<< Пред.           стр. 8 (из 12)           След. >>

Список литературы по разделу

  [219]
 большие размеры и все более принимают характер гигантских военных ополчений, эти особенные способности и навыки получают еще большее значение. Ныне беспристрастные иностранцы вполне ясно видят превосходство немецких предпринимателей в этом отношении, и мы слышим также, что это превосходство хорошими наблюдателями ставится в связь с военной выправкой. Так, один понимающий англичанин выражает свое мнение об этих соотношениях в следующих словах:
  "Едва ли преувеличивают, говоря, что военная служба, более чем какое бы то ни было иное влияние, создает промышленную Германию. Предприниматели и рабочие вместе прошли через нее; они учились в одной и той же школе и одинаково понимают, что порядок существенно необходим для всякой организованной силы, будь она промышленной или военной" (357).
  Что и здесь опять-таки предрасположение в крови и исторические судьбы находятся в отношении взаимодействия, как мы это уже могли констатировать в отношении других явлений, - разумеется само собой.
  Когда современное государство развивало свое военное дело, несомненно, ни одному из руководящих лиц не приходило в голову, что с этим новым институтом и в большей мере благодаря ему выдвигался наверх такой элемент населения, который был предназначен послужить взрывчатым веществом по отношению к устоям старого государства: евреи. Я подробно показал в моей книге о евреях, как это они доставляли государям - особенно начиная с XVII столетия - необходимые денежные средства для ведения войны, будь то путем личной ссуды или через посредство биржи, в образовании которой они принимают такое крупное участие; я показал также, какую выдающуюся роль евреи играли в качестве военных поставщиков, т.е. в снабжении войск жизненными припасами, одеждой, оружием. Благодаря этой помощи они, однако, не только разбогатели, но и в социальном отношении улучшили свое положение в стране, так что мы можем делать современное военное устройство в весьма значительной мере ответственным за позднейшую эмансипацию евреев, а тем самым, следовательно, и за распространение свойственного евреям капиталистического духа в современном мире.
  Этой мыслью я уже захватил другую специальную область государственного управления, именно:
  2. Финансы, которые для выработки капиталистического духа, равным образом имеют значение.
  Прежде всего опять-таки в силу того благоприятствования, которое они оказали еврейскому народу: главари его сумели в качестве важных и влиятельных финансовых деятелей сделаться необходимыми современным государям и он тем самым в целом достиг большого могущества. А все - это мы должны раз и навсегда усвоить, - что способно поднять положение евреев, расширить круг их деятельности, усилить их влияние на хозяйственную жизнь, означает сильно? поощрение капиталистического духа, и притом всегда в его развитии к высококапиталистическим формам, которые, как нам известно, лучше всего соответствовали еврей-
  [220]
 
 ской натуре. Это поощрение имело место: 1) путем чисто внешнего увеличения числа еврейских предпринимателей; 2) путем воздействия еврейского духа на христианских предпринимателей; 3) путем распространения, следовательно, этого духа на все более широкие области хозяйственной жизни; 4) путем вызванного этим опять-таки отбора приспособленных к новому деловому поведению разновидностей; благодаря этому снова распространение, расширение, углубление. Это все один и тот же процесс, который мы наблюдаем в различных местах.
  Но финансы современных государств и иным образом способствовали развитию капиталистического духа: именно при своем возникновении он несомненно получил существенную поддержку от выработки самой финансовой организации. Здесь внесло свою долю уже ведшееся в духе современности финансовое хозяйство итальянских республик. Мы обязаны прилежным изысканиям наших итальянистов - Зивекинга и др. -знанием того, что, например, коммерческая бухгалтерия была впервые разработана в финансовом управлении такого города, как Генуя; мы знаем или можем догадываться, что потребность в достоверных статистических сведениях, благодаря которым культивировалась и развивалась склонность к учету, впервые была ощущаема финансовыми органами этих стремившихся к расцвету государственных образований. "Такая держава (как республика Венеция), основы которой были так сложны, деятельность и интересы которой были распространены на такую широкую сферу, была бы совершенно немыслима без величественного обозрения целого, без постоянного баланса сил и тягот, прибыли и убытков. Венеция могла бы претендовать, пожалуй, на звание месторождения современной статистики наряду с Флоренцией и на втором месте с наиболее развитыми итальянскими княжествами. Только в итальянских государствах последствия полного политического самопознания соединяются с образцом магометанской администрации и с исконными сильными ремеслами в области производства и торговли, чтобы основать настоящую статистику" (358). Какое же воздействие оказало на умы общее изображение социального мира в цифрах, какое сильное поощрение благодаря ему испытала отчетность и тенденция к обращению всего в численные величины, эти важные элементы капиталистического духа, при некотором размышлении, легко "измерить" (говорим мы опять, как будто бы само собою разумеется, что мы всегда ходим в жизни с аршином в руках).
  Финансовое хозяйство публичных корпораций было первым крупным "хозяйством", подобно тому как современное государство было первым крупным "предприятием"; по ним, таким образом, капиталистические идеи должны были, как по крупнейшим образцам, ориентироваться в различные стороны.
  Устройство же публичного долга стало первой крупной "договорной системой", которая охватывала более широкие круги, чем род и сословие, и нуждалась вследствие этого в других нравственных силах для своего существования, нежели те, которые были присущи исконным обществам; "общественные" связи (в смысле Тенниса) были этим созданы
  [221]
 
 впервые в более крупном масштабе, и те связующие средства, на употреблении которых построен капиталистический междухозяйственный оборот, - коммерческая солидность, добрая вера, обещания на длинный срок вперед и намерения сдержать эти обещания, - нигде не нашли себе так рано и такого всеобщего применения, как в крупном деловом управлении расцветающих городов и государства.
  В совершенно другом направлении оказало оно затем оживляющее действие на капиталистический дух, когда с ним связываются - как мы видели - первые крупные спекулятивные предприятия: шарлатанство с Южным морем в Англии, шарлатанство Лоу во Франции, которые все же - несмотря на свой "шарлатанский" характер или именно вследствие его - приобрели решающее значение для капиталистического "грюндерства" и были бы немыслимы без своеобразного и значительного развития публичного долгового устройства.
  Наконец, мы упомянем об одной отрасли государственного управления, которая, по-видимому, не имеет ничего или имеет очень мало общего с развитием капиталистического духа, но при ближайшем рассмотрении оказывается обладающей величайшим значением для этого развития; я имею в виду:
  3. Церковую политику. В более широком смысле, в качестве иерковно-политического акта, можно рассматривать и "эмансипацию" евреев, значение которой для выработки высоко-капиталистического духа стоит вне сомнений. Но не о ней все же я думаю в первую голову, когда на церковную политику современных государств возлагаю долю ответственности за более быстрое и всеобщее распространение капиталистического духа и его одновременное углубление. Самый важный факт - тот, что государство - главным образом посредством выработки государственной церковности -создало понятие и явление еретика или иноверца, как политической или социальной категории. Это значит, что в современных государствах различались две категории граждан: полноправные граждане и полуграждане, смотря по их вероисповеданию) из которых одни, т.е. принадлежащие к государственной церкви, обладали вполне всеми гражданскими правами, тогда как значение полуграждан имели лица других исповеданий, которым в особенности был закрыт или затруднен доступ к общественным должностям и званиям. Везде были полугражданами в этом смысле евреи вплоть до XVIII столетия включительно и по большей части еще дольше; в католических странах ими были, кроме того, еще и протестанты; в протестантских странах, обратно, - католики и направления, не принадлежавшие к государственной церкви, в Великобритании, таким образом, - просвитериане, квакеры и т.д.; в пресвитерианских государствах Новой Англии в Америке - приверженцы High Church115 и т.д.
  Это "еретичество" как таковое совершенно независимо от самого исповедания, рассматривавшегося как еретическое, мы должны, очевидно, признать важным источником капиталистического духа, так как оно мощно усиливало приобретательские интересы и повышало деловую пригодность. И это по понятным причинам: исключенные из участия в общественной жизни еретики должны были отдавать всю свою жизненную
  [222]
 
 силу на хозяйство. Оно одно давало им возможность доставить себе то уважаемое положение в обществе, которого государство их лишало. Неизбежно должно было произойти то, что в этом кругу "исключенных" значение обладания деньгами оценивалось выше, чем при прочих равных условиях у других слоев населения, так как для них ведь деньги означали единственный путь к могуществу.
  С другой стороны, их положение как иноверцев влекло за собой то, что они должны были сильнее развивать свои экономические способности, так как, естественно, для них возможности наживы были затруднены. Только точнейшая добросовестность, только ловчайший учет всего, только полнейшее приспособление к потребностям клиентуры обещало им успех в деле. Преследуемые и заподозренные, пишет Бенуа о гугенотах, как могли иначе завоевать себе твердое положение, если не "своим разумным поведением и своею честностью" (par la sagesse de leurs moeurs et par leur honnetete).
  Естественным было и то, что эти еретики в эпоху начинающегося капитализма с особенным рвением посвятили себя именно капиталистическим предприятиям, так как именно они обещали наибольший успех, составляли вернейшее средство достичь богатства, а через него и видного общественного положения. Вследствие этого мы встречаем их в ту критическую эпоху, т.е. главным образом с XVI по XVIII столетие, всюду на первых местах - как банкиров, как крупных купцов, как промышленников. Они прямо господствовали над "торговым оборотом", "the trade". Эта связь была правильно понята лучшими судьями уже в те времена. Испанцы просто говорили, что еретичество способствует торговому духу.
  А такой проницательный человек, как Уильям Петти, высказывает о значении "еретичества" для расцвета капиталистического духа следующее интересное суждение (359): "Торговля во всех государствах и при всяком правительстве находится в руках иноверческой партии и тех, кто является представителем иных воззрений, чем те, которые публично признаны; так, в Индии, где признана магометанская религия, самыми значительными купцами являются индусы (the Banians). В Турецкой империи - евреи и христиане. В Венеции, Неаполе, Ливорно, Генуе и Лиссабоне - евреи и непаписты. Даже во Франции гугеноты относительно гораздо сильнее представленл в торговле, тогда как в Ирландии, где католическая вера не признается государством, приверженцы этой религии держат в своих руках значительную часть торговли. Отсюда следует, что торговый дух не присущ какой бы то ни было религии как таковой, но, как уже говорилось выше, связан с иноверчеством в целом, как это подтверждает и пример всех английских больших торговых городов" (Trade in not fixed to any "Species Religion дs such; but rather.. te the Heterodox part of the whole). С подобными рассуждениями, в частности и относительно значения non-conformis'тoв для развития торговли и промышленности в Великобритании, мы встречаемся часто (360). Что эти наблюдения, как их нам сообщают эти свидетели, были пра-
  [223]
 
