Две страны и два языка в поэзии и прозе И. Бродского 1972-1977 годов

В. Козлов

Одно из первых впечатлений от поэзии Бродского тАФ ощущение несоответствия между его поэтической и прозаической мыслью. Поэт не раз утверждал, что поэзия есть творение самого языка и человек на такое творение не способен (тАЬЯзык тАФ начало начал. Если Бог для меня и существует, то это именно языктАЭ1 ). Бродский убежден: то, что тАЬсказываетсятАЭ в поэтическом произведении, больше того, о чем в нем тАЬговоритсятАЭ. Именно поэтому для него поэзия тАФ это сфера, в которой что-то сказывается, а проза тАФ в которой что-то (и кем-то) говорится.

Вероятно, этим родовым различием можно объяснить тот факт, что в поэзии Бродского сказывается не только больше, чем говорится в его эссе и интервью на те же темы, но сказывается иной раз почти противоположное.

Одно из возможных объяснений подобных противоречий тАФ в крайней жизненной субъективности Бродского. Лучше всего эта субъективность видна на примере ответов на вопрос: тАЬКак вам у нас в Америке?тАЭ Он мог быть политкорректным, мог дать понять, что все не так просто, а мог вдруг сказать: тАЬЧестно говорятАжтАЭ и т. д. Образ Америки, возникающий в поэзии Бродского (кроме стихотворения Михаилу Барышникову тАЬКлассический балет есть замок красотытАжтАЭ2, 1976), порой не соответствует тому, который формирует его проза. Такая ситуация в особенности характерна для одной из самых личных тем поэзии Бродского тАФ темы переживания им (а не последующего истолкования) своего изгнания.

Соотношение России и Америки, двух языков, стиха и прозы тАФ это линия, развивая которую Бродский пришел к идее о диктате языка3 . Язык говорит посредством писателя, оберегает каждого человека и народ в целом и обрекает их на те события и конфликты, к которым сам Язык, подобно Божеству, приобщает своих носителей. Эта концепция Языка с большой буквы4 выросла из конфликта в одном человеке двух языков, двух цивилизаций, одна из которых была прошлым, другая тАФ настоящим и будущим. Для того чтобы конфликт был разрешен, Язык должен был стать Абсолютом тАФ тем, что над человеком и диктует ему. Национальная принадлежность тАФ характеристика лишь второго порядка. У Бродского так все и получилось: к концу 70-х годов он считал уже двуязычие нормой и охотно объяснял, что значит хорошо писать, без разницы, на каком языке. тАЬЕдинственная заслуга писателя тАФ понять те закономерности, которые находятся в языкетАЭ (1978; Захаров, c. 54).

Лирический герой Бродского несколько лет шел к точке зрения Языка, к видению из тАЬниоткудатАЭ5 . Поиск этой ценностной позиции позже сделал оппозиции тАЬвещитАЭ и тАЬпустотытАЭ6 , тАЬбытиятАЭ и тАЬничтотАЭ7 основными в творчестве поэта.

При сравнении того, что сказывается стихом и говорится прозой, звучит по-русски и по-английски, обнажается логика, создающая конфликт в поэзии Бродского 70-х годов. Конфликт, который в то же время преодолевается самим фактом написания стихотворений на русском языке.

В творчестве Бродского нельзя терять из виду событийной логики тех лет, которые сделали из него поэта и мыслителя. Иначе может показаться, что он родился уже вместе со своим собранием сочинений, с узнаваемым набором идей о языке, о его диктате, о пустоте, о скромном месте писателя, стоицизме и полагании превосходства эстетики над этикой. Если воспользоваться поэтической терминологией поэта, все эти концепции являются бесчеловечными тАЬчастями речитАЭ, которые не сохранили воспоминаний о том, из чего, почему и как они появились.

Данные заметки посвящены первым пяти годам эмиграции Бродского тАФ с 1972 по 1977 год. В 1972 году у Бродского появился достаточный повод для того, чтобы по-новому соотносить английский язык с русским, а пейзажи Родины тАФ с американским ландшафтом. К окончанию этого периода Бродский был уже активно публикующимся англоязычным эссеистом8 . Иными словами тАФ с 1972 года по 1977-й соотношение языков и стран устанавливалось в сознании поэта заново.

И хотя сам Бродский на многочисленные вопросы о его внутреннем развитии лишь варьировал ответ: тАЬЭволюция незначительнатАЭ (Захаров, c. 374), совершенно очевидно, что эта эволюция имела место. С 1977тАФ1978 годов у поэта начались серьезные трудности со здоровьем9 тАФ две подряд операции на сердце. Этого уже достаточно, чтобы стихи тАЬпослетАЭ отличать от стихов тАЬдотАЭ. Хотя бы потому, что тАЬблагодарностьтАЭ, которая тАЬраздаетсятАЭ в стихотворении тАЬЯ входил вместо дикого зверя в клеткутАжтАЭ (1980), своим пафосом весьма отличается от тАЬгортаньтАж тоготАж благодарит судьбутАЭ в тАЬДвадцати сонетах Марии СтюарттАЭ (1974). В 1977 году Бродский пишет по-английски и свое первое стихотворение, и несколько эссе. Английский после этого на какое-то время даже выдвигается на первое место: в 1979 году Бродским, если верить собранию сочинений, не написано ни одного стихотворения, но цветет англоязычная эссеистика.

