сказать, что все мы, современники, живущие ныне на Земле, являемся детьми техногенной цивилизации, переживающей свои отнюдь не лучшие времена.
  Процесс создания новых технических средств, разработки новых технологий, особенно интенсифицировавшийся с эпохи Нового времени, имел своей целью создание мощного мира искусственного для более полного освоения и овладения миром природным, естественным, для более эффективного использования его возможностей, для гармоничного развития человека в границах мира природы.
  Однако если использовать широко известный россиянам афоризм, хотели как лучше, а получилось как всегда. Вместо ожидавшегося органического, гармоничного слияния человека с природой на основе использования новейших технических средств, усиливающих и расширяющих естественные возможности человека, техногенная цивилизация оторвала человека от природы, противопоставила его природе. Причем негативные последствия такого выбора человечества имели тенденцию нарастания на протяжении нескольких последних столетий. Качественная новизна современного этапа развития человечества состоит в том, что невиданное по масштабам техногенное развитие цивилизации создало угрозу для дальнейшего существования и природы, и человека. Действующие в традиционно сложившейся культуре нормы и идеалы мало способствуют поиску путей выхода из кризиса. Все это придает острейший смысложизненный характер настойчивому и последовательному поиску новых регулятивов, осознанию новых познавательных, ценностных и деятельностных установок и ориентаций культуры в выработке стратегии выживания и дальнейшего устойчивого развития человечества на рубеже XX и XXI веков.
  В этом контексте можно говорить о существовании на всех этапах развития человечества определенных онтологических объяснительных схем устройства и функционирования мира, различных познавательных моделей, дающих возможность осознать, оценить, понять мир как целое. Эти эпистемологические основания вели к формированию пласта ценностных установок и предпочтений, приоритетов, характерных для конкретной эпохи, что в итоге создавало основу для выработки деятельностных регулятивов и принципов.
  История человечества свидетельствует о последовательной смене доминирующих на различных этапах норм, идеалов и моделей объяснения и понимания мира.
  С античностью связана познавательная модель, раскрывающая устройство бытия, космоса, природы по аналогии с живым организмом. Мир и все его составляющие понимаются на основе этой модели как конкретные организмы.
  Для средневековья характерна семиотическая познавательная модель. Мир понимается в ней как книга. Эта модель давала возможность видеть мир, природу как текст, который надо прочесть, как шифр, смысл которого надо расшифровать, разгадать.
  Новое время привело к утверждению механической познавательной модели. Мир осознается в ней по аналогии с машиной, с часами, как комплекс сложных, но механически взаимодействующих частей.
  XIX век вошел в историю как век торжества эволюционизма. При этом из фундаментальной идеи биологии эволюционистская модель мира трансформируется в эволюционистский способ мысли, постепенно обретая в формирующейся концепции глобального эволюционизма свое всеобщее универсальное значение.
  XX век привел к широкому распространению ряда познавательных моделей, ведущими среди которых стали системная и самоорганизационная. Системная познавательная модель выступила как путь реализации целостного подхода к миру в современной культуре в условиях сложнейшей многообразной дифференцированности знания, достигнутого в современной науке. Как системные стали осознаваться и восприниматься объекты еще недавно так не понимавшиеся. Мир предстал как большая, сложная система, состоящая из множества таких же себе подобных систем.
  Самоорганизация как познавательная модель, получившая свое наибольшее развитие в рамках синергетики, дала возможность оценить объективную реальность в терминах нелинейности, неустойчивости, неравновесности. Эта модель позволила осознать развивающиеся процессы через многообразные флуктуации подсистем, в ходе которых возникают точки бифуркаций, когда появляется целый веер различных направлений изменений систем. Всё это дало возможность увидеть процесс спонтанного возникновения самоорганизации из беспорядка и хаоса в диссипативных структурах. Все эти модели вели к формированию соответствующих ценностных и деятельностных установок и ориентаций, благополучно обслуживавших свое время.
  Однако на рубеже XX и XXI веков человеческая цивилизация оказалась как бы на распутье. Традиционно сложившиеся в культуре исследовательские программы, познавательные модели, ценностные ориентации и деятельностные регулятивы близки к своему исчерпанию. Поиск новых отягощен ситуацией глубокого кризиса культуры, катастрофическим состоянием отношений природы и общества, кризисом норм, идеалов и регулятивных принципов в науке, искусстве, праве, мировоззрении в целом.
  Тем не менее эти новые идеалы, нормы, модели под настоятельным давлением нашего времени постепенно вычленяются, проявляются и утверждаются. Так ведущей познавательной моделью на рубеже веков становится модель коэволюции. Мир предстает на ее основе как комплекс сопряженных, взаимозависимых, коэволюирующих рядов.
  Процесс коэволюции как совместного сопряженного развития систем с взаимными селективными требованиями был обнаружен и изучен в биологии уже весьма давно. Однако он выступал как периферийный, маргинальный процесс, призванный объяснить лишь различные виды симбиотических отношений.
  Осознание универсальности коэволюционных отношений началось как бы с "верхних этажей", с отношений общества и природы, техники и природы. Через историю всей человеческой цивилизации проходят две взаимоисключающие стратегии отношений человека и природы: установка на покорение природы и установка на смирение перед ней. Катастрофическое нарастание экологического неблагополучия на Земле в наши дни способствовало осознанию ограниченности обеих этих концепций. Ныне все яснее осознание того, что нельзя делать ставку только на техногенные или только на природные факторы. Лишь учет их органического взаимодействия, взаимосвязи, взаимозависимости, лишь четкое понимание закономерностей их сопряженности может стать залогом успешной разработки новой стратегии отношений человека, общества и природы. В.И.Данилов-Данильян, критикуя идею коэволюции общества и природы, полагает, что ее не может быть из-за разных временных темпов протекания эволютивных процессов в социуме и природе[25]. Однако представляется, что подобная позиция основана на недоразумении, ибо по вопросу коэволюционных взаимодействий двух эволюирующих систем - природы и культуры - есть уже огромная, многоплановая и все возрастающая литература[26]. Кстати, в "Концепции перехода России к устойчивому развитию", одним из основных разработчиков которой, надо полагать, был В.И.Данилов-Данильян, четко отмечено: "На современном этапе перехода к устойчивому развитию создаются рамочные условия, обеспечивающие возможность сопряженного, внутренне сбалансированного функционирования триады - природа, население, хозяйство"[27].
  При этом коэволюционная стратегия не ограничивается фиксацией коэволюционных закономерностей во взаимодействии только общества и природы. Идея коэволюции, все более осознаваясь в своей философской глубине, становится центральной для всего эволюционистского способа мышления. Коэволюционная установка оказывается ныне и регулятивным методологическим принципом биологических наук, задающим способы введения ими своих идеальных объектов, объяснительных схем и методов исследования и одновременно новой парадигмой культуры, позволяющей осмыслить взаимоотношения человечества с природой и техникой. Коэволюционная стратегия задает новые перспективы для организации знания, ориентируя на поиск новых аналитических единиц и способов понимания мира природы и мира техники, осмысления путей совместной эволюции природы, техники и человека, природы, цивилизации и культуры. Подход, отражающий коэволюционную стратегию, подчеркивает и выявляет многоплановость самостоятельных и неслиянных процессов, сопрягающихся в полифонии, синергетику их взаимодействия, открытость, толерантность, незавершенность, непредрешаемость, сосуществование и взаимосопряжение разнообразных эволютивных процессов, сохраняющих свою самостоятельность и, вместе с тем, сочетающихся в единстве высшего порядка.
  Все это дает основание полагать, что новая коэволюционная познавательная модель, возникающая в конце XX века, станет мощным источником новых исследовательских программ - новой философии природы, новой философии техники, новой философии человека.
 
 Круглый стол "Социокультурные аспекты научно-технического прогресса"
  1. Философия техники и экология
  Б.И.Козлов
  ТЕХНИКА КАК ОКРУЖАЮЩАЯ СРЕДА
  Продуктивность философского анализа таких общих отношений как человек - природа, человек - техника, техника - окружающая среда и т.п., существенно зависит от общей картины мира, в контексте которой они рассматриваются и в рамках которой функционируют, объясняя и предполагая друг друга. Однозначная трактовка одинаковых по форме, но включенных в разные общие картины мира и потому принадлежащих разным понятийным системам понятий является едва ли не самой распространенной причиной попадания исследователей в "языковые ловушки". Отсюда вытекает необходимость уточнения мировоззренческих предпосылок моделирования исторического развития человека, техники и природы каждый раз, когда ставится задача анализа их отношений.
  Традиционной и основополагающей для большинства работ по философии техники является антропоцентристская картина мира. В ней естественное резко противопоставляется искусственному, человек как биосоциальное существо противополагается породившей его природе, а техника рассматривается как специфический феномен, опосредующий отношение человек - природа. Конечно, и при таком подходе выделяются и исследуются реальные связи и явления мира. Однако важно не забывать о принципиальной неполноте и аналитическом характере данной модели, основанной на "усеченной" трактовке понятия "природа" и абстрагировании от действительных связей человека и природы как части и целого. Это предполагает обязательное дополнение результатов моделирования отношений человек - техника (= "искусственная природа") - природа (= "противоположенная человеку естественная природа") результатами моделирования тех же отношений на основе более общей картины мира, в которой понятие природа обретает начальное обобщающее значение "природы вообще", включающей в себя и человека, и продуцируемую им технику как собственные подсистемы или элементы.
  Попытка использовать ограниченную антропоцентристскую систему человек-техника-природа как общую картину мира приводит к обеднению содержания и деформации действительных связей этих понятий, а значит, и к искажению представлений о реальности. В предельном случае человек, искусственная природа (техника) и естественная природа интерпретируются здесь как иерархически упорядоченные объекты. При этом человек с его безгранично растущими материальными потребностями объявляется смыслом эволюции Вселенной, техника обретает черты столь же безгранично развивающегося (а по некоторым гипотезам даже - саморазвивающегося) внеприродного феномена ("вторая природа"), естественная же природа оказывается всего лишь предметом и средством целеположенной природопотребляющей и природопреобразующей активности сверхприродного человечества, нуждающегося в обслуживании средствами искусственной "второй природы". Понятно, что в таком мире исследование отношения "техника - окружающая среда" как самостоятельных объектов не только возможно, но и актуально, а задача охраны естественной природы как окружающей человека и технику среды от антропогенных технико-технологических воздействий имеет не только практический смысл, но и ясные мировоззренческие основания. Именно такая антропоцентристская общая картина мира является сегодня общепризнанным основанием не только природоохранной, но и всей жизнедеятельности людей. Она же положена в основание всех известных сегодня основных сценариев будущего.
  Если теперь рассмотреть те же реалии в рамках более полной и адекватной общей картины мира как природы, включающей в себя человека и технику, и потому относящейся к ним как целое к части, то приходится признать качественно иной характер их отношения. Хотя, строго говоря, неизбежное при этом крушение антропоцентристских концепций в их современной, исторически сложившейся форме не означает автоматического устранения основанных на них притязаний человека на роль менеджера (и даже - царя) природы. Оно, однако, коренным образом изменяет оценку результатов их реализации. Проводимая человеком технизация природы, естественная составляющая которой сокращается как шагреневая кожа под натиском агрессивной искусственной "второй природы", может быть теперь оценена, во-первых, как исторический тупик, роковая ошибка человечества, бездумно вступившего на путь неограниченного научно-технического прогресса. С этой точки зрения еще возможно исправление уже сложившейся ситуации при условии коренного изменения целеполагания потребительского общества. Например, в принципе еще осуществима идея возвращения человечества к идеалам атрибутивного для него примата духовного развития, или идея стабилизации природопреобразующей промышленно-производственной деятельности, продуцирующей материальные блага, на уровне, обеспечивающем гармоническую коэволюцию человека и природы при сохранении мирового баланса естественного и искусственного.
  Во-вторых, та же антропогенная технизация природы, а стало быть, и включенного в нее человека, может быть оценена как закономерный, объективный процесс реализации "встроенного" в мироздание, и потому необратимого и фатального для естественной природы "проекта" или "замысла" самой природы. Осознавшему это человечеству остается только продолжить развитие техногенной цивилизации по уже определившемуся пути преобразования биосферы в ноосферу, выдвинув, правда, на первый план задачу преодоления развертывающегося экологического кризиса посредством ускорения научно-технического прогресса и создания "высоких" биосферосовместимых технологий, адекватных постиндустриальному этапу мирового развития. Если сопоставить этот сценарий будущего с современным состоянием и тенденциями развития цивилизационного процесса, легко обнаружить не только высокую вероятность его реализации, но и практически полное соответствие действительной, сложившейся к концу XX века ситуации.
  С тех пор, как В.И.Вернадский впервые установил превращение природопреобразующей деятельности человечества в сопоставимый с геологическими силами глобальный фактор эволюции биосферы, процесс ее технизации зашел столь далеко, что сегодня на поверхности Земли господствует искусственная "вторая природа", а еще существующая естественная природа уже не является таковой в полном смысле, поскольку атмосфера, гидросфера и геосфера планеты претерпели глубокие техногенные изменения. В определенном смысле искусственным стало даже околоземное космическое пространство, "замусоренное" остатками космотехники и пронизанное излучениями технических средств во всем диапазоне электромагнитных волн. Далеко зашел техногенный процесс количественных и качественных изменений животного и растительного мира Земли, сохранение остатков которого уже невозможно без специальной технико-технологической поддержки. Но развертывание технической среды обитания человека и происходящее при этом быстрое вытеснение естественного искусственным не исчерпывает проблему оценки современного состояния системы человек - техника - природа. Медики полагают, что под воздействием технико-технологических факторов практически необратимо изменился состав микрофлоры в кишечнике человека, вне симбиоза с которой невозможно функционирование человеческого организма. Человечество уже не может существовать независимо от внешней технической оболочки, так как составляет с ней целостную, разделимую только в анализе человеко-техническую систему. Все это, легко подтверждаемое бесспорными фактами, обобщающими статистическими и прочими данными, свидетельствует, что технический мир, в структуру которого органически включен человек, не утопия, а реальность. Учитывая меру включенности человека в технику и степень проникновения и включения техники в мир людей и в самого человека, впору ставить вопрос о превращении человека разумного, Homo sapiens, в человека искусственного, Homo technicus.
  Насколько общая картина мира как уже ставшего мира техники соответствует действительности? Достаточно обоснованный ответ на этот вопрос находится в компетенции только одной области знаний, правда, знаний предельно высокого уровня общности - философских.
  В заключение подчеркнем, что анализ инициируемого и поддерживаемого людьми научно-технического прогресса как не вне-, а внутриприродного процесса, ведущего (а возможно, уже приведшего) к изменению атрибутивных свойств человека и среды его обитания, не просто расширяет предметное поле философии техники, но и сдвигает его в центр традиционной общефилософской проблематики. Все дело в том, когда это будет замечено философами и каким образом повлияет на тематику и результаты проводимых ими исследований.
  Литература
  Степин В.С., Кузнецова Т.Ф. Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации. - М., 1994.
  Степин В.С. Эпоха перемен и сценарии будущего. - М., 1996.
  Козлов Б.И. Культурное наследие, техническая цивилизация и экологическая катастрофа конца XX века. // Культурное и природное наследие России. - М., 1995, с. 49-73.
  Козлов Б.И. Естественное и искусственное. //Конференция по методологии науки. Тезисы докладов. - Обнинск, 1995.
  Кутырев В.А. Естественное и искусственное: борьба миров. - Н.-Новг., 1994.
 
