Предисловие к ВлБиблейским сонатамВ»

Иоганн Кунау

Пожалуй, самое известное произведение видного немецкого композитора эпохи барокко Иоганна Кунау - это его так называемые ВлБиблейские сонатыВ» (точнее - ВлМузыкальное представление нескольких библейских историйВ») для клавира. Сборник из 6 сонат, иллюстрировавших отдельные ветхозаветные истории, был опубликован Кунау в 1700 году в Лейпциге. Это, пожалуй, наиболее ранняя из всех известных публикаций программных клавирных сонат. Причем программа этого цикла не ограничивается лишь заглавиями каждой сонаты и ее отдельных частей. Она довольно подробно выписана и помещена в Предисловии ко всему изданию, в начале которого Кунау высказывает целый ряд важных соображений музыкально-теоретического и эстетического характера, излагая, в частности, свои воззрения на выразительные и изобразительные возможности музыки. Настоящая публикация является первым в России переводом Предисловия к ВлБиблейским сонатамВ» Кунау на русский язык. Перевод выполнен кандидатом искусствоведения Н.В. Остроумовой.

Благосклонный читатель!

Ныне я в четвертый раз представляю клавирные сочинения моего скромного изобретения в гравированном издании. Это шесть сонат, в которых я попытался разыграть перед любителями библейские истории. В том, что я по традиции даю имя своему чаду, я уподобляюсь господам адвокатам, которые в своих Libellis^[1]
выражают свой Genus Actionis^[2]
. Однако, прикладывая такие усилия, они дают в руки противникам счастливый случай пуститься в диспут, если указанное обозначение не соответствует действительности, а солидное имя вовсе не подходит к содержанию, так будто все дело только в названии, и оно само по себе может дать основания для жалоб. Так же и эти мои сонаты будут неоднократно упомянуты, и скажут, что они вовсе не представляют того, что заключается в сопутствующих им серьезных словах, и что они имели бы больший успех, если бы я не размышлял в них о подобных вещах. Однако, по моему мнению, также верно и то, что иные вещи в данном случае были бы весьма сомнительны, если бы словесные описания не указывали на особенности моего замысла: так, во Второй сонате резкий пароксизм безумия царя Саула передан последовательностью расходящихся квинт, а его великая меланхолия и глубокая чувствительность - посредством кажущегося превышения границ модуса в теме. Также и с помощью других средств выражения можно убедиться в том, что они используются к месту и не появляются без основания. Так же верно и мое убеждение, что я в этих местах обхожусь без нелепостей. Я не первый, кто прибегает к подобного рода изобретениям: уже у знаменитого Фробергера и других превосходных композиторов имелись изображения различных баталий, водопадов, похоронных церемоний, которые нередко использовали те же самые приемы, что встречаются в моих сонатах, а прилагаемое всюду слово лишь обнаруживает намерения автора. Кроме того, хорошо известно, что все виртуозы, особенно в древности, касались решения посредством музыки почти всех проблем, которыми овладели в ораторском искусстве, скульптуре и живописи. Однако они в некоторых случаях давали этим искусствам преимущества над музыкой. Известно, что любой ребенок уже с трех-четырех лет в состоянии отгадать, что желает передать кисть или резец художника, и люди тех времен верили, что если натурально изобразить кисть винограда, то даже неразумная птица подлетит к ней. Это искусство способно в набросках лиц дать выражение внутренних качеств и нравов людей. Также не ново, что при виде изображений веселых или трагических сцен, зрители смеются или плачут. Ныне красноречие имеет полную власть над нравами слушателей, уподобляя их воску, которому придает форму траура, веселья, милосердия, гнева, влюбленности и других настроений.

Тем не менее, ничто не отнимет и у музыки ее выразительных возможностей, составивших ей славу за долгое время ее существования. Некоторые станут утверждать, что не должно в подобных случаях опираться на сказания об Орфее и Амфионе, которые творили с помощью музыки удивительные вещи. Не следует также принимать на веру упомянутые в Писании чудеса, которые произошли с Саулом и с Иерихонскими стенами под влиянием музыки. Ведь все эти сообщения являются отражением иносказательного языка поэтов, где в оправдание говорится о Божественном Персте. И, следовательно, я должен опираться лишь на данные опыта, либо на собственную совесть, и мне должно быть известно, что музыка доставляет, прежде всего, веселье и развлечение.