 вильны, нам показывает взгляд на хозяйственную историю того времени. Мы особенно хорошо осведомлены о положении во Франции через посредство отчетов интендантов, которые были затребованы королем после отмены Нантского эдикта и которые были собраны и в извлечениях изложены Буленвилье (361). Из них явствует, что в действительности большая часть капиталистической промышленности и заморской торговли находилась в руках реформаторов (или была в их руках до этого необычайно критического для Франции времени). Железоделательная промышленность в Седане, бумажное производство в Оверни, в Ангумуа, в generalite de Bordeaux, кожевенные заводы в Турене, соперничавшие с английскими, были исключительно в их руках; в Нормандии, Мене и в Бретани "они обладали почти большей частью процветавших там льнопрядилен"; в Туре и Лионе - производства шелка, бархата и татты; в Лангедоке, Провансе, Дофинэ, Иампани - шерстяной промышленности, в generalite de Paris - производства кружев и т.д.
  В Гвиенне виноторговля находится в их руках; в двух gouvernemants (de Brouage et d'Oleron) дюжина семейств обладает монополией торговли солью и вином; в Сансерре они, по отзыву интенданта, "превосходят католиков по численности, богатству и значению". В generalite d'Alen?on 4000 протестантов господствуют почти над всей торговлей. Та же картина в Руане, Кане, Ниме, Метце.
  Внешнюю торговлю они вели охотнее всего с Голландией и Великобританией, а голландцы и англичане охотнее всего вели с ними дела, потому что они питали к ним больше доверия, чем к католикам, полагает Бенуа.
  И в качестве банкиров во Франции того времени мы встречаем многочисленных реформаторов; они охотно также берут на откуп подати, к чему они допускались. Известно, что Кольбер очень противился эдиктам, воспретившим их использование в податном управлении.
  Таким образом, мы будем вправе присоединиться к суждению Ранке о хозяйственной роли протестантских еретиков во Франции XVII столетия, когда он, разюмируя, говорит (362):
  "Отрешенные от военного дела и настоящих государственных должностей, реформаты принимают тем большее участие в финансовом управлении, государственных арендах, устройстве государственного кредита; замечательно) с каким рвением и успехом они посвятили себя развивавшимся мануфактурам".
  Снова напрашивается вопрос: не ошибаемся ли мы, выводя капиталистический дух из "еретичества". Были ли еретики капиталистически настроены, потому что они были еретиками, или, быть может, они были еретиками, потому что уже были охвачены капитализмом? Или - в еще более широком понимании - не были ли они, быть может, еретиками и представителями капиталистических интересов, потому что в равной мере были предрасположены к тому и другому по своей крови? Не являются ли гугеноты во Франции, быть может, принадлежащими к германским племенам, которые были более склонны к капитализму и одновременно к свободным религиозным воззрениям? Без сомнения, возможно.
  [224]
 
 я даже склонен сказать: вероятно, что в "еретичестве" и капиталистическом образе мыслей нашли себе выражения свойства крови и что "ерети-чество", несомненно) должно быть поставлено в связь и с экономическими причинами. Привести доказательства правильности подобных предположений, конечно, совершенно невозможно. Но если эти предположения и правомерны, то не подлежит опять-таки сомнению, что социальное состояние, созданное "еретичеством", усиливало наличные тенденции: тем, что благодаря ему известные капиталистические задатки были развиты, капиталистически предрасположенные разновидности подверглись более быстрому и решительному отбору, так что мы, во всяком случае, вправе считать "еретичество" источником - и, несомненно, не слабым -капиталистического духа.
  Однако с религиозным - и можно добавить, и с политическим - "еретичеством" находится в теснейшей связи другое социальное явление, которое приняло еще гораздо большее участие в строительстве капиталистического духа, чем само "еретичество". Я имею в виду переселения из одной страны в другую, которые совершаются в те века раннего капитализма преследуемыми по религиозным или политическим основаниям. Еретики становятся эмигрантами.
  Проблема переселений является, однако, более широкой, чем "эмигрантская" проблема, поскольку подобные переселения имели место и по другим основаниям, кроме религиозных и политических. Вследствие этого я трактую их отдельно и связно и посвящаю им всю следующую главу.
 
  Глава двадцать четвертая ПЕРЕСЕЛЕНИЯ
 
  Я бы считал для себя необычайно привлекательной задачу написать всю историю человечества с точки зрения иноземца и его влияния на ход событий. Действительно, мы наблюдаем с зари истории, как в малом и большом влиянию извне следует приписывать своеобразное развитие народов. Идет ли речь о религиозных системах или технических изобретениях, о формах будничной жизни или о модах и одеждах, о государственных переворотах или биржевом устройстве - всегда или по меньшей мере очень часто мы находим, что побуждение исходит от иноземцев. Так, и в духовной (и общественной) истории буржуа-иноземец играет чрезвычайно крупную роль. Беспрерывно в течение европейского средневековья и в еще больших размерах в позднейшие столетия семьи покидают свое исконное местожительство, чтобы в другой стране устроить свой очаг. И это как раз те самые хозяйствующие субъекты, которых мы во многих случаях должны признать выдающимися носителями капиталистического духа, основателями и двигателями капиталистической организации. Стоит поэтому проследить те связи, которые, несомненно, имеют место между переселениями и историей капиталистического духа. Прежде всего факты (363). Мы можем различать единичные и массовые переселения.
  [225]
 
  Единичные переселения, в основе которых лежит, следовательно, тот факт, что по индивидуальному поводу семья (или несколько семей) меняет свое местожительство, т.е. переселяется в другую страну или в другую местность, - такие переселения бывали, конечно, во все времена. Нас здесь интересуют те из них, с которыми связано какое-нибудь движение вперед капиталистического духа, а таковые мы вправе предполагать тогда именно, когда мы встречаемся с эмигрантами как с носителями высшей формы хозяйственного оборота или как с основателями новых промышленных отраслей. Я имею в виду в первом случае "ломбардов" и других итальянских денежных менял, которые в течение позднего средневековья занимаются своим делом во Франции, в Англии и других местах; и я напоминаю о том, как среди других отраслей промышленности в средние века и позднее иноземными пришельцами была развита особенно шелковая промышленность. И притом развита в капиталистическом смысле (так как переход ремесленников с одного места на другое нас в этой связи совершенно не касается).
  Так, например, мы узнаем следующее о влиянии эмиграции уроженцев Лукки на развитие венецианской шелковой промышленности:
  "Новый фазис развития наступил с эмиграцией купцов и рабочих шелковой промышленности из Лукки, когда эта отрасль промышленности только и достигла полного расцвета; одновременно коммерческий элемент выступил более на первый план: купцы сделались руководителями производства; они передавали свое собственное сырье мастерам для переработки в различных стадиях производства" (364). И о генуэзской шелковой промышленности: "Подобно тому как в Венеции с эмиграцией уроженцев Лукки, в Генуе шелковая промышленность пережила большой подъем только благодаря братьям Перолерии и другим купцам, привлекшим в начале XV столетия к себе на службу рисовальщиков узоров из Лукки. Им даже вообще приписывалось введение шелковой промышленности. Одновременно тогда был введен новый социальный строй в генуэзской шелковой промышленности - именно капиталистическая домашняя промышленность, которая нашла свое выражение в основании шелкового цеха в 1432 г." (365).
  В Болонье, как полагают, в 1341 г. неким Багоньино ди Барчезано из Лукки была основана, быть может, первая современная фабрика-шелкопрядильня, "в которой одна-единственная машина делала работу 4000 прядильщиц" (366).
  Лионская шелковая промышленность ведет свое происхождение равным образом от итальянских пришельцев, которые вначале, наверное. занимались ею в чисто ремесленной форме. Для нас интересно, что переход к капиталистической организации в XVI в. опять-таки обязан инициативе двоих иноземцев (367).
  То же самое действительно и относительно швейцарской шелковой промышленности: в 1575 г. Пеллигари основывают шелковую мануфактуру с 15, позднее с 30 работниками: "производство с 15 или 30 подмастерьями было до тех пор неслыханным даже в выделке бумаги и в типо-
  [226]
 
 графском деле" (368); то же самое и в австрийской шелковой промышленности (369).
  Шелковая промышленность только главный пример; наряду с нею бесчисленные отрасли промышленности основывались то там, то здесь, то немцами, то голландцами, то итальянцами в чужих странах, и притом по большей части всегда в момент перехода их к капиталистической форме (370).
  Еще сильнее, однако, чувствуется влияние иноземцев на ход хозяйственной жизни в тех случаях, когда дело идет о массовых переселениях из одной страны в другую. Таких массовых переселений мы можем с XVI столетия, в котором они начинаются, различить следующие три группы:
  1) переселение евреев;
  2) переселение преследуемых за религию христиан, в особенности протестантов;
  3) колонизация заморских стран, особенно Соединенных Штатов Америки.
  Я хочу со всею краткостью - так как подробнее изложение фактического элемента отклонило бы нас от прямого пути нашей мысли - дать необходимейшие указания о ходе тех переселений, поскольку без этих указаний нельзя обойтись, чтобы доставить себе приблизительно верное представление о внешним путем устанавливаемом значении названных передвижений.
  1. Переселения евреев (371)
 
  Евреи - странствующий народ со времен вавилонских. Те пространственные перемещения еврейского народа, которые здесь преимущественно имеют значение, начинаются с конца XV столетия, когда, как предполагают, 300 000 евреев из Испании эмигрировали в Наварру, Францию, Португалию и на восток. Значительная часть этих испанских евреев переселилась в Англию, Голландию и в немецкие города Франкфурт-на Май-не и Гамбург (тогда как в то же время много верхненемецких, а также итальянских городов изгнали своих евреев). Со времени казацких преследований в XVII столетии начинается затем уход восточных евреев из Польши, куда они в течение средних веков бежали из всех стран земли. Этот процесс распыления русско-польских евреев принял довольно медленное течение, когда к концу XIX столетия кратер внезапно опять выбросил большие массы: те бесчисленные сотни тысяч, которые в последние десятилетия искали себе убежища в Новом Свете. В общем, речь идет в этом исходе восточных евреев о движении миллионов. Потеря, понесенная одними только областями восточной части Пруссии из-за эмиграции евреев, за время только с 1880-1905 гг. составляет свыше 70 000 человек.
  Что же касается той решающей важности роли, которую евреи играли в истории современного капитализма, направления и объема влияния, оказанного ими на развитие капиталистического духа, то все это мы в ходе настоящего изложения неоднократно имели случай выяснить. Кто
  [227]
 
 стремится узнать больше, того я снова должен просить обратиться к моей книге о евреях, основное содержание которой как раз сводится к выяснению того, что участие евреев в создании в особенности высококапи-талистического духа было весьма значительным.
 
 2. Переселения христиан
 
  Переселения преследуемых за религию христиан, в особенности протестантов (372), приняли с наступлением Реформации характер массовых переселений. Все, пожалуй, страны отдавали и принимали эмигрантов, но известно, что наибольшие потери понесла Франция и что другие страны приняли больше французских эмигрантов, чем потеряли своих жителей. Точное цифровое установление объема этих переселений невозможно. Но можно с уверенностью сказать, что дело шло о многих сотнях тысяч, которые - только внутри границ Европы - переменили свою родину, потому что не хотели менять своей веры. Число одних только тех протестантов, которые после отмены Нантского эдикта (1685) покинули Францию, Вейс (373) оценивает в 250-300 000 (из 1 000 000 вообще протестантов, живших тогда во Франции). Но переселения начались уже в XVI столетии, и Франция была не единственной страной, из которой исходила эмиграция. Однако дело не столько в том, чтобы знать, на сто тысяч больше или меньше принимало тогда участие в переселениях, сколько в том, чтобы уяснить себе значение, которое эти переселения имели для обновления хозяйственной жизни (что нас здесь интересует). А его легко учесть, если взять на себя труд проследить деятельность эмигрантов в странах их назначения. Тогда выясняется, что они повсюду принимали живейшее участие в строительстве капитализма и что в банковом деле и особенно в промышленности все страны обязаны пришельцам значительным шагом вперед; доказывать это в отдельных случаях значило бы писать хозяйственную историю XVII и XVIII столетий. Но я все же хочу по меньшей мере выделить некоторые важные факторы, знакомство с которыми безусловно поможет читателю хотя бы в некоторой степени уяснить себе крупное участие преследовавшихся за религию переселенцев в строительстве капитализма.
  Германские государства принимали, как известно, беглецов более крупными массами из Австрии, Шотландии и Франции. Шотландцы и французы преимущественно имеют значение в качестве представителей капиталистического духа.
  Шотландцы приходили в течение XVI и XVII столетий в Восточную Пруссию и Познань большими группами. Они были реформаторского и католического исповедания, но в обоих случаях они покидали свою родину, так как не могли выносить притеснений за свою веру. (Мы помним, что эта народная волна выбросила на прусский берег и предков Иммануила Канта: Kant-Cant!). Шотландцы в Восточной Пруссии были в большинстве "зажиточными и интеллигентными" и считались опасными конкурентами (374). Но они устремлялись и внутрь страны: к концу XVI столетия мы находим постоянные шотландские колонии в Кракове, Бромбер-
  [228]
 