 Б.А.Старостин
  ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ СИСТЕМЫ "ЧЕЛОВЕК-ТЕХНИКА-СРЕДА"
  Выявление бытийных "слоев", способов существования объекта можно считать (особенно после классических исследований Н.Гартмана и Р.Ингардена) одной из важнейших составных частей феноменологического анализа. Применительно к системе "человек - техника - среда" существенный вклад в такое выявление, т.е. в идентификацию онтологических "слоев", вносит выдвинутое К.Р.Поппером в 1967 г. представление о наличии трех "миров": физического, психологического и мира норм или закономерностей. Хотя сам Поппер скорее неблагосклонен к феноменологии, видя в ней форму эссенциалистского подхода, нельзя упускать из вида, что исходным пунктом для упомянутого его представления послужила выдвинутая Э.Гуссерлем в 1913 г. в "Идеях к чистой феноменологии" концепция регионов бытия (региона чистого сознания, отчасти соответствующего попперовскому "третьему миру"; региона предметности, отвечающего "первому миру"; и др.).
  Человек относится и к "первому" (физическому) миру, и ко "второму", т.е. психологическому. Однако для эффективного включения "феномена человека" в схему "человек - техника - среда" целесообразно, как это сделал (в других целях) Гуссерль в своем страсбургском докладе (1929 г.) "Введение в трансцендентальную феноменологию", отделить от эмпирико-психологического мира и фиксировать в виде особого бытийного слоя метапсихологический субъект, личность как "Я" трансцендентальное (или трансцендентальные; по позднегуссерлевской терминологии - как "монады"). В качестве деятельного и мыслящего субъекта человек выступает как предпосылка существования ноосферы, что также служит доводом в пользу фиксации "Я" трансцендентального (и трансцендентного) в качестве несводимого к первым трем "четвертого мира".
  Напомню, что Поппер подчеркивает условность выделения "трех миров" и возможность существования иных (т.е. не вошедших в его схему) регионов бытия. К их числу можно, по нашему мнению, отнести названный "четвертый мир"; впрочем, имеются, по-видимому, и другие, в частности "пятый мир" категорий наподобие пространства, времени, причинности и т.д., вообще таких "сущностей" (в самом широком смысле слова), которые служат необходимой предпосылкой для какого-либо из уже перечисленных миров, но без которых невозможен какой-либо из перечисленных миров и которые вместе с тем не могут быть ни сведены, ни причислены к одному из них.
  Что касается бытийных слоев технического объекта, то таковой включает в себя (1) физическое бытие, план "первого мира"; (2) "третий мир" - в той мере и в том аспекте, в каких данный объект сконструирован с опорой на физические, математические и т.д. закономерности; (3) "второй мир" - поскольку объект создан для целей, лежащих в плоскости этого мира, таких как верно или неверно истолкованная польза; развлечение; самовыражение и т.д. Из моментов (1) - (3), интегрированных в любом техническом объекте, момент (3), т.е. целевой, является конституирующим, системообразующим: технический объект телеологичен по самому своему смыслу, а какую-либо нецелесообразность включает лишь как нечто случайное или как ошибку. Конечно, телеология не обязательно приобретает характер действительной полезности или стремления к ней: цель может быть прямо вредной или истребительной, или же побочной по отношению к основной цели, например украшением (ср. "барочные" микроскопы XVII-XVIII вв.), запугиванием (свистящие устройства в авиабомбах), игрой, но все это также привходит в технический объект в виде целеполагания.
  Понятие среды (включая земную и межпланетную сферу, а также весь космос с его излучениями, полями и т.д.), соответствующее "первому" (Поппер) или "предметному" (Гуссерль) миру, тем самым определено в отношении своего феноменологического статуса. Однако если говорить не о среде в целом, а о бесчисленном множестве отдельных экологических объектов, то в его рамках можно выделить часть, имеющую в том же отношении нечто общее с объектами техническими: это охраняемые природные комплексы типа заповедников или занесенных в "Красную книгу" видов. Такие объекты интегрируют в себе те же моменты, что и техника, но в иных соотношениях. Момент (1) приобретает форму биогеоценоза или участка биосферы; (2) - форму закономерностей, с установкой на изучение которых, собственно, и охраняются данные объекты; (3) выступает как сама эта установка, опредмеченная в системе природоохранных мероприятий. Если говорить не только об охране, но в широком смысле о воздействии на среду (консервирующем, преобразующем или даже деструктивном), в предельном случае означенная в заглавии система перерастает в ноосферу. Но это понятие должно быть освобождено от односторонне положительной оценочной окраски.
  Естественно встает вопрос, в какой степени и насколько правомерно компоненты системы "человек - техника - среда", равно как и вся эта система в целом могут рассматриваться в качестве исторических. Заметим, что схемы Гуссерля и Поппера согласуются друг с другом не только в отношении фиксации регионов бытия, но и в эксплицитном отрицании таких подходов, как психологизм и "историцизм" (последний термин не вполне точен), причем сходство аргументации, самих критикуемых объектов и даже терминологии у обоих авторов заставляет предположить наличие между их воззрениями преемственности, недостаточно учтенной историками философии. Гуссерль в полемике с В.Дильтеем выступил против тенденции психологизма-"историцизма" релятивизовать познание, и аналогичную с Гуссерлем позицию позднее занял Поппер, с той разницей, что он сосредоточился на полемике с предсказательными претензиями "историцистов". Однако неоднократно отмечалось, что эти претензии, равно как и "историцистская" релятивизация познания, не затрагивают вопроса о всеобщем характере принципа развития. В плане феноменологии системы "человек - техника - среда" этот вопрос может быть поставлен как вопрос о существовании или несуществовании особого исторического региона бытия. Такой регион не тождествен форме времени, рассмотренной выше как элемент "пятого мира": сам факт существования во времени, например, видовой природы человека неизменной - с точностью до расы - в течение нескольких десятков тысячелетий еще не делает ее историчной. История начинается с приобретения системой свойства необратимости, которое тоже можно рассматривать как элемент "пятого мира", причем отличный от времени самого по себе. Недаром исторический подход в биологии традиционно считается эффективным с момента постановки проблемы происхождения видов, в то время как свидетельства в пользу происхождения разновидностей, рас и других исчезающих и вновь возникающих в рамках одного и того же вида единиц приводились столетием ранее этого момента. Сейчас мы знаем, что и эти единицы в определенной (и именно в той, в какой и они имеют историю) мере необратимы и неповторимы. Объектам же наук, не связанных принципом временной необратимости (математических, логических; отчасти квантовой физики) историчность не присуща.
  Не представляя собой особого региона бытия, она служит примером конституирования свойств или атрибутов при вторжении определенных компонентов "пятого мира" в выделенные выше феноменологические регионы. Она не является единственным случаем такого вторжения: например, категория причинности, примененная ко "второму миру' как бытийному "слою" человеческой природы, порождает группу наук, изучающих детерминистский аспект психологии, культуры и т.д. Для системы же "человек - техника - среда", взятой как целое, историчность приобретает особое значение в отношении связей между ее компонентами: "второй мир", неотъемлемый (хотя и в различных формах) от компонентов "человек" и "техника", в их взаимосвязи выступает как имеющий историю; воздействие техники на среду также очевидно исторично.
 
 А.Н.Чумаков
  АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ТЕХНИЧЕСКОГО ПРОГРЕССА
  В свете современных экологических проблем научно-технический прогресс зачастую предстает как явление не столько полезное, сколько вредное и даже опасное для человека. В науке и технике зачастую видят не созидающее начало и преобразующие возможности, а деструктивную силу, разрушающую природу и нарушающую естественное экологическое равновесие. Отсюда призывы и попытки если не остановить развитие науки и техники, то хотя бы направить их в определенное, заранее заданное русло. Заметим, что такие взгляды, высказывавшиеся еще в эпоху Просвещения, значительно усилились теперь, под влиянием глобальных проблем и неблагоприятной экологической обстановки. Однако дальше призывов дело никогда не шло, не идет теперь и нет достаточных оснований полагать, что в будущем что-либо серьезно изменится в этом отношении. Зато есть основания предполагать обратное - подобный ход мыслей не отражает существующие реалии и потому все попытки действовать в этом направлении становятся занятием не только бесперспективным, но и бесполезным. Причин тому несколько, но основная, пожалуй, состоит в том, что и наука, и техника - результат творческой деятельности человека, в которой содержится значительная доля эвристики, иррациональности и стихийности, не поддающиеся контролю и управлению, тем более, когда речь идет о масштабах общечеловеческих. Этот, казалось бы, минус является таковым лишь настолько, насколько мы испытываем страх перед неизвестным и тем, что неподвластно нам. На самом же деле и наука, и техника могут и должны рассматриваться как явления положительные и прогрессивные. Смысл и предназначение их - увеличить человеческие возможности познавать и преобразовывать объективную действительность, и вряд ли стоит в отрыве от человека мистифицировать их или рассматривать как самостоятельный источник какой-то опасности. Несомненно, они принципиально изменяют не только человеческую жизнь, но и самого человека, отдаляя людей от животного состояния, цивилизуя их и придавая им уверенности в себе. И это абсолютно естественно, более того - необходимо, если мы, памятуя слова В.И.Вернадского, хотим, чтобы человек взял на себя ответственность за дальнейшее развитие не только самого себя, но и биосферы в целом. При этом он должен хорошо осознавать свою активную, преобразующую роль в отношениях с техникой и природой, а также свою полную ответственность за техногенные изменения.
  Хотя историю технических достижений можно вести с момента изобретения колеса, а истоки научных знаний мы обнаружим уже в древних цивилизациях, заметное и прогрессирующее влияние на жизнь людей наука и техника стали оказывать только с XVI-XVII вв., когда достигли такого уровня, что дальнейшие достижения науки оказались в прямой зависимости от ее технической оснащенности, а уровень развития техники стал определяться прежде всего научными достижениями. С этого времени наука и техника стали немыслимы друг без друга, и отсюда следует вести отсчет научно-технического прогресса, направленность и темпы развития которого определяются не желанием или волей отдельных людей, а объективными возможностями, проистекающими из уже имеющихся достижений. Конечно, возможности эти реализуются не обязательно быстро и непременно. Их осуществление предполагает также наличие благоприятных социально-экономических условий, достаточных средств, соответствующих кадров и т.п. Речь в данном случае идет об объективных тенденциях, а они таковы, что отмеченные процессы развиваются по нарастающей, как с точки зрения количественных, так и временных параметров. Раз возникнув, уже ни базирующаяся на технических достижениях наука, ни движимое вперед наукой экспоненциальное развитие техники не могут быть ни остановлены, ни даже серьезным образом замедлены. Это факт, который следует не только признать, но и увидеть в нем новые возможности, открывающиеся перед человеком.
  В ХХ веке мы стали свидетелями двух принципиально новых качественных скачков, произошедших в развитии научно-технического прогресса. Первый из них, получивший название научно-технической революции, относится к 30-40 гг., и характеризуется тем, что с этого времени наука стала непосредственной производительной силой, а производство в развитых странах - наукоемким. Второй, именуемый "информационным взрывом", - человечество переживает в настоящее время. Его начало относится к первой половине 80-х гг., когда появились и стали широко внедряться во все сферы общественной жизни персональные компьютеры и микроэлектроника. Главной отличительной особенностью этого "взрыва" является то, что информация стала важнейшим ресурсом, определяющим уровень и темпы научно-технического и социально-экономического развития. Производство в этих условиях становится тем более ресурсосберегающим, чем больше компьютерная техника и электроника внедряются в экономику. При этом как и прежде техника сама по себе по отношению к природе остается нейтральной и пассивной. Являясь "второй" природой, она только увеличивает естественное разнообразие, и не более того. Влияние же ее на окружающую среду, что, несомненно, имеет место, обусловлено, как и прежде, исключительно субъективным фактором, т.е. деятельностью человека.
  Техника оказывает положительное или отрицательное воздействие на окружающую среду только будучи инструментом реализации определенных замыслов людей, являясь орудием достижения их целей. Следовательно, в зависимости от намерения людей она может использоваться ими как во вред, так и во благо, о чем, собственно, и свидетельствует вся история человечества. При этом следует различать ближайшую и отдаленную перспективы, в свете которых благо и вред для общества и для окружающей среды выглядят различно. В частности, в отдаленной перспективе (в отличие от ближайшей) они всегда совпадают. Отсюда любой разговор на тему "техника и окружающая среда" будет содержательным лишь в том случае, если он трансформируется в другую тему - "техника как социокультурный феномен", где речь в первую очередь должна идти не о технике, а о человеке, его сущности, цивилизованности, способности не только творить, преобразовывать, изменять внешний мир, но и нести ответственность за результаты своей деятельности. Тогда только и можно рассчитывать на то, что технические достижения перестанут восприниматься как угроза и в полной мере послужат делу гармонизации отношений человека с природой.
 
 В.М.Розин
  ИНЖЕНЕРИЯ И ПРОЕКТИРОВАНИЕ В КОНТЕКСТЕ ЭКОЛОГИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМ
  1. Возвращение нашей страны в лоно цивилизации и реформа породили новые проблемы, с которыми мы в предыдущий период практически не сталкивались. Являясь государственным служащим, советский инженер, даже если у него возникали сомнения в качестве разрабатываемого им изделия (проекта) или потенциальной опасности его для природы и человека, продолжал решать поставленные перед ним задачи. Постановка, да и способы решения инженерных задач, хотя часто инициировались самими инженерами, санкционировались и вменялись от лица государства и пересмотру не подлежали.
  Было много и первых, и вторых звонков (гибель и заболевания людей от ядерного и химического производств и отходов, загрязнение окружающей среды, разрушение почв в тундре, высыхание Аральского моря, исчезновение многих малых рек и болот, крупные аварии на различных закрытых и открытых производствах и заводах и т.п.), но только Чернобыль заставил по-настоящему задуматься о проблеме ответственности всех, начиная с государства и кончая инженером и проектировщиком.
  Однако в доперестроечный период все ограничилось только пониманием, что существует такая проблема. Все попытки ее решить были безрезультатными, поскольку упирались в устройство самой социальной системы, определяющей и характер технологии, и качество изделий (систем), и отношение к труду специалистов. Рекомендации и предложения, содержащиеся в экспертизах предприятий и районов, неблагополучных в экологическом отношении, в большинстве случаев не были реализованы. Как правило, заказчики экспертизы не являлись полноценными хозяевами соответствующих природных комплексов, районов, городов, предприятий. Нередко здесь вообще не было одного основного хозяина, а подчинение многим ведомствам, имеющим различные интересы, означало отсутствие единого субъекта управления. А раз нет единого субъекта управления и хозяйствования, то и некому было реализовывать предложения, никто в них не был заинтересован.
  2. Но есть еще по меньшей мере две группы факторов - отсутствие в стране реально действующих и влиятельных инженерных обществ, а также традиционная ориентация инженерного мышления и технического образования. Нельзя сказать, что в России не было инженерных обществ. Напротив, в начале нашего столетия эти общества появились и, как показывает В.Г.Горохов[28], оказывали на развитие инженерного дела большое влияние. Но начиная с конца 20-х годов большевики закрывают инженерные общества и союзы, очевидно, как несовместимые с новыми идеологически ориентированными органами управления образованием и промышленностью.
  С предшествующего периода воспроизводится и ряд негативных установок и стереотипов работы инженера. Например, убеждение, что все можно спроектировать, что экономическая сторона дела - основная и как бы автономная, а социокультурные процессы вторичны и производны от экономики.
  Хотя существенно изменился характер инженерной деятельности, менталитет российского инженера остался неизменным. Современная инженерная деятельность не только стала более сложной и оснащенной компьютерной техникой, но в ней все чаще решаются нетрадиционные задачи, требующие нового инженерного мышления. Для нетрадиционных видов инженерной деятельности и мышления характерен ряд особенностей:
  1) Связь инженерных аспектов деятельности с социальными, экономическими и экологическими аспектами. Все чаще инженер вынужден разрабатывать (проектировать и изготовлять) не просто технические изделия, т.е. машины, механизмы, сооружения, а сложные системы, включающие помимо технических подсистем и другие, нетехнические, разработка которых предполагает обращение к таким дисциплинам, как инженерная психология, дизайн, инженерная экономика, инженерная этика, прикладная экология и социология и. т.д.;
  2) Необходимость моделировать и рассчитывать не только основные процессы проектируемого инженерного объекта, но и возможные последствия его функционирования, особенно отрицательные. Такие последствия, как правило, бывают трех родов: изменение под воздействием новой техники среды и природы, изменение деятельности и инфраструктур (например, введение новых авиационных технологий влечет за собой необходимость создания новых заводов, СКБ, учебных программ, выделение ресурсов и т.п.), наконец, "антропогенные изменения", т.е. влияние новой техники на человека: изменение его потребностей, условий жизни и т.д.;
  3) Новый характер инженерного мышления, предполагающего более высокую общую культуру личности инженера, достаточно развитую рефлексию собственной деятельности, использование в работе представлений и методов современной методологии и прикладных гуманитарных наук.
  3. В рамках традиционной научно-инженерной картины мира инженер понимает назначение своей деятельности прежде всего как разработку технического изделия (системы), основанного на использовании определенного природного процесса (процессов). Последствия, возникающие при этом, его в принципе не интересуют, главным образом потому, что инженер понимает природу именно как необходимое условие для технических изделий (природа написана на языке математики и содержит процессы, на основе которых работает техника). Например, создавая новый летательный аппарат (самолет, ракету), инженер до середины XX века вообще не обращал внимания на те последствия, которые возникали в результате его творчества. А их и раньше было немало: нужно было создавать новые материалы и топлива, новые аэродромы и инфраструктуры, для этого разворачивать исследования, строить заводы, дороги, готовить специалистов и так далее, и тому подобное.
  Начиная с середины нашего столетия вызванные научно-техническим прогрессом изменения окружающей среды, человеческой деятельности и условий существования человека принимают новый глобальный характер. Они распространяются почти мгновенно (сравнительно со скоростью распространения в прошлые эпохи), захватывают все основные сферы жизнедеятельности человека, начинают определять его потребности. Возникает порочный круг: техника и технология порождают потребности человека и общества, которые удовлетворяются техническим же путем; в свою очередь новая техника делает актуальными новые потребности и т.д. В результате сегодня мы вынуждены признать, что инженерная деятельность и техника существенно влияют на природу и человека, меняют их.
  Кризис традиционной научно-инженерной картины снова, но, естественно, уже на другом уровне, возвращает нас к гетерогенному пониманию природы. В природе приходится различать по меньшей мере три разных образования: "физическую реальность", законы которой описывают естественные науки (это то, что всегда называлось "первой природой"); "экологическую реальность", элементом которой является биологическая жизнь и человек, и "социальную реальность", к которой принадлежит человеческая деятельность, социальные системы, инфраструктуры и т.п. (обычно именно это и относят к "второй природе"). В рамках так понимаемой, по сути, "планетарной природы" уже не действует принцип независимости природы и человека от познания, инженерной деятельности и техники. Нужно сказать, что рождающийся в наше время новый образ планетарной природы непривычен. Это уже не простой объект деятельности человека, а скорее живой организм. Законы подобной природы не вечны, а обусловлены исторически и в культурном отношении. Само человеческое действие здесь (включая научное познание, инженерию и проектирование) есть орган эволюции природы. У эволюции есть цепь, и не одна. Природа - не только условие человеческой деятельности и прогресса, но и их цель, а также своеобразное духовное существо. Она может чувствовать, отвечать человеку, ассимилировать его усилия и активность.
  Пересматриваются в наше время и понятие о потребностях, и образ достойного существования человека. Поскольку потребности современного человека в значительной мере обусловлены научно-техническим прогрессом, а именно этот прогресс превращает человека в "постав" (т.е. лишает его свободы), ставится вопрос о высвобождении человека из-под власти техники, о том, что он должен пересмотреть свое отношение и к технике, и к природе. Короче говоря, сегодня приходится пересматривать все основные составляющие традиционной научно-инженерной картины мира, включая саму идею инженерии.
 