Между тем, очевидно, что недалеки от истины и те, кто утверждает, что в музыке действует рука, управляющая нравами слушателя по своему желанию. Абсолютно истинно, что многое становится возможным, если верно следовать художественным принципам, правильно использовать модусы, интервалы, темп, метр и так далее. Посредством этого, художник имеет власть над слушателем, внушая ему радость, горесть, любовь, надежду, жестокость, милосердие или любые другие побуждения, какие он только пожелает. И если это само по себе не вызывает сомнений, то все же необходимо добавить, что люди достаточно различны. В зависимости от настроения слушателя, музыка достигает своего намерения легко или с трудом. Добрый дух может без труда поддаться воздействию радости или страдания, и напротив, художник прикладывает большие усилия, когда он должен достичь подобного в отношении меланхолика и холерика. Таким образом Тимофей обычно с помощью музыки склонял благоволящего к войне Александра, чтобы то поднял оружие против своих врагов. Однако, если нужно было склонить его к миру, этого было довольно трудно достигнуть. Так, пользуются главным образом вокальной музыкой, если хотят повлиять на нравы, потому что слова в наибольшей степени этому способствуют. Так как речь уже сама по себе производит определенное действие, то с помощью музыки она приобретает огромную силу. Это подтверждают многие церковные сочинения, исключая тех бездумных композиторов, которые, к примеру, в Kyrie eleison применяют такой стиль, что это звучит подобно крестьянскому танцу Pumper-Nicol, в то время как здесь следует использовать стиль Musica Pathetica. Особенно это относится к театральному и оперному стилям, которые могут с успехом использоваться как для духовных, так и для профанных сюжетов, как это происходит у мастеров, владеющих выражением аффектов, и в других вещах. Безусловно, существует много искусных сочинений как у наших, так и у итальянских музыкантов. Среди прочих, по моему мнению, стоит автор, необычный и восхитительный. Я умалчиваю здесь его имя, чтобы другие, обладающие вполне заслуженной славой, которые тоже могли бы быть упомянуты, не рассердились на меня. Но тому, кто настолько любознателен, что хочет узнать это имя, я хочу доставить удовольствие и в качестве Lusu ingenii^[3]
(представляемое мной сочинение, как отчетливо дает понять моя юная муза на первом титульном листе, является ничем иным как подобной Lusu) позволю отгадать его с помощью алгебраической задачи. Прежде всего, он должен узнать, что каждой букве соответствует определенное число, согласно ее положению в алфавите: А означает 1, В - 2 и так далее. Я не стану раскрывать читателю, веду ли я счет с начала или с конца алфавита. Я делаю это потому, что при счете с конца числовые значения букв не так бросаются в глаза. Между тем, имя появляется после правильного решения. Эта алгебраическая задача звучит так: все буквы вместе дают определенное число. Первая цифра составляет четверть от него, если к ней прибавить 4. Вторая на 8 превышает цифру, составляющую восьмую часть целого. Если к третьей цифре прибавить один, то она будет составлять третью часть от значения первой буквы. Отнимая 4 от остатка, который составляют последующие буквы, получаем такое отношение к предыдущим трем буквам, как между тремя углами треугольника и двумя прямыми углами. Четвертая цифра получается путем утроения предыдущей. И когда к сумме этих четырех букв прибавить 7, то пятая получается с помощью извлечения квадратного корня из этого числа. Шестая цифра такова, что если к ней прибавить единицу, получается кубический корень из пятой. Если отнять от седьмой цифры 2, и ту же двойку прибавить к восьмой, то каждая из них составит восьмую часть целого, то есть названной выше и неизвестной суммы. Кто решил эту задачку, тот может считать себя наполовину Эдипом. Если же уравнение не решается, то можно прибегнуть к учениям Кардани, Вите и других математиков, касающихся извлечения корня, или к учению о параболе англичанина Тома Баккери, и найти прибежище в основных правилах^[4]
.