 ге, Познани; везде шотландцы были из видных купцов. В начале XVI столетия более половины познаньских крупных купцов были шотландцами; еще в 1713 г. из 36 членов купеческого сословия их было 8. В одной петиции познаньских купцов к графу Гойму от II августа 1795 г. сказано (375):
  "Город Познань был обязан своим прежним блеском и размерами своей торговли тем из своих обитателей, которые эмигрировали из Шотландии и, сохранив многие привилегии, устроились здесь в качестве купцов".
  Беглецы из Пфальца и Голландии, реформаторы и меннониты, заложили основы крефельдской шелковой промышленности (сразу организованной на капиталистических началах). Члены эмигрировавшей около 1688 г. семьи фан-дер-Лейен должны считаться основателями шелковой промышленности в Крефельде. В 1768 г. фирма Фридр. и Генр. фан-дер-Лейен давала занятие 2800 человекам в шелковой промышленности (376).
  Голландские были (наряду с европейскими) руководящими банкирскими домами имперского города Франкфурта-на-Майне.
  Известна роль, которую французские эмигранты играли в немецкой хозяйственной жизни XVII и XVIII столетий: они здесь повсюду большей частью только закладывали основания, главным образом капиталистической промышленности, и отдельные крупные отрасли торговли (как, например, шелковыми товарами) держали почти целиком в своих руках.
  Важнейшие колонии французских refugies116 находились (377) в курфюршестве Саксонском, во Франкфурте-на-Майне, в Гамбурге, Браун-швейге, ландграфстве Гессенском (Кассель!) и - главным образом - в Бранденбурге-прусском. Число принятых в царствование Фридриха-Вильгельма I и Фридриха III французов оценивается в 25 000, отсюда в один Берлин - 10 000 (378). Les refugies вводили повсюду систему "des manufac-tures reunies"117, или, как бы мы сказали, капиталистической домашней промышленности, особенно в производстве шерстяных материй; так, в Магдебурге (в 1687 г. Андрэ Валантэн из Нима и Пьер Клапарэд из Мон-пелье давали занятие 100 рабочим у ткацких станков и 400 прядильщицам), в Галле, Бранденбурге- м.3. Вестфалии, Берлине - и в производстве шелка. Другими отраслями промышленности, обязанными французам своим основанием или дальнейшем развитием в капиталистическом духе, были производство чулок, шляп (в 1782 г.- одним французом в Берлине основывается первая шляпная фабрика с 37 рабочими) (379), кожевенное, перчаточное, писчебумажное, игральных карт, льняного масла, туалетных мыл (в 1696 г. одним французом в Берлине устраивается первая фабрика туалетного мыла (380), свечей, стекла, зеркал и др. (381)).
  Среди 386 членов суконного и шелкового цеха в Берлине еще в начале 1808 г. находится не менее 81 французского имени (382).
  Голландия со времени отделения семи провинций была убежищем всякого рода беглецов. "La grande arche des fugitifs"118, - называл ее уже Бейль (383). Религиозный интерес отнюдь не всегда был решающим; голландские штаты принимали тех, чье присутствие обещало им выгоду
  [229]
 
 для торговли и промышленности: язычников, евреев, христиан - католиков и протестантов (384). Так, в царствование Марии Тюдор в Голландию переселилось 30 000 англичан-протестантов; во время Тридцатилетней войны - много немцев, во время испанского деспотического владычества (т.е. уже в XVI столетии) - валлоны, фламандцы, брабантцы из испанских Нидерландов; со времени изгнания евреев из Испании, как мы уже видели, - много евреев; с XVI и особенно в XVII столетии - большое количество французских протестантов, число которых к концу XVII столетий оценивалось в 55-75 000 (385).
  Интересно теперь констатировать, что и в этой стране иноземцы приняли особенно активное участие в "подъеме хозяйственной жизни", т.е. в закладке основ и распространении капитализма. Насколько сильно, в частности, биржевая торговля и спекуляция была продвинута вперед евреями, которые в XVII и XVIII столетиях почти исключительно господствовали на амстердамской бирже (386), я подробно выяснил в моей книге о евреях. Но и другие иммигранты заняли вскоре выдающееся место в торговле и промышленности. Так, например, мы встречаем француза, "гениального и неутомимого" Бальтазара де Мушером, в качестве основателя торговых компаний вместе со своим братом Мелькиором, который также был знаменитым коммерсантом (387).
  Но особенно умелыми - как и везде почти - французские эмигранты оказались во введении новых капиталистических отраслей. Писатель-современник в XVII столетии констатирует, что свыше двадцати различных родов мануфактур были введены в Голландии этими refugies (388). Расцвет Амстердама другой писатель того времени приписывает влиянию иностранцев (389). Наряду с Амстердамом из них извлекали выгоду главным образом Лейден и Гаарлем (390). Промышленными отраслями, насаждавшимися французскими refugies, были, как обычно, прежде всего текстильная (шелковая) промышленность, затем шляпочное дело, бумажное производство, книгопечатное дело (391). Мы можем также ясно наблюдать: как всегда, именно переход к капиталистической организации должен быть приписан влиянию иностранцев: вплоть до XVII столетия ремесло остается довольно неприкосновенным; затем появляются -особенно во второй половине века - контракты городов с иностранными предпринимателями: в 1666 г. договор магистрата гор. Гаарлема с одним англичанином на предмет устройства зеркальной фабрики, в 1678 г. с И.И. Бехером на предмет основания шелкосучильни и т.д. (392).
  Что и в Англии капиталистическое развитие значительно двинуто вперед иноземными пришельцами - менее общеизвестно, но все же не может подлежать сомнению. Пусть даже останется нерешенным, насколько глубокие следы оставили в английской хозяйственной жизни итальянцы, наводнившие Англию в XIV столетии. Такой серьезный знаток, как Кеннингэм, видит, например, в первых английских объединениях капиталистов подражания итальянским образцам (393). Но несомненно, пришельцы XVI и XVII столетий, в частности, выходцы из Голландии и Франции, провели глубокие борозды в хозяйственной жизни Англии. Их число значительно: в 1560 г. уже 10 000, в 1563-м - даже 30 000 фландр-
  [230]
 
 дких беглецов нашли будто бы приют в Англии (по сообщению испанского посла). Пусть эти цифры и преувеличены, но мы все же можем принять, qro они не далеко расходились с действительностью, как это подтверждают достоверные статистические данные: перепись лорд-мэра Лондона от 1568 г. показывает 6704 иностранца в Лондоне, из них 5225 нидерландцы; в 1571 г. в Норвиче - 3925 голландцев и валлонов, в 1587 г. они составляют большинство - 4679 - населения (394). Существуют верные свидетели, утверждающие, что от этих нидерландцев начинается история английской промышленности. Еще значительнее было число французских беглецов, переселившихся в Англию, особенно в XVII столетии. Оно согласно оценивается Бэйдом, Нулем, Кеннингэмом в 80 000 приблизительно, из которых около половины будто бы переселилось далее в Америку. И притом в Англию отравлялись именно более богатые гугеноты (395).
  Иноземные пришельцы проявили свой предпринимательский дух в самых различных отраслях торговли и промышленности, для которых они во многих случаях сделались пионерами. Главным образом ими были введены шелковая промышленность, тканье вуали и батиста, ковровое производство, выделка шляп; раньше шляпы поставлялись из Фландрии - les refugies основывают мануфактуру для изготовления валяных шляп и fhrummed hats в 5-м и 6-м годах царствования Эдуарда VI; бумажное производство: изготовление papier de luxe119 введено в 1598 г. немцем Шпильманом; согласно стихотворению Томаса Черчьярда, он дает занятие 600 лицам; стекольная промышленность: в 8 и 9 годы царствования Елизаветы дана привилегия Антони Вину и Джону Кэру (нидерландцам) на 21 год для устройства стекольных заводов, "чтобы изготовлять стекло по образцу французского, бургундского и голландского"; в 1670 г. венецианцы устраивают большую фабрику зеркальных стекол; производство железной проволоки: в 1662 г. введено голландцами; красильное дело: в 1577 г. португалец Перо-Вас-Девора показывает английским красильщикам окраску при помощи индиго, в XVII столетии фламандец Кееплер вводит знаменитое тканье красных сукон, другой фламандец - Бауэр приводит (1667) окраску шерсти в цветущее состояние; ситценабивная промышленность: в 1690 г. введена одним французом; производство кембрика: в XVIII столетии введено в Эдинбурге одним французским реформатом; standard-industry Англии: хлопчатобумажная промышленность основывается иностранцами в Манчестере; часовое производство: голландцы изготовляют впервые часы с маятником, которые называются Dutch clocks; план водопровода для Лондона делается итальянцем Дженелли; компания немецких предпринимателей занимается в XVI столетии добычей медной руды и медеобрабатывающей промышленностью; шеффильдское производство ножей становится знаменитым лишь благодаря фламандцам, и т.д. в длинном ряде отраслей (396).
  Какое сильное влияние оказали иноземные переселенцы на общее Развитие швейцарского народного хозяйства, мастерски изобразил уже Трауготт Гееринг в своей прекрасной книге о торговле и промышленности города Базеля (1886 г.), десятая глава которой трактует о "Локарнцах и гугенотах".
  [231]
 
  3. Колонизация заморских стран
 
  Народные движения, созданные эмиграцией из Европы в течение последних двух столетий, превосходят по размерам и распространению до сих рассматривавшиеся массовые переселения в огромной степени. Уже к концу XVIII в. число людей, навсегда покинувших Европу, чтобы искать своего счастья в Новом Свете, достигает двухсот тысяч человек: одна только немецкая эмиграция XVIII столетия оценивается Каппом в 80-100 000. Но главный поток течет только начиная с 30-х годов: с 1820-1870 гг., по американской иммиграционной статистике, всего эмигрировало в Соединенные Штаты 7 553 865 лиц. Этот итог распределяется по странам происхождения таким образом, что Великобритания и Германия вместе составляют около двух третей общего числа (3 857 850 и 2 368 483), тогда как на далеком расстоянии следует Франция (245 812), Швеция и Норвегия (153 928) и Китай (109 502), а остальные страны не достигают ста тысяч. В последующие десятилетия эмиграция в Соединенные Штаты еще усилилась: она составила с 1871-1900 гг. приблизительно 12 млн, так что мы можем обозначить число переселившихся в течение XIX в. из Европы в Соединенные Штаты круглой цифрой в 20 млн человек (397).
  Как известно, за последнее поколение национальные состав эмигрантской массы коренным образом изменился: основное ядро составляют более не великобританцы и немцы, а итальянцы, славяне и евреи. Для разбираемой здесь проблемы эта новая эмиграция значения не имеет.
  Остается теперь выяснить здесь, что "дух", которым исполнены обитатели Нового Света (его мы можем считать показательным для всех остальных областей колонизации), есть ярко выраженный капиталистический дух, так как я уже констатировал то, что, в сущности, знает каждый читатель, что американцы являются представителями этого духа в его высшей пока что законченности. Я замечу только еще, что душевный строй американского экономического человека является нам в его теперешнем виде уже в то время, когда в Европе еще сильно преобладал дух раннего капитализма. Все сообщения из третьего, четвертого и пятого десятилетий XIX в., целой уймой которых мы обладаем из самых достоверных источников (Токвиль! Шевалье! Фр. Леже!) (398), согласно рисуют нам образ американца того времени в таких красках, что мы едва ли можем провести принципиальную разницу между хозяйственным образом мыслей тогда и теперь: первенство приобретательских интересов -бессмысленный труд - безусловная, безграничная, беспощадная нажива - величайший экономический рационализм: характерные черты высо-кокапиталистического духа, которые нам теперь достаточно знакомы, встречаются уже в образе американца перед гражданской войной.
  ---------------------------------
  Если мы, таким образом, наблюдаем, что иноземец - пришелец -проявляет особенно ярко выраженный капиталистический дух, безразлично, в каком месте:, в старых ли культурных государствах Европы или в новых поселениях; безразлично до известной степени, какой религии и национальности, ибо мы видим, что евреи и европейцы, протестанты и
  [232]
 