 А.А.Воронин
  ТЕХНИКА КАК КОММУНИКАЦИОННАЯ СТРАТЕГИЯ
  1. Место философии техники в современной философской мысли. Обращение философии к технике как предмету исследования само по себе очень симптоматично. После великих систем немецкой классической философии, попыток европейской философии размежеваться в постклассических школах (неокантианство, позитивизм, прагматизм, философия жизни) произошел кардинальный сдвиг в понимании места философии в жизни. Линия метафизической систематики, задававшей предельные вопросы и устремленной на обоснование предпосылок философии, была продолжена эсхатологическими и эстетскими предчувствиями - а после мировых войн уже и переживаниями - катастрофы, которой не миновать. Типичными мотивами здесь являются критика Просвещения, обвинения Рацио в порче человеческой природы, мрачные пророчества близкого конца цивилизации, оплакивание уходящей культуры, ностальгические и пессимистические оценки реальностей сегодняшнего дня. Если и принимать такой тип философского мировоззрения за "честные и неприкрашенные предупреждения человечеству о грядущих проблемах и бедах", то предупреждения эти - чисто негативного свойства, сродни возгласу человека, схватившего голой рукой горячую сковородку, рефлекторное движение души, поддержанное жанровыми особенностями "массовой философии" - это Шпенглер в начале века, Тоффлер в конце.
  Линия категориальной рефлексии над различными областями духовного и социального опыта (теория познания, философия науки, этика и эстетика, социальная философия и прогностика), более близкая к традициям университетской и академической "вписанности" философии в структуры практического мира, стоически преодолевает соблазн алармического выплеска негативных эмоций, и на место границы сократовского круга как предмета и задачи познания ставит площадь этого круга - незнаемое здесь понимается не вне круга, а внутри него, в кругу "непосредственных жизненных связей", социокультурных и институциональных форм, культурной и житейской содержательности отношений людей.
  Философия техники - одно из проявлений практической ориентации, ангажированности, вовлеченности философов в поиск и обретение философской проблематики "у себя под ногами". Философия языка - самый близкий сосед философии техники - точно так же обращается к обыденному и незаметному, но кардинально важному способу жизни, а по существу - обе эти дисциплины - взгляд на саму возможность людей так или иначе общаться друг с другом.
  Техника как глобальный феномен. Что позволяет вообще говорить о философии техники так же, как, например, о философии языка, религии, права, истории, искусства и т.п.? Конечно, и никто из множества авторов, как бы они ни относились к технике, не подвергает этого сомнению, возможность такого разговора следует из всеобщности, универсальности и в то же время обособленности самих этих феноменов, этих "предметов" мысли, в значительной степени составляющих содержание культуры в целом и философии в частности. Далее - это традиции и авторитеты в их изучении. Можно перефразировать одно известное определение и сказать, что философия - это то, о чем говорят философы. Мир артефактов, второй природы, техносфера, мир опредмеченных способностей и талантов, мир, творчески созданный и варварски разрушаемый - это постоянная и интригующая загадка философии всех времен и народов... И несмотря на то, что "от античной механики в трудах Архимеда до выхода в свет фундаментального труда Ньютона, которым под научно-техническое знание было подведено теоретическое основание, прошло девятнадцать столетий"[29], традиции размышления о техническом восходят к античности, когда техники в нашем понимании еще и не было.
  И все же традиции и авторитеты - это как бы внешние стимулы для изучения техники с философской точки зрения. В чем же состоят внутренние мотивы, основания и причины осмысленности разговора о философии техники? В чем мне лично видится внутренняя мотивация огромного количества работ, посвященных этой проблематике? Не в последнюю очередь - в обосновании самой возможности такого разговора, в обосновании корректной постановки вопроса - возможно ли философское рассуждение по поводу вот этого предмета, пусть даже такого "нефилософского", как техника - когда оно возможно, а когда нет? Что мешает, что позволяет и что делает его необходимым, и главное - почему? Где его пределы, можно ли ограничить поле произвола и высветить сферу надежного разговора о технике - обеспеченного обоснованием его философской правомерности, корректности?
  Бытие человека зажато в своем Настоящем между двумя странными и темными силами: между недостоверно явленным ему Прошлым и небрежно выдуманным Будущим. Прошлое недостоверно потому, что вместо "реального" прошлого - а кто знает, что происходило "на самом деле", когда разнобой восприятий и интерпретаций не позволяет даже простейшему феномену быть тождественным в сознании разных лиц сегодня, сейчас, а вовсе не когда-то давно... - перед нами всегда только реконструкции прошлого, воспоминания, подвластные законам памяти и молвы. Твердо установленный исторический факт - не более чем профессиональный компромисс двух-трех специалистов, которые не видят убедительных поводов оспорить ту или иную трактовку документов, свидетельствующих о событии. Достоверность Прошлому сообщает только то, что в каком-то смысле неизменно во времени - "вот это дерево - я его хорошо помню, вот тут я вырезал сердечко на коре, вот оно", или "здесь всегда было полно земляники".
  Будущее всегда небрежно выдумано, потому что человек не хочет знать, что с ним будет завтра, потому что он хочет быть свободным. Он хочет лишь разместить в будущем желательный ему образ своего благополучия и предвидеть опасности и угрозы своему процветанию. Более радикальные претензии овладеть временем ведут к катастрофам. Развитие социализма из утопии в науку обернулось господством кровожадной утопии и над наукой, и над бытием. Образ будущего для человека - это одновременно и стремление к разворачиванию своих потенций, и смирение, и сублимация страха смерти, сплавленные в "скептическую доверчивость" ко времени, это полагание себя, никогда не тождественного самому себе, в неопределенную среду неизвестного, это необоснованная надежда на выигрыш в безвыигрышной лотерее. Как иногда мрачновато шутят: "главное - участие". Состязаться со временем - это значит определить его, задать его определенность, лишить его энтропии, - осмеливаются только творцы, и в том числе - творцы техники. В этом как раз опасность, трагичность творчества, и в том числе - технического.
  Именно техника раздвигает рамки уверенности человека в реальности и осмысленности своего бытия, потому что техника расширяет плацдарм достоверного прошлого и высвечивает в будущем опоры надежды и основания веры. Наука лишь говорит человеку о возможности такого расширения границ бытия, а техника "доказывает" это предметно. Благодаря колесу, рычагу, насосу, электричеству и книгопечатанию я живу в реальной истории, а не в описаниях истории. Благодаря воздухоплаванию, компьютеру и лазеру я свободно вхожу в будущее, создавая его конфигурации так же, как и оно создает контуры моего мира. Вот почему техника неотделима от культуры: и то, и другое - это постоянно разрастающаяся твердь под ногами цивилизации, это способы рефлексии и опредмечивания человеческой души или мирового духа - как хотите, это одно и то же.
  Техника стоит между человеком и природой, являясь орудием господства человека над природой и в то же время основываясь на законах и веществах природы. Собственно, то, что называют "второй природой", и есть техника. Наука получает свою утилизацию, становится прагматически полезной только в технике, так что связь техники и природы, техники и естествознания - фундаментальная. Но в то же время техника не родится из природы сама по себе, ее производит, совершенствует и эксплуатирует человек, и поэтому вопрос о том, на чьей стороне техника - природы или человека - не имеет однозначного ответа. Феномен техники не позволяет оперировать представлением об орудии как только о средстве человеческого воздействия на природу, потому что техника вызывает сложную координацию деятельности людей; и прямое, и непосредственное отношение к природе превращается в опосредованное, сложно организованное взаимодействие людей. Именно это взаимодействие, будучи согласованным, ценностно ориентированным, знаково выраженным, институционально поддержанным, нормативно закрепленным, и т.д. и т.п. - обращается к природе, в том числе и к природе человека, причем только с теми вопросами, которые не природа ставит перед людьми, а человек ставит перед собой и своим Другим.
  Поэтому моя задача - попытаться проанализировать технику как необходимое условие, средство и результат взаимодействия человека с человеком, как средство общения, включающее в себя все артефакты культуры. И поскольку для меня "рамочной", как сейчас выражаются, а попросту говоря исходной, является концепция обращения, развиваемая в трудах Ф.Т.Михайлова, я могу практически без обоснований выставить и следующий тезис - как и любое средство общения, техника есть также и сфера "развития сущностных сил человека", ибо обращение "к другому" есть принципиально не что иное, как реальное бытие культуры в целом.
  2. Голоса, звучащие в литературе, с резкими возражениями против засилья, избыточности и чрезмерности техники, уверяющие нас, что простота и прелесть жизни подверглись атаке "технического", что техника влезла через посредство психоанализа и массы новомодных психотехник в самую душу человека, что она сузила сферу спонтанного и творческого, лишила жизнь самоценности и смыслового напряжения и т.д. и т.п. - не свидетельствуют о понимании творческой роли техники в жизни человека и общества в целом. Не хотят некоторые авторы видеть расширения творческих возможностей благодаря использованию механических, энергетических, информационных, и уж никак - душевых и духовных - "технологий". Не хотят они видеть в технике накопления креативной силы человека, а стало быть и культуры, которой, кстати, не только разрешается, но и предписывается создавать "невостребованное изобилие" смыслов, форм и содержаний. Кощунственно, но оправданно искусственное сердце. Будут ли создаваться другие органы, где проживает душа, эмоции, вера, надежда - будут ли будущие суперкомпьютеры набожными? Станут ли они жуликами или даже убийцами? От них ли это зависит? - Природа человека, природа культуры и природа техники - тождественны, и из этого постулата последуют все теоретические и практические выводы.
  Интересна мысль о том, с какой - или с чьей - точки зрения смотреть на исторический процесс - человека или чего-то вещественного или абстрактного. Уникальность жизни человека вообще не позволяет говорить о сравнениях - этот лучше, чем тот. В таком суждении люди приравниваются друг к другу по какой-то абстрактной шкале, тогда как они по определению - целостность. Правда, целостность - это тоже лишь абстракция... И кстати, так ли уж вообще-то важна роль техники, если мы отказываемся сравнивать людей, принадлежащим разным временам и народам, и не то чтобы отказываемся сравнивать, а отказываемся признавать такую ежедневную, будничную процедуру обоснованной - не столько с моральной, сколько с какой-то методологической позиции. Вообще-то я всегда знаю, "с кем пойду в разведку", а с кем нет, но я не могу делать мои критерии предпочтения всеобщими, хотя я и руководствуюсь самими что ни есть общими и даже общечеловеческими максимами.
  Итак, по мнению многих авторов, техника может служить определителем развития общества. Напомню известное высказывание Маркса о том, что технический базис определяет общественную форму: водяная мельница дает нам общество с сюзереном во главе, а паровая турбина - с капиталистом. Да, разные обычаи, разные правовые системы, разные образы и строи мысли... Много чего разного. Но вот приходит мой любимый персонаж Пророк Альмустафа[30] или другой какой-нибудь мудрец, начинает свою проповедь, и выясняется, что общего - и самого главного, самого потаенного и в то же время самого желанного - у людей больше, чем кажется. Именно поэтому там, где есть прогресс техники, нет прогресса в людях, в обществе, из них составленных. Христос, уж если на то пошло, вообще упразднил идею нравственного прогресса, совершив непревзойденный нравственный акт, искупительную жертву - на все времена, именно поэтому ее нельзя и повторить, хотя жертв, в том числе и добровольных - полно в истории. Так что, после Христа человечество не стало выше в нравственном смысле?
  Нет, конечно, не стало. Пропорция ума и глупости, высокого и низкого, грязного и святого, жестокого и милосердного, высокого и низкого изменилась в общем и целом не в нашу пользу. Не в пользу людей. Речь идет не только о новых удобных способах сжигать толпы себе подобных при помощи новейшей техники, или травить их, или насылать смертельную заразу. Нет, даже в той брутальности, которая не ведет к уничтожению чужой жизни, а просто отодвигает границы допустимого "манипулирования", как иногда выражаются, а я скажу - хамства, современное человечество далеко ушло от городского плебса, требовавшего казнить проигравшего гладиатора или сжечь ведьму.
  И - да, конечно, стало. Во-первых, благодаря широкому распространению культуры, образования просто шире стал круг думающих людей, а именно из них "набирают" людей нравственных, диктующих высокие нормы поведения и подчиняющих своим личным примером тех, кто послабее и поробче. Больший человеческий опыт зафиксирован в общеобязательном кодексе знаний, шире кругозор и больше возможностей определяться. Демократическое устройство общества тоже предоставляет человеку благоприятные условия для нравственного выбора. Но нет нигде прямой зависимости между орудием труда или разрушения, или созидания и убийства, с одной стороны, и достоинством человека, с другой. Если не говорить об обезьянах, а о них говорить просто глупо.
  Техника - это прогресс человечества, выведенный за рамки человека. Это продукт его жизни, форма его отчуждения, его произведение, глубоко ему родственное и радикально ему противостоящее. Вот здесь становится понятным намек Хайдеггера - техника вызывается из потаенного (потаенное - это место, принадлежащее равным образом природе и человеку, где хранятся неоткрытые атомные и нейтронные бомбы вперемежку с холодильниками и телевизорами) человеком и превращается в явное и опасное, находящееся уже вне человека как такового, растворенное в том, что называют человечеством, - а это как раз самое опасное, - это источник всех угроз и бед. Личность, человек, индивидуальность сродни шедевру в искусстве - их ни повторить, ни воспроизвести, ни тиражировать нельзя. И прогресс, видимо, здесь если и возможен, то как преодоление низкого в себе, как воспитание в себе высокого, как свой собственный Путь, ведущий к преодолению своей ограниченности ради достижения своей высоты. Совсем другие подходы к определению прогресса человечества - они оперируют совокупностями, обобщенными показателями, и техника, видимо, и есть сфера накоплений прогрессивных движений. Поэтому она так равнодушна к способам своего использования - ее дело предоставить многократно усиленную возможность сделать что-либо, а как это "что-либо" будет оценено - это уже не ее дело. Тут уже главную роль играет сам по себе человек, - неподвластный прогрессу, но раздираемый демонами и стремящийся к Богу.
  Несет ли техника ответственность за свое применение человеком, или все разговоры об опасности техники - всего лишь прикрытие дефицита ответственности? Или техника - разрушительный вирус культуры, с которым люди не в силах сражаться? Я думаю, что ответить на эти вопросы можно лишь поняв, что природа человека, природа культуры и природа техники - тождественны. Из этого постулата последуют все теоретические и практические выводы. Однако тождество человека и техники имеет свою непростую интригу, раскрытию которой, собственно, и посвящено огромное число публикаций, в том числе и эта. И интрига эта не разрешается, на мой взгляд, отысканием (и даже отыскиванием) антропологических, социальных или естественных корней техники. Все эти корни, безусловно, существуют и активно снабжают плодоносное дерево техники (в том числе и ее ядовитые плоды). Все влияет на все, но от таких констатаций понимания не прибавляется. Если не пытаться найти целостного, сквозного понимания техники как чего-то такого, в чем есть и антропологическая, и социальная, и природная, и познавательная компоненты, но что покоится на своем собственном и вполне определенном основании, трудно вообще находить общее в тех взглядах, которые бытуют в литературе - это будет просто хаос интересных, ярких, парадоксальных, но не связанных между собой мыслей о различных проявлениях и последствиях техники.
  В самом деле, антропологические трактовки техники выглядят очень убедительно. Техника есть развитие - сначала непосредственное, затем опосредованное - органов человеческого тела, а развитие техники обозначает вехи общественного прогресса. Наука зарождается и развивается потому, что человеку надо расширять сферы своего господства над окружающим его миром, а орудием экспансии служит техника. Изобилие рождает искусство, потребности и способности человека развиваются благодаря новой предметно-ценностной среде - культуре. Таким образом, внутренняя пружина развития, или мягче говоря, эволюции человека - господство. А коли так, технике достается от критиков за дегуманизацию, за безрассудный эскпансионизм, за дурно организованную природу и сущность и человека, и всей культуры и т.д. Примеры - чуть позже.
  А как понимать социальность, социальную сущность техники? У многих наших авторов можно встретить трактовки этой самой сущности как подчиненную интересам общества, как фрагмент производства, и даже как средство общения общества и природы. И тоже все правильно, но тоже встают непреодолимые проблемы - ведь общество - это не единый и самодеятельный субъект, а некая абстракция, "общество само ничего не делает". Как бы ни были обществу нужны булки, самолеты или компьютеры, оно само их не производит, это делают пекари, инженеры и техники. Почему и как люди вообще объединяются в общество, от имени которого они потом и действуют, нет ли здесь заслуги именно техники, - это еще вопрос. И не так, кажется мне, стоит вопрос, что, мол, вот есть такой феномен - техника, и вокруг него собирается общество, что техника - "фактор", "системообразующая сила", "детерминанта" или что-то там еще, воздействующее на общество и человека в нем. Этот феномен с неба не свалился, он сам возникает (производится, то есть возникает как результат, цель и средство продуктивной деятельности людей) именно для того, чтобы люди могли развивать свое общение, чтобы они достигали все более полного и богатого воплощения своих потребностей, основная из которых - потребность друг в друге.
  3. Трактовки техники в литературе. Поскольку я развиваю взгляд на технику как на коммуникацию, т.е. как на проблему общения (человек - человек, с опосредованием этого отношения и природой, и знаковыми системами, и социальными структурами, и производством предметов развития и удовлетворения человеческих потребностей, и культурой, и наукой, и техническим знанием, и т.п.), то моя классификация позиций строится в котнинууме признака "коммуникативность". Тогда самой удаленной позицией будет понимание техники как средства воздействия человека на природу, промежуточной позицией - как средства труда (производства), и самой близкой - как средства отношения человека в конечном счете к человеку же.
  (1) "Идеологическая платформа", на которой строится этот подход, в общем виде такова. "Робинзонада". Субъект - объектное располюсование. Недифференцированный субъект - "человек" = "человечество". "Знание - сила, нечего ждать милостей от природы, надо их взять". Натурализм техники, противопоставление природы и человека. Эффективность техники - это ее КПД (без учета влияния на среду, на организм и психику человека...). Инструментальная целерациональность. Технологический оптимизм, постепенно вырастающий в технократизм. То есть это парадигма Нового времени, дающая о себе знать и сегодня.
  (2) Техника как средство труда - это понимание вычитывает существенные определения техники уже из социально дифференцированного, сложно кооперированного и управляемого общественного производства, т.е. по словам Маркса, обмена веществом между природой и обществом. Техника - это совокупность артефактов, подчиненных достижению практических целей, поставленных человеком. Техника как социотехнический феномен, или социотехническая целерациональность. И здесь же - техника - это Молох, кровожадное чудовище, пожирающее гармонию, баланс человека и природы, самого человека. Техника - это отчуждение сил человека, его исконной природы, это угроза и господствующая над людьми и обществом в целом несоциальная сила (а какая - это вопрос).
  (3) Техника есть существенный, но далеко не единственный элемент общения, обращения как фундаментального акта креативного порождения мира одновременно и как мира человека, и как мира природы, и как мира артефактов, опосредующего их разговор. Техника - далеко не только резервуар дурных человеческих склонностей - стяжательства, господства, хамства по отношению к природе, осуществления амбиций, ровно столько же в ней и человеческих добродетелей, ибо техника - это проекция всего, что водится в душе у человека. Техника - такая же сфера самореализации человека, как и наука, искусство, - это отнюдь не только сфера и плод отчуждения, но это и развитие и воплощение креативной силы человека, его интеллекта, воли, рефлексии и ответственности.
  4. Техника: отчуждение или самореализация человека? Классическая постановка проблемы отчуждения принадлежит, безусловно, К.Марксу. Родовые силы человека, его природа терпят от социума, организованного естественноисторическим процессом установления баланса потребностей и их удовлетворения, всевозможные ущемления: вместо сознательной, гармонической и регулируемой жизни человек ввергнут в стихию враждебных ему социальных сил. Вместо производства предметов, необходимых для насыщения потребностей, производятся псевдопотребности и формы несправедливой жизни, с эксплуатацией непосредственных производителей, всасыванием способностей и вообще лучших жизненных соков надчеловеческими силами, вроде науки и техники, производства в целом и государства, стоящего на страже классовых интересов. Отчуждение носит, так сказать, гносеологический характер, однако снять его можно за счет социальной революции, уничтожающей условия этого гносеологического превращения - частную собственность. Собственно говоря, частная собственность - это больше, чем экономическая или социальная категория, это категория самого бытия, так же как и категория прибавочной стоимости (можно было бы сказать - метафизическая, если бы Маркс не упразднил философию вместе с метафизикой, сказав, что мысли следуют не за мыслями, а за бытием). Тайна прибавочной стоимости есть тайна новейшей истории и непосредственная причина отчуждения. Негативный полюс отчуждения - пролетариат, и только он и в силах справиться с отчуждением человеческой природы от самой себя, ибо он один заинтересован в отмене частной собственности.
  Неомарксистские трактовки отчуждения: Франкфуртская школа, критика Просвещения как основа понимания отчуждения. Разум и Рацио как источник дисгармонии бытия. Отчуждение - уже не антропологический факт, а грех дерзкого Разума, преступившего границы наивной гармонии природы и человека.
  Опыт социализма и его критики: социализм как тоталитаризм и, стало быть, усугубление отчуждения. Либеральные установки и проблема снятия отчуждения (в несколько другом понимании, скорее как политического и юридического процесса).
  Э. Фромм: невроз "иметь" и ценность "быть", психологические и ментальные основания проблемы отчуждения. Проблема отчуждения как проблема зрелости личности и общества.
  Отчуждение как проблема теоретической социологии (Дюркгейм, Мертон) и культурологии. Культурные конфликты современности: в каких концептуальных координатах они разворачиваются? Шпенглер, Ясперс, Маритен, Зиммель, Фридман, Турен и Шельски: разные вариации конфликта креативного и репродуктивного, культуры и цивилизации. Проблематика отчуждения получает все новые и новые, различные концептуальные определения, один автор отвечает другому всегда в несколько измененной системе координат, поэтому вся дискуссия как бы дрейфует по волнам исторических реалий. Но есть некий остов, "сухой осадок", некоторое неизменное содержание, всегда присутствующее в разговоре - это тема "Пигмалиона".
  Техника как сфера развертывания противоречия между отчуждением и самореализацией. Постановка проблемы - что и в каком смысле может вообще считаться снятием отчуждения, возможна ли ликвидация самой проблемы, в чем ее продуктивность?
  Можно ли, пользуясь лозунгом о тождестве бытия и мышления, отождествлять социальные и гносеологические проблемы и решать одну за счет другой? Или принять условия задачи как тайну, вслед за Хайдеггером, и не пытаться усилием мысли разрешить проблему, которая принадлежит не мысли, а жизни в целом? Творчество - это рожание потаенного, мучительный, таинственный, но спонтанный процесс, в который не надо лезть с аршином сегодняшнего Рацио. Тем более, что уже как бы ясно, что категориальный сдвиг, вызванный надвигающимся Будущим, уже происходит, и он приведет к фундаментальным изменениям всего строя мышления - и научного, и технического, и философского.
  Так или иначе, техника не ведет к одностороннему отчуждению "человека от своих сущностных сил", может быть, следовало бы сказать не ведет уже, не ведет сегодня, согласившись с Шельски, что техническая эра - это разрыв с предыдущей историей, это совсем другие процессы и совсем другие их интерпретации. Совершенно очевидно, что неиспользование техники как языка общения - это только лень или нежелание учиться, хотя возможности для образования есть у любого, кто испытывает дискомфорт "отчуждения".
  5. Техника как коммуникация. Вещественные и невещественные компоненты техники неотделимы и неразличимы, и поэтому практически нет надежды отличения "материального" и "идеального" в ней. Пример: самый обычный утюг или сковородка, такие реальные, что ими можно обжечься или набить шишку, сделаны из таких материалов, для которых нужна "оборонка", высокие энергии, суперсовременные микробиологические очистные сооружения, - в общем, масса "идеального", и неизвестно, чего в них больше. Нужна также и демократия, законы, нормативы питания, нужны рекреационные зоны, - вся та среда, элементом которой является наш утюг. Наконец, вы должны испытывать потребность ходить в глаженых брюках или юбке, т.е. утюг должен откликнуться на ваши привычки.
  Отличить технику от нетехники по признаку ориентации на целерациональное или на коммуникативное попытался Юрген Хабермас. Эту попытку я обсуждал в своей статье в "ВФ". Напомню лишь некоторые положения, имеющие важное значение для дальнейшего изложения.
  Инструментальное действие опирается на технические правила, эмпирические знания и прогноз возможных эффектов; рациональный выбор включает в контекст аналитического знания калькуляцию ценностей и максим; целесообразная деятельность осуществляет определенную деятельность в определенных условиях. Коммуникативное действие - это символически опосредованное взаимодействие minimum двух субъектов в согласии с нормами, направленное на интерсубъективное понимание, основанное на общепризнанных интенциях... Техника - это порождение и царство целерационального, культура - коммуникативного. Это позиция Хабермаса.
  Мои возражения сводятся к тому, что нет целерационального без коммуникативного, и наоборот, и стало быть, это различение некорректно. Это различение только камуфлирует проблему общности техники и культуры, не решая при этом проблему их различения. И вообще, проблема разницы между ними - проблема вторичная, она в значительной степени исторически подвижна, в ней больше здравого смысла, чем теоретического интереса.
  Любой акт коммуникации - акт культуры, и он всегда несет в себе наряду с репродуктивным продуктивно-творческий потенциал. Именно в коммуникативном пространстве возникают и дифференцируются представления о субъекте коммуникации, в том числе - и об индивиде, общностях людей, об объекте - т.е. противопоставленности "иного" "своему" и об орудийности отношений субъекта и объекта, и о развитии средств этого отношения. В этом коммуникативном пространстве всегда присутствует элемент техники, - техники мышления, техники языка, техники понимания, техники "опредмечивания", объективации, фиксации и т.п. (Здесь уместно сослаться на П.Рикера, который считает любое ремесло, в том числе и психоанализ, - техникой.) Индустриальный гигант, коптящий небо и дающий огромный объем производства - такое же средство общения, как грамматическая конструкция, невидимая и бесплотная, - оба они лишь развитые формы системы общения, лишь по видимости более или менее чуждые органике и духовности человеческой жизни. Вторая природа - это тот же язык. Даже применение оружия против ближнего своего - самая деструктивная форма использования техники - тоже своего рода коммуникация, "разговор" (мафиози "говорят" с "сицилийским акцентом"), в котором нечто сообщается, доказывается и утверждается.
  Техника как условие коммуникации. Техника - это прежде всего объективированные средства общения, коммуникации. Везде, где появляется алгоритм общения, можно говорить и о технике - в широком смысле слова. Например, в языке различия времен, падежей, склонений есть речевая техника, служащая для объективной передачи смыслов; приемы игры на музыкальных инструментах и сами эти инструменты (между ними даже не проводится разграничения, настолько оно несущественно по сравнению с музыкой) составляют музыкальную технику, специфические навыки и способы движений образуют технику спорта. Это особенно наглядно в век информационных технологий, которые напрямую обслуживают коммуникационные потребности и создают для них новые, немыслимые раньше возможности. Техника опять взялась за доказательство метафизического тезиса, на сей раз о безграничности и уникальности человека, о его вселенском масштабе, дерзости притязаний и изобретательности.
  Техника как средство жизни. Фундаментальная черта техники в том, что техника всегда есть преобразование - одной субстанции в другую, например, движения - в энергию, химического процесса - в физический, аморфного состояния - в упорядоченное, звука - в слово, слов - в речь. Техника - это алгоритм преобразования, рутинный, бесспорный, принятый, эффективный в заданных пределах, адаптивный и адаптирующий. Техника - компонент внутренней жизни человека, и поэтому она несет в себе все краски человеческой души. Но она не просто компонент души, а компонент, объективированный как посредник между людьми в акте коммуникации. Техника выводится из души в пространство межчеловеческого общения, она становится внешним, противопоставляется уникальности акта коммуникации и становится связью во времени между тысячами этих актов. Техника - резервуар стабильности времен в пространстве коммуникации. Но раз она отличается от индивидуального, уникального, объективируется, она превращается в поле совершенствования и прогресса. Поэтому возникает, например, возражение Э.Каппу, с его организмической теорией происхождения техники: техника как развитие телесности не имела бы никаких шансов, телесность как ценность и как объект культивирования античного гражданина уж никак не уступит таковым в более поздние исторические эпохи. Развитие техники было вызвано не интересами усиления органов тела, а интересами усиления органов общения, включая и органы тела. Но, например, письменность (алфавиты, носители) никак напрямую с органами тела не связана.
  Техника - средство создания второй природы, природы артефактов, то есть культуры, искусственной среды обитания человека. Агрессивности первой природы человек противопоставил свою "видовую", то есть социальную и культурную агрессивность, но это возможно лишь при условии, что техника есть кумулятивное накопление креативной продуктивности. В основе технического преобразования лежит преобразование как основное содержание креативного акта: создать что-либо новое, никогда в природе не существовавшее, может лишь "внеприродное существо", человек, создающий новые алгоритмы решения задач, создающий цели и средства своей продуктивности и благодаря успешности своей деятельности культивирующий в своей природе свои внеприродные (социокультурные) задатки.
  Техника как результат коммуникации. Объективация средств общения, коммуникативный характер всей культуры (и почему это Библер считает, что культура - это диалог?) ставят все те вопросы, которые задает себе человек, оглянувшись на дело рук своих. Боже мой, зачем я это сделал, с какой целью? Подумал ли я о последствиях? Об ошибках? Что мне это все дает? Не опасно ли это? Может быть, хотя бы выгодно? Но могу ли я предпочесть выгоду безопасности? Но вообще-то здорово получилось, занятно, и не без изящества... Жалко, конечно, затраченных ресурсов. Но я их постараюсь восстановить. И т.п.
  Так или иначе, именно как плод коммуникации между людьми, эти вопросы общие, на них надо искать общие ответы - и в том смысле, что научные, и в том смысле, что коллективные. Как именно противостоит техника человеку? Какие блага и какие угрозы таит в себе это противостояние? Есть ли опасность непреодолимости "отчуждения" человека от человека из-за техники, в технике и как с этой опасностью обходиться? Может ли вообще человек противостоять тому, что делает? Чего желает, к чему стремится? Где и когда наступает момент ответственности за содеянное? Техника задает религиозные вопросы, и вовсе не потому, что стала религией. "Просто" техника тоже одухотворена и насыщена экзистенциальной проблематикой не в меньшей степени, чем любой другой круг наших забот. И многие жалобы на враждебность техники кажутся мне неискренними, потому что критики не хотят видеть, насколько техника доверчива и простодушна: слишком тяжкий груз ответственности взвалила на человека не техника, а наши инфантильность и самонадеянность.
 