Но я снова возвращаюсь к своей цели. До этого я говорил о пении и силе его воздействия, достигаемой посредством слов, но там, где чисто инструментальная музыка побуждает к такому аффекту, она достигает большего, и здесь имеет значение принцип, который скрыт от многих музыкантов. Музыка принадлежит к математическим наукам и, несомненно, имеет точные основы. Никто не может постичь этого, если не знает о монохорде. Это знание убедительно повествует о происхождении гармонии вместе со всеми интервалами и вызывает удивление. Кто обладает достаточной проницательностью в понимании алгебры, тот сможет с легкостью распределить тысячи разрозненных частей в отдельные пункты и номера, перебросив между ними прочный мост, так что отдельные сегменты струны зазвучат, образуя совместно с другими желаемые интервалы. Отсюда происходит убедительное, но обманчивое представление слушателя, основывающееся на такой демонстрации, но об этом я собираюсь рассказать в другое время, когда с Божьей помощью выпущу в свет особый труд по композиции, в котором исследую основы музыки, как это уже сделано в великолепном и достойном восхищения труде Маттезона, а также в моем ВлМузыкальном шарлатанеВ», и который должен направить к изобретению превосходных Artis combinatoriae^[5]
. В нем встретятся различные вещи, которым иным людям могут показаться парадоксальными. Например, тот, кто еще находится, так сказать, на ученической скамье в изучении композиции, уже знает, что движение двух или более совершенных консонансов, следующих непосредственно друг за другом, недопустимо, и находятся такие строгие цензоры, которые даже тех композиторов, кто по праву заслуживает лаврового венка среди творцов музыки, причисляют к неуклюжим ремесленникам и крестьянским певцам, если эти композиторы поступают вопреки общепринятым правилам. Однако следует знать причину запрета таких последовательностей, а дело здесь в том, что они внушают уху большое отвращение, так как посредством таких совершенных консонансов оно так насыщается, что не может слушать без досады, когда они следуют непосредственно друг за другом. Но если в некоторых случаях квинты и октавы, повторяясь дважды, не являются неприятными для уха, но, соединяясь определенным образом, хорошо звучат, то почему бы нам не сказать в таком случае, следуя юридическому роду суждения, cessante ratione prohibitionis, cessat ipsa prohibitio^[6]
.

Выше я говорил о правильном употреблении гармонии и интервалов. Именно это имеется в виду, когда утверждают, что в том или ином музыкальном разделе выражен тот или иной аффект, так что слушатель может в общих чертах представить выражаемое. Я удивляюсь тому, что многие музыканты, а особенно те, которым известны основы музыкального искусства (отметим, что к числу принадлежит Афанасий Кирхер), вопреки Principia Matheseos, держатся за старые предрассудки, и в своей наивной вере слепо повторяют, что такая-то тональность может оказать именно такое действие, а другая другое. Знаменитый Царлино в своем широко известном труде Istituzioni Harmoniche (часть 4, глава 5), по моему мнению, выразился наилучшим образом, когда в своем рассуждении о свойствах тонов прибегал к словам: si dice, dicono, referiscono - ВлговорятВ», ВлрассказываютВ» и так далее. В этом случае истинно, что каждая тональность посредством своего строения может произвести определенное действие. Например, когда в одном случае секунда дает мажор, а в другом минор, то есть когда полутона образуют мажорную гамму и когда упомянутые полутона образуют минорную гамму, это действует по-разному. Подобное происходит и при транспозиции, когда пьеса из натурального С переходит секундой выше в D, тогда получается уже другой аффект. Особенно сильно ощущается различие между тональностями с мажорной терцией и с минорной, так что каждый в совершенстве представляет совершенство и веселье, или печаль и меланхолию, так что нужное действие производится посредством положения коммы и других незначительных смещений тонов. Однако если темперамент слушателя не расположен к вниманию, если также модуляция, темп, медленность или быстрота, а также метр этому не способствуют, то музыка окажет почти так же мало действия, как пение сказочных сирен на заткнутые уши Улисса и его товарищей.

