Поэзия символистов старшего поколения

И.Машбиц-Веров

Первое поколение символистов выступило в начале 90-х годов. Его виднейшие представители тАФ Д. Мережковский, Н. Минский, К. Бальмонт, 3. Гиппиус, Ф. Сологуб, В. Брюсов. Осмыслим основные образы-идеи старших символистов в их внутреннем единстве.

Прежде всего в их поэзии обращает на себя внимание поэтическое воплощение кантовской идеи о непознаваемости мира, составлявшей, как мы видели, основу символистской эстетики.

ВлМы живем среди исконной лжиВ»,тАФ теоретически сформулировал эту идею Брюсов в ВлКлючах тайнВ». Поэтически это утверждалось всеми без исключения старшими символистами; утверждалось в довольно однообрааных, повторяющихся мотивах.

Так, в уже цитированных стихах Мережковский писал о ВллжиВ» познания, приводящей к пожизненной, неискоренимой тоске: ВлМы же лгать обречены роковым узлом от векаВ» и т. п. (ВлПаркиВ», 1892). Н. Минский написал целую серию стихотворений на ту же тему, назвав ее ВлВ одиночном заключенииВ». Со дня рождения Влзлорадно захлопываютсяВ», объявляет он, ВлдвериВ» познания, и Влнеотвратим, как жребий, мой засов, мое молчанье, как забвенье, глухоВ». Человек тАФ Влв тесной клетке мечущийся зверьВ». И такова участь всех людей: каждый из нихтАФ

Такой же, как я, в клетке бьющийся зверь,

Так же грустно и злобно глядящий на дверь.

У 3. Гиппиус запертые двери познания превращаются в страшную ношу: ВлНоша жизни, ноша крестная. Чем далее, тем тяжелей.. И ждет кончина неизвестная у вечно запертых дверейВ».

Люди поэтому, собственно говоря, не живут тАФ слепые, они находятся в вечной тьме:

Мы не жили тАФ и умираем

Среди тьмы.

У Федора Сологуба тот же мотив, воплощенный в тех же символических образах ВлклеткиВ», Влзапертых дверейВ» и т. п., встречается, пожалуй, наиболее часто. В известном стихотворении ВлПлененные звериВ» (1905) это возглашается с особенным упорством:

Мы плененные звери,

Голосим, как умеем,

Глухо заперты двери,

Мы открыть их не смеем.

Уже из приведенных примеров видно, что кантовское учение о феноменальности познания трактовалось старшими символистами в определенном духе. Познание тАФ не просто замкнутая ВлклеткаВ» чувственного восприятия. Еще страшнее, что в этой ВлклеткеВ» ВлзловонноВ»; что это тАФ одиночное заключение, тюрьма, где живет воющий, злобный ВлзверьВ».

Таким образом реальный мир превращался у символистов в мир страданий, мук, боли. И это тАФ в различных вариантах тАФ образует вторую основную группу мотивов и образов их творчества.

Так, уже Минский во всей своей поэзии говорит о жизни, как о Влпрахе землиВ», где господствуют Влстрах, яд оков, ужас казни, обман надежд, боль ранВ». Зло тАФ роковая и неизбежная судьба человечества:

Наше зло

Будет снова жечь сердца

Без конца.

Ни в темнице, ни в гробу

Про судьбу

Позабыть.. не дано.

Более того: сам бог, оказывается, Влполюбил страдания и жертву, тАФ под эту песню мир возникВ». Мир поэтому искони пронизан Влстремлением вечным к жертвеВ». И поэт горестно признается:

Мне скучен мир полей и сон дубрав,

И смех детей тАФ простых сердец отрада.

Мне чужд, кто счастлив, кто здоров, кто прав..

Для Д. Мережковского, как мы уже знаем, истина жизни воплощена прежде всего Влв страдальческом образе распятого ХристаВ». Естественно, что и для него действительность оборачивается мукой, Влцепями рабстваВ», стыдом и страхом. Даже любовь тАФ мука, проклятие:

Душа полна стыда и страха

Влачится в прахе и крови..