 И.Ю.Алексеева
  ПРАКСЕОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ Т.КОТАРБИНЬСКОГО В РАЗРАБОТКЕ ПОНЯТИЯ ТЕХНИЧЕСКОГО ПРОГРЕССА: ПРОБЛЕМА УЧЕТА ЭКОЛОГИЧЕСКИХ ХАРАКТЕРИСТИК АРТЕФАКТОВ[31]
  В середине XX века польский философ и логик Т.Котарбиньский выдвинул идею праксеологии как особой научной дисциплины. В развернутом виде концепция праксеологии была представлена в "Трактате о хорошей работе" ("Traktat o dobrej robocie"), впервые вышедшем в свет в 1955 г. , но отдельные статьи Т.Котарбиньского, посвященные данному предмету, были опубликованы значительно раньше. Предмет праксеологии - техника рациональной деятельности как таковой, "указания и предостережения, важные для всякого эффективного действия"; в задачи праксеологии входит "извлечение наиболее широких обобщений технического характера" при исследовании различных видов деятельности. К числу основных понятий (категорий) праксеологии относятся такие, как "исправность", "эффективность", "производительность" и "экономичность", "совершенство выполнения", "правильность примененных способов", "технический прогресс".
  Инженерная деятельность, направленная на создание технических устройств (артефактов) в контексте концепции Т.Котарбиньского - лишь одна из сфер применения техники в ее праксеологическом истолковании (наряду с другими областями человеческой активности - от поведения в быту до научной работы).
  На этом фоне может показаться парадоксальным, что идеи праксеологии открыли перспективы не только для выявления правил эффективного действия, имеющих силу для различных областей, но и для исследования специфики эффективности в отдельных сферах - в частности, в сфере техники в "обычном" смысле.
  Одним из наиболее интересных результатов последнего стало изучение структуры мышления в технике, проведенное американцем польского происхождения Х.Сколимовски. В работе "Структура мышления в технике"[32], опубликованной в 1966 г., он подчеркивал, что именно общий характер праксеологии (в отличие, например, от науки о менеджменте, разработанной для ограниченных сфер человеческой деятельности) дает возможность обнаруживать праксеологические модели, специфические для различных областей техники. С идеями Т.Котарбиньского связана предложенная Х.Сколимовски интерпретация технического прогресса как производства новых технических объектов (под техническим объектом понимается артефакт, произведенный человеком для выполнения некоторой функции: это может быть как консервный нож, так и сверхзвуковой самолет) в совокупности с обеспечением средств, необходимых для производства "более хороших" объектов того же рода. "Более хорошими" считаются объекты, обладающие, например, большей прочностью по сравнению с другими, большей надежностью, чувствительностью, скоростью в выполнении операций и т.д.
  Такое понятие технического прогресса используется в обосновании тезиса о "полуавтономном" статусе техники: технология не является наукой и ошибочно рассматривать технику как приложение науки, поскольку идея научного прогресса - постижение реальности и создание с этой целью более глубоких научных теорий. Кроме того, акцентируя ту или иную характеристику "более хорошего" объекта в качестве решающей для данной отрасли техники, Х.Сколимовски различает соответствующие модели мышления. Так основным элементом такой модели для геодезии он считает понятие точности, для гражданского строительства - понятие прочности, для машиностроения - понятие производительности. Выделение этих понятий, утверждает Х.Сколимовски, служит "нитью Ариадны" в изучении истории соответствующих дисциплин. Вместе с тем американский исследователь признает, что в любой из рассматриваемых областей учитывается множество других факторов - как "технического", так и "нетехнического" характера. К "нетехническим" относятся социальный контекст, экономическая структура общества, существующие нравы и общественные пристрастия, все это "запечатлевается" в техническом феномене.
  Подход Х.Сколимовски вполне согласуется с позицией Т.Котарбиньского, отличавшего собственно "технические достоинства действия" от эмоциональных мотивов поведения и от вторичных, приятных или неприятных его следствий. С этой точки зрения экологические последствия производства и применения технического объекта должны рассматриваться как "вторичные", "побочные" по отношению к собственно объекту и производящему его действию.
  Представляется, однако, что иной результат может быть получен, если принять во внимание одно из наиболее интересных и методологически плодотворных понятий праксеологии Т.Котарбиньского - понятие "чистоты продукта". Степень чистоты продукта, по Т.Котарбиньскому, тем выше, чем меньше в нем "отрицательных черт, которые не соответствуют главным либо побочным целям"[33]. Принимая во внимание также и то обстоятельство, что успех действия Т.Котарбиньский связывал не только с достижением основной цели, но и с учетом дополнительных целей, правомерно утверждать, что духу праксеологии вполне соответствовала бы такая интерпретация технического прогресса, которая предполагает увеличение чистоты производимых объектов, - в том числе с учетом экологических характеристик.
 