Первые результаты перемены места:

тАЬсовершенный никтотАЭ

тАЬЯ приехал в Америку и буду здесь жить <..> Я увидел новую землю, но не новое небо. Разумеется, будущее внушает большие опасения, чем когда бы то ни было. Ибо если прежде я не мог писать, это объяснялось обстоятельствами скорее внутренними, чем внешними <..> Это скверное время, когда кажется, что все, что ты мог сделать, сделано, что больше нечего сказать, что ты исчерпал себя, что хорошо знаешь цену своим приемам <..> В результате наступает некоторый паралич.

От сомнений такого рода я не буду избавлен и в будущем, я это знаю. И более или менее к этому готов <..> Но я предвижу и другие поводы для паралича: наличие иной языковой средытАЭ (VII, 70тАФ71) тАФ эти слова как раз написаны Бродским в период молчания, того тАЬпараличатАЭ, о котором здесь упомянуто. Они же тАФ едва ли не единственное его доказательство, хотя если отсмотреть даты в третьем томе собрания сочинений поэта, возникает ощущение провала между мартом 1972 года, когда было написано тАЬСретеньетАЭ, и декабрем, когда стихотворением тАЬ1972 годтАЭ был открыт, по сути, новый этап творчества. Этот отрывок из письма в нью-йоркскую газету дает представление о том, чем тАФ какими мыслями тАФ был наполнен первый в творчестве Бродского период молчания. При этом определенный эффект имеет сама газетная сиюминутность, в контекст которой это высказывание было помещено, тАФ газета ведь представляет информационную картину очередного дня, не более. Однако именно этот тАФ газетный тАФ материал, который вышел в воскресном приложении 1 октября 1972 года, стал первым (из точно определенных во времени) высказыванием Бродского о жизни на новой земле. И основной его (анти)тезис: тАЬнекоторый параличтАЭ в тАЬиной языковой средетАЭ.

Косвенным подтверждением этого состояния может выступить свидетельство Кейса Верхейла, датированное сентябрем 1972 года: тАЬВ последний раз я слышал его голос, когда он был в Вене. Он не мог взять в толк, что же с ним произошло, тАФ один раз принялся горячо рассказывать мне о первом знакомстве с Западом и о том внимании, которым он, поэт, в России сумевший опубликовать лишь несколько строк из написанного, вдруг оказался окружен; в остальном же был мрачен и полон тихого бешенства. На открытке с фотографией Tower Bridge, которую он послал мне из Лондона незадолго до отъезда в Америку, были, в частности, такие слова: тАЬЕсли всерьез тАФ я мертв, если невсерьез: мне дали место poet in residence в Ann Arbor`eтАЭтАЭ10 .

Совершенно очевидно, что новые обстоятельства требовали нового языка. тАЬЯ мертвтАЭ тАФ в тот момент Бродский вряд ли мог говорить об этом состоянии подробнее. Не только потому, что не мог себе позволить об этом говорить как человек жестких этических взглядов тАФ скорее было неясно, на каком языке описывать новый мир. Потому фиксация этого мира началась прежде всего с описания текущего состояния самого героя. И описание это пронизывает мотив старения, вызывающий у лирического героя и смех и слезы.

Таково стихотворение тАЬ1972 годтАЭ, написанное 18 декабря, через полгода после отъезда из СССР. Показательно, что поэзия тАФ в данном случае на ту же тему, что и приведенный выше отрывок, тАФ обозначает новую для поэта ситуацию, стремясь не к обобщениям, но к конкретным наблюдениям и передаче непосредственных переживаний. тАЬЗдравствуй, младое и незнакомое / племя!тАЭ Приветствие незнакомым людям тАФ первый мотив, осмысляющий новую ситуацию. Следом появляется тАЬжужжащее, как насекомое, / времятАЭ, тАФ это реакция на изменение языка, на котором говорит окружающий мир: новое время перестало говорить, а стало жужжать.

Главное, что появляется здесь, тАФ употребление прошедшего времени по отношению к собственным характеристикам и самому существованию: тАЬвсе, что я мог потерять, утраченотАжтАЭ, тАЬя был как всетАЭ (курсив здесь и далее мой. тАФ В. К.). В качестве причины этого тАЬбылтАЭ лирическим героем называется тАЬстарениетАЭ. Но прямо проговаривается и возможная причина самого старения тАФ тАЬчаши лишившись в пиру Отечества, / нынче стою в незнакомой местноститАЭ. Иными словами, причина старения тАФ в настоящем. А вокруг все ново и незнакомо. Лирический герой чувствует себя слишком старым для того, чтобы принимать всю эту новизну. В интервью (осеньтАФзима 1972 года) Бродский косвенно дает собеседнику понять, что оценка его приезда на свободную землю может быть не столь однозначной.

тАЬтАФ А вы не думаете, что ваша репутация и известность помогли вам приехать на Запад?