И нет свободы, нет прощенья.

Мы все рабами рождены,

Мы все на смерть, и на мученья,

И на любовь обречены.

Для 3. Гиппиус жизнь тАФ ВлунижениеВ». Это царство пьявок, прилипших к человеку с рождения. Таково ВлпрозрениеВ» поэта:

В страшный час прозрения, на закате дней,

Вижу пьявок, липнущих и к душе моей.

Но душа усталая мертвенно тиха.

Пьявки, пьявки черные жадного греха!

Или вот другое ее стихотворение, дающее общую картину земной жизни и поэтому названное ВлВcе кругомВ»:

Страшное, грубое, липкое, грязное,

Жестко-тупое, всегда безобразное,

Медленно-рвущее, мелко-нечестное,

Скользкое, стыдное, низкое, тесное..

Рабское, хамское, гнойное, черное.

Изредка серое, в сером упорное..

Трупно-холодное, жалко-ничтожное,

Непереносное, ложное, ложное..

Однако даже на этом омерзительном фоне выделяется творчество Сологуба как наиболее последовательное воплощение тьмы и ужаса жизни. Царство недотыкомки, нежити, нетопырей, навье царство мертвецов, злое земное житье, безысходное земное томленье тАФ такова действительность по Сологубу. ВлЛихо тАФ по его признанию тАФ ко мне привязалось давно, с колыбели. Лихо стояло и возле крестильной купели, Лихо за мною идет недоступною теньюВ» (1893). А далее Лихо связывается Влв единый погибельный кругВ» с недотыкомкой серой, что неизменно Влвокруг меня вьется да вертитсяВ» (1899).

Позже (1905) Лихо преобразится в Влмелкого бесаВ» Передонова, превосходящего по мерзости Федора Карамазова и Иудушку Головлева. Передонов не только сходит с ума от недотыкомки, он сам тАФ недотыкомка, олицетворение бессмысленной жестокости. Но и это еще не венец сологубовских вымыслов: Передонов переродится в Триродова, носителя Влнавьих чарВ», занимающегося некромантией и мужеложством, ненавидящего людей, превращающего Влчерной магиейВ» тела врагов в кубы и призмы, украшающие его стол (роман ВлНавьи чарыВ», 1907тАФ1909).

Пессимизм символистов в отношении реальной действительности, Влземного томленияВ», охарактеризованный выше, закономерно связан еще с двумя мотивами, типичными для старшего поколения.

Во-первых, с сознанием полного своего одиночества. Одиночества не только среди людей тАФ во вселенной. И такое одиночество естественно перерастает в солипсизм.

3. Гиппиус, постоянно жаловавшаяся и в стихах и в статьях на одиночество поэта-современника, утверждает, что это неотвратимо. Человек не в состоянии что-либо знать и видеть: он роковым образом слеп. Мир заткан паучьей паутиной, пишет Гиппиус, и человек в Влэтом мире тАФ в тесной кельеВ». А по четырем углам Влчетыре неутомимых паука..плетут, плетут, плетутВ», застилая все Влсерой, мягкой, липкой паутинойВ» (ВлПаукиВ»). Стихотворение ВлМережиВ» варьирует и, так сказать, уточняет этот мотив. Но здесь фигурируют уже не пауки, а ВлдьяволВ» в образе змеи. Он Влтянет сети между намиВ». И вот

Шалун во образе змеином

Пути друг к другу нам пресек.

И в одиночестве зверином

Живет доныне человек.

О том же стихи Минского. ВлВесь мир тАФ тюрьма одна, где в келье одиночной душа заключенаВ». Бессмысленно стучатся люди в стены тюрьмы, напрасно стремясь друг другу поведать о себе:

То товарищ, то узник, мой брат, почти я.