 Р.О.Курбанов
  ПРОБЛЕМА МОРАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ УЧЕНОГО В УСЛОВИЯХ СОВРЕМЕННОГО НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКОГО ПРОГРЕССА
  Огромный интерес к науке и обсуждение ее социальных, нравственно-этических и гуманистических аспектов вызван прежде всего глубокими кризисными явлениями, охватившими весь мир и еще более усугубившими его традиционно сложные социальные и философские проблемы. Ряд деятелей науки единодушны в мнении о том, что пока наука не доминировала над всеми другими сферами культуры, можно было не обращать внимания на социальные и моральные вопросы науки. Но в настоящее время, когда социальное значение науки как важнейшего фактора общественного прогресса и непосредственной производительной силы резко возросло, стала отчетливо проявляться важность и актуальность ее социально-этических проблем.
  Ученые-естествоиспытатели все чаще пишут о противоречивом, а порой и парадоксальном характере развития современной науки и техники, представляющих собой своеобразный инструмент, посредством которого наносятся невосполнимые раны природе и, одновременно, инструмент, способный помочь исцелить и облагородить ее. Сегодня страницы научно-философской литературы, а отчасти и массовой печати, наводнены рассуждениями о моральном кризисе современной науки, оказавшейся неспособной преодолеть те трудности, которые стоят в настоящее время перед человечеством.
  Наиболее распространенный тезис - это высказывание о дегуманизации современной науки, о ее разрыве с человеческими ценностями. Так например, с одной стороны, правомерно подчеркивается, что загрязнение окружающей среды связано с бурным развитием науки и техники; исследования в области современной генетики, генной и клеточной инженерии, создают угрозу для существования человеческой цивилизации. Мы сталкиваемся с проявлениями враждебности по отношению к науке, главным образом, из-за социальных последствий, вызываемых той техникой, которая была создана на ее основе. Наука рассматривается в качестве главной причины тех орудий массового уничтожения, которые могут стереть с лица Земли всю нашу цивилизацию. Однако при этом четко прослеживается тенденция отрыва науки от собственного социального контекста, в рамках которого она функционирует и развивается, поиски причин тех или иных негативных социальных явлений лишь в моральности или внеморальности науки.
  Подчеркнем, что ложная дилемма - либо наука, либо мораль - основывается на несостоятельном тезисе, из которого вытекает, что сферой науки являются только объективные закономерности мира, истины, а сферой морали - лишь правила и нормы человеческого поведения. А отсюда делается вывод, что наука и мораль полярны, не связаны и говорить об их соотношении, взаимодействии не приходится. Но, разумеется, противоположности, а тем более взаимоисключения между наукой и моралью нет и быть не может - сфера науки никогда не может быть отгорожена от сферы моральных императивов, ценностей, нравственных представлений.
  Наука не представляет собой какую-то сферу "чистого" познания, а определенную область социально-детерминированной деятельности по производству научного знания, в том числе знания о человеке. Сейчас наука не просто знание о природе и человеке, а сплав знания и деятельности. В этом состоит изменение типа и социальной роли науки в условиях современного научно-технического прогресса. Более того, передовая наука, неся в себе гуманистический заряд, прежде всего ориентирована именно на развитие человека и его способностей. Еще в 1931 году, обращаясь к будущим инженерам-студентам Калифорнийского технологического института, Альберт Эйнштейн говорил: "Чтобы ваш труд мог способствовать росту человеческих благ, вы должны разбираться не только в прикладной науке, забота о самом человеке и его судьбе должна быть в центре внимания при разработке всех технических усовершенствований"[34].
  В наше время большая группа прогрессивных ученых мира хорошо понимает, что научная деятельность - сфера отнюдь не сугубо личная, ныне наука - не достояние ученых-одиночек, она выходит далеко за пределы личностной деятельности, связана с социальными и нравственными устоями всего общества. Поэтому эта часть ученых, избегающая крайностей сциентизма и антисциентизма, считает несостоятельной альтернативу "наука или мораль". Они проявляют высокое чувство социальной и моральной ответственности за свою деятельность по производству знания и практическое использование результатов этой деятельности.
  Подвергая критике наивную теорию, лежащую в основе интерпретации науки, согласно которой она "свободна" от сферы ценностей, эти авторы убедительно показывают, что в настоящее время наука входит в причинно-следственную цепь "наука-технология-общество", и по этой причине считать ее нейтральной совершенно несостоятельно. Отмечается, что ученые находятся перед дилеммой, которая заключается в ответственности ученых за применение их открытий обществом, и нет сомнения в том, что они теперь осознают это и более не могут утверждать, что научное знание оторвано от его применения.
  Сегодня наука и техника не являются нейтральными, что требует явного соподчинения науки и техники нуждам общества. Эта взаимосвязь должна явиться основой государственной научной политики.
 