тАФ Конечно, это сыграло свою роль <..> но на самом деле этот вопрос можно было бы видоизменить: а хорошо ли, что я уехал на Запад? Если да, то слово тАЬпомоглитАЭ справедливо. Если нет, то нам придется сформулировать эту мысль совершенно по-иномутАЭ (Захаров, c. 12). тАЬПо-иномутАЭ сформулировать можно было бы так: репутация на Западе стала одной из причин изгнания Бродского из страны, хотя он и так был там тАЬобъектом для всевозможного рода давления, сжатия и отторжениятАЭ (Захаров, c. 8). В качестве главной причины, которая запускает механизм давления, Бродский видит независимость человека.

И вот этот независимый человек оказывается на американской земле. В том же 1972 году написано стихотворение, в котором лирический герой попытался взглянуть на настоящее как на давно прошедшее время. Сам Бродский рассказывал, что стихотворение тАЬВ озерном краютАЭ (1972) было написано после первого посещения зубного врача в местечке Анн Арбор. Однако от сиюминутной боли в стихотворении не остается ни следа, настоящее оборачивается тАЬтеми временамитАЭ (когда у него болели зубы): тАЬВсе то, что я писал в те времена, / сводилось неизбежно к многоточьютАЭ, тАЬИ ежели я ночью / отыскивал звезду на потолке, / она, согласно правилам сгоранья, / сбегала на подушку по щеке / быстрей, чем я загадывал желаньетАЭ. Из этой метафоры вполне вычитывается логика настоящего: те немногие моменты настоящего, которые схвачены, выделены в восприятии из общей картины, проносятся мимо гораздо быстрее, чем могут быть осознаны.

Вторая половина 1973 года, журналист Анн-Мари Брамм задает Бродскому вопрос:

тАЬтАФ Вы чувствуете, что темп жизни в Америке очень быстрый?

тАФ Да, более-менее. Конечно, степень участия в этой жизни зависит от вас самих. Можете участвовать, можете отказаться. В этом отношении Америка тАФ лучшее место в мире, потому что можно выбрать свой путьтАЭ (Захаров, c. 42). Однако в стихотворении тАЬ1972 годтАЭ мелькает словечко тАЬизгнаниетАЭ, которое показывает: установка на то, чтобы тАЬвести себя так, как будто ничего не произошлотАЭ11 , с которой Бродский прибыл на Запад, не спасает от того, что на самом деле произошло. А случилось, выходит, тАЬизгнаниетАЭ человека в тАЬлучшее место в миретАЭ. Силы давления, которые ощущал на себе Бродский на родине, вдруг перестали действовать. После того как давление исчезло, Бродский оказался в ситуации недостатка внешних сил, по отношению к которым он мог бы определять себя: тАЬВ общем, предыдущая жизнь, жизнь дома, кажется мне сейчас более комфортабельной в психическом смысле, нежели предстоящая. Большинство обстоятельств, с которыми приходилось бороться, были физическими, материальными. Физическому давлению, сколь бы высокий характер оно ни носило, сопротивляться все-таки легчетАЭ (VII, 71). С другой стороны, вспомнив приведенный телефонный разговор Бродского с Кейсом Верхейлом, можно понять, что за пределами СССР у поэта возникло ощущение несоответствия тому повышенному внешнему вниманию, которым он оказался окружен. Отсюда опасения, сформулированные уже позже тАФ в интервью 1987 года: тАЬЯ полагаю, что страх, высказанный в 1972 году, отражал опасение потерять свое тАЬятАЭ и самоуважение писателя. Думаю, что я действительно не был уверен тАФ да и не очень уверен сегодня, тАФ что не превращусь в дурачка, потому что жизнь здесь требует от меня гораздо меньше усилий, это не столь изощренное каждодневное испытание, как в РоссиитАЭ (Захаров, c. 263). В 1973 году появилась формула для выражения человека в новом пространстве тАФ тАЬсовершенный никто / потерявший память, отчизну, сынатАЭ (тАЬЛагунатАЭ).

В 1977 году и в 1987-м Бродский предлагает две разных логики, следуя которым из человека, помещенного в чужое пространство, выводится тАЬсовершенный никтотАЭ. 1977 год, эссе тАЬМеньше единицытАЭ: тАЬВидимо, всегда было какое-то тАЬятАЭ внутри той маленькой, а потом несколько большей раковины, вокруг которой тАЬвсетАЭ происходило <..> Получать плохие отметки, работать на фрезерном станке, подвергаться побоям на допросе, читать лекцию о Каллимахе тАФ по сути, одно и то же. Вот почему испытываешь некоторое изумление, когда вырастешь и оказываешься перед задачами, которые положено решать взрослым. Недовольство ребенка родительской властью и паника взрослого перед ответственностью тАФ вещи одного порядка. Ты не тождествен ни одному из этих персонажей, ни одной из этих социальных единиц; может быть, ты меньше единицытАЭ12 . Если мысль Бродского упростить, получится, что человек меньше социальной единицы по причине собственной врожденной частности. Этот тАЬчеловектАЭ здесь не возведен в тип, а означает вполне конкретную личность. В 1987 году в лекции тАЬСостояние, которое мы называем изгнанием, или попутного ретротАЭ Бродский говорит не только обо всех изгнанных мира, но и о тех, кто чувствует свое метафорическое (читай тАФ метафизическое) изгнание: тАЬЕсли бы нам пришлось определить жанр жизни изгнанного писателя тАФ это была бы, несомненно, трагикомедия. Благодаря своему предыдущему воплощению, он способен почувствовать социальные и материальные преимущества демократии гораздо острее, чем ее уроженцы. Однако по той же самой причине (главным сопутствующим результатом которой является языковой барьер) он оказывается совершенно неспособным играть сколько-нибудь значительную роль в этом новом обществе. Демократия, в которую он прибыл, обеспечивает ему физическую безопасность, но делает его социально незначительнымтАЭ (VI, 28тАФ29). Далее следует определение изгнания как события лингвистического тАФ контакта писателя и языка. И получается, что язык тАФ причина тАЬсползаниятАЭ писателя тАЬв изоляциютАЭ. А в 1977 году частность тАФ это еще естественное состояние самого человека. Этот пример очень показателен тАФ хрестоматийный Бродский 80-х годов все выводит из Языка. А в том же