Между тем, стремясь в данном сочинении выразить свои намерения и как можно скорее вынести свое суждение, необходимо обратить внимание на использование в музыке различных родов экспрессии. По моему мнению, первый из них представляет собой определенные аффекты, посредством которых побуждают слушателя к соответствующему настроению. Затем следует другие, происходящие из природы или искусства. И эти последние действуют таким образом, что слушатель может воспринять намерение композитора, даже если аффект не подчеркнут словом. Когда имитируют пение птицы, как кукушки, так и соловья, звон колоколов, грохот пушек, а также, когда один инструмент имитирует другой, например, на клавире изображается звучание труб и литавр. Или когда стремление к аналогии выражается в том, что сами музыкальные разделы строятся таким образом, что могут в aliquo tertio быть сравнимы с изображаемыми вещами. И в этом случае слова конечно необходимы, так как если речь идет о правильном понимании, то звучащие гармонии здесь столь же беспомощны (или еще беспомощнее), чем язык немых. Таким образом, я представляю в первой сонате рычание и топот Голиафа, которые звучат вызывающе, благодаря пунктирному ритму и дополнительным шумам. Бегство филистимлян и их преследование отражены в фуге из быстрых нот, где звуки словно преследуют друг друга. В третьей сонате влюбленный, веселый, а затем несчастный и испуганный жених представлен с помощью приятной мелодии вместе с несколькими смешанными чуждыми тонами каденциями; равным образом, обман Лавана передан с помощью вводящей в заблуждение необычной последовательности из одной тональности в другую (что в Италии называется inganno). Сомнения Гедеона выражены с помощью нескольких там и тут появляющихся высоких секунд, подобных исполнению неуверенного певца, голос которого шатается то туда, то сюда. Другие вещи получают другое выражение с целью создания подобия. В таких случаях требуется правильная интерпретация. Поэтому здесь употребляются слова, которые настолько точны, что дают понять задуманное другим, давая правильное толкование, и для музыканта вполне простительно, если он объясняет некоторые неясные вещи с помощью слов. Я отношу сюда появившуюся несколькими годами ранее сонату, сочиненную княжеским капельмейстером, которой он дал титул La medica. Насколько я могу вспомнить, это описание стонов больного и его близких, последние бегут к доктору, извергают слова своего горя, наконец, появляется жига, под которой стоят слова: Влпациент поправляется, но не совсем достиг выздоровленияВ». По этому поводу смеялись, и было мнение, что, будь это в его силах, автор мог бы хорошо изобразить радость полного выздоровления. Насколько, однако, я могу судить, здесь была веская причина для приведения таких слов и замечаний. Соната начинается в d-moll. В жиге происходит модуляция в g-moll. Когда, наконец, в финале возвращается d, то слух еще не получает удовлетворения и охотнее услышал бы каденцию в g [moll]. Для выражения чувства печали и радости, которые легко представимы в музыке, слова излишни, если они не обозначают что-то индивидуальное, как случается в данных сонатах, когда речь идет об изображении печальных вздохов Езекии, плача Петра, жалоб Иеремии и других скорбящих людей.

Впрочем, предполагаемые слова подписаны под нотами на итальянским языке, отчасти потому, что немецкий шрифт не столь пригоден для гравировки, так что гравировщикам останется меньше работы, отчасти также потому, что итальянский язык отнюдь не чужд современным музыкантам, к тому же он более музыкален и приятен, особенно из-за тех прекрасных оборотов, которые встречаются в нем чаще, чем в латинских и французских книгах. Умалчиваю здесь о том, что во многих кантатах и операх, написанных на этом исконном языке, отсутствует внимание к выразительности текста и аффектам.

Но для того, чтобы тот, кто не учил язык музыкантов-виртуозов, мог понять мои намерения относительно содержания, я также предпослал каждой сонате немецкий текст с изложением моих мыслей по поводу этих историй. Следуя примеру и обычаю, принятому для опер и комедий, я привожу содержание этих историй в немногих словах, и этого вполне достаточно. Однако так как все уже хорошо знают эти истории, я изложил также свои мысли, нашедшие свои отражение в этих сонатах, чтобы подготовить чувства слушателя к нужным аффектам, а его разум к постижению моих намерений.

Так как истории, которые я здесь представляю, мало удобны для выражения с помощью музыки, полагаю, меня простят, что распределение словесных пояснений не всегда может показаться адекватным.

Отмечу, что по той причине, что ноты не одинаковы, а различны, и не вполне привычны для гравировки для клавира, то тут и там происходит не вполне точное соблюдение правил табулатуры, а ноты выстроены не перпендикулярно одна над другой, как им подобает быть. Однако благосклонный музыкант поймет и простит эти малые недостатки.

Он благосклонно примет мои добрые намерения, и не должен руководствоваться ничем иным кроме своего вкуса. Как и в предыдущих случаях, когда я сам выступал в качестве автора предисловия уже после того, как была сделана гравировка, упомяну о желательности изменений и улучшений. Надеюсь также, что эта пробная работа удастся лучше, чем прошлая.