 Д.В.Ефременко
  ПРЕДВИДЕНИЕ ТЕХНИКИ И ТЕХНИКА ПРЕДВИДЕНИЯ
  Амбивалентное восприятие техники и последствий ее использования имеет давнюю традицию, уходящую в область мифологии. Прежде всего здесь вспоминаются мифы о строительстве Вавилонской башни, о Прометее и Икаре, смысл которых состоит в наказании человека за то, что он при помощи техники пытается освободиться от власти богов или даже уподобиться им. В этом случае гнев богов как бы символизирует негативные и непредвиденные последствия осуществления дерзновенной мечты "самому построить мир, самому быть Богом"[35]. Именно на осуществление этой мечты и ориентирована, по мнению О.Шпенглера, техника человека "фаустовской культуры". Из этой мечты "проистекли все проекты машин, насколько возможно приближавшиеся к недостижимой цели Perpetuum mobile. ... Не что-то одно, вроде огня, украденного Прометеем, но сам мир со всеми своими тайными силами стал добычей, привносимой в постройку этой культуры"[36]. Даже знание всех возможных последствий, по убеждению Шпенглера, не остановит "фаустовского" изобретателя, для которого изобретательство - это страсть, личностное жизненное влечение, личное счастье и страдание.
  Лишь немногие примеры из истории изобретательства или рефлексии над техникой не дают основания этой оценке Шпенглера претендовать на абсолютность. Тем важнее и поучительнее для нас эти примеры. Едва ли не самый яркий из них - Леонардо да Винчи. Среди разрозненных записей, относящихся к его многочисленным изобретениям, есть и такая: "Как и почему не пишу я о своем способе оставаться под водою столько времени, сколько можно оставаться без пищи. Этого не обнародываю и не оглашаю я из-за злой природы людей, которые этот способ использовали бы для убийств на дне морей, проламывая дно кораблей и топя их вместе с находящимися в них людьми; и если я учил другим способам, то это потому, что они не опасны, так как над водой показывается конец той трубки, посредством которой дышат, и которая поддерживается кожаным мехом или пробками"[37].
  В решении Леонардо о сокрытии придуманного им способа длительное время находиться под водой (вероятно, речь шла о чертеже подводной лодки) можно выделить исходный уровень ответственности за последствия технических изобретений - уровень индивидуальной ответственности изобретателя. Ясно, что в этом случае слишком многое зависит от дальновидности изобретателя, его индивидуальных моральных качеств, убеждений и предрассудков. В качестве фона здесь также присутствуют характерные для того или иного этапа развития общества культурные и ценностные ориентации, а также целевые установки, оказывающие решающее воздействие на формы общественного восприятия (акцептации) изобретений и технических новшеств.
  Интересным примером сопоставления различных оценок последствий развития горнорудной промышленности является фундаментальный труд Георга Агриколы "De re metallica" (1550). Будучи сторонником развития металлургии, Агрикола воспроизводит также и критические суждения ее противников[38]. Их аргументы морально-религиозного плана сводятся к тому, что благородные металлы (золото и серебро) являются причиной соблазна к воровству, насилию и убийству, тогда как железо служит при этом орудием. Само проникновение в земные недра, скрывающие металлы от человека, противно Божьему завету, поскольку человек должен добывать необходимую для его пропитания пищу в природе, но не разрушать природу. В связи с этим высказываются также аргументы, которые в ХХ веке были бы названы экологическими: шурфы, проложенные для поиска горных пород, наносят ущерб полям; для обеспечения технологических процессов добычи руды и выплавки металлов требуется большое количество древесины, из-за чего вырубаются леса, что в свою очередь приводит к исчезновению птиц и животных; промывка руды приводит к загрязнению ручьев и рек, что служит причиной оскудения рыбных запасов. На этом основании противники развития горного дела приходят к выводу, что вред от развития горной промышленности значительно превышает пользу.
  Ф.Бэкон, один из провозвестников науки Нового времени, сделал существенный шаг вперед в осмыслении научно-технического развития как важного социального фактора. Бэконовскую "Новую Атлантиду" (1624) можно назвать первой технократической утопией. Бенсалем - остров, помещенный фантазией Бэкона где-то между Японией и Перу, - являет собой несколько идеализированную копию общественного устройства английской монархии эпохи Якова I. Но в эту вполне традиционную социальную модель интегрирован институт, отвечающий за научно-техническое развитие и фактически являющийся мозговым центром государства - "Дом Соломона". Члены "Дома Соломона" составляют элитарную касту, занимающуюся не только организацией и планированием научных исследований и технических разработок, но и оказывающую решающее влияние на хозяйственную жизнь Новой Атлантиды. Целью "Дома Соломона" "является познание причин и скрытых сил всех вещей; и расширение власти человека над природой покуда все не станет для него возможным"[39]. Однако члены этого ученого ордена в своей миссии отнюдь не руководствуются принципом "Понимать - значит производить", заявленным младшим современником Бэкона М.Мерсенном. Они оценивают возможные последствия сделанных ими изобретений и открытий, и на своих совещаниях принимают решения, какие открытия следует обнародовать, а какие сохранить в тайне[40].
  В сущности, технократическая утопия Бэкона является своеобразным предвидением особой роли и ответственности ученых и изобретателей за последствия научно-технического развития: в обществе, где наука и техника имеют решающее значение, судьба научного открытия или важного технического изобретения не может зависеть исключительно от воли одного ученого и изобретателя; научно-инженерное сообщество должно отвечать за вполне конкретную направленность научно-технического развития и при необходимости это развитие корректировать. Правда, в модели Бэкона принятие решений в областях науки, техники и хозяйства является сферой исключительной компетенции интеллектуальной элиты, чье привилегированное положение определяется принадлежностью к полномочному государственному институту.
  Известно, что некоторые принципы организации науки, сформулированные Ф.Бэконом в "Новой Атлантиде" и других более значимых произведениях, послужили ориентирами для создателей Лондонского королевского общества (1660). Однако очень многое Бэкон предвосхитил. Не будет большим преувеличением сказать, что Бэкон затронул проблематику, которая вновь была по-настоящему актуализирована лишь три столетия спустя.
  На протяжении длительного времени все возрастающая технизация жизненного мира человека не осознавалась в качестве одной из важнейших социальных проблем. Начиная с XIX в. и вплоть до середины нашего столетия в европейском сознании доминировал (несмотря на предостережения таких мыслителей, как О.Шпенглер, М.Хайдеггер, Н.А.Бердяев, К.Ясперс, Л.Мэмфорд и др.) оптимизм в отношении технического прогресса, а в центре внимания были очевидные преимущества технических нововведений для хозяйственной деятельности и повседневной жизни. Со времен К.Маркса получила также широкое распространение уверенность в том, что нежелательные последствия ускоренной технизации могут быть компенсированы социально-политическими преобразованиями (в революционном или реформистском варианте). На деле такого рода "компенсация" не оказывала на решения в области технической политики решающего влияния.
  В начале 30-х годов нашего столетия В.Зомбарт обратил внимание на практическую необходимость упреждающей оценки последствий технического развития. В своей книге "Германский социализм", а затем в брошюре "Укрощение техники" Зомбарт подчеркивал, что для предотвращения ущерба, связанного с применением новой техники, следует еще на этапе разработки принимать меры предосторожности, позволяющие избегать опасных побочных последствий. Каждое открытие на стадии его регистрации в патентном бюро в обязательном порядке должно получить оценку не только с позиций частного предпринимательства, но в первую очередь с точки зрения его соответствия общественным интересам. По мнению Зомбарта, окончательное решение должен принимать специальный орган - высший совет по культуре (oberster Kulturrat), в котором изобретатель может пользоваться лишь правом совещательного голоса. "Процесс внедрения того или иного вида техники должен сопровождаться всесторонним анализом тех ценностей, которые эта техника затрагивает. При этом ведущей точкой зрения должно быть понимание того, что техника всегда играет служебную роль и ее применение должно способствовать достижению определенных целей"[41]. Близкие к этому идеи в 40-50-х годах развивал швейцарский социолог В.Репке (Wilhelm Ropke)[42].
  Необходимость систематически оценивать последствия развития техники с точки зрения соответствия общественным интересам и ценностям на основе достижения широкого общественного согласия окончательно осознается в качестве важной социальной задачи на рубеже 60-70-х годов. В это время на фоне еще большего увеличения скорости процессов технизации и усложнения техники началось осознание "пределов роста", долгосрочных и глобальных рисков, порождаемых технизацией. Парламентарии и правительственные деятели, принимающие решения по вопросам научно-технической политики, а также сами ученые увидели проблему во всей ее остроте. Была осознана потребность во взвешенной всесторонней оценке возможностей и опасностей для общества, связанных с внедрением новых технологий. Находившаяся прежде на периферии внимания проблематика последствий научно-технического прогресса оказалась в центре политических и общественных дискуссий. Американский футуролог А.Тоффлер писал: " На технические вопросы нельзя более дать ответ в одних лишь технических терминах. Это политические вопросы... Мы не можем рассматривать их бессистемно, один независимо от другого. Мы не можем руководствоваться в их решении лишь сиюминутными экономическими соображениями. Мы не можем искать ответа на них в политическом вакууме. И по этой причине мы также не можем делегировать ответственность за такие решения бизнесменам, ученым, инженерам или администраторам, которые часто не осознают всей полноты последствий своих собственных действий. ...Мы должны обеспечить комплексную проверку новых технологий на соответствие потребностям перед тем, как мы дадим им возможность беспрепятственно внедряться в нашу среду. Мы должны задать целую серию нелицеприятных вопросов относительно любых инноваций, прежде чем дать им зеленый свет"[43].
  В 1972 г. в итоге длительного подготовительного процесса была создана первая организация, осуществляющая профессиональное научное консультирование по вопросам технической политики, анализа последствий развития и управления техникой - Бюро по оценке техники (Office of Technology Assessment / OTA) при Конгрессе США. И хотя в 1995 году американский Конгресс принял решение о закрытии OTA, концепция и основные методы его работы продолжают рассматриваться в качестве "классического" образца для многих организаций по оценке техники. В концепции ОТА оценка техники рассматривается как метод накопления и обобщения "точной, всеобъемлющей и объективной информации о технике и последствиях ее внедрения, которая должна облегчить процесс принятия политических решений"[44]. На переднем плане здесь стоят цели обеспечения принимающих политические решения инстанций необходимыми данными о состоянии того или иного вида техники, предполагаемых последствиях ее внедрения и возможных альтернатив. Важнейшей задачей оценки техники при выявлении различных вариантов действий является "установление баланса" между предполагаемым применением техники, его последствиями и возможными вторичными социально-политическими воздействиями. Характерной особенностью в работе ОТА было стремление избегать нормативных предписаний или же собственных оценочных суждений, поскольку они являются прерогативой политиков и других инстанций, принимающих решения по вопросам научно-технической политики. Как отмечал бывший директор Бюро по оценке техники Дж. Гиббонс, OTA не дает "никаких рекомендаций о том, что следует делать, но ... предоставляет информацию о том, что можн делать"[45]. Такой подчеркнутый объективизм нередко служил поводом для критики работы ОТА.
  Дальнейшее развитие движения оценки техники (Technology Assessment / ОТ) происходило в следующих институциональных формах: 1) организация по оценке техники как консультативная инстанция внутри структуры исполнительной власти; 2) парламентское учреждение по оценке техники, созданное в целях консультирования законодательной власти; 3) независимая исследовательская ОТ-организация; 4) оценка техники в структуре университетской науки; 5) оценка техники в рамках "смешанной" модели. Эти формы институционализации, отчасти пересекающиеся друг с другом, различаются по своей организационной структуре, по степени близости к политике, по степени самостоятельности в выборе темы исследований.
  Характерным для многих организаций по оценке техники является наличие относительно небольшого ядра, которое объединяет исследователей, владеющих определенным методическим ноу-хау и разрабатывающих ту или иную специфическую тематику. В такую группу объединяются эксперты из различных отраслей науки и промышленности, сотрудничающие в рамках исследования по оценке техники. Таким образом, за четверть века своего институционального развития оценка техники получила признание в качестве особого направления междисциплинарных исследований.
  Однако указание на важную инструментальную роль оценки техники не должно заслонять от нашего внимания актуализированные оценкой техники принципиальные проблемы, которые должны быть объектом философской рефлексии.
  Исходная проблема - сама возможность предвидения путей развития техники, управления, или - если угодно - обуздания техники на основе этого предвидения. В конечном счете здесь тем или иным образом решается вопрос о сущности техники, определяются основные взаимоотношения в системе " человек - техника - окружающая среда". При всем многообразии подходов и разной степени готовности уделять внимание онтологии и антропологии техники для большинства специалистов по оценке техники характерен, как верно отмечает В.Н.Порус, поиск средней линии между "техническим детерминизмом" и "антропологически ориентированным антитехницизмом"[46]. В рамках этого поиска технологическое развитие чаще всего рассматривается как неразрывная ткань гетерогенных социальных, культурных, экономических, технических и естественнонаучных факторов, в которой постоянно имеют место изменения направлений их действия. Тем самым предопределяется значительное многообразие методов исследования в рамках оценки техники: системно-аналитическая оценка техники, исследования генезиса техники, "конструктивная" оценка техники, анализ социальной совместимости техники и др. По мнению некоторых авторов, подобное методическое многообразие является даже чрезмерным[47].
  Принципиальное признание возможности и необходимости предвидения последствий технического развития, а также постановка задачи активного менеджмента желаемых изменений в системе "человек - техника - окружающая среда" ставят исследователей перед целой серией вопросов, относящихся уже к сфере "техники предвидения техники".
  Вот основные из этих вопросов: сколь широким может быть спектр оцениваемых последствий? Сколь активной должна быть роль субъекта оценки техники? Как обеспечить объективность исследования по оценке техники? Следует ли при разработке рекомендаций исходить из существующей парадигмы технического развития или же нужно сознательно стремиться к ее изменению с учетом основных социальных потребностей? Если последнее, то на основе каких ценностных приоритетов? Кто определяет эти приоритеты и как вообще решается проблема участия в принятии соответствующих решений? Каким должен быть механизм преодоления существующих и вновь возникающих разногласий? Каким образом решается проблема ответственности?
  Обозначенное этой серией вопросов проблемное поле оценки техники несомненно заслуживает тщательного анализа. Что же касается дальнейших перспектив оценки техники, то их следует рассматривать в более широком контексте задач по переходу к устойчивому развитию. При этом необходимо реалистичное понимание роли техники в разрешении планетарного кризиса, с которым в своем развитии столкнулась цивилизация. Сегодня основная опасность видится не в исчерпании ресурсов роста, а в исчерпании ресурсов выживания, в возможности нарушения естественной биотической регуляции окружающей среды[48] в результате техногенной экспансии человека и практически неконтролируемого увеличения численности населения планеты. Выход из кризиса не может быть найден только на путях научно-технического прогресса. Технологические прорывы, вероятно, позволят решить многие острые проблемы истощения ресурсов, необходимых для продолжения экономического роста, отчасти они могут также способствовать изменению качества роста, но техносфера никогда не заменит биосферу в ее функции сохранения жизни на Земле. И если в мировом сообществе идея "Sustainability" получит реальную поддержку в качестве концепции перехода к такому типу глобального социального-экономического развития, при котором по крайней мере удастся избежать дальнейшего возмущения биосферы, то и направленность научно-технического прогресса будет существенно переориентирована. Одним из инструментов такой переориентации, несомненно, станет оценка техники.
 
 А.В. Круглов
  ТЕХНИЧЕСКОЕ ПОКОРЕНИЕ ТЕХНИКИ?
  1. Роль техники за последние столетия неизмеримо возросла. Она получает чуть ли не доминирующее значение в современной жизни. Налицо как положительные, так и отрицательные последствия этого. Соответственно диаметрально противоположны и оценки техники. Мыслители задаются вопросом о сущности техники. В связи с этим вопросом немаловажно следующее. Техника имеет свою длительную историю, и далеко не всегда роль ее в жизни человека была столь значительной, как это имеет место сегодня. Сегодняшняя ситуация сложилась относительно недавно. В самой технике произошли серьезные трансформации. Стержнем, движущей силой ее развития оказались рациональность, точность и прогресс[49]. И вряд ли можно рассматривать технику неисторически.
  2. Является ли техника демонической? Техника - это творение человека, и уж если кто и проявляет демонические черты, так это сам творец техники - человек. Он создал нечто, что перестало ему подчиняться и поработило его самого. Каков же выход из данной ситуации? Как отмечал К.Ясперс, "...судьба человека зависит от того способа, каким он подчинит себе последствия технического прогресса ... как человек, подчинившийся технике, станет господствовать над ней"[50]. Мнение Ясперса находит много сторонников, однако с ним вряд ли можно согласиться. В таком случае мы оказываемся вот в какой ситуации. Когда-то на заре Нового времени человек четко поставил и начал реализовывать цель господства над природой. Средством для этого служила в первую очередь наука и техника. Со временем техника, т.е. машины, аппараты и т.п., сама стала "рукотворной природой", во многом для нас загадочной и непроясненной. В пору "пытать" технику в опытах и экспериментах (как это имело и имеет место при помощи техники с природой), чтобы получить ответы на интересующие нас вопросы о существе техники. А еще перед нами маячит цель "овладеть" вышедшей из-под нашего контроля техникой[51]. То, как ставится эта цель, наводит на мысль, что даже здесь мы находимся в плену у техники и пытаемся с новой техникой овладеть старой. Но даже если это и удастся, то решит ли это волнующие нас проблемы?
  3. Проблема состоит не в самой технике. Как отметил М.Хайдеггер, "угроза человеку идет даже не от возможного губительного действия машин и технических аппаратов. Подлинная угроза уже подступила к человеку в самом его существе"[52]. Но глобальный выход из затруднительной ситуации, в которой сегодня оказался человек, нужно искать в некотором новом взгляде на самого человека, на мир и технику, а не в применении старых технических средств.
  4. Но если проблема заложена в самом человеке, то техника, следовательно, нейтральна? Тот же Ясперс писал, что техника является только средством и сама по себе не дурна и не хороша. Но что такое техника сама по себе? Существует ли она таким образом? Приобрела ли бы она тот гигантский вес и стала ли бы она проблемой, если бы не те целеустановки, на которые она направлена? Что нам дает ее рассмотрение вне таких установок, как рациональность, точность и прогресс? При этом стоит учитывать, что рациональность и техника стали для современного человека в чем-то самоцелью[53]. Останется ли без этих установок техника техникой в узком современном смысле слова? Ведь понимание техники, равно как и сама техника современности, существенным образом отличаются от понимания техники и самой техники античности и средневековья. То, что мы используем для столь разных периодов одно и то же слово "техника", есть некоторая условность. Без указанных целеустановок техника вообще перестает быть проблемой.
  5. Технические достижения и представления постигла та же участь, что и научные: наступила утрата культурной значимости научных (а вместе с ними и технических) представлений о мире[54]. Это еще одно основание для современного невежества.
  Другим же следствием влияния техники явилось то обстоятельство, что человек стал рассматривать сам себя и других как техническое средство. Правда, рассматривать других людей как "техническое средство" не ново. Так можно вспомнить античных рабов - "говорящие орудия", или одну из формулировок категорического императива Канта, в которой Кант призывает относиться к другим людям как к цели, а не как к средству. Однако сегодня мы сталкиваемся с тем, что человек весьма отчетливо превращает сам себя, свой организм в "технический аппарат" для достижения неких целей (наиболее яркий пример - современный спорт).
  Техника в определенном отношении потеряла некую культурную ценность: она перестала быть сакральной. Может быть, еще и поэтому столь остро чувствуется потеря нуминозного опыта, связанного с мифом и искусством (М.Хайдеггер, К.Хюбнер и др.), в век науки и техники. Вряд ли мы ощущали бы эту ситуацию столь остро, если бы мы относились к технике так, как с поразительной силой описал У.Эко на примере Deutsches Museum в своем "Маятнике Фуко".
 