1973-м язык в драме лирического героя Бродского не участвует вовсе тАФ и драма не находит выхода, не разрешается, не обретает законных оснований.

тАЬтАФ Переезд в Соединенные Штаты как-то изменил ваше творчество?

тАФ Не думаю. Основного это не меняет, хотя, похоже, я прибыл сюда без своей Музы <..>

тАФ О чем вы теперь пишете? <..>

тАФ Совсем недавно, за последние несколько недель, я написал пару стихотворений о Соединенных Штатах, о своей жизни здесь. Правда, правда! [Смеется.]тАЭ (Захаров, c. 28), тАФ говорит Бродский во второй половине 1973 года. Поэт немного преувеличивает: под те характеристики, которые он дал, можно подвести только одно стихотворение тАФ тАЬЛагунатАЭ13 .

После 1972 года, когда в поэзии произошла лишь фиксация перемены места, реакция, которая звучит в тАЬЛагунетАЭ, показывает, каким образом развивается осмысление факта: тАЬСкрестим же с левой, вобравшей когти, / правую лапу, согнувши в локте; / жест получим, похожий на / молот в серпе, тАФ и, как черт Солохе, / храбро покажем его эпохе, / принявшей образ дурного снатАЭ. Понятно, что звучит здесь агрессия по отношению к той системе, которая лирического героя вытолкнула, и при воспоминании об оставленной родине на первое место выходит не память о доме, друзьях, любимой, о родной природе, наконец, тАФ все эти чувства пока не выношены, и их затмевает желание показать обидчику свое презрение, хоть и издалека. Позже (в тАЬДвадцати сонетах Марии СтюарттАЭ, 1974) появляется ощущение, что лирический герой и сам упивается иронией данной ситуации.

Пока тАЬсовершенный никтотАЭ, продемонстрировав свое отношение к эпохе молота и серпа, смотрит тАЬв то никуда, задержаться в коем / мысли можно, зрачку тАФ нельзятАЭ, поэт Бродский в беседе с журналисткой говорит следующее: тАЬВ России, конечно, не всегда было приятно, когда кто-нибудь мог заявиться к тебе домой без приглашения, без предварительной договоренности, просто так. В мою дверь стучали. Я открывал и видел человека, о котором не думал, а он спрашивал: тАЬК тебе можно? А что ты делаешь?тАЭ Но это в определенном смысле была жизнь. Это считалось нормальным тАФ полная непредсказуемость. А вот у американцев время большей частью уже расписано. Вы знаете, что произойдет в два часа. Установленный график жизни. В жизни не остается ничего волнующего, неожиданноготАЭ (1973; Захаров, c. 43). Кажется, что для того, чтобы сделать такие бытовые наблюдения, нужно было уже какое-то время пожить в новых условиях. Однако в поэзии Бродского этой мысли исполнилось около года и тАЬсовершенный никтотАЭ тАФ это уже тип человека, знающего, что произойдет в два часа14 .

Вовсе не на темп жизни обратил внимание Бродский после приезда, поскольку попал он первым делом в провинцию штата Мичиган тАФ Анн Арбор. В том же 1972 году появляется стихотворение тАЬОсенний вечер в скромном городкетАжтАЭ тАФ описание быта, в котором звучит вывод о специфике нового пространства: тАЬЗдесь утром, видя скисшим молоко, / молочник узнает о вашей смерти. / Здесь можно жить, забыв про календарь, / глотать свой бром, не выходить наружутАжтАЭ В отечестве нельзя было забыть про календарь тАФ там в любой момент кто-то мог постучать в дверь. Теперь же можно не выходить наружу, потому что там все равно ничего не происходит.