Битва Давида и Голиафа[7]

Нарисовать в музыкальном сочинении портрет Голиафа - трудная задача. Так как он является чудовищным существом гигантских размеров. Нужно показать его рост, который достигает шести локтей. На голове его - медный шлем, который еще более подчеркивает его величину. Чешуйчатый панцирь и броня, защищающая бедра, внушительный щит, который он носит, так же как и обшитое крепким железом деревянное копье, указывают на силу, которой он должен обладать, так как эти тяжелые ноши ничуть его не отягощают. Одно лишь описание этого человека приводит в ужас, что же должны были чувствовать бедные израильтяне, встретившись лицом к лицу с живым оригиналом как со своим врагом. Вот он стоит перед ними, закованный в медь, соперничающий с солнцем в своем сиянии, и производит необычайный шум своими доспехами, фыркает, шипит, будто хочет поглотить их всех. Его слова звучат в их ушах подобно устрашающему грому. Он с издевкой заявляет противнику, что вызывает на поединок героя из их лагеря. Эта сила должна показать слушателю, какое иго лежит на плечах израильтян, побуждая их к покорности. Он легко может себе представить, как с помощью подобного средства филистимляне держат израильтян в своих руках. Но вот происходит чудо! В то время как все герои Израиля теряют мужество и обращаются в бегство при появлении великана, и чудовищный силач продолжает насмехаться над своими врагами, появляется Давид, маленький храбрец, юный пастух, и хочет победить хвастуна. Это расценивают как дерзость, но Давид мало с этим считается. Он не сдает своих позиций, и слухи о нем дошли даже до царя Саула. Недавно он с Божьей помощью одержал победу над медведями и львами, которые таскали у него овец, вырвав из пасти этих свирепых зверей их добычу. Теперь же он надеется так же расправиться с медведями и львам филистимлян. Таким образом, он смело доверяет себя Божьей помощи и предстает пред лицом великана с пращей и несколькими камнями. Филистимляне полагают, что их великий герой как пылинку сдует своего маленького врага или прибьет как муху, тем более что он так свиреп и с устрашающими проклятьями бросается на Давида, к которому относится как к собаке. Ведь Давид пришел к нему не с солдатами и не с массивным оружием, а с пастушьим посохом. Но Давид бесстрашен, он призывает своего Бога и пророчествует врагу, что без труда повергнет его на землю, не прибегая к помощи пики и щита, и отдаст тело на растерзание птицам и диким зверям. С этими словами Давид бросается на филистимлянина и бросает острый камень таким образом, что глубоко ранит его в лоб, так что тот падает подобно глыбе. Прежде чем он смог снова собраться с силами, Давид разрубает его своим мечом и уносит его голову с поля боя в знак своей победы. Как прежде израильтяне бежали от храпа и топота огромного Голиафа, так теперь бегут филистимляне, побежденные маленьким Давидом, и предоставляют израильтянам случай поспешить за ними и заполнить свой путь трупами убитых беглецов. Легко представить, какой великой радостью должен был наполниться Израиль. Все это показано далее. Женщины выходят из городов иудейских земель навстречу победителю с литаврами, скрипками и другими музыкальными инструментами и исполняют концерт с хором. Текст здесь таков: ВлСаул побил тысячу, а Давид десять тысячВ». Это и представляет соната.

Давид исцеляет больного Саула посредством музыки[8]

К тяжким ударам, которыми поражает нас Бог, руководствуясь высшими побуждениями, относятся болезни тела. Их основное воздействие таково, что они доставляют нам страдание. Поэтому нет ничего смешного в изобретении одного медика из Падуи, когда он нарисовал над дверью в дом больного одну из свирепых собак, изображающую болезнь, от которой страдал этот человек. Каждая из этих собак имела имя и делала то, что это имя обозначает. Собака-подагра кусала человека за ногу. Собака, обозначающая колики, - в поясницу, камень - в почки, резь - в живот и т. д. И, наконец, укус большой пастушьей собаки обозначал ежедневную лихорадку, повергающую человека на землю. Исследователь может легко понять (не прибегая для этого к специальным опытам), что болезни относятся не только к телу. Хотя терпение позволяет, в конце концов, побороть боль, но душа, крепко связанная с телом, также немало страдает от болезни. Однако там, где болезнь главным образом влияет на разум, там терпение отступает, и страдания тела не идут ни в какое сравнение со страданием души. Внутренний страх порождает беспокойные жесты. Писание повествует нам о таких болезнях. Среди прочих мы встречаем особого пациента царственного происхождения. Его имя Саул. Случилось так, что дух Божий ослабил Саула и поверг его в сильное беспокойство. Когда Бог отказывается от человека, злой враг одолевает его, и все недуги беспрепятственно находят в нем приют. Представьте себе ужасный вид этого человека, пораженного подобной болезнью. Глаза дико вращаются, и кажется, что из них исторгаются огненные искры, лицо искажено, так что даже малейшие проблески человеческого разума начисто отсутствуют, сердце бьется подобно неистовому и яростному морскому прибою, выбрасывая пену через рот. Недоверие, ярость, зависть, ненависть и страх овладели им: на это указывает его рука, все время заносящая копье, в то время как его сердце полно жара и гнева. В итоге его душевная болезнь так велика, что следы адских мук отчетливо проявляются в его облике.