 католики проявляют одинаковый дух, когда они являются иноземцами (французы в Лузиане в середине XIX столетия ни в чем не уступали англосаксам штатов Новой Англии (399)), то мы должны прийти к предположению, что это социальное обстоятельство - переселение или перемена родины - как таковое является основанием для более сильного развития капиталистического духа. И отсюда возникает для нас задача объяснить переселение (в здесь описанном смысле) как источник этого духа.
  Мне кажется, что гораздо легче объяснить влияние, оказываемое переселениями, если дать себе отчет в процессах, ведущих к переселению. Тогда тотчас же становится заметным, что при всякой подобной перемене места дело идет о процессе отбора, в котором те или иные капиталистические разновидности переходят к эмиграци. Капиталистические разновидности, т.е. либо уже развитые в капиталистических хозяйствующих субъектов, либо наиболее предрасположенные к тому (обладающие соответствующими задатками) личности. Те индивидуумы, которые решаются на эмиграцию, являются - в особенности или, быть может, только в прежние времена, когда всякая перемена места и особенно всякое переселение в колонию еще было смелым предприятием, - наиболее энергичными, с сильной волей, наиболее отважными, хладнокровными, более всего расчетливыми, менее всего сентиментальными натурами; безразлично, решаются ли они на переселение вследствие религиозного или политического гнета или из стремления к наживе. Именно гнет на родине, как мы уже могли констатировать, есть лучшая подготовительная школа к капиталистическому развитию. Посредством же эмиграции из этих угнетаемых опять-таки отбираются те, которым надоело путем приспосабливания и унижения сохранять свое существование в родной стране. Что и в отношении их происходит "отбор" наиболее годных (в разумеемом здесь смысле), мы усматриваем уже из того факта, что значительная часть преследуемых по религиозным или политическим основаниям не решается эмигрировать, а старается лучше приспособиться дома: большая часть гугенотов (четыре пятых) осталась во Франции, равным образом много евреев оставалось на востоке в течение столетий,. пока не двинулось опять с места.
  Быть может, можно также констатировать, что в общем те племена, в которых капиталистические разновидности сильно представлены, и составляют настоящие странствующие народы: этруски (ломбарды), евреи, шотландцы, другие германские племена (из которых образовывались во Франции гугеноты), алеманы (швейцарцы) и т.д.
  Само собой разумеется, что высоко развитые еще до эмиграции капиталистические типы, отравляясь в чужие страны, одним своим распространением мощно способствуют (экстенсивному) развитию капиталистического духа; каждый такой эмигрант действует там, куда он попадает, как бродило на окружающую среду. Тогда как, с другой стороны, те Страны, которые утрачивают этих капиталистически предрасположенных индивидуумов, по необходимости должны ощутить ослабление капиталистического напряжения: Испания и Франция! Но то, что нас прежде всего интересует, - это вопрос, способствует ли
  [233]
 
 и чем пребывание на новой родине - "чужбина" как таковая - расцвету и усилению капиталистического духа.
  Если сводить это, без сомнения, имеющее место влияние к одной существенной причине, то можно сказать: переселение развивает капиталистический дух путем ломки всех старых жизненных навыков и жизненных отношений, которая является его следствием. Действительно, нетрудно свести те душевные процессы, которые мы наблюдаем у чужеземца, к одному этому решающему факту; к тому факту, следовательно, что для него родня, земля, народ, государство, в которых он до тех пор был заключен своим существом, перестали быть действительностью.
  Если мы видим, что приобретательские интересы получают у него преобладание, то мы тотчас же должны понять, что это совершенно не может быть иначе, так как деятельность в других профессиях для иноземца невозможна: в старом культурном государстве он исключен из участия в общественной жизни, колониальная страна вообще еще не имеет других профессий. И всякое уютное существование невозможно на чужбине: чужбина пуста. Она как бы лишена души для пришельца. Окружающее не имеет для него никакого значения. Самое большее, он может использовать его как средство к цели - приобретательству. Этот факт представляется мне имеющим большое значение для выработки психики, стремящейся только к приобретению. Это в особенности действительно в отношении нового поселения на колониальной почве. "Наши ручьи и реки вертят мельничные колеса и сплавляют плоты в долины, как и шотландские; но никакая баллада, никакая самая простая песня не напоминает нам о том, что мужчины и женщины и на ее бегерах находили друг друга, любили, расставались, что под каждой крышей в ее долинах переживались радость и горе жизни" (400) - эта жалоба американца раннего времени ясно выражает, что я имею в виду. Это наблюдение, что единственное отношение янки к окружающему есть отношение чисто практической оценки с точки зрения полезности (или по крайней мере было таким прежде), уже часто делалось, особенно теми, которые посещали Америку в начале XIX столетия.
  Они не смотрят на землю, говорит один, "как на мать людей, на очаг богов, на могилы отцов, но только как на орудие обогащения". Для янки, говорит Шевалье, не существует поэзии мест и материальных предметов, которой они ограждаются от торговли. Колокольня его деревни для него как всякая другая колокольня; самую новую, лучше выкрашенную он считает самой красивой. В водопаде он видит только водную силу для движения машины. Лёгер уверяет, что обычный возглас американцев, когда они в первый раз видят Ниагарский водопад, это: "О всемогущая водная сила!" И их высшая похвала сводится к тому, что он стоит наравне со всеми остальными водопадами на земле по двигательной силе.
  Для переселенца - это в одинаковой мере действительно как для эмигранта, так и для колониста - не существует прошлого, нет для него и настоящего. Для него существует только будущее. И раз уже деньги поставлены в центр интересов, то представляется почти само собою разу-
  [234]
 
 моющимся, что для него единственный смысл сохраняет нажива денег как средство, с помощью которого он хочет построить себе будущее. Наживать деньги он может только путем расширения своей предпринимательской деятельности. И так как он является отборно годным, отважным, то его безграничное влечение к наживе немедленно перейдет в неутомимую предпринимательскую деятельность. И эта последняя, таким образом, также непосредственно вытекает из отсутствия ценности у настоящего, переоценки будущего. Ведь и ныне основной чертой американской культуры является ее незаконченность, ее творимое становление: все устремлено в будущее.
  "И он не знает, как
  Овладеть всеми сокровищами.
  Счастье и горе становится фантазией.
  Он голодает среди изобилия;
  Будь то наслаждение, будь то мука -
  Он откладывает все на следующий день,
  Знает только будущее
  И так никогда не кончает".
  Иноземец не ограничен никакими рамками в развитии своего предпринимательского духа, никакими личными отношениями: в своем кругу, с которым он вступает в деловые отношения, он встречает опять только чужих. А как мы уже констатировали, приносящие выгоду дела вначале вообще совершались лишь между чужими, тогда как своему собрату помогали; взаймы за проценты дают только чужому, говорит еще Анто-нио Шейлоку, так как только с чужого можно беспощадно требовать назад проценты и капитальную сумму, когда он их не уплачивает. Правом иноземцев было, как мы видели, еврейское право свободной торговли и промышленной свободы. Только "беспощадность", которую проявляют к чужим, могла придать капиталистическому духу его современный характер.
  Но и никакие вещественные рамки не поставлены предпринимательскому духу на чужбине. Никакой традиции! Никакого старого дела! Все должно быть вновь создано, как бы из ничего. Никакой связи с местом: на чужбине всякое место одинаково безразлично или, раз выбранное, его легко меняют на другое, когда оно дает больше шансов наживы. Это опять в особенности действительно в отношении поселений в колониальных землях. "Если кто раз из-за наживы предпринял это необычайно рискованное дело: покинул свое отечество и переехал через океан... все, что принадлежит ему, поставил на карту; ну, тогда он из-за новой спекуляции сравнительно легко предпримет и новое переселение" (Рошер).
  Вследствие этого мы уже рано встречаемся у американцев с этой лихорадочной страстью к новообразованиям: "Если движение и быстрая смена ощущений и мыслей составляют жизнь, то здесь живут стократно. Все -круговорот, все - подвижность, вибрирующая живость. Попытка сменяет попытку, предприятие - предприятие" (Шевалье).
  [235]
 
  Эта лихорадочная тяга к предпринимательству испаряется в сильную страсть к спекуляции. И ее же констатируют в Америке прежние наблюдатели: "Все спекулируют, и спекулируют на всем; но не на тюльпанах, а на хлопке, на землях, на банках и на железных дорогах".
  Из всего этого должна с необходимостью вытекать одна черта, которая присуща всей деятельности чужеземца, опять-таки будь он капиталист или эмигрант: это - решимость к законченной выработке экономико-технического рационализма. Он должен его проводить, потому что нужда или свойственная ему жажда будущего его к тому принуждают; он может легче применять его, потому что на его пути не стоит препятствием никакая традиция. Таким образом получает естественное объяснение тот факт, наблюдавшийся нами, что эмигранты в Европе становились двигателями коммерческого и индустриального прогресса, куда бы они ни попадали. Отсюда же не меньшей непринужденностью объясняется известное явление, что нигде новые технические изобретения не получали такого решительного применения, как в Америке: постройка железных дорог, развитие машинизма двигалось вперед в Соединенных Штатах быстрее и шире, чем где бы то ни было еще. Совершенно верно указывает Фогельштейн на то, что только особенный характер этого развития может быть объяснен колониальными условиями страны: дальность расстояний! дороговизна рабочей силы! - но что воля к прогрессу может быть выведена из одной только заранее наличной духовной потенции. Этот душевный строй, который хочет прогресса, должен хотеть его, и присущ чужеземцу, "знающему одно лишь будущее" и не связанному никакими цепями с традиционными методами.
  Излишне говорить, что не одна только чужбина может вызывать такие последствия: если я негра посажу на чужбину, он не будет строить железных дорог и изобретать сберегающие труд машины. И здесь также необходимым условием является известное предрасположение крови, и здесь участвуют многочисленные иные силы: отбор из старых наций дает, как мы видели, нужные типы. Без работы нравственных сил и воздействие остальной обстановки было бы безуспешным. Всему этому учит ведь именно настоящее исследование. Но оно показывает также, я надеюсь, что переселения послужили весьма важным поводом для развития капиталистического духа, именно для его переработки в высококапиталисти-ческую форму. Но что этих источников, из которых проистек дух современного экономического человека, существует еще больше, выяснить это составит задачу следующих глав.
  [236]
 