В России лирический герой был отторгнут от происходящего. Так, в 1970 году появилось знаменитое стихотворение тАЬНе выходи из доматАжтАЭ: тАЬЗачем выходить оттуда, куда вернешься вечером / таким же, каким ты был, тем более тАФ изувеченным?тАЭ (II, 410). Угроза со стороны внешнего мира тАФ одна из причин этой отторгнутости. тАЬГражданин второсортной эпохи, гордо / признаю я товаром второго сорта / свои лучшие мысли, и дням грядущим / я дарю их как опыт борьбы с удушьем. / Я сижу в темноте. И она не хуже / в комнате, чем темнота снаружитАЭ (1971). Почему герой сидит в темноте? Потому что внешний мир ему не интересен, более того тАФ чужд. После 1972 года в поэзии Бродского никакой тАЬборьбы с удушьемтАЭ уже не найти. Только в воспоминаниях15 . Новое, бессобытийное пространство ляжет в основу уже другого лирического сюжета, который будет развиваться в творчестве Бродского многие годы, тАФ преображение человека в вещь16 . Темп американской жизни, который действительно обрушится на поэта в Нью-Йорке17 , бессобытийности зачеркнуть уже не сможет18 .

Американская скука питерского разлива:

шаг к вещам

В 1974 году появляется стихотворение, во многом предваряющее цикл тАЬЧасть речитАЭ, который будет закончен только через два года. Впервые покинутая страна представлена не советской системой, а северной природой, одним из аспектов тАЬдругойтАЭ, малой Родины. Важен сам факт обращения к теме. Однако стихотворение тАЬПесчаные холмы, поросшие соснойтАжтАЭ примечательно тем, что неожиданно развивает мотивы тАЬОсеннего вечератАжтАЭ тАФ те же мотивы бессобытийности здесь вдруг обретают более глубокую генеалогию тАФ они возводятся к петербургскому пространству. В результате в поэзии Бродского начинает складываться личный миф о Петербурге.

В тАЬПесчаных холмахтАжтАЭ природа вокруг Санкт-Петербурга тАФ источник всех основных эпитетов: тАЬздесь море треплет на ветру оборки / свои бесцветныетАжтАЭ, тАЬмать-одиночкатАЭ, тАЬневодтАЭ, который тАЬпуст и перекручентАЭ, тАЬсерый цветтАЭ пейзажей, тАЬбезлюдные фортытАЭ, тАЬблеклый парус одинокой яхтытАЭ, тАЬпрозрачная лазурьтАЭ, тАЬзастиранное и безгрешное ложетАЭ19 . Примечательно, что в пейзажах стихотворения город практически неразличим на фоне местной природы тАФ природа здесь растворила в себе человека, не подчинившись ему20 : тАЬИ глаз, привыкший к уменьшенью тел / на расстоянии, иной предел / здесь обретает тАФ где вообще о теле / речь не заходит, где утрат не жаль; / затем, что большую предполагает даль / потеря из виду, чем вид потеритАЭ. Человек, как и город, не просто уменьшается на расстоянии, но исчезает вовсе.

Мотивы, присущие петербургскому мифу, у Бродского были всегда, однако в данном случае к ним примкнули и те, которые появились в американской провинции в качестве ее характеристик. Возможно, эти характеристики действительно в каком-то смысле тАЬпитерскиетАЭ: мичиганская бессобытийность и балтийская призрачность тождественны в своих следствиях тАФ в конечном исчезновении человека.

Однако в эмиграции и к пространству Бродский подошел по-новому. Долгими описаниями пространства поэт был известен еще до эмиграции21. Но точка зрения лирического героя в таких описаниях принципиально отличалась от той, которая стала входить в поэтический обиход Бродского после 1972 года. До этого момента описываемое пространство включало в себя лирического героя: тАЬЭто было плаванье сквозь туман. / Я сидел в пустом корабельном баретАжтАЭ; тАЬМы возвращаемся в поля. Ветер / гремит перевернутыми колоколами ведер, / коверкает голые прутья ветел, / бросает землю на валунытАЭ и т. д. У тАЬамериканскоготАЭ Бродского резко увеличивается доля стихотворений, в которых дается изображение пространства со стороны, ведется тАЬнаблюдениетАЭ за его законами22 . Одновременно пространство полностью подчинено видению и закону лирического героя, которого в стихотворении как бы нет. Так начинает формироваться тАЬсубъективная онтологиятАЭ Бродского23 .

Изменение отношения тАЬлирический герой тАФ внешний миртАЭ изменяет связь между тАЬятАЭ и тАЬдругимитАЭ: тАЬу лирического героя теперь отнимается право на уникальность, исключительность. Исчезают параллели с Христом или пушкинским пророком <..> Отныне роль героя, добровольно идущего на смерть, отвергается, а такой герой иронически именуется тАЬбараномтАЭтАЭ24 .