Измученный король в периоды просветления и спокойствия сознает, какой неописуемый недуг его постиг. Поэтому он пытается найти человека, который сможет его вылечить. Но как можно надеяться на такую невероятную возможность помощи? Человеческое искусство не может дать Саулу никакого спасения. Но Бог иногда совершает чудеса посредством людей. Поэтому он посылает к Саулу великолепного музыканта, обладающего необычным искусством игры на арфе. И когда Саул потеет в жаркой спальне, впадая в печаль, Давид услаждает его музыкальной пьесой, и к королю тут же возвращается покой.

Итак, представляем эту сонату.

Свадьба Иакова[9]

Весть о прибытии Иакова, которую Рахиль принесла своему отцу, была очень приятной. В этом сочинении я хочу рассказать обстоятельства этого события, как я их себе представляю. Рахиль прибегает домой и говорит: ВлЛюбимый отец, я встретила сейчас на поле у колодца милого чужестранца-пастуха. В своей любезности он превосходит всех других людей. Отец знает тот большой камень, что лежит над колодцем перед лагуной, и что многие пытались поднять его, чтобы напоить овец. Но для чужеземного пастуха это оказалось сущим пустяком, так что он из одной любезности ко мне откатил в одиночку тяжелый камень. Он напоил моих овец. И это еще не все: он приласкал и поцеловал меня. И как это было странно: его глаза так и сияли, глядя на колодец, в то время как при этих ласках вода слез била ключом.

Такое свидетельство признательности странно для меня, ибо мои губы и лицо никогда не смачивала подобная влага, но что я могла поделать? Разве я могла презреть сердечную любезность доброго человека, оттолкнув его от себя, тем более что он дал мне понять, что он мне двоюродный брат и сын Ребекки, сестры любимого отцаВ».

Так звучала ее речь. Не слышу я также, чтобы отец бранил Рахиль за эти вышеописанные ласки, напротив, он пришел от этого в такое же веселье, как и дочь. И хотя его нельзя было уже причислить к молодым людям, которые танцуют и скачут, однако теперь это случилось с ним, и так проворны стали его ноги, что он резво побежал навстречу племяннику. Он радостно принимает его, падает ему на грудь и целует его.

Это было началом фортуны Иакова в доме Лавана, и здесь гость нашел дружественные лица и нравы. Он едва не лишился речи от радости, так как был весьма обнадежен тем, что по истечении семи лет службы, он сможет взойти на брачную постель с юной, любимейшей и прекраснейшей дочерью Лавана Рахилью.

И так же как радость любви является тем сахаром, который смягчает всю кислоту жизни, так же и Иаков преодолевает все неприятности тяжкой службы. Семь лет протекли так же быстро, как семь дней недели. И вот наступает счастливый свадебный пир. Все поздравляют жениха и прекрасную невесту. Их друзья доставляют им бесконечные свидетельства своей дружбы и поют в их честь свадебные песни. Но странная вещь случилась с Иаковом в первую брачную ночь, когда завершилось свадебное веселье. В кромешной темноте ночи он запечатлевает лицо возлюбленной, подобное прекрасному звездному небу, в своем сердце. Он предпочитает милое сияние ее глаз всем сверкающим звездам. Но свет наступающего утра показывает ему пару темных светильников. Он обнаруживает, что его радость существовала лишь в его воображении и что он вместо прекраснейшей Рахили получил ужасную Лию с глупым лицом.

Добрый жених не мог скрыть не мог скрыть своего неудовольствия. Мне кажется, я слышу его объяснения с Лаваном: ВлОтец, так-то ты держишь слово и награждаешь мою верную службу, что вместо обещанной возлюбленной даешь мне другую, которую я никогда не требовал. Нечестно так поступать. Это обман, гнусность, которые всему миру должны быть очевидныВ». Однако чего только не может сделать дружественное слово с кротким духом. Поэтому Иакова снова легко удается убедить. По обычаю той земли, руководствуюсь законом брака между братьями и сестрами и особенно законом рода, младшая дочь не может надеть брачный венок прежде старшей. Таким образом, Лаван не мог изменить установленный обычай своим обещанием. Иаков заключает со своим тестем новый контракт, согласно которому он, хоть и получает Лию, однако последующей семилетней службой должен заработать Рахиль. По истечении этого установленного срока Лаван должен, наконец, исполнить свое обещание. Поэтому Иаков, наконец, достиг цели своих желаний и на другой свадьбе почувствовал сладчайшую радость блаженной любви в ее истинном смысле. Это изложено в следующей сонате.