  Глава двадцать пятая ОТКРЫТИЕ ЗОЛОТЫХ И СЕРЕБРЯНЫХ ПРИИСКОВ
 
  Для развития капиталистического духа большое значение имеет, одновременно как необходимое условие и как непосредственная двигательная сила, умножение денежного запаса.
  1. Минимальное количество металлических денег прежде всего необходимо для создания той сферы, в которой капиталистический дух только и может проявиться: для развития денежного хозяйства. Только когда денежное хозяйство сделалось общей формой хозяйственной жизни, деньги могут достичь того господствующего над всем положения, которое, в свою очередь, является предпосылкой их высокой оценки. А эта высокая оценка денег и составляет, как мы уже видели, повод обратить всеобщую и неопределенную жажду золота в жажду денег и тем самым направить стремление к наживе в погоню за деньгами. Безусловно, высшего господства деньги достигли в европейской истории, по крайней мере в отдельных странах (Италия!), самое позднее в середине XIV столетия, так что для нас непонятным является, что жажда денег уже тогда достигла той степени страстности, которую мы имели возможность установить.
  Замечательное свидетельство всемогущества денег в то время дает нам чудесное место в письмах Петрарки, которое я в дополнение к сказанному ранее приведу здесь в переводе, потому что оно является, пожалуй, лучшим, что когда-либо было сказано о могуществе денег, и потому также, что оно, насколько мне известно, еще не попадалось на глаза ни одному историку хозяйства. Оно гласит (401):
  "У нас, милый друг, уже все из золота: копья и щиты, цепи и короны: золото нас соединяет и связывает, золото делает нас богатыми, бедными, счастливыми, несчастными. Золото побеждает свободных и освобождает побежденных; оно оправдывает злодеев и осуждает невинных, оно делает немых красноречивыми и красноречивейших немыми... Золото из рабов делает князей, из князей - рабов; оно храбрых делает боязливыми и придает смелость трусам; оно создает ленивым заботы и усыпляет трудолюбивых. Оно вооружает безоружных и обезоруживает вооруженных, оно укрощает неукротимых вождей; оно притесняет великие народы; оно создает мощные войска; оно заканчивает в немногие минуты самые длительные войны; оно дает и отнимает мир; оно осушает реки, перерезывает земли, соединяет моря, сносит горы, взламывает вход в монастыри, штурмует города, завоевывает земли, разрушает крепости. Как мы читаем у Цицерона: нет такого укрепленного места, куда бы не нашел пути нагруженный золотом осел. Золото заключает узы дружбы, договоры верности и почетные брачные союзы, ибо оно ведь делает своих обладателей благородными и сильными, и учеными, и прекрасными, и, - что ты удивляешься? - святыми.
  Поэтому богатых и называют лучшими людьми в государстве и слово их почитается. К бедным же нет настоящего доверия, потому что у них
  [237]
 
 нет денег. И правильно говорит старик:
  "У кого деньги,
  У того и честь и доверие в свете".
  Наконец, - неохотно я это высказываю, но правда меня к тому принуждает - не только могущественное золото - оно почти всемогуще, и все под небом подчиняется его власти: золоту служит и благочестие, стыдливость, и вера - коротко говоря, всякая добродетель и всякая слава признают золото господином над собой. И даже над нашими бессмертными душами, накажи меня бог, господствует сверкающий металл. Золото связывает королей и пап; оно примиряет людей и - некоторые уверяют - даже богов. Ничто не противится золоту; нет для него ничего недостижимого".
  Одно лишь денежное хозяйство в состоянии приучить человека к чисто количественному воззрению на мир. Только когда десятилетиями и столетиями постоянно применяются в качестве измерителя ценности все уравнивающий масштаб денег, стирается первоначальное оценивающее род и качество воззрение, и оценивающая количество и массу ориентация становится само собою разумеющеюся в повседневной жизни. Денежное хозяйство есть в настоящем смысле приготовительная школа капиталистического духа; оно выдрессировывает человеческую душу для капиталистического мировоззрения.
  Общее употребление денег - в то время всегда металлических и почти исключительно из благородных металлов - составляло еще и предпосылку развития того составного элемента капиталистического духа, который мы обозначили как отчетность. Счет в самодовлеющем хозяйстве и точно так же в натурально-оборотном хозяйстве чрезвычайно затруднителен, если не невозможен, ибо основу счета составляет число, а число должно представлять величину; измеримых же ценностных величин на практике не существовало, пока не укоренилось денежное их выражение.
  Без денежного хозяйства не существовало бы современного государства, которое, в свою очередь, как мы видели, принесло с собою столько поощрения капиталистическому духу; без денежного хозяйства не было бы Антонина Флорентийского и др., как это легко себе представить. Не говоря уже о том, что без денежного хозяйства не было бы и никакого капитализма, т.е. никакого объекта, к которому мог бы относиться капиталистический дух.
  И в свою очередь, это мы должны всегда помнить, возникновение и распространение денежного хозяйства было связано с тем совсем простым условием, чтобы в распоряжении известного народа было достаточное количество денежного материала (так как вначале денежные суррогаты совершенно не имели места, то это значит - благородных металлов).
  2. Умножение денежного запаса идет большей частью рука об руку с возрастанием отдельных состояний: более крупные денежные массы сильнее накопляются в отдельных местах. Это увеличение состояний пействует в определенном направлении поощряюще на развитие капи-
  [338]
 
 талистического духа: оно усиливает жадность к деньгам, с которой мы познакомились как с матерью этого духа.
  По-видимому, это заложено в природе человеческой души, что увеличение обладания пробуждает в нас стремление к большему. Это наблюдение делали во все времена и у всех народов.
  "Чем больше человек наживает добра,
  Тем больше он его любит..." -
  поет Фрейданк. А у римских писателей мы уже находим выраженной ту же самую мысль.
  "Crescit amor nummi, quantum ipsa pecunia crescit", - говорит Ювенал (Сат. 14)120;
  "Crescentem sequitur cura pecuniam maiorumque fames", - Гораций (3, c. 16)121.
  "De vray: се n'est pas la disette, c'est plutot l'abondance qui produit l'avarice", - полагает Moнтeнъ122.
  И опыт повседневной жизни, так же как и исторический опыт, подтверждает правильность этих наблюдений.
  Поэтому в средние века с жадностью к деньгам и с жаждой наживы мы встречаемся раньше всего у тех, кто первый достиг обладания большими количествами денег: у клира и евреев.
  Имеем ли мы в этом простом психологическом факте объяснение безграничности стремления к наживе, которое, в конце концов, как мы видели, господствует над современным экономическим человеком? Один из корней этого стремления к наживе, несомненно, вскрыт. С другими мы еще познакомимся.
  Но не только собственное обладание усиливает в нас стремление к еще большему: один вид чужих денег, вид больших денежных масс вообще может - когда умы так направлены - свести с ума людей и вызвать в них то состояние горячки, с которым мы познакомились как с признаком всех крупных спекулятивных периодов. Золото, блестящее на наших глазах, звенящее в наших ушах, хлещет нашу кровь, мутит наши чувства, наполняет нас страстным влечением иметь самим как можно больше этого золота. "Поток золота, не уменьшавшийся, но постоянно возраставший, своими чарами вызвал блеск безумной жадности в глазах голов, теснившихся у касс", - когда шла подписка на новые акции нового общества. Это тонкий штрих в "L'Argent" Золя, когда мы видим, как Саккар постоянно возвращается к этому Кольбу, занимающемуся арбитражем на золоте и ежедневно переплавляющему многие миллионы из монеты в слитки; здесь идет призрачный стук и звон, и от этого звона всегда вновь поднимается духом великий спекулянт: эта "музыка золота" звучит во всех делах, "подобная голосам фей из сказок...".
  В этом сильном действии, оказываемом на душу человеческую большими массами золота, рука об руку с чисто чувственными впечатлениями идут рефлектированные представления. В обоих только что приведенных примерах очарование оказывает непосредственно оптическое и
  [239]
 
 акустическое чувственное восприятие. В других случаях в равной мере возбуждающе действует абстрактные представления больших цифр: гигантских прибылей, гигантских состояний, гигантских оборотов. Поскольку же эти действия величин, как это постоянно бывает, являются последствиями умножения запасов денег, значение этих последних снова открывается нашему взору еще с одной стороны. Покажите только где-нибудь кучу золота, и сердца забьются сильнее. 3. В теснейшей связи с только что наблюдавшимся фактом состоит другое действие, которое я приписываю умножению денежных запасов в стране: оно представляет повод к возникновению спекулятивного духа. Этот дух есть, как нам известно, дитя, порождаемое в диком совокуплении жадностью к деньгам и предпринимательским духом. Умножение же денежных запасов играет при этом как бы роль сводни.
  Оно может различным образом поощряюще содействовать возникновению спекулятивного духа.
  Прежде всего тем, что большое денежное богатство в стране влияет на уже наличных капиталистических предпринимателей, усиливая их предприимчивость. Это та связь явлений, которая, очевидно, представлялась Кольберу, когда он однажды писал: "Когда в стране есть деньги, возникает общее желание извлечь из них выгоду, и оно побуждает людей пустить их в оборот" (402).
  Или же усиление подвоза благородных металлов пробуждает в предпринимателях, которые здесь уже становятся спекулянтами, стремление принимать самим участие в добыче золота. Таково было непосредственное влияние открытия Америки на прежде всего заинтересованные нации: Испанию и Португалию. Хороший знаток характеризует его следующими словами:
  "Это было то время (около 1530 года), когда предложения колониальных предприятий массами поступали в Индийский Совет, так как снова слухи о расположенной в глубине Южноамериканского материка золотой стране вызвали страшное возбуждение в умах всех любителей приключений..." (403).
  Но я имею в виду, в сущности, не эти влияния умножения денежного запаса. Я разумею тот факт, что это умножение - окольными путями -создало то, что мы называем первоклассным периодом подъема, т.е. такое состояние хозяйственной жизни, как оно впервые посетило европейское поселение к концу XVII и в начале XVIII столетия, как оно затем часто повторялось, в особенности около середины и к концу XIX столетия.
  Я пытался в первой книге этого труда дать характеристику последствий того первого периода подъема, или спекуляции, или грюндерства, старался в особенности показать, как тогда появилась совершенно новая форма капиталистического духа - спекулятивный дух, который с тех пор является необходимым составным элементом этого духа. Здесь я бы хотел попытаться проследить, что эта первая спекулятивная и грюндерская мания наступила как непосредственное последствие быстрого и сильного увеличения денежных запасов в обеих наиболее охваченных ею странах: Франции и Англии.
  [240]
 
  Франция притягивала в течение XVII (и XVIII) столетия большие количества наличных денег в страну, главным образом путем своей внешней торговли. Мы не обладаем для XVII столетия точной статистикой французской внешней торговли, но можем все-таки из некоторых цифр с достаточной ясностью усматривать, о каких значительных суммах здесь должна была идти речь. - За пятилетие, с 1716 по 1720 г., которое и было временем самой сильной грюндерской горячки, перевес вывоза над ввозом составлял в среднем за год 30 млн франков (404). Наибольшее количество наличных денег приносила в страну испанско-американская торговля. Она давала сильный перевес актива и позволяла в XVII столетии с избытком покрывать все пассивные сальдо, которые могли возникнуть в торговле с другими странами. Сэньелей отвергает упрек, сделанный Индийской компании, что ее торговля с Индией выкачивает деньги из страны: это испанским серебром платят за индийский ввоз (405). Были корабли, имевшие на борту золота и серебра на 300 млн франков. Венецианский посол Тьеполо подтверждает тот факт, что Франция наживала большие суммы на американской торговле (406). Англичане считали, что этим путем сотни миллионов попадали в руки французов и эти последние только тем и получали возможность выдерживать войну. Самый большой упрек, который тори делали партии вигов, состоял в том, что она ничего не предприняла, чтобы воспрепятствовать этой торговле (407).
  Страной, на которой Франция в XVII столетии наживала большие суммы, была далее Голландия. О Голландии нам известно, что она в это время прямо задыхалась от золота: в 1684 г. было так много свободных денег, что город Амстердам понизил свои облигации с 3,5 до 3% (408). Это денежное полнокровие происходило в те времена отчасти от крупных состояний, привезенных в Голландию французскими эмигрантами (и, несомненно, также и евреями) (409). Но наибольшее количество денег было все же доставлено испанской торговлей, как это согласно подтверждают все компетентные лица (410).
  Франция втягивала вплоть до упадка голландско-французской торговли большое количество голландских денег. В 1658 г. вывоз в Голландию составил 72 млн франков, отсюда на 52 млн продуктов промышленности (411). И за эти товары большей частью уплачивали наличными деньгами: де Витт считает, что в то время французы ежегодно получали от голландцев свыше 30 млн гульденов наличными деньгами (412).
  Еще больше были, вероятно, те суммы наличных денег, которые к концу XVIII столетия и особенно в первые десятилетия XVIII в. стекались в Англию.
  Эти денежные суммы происходили главным образом из трех источников. Это были:
  1) те состояния, которые приносили в Англию французские эмигранты. Я в другом месте уже привел цифры этих refugies. Журьё считает, что каждый из них с собой в среднем принес 300 ecus. Но еще важнее, что (наряду с Голландией) самые богатые из них переселялись в Англию (413). То же компетентное лицо оценивает суммы, привезенные некоторыми лионскими семьями, в 200 000 талеров;
  [241]
 