Принцип удаленного наблюдения начал осмысляться Бродским сразу после знакомства с английской метафизической поэзией в 1962 году. Последующие два года создавались тАЬПесни счастливой зимытАЭ, среди которых встречаются стихотворения (тАЬВ горчичном лесутАЭ, 1963; тАЬПолевая эклогатАЭ, 1963), мотивы и приемы которых достигнут полного развития только после 1972 года. С 1964 года в поэзии Бродского появляется четкий адресат тАЬМ. Б.тАЭ, послания к которой отодвигают тАЬметафизику пространстватАЭ на задний план. Однако и послание как один из основных жанров английской метафизической поэзии у Бродского вскоре перешагивает классические рамки, в которых адресат тАФ конкретный человек. Бродский значительно расширил спектр возможных адресатов, включив в него вещи и явления (одни из первых примеров: тАЬК Северному краютАЭ, 1964; тАЬЧаша со змейкойтАЭ, 1964). Иными словами, приехав в США, Бродский уже имел опыт общения с вещью. Здесь этот опыт нашел чрезвычайно благодатную почву, поскольку тАЬвещейтАЭ за границей оказалось значительно больше. тАЬЯ очень ясно помню первые дни в Вене. Я бродил по улицам, разглядывал магазины. В России выставленные в витринах вещи разделены зияющими провалами: одна пара туфель отстоит от другой почти на метр. Когда идешь по улице здесь, поражает теснота, царящая в витринах, изобилие выставленных в них вещей. И меня поразила вовсе не свобода <..> хотя и это тоже, но реальная материя жизни, ее вещностьтАЭ (октябрь 1981 года; Захаров, с. 165тАФ166). Когда вокруг ничего не происходит, человек остается только в окружении вещей. А вещь реализует идею, содержащуюся в языке. Получается, что компанию человеку составляют слова.

Нужно отметить также, что тАЬвещностьтАЭ мышления подхлестывает у Бродского развитие оппозиции вещьтАФпустота. В этом развитии также можно выделить два узловых момента развития: 1972тАФ1973 годы (тАЬБабочкатАЭ, тАЬЛагунатАЭ) тАФ взгляд лирического героя, проникая за вещи, натыкается на Ничто. Позже (например, в тАЬКолыбельной Трескового мысатАЭ) лирический герой находится тАЬнигдетАЭ, в пустоте, и, всматриваясь в нее, он начинает различать вещи: тАЬтАжглаз / вряд ли проникнет туда, и сам / закрывается, чтобы увидеть вещитАЭ.

Волапюк как форма жизни: постановка трагедии

Тогда же тАФ в 1974 году тАФ написаны тАЬБарбизон ТеррастАЭ и тАЬНад восточной рекойтАЭ. тАЬБарбизон террастАЭ: тАЬНебольшая дешевая гостиница в ВашингтонетАЭ, тАЬтАжкровь в висках / стучит, как не принятое никем / и вернувшееся восвояси морзетАЭ (III, 62). Мотив вернувшегося назад человеческого импульса, неуслышанного слова, неразделенной эмоции появляется в таком виде в поэзии Бродского впервые 25 . Далее: тАЬтАжамальгама зеркала в ванной прячет / сильно сдобренный кириллицей волапюк / и совершенно секретную мысль о смертитАЭ.

Волапюком называется слово искусственного языка, не соответствующее ничему, что есть в мире; кроме того, под волапюком подразумевают смесь двух языков. Понятно, что у Бродского волапюк, отразившийся в зеркале, тАФ это отраженный в зеркале человек, в котором смешались два языка. Он сравнивается с тАЬсильно сдобренным кириллицей волапюкомтАЭ потому, что смотрится в зеркало тАЬдешевой гостиницы в ВашингтонетАЭ, а не у себя дома на улице Пестеля. Того, о чем говорится на языке кириллицы, в Вашингтоне не найти. Потому очевидно тАФ то есть тАЬсовершенно секретнотАЭ тАФ появляется тАЬмысль о смертитАЭ.

Этот мотив будет развит уже в тАЬТемзе в ЧелситАЭ, датированной тем же годом: тАЬтАжномера телефонов прежней / и текущей жизни, слившись, дают цифирь / астрономической масти. И палец, вращая диск / зимней луны, обретает бесцветный писк / тАЬзанятотАЭ; и этот звук во много / раз неизбежней, чем голос БогатАЭ. Смесь двух жизней и есть волапюк. тАЬЗанятотАЭ всегда, когда человек пытается дополнить прошлое настоящим, тАФ и наоборот. тАЬЗанятотАЭ, когда человек пытается позвонить по тАЬпромежуточномутАЭ номеру, собранному из цифр прошлой и настоящей жизни. По этому номеру никуда не дозвониться. Так и слово, собранное из двух языков, ничего не может обозначать. А если человек уподобляется этому слову, значит, он выпал из прошлого, но не стал частью настоящего. тАЬВся история заключается в том, что, живя в Нью-Йорке, находишься в половинчатом положении. С одной стороны, телефон звонит и все вроде бы продолжается. А с другой стороны, ничего не продолжается. Такая вот фиктивная ситуация. Было бы лучше вообще не слышать родного языка. Или наоборот тАФ слышать его гораздо чащетАЭ26 .

Распутывая образ волапюка, невольно учитываешь, во что он потом вылился в поэзии Бродского27 . Тогда же образ звучал абракадаброй, Бродский не мог этого не чувствовать. Но дело в том, как кажется, что именно так он себя и ощущал: сумбур после смены пространства тАФ как при кессонной болезни, когда ощущается, вычленима только тАЬголовная больтАЭ (ср. тАЬНад восточной рекойтАЭ, 1974).