Смертельная болезнь и исцеление Езекии[10]

Благочестие совершает великие деяния. Оно влечет за собой вознаграждение в земной и вечной жизни. Об этом говорят письменные и печатные свидетельства: Божественное блаженство вездесуще и обещано и в этой, и в будущей жизни. Однако когда я исчисляю годы жизни благочестивых детей Божьих, то нахожу, что, по сравнению с ними, безбожники, как в отношении здоровья и жизни, так и во всем, что касается иных временных благ, нередко имели преимущество. Кому неизвестен царь Езекия? Не был ли он помазанником и истинным примером благочестия? Посланник Бога вручил ему грамоту, посредством которой он обрел бессмертную славу. Согласно ее ясному содержанию, этот посланник ставит священное желание Бога единственной целью всех своих замыслов, с величайшим мужеством искореняя ужасы идолопоклонства, полностью доверяет своему Богу и, таким образом, оказывается, что царя, равного ему, не видела Иудея. Но, вместе с тем, как часто я убеждаюсь, что звезда преходящего счастья имеет обыкновение закатываться чаще, чем восходить. Хотя у него есть честь и богатство без нужды, однако, над ним собираются тучи несчастий. Как много недремлющих врагов мешают ему в его стремлении к душевному спокойствию. Рассматривая, наконец, его возраст, я вижу, что уже на середине жизненного пути он предвидит конец своих трудов, что временами его грызет ядовитый червь болезни, заставляя лежать в постели, не надеясь на возвращение дней юности. Пророк Исаия был послан Богом как вестник радости и от лица своего высокого господина передал ему послание из вечности: ВлПосылаю его в твой дом, так как ты умрешь, а не выживешьВ». Замечу, что у пациента эти слова не вызвали того бурного возбуждения, как у Валтасара, который обнаружив на стене знаки, выносящие ему смертный приговор, побледнел, и члены его задрожали. Но все же я вижу, что облик Езекии немало изменился. На это указывают обильные слезы, льющиеся из его глаз, и другие признаки глубокой печали. Однако он не отчаивается, он знает путь к истинному медику. Он жалуется ему на свою болезнь и просит о заветной помощи. Он ссылается на свою безукоризненную жизнь и на свое искреннее сердце, преданное Богу во все времена. Этим он с легкостью растрогал любящее сердце небесного целителя. Так что едва пророк ушел от пациента, как снова пришел по приказу Бога и принес царю радостную весть, что он любимый сын Господа и князь его народов. Молитвы и мольбы проникли через облака: он должен исцелиться и на третий день идти в Дом Божий, и царь Ассирии оставит в покое его столицу. Эта удивительная помощь свидетельствует, как Божественное чудо проявляется посредством особых деяний природы. Он дает ему также число, которое отмечает, на сколько его жизнь превосходит число изначально отведенных ему лет в пропорциональном отношении, а именно, стрелка солнца своим поворотом на десять лет вспять должна была указать ему, что час его смерти пробил пятнадцать лет назад и, следовательно, уже минул. Подобное удлинение жизни должно возбуждать радость. Это может постигнуть каждый, кто научился у болезни судить о драгоценном даре жизни и здоровья.

Гедеон - спаситель Израиля[11]