  2) те состояния, которыми обладали переселившиеся в это время из Португалии и Голландии евреи - одни вслед за Екатериной Браганцской, другие вслед за Вильгельмом III (414);
  3) избытки, приносившиеся внешней торговлей. Баланс английской внешней торговли был в то время необыкновенно активен: превышение вывоза над ввозом составляло за первое десятилетие XVIII в. в среднем за год от 2 до 3 млн фунтов стерлингов (415). Этот благоприятный торговый баланс достигался главным образом торговлей со следующими странами; а) с Голландией (416);
  б) с Испанией, в которой англичане в XVIII столетии добились ряда важных торговых льгот (417); по Утрехтскому миру, когда между Испанией и Англией был заключен договор Assiento123, Англия выговорила себе право ежегодно отправлять в испанскую Америку корабль в 500 тонн (позднее 650 тонн) с английскими товарами для свободной конкуренции на ярмарку в Порто-Бело и Вера-Круц (418);
  в) с Португалией. С этой страной Англия завязала тесные сношения начиная с середины XVII столетия, когда Португалия стала переживать значительный подъем (в 1640 г. она свергла испанское иго; Бразилия в 50-х годах XVII столетия была освобождена от голландского владычества); в 1642 г. был заключен торговый договор, по которому Англия получает преобладание над голландцами в торговле с португальскими колониями; затем последовало бракосочетание Карла II с Екатериной; затем - договор Метьюэна (1703). Благодаря договору Метьюэна в Англию будто бы ежегодно ввозилось 50 000 фунтов стерлингов наличными (419) - цифра, вряд ли являющаяся преувеличенной, если принять во внимание, что, согласно другому свидетельству, Англия вывезла в Португалию товаров в первом же году по заключении договора Метьюэна на 13 млн crusados (= 2 1/4 марки) (420);
  г) с Бразилией. Сюда шли часть товаров, которые Англия отправляла в Португалию. Но, кроме того, существовала еще значительная торговля непосредственно с самой колонией. Главным образом туда поставлялись тонкие английские шерстяные товары, так как богатые бразильцы с особенной охотой их носили (421).
  Мне кажется, вскрытое мною таким образом положение вещей, заключавшееся в том, что Франция и Англия к концу XVII и в начале XVIII столетия были прямо-таки затоплены наличными деньгами, необычайно важно и отнюдь не должно быть упускаемо из виду, если хотеть составить себе правильное суждение о связях и соотношениях хозяйственной жизни в те критические десятилетия; я в другом месте имел возможность установить, что это время лучшими наблюдателями обозначалось как "эпоха грюндерства" (даже не имея в виду спекулятивной горячки, поднятой вокруг Лоу и "Компании Южного моря", составивших только окончание этого периода), как an age of projecting. А что это наблюдение было правильно, свидетельствуют факты, в изобилии сообщаемые нам источниками того времени. Здесь было показано, какие потоки денег влились в обе страны и продолжали притекать: мы можем с уве-
  [242]
 
 ренностью заключить, что они составили основу и повод для этой спекулятивной горячки и что, следовательно, этот величайшей важности случай в экономической истории с поразительной ясностью свидетельствует, какое большое значение имеет увеличение количества денег для развития капиталистического духа (эта сторона проблемы нас здесь одна только и интересует).
  Но теперь мы сделаем еще один шаг дальше и спросим: откуда бралась вся та масса наличных денег, которая в то время притекала во Францию и в Англию?
  Мои объяснения об источниках этих денег уже содержат ответ: это было серебро американских рудников и золото бразильских рек - им оплодотворялась хозяйственная жизнь Франции и Англии.
  Голландия выкачивала испанско-португальские благородные металлы непосредственно на свои рынки; отсюда они прямым путем (эмиграции) или косвенным (торговых сношений) попадали во Францию и в Англию. Эти страны всасывали их и путем собственной торговли, либо через посредство стран-метрополий - Испании и Португалии, либо путем непосредственных торговых сношений с американскими колониями.
  Так было начиная с XVI столетия, но в законченную систему это обратилось только в течение XVII в.: в то время Португалия и Испания были действительно только каналами, через которые протекало вовне золото и серебро их колоний (422).
  Я приведу еще в заключение цифры добычи благородных металлов в течение этих столетий (по Зётбееру).
  Вначале речь идет о серебряных залежах Мексики, Перу и Боливии. Открытие богатых рудников в Гуанаксуато и Потози имело место в середине XVI столетия. Оно повлекло за собой повышение уже и без того значительной добычи серебра с 90 200 кг в среднем за год в период 1521-1544 гг. до 311 500 кг в среднем за годы 1545-1560. В течение XVII столетия добыча серебра держится между 300 000 и несколько выше 400 000.
  В XVII в. прибавляется бразильское золото, с открытием которого заканчивается серебряный период капитализма и начинается золотой. В конце столетия были открыты самые богатые залежи, Minas geraes. В период 1701-1720 гг. в Бразилии добывается золота уже на 150 млн марок.
  Только теперь мы понимаем процессы, происходившие в западноевропейской хозяйственной жизни с 1680-1720 гг. от самых корней их.
  Мы вскрыли теперь нити, связующие развитие капиталистического духа с открытиями золотых и серебряных приисков. Я пытался для одного только этого - правда, наиболее важного - случая дать цифровое доказательство тесной связи, имеющей место между обоими явлениями. Подобное же доказательство может быть дано для тех фактов, что предпринимательский дух, наполняющий немецкое общество в середине XVI столетия, питался из Шваца и Иоахимсталя, что грюндерская лихорадка 50-х годов XIX столетиям очагом своего возникновения имела Калифорнию и т.д. Но это было бы бесполезным нагромождением однородных рядов чисел. И как раз для настоящей задачи вполне достаточным
  [243]
 
 является понимание более глубоких причин первого крупного спекулятивного периода, так как в нем эта особая черта капиталистического духа, страсть к спекуляции, впервые, как мы видели, проявилась в большом масштабе.
  Я должен еще сказать два слова в объяснение того, почему я в этой главе говорил сначала об увеличении количества денег и только к концу об открытиях залежей золота и серебра, о которых, согласно моему заголовку, должна была трактовать эта глава. Потому, что в количестве денег проявляется влияние открытий залежей благородных металлов: деньги составляют промежуточное звено, через посредство которого эти открытия оказывают свое воздействие на хозяйственную жизнь. Здесь, правда, должно быть оговорено, что не всякое увеличение количества денег, поскольку оно выражается в обладании ими, должно непременно происходить от повышения добычи благородных металлов: оно может основываться на простом перемещении состояний. Но действительно крупное увеличение частных состояний все же происходило - по крайней мере в ранние периоды капиталистического развития, которые нас в данном случае только и интересуют, - только тогда, когда одновременно сильно возрастала общая масса наличного в стране благородного металла. Это опять-таки могло иметь место путем перевозки из одной страны в другую. Но и для того чтобы эта перевозка могла совершаться с постоянством, было снова необходимо усиление добычи благородных металлов.
  Так как такое усиление в века раннего капитализма, с XV или XVI столетия, действительно имело место (о металлической основе итальянского хозяйственного расцвета до XV столетия мы почти ничего не знаем; мы можем пока только предполагать, что капиталистический подъем здесь сделало возможным: 1) немецкое серебро, 2) возвращавшееся из Восточной Римской империи золото и 3) открытия золотых приисков в Африке), то значило бы играть в прятки, если бы мы не вставили его в причинную цепь при вскрытии причин возникновения капиталистического духа.
  Без сомнения - снова (как и о всякой такой причине, с которой мы познакомились) и об открытиях золотых и серебряных залежей можно сказать: их одних не было достаточно для выработки современного экономического человека. Не только в том дело, что они оказали влияние лишь на одну сторону его духа: чтобы для них была одна только эта возможность, должны были быть налицо многие другие условия, как они были в те времена налицо в Западной Европе. Какое действие могли оказать эти открытия, когда этих условий не было налицо, мы видели по тем последствиям, которые они имели для самих испанцев и португальцев (423).
  Но и наоборот: и при наличии всех остальных условий, необходимых для возникновения капиталистического духа, без американских открытий серебряных и золотых залежей он пережил бы, без всякого сомнения, совершенно другое развитие, чем то, какое ему было фактически предназначено. Без - случайных! - открытий залежей благородных металлов на высотах Кордильер и в низменностях Бразилии не было бы современного экономического человека!
  [244]
 
  Нити нашего исследования сплетаются. Этими разъяснениями о значении открытий золотых и серебряных залежей мы уже вошли в тесное соприкосновение с двумя другими областями культуры, из которых проистекают новые источники капиталистического духа: это техника и хозяйство, оказавшие совместно сильнейшее воздействие на душевный строй буржуа. Как хотелось бы всегда показать всю совокупность следствий причинного комплекса, так как это делает и должен делать поэт. Но научный метод принуждает нас к самообладанию и требует, чтобы мы исследовали причину за причиной по ее отдельному действию. Так и я в последующем изложении разрываю теснейшим образом между собой связанные культурные области техники и хозяйства и исследую в отдельности их воздействие на ход развития капиталистического духа.
 
 
 
 
  Глава двадцать шестая
  ТЕХНИКА
 
  Как бы мы могли объяснить себе особенности современного экономического человека без того своеобразного хода развития, который приняла техника, главным образом производственная и транспортная техника, в течение последнего полутысячелетия?
  Под техникой в более широком смысле мы понимаем все способы действия, которыми человек пользуется для достижения намеченных целей, а в более узком смысле - целесообразное использование вещественных предметов: в этом случае я говорю об инструментальной технике, и о ней одной может идти здесь речь. Если инструментальная техника служит для производства благ, то она является производственной техникой; если же с ее помощью должны быть перемещаемы люди, блага или известия, то она - транспортная техника.
  Рассматриваемая сама по себе, "техника" есть не "социальное условие", а духовное достояние. Но так как воздействия, о которых здесь идет речь, оказывает только ее применение, возможное всегда лишь в рамках социального строя, то она с основанием трактуется также под рубрикой социальных условий.
  Ее воздействие? Но разве она не выработана только экономическим человеком, разве капиталистический дух не ее создатель? Как же она могла содействовать созданию его самого?
  Это возражение должно быть ликвидировано следующим образом. Во-первых, отнюдь не всякое техническое изобретение есть порождение капиталистического духа. Многие изобретения являются незваными, нежданными, как явления природы, и даже и те, которые были желаемыми, являются все же часто в совершенно ином виде и оказывают совершенно иные воздействия, чем ожидавшиеся.
  Во-вторых, даже если бы каждое отдельное техническое нововведение и было последствием капиталистического духа, оно все же - будучи раз введенным в употребление - должно быть принимаемо в расчет в образовании этого самого духа в дальнейшем ходе его развития. Это же по-
  [245]
 стоянно та же самая связь: все те влияния, которые участвовали в строительстве капиталистического духа, являлись сначала следствиями, а потом причинами.
  Воздействия, исходящие от техники, мы можем расчленить на две группы, смотря по тому, способствовали ли они развитию капиталистического духа непосредственно или же косвенно: первые мы можем назвать первичными, вторые - вторичными воздействиями.
  Непосредственное влияние техника оказывает прежде всего тем, что она будит и расширяет предпринимательский дух.
  Перенесемся в раннюю эпоху капиталистического развития. До 1484 г., т.е. до изобретения морской астролябии, ни один корабль не мог ориентироваться в океане. Заморские экспедиции были, следовательно, до тех пор невыполнимы. А с тех пор они стали возможными: какое усиление предприимчивости у тогдашнего общества это должно было означать!
  Или: до изобретения водонапорных машин (в XVI столетии) большинство рудников не могло глубоко эксплуатироваться, так как не было возможности справиться с водой. Когда теперь явилась возможность далее эксплуатировать старые рудники, закладывать новые на любой глубине, какой стимул был этим создан для людей, которые как будто только и ждали благоприятного случая, чтобы проявить себя в качестве капиталистических предпринимателей! Мы можем с ясностью проследить, как снабжение рудников водонапорными машинами в XVI в. явилось для многих владельцев денег непосредственным поводом принять на себя риск участия в эксплуатации рудников, т.е. поставить, таким образом, горное дело на капиталистическую основу.
  И так идет шаг за шагом дальше в течение столетий до нынешнего дня: всякое изобретение, ведущее к осуществлению производственного или транспортного процесса в более крупном масштабе, с большей затратой вещественных средств, всякое изобретение, применение которого влечет за собой удлинение производственного пути, действует стимулирующе на скрытые предпринимательские стремления. Новая форма производства благ, обусловливаемая новой техникой, делает возможным проявления предпринимательского духа, но она и вынуждает эти проявления. Чем запутаннее и обширнее делает производство и транспорт прогрессирующая техника, тем больше требуется предпринимательских душ, чтобы справляться с новыми задачами. "Предприниматели, вперед!" - вот вызов, раздающийся при всяком усовершенствовании техники. Она, таким образом, производит среди всех хозяйствующих субъектов отбор предпринимательских типов. Она выращивает предпринимателя, к которому предъявляются тем большие требования, чем более крупные организации становятся необходимыми для использования новых достижений техники.
  А это может быть названо законом, управляющим по крайней мере современной техникой: требования эти в действительности все более возрастают, так как каждое новое изобретение увеличивает аппарат вещественных средств, требующийся для его применения, и в то же время (в подавляющем большинстве случаев) удлиняет производственный процесс.
  [246]
 