Следующий год стал переломным в осмыслении нового и старого, Америки и России, английского и русского языков. В 1975-м Бродский уже не мог бы заявить, что он тАЬприбыл сюда без своей МузытАЭ, под которой он будет понимать тАЬдиктат языкатАЭ28 . Не мог бы, потому что он совершил открытие в тАЬКолыбельной Трескового мысатАЭ: тАЬЯ заснул. Когда я открыл глаза, / север был там, где у пчелки жало. / Я увидел новые небеса / и такую же землю. Она лежала, / как это делает отродясь / плоская вещь: пылясьтАЭ, тАЬИ здесь перо / рвется поведать про / сходство. Ибо у вас в руках / то же перо, что и преждетАЭ29 . Бродским выговорен наконец новый объект, который заменил ему внешний мир в метафизическом противостоянии, тАФ язык и процесс творения со всей его атрибутикой: стол, бумага, перо и т. д. Если бы этого не произошло, Бродский не мог бы позднее сказать: тАЬНикогда у меня не было о себе такого явственного представления, какое возникло, когда я попал в Штаты и оказался в полной изоляциитАЭ (1979; Захаров, с. 93)30 . тАЬМожет быть, тут нашло выход понимание, что зло вездесуще, тогда как, живя в России, я думал, что это местная достопримечательностьтАЭ (1987; Захаров, с. 264).

Когда в 1975 году мотивы изгнания зазвучали в поэзии Бродского в новом масштабе (тАЬКолыбельная Трескового мысатАЭ, тАЬЧасть речитАЭ), оказалось, что они уже органично вписываются в картину мира лирического героя. На них уже держится мироздание. Например: тАЬЯ пишу из Империи, чьи края / опускаются под воду. Снявши пробу с / двух океанов и континентов, я / чувствую то же почти, что глобус. / То есть дальше некуда. Дальше ряд / звезд. И они горяттАЭ, тАФ вот это тАЬдальше некудатАЭ, выросшее из оброненного в 1972 году тАЬвсе, что я мог потерять, утраченотАЭ, теперь организует пространство, в котором находится лирический герой, оборачиваясь географическим тупиком. тАЬМестность, где я нахожусь, есть рай, / ибо рай тАФ это место бессилья. Ибо / это одна из таких планет, / где перспективы неттАЭ31 тАФ показательно здесь именно то, что лирический герой впервые говорит о том, где он находится и что это за место.

Это было не первое подобное обыгрывание Бродским идеи Рая. Именно этим пассажем поэт в 1973 году подводил американского читателя к явлению Андрея Платонова: тАЬИдея Рая есть логический конец человеческой мысли в том отношении, что дальше она, мысль, не идет; ибо за Раем больше ничего нет, ничего не происходит. И поэтому можно сказать, что Рай тАФ тупик; это последнее виядение пространства, конец вещи, вершина горы, пик, с которого шагнуть некуда, только в Хронос тАФ в связи с чем и вводится понятие вечной жизни. То же относится и к АдутАЭ (тАЬПослесловие к тАЬКотлованутАЭ А. ПлатоноватАЭ, VII, 72). Показательно, что только через два года ситуация пребывания в тупике тАФ в Раю, который тождественен Аду, тАФ приписывается наконец себе (лирическому субъекту).

Предыдущие несколько лет он предпочитал описывать Роттердам, Темзу в Челси, пребывающие в настоящем и явившиеся из прошлого пейзажи, выступать в роли Одиссея, в роли человека, у которого есть тАЬримский другтАЭ по имени Постум/Фортунатус, в роли Державина-одописца, при этом лишь иногда обозначая свое присутствие при описываемом объекте32 . Лирического героя нужно было угадывать в сложных образах, вычитывать его характеристики из описаний пространства. Теперь же лирический герой начинает говорить о себе, снова появляется простейшая форма присутствия тАФ местоимение тАЬятАЭ. Вписывая себя в окружающий мир, лирический герой неосознанно определяет себя по отношению к нему.

Однако, определяя себя, Бродский изменяет прежде всего мир тАФ об этом говорит указание на тАЬконечностьтАЭ земного мира в тАЬКолыбельнойтАжтАЭ и тАЬЧасти речитАЭ. В начале своего поэтического пути Бродский заверял в стихотворении, ставшем знаменитым: тАЬтАжМир останется лживым, / мир останется вечным, / может быть, постижимым, / но все-таки бесконечнымтАЭ (1958). тАЬКонечностьтАЭ как характеристика внешнего мира есть одно из приобретений Бродского в эмиграции. Скорее всего, эту черту мира подсказало ощущение конечности своего внутреннего развития33 . В дальнейшем поэт скажет, что эта ситуация, в которой тАЬконечностьтАЭ должна была осознаваться особенно остро, была смоделирована им самим.

