<< Пред. стр. 30 (из 43) След. >>
силой чувствуют они привязанность друг кдругу, и счастье их любви имеет горький
вкус, из-за невозможности любить друг друга
открыто и свободно усиливается боль,
которую они испытывают, и они до глубины
души сочувствуют друг другу, а это их общее
сочувствие, это их общее несчастье и общее
счастье, в свою очередь, поддерживает огонь
их любви и дает ей пищу. Они страдают своим
наслаждением, наслаждаясь своим страданием.
Они ставят любовь свою вне мира, и сила
этой несчастной любви, изнемогающей под
бременем Судьбы, заставляет их интуитивно
предчувствовать мир иной, в котором нет
закона, кроме свободы любви, мир иной, в
котором нет ей преград, потому что нет
плоти. Ведь ничто не внушает нам столько
надежды и веры в мир иной, как
невозможность действительного осуществления
нашей любви в этом мире плоти и иллюзий.
214
А материнская любовь, что это как не
сочувствие слабому, жалкому, беззащитному
малютке, который нуждается в материнском
молоке и материнской заботе?
Любить духовно - значит сочувствовать, и
кто сильнее сочувствует, тот сильнее любит.
Человек вспыхивает горячей любовью к своим
ближним именно потому, что доходит до
предела своего собственного несчастья,
призрачности, ничтожности своего
собственного существования, и обратив вслед
за тем свои таким вот образом раскрытые
глаза на себе подобных, видит и их тоже
несчастными, призрачными, ничтожными,
сочувствует им и любит их.
Человек жаждет любви, или, что то же
самое, жаждет сочувствия. Человек хочет,
чтобы ему сопереживали, чтобы разделяли его
беды и печали. Когда нищий у дороги
показывает путнику свою язву или гангренную
культю, то в этом есть нечто большее, чем
просто уловка с целью получить милостыню.
Скорее всего, именно милостыня, а не
помощь, облегчающая тяготы жизни, является
сочувствием. Нищий не почувствует
благодарности за милостыню, которую ему
подают, отвернувшись, чтоб не видеть его и
пройти стороной, благодарен он будет скорее
за то, что посочувствовали, не оказав
никакой помощи, чем если бы, оказав помощь,
не посочувствовали, хотя, с другой стороны,
он, может быть, и предпочел бы это
последнее. Если не верите, посмотрите, с
каким наслаждением рассказывает он о своих
несчастьях тому, кто внимает ему с
волнением. Он жаждет сострадания, любви.
Как я уже сказал, именно любовь женщины
по самой сути своей всегда сострадательная,
215
материнская. Женщина покоряется влюбленному
потому, что чувствует, как он страдает от
любви. Изабелла почувствовала сострадание к
Лоренцо, Джульетта - к Ромео, Франческа - к
Паоло. Женщина как будто говорит: "Иди же,
бедненький, и не мучайся так из-за меня!".
И потому ее лобовь нежнее и чище, чем
любовь мужчины, она и сильнее, и дол-
говечней.
Итак, сочувствие есть сущность духовной
человеческой любви, любви, сознающей себя,
любви, не являющейся чисто животной, любви
разумной личности, наконец. Любовь состра-
дает, и чем больше сострадают, тем больше
любят.
Перефразируя mihil molitum quin
praecognitum4, я бы сказал: nihil cognitum
quin praevolitum, мы не знаем ничего
такого, чего бы прежде так или иначе не
желали, и даже подчеркнул бы, что
невозможно хорошо знать то, чего мы прежде
не любили, чему не сострадали.
Любовь, эта пылкая страсть, самая
возвышенная и самая глубокая, растет,
распространяясь на все вокруг, сострадая
всему. Соответственно, ты углубляешься в
самое себя и в самое себя погружаешься,
открывая свою собственную ничтожность,
обнаруживая, что ты не есть все то, что не
ты, не являешься тем, чем хотел бы быть,
что, наконец, ты - не более чем пустяк. И
прикоснувшись к своей собственной
ничтожности, не ощутив в себе никакой
прочной основы, не достигнув ни своей
собственной бесконечности, ни тем более
своей собственной вечности, ты всем сердцем
сочувствуешь самому себе и вспыхиваешь
болезненной любовью к себе самому, убивая
216
то, что называется собственно любовью; это
не что иное, как род чувственного
наслаждения самим собою, что-то вроде
плотского удовольствия, которое твоя душа
испытывает от себя самой.
Духовная любовь к самому себе,
сострадание к самому себе, вероятно, может
быть названа эгоизмом; однако, это нечто
совершенно противоположное заурядному
эгоизму. Ведь от этой любви, или
сострадания, к самому себе, от этой полной
безнадежности - ибо как до твоего рождения
тебя не было, так и после смерти тебя не
будет, - ты переходишь к состраданию, то
есть любви, ко всем своим собратьям по
призрачности, несчастным теням, которые
бредут от ничто к ничто, искрам сознания,
вспыхивающим на миг в бесконечном и вечном
мраке. А от сострадания к другим людям,
своим ближним, через сострадание к самым
близким, к тем, кто живет рядом с тобой, ты
переходишь к состраданию ко всему живому, и
даже, может быть, не живому, но
существующему. Та далекая звезда, что сияет
там, наверху, станет пеплом, как только
день погасит ночь, и перестанет сиять и
существовать, а подобно ей перестанет
существовать и все звездное небо.
Несчастное небо!
И если мы испытываем боль от того, что
однажды нам придется прекратить свое
существование, то, может быть, еще мучи-
тельнее было бы быть всегда одним и тем же
и не более, чем одним и тем же, не в силах
быть одновременно другим, не в силах быть
одновременно всем прочим, не в силах быть
всем.