  Наша величайшая промышленность ныне - это производство средств производства, как ее можно назвать, т.е. изготовление машин и материалов для машиностроения: машиностроительная и горная промышленность. Здесь требуются предприниматели наиболее крупного размаха, и здесь представляются наиболее благоприятные возможности для расцвета стремящегося вперед предпринимательского духа. Следует указать на то, что понятным образом те самые страны, в которых имеются естественные предпосылки для развития этой промышленности, дают и лучшую почву для расцвета предпринимательского духа: залежи угля и железа Германии, Англии, Америки приобрели, несомненно, немалое значение для воспитания современного предпринимательства именно в этих странах. Совершенно так же богатство страны естественной водной силой может вызвать в этой стране пышный расцвет предпринимательского духа, как только эта водная сила будет использована для устройства станций, вырабатывающих электрическую энергию. (Здесь, таким образом, выявляется одно из оснований, почему развитие капиталистического духа протекало различно в различных странах. Франция! Англия! Одно из оснований! - но несомненно оказавшее сильное воздействие: если условия для развития капиталистического духа в двух странах даны в совершенно равной мере, но одна страна богата залежами угля и железа, то вследствие одного этого капиталистический дух достигнет в ней более законченной степени развития.)
  Но вспомним теперь, что техника наших дней нашла путь "в недоступное" ("к непрошеному"!). С тех пор как она увидела возможность освободиться в своих мероприятиях от содействия организующей, живой природы; с тех пор как ей удалось работать с помощью энергии, накопленной солнцем за .тысячелетия в недрах земли; с тех пор как она не пользуется более для совершения своих творений ни живым человеком, ни освещаемыми солнцем полями и лесами, но выполняет их с помощью мертвых материалов и "механических" сил; с тех пор она не знает более границ, с тех пор она делает возможным еще только что считавшееся за невозможное, нагромождает Оссу на Пелион и вторично создает мир заново.
  Здесь на место исследовать причины, сделавшие современную технику способной совершить неслыханные достижения (424); достаточно вспомнить о самих этих достижениях, находящихся перед глазами у каждого, чтобы констатировать по поводу них, что такой безграничный поток возможного должен был стать одним из наиболее важных средств, способствовавших развитию капиталистического духа. Безграничность современных наших предпринимательских стремлений может быть понята, только если отдать себе отчет в имевшем место расширении технических возможностей. Капиталистическое безумие современного предпринимательства, понятно, является возможным, только если в пределах возможного совершать истинные чудеса техники. Только под давлением технических сил хозяйствующий человек создал затем все те организации, которые были необходимы для решения этих грандиозных задач, и стремление разрешить эти задачи зажгло огонь в душах наших крупных предприни-
  [247]
 
 мателей, пожирающей их самих и нас с вами. И еще следующее: к существу современной техники относится ее широкая изменчивость; каждый день приносит новые изобретения и создает тем самым новые возможности и необходимости в технической и хозяйственной организации, следовательно, также и новые возможности и необходимости в проявлении предпринимательского духа. Надо отдать себе отчет в том, какие различия в развитии этого духа должны иметь место, когда в одном случае техника десятилетиями остается неизменной и, следовательно, является возможность десятилетиями работать на одной и той же фабрике, одними и теми же методами, а в другом случае наилучшие методы производства развитием техники в корне изменяют каждые два-три года, так что постоянно должны создаваться и новые организации, чтобы идти в ногу с успехами техники. Когда эти организации появляются в новых рамках, речь идет об основании нового предприятия. Мы снова наблюдаем, как от техники исходит побуждение, на этот раз особое побуждение к основанию новых производств. Нам известно, что этим новым учредительством охотно овладевает младший, более сангвинически предрасположенный брат предпринимательского духа - спекулятивный дух. И, таким образом, мы можем установить, что в особенности технические нововведения проявляют способность возбуждать спекулятивный дух. Действительно, мы наблюдаем в истории последних столетий, как постоянно в связи с новыми, делающими эпоху изобретениями или во времена особенно многочисленных изобретений наступают большие спекулятивные периоды.
  Вспомним еще раз замечательную эпоху к концу XVII в., когда впервые свирепствовала спекулятивная лихорадка: она была эпохой многочисленных изобретений и в области техники; the age of proecting124, эпоха прожектерства, была по существу the age of invention125, эпохой изобретений, как нам это удостоверяют наши свидетели.
  Тогда маленькие изобретения - изобретательство вообще только что начинало идти более быстрым темпом - могли еще вызывать сильные вспышки спекулятивного духа. Позднее и особенно в наше время, когда каждый день приносил технические нововведения, только очень крупные изобретения были в состоянии зажигать грюндерскую горячку, но зато с тем более сильными последствиями. Вспомним спекулятивные периоды, которые повлекло за собой в середине XIX в. изобретение железные дорог, к концу века - различные изобретения в области электротехники.
  Если мы видим, таким образом, что техника возбуждает в хозяйствующих субъектах сильные проявления волевой энергии и способствует их развитию, то мы, с другой стороны, наблюдаем, как техника воздействует в различных направлениях и на мышление экономического человека и часто прямо-таки революционизирует его.
  Она делает это мышление прежде всего целестремительнее, сознательнее, т.е. возбуждает и развивает рационализм, этот, как нам известно, существенный элемент капиталистического духа. Многие уже указывали на роль, которую техника и технические усовершенствования во все
  [248]
 
 времена играли при выработке рационалистического мышления и в особенности экономического рационализма. Каждое техническое изобретение приводит хозяйствующего субъекта, по меткому выражению Фиркандта (425), в беспрерывное "соприкосновение с действительностью" и ломает этим самым основанные, как мы видели на природе человека традиционалистические тенденции. Смена технических методов "действует на сознание как род пересмотра всех связанных с ними условий". Если такие технические нововведения редки, то они не будут в состоянии оказывать существенного влияния на общую традициона-листическую тенденцию. Вновь раскопанное место скоро опять зарастает травой повседневной привычки. Но когда, как это имеет место с начала Нового времени, технические нововведения появляются одно за другим через все более короткие промежутки, то почва постоянно остается взрыхленной и не может покрыться рубцами травы. Один факт быстрой смены методов был бы достаточен, чтобы сделать сознательность длительным душевным настроением человека. Но современная техника действует еще более непосредственным и более действенным образом в направлении усиления экономического рационализма тем, что она сама в течение последнего столетия исполнена рационалистического духа, с тех пор как она начала строить свои мероприятия на научной основе.
  Вся прежняя техника (426), сколько она ни создала удивительного, была эмпирической; она основывалась на личном опыте, который передавался от мастера к мастеру, из поколения в поколение, через посредство столь же личного обучения. Знали приемы, способы, которые нужно было применять, и этим удовлетворялись. Добыли с течением времени опыт и хранили его дальше.
  На место опыта становится с XVII столетия в качестве основы техники естественнонаучное познание. С тех пор в технической области что-либо совершается не вследствие того, что отдельный мастер обладает личным умением, но потому, что каждый, занимающийся данным предметом, знает законы, лежащие в основе процесса, и точное следование им обеспечивает каждому успех. Если прежде работали по правилам, то теперь деятельность осуществляется по научным законам, исследование и применение которых представляются, по существу, основной задачей рациональных методов.
  Однородность противоположности между старой и современной техникой, с одной стороны, и ремесленным и капиталистическим хозяйственным образом мыслей - с другой, бросается в глаза. А это в обоих случаях одна и та же противоположность между эмпиризмом и рационализмом. Но когда в двух, тесно друг с другом соприкасающихся областях культуры, как техника и хозяйство, совершается одинаковое развитие, как здесь, - от эмпирического к рационалистическому строю, то можно принять без дальнейших сомнений, что одно развитие оказало свое влияние на другое, что, таким образом, экономический рационализм пережил свое развитие попутно с техническим рационализмом и через него.
  Можно с ясностью проследить, как фактически происходит воздействие технического рационализма на устроение хозяйственной жизни, как
  [249]
 
 научное применение техники непосредственно вынуждает экономический рационализм. В сущности, упорядочение частного хозяйства происходит ныне в большинстве отраслей с точным соблюдением технических требований, и руководители предприятия стремятся к хозяйственному совершенству, непрерывно направляя свою мысль на технику производственного процесса. Мы видели, каким явным признаком высшего развития экономического рационализма в наши дни является использование в производстве научно образованных помощников. Здесь нам особенно ясно доказывается тот факт, что требования, которые ставит техника, подают повод к высшей степени рационального устроения хозяйства. Но жизнь дает много таких случаев.
  Целестремительнее, сознательнее, следовательно, рациональнее становится мышление (экономического человека) благодаря технике, тем более современной технике. Но мы констатируем, что под влиянием ее оно становится еще и точнее, как бы пунктуальнее. Об этом заботятся прежде всего созданные техникой методы и приспособления для измерения разнообразнейших величин, в особенности времени.
  Изобретение часов играет важную роль в истории духа современного экономического человека. Изобретение часов с грузом относится к Х столетию; первые колесные часы, об изготовлении которых мы слышим, -это часы, сделанные Генрихом фон Викком в 1364 г. в Париже для Карла V. В XIV в. все более крупные города Италии обладают часами, бьющими 24 часа (427). В 1510 г. Петр Геле изобретает карманные часы; Иоганн Коклуэс говорит о них в 1511 г.: "Из железа он делал маленькие часы со многими колесиками, которые показывают и отбивают сорок часов; их можно носить на груди или в кошельке" (428). В 1690 г. к часам присоединяется секундомер, введенный Джоном Флойером в качестве вспомогательного средства для точного счета пульса (случай, когда хозяйственный интерес явственно не был движущей силой изобретения). Точное распределение времени, "счет" времени, становится, конечно, возможным лишь после того, как время могло быть точно измерено. (Совершенно так же, как точный счет денег стал возможным лишь после того, как техника сделала возможным точное изготовление монеты!)
  Арифметически точному ведению хозяйства в той же мере способствовало постепенное усовершенствование технического процесса. Точные калькуляции при поставках предполагают совершенно обеспеченное производство; современные средства сообщения только и сделали возможным, если не создали, автоматически фунционирующее, как гигантская машина, производство; развитие склонности к учету есть, таким образом, на добрую долю дело техники.
  Простое размышление показывает, что и быстрый темп жизни современного экономического человека только и был создан или по крайней мере получили сильное поощрение благодаря завоеваниям современной техники: железным дорогам, телеграфу, телефону. Другие силы, увидим мы еще, действуют здесь, толкая к этому темпу: но техника делает его возможным, техника усиливает его, техника дает ему общее распространение.
  [250]
 