Склонность строить свою жизнь под знаком определенных концепций у Бродского крайне велика. В этом дают убедиться, например, высказывания о моменте отъезда из России. тАЬКонечно, можно было еще попытатьсятАж остаться в Европе, в Англии, во Франции или, лучше всего, в Италии. Где все-таки существовало какое-то ощущение продолжениятАж Но я понял, что продолжения быть не может, что если уж терять, то до конца. Все потерять и от всего отказатьсятАЭ (1988; Захаров, с. 381) тАФ так было принято решение лететь в Америку. Выбор этой страны для Бродского означал полный разрыв с предыдущей жизнью. Это очень показательная черта характера тАФ добровольный выбор худшего варианта, который может объясняться внутренним желанием чистого эксперимента изгнания. А еще позже в одной из своих самых откровенных бесед тАФ с Евгением Рейном тАФ Бродский объяснит свое стремление в США появившимися еще в СССР особенностями своей ментальности: тАЬЯ, например, совершенно не мог бы жить в Москве (я пытался!). При всех ее сквозняках, при всем ее разнообразии, при всех невероятных слоях истории, при всех этих парадоксах тАФ прежде всего это место клаустрофобическое. Потому что тАФ в глубине континента, там хоть три года скачи тАФ ни до какого моря не доскачешь. И вот это для меня очень важно тАФ край земли. По той же самой причине я не смог жить в МичиганетАжтАЭ (Захаров, с. 421)34 . Известно, что Бродский сравнивал Петербург с Великобританией тАФ город и страна находятся на краю в первом случае страны, во втором тАФ Европы. Отсюда тАФ отстраненный взгляд на вещи. Однако в Англии, как известно, Бродский жить не остался тАФ этот факт доказывает, что теория географической (и метафизической) тАЬконечноститАЭ мира возникла как результат осмысления едва ли не случайного стечения обстоятельств, вследствие которых Бродский оказался именно в Америке. После того как поэтом было сделано открытие о невеликой разнице между ролями человека в различных пространствах, должен был возникнуть личный миф о том, что все открытия, сделанные в США, он на самом деле привез из России.

тАЬЧасть речитАЭ: преодоление двуязычия

Если проштудировать интервью Бродского, окажется, что утверждений, указывающих на упорядоченность и бессобытийность американского пространства, у него было не так уж мало. Однако во всем творчестве Бродского трудно найти цитаты, в которых бы восприятие новых мест как чужих проецировалось бы и на отношение к английскому языку. Слова о том, что тАЬдвуязычие тАФ это норматАЭ, а затем о том, что сам поэт тАЬбез ума от английского языкатАЭ, появились в речах Бродского с 1979 года. С лета 1977 года поэт начал писать эссе по-английски. Причем как-то вдруг тАФ за полгода написал сразу четыре, в общей сложности около ста страниц. Но в библиографии Бродского нет ни одного интервью, датированного 1977 годом. В 1978 году не было ни новых эссе, ни упоминания о новом увлечении, потому только в 1979-м35 , взявшись вновь за английское перо, Бродский, что называется, тАЬвпустилтАЭ в себя английский язык в качестве своего36 . А в тАЬЧасти речитАЭ (1975тАФ1976) английский язык еще настолько же чужд, как и сама тАЬчужая землятАЭ.

Бродский в 1975тАФ1976 годах совершает мировоззренческий переход, сокращая мир своего лирического героя до комнаты, в которой пишутся стихи. В России объектом тАЬустремленийтАЭ его лирического героя был весь мир, который, правда, был опасен для человека. Теперь же этот мир будет существовать лишь постольку, поскольку он пояходя, тАЬради мелкого чудатАЭ, осваивается языком. Теперь ключевым для понимания мироздания будет творящееся тАФ в обоих смыслах слова тАФ в комнате поэта: тАЬтАжя пишу эти строки, стремясь рукой, / их выводящей почти вслепую, / на секунду опередить тАЬна кой?тАЭ, / с оных готовое губ в любую / минуту слететь и поплыть сквозь ночь, / увеличиваясь и проч.тАЭ, тАЬЧеловек превращается в шорох пера по бумаге, в кольца / петли, клинышки букв и, потому что скользко, / в запятые и точки. Только подумать, сколько / раз, обнаружив тАЬмтАЭ в заурядном слове, / перо спотыкалось и выводило брови!тАЭ (1976).

Здесь же можно целиком привести двенадцатое стихотворение цикла тАЬЧасть речитАЭ:

Тихотворение мое, мое немое,

однако, тяглое тАФ на страх поводьям,

куда пожалуемся на ярмо и

кому поведаем, как жизнь проводим?

Как поздно за полночь ища глазунию

луны за шторами зажженной спичкою,

вручную стряхиваешь пыль безумия

с осколков желтого оскала в писчую.

Как эту борзопись, что гуще патоки,

там ни размазывай, но с кем в колене и

в локте хотя бы преломить, опять-таки,

ломоть отрезанный, тихотворение?

Именно это место тАФ место, в котором пишутся стихи, тАФ с 1975 года начинает обозначать точку зрения тАЬниоткудатАЭ, на которую становится лирический герой37 , отбрасывая время и пространство окружающего мира. Однако обретение этой точки происходит на пике человеческой трагедии лирического героя. Через десять лет в освещении той же темы практически не останется того непосредственного переживания, которое есть в тАЬТихотворениитАжтАЭ38 .

Особенная роль цикла тАЬЧасть речитАЭ состоит в том, что он вместил в себя весь переход с ценностной позиции человека, который оставил все самое дорогое тАЬза морями,

Вместе с этим смотрят:

"..Моим стихам, как дpагоценным винам, настанет свой чеpед"

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Автобиографическое начало" в творчестве Гоголя