Мы часто в категорической форме требуем того, чего не заслуживаем, и часто беремся за такое дело, для которого наши руки слабы. Гедеон думал по-другому. Как и мы, он в мыслях никогда не приходил к тому, чтобы стать храбрым солдатом и военным полководцем. Также не мог он даже вообразить, в то время как ангел предстал перед ним на гумне перед молотилкой, что он вскоре сменит молотильный цеп на судейский жезл или возьмет в руки скипетр вождя Израиля, усмирит врага и к тому же побьет некоторых злоумышленников шипами и крюками. Поэтому обращение ангела ВлБог с тобой, ты - боевой геройВ» было для него странно. Ведь он вовсе не считал себя достойным этого титула, и не мог также понять, как он и его народ уверятся в присутствии Бога, если на их шее лежит ярмо мадианитян. Его сомнения велики. Он требует доказательств, что ангел действительно принадлежит к высокому посольству. Вскоре должна быть принята его жертва. Скоро его расстеленная шкура окажется сухой в обильной ночной росе, а затем, напротив, останется мокрой, в то время как земля станет рыхлой и сухой. Бог был чрезмерно благосклонен: он делал все, что требовал Гедеон и посредством чудес убеждал его в своей поддержке. Бог имел полное право в отместку недоверчивым людям разжечь огонь своего гнева и поглотить Гедеона как жертву, но вместо этого он делал еще больше, чем требовал Гедеон, и давал ему все новые уверения, что тот непременно одержит победу над мадианитянами, и что все людские сердца пронизывает Его всевидящее око, потому что с помощью этого мужественного спасителя около 300 людей отверженного народа обретут мужество. Поэтому Гедеону объявляют приказ Бога: ночью он должен встать и либо один, либо, поскольку ему может быть страшно, со своим слугой Фурой проникнуть во вражеский лагерь и внимательно слушать, о чем там станут говорить. В результате Гедеон и Фура выходят на разведку. Тут им встретилась такая сильная вражеская армия, что, казалось бы, сама храбрость должна была ее испугаться, так как здесь, подобно стае саранчи, расположились мадианитяне и их союзники амаликитяне со всей своей восточной мощью, и их верблюдов было так же трудно сосчитать, как песчинки на берегу моря. Однако насколько устрашающим для них мог быть этот вражеский лагерь, настолько храбры были они, слушая, как враги размышляют друг с другом об увиденном сне, объясняющем преимущество Гедеона над ними. А именно, что ячменный хлеб катится и попадает в низкий шатер и шатер падает, так что высший становится низшим, и это могло означать ни что иное, как меч Гедеона, так что становилось ясным, что Бог отдает мадианитян в руки его войск. После горячей молитвы Гедеон снова возвращается в свой лагерь, ободряет своих 300 воинов (потому что Бог хотел совершить чудо малым количеством людей) и уверяет их в помощи Божьей, а также дает им приказ, что они должны делать, когда они войдут в главный город врагов. Он марширует со 100 воинами впереди. Когда он подходит к первому караулу, он вызывает суматоху и разбивает кувшины. Другие делают то же самое и при этом произносят определенный пароль, который должны выкрикивать: Меч Господа и Гедеона! От этого враги унывают и убегают с большим стыдом, и ни один из бегущих не был задавлен израильтянами, а они сами мечами стали убивать друг друга. Это была особенно замечательная победа, к тому же два мадианитянских царя, Себах и Цалмуна и ближайшие к ним враги Ореб и Геб были истреблены. Умолчим, что Гедеон не только проучил нечестивых, но и связал из шипов и прутьев изгороди, сломал стены города Пнуэль и задавил его жителей.

Смерть и похороны Иакова[12]

Каждый желает показать пример достойной смерти и предстать перед Богом в окружении близких людей. Нечто подобное мы видим на смертном одре Израиля, сопровождаемом племенем из 12 колен Божьего народа. О, кто не пожелает себе, чтобы его душа могла встретить смерть таким образом?! Он прошел довольно долгий путь в этом мире. Возраст в 147 лет, который он имел за собой, был уже достаточно тяжелой ношей, чтобы его плечи могли это выдержать. Кто прожил почти полтора века в этом мире, тот может спокойно закрыть глаза, уединившись в спальне своего отца. Тот кто несет в себе благословение своих предков и должным образом обустраивает свой дом, тот может обрести покой на своем ложе. Между тем, нельзя смотреть без замирания сердца, как его прекрасный сын, краса египетской земли, Иосиф по последней просьбе любимого больного отца, положив руку на свои бедра, дает клятву совершить для него последнюю службу и похоронить его по его желанию на земле ханаанской, и как по обычаю набожный старик склоняет свою больную голову. Он также приходит в движение, когда распространяет над обоими сыновьями Иосифа, Ефремом и Манасией, отеческую любовь своего рода и произносит краткое благословение над их отцом, а затем и

Вместе с этим смотрят:

"Quo vadis": проекцiя на сучаснiсть

"Звезды" немого кино и русская мода 1910-х годов

"Кащей Бессмертный". Аналитический этюд

"Культура": типология определений

"Одетое тогами племя"