217
Если ты созерцаешь вселенную, самое
близкое и самое глубинное, что ты можешь в
ней увидеть, - в тебе самом; если ты
чувствуешь, а уже не только созерцаешь, все
вещи в своем сознании, где все они оставили
свой болезненный след, то ты дойдешь до
самого дна отвращения к существованию,
омута суеты сует. Именно таким путем ты и
достигнешь сострадания ко всему,
универсальной любви.
Чтобы почувствовать любовь, сострадание,
ко всему, - человеческому и
нечеловеческому, живому и неживому, -
необходимо ощутить все внутри себя самого,
все персонализировать. Ибо любовь
персонализирует все, что любит, все, чему
сочувствует. Мы сострадаем лишь тому, то
есть любим лишь то, что нам подобно и
постольку, поскольку оно нам подобно, и тем
более, чем более оно уподобляется нам, так
наше сострадание, а с ним и наша любовь к
вещам растет благодаря обнаружению их
сходства с нами. Или скорее это сама собой
растущая любовь, именно она открывает нам
это сходство. Если я начинаю сострадать
бедной звезде, которая однажды должна будет
угаснуть в небе, и любить ее, то это
потому, что любовь, сострадание, заставляет
меня предчувствовать в ней более или менее
темное сознание, заставляющее ее страдать
от того, что она не более, чем звезда, и
однажды должна будет прекратить свое
существование. Таким образом, всякое со-
знание есть сознание смерти и боли.
Сознание, conscientia, есть соучаствующее
познание, сочувствие, а со-чувствовать -
значит со-страдать.
218
Любовь персонализирует все, что любит.
Достаточно полюбить идею, чтобы
персонализировать ее. И когда любовь так
велика, так жива, так сильна, так
безудержна, что любит все, тогда она
персонализирует все и обнаруживает, что
тотальное Все, Вселенная, это тоже
Личность, наделенная Сознанием, Сознанием,
которое, в свою очередь, страдает и любит,
то есть является сознанием. Это Сознание
Вселенной, открытое любовью, персона-
лизирующей все, что ею любимо, и есть то,
что мы назвываем Богом. И таким образом
душа сострадает Богу и сама чувствует Его
сострадание, она любит Его и себя чувствует
любимой Им, находя приют своему несчастью в
лоне вечного и беспредельного несчастья, то
есть увековеченного и обеспределенного
высшего счастья.
Таким образом, Бог есть персонализация
тотального Все, вечное и беспредельное
Сознание Вселенной, Сознание, обремененное
материей и борющееся с нею, чтобы
освободиться от нее. Мы персонализируем Все
для того, чтобы спастись от ничто, и
единственная поистине таинственная тайна
есть тайна боли.
Боль есть дорога сознания, и именно
благодаря ей живые существа обретают
самосознание. Ведь иметь сознание самого
себя, быть личностью, - значит знать и
чувствовать себя отличным от всех прочих
существ, а почувствовать это отличие можно
только как удар, как более или менее
сильную боль, как ощущение собственной
границы. Сознание самого себя есть не что
иное, как сознание своей собственной
ограниченности. Я чувствую свое собственное
219
я тогда, когда чувствую, что я не являюсь
всем прочим; знать и чувствовать границу,
до которой я есмь, значит знать, где
прекращается мое существование и меня уже
нет.
Да и как же можно было бы узнать о своем
существовании, если в той или иной мере не
страдать? Как обратиться к себе, достичь
рефлексивного сознания, не испытав боли? В
наслаждении забывают о себе, забывают о
своем существовании, переходя в другого,
отчуждаются. Зато погружаются в себя,
обращаются к себе только в страдании.
Nessum maggier dolore
che ricordarsi del tempo
felice
nella miseria5,
сказал Данте Франческе да Римини (Ад, V,
121-123) ; но если нет большей муки, чем
помнить радостные времена в несчастии, то,
напротив, нет наслаждения большего, чем
помнить о несчастии во времена процветания.
"Самая тяжелая мука на свете для
человека - многое понимать и не иметь силы
бороться с судьбой" (Polla frueuta mhdenos
cratetn), как согласно Геродоту (кн. IX,
гл. 16), на одном пире сказал некий перс
некому фиванцу. Так оно и есть. Все или
почти все можем мы охватить сознанием или
желанием, и ничего или почти ничего -
волей. И счастье не в созерцании - о нет! -
ежели это созерцание означает бессилие. Из
этого столкновения между нашим знанием и
нашей силой возникает сострадание.
Мы испытываем сострадание к тому, что нам
подобно, и сострадание наше тем сильнее,
220
чем сильнее и глубже чувствуем мы это
подобие. И если можно сказать, что это
подобие вызывает в нас сострадание, то
можно утверждать также, что именно наше
стремительно изливающееся на все вокруг
сострадание заставляет нас открывать
подобие всех вещей нам, ту всеобщую связь,
что соединяет нас с ними в страдании.
Наша борьба за обретение, сохранение и
приумножение своего собственного сознания
заставляет нас обнаружить в движениях и
превращениях всех вещей единую борьбу за
обретение, сохранение и приумножение
сознания, к которому стремится все на
свете. Как мои близкие, так и все остальные
люди чувствуют - или, вернее, сочувствуют -
состояние сознания, идентичное моему
собственному, складывающемуся под влиянием
моих собственных действий. Когда я слышу
крик моего брата, моя собственная боль
просыпается и кричит в недрах моего
сознания. И точно так же я ощущаю боль
животных и боль, которую испытывает дерево,
когда у него обламывают ветку, - особенно
если я обладаю живой фантазией, то есть
способностью интуиции, внутреннего
видения6.
Отправляясь от самих себя, от своего
собственного человеческого сознания,
которое и есть то уникальное, что мы чув-
ствуем у себя внутри и в чем наше