 М. Сокольская
  ФИЛОСОФИЯ ТЕХНИКИ И ТРАДИЦИОННАЯ ФИЛОСОФИЯ
  Сегодня не приходится доказывать, что философия техники имеет право на существование, что техника, то есть человеческие средства преобразования окружающего мира, требуют философского тематизирования и осмысления. Однако возможно, что даже на сегодняшний день философия техники недостаточно радикальна в своих притязаниях. Возможно, свой настоящий raison d'etre эта новая дисциплина получает не встраиваясь в традиционное здание философского знания, а создавая самим своим существованием предпосылки для коренной его перестройки. Ведь философия техники означает пристальное внимание к деятельности человека в мире и ее последствиям как для человека, так и для мира (ведь, как кажется, именно это подразумевается под философией техники) - именно в деятельности, как заметил еще Аристотель, и проявляется, точнее, и осуществляется сущность. Сущность человека и мира - важнейшие и традиционнейшие темы философии.
  Однако традиционность вопросов не должна означать традиционности путей их решения. Осознанное обращение с сознательно сформулированными вопросами к мысли прошлого всегда продуктивно, и, в частности, Аристотель может быть в этой связи чрезвычайно актуален. Однако неосознанное подведение предстающих нашему непосредственному восприятию феноменов под традиционные, идущие от античности термины и категории грозит тем, что собственная природа этих феноменов ускользнет от нас и обсуждение будет отдалять нас от сути, а не приближать к ней.
  Такая опасность существует, хотя она уже давно замечена и отмечена в литературе, относительно много обсуждаемого среди специалистов разграничения и взаимного отношения техники и науки. Рамки обсуждения были изначально заданы еще античным противопоставлением теоретического и практического знания. Наука соответственно отождествлялась с греческой "теорией" - чистым созерцанием реальности, дающим знание о ней в смысле греческого "эпистеме" - умозрительного постижения незыблемых оснований мироздания. Как таковая, она, следует считать, не подлежит моральной оценке, поскольку знание в этом греческом смысле трансцендентно, а категории добра и зла имеют смысл лишь в отнесении к человеку.
  Техника, в свою очередь, в соответствии со своей этимологией, соответствовала тому, что греки называли "техне" - "ремеслом" или "мастерством". Ее сфера - "приложение", использование знания в человеческих целях, и на этом уровне возникают моральные проблемы - проблема ответственности и проблема различения добра и зла, так как применять знание можно как во благо, так и во зло, и не всегда легко отличить одно от другого.
  Однако это на первый взгляд ясное разграничение почему-то не хочет работать. Возникает подозрение, что к современному миру все это не вполне приложимо. "Кажущееся ясным различие поставлено под вопрос растущим переплетением естественных наук и техники, которое проявляется и в "технизации" науки, и в растущей "сциентификации" техники"[55]. Получается, что еще недавно "чистая наука" существовала, и лишь сейчас, на наших глазах, в процессе растущего "переплетения" с техникой, изменяется до неузнаваемости, утрачивая характерные черты. Некоторые исследователи предлагают назвать это новое явление "технонаукой". Однако как кажется, наука могла бы остаться и при своем старом имени, если мы отдадим себе отчет, что новоевропейская наука никогда и не была древнегреческой "теорией", и, в свою очередь, то, что греки разумели под "теорией" и даже под "знанием" (эпистеме), никак не сходится с нашим понятием науки. Платоновское знание было знанием того, на что в принципе невозможно воздействовать. Эта неподверженность воздействию была одним из условий и обоснований знания. Для человека знание было единственным средством вхождения в контакт с этой неизменной реальностью - поскольку сама она, будучи самодостаточной, воздействий не допускала, единственной возможностью было дать ей (реальности) воздействовать на тебя (человека). Нахождение в сфере этого воздействия и было "знанием", а путь к нему, очевидно, как на греческом, так и на любом новоевропейском языке именуется философией, а не наукой. Что наука изначально "зарождается в недрах" философии, "не выделяется" из ее состава - общее место, но важно уточнить, на каком основании такое разделение все же происходит, становясь в ходе веков все более и более резким и неотменимым. Если мы вдумаемся, что обозначает сейчас для нас в нашем обыденном сознании "наука", мы увидим, что наука - это прежде всего умение воздействовать на реальность (что бы ни подразумевалось под этим последним словом). Наше "знать", по крайней мере со времен Ф.Бэкона, значит "мочь". Мы не ждем даже от самой "чистой", "теоретической" науки преобразования себя открывающейся реальностью. Мы ждем от нее преобразования мира, во всяком случае, умения вмешиваться в естественные процессы и предсказывать результаты этого вмешательства. Само наше "знать" означает "уметь воздействовать", а умение воздействовать есть техника. Но это означает, что мы можем и хотим знать только то, на что можно воздействовать.
  Можно заметить, кстати, что, если понимать технику широко, не только как некие механические орудия, но и как любые вырабатываемые человеком для достижения определенных целей средства, то греки уже знали "технику" и сопряженные с нею опасности. Ибо чем иным, как ни техникой, являлись многочисленные учебники (называвшиеся по-гречески просто "техне") по риторике, по разумному ведению хозяйства и т.д. Собственно, пресловутый спор Платона с софистами был спором о сравнительных преимуществах знания-созерцания и знания-манипулирования. Самую большую опасность Платон видел в знании, которое дает человеку возможность влиять на окружающее (или окружающих), не изменяя его самого, то есть дает человеку возможность экстенсивного, а не интенсивного наращивания мощи, ставит его в отношение со способным испытывать воздействие, а не с неизменным и воздействующим. Вспомним в этой связи известный отрывок из "Федра":
  Бог Тевт, изобретатель всяческих техник (счет, звездочетство, землемерие и других), - рассказывает Платон, - беседовал как-то с египетским царем Тамусом и показывал ему свои искусства, предлагая передать их египтянам. Тамус же, слушая, одобрял или порицал их. И вот черед дошел до искусства (техники) письма. Тевт сказал: "Эта наука, царь, сделает египтян более мудрыми и памятливыми, так как найдено средство для памяти и мудрости". Царь же сказал: "Искуснейший Тевт, один бывает способен порождать предметы искусства, а другой - судить, какая в них доля вреда или выгоды для тех, кто намеревается ими воспользоваться. Вот и сейчас ты, отец письмен, из-за благорасположения к ним сказал как раз обратное их значению. В душах научившихся им они вызовут забывчивость, так как здесь не упражняется память: доверяясь письму, припоминать станут внешне - по посторонним знакам, а не внутренне - сами от себя. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам видимость мудрости, но не истину. Они у тебя будут наслышаны о многом без понимания, и будут казаться многознающими, оставаясь по большей части невеждами; и общаться с ними будет нелегко, поскольку они сделаются мнимомудрыми вместо мудрых"[56].
  Этот отрывок кажется мне прекрасным резюме тех претензий к технике, которые предъявлялись в нашем столетии немецкой так называемой Kulturkritik (Meyer, Anders, Jaspers, Dvorak). Ведь речь здесь идет и о вызываемом техникой "отчуждении" человека, и о массовой культуре, и о "деперсонализации"... Но раз проблема была ясна уже Платону, значит, причины ее не в современном "чрезмерном", "подавляющем" развитии техники, не в каких-то вызванных неправильным ходом прогресса особенностях современного человека, а в каких-то более фундаментальных и неизменных свойствах человеческой природы. Речь идет, кратко говоря, о том, что расширение возможностей деятельности вовне для человека неизменно сопровождается ощущением потери внутренней сущности. В чем же состоит это сущностное равновесие активности и страдательности, нарушение которого ощущается так болезненно? Ведь очевидно в то же время, что потребность в деятельности, в подчинении окружающего мира - также одна из фундаментальных для человека, что он не только Homo sapiens, но и Homo faber.
  Стоит провести еще одну параллель между античной и современной мыслью. Аристотель в трактате "О душе" занимается, собственно говоря, определением того, что такое мышление и что такое человек. Он замечает (и это было чрезвычайно ново), что душа человека есть лишь частный случай того, что наблюдается вообще в одушевленной природе, что о душе без тела говорить вообще бессмысленно, так как у души нет специфических свойств и деятельности, которые были бы мыслимы без тела, и, следовательно, это понятия соотносительные, соответствующие паре материал-форма. Он замечает также, что специфической деятельностью души могло бы казаться мышление, но и оно при ближайшем рассмотрении включает как необходимое условие чувственные образы, и следовательно, тело. Однако в дальнейшем рассмотрении он неожиданно допускает, без всяких внятных оснований, что ум как высшая человеческая способность (а не только как мировой ум) может быть независим от тела. Мне кажется, что здесь проявляется тот же "священный ужас", который все мы в большей или меньшей степени испытываем, когда оказывается, что феномены, которые мы привыкли относить исключительно к "душевной" сфере, имеют физические, например, биохимические причины. Так идея подавления агрессивности с помощью определенных химических средств или электронных стимуляторов или лечение с их помощью различных психических заболеваний вызывает в обществе неприятие. В то же время специалисты замечают, что "допаминовые расстройства (допамин - нейропередатчик, связанный с возникновением шизофрении) заслуживают "моральной", "социальной" или "психоаналитической" оценки не более, чем инсулиновые расстройства, вызывающие диабет... Нужно лечить "безумие" так, как лечат болезни печени или почек". С другой стороны, обсуждается возможность машин-"протезов", способных увеличивать объем памяти, расширять возможности чувственного восприятия и проч. И все эти заманчивые возможности вызывают инстинктивный ужас. Кажется очень важным определить точнее, с чем этот ужас связан и насколько он оправдан. Есть ли это только издержки современного "иррационализма" или нечто более существенное? Чем больше человек действует, подвергая воздействию окружающий мир и самого себя, чем дальше отодвигается, вплоть до полного исчезновения, граница незыблемого, не зависящего от его воли, тем меньше он может осознавать себя местом обнаружения трансцендентного, источником ценностей и ответственности, и тем более он обнаруживает в себе природное существо, часть природы, индифферентной к ценностям и ответственности. Высшая психическая деятельность, когда вскрывается ее физическая обусловленность, также становится сомнительным объектом приложения этих категорий. Страх, который при этом возникает, явно связан с инстинктом самосохранения. Почему человечество инстинктивно предпочитает "символические" методы воздействия на личность - слово, убеждение, воспитание, на худой конец психоанализ - химическим методам, обладающим безусловной эффективностью? Именно потому, что безусловная эффективность несовместима со свободой воли, то есть с ответственностью за свои поступки. Блаженство, лишенное воли - распространеннейший ужас антиутопий. Собственно, когда мы боимся техники - нашего собственного порождения - мы боимся не конкретных следствий ее применения, как бы они ни были ужасны; мы боимся, что сделанное окажется сделанным помимо нас, как бы оно ни было прекрасно. И этот страх может так или иначе служить критерием допустимого, поскольку мы ищем блага человека, а для этого должны найти фундаментальные свойства человека. Чем больше мир зависит от человека, тем больше человек убеждается, что он лишь часть этого зависимого от него мира, и тем меньше у него оснований чувствовать ответственность и привносить понятие ценности. Тем не менее эти два свойства не поддаются редукции и оказываются ни в каком случае неотделимы от человеческого существования. В результате научно-технического прогресса мы вынуждены философствовать, не надеясь найти для этих свойств никакого трансцендентного обоснования, сознавая, что они начинаются и заканчиваются с человеком, и в то же время не позволяя себе закрыть глаза на феномен их неотменимого присутствия.
 
 Ю.Л.Курикалов
  ЭКОЛОГИЯ КУЛЬТУРЫ В ОРИЕНТИРАХ ХРИСТИАНСКОГО КОСМИЗМА[57]
  Глобальный экологический кризис поднимает проблему духовного оздоровления человечества. Спор может идти о путях этого оздоровления. Так называемая "глубокая экология" настаивает на возвращении современного человека к первобытному космизму, растворение его в бессознательности космических или "почвенных" стихий - если и возможно, то совершенно нежелательно, причем с самых различных точек зрения. В ответ на критику сторонники "глубокой экологии" обвиняют своих оппонентов в антропоцентризме, в том, что они отдают приоритет интересам человека. Однако даже если фиксироваться на экологической проблематике, то с самого начала вопрос стоял не о том, чтобы устранить интересы человека, а о том, чтобы спасти Природу. Стремление достичь этого, погружая человека в бессознательное и лишая тем самым моральной ответственности, по сути означает ее отчаяние - отчаяние стать действенной другим способом, нежели убив себя.
  Если вдуматься, то в более здравой форме - сберегающей природу и органически включающей в нее человека, без потери им собственной уникальной сущности - "глубокая экология" так или иначе присутствует практически во всех религиозно-культурных традициях. Это и понятно, поскольку именно эти традиции, в единстве духовно-душевного мира и уклада жизни, веками обеспечивали существование народов в их естественной среде. В принципе, все экологические проблемы могли бы быть разрешены возвращением всех и вся к этому традиционному образу жизни и менталитету. Подобный "зеленый фундаментализм", конечно, представляет собой одну из "реставрационных утопий".
  Удерживаясь от таких крайностей, как "глубокая экология" или "зеленый фундаментализм", не стоит, однако, соглашаться и с теми узкими прагматиками или технократами, которые рассматривают экологический кризис как совокупность частных "проблем окружающей среды", вполне разрешимых в обычном для Запада - экономическом, правовом и технологическом - порядке. Этот кризис представляет собой, в сущности, проекцию вовне отчуждения человеком своей собственной души. Следует максимально настойчиво вырабатывать такой подход к решению экологических проблем, при котором одновременно происходило бы оздоровление в социальной и духовной сферах. Именно в этом состоит смысл введения таких понятий, как экология человека или экология культуры.
  Действительно, насущной необходимостью является выработка обществом определенной культурной формы, соответствующей экологическому императиву, и в то же время допускающей в "прирученном" виде научно-техническое развитие и ряд других важнейших сторон современного мира. Точнее, здесь может идти речь о целом спектре культурных форм, представляющих собой своего рода синтез наследия традиционных культур с требованиями модернизации и экологической этикой. Многообразны и формы менталитета, которые соответствуют императиву духовного и природно-средового выживания человечества в современных условиях. Они могут не являться религией в собственном смысле слова, но так или иначе они должны воплощать идею бескорыстного духовного служения ради спасения мира. Характерный пример здесь представляет этика благоговения перед жизнью А.Швейцера. Если иметь в виду христианские корни идей Швейцера, то этот пример лишний раз показывает предвзятость обличений христианства на экологической почве. Напротив, возрождение христианского мировоззрения, раскрывающегося не как доктринальная система, а как живое и открытое для всестороннего опыта понимание, может стать основой для достойного ответа на экологический кризис.
  Первостепенную роль на этом совместном пути развития христианского и экологического сознания призвано играть такое важнейшее духовное направление, как христианский космизм. Космизм вообще - осознание целостности мироздания, значимости каждого его звена и их взаимосвязей, создающих бытийный порядок Вселенной. При этом важна не сама по себе масштабность сущего, а особое переживание открытости и глубинного проникновения в связь вещей, "космическая симпатия". Христианский космизм не является каким-либо маркированным учением в богословии или религиозной философии, это одна из сущностных сторон христианского мировоззрения. Присутствующий в христианстве выход в "сверх-естественное" не порождает акосмизма, пока не отрицается значимость природных начал, в том числе в духовном отношении. Напротив, подобный выход может развивать особую глубинную интуицию, мистическое чувствование духовно-природного единства.
  В произведениях отцов и учителей Церкви, в церковном искусстве и многих сторонах народно-христианской культуры явственно раскрывается путь обоготворения жизни, реальная возможность созвучия земного и небесного, преодоление косности материального. Мы можем обнаружить здесь проступающее из лона человеческого всеединства, соборности - космическое воплощение Логоса. Явление подлинной красоты в мире сём воспринимается как пронизывание его созданий лучами умного света Христова и нераздельно соединенной с ними благодатью Святого Духа. Это озарение мира животворяще-разумной Красотой персонифицировано в особенности образами Богоматери и Софии - Премудрости Божией (налицо внутренняя взаимосвязь этих образов, заново прочувствованная Вл. Соловьевым).
  Храмовое и иконное воплощение духовных идеалов не является по самому своему существу непосредственно руслом жизни, с ее всегда грозящим вылиться в хаос многообразием. Его строй должен был скорее давать для нее систему ориентиров, как это исходно и понималось христианским обществом. Но, разворачиваясь в обрядовый и благоговейно-аскетический образ жизни, "церковный чин" заметным образом превращался в самоцель. Эта экспансия сгущенного ритуального символизма, сопровождаемая своеобразной "материализацией" - подменой его содержания его же собственной формой, безусловно, значительно отяготила средневековое христианство. В то же время нельзя не видеть здесь объективации стремления к охвату одухотворенной деятельностью человека всего его бытия, как во внутреннем, так и социально-средовом порядке. Соотнесение христианского космизма с идеей экологии культуры оказывается в этом плане чрезвычайно плодотворной перспективой для обеих сторон этого отношения.
  Само слово "экология" происходит от греч. ойкос - дом, и может изъясняться как "оздоровление дома", приведение в естественное состояние природной среды. Христианский космизм дает плодотворное раскрытие такого понимания. Оно выражено, в частности, в православном понятии ойкономии (или, в более принятой в богословской литературе транскрипции, икономии) - "домостроительства". Здесь предполагается, что деятельность Божества и человека, в случае правильного поведения последнего, оказываются синергетичны (вспомним современное научное осмысление этого богословского понятия!), то есть вступают в некий "резонанс". Именно таким образом происходит обретение миром "софийной целостности". В подобном миропонимании органически сочетаются личностный и общественный, богочеловеческий и космический планы бытия, сонм природных существ включается в полноту соборности мира.
  Представляется, что сближение принципов экологии с христианским пониманием "домостроительства Природы" дает значимые ориентиры для развития экологического сознания. Этот путь актуален в особенности для стран "православной цивилизации", где в большей степени сохранились на уровне менталитета и культурных образцов формы, соответствующие христианскому космизму (даже в случае утраты религиозности в собственном смысле слова). Принципиальное значение имеет он прежде всего для России, где в условиях трансформации национального сознания и социальной неустойчивости распространение экологическо-экономического миропонимания может составить одно из важных направлений оздоровления общества.
 
 Ю.Ю.Чёрный
  "ДВЕ КУЛЬТУРЫ" СОВРЕМЕННОГО ОБЩЕСТВА:ОТ ПРОТИВОСТОЯНИЯ К ОБЪЕДИНЕНИЮ
  Факт противостояния в современной культуре двух своеобразных типов культур - научно-технической и гуманитарной - известен достаточно давно. В частности, на него в начале 50-х годов нашего столетия обратил внимание английский писатель Чарльз Перси Сноу. По мнению Сноу, между традиционной гуманитарной культурой европейского Запада и новой, так называемой "научной культурой" ХХ века нарастает катастрофический разрыв. Научная и классическая гуманитарная культуры, по мнению писателя, уже не просто утратили способность общаться друг с другом, но ведут между собой борьбу на взаимное вытеснение. "Среди художественной интеллигенции, - отмечал Сноу в статье "Две культуры и научная революция", - сложилось твердое мнение, что ученые не представляют себе реальной жизни и поэтому им свойствен поверхностный оптимизм. Ученые со своей стороны считают, что художественная интеллигенция лишена дара провидения, что она проявляет странное равнодушие к участи человечества, что ей чуждо все, имеющее отношение к разуму, что она пытается ограничить искусство и мышление только сегодняшними заботами и так далее"[58].
  Суть проблемы, которую поставил Сноу, по-видимому, связана с глубинными основаниями современной социокультурной ситуации. Все мы являемся свидетелями неоспоримых успехов современной техники, но в то же время испытываем беспокойство по поводу сохранения среды обитания человеческого рода. Классическая гуманитарная культура, призванная хранить и развивать духовные ценности человечества, уходит в глухую оборону перед лицом наступления научно-технической цивилизации. Она осознает неизбежность развития техники, однако часто оказывается просто не в силах принять технику в качестве одного из ведущих факторов современной жизни.
  Таким образом, мы видим, что современная культурная ситуация достаточно противоречива. "Глубокая специализация и социализация в этих двух культурах, - пишет по этому поводу отечественный философ В.М.Розин, - в конечном счете приводит к тому, что действительно формируются два разных типа людей, с разным видением, пониманием всего, образом жизни. Для инженера гуманитарий нередко выглядит и ведет себя как марсианин (поскольку, живя в мире технической цивилизации, он не хочет признавать этот мир), для гуманитария технически ориентированный человек не менее странен (технический человек и технический мир напоминают рациональное устройство, устрашающую или, напротив, удобную машину)"[59]. Поэтому уместно будет задать следующий вопрос: не утратила ли свой смысл сама оппозиция "гуманитарное-техническое", может быть, уже ни тот, ни другой, взятый в отдельности, тип культуры не отвечает требованиям современной жизни? Можно предположить, что дело обстоит именно так.
  Любовь представителя гуманитарных дисциплин к духу, человеку, языку и сознанию не учитывает их технической обусловленности, т.е. того, что современный человек превратился в функциональный элемент техносферы. С другой стороны, технически ориентированный специалист не может сегодня обойтись без рефлексии границ своей профессии, без осознания определенных ценностей, которые он не должен игнорировать. Надо полагать, что наиболее плодотворным для представителей технической и гуманитарной культур должно стать установление диалогических отношений между ними, в результате которого каждая из культур сможет осознать свои границы, увидеть свои достоинства и недостатки.
  Нахождение точек соприкосновения между двумя культурами должно, как мне кажется, перейти далее в их сближение. Идеалом нового типа культуры должен стать целостный, органичный человек, целостная гуманитарно-техническая личность, ориентирующаяся в обеих культурах и преодолевающая саму оппозицию "гуманитарное-техническое".
 