  Естественным является делать современную технику ответственной и за общее своеобразное умонастроение современного экономического человека: его чисто квантитативный взгляд на мир. Правда, в этом большую долю, пожалуй, создала привычка к денежному выражению. Но мы должны все же вспомнить, что существо специфически современного естественнонаучного мышления состоит в той же тенденции к разложению всех качеств в количества. Только тогда, когда для какого-нибудь процесса в природе становится возможным установить математическую формулу, мы имеем право говорить о естественнонаучном познании: так учил нас Кант.
  Значит, несомненно, мы и здесь снова имеем перед собой параллельное развитие естественнонаучного духа, как оно запечатлевается в технике, и капиталистического духа, и этот параллелизм может быть доказан еще во многих других случаях (429). Но так как воздействие естественнонаучно-технического мышления на хозяйственное в этих наиболее общих формах, принимаемых мышлением, с трудом может быть прослежено, я откажусь здесь от дальнейшего исследования возможных соотношений и обращу лучше внимание читателя еще на один важный комплекс духовных процессов, где выработка капиталистического духа стоит в совершенно ясной зависимости от развития техники.
  Я имею в виду передвижения жизненных ценностей, которыми мы обязаны мощному техническому прогрессу нашего времени и которые приобрели основное значение для образа мыслей современного экономического человека.
  Несомненно, что главным образом благодаря завоеваниям современной техники технический интерес или, точнее, интерес к техническим проблемам попал на первый план среди всех других интересов. Это является достаточно понятным. Все большие и большие достижения в области техники возбуждали сначала любопытство, затем привлекали к себе внимание и становились гордостью эпохи. Техника ведь есть единственная область, где мы безбоязненно можем подводить баланс нашим достижениям; как же тогда толпе, всегда бегущей за успехом, не интересоваться особенно этой областью, где нами достигнуты единственные большие успехи, тем более что так просто оценивать, по крайней мере результаты техники. Так, стало бесспорным фактом, что радиотелеграф и воздухоплавание ныне больше интересуют людей, в особенности молодежь, чем проблема первородного греха или страдания Вертера.
  Сильному прогрессу техники мы обязаны и еще одной особенностью духа нашего времени: сильной переоценкой материальных предметов. Мы быстро разбогатели, мы привыкли к миру, техника обезопасила нас от ужасов чумы и холеры; что удивительного, если низкие инстинкты человека - удовлетворение беспрепятственным наслаждением, любовь к комфорту и привольному житью - далеко превысили идеальные стремления. Стадо мирно пасется на жирном пастбище.
  Это усиление материальных интересов в наше время способствовало умонаправлению капиталистического предпринимателя прежде всего тем, что оно значительно повысило в нем интерес к приобретению
  [251]
 
 средств богатства, т.е. его приобретательский интерес. Охота за долларом вовсе уж не такая воображаемая, как нас хотят уверить предприниматели-философы с высоты своего княжеского богатства. Она все-таки является чрезвычайно важной пружиной в строении современного нашего хозяйства, и усиленное стремление к наживе, которое вызвали, следовательно, среди других причин и успехи техники, составляет достаточно важный элемент психики современного экономического человека. То, что с этой жажды наживы снято пятно, то, что мы ныне не считаем более бесчестным, если кто-нибудь гонится за долларом, то, что мы сохраняем связь в обществе с людьми, о которых всем известно, что охота за долларом составляет единственное содержание их жизни, - все это, конечно, во многом способствовало развитию этой стороны капиталистического духа, а это сделалось возможным только тогда, когда все направление эпохи стало иным под влиянием завоеваний техники.
  Но и наоборот, участие в прогрессе техники и безграничная ее переоценка усилили стремление к наживе капиталистического предпринимателя в той мере, в какой она повысила его собственный интерес к техническим достижениям, выражающимся в его изделиях. Мы ознакомились с тою чертой в природе современного экономического человека, что он производит бессмысленно все больше и больше, и нашли психологическое объяснение тому (если таковое вообще возможно), между прочим, в детской радости перед техническим усовершенствованием. А она является объяснимой только в эпоху техники. То, что предпринимателю может прийти в голову, что в какой бы то ни было мере является само по себе ценным изготовить как можно больше машин, или арматуры для освещения, или рекламных вывесок, или летательных аппаратов, что он в производстве этих вещей как таковом может найти какое бы то ни было удовлетворение (а наряду с другими мотивами здесь, несомненно, действует в качестве движущей силы в душе предпринимателя и это увлечение производством как таковым), - предпосылкой всего этого является охарактеризованное общее настроение нашей эпохи.
  В тесной связи с этим стоит и увлечение "прогрессом", которое также является движущей силой у многих предпринимателей и, например, в Америке вносит в духовную жизнь эту детски-радостную черту, сразу бросающуюся в глаза каждому путешественнику. Настроение ребенка. Настроение колониального человека. Но это и настроение человека техники. Ибо если бессмысленная идея "прогресса" и имеет какой-нибудь смысл, то, несомненно, только в области технического умения. Нельзя, конечно, сказать, что Кант "ушел вперед" сравнительно с Платоном или Бентам сравнительно с Буддой, но совершенно справедливо, что паровая машина типа 1913 г. означает прогресс сравнительно с уаттов-ской паровой машиной, а радиотелефон лучше голубиной почты.
  Опять-таки в связи с этими новообразованиями ценностей стоит другое замечательное явление в духовной жизни современного экономического человека (и человека вообще): возвышение средства до значения цели. Без сомнения, в этом переворачивании всех ценностей приняли участие опять-таки деньги. Но и техника тоже. Ее успехи привели к тому,
  [252]
 
 что наш интерес становится все более и более направленным на то, как выделывается известная вещь и как она функционирует, безразлично, чему бы она ни служила. "Средства", например, для осуществления транспорта, для выпуска газеты сделались такими искусными, что они возбуждают наше удивление и всецело исчерпывают наш интерес. За ним мы, в конце концов, и забываем ту цель, которой они должны служить.
  Мы поражены при виде ротационной машины и совершенно уже не думаем о том, какой лишенный всякой ценности дрянной листок она изрыгает. Мы содрогаемся при подъеме летательного аппарата и не думаем о том, что он служит пока лишь для того, чтобы обогатить программу нашего Variete еще на один сенсационный номер, и (в лучшем случае) для того, чтобы сделать богатыми людьми пару слесарных подмастерьев. И так во всем. А этим, опять-таки с одной стороны, получает объяснение бессмысленность всех наших жизненных оценок и всех современных капиталистических стремлений.
  И наконец, еще одно: мы видели, что дух буржуа наших дней характеризует его полное безразличие по отношению к судьбе человека. Мы висели, что человек исключен из центра хозяйственных оценок и це-лестановлений, что интересен один только процесс (производства, транспорта, образования цен и т.д.): fiat productio et pereat homo126. А разве в этом отношении образ мыслей экономического человека не является опять-таки только последствием перестройки технического процесса? Мы знаем, что современная технология рассматривает процесс производства как бы оторванным от руководящего органа, человека. На место органического сочленения производственных процессов, с необходимостью связанного живой личностью, становится целесообразно механически устроенное соединение членов только в виду желаемого результата, как это охарактеризовал Рёло.
  Естественный живой мир превращен в развалины, чтобы из этих развалин возник искусственный мир, созданный из человеческой изобретательности и мертвых материалов: это в равной мере действительно как относительно хозяйства, так и относительно техники. И без всякого сомнения, этот сдвиг в технических приемах оказал существенное влияние на сдвиг в нашей общей оценке мира: в той мере, как техника вытесняла человека из центра производственного процесса, человек исчезал и из центра как хозяйственных, так и вообще культурных оценок.
  Многочисленны косвенные воздействия техники на развитие капиталистического духа, которые дают себя чувствовать таким путем, что техника создает известные состояния или процессы, приводит к известным событиям, которые со своей стороны оказывают определяющее влияние на развитие капиталистического духа.
  Я укажу только на два особенно важных воздействия такого рода; читатель по ним сам легко найдет другие случаи.
  Мы ознакомились в предыдущей главе со значением, которое, несомненно, имела богатая добыча золота и серебра как раз в XVI и XVII столетиях для возникновения первой спекулятивной горячки. Ну, а возможность такой добычи была в основе следствием технических усовер-
  [253]
 
 шенствований. Это можно доказать уже тем указанием, что без них люди не попали бы в Америку. Но я разумею это еще и в другом смысле: только некоторые, сделавшие эпоху улучшения в технике добычи благородных металлов послужили причиной этого изобилия серебра в XVI и последующих столетиях. В то время, как мы уже видели, были изобретены водонапорные машины, которые в особенности предоставили возможность дальнейшего расширения европейской добычи серебра. Но в это же время (в 1557 г.) было сделано еще, пожалуй, более важное изобретение: добывание серебра из руды посредством ртути - так называемый способ амальгамирования. Только этот способ позволил на безлесных вершинах Кордильер без чрезмерных издержек добывать серебро тут же на месте; только этот способ уменьшил издержки производства серебра до такой степени, что такая большая добыча могла стать прибыльной.
  Другое значительное последствие техники, которое я имею в виду, -это быстрый рост населения в XIX в. Что он в основе является результатом технических усовершенствований, не может быть подвергнуто сомнению, так как он явился последствием отнюдь не увеличения цифры рождаемости, но исключительно уменьшения смертности. А это уменьшение смертности было достигнуто главным образом двумя комплексами технических успехов: усовершенствованиями в области гигиены, техники борьбы с эпидемиями, врачебной техники, с одной стороны, и усовершенствованием производственной и в особенности транспортной техники, с другой стороны, которое, в свою очередь, способствовало тому, что известное количество людей больше кормилось и, следовательно, могло остаться в живых.
  Этот рост населения в наше время имел, в свою очередь, непосредственное значение для развития капиталистического духа в двояком отношении: путем побуждения к эмиграции, которое он давал, с одной стороны, путем повышения предприимчивости - с другой. О первом влиянии и его последствиях я говорил в предыдущей главе. Вторым утверждением я имею в виду следующее: быстрый рост населения означает усиления предпринимательского духа постольку, поскольку он увеличивает необходимость приобретения и тем самым закаляет хозяйственную упругость, поскольку он, таким образом, отдаляет опасность для зажиточного населения впасть в сытое рантьерство. Ибо ясно, что сыновья зажиточного человека попадают в совершенно иное положение по отношению к приобретательской деятельности, когда их много, чем когда их мало. При равной величине состояния на одного падает в первом случае меньшая доля, и необходимость для него вновь посредством собственной хозяйственной деятельности удерживаться на социальном уровне своих родителей становится больше, чем когда это наследство достается только одному или двоим. При большем потомстве даже у состоятельных родителей создается и совершенно иное отношение к детям. Они будут скорее стремиться к тому, чтобы "научить своих детей чему-нибудь путному", чем сделать их бездеятельными владельцами ренты. Поскольку теперь рост населения - правда, не по техническим, а по
  [254]
 
 биологическим или по социальным причинам - в различных странах в XIX в. был различной силы (Франция! - Англия или Германия!) и мы наблюдаем различную степень развития капиталистического духа как раз в пропорции к различной силе роста населения, мы вправе будем привести и это различие в связь с фактом большего или меньшего роста населения.
 
  Глава двадцать седьмая ДОКАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
 

<< Пред.           стр. 8 (из 12)           След. >>

Список литературы по разделу