 Э. Чаплыгин
  ТЕХНИЧЕСКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ В СВЕТЕ АНАЛИТИЧЕСКОГО МАРКСИЗМА
  В 70-е годы нашего столетия в Англии и США оформилось новое социально-философское течение, названное аналитическим марксизмом. В рамках данного течения произошло слияние двух традиций: классический марксистский анализ общества был обогащен методами, получившими развитие в рамках аналитической философии ХХ века (инструменты логики, математики, моделирования, теории игр).
  Анализ техники в аналитическом марксизме получил комплексный и междисциплинарный характер как сложный, многоаспектный и противоречивый фактор развития человеческой цивилизации. Философия техники в рамках этого подхода рассматривается как раздел социальной философии. Анализ техники концентрируется вокруг социальных, индивидуально-личностных, ценностных аспектов, связанных с ней. В то же время логико-методологические проблемы (преимущественно в форме анализа технического знания) в аналитическом марксизме отходят на второй план.
  Наиболее остро дискутируемой является проблема детерминации технического знания и технологического развития в целом. В данный момент предметом рассмотрения являются технические изменения как производство и модификация инструментов, орудий труда, играющих важнейшую роль в изменении общественной жизни.
  Аналитический марксизм противопоставляет свою концепцию теории сторонников технологического детерминизма, разработанную в рамках неоклассической теории и использующую функциональный подход. Описывая техническое развитие, представители неоклассической концепции руководствуются критериями эффективности, экономичности (или максимизации прибыли). Анализ идет преимущественно на уровне отдельных корпораций или национальной индустрии. "Внешние" факторы, такие как экологические соображения, социально-политические обстоятельства, моральные или идеологические аргументы, способны по их мнению лишь отклонить "нормальный" ход развития техники.
  В рамках эволюционистских теорий техническое развитие рассматривается как более или менее аналогичное биологической эволюции и естественному отбору. Аналитический марксизм эту точку зрения не приемлет.
  Йозеф Шумпетер предлагает масштабный историко-синтетический подход к изучению процесса технического развития. Некоторые его идеи активно используются представителями аналитического марксизма. Вместо того, чтобы рассматривать технические изменения как образец рутинной максимализации прибыли, он подчеркивает творческий характер подобного изменения. Капитализм для него - это не столько рациональная и эффективная система, сколько система динамичная, а предприниматель в рамках этой системы рассматривается как уникальный продукт человеческой истории. То или иное направление, по которому движется техническое развитие, может во многом зависеть от психологических факторов. Шумпетер подчеркивает иррациональную сторону инноваций. Важную роль в данном процессе могут играть такие, казалось бы второстепенные, факторы, как династические претензии предпринимателя, чрезмерный оптимизм и тому подобное.
  В классической марксистской традиции изучение технических изменений находится на стыке социальной науки и естественных наук, что должно сократить разрыв между чистой наукой и практикой. На протяжении человеческой истории социальные институты возникали и исчезали в соответствии с изменениями продуктивной и деструктивной технологии. Технические изменения или развитие производительных сил - это основной объясняющий фактор в развитии человеческого общества вообще. Таким образом, концепция технических изменений (или развития производительных сил) - это не только экономическая, но и технологическая концепция истории. (В конце концов, с определенной дозой условности можно утверждать, что человек - это животное, производящее орудие труда.) По Марксу, целью истории является общество, где будет реализовано свободное и прогрессивное развитие производительных сил.
  В рамках аналитического марксизма технические изменения рассматриваются как:
  1) рациональная деятельность по достижению определенной цели - выбора наилучших инноваций или возможных изменений;
  2) технические изменения как череда проб и ошибок, как кумулятивный процесс более или менее случайных модификаций производственного процесса.
  Аналитический марксизм в лице таких представителей, как Джон Элстер, Джеральд Алан Коэн и др., исходит из классической марксистской постановки вопроса. Однако в процессе анализа происходит переосмысление и переформулирование некоторых терминов и положений Маркса. Методологической основой этих исследований является теория рационального выбора, которая дополняет диалектику, так как последняя в чистом виде, по мнению Джона Элстера, служит оправданию телеологии и не может во многих случаях быть адекватным методологическим инструментом.
  Аналитический марксизм создает программу, опирающуюся на результаты экономики, социологии, социальной психологии, других наук. В соответствии с этой концепцией прогресс науки и техники направляется и измеряется не только техническими идеями, но и социальными, политическими, экологическими параметрами. В конечном итоге развитие техники имеет смысл только в связи с прогрессивным изменением условий человеческого бытия. Содержание и направленность технических изменений находятся в очевидной зависимости от противоречивых интересов общественных классов, групп населения и так далее. Все это безусловно связывает процесс развития техники с политическими процессами в обществе, с классовой борьбой, динамикой и структурой власти и другими факторами.
  Наиболее сложный вопрос, на который еще предстоит дать ответ приверженцам аналитического марксизма: является ли изменение техники функцией от эволюции общественно-экономической структуры (как это утверждают Гелен и Хабермас), или изменение общественно-экономической структуры - это функция от изменения техники и технологии?
 
 2. Наука, техника и общество в информационную эпоху
  Хельмут Шпиннер
  ОРГАНИЗАЦИЯ ЗНАНИЯ В ИНФОРМАЦИОННОМ ОБЩЕСТВЕ
  Влияние технических и нетехнических подходов в области
 структурирования и развития открытых информационных сетей
  Несмотря на то, что необходимость внедрения и использования новых технологий знания при создании компьютерных сетей является неоспоримым фактом, по вопросам содержания этих технологий, а также связанных с их внедрением мероприятий нет единодушия.
  В основе разногласий лежат разные подходы. С одной стороны, чисто технический подход к разработке и развитию компьютерных сетей, представители которого мыслят сложившимися категориями технических стандартов и алгоритмов и, с другой стороны, нетехнический подход, нацеленный на решение вопросов, связанных с функционированием знания в экономических, правовых и научно-исследовательских системах.
  На практике часто имеет место конкуренция технических и нетехнических решений в то время, как эти решения должны быть комплексными и дополнять друг друга. Это особенно важно, поскольку вступление современного общества в информационный век требует формирования адекватных информационных структур на основе синтеза как технического, так и нетехнического подходов.
  В условиях становления информационного общества коренным образом меняется роль знания. Оно превращается в ресурс и производительную силу общества. Доступ к необходимому знанию как никогда оказывается жизненно важным как для отдельных индивидов, так и для целых общественных групп.
  В то же время прежние структуры производства, обработки, хранения, предоставления и распространения знания, как правило, не могут удовлетворять постоянно меняющиеся информационные потребности.
  В нынешних условиях решение задачи предоставления адекватной и оперативной информации, действительно необходимой современным пользователям, требует, во-первых, проведения теоретического анализа, связанного с выделением предметных областей - "зон знания" и разработкой отвечающей требованиям информационного века структуры знания, и, во-вторых, создания динамичных, ориентированных на конкретных пользователей структур знания на основе компьютерных информационных сетей.
  При выделении "зон знания" следует особо учитывать динамичный характер функционирования знания в информационном веке. Должны также соблюдаться следующие условия:
  - тематическая идентифицируемость и возможность операционального выделения соответствующих предметных областей;
  - возможность достаточного маневра при проведении структуризации, чтобы не допустить необоснованного дробления по сути цельных предметных областей;
  - возможность своевременной постановки проблем с целью разрешения возникающих конфликтных ситуаций;
  - существование достаточного проблемного пространства для технических и нетехнических решений.
  Функционирование знания в информационном обществе основывается на иных принципах, и это необходимо принимать во внимание разработчикам. Можно выделить 12 целей, к достижению которых надо стремиться при разработке новых адекватных структур знания:
  - свобода знания, что предполагает а) право на критику и право на развитие и совершенствование знания; б) право на необходимое ограничение доступа к информации личного, коммерческого, военного и др. характера; в) право на распространение открытой информации;
  - независимость в области работы с информацией, ограничение и исключение внешнего давления;
  - равенство возможностей в деле развития, хранения, распространения знания независимо от того, является ли оно общепринятым или противоречащим общепринятому знанию;
  - структурный плюрализм, выражающийся в отрицании любых универсальных схем и признании права на разработку и функционирование структур, реально отвечающих природе конкретного знания;
  - создание специальных "зон знания" для проблемных положений, в рамках которых могут обсуждаться проблемы, связанные со структурированием знания, выделяться новые и пересматриваться устаревшие классификации;
  - ответственность за использование и незаконное использование информации, наносящее вред лицам, организациям, профессиональным или другим общественным группам или же обществу в целом, а также их интересам;
  - развитие инфраструктуры критики, необходимой для апробации нового знания, отказа от устаревших представлений, положений и теорий, что в конечном итоге обеспечивает прогрессивное развитие знания;
  - реальное информационное обеспечение потребностей социально-политического бытия, когда новые структуры знания в состоянии предоставить информацию, действительно необходимую для решения актуальных проблем конкретных пользователей;
  - информационное самоопределение, предполагающее право на создание собственных информационных интеллектуальных систем, защищенных от вмешательства, навязывания нежелательных данных, моделей и стереотипов извне;
  - функциональное разделение труда в области знания, что предполагает выполнение отдельных функций, связанных с развитием, распространением, обработкой, хранением и предоставлением информации специальными подразделениями в системе знания во избежание дублирования усилий.
  - децентрализованная организация знания как средство борьбы с монополизацией, представляющей особую опасность именно в информационном обществе, основанном на знании;
  - стратегия гибкого взаимодополняющего использования технических и нетехнических решений.
  Рассмотренные цели представляют собой выражение нетехнического подхода в области структурирования и развития открытых информационных сетей. Они способны сделать осмысленным, эффективным и плодотворным чисто технический подход, состоящий во внедрении новейшей компьютерной техники и технологий создания и развития информационных сетей. То, что комплексное использование технического и нетехнического подходов способно дать высокий положительный результат и потому является не только оправданным, но и практически необходимым, было доказано в ходе внедрения сети Интернет в университете Карлсруэ. Приобретенный при этом опыт позволяет с уверенностью утверждать, что, руководствуясь указанными целями при разработке современных структур знания, можно реально создавать открытые информационные сети, способные удовлетворять возросшие и динамично развивающиеся информационные потребности различных категорий современных пользователей.
  перевод А.Н.Лаврухина
 
 А.Н.Лаврухин
  РОЛЬ ПРИНЦИПА СТРУКТУРНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ПЛЮРАЛИЗМА В СТАНОВЛЕНИИ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА
  Изменения, вызванные информационной революцией, являются кардинальными по своей природе и затрагивают все стороны общественной и личной жизни, включая сферу производства, потребления, развлечений и т.д. Широкое и быстрое распространение новейших информационно-телекоммуникационных технологий начинает постепенно стирать явно ощущавшиеся прежде границы между странами, секторами экономики, общественными группами и особенно конкретными индивидами. Происходят серьёзные изменения на международном уровне, которые никто не мог предвидеть ещё 10 лет назад: распад незыблемого, казалось, социалистического лагеря, более или менее мирный переход бывших соцстран к построению рыночной экономики и организации политической и общественной жизни на традиционных, выработанных в ходе истории человечества принципах.
  Главным следствием этих изменений является перестройка (и довольно быстрая) мировоззренческих, философских, экономических и политических установок конкретных индивидов и общества в целом. В основе этих преобразований лежит утверждение структурно-политического плюрализма. Это понятие позволяет лучше понять суть и значение структурных и социальных последствий информатизации. Структурно-политический плюрализм представляет собой основополагающий принцип, определяющий характер подходов к решению проблем различных уровней и предполагающий признание закономерности и правомерности существования не только схожих, но и существенно различающихся между собой концептуальных (философских, научных, религиозных) и реально существующих, а также способных появиться в будущем, местных, региональных, государственных, международных общественно-политических и экономических структур и систем.
  Само по себе признание права на существование и развитие теоретических положений, политических и экономических образований не является чем-то новым. При желании можно проследить довольно долгую традицию в мировой истории, связанную с провозглашением и юридическим закреплением такого рода прав за государствами, народами, общественно-политическими организациями, профессиональными группами и даже отдельными индивидами. Здесь достаточно упомянуть Священные тексты многих народов, включая Новый Завет, Коран, Бхагават-Гиту, многие положения которых, во всяком случае официально, на протяжении довольно продолжительных периодов в истории разных стран призваны были служить нормативными, юридическими документами, Декларацию прав человека и гражданина (ХVIII век), Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа и Хельсинские соглашения (XX век). Однако практически до последнего времени эти права оставались в большинстве случаев лишь пожеланиями, идеалами, которыми следует руководствоваться, но которые вместе с тем было весьма сложно осуществлять на практике. В реальной жизни в отношениях между государствами, регионами, социальными группами и отдельными индивидами часто складывались такие отношения, что это давало повод говорить о "войне всех против всех", о борьбе за существование и выживание, о праве сильного, о нетерпимости и непризнании прав "чужих" ("кто не с нами, тот против нас"). Утверждение одних систем и структур в теоретической и практической областях жизнедеятельности людей, как правило, мыслилось и осуществлялось как победа, подавление и уничтожение другой - неверной и чуждой. Примеров этому история предоставляет предостаточно.
  Однако в условиях глобальных изменений, вызванных информационной революцией и развертыванием процесса информатизации, складывается новое положение, при котором признание прав на существование и развитие различных теоретических построений, социальных групп, политических организаций и экономических укладов становится повседневной реальностью, нормой жизни. Это обусловлено тем, что информатизация по самой своей сути связана с удовлетворением потребностей именно конкретных индивидов и групп, осознающих возможности и преимущества использования новейших информационных технологий и непосредственно заинтересованных в информатизации своей деятельности. Именно поэтому в бывших соцстранах не удавалось добиться успехов в проведении информатизации "сверху". Для успешного хода информатизации необходимо наличие демократических институтов, прав и свобод граждан. Как убедительно показывает опыт последних двух-трех десятилетий, процесс информатизации не может нормально идти в тоталитарном обществе. Он неизбежно тормозится как правящей верхушкой, вынужденной в целях сохранения своего господствующего положения, навязывать обществу свои ценности, задачи и цели и ограничивать свободное движение информационных потоков, так и остальными, подчиненными слоями общества, обязанными выполнять распоряжения вышестоящих органов и непосредственно незаинтересованными в результатах информатизации. В условиях динамичного развития информатизационных процессов и быстрого внедрения новейших информационных технологий, ведущих к коренной перестройке экономики и резкому повышению ее эффективности в демократических странах, государства с тоталитарными режимами начинают быстро отставать во всех важнейших сферах и, как следствие этого, теряют свое политическое влияние в мире. Их крах становится вопросом времени, поэтому проведение демократических преобразований, способных открыть дорогу процессу информатизации, оказывается жизненно необходимым. Именно с этим обстоятельством связан в первую очередь крах тоталитаризма на пороге XXI века.

<< Пред.           стр. 2 (из 4)           След. >>

Список литературы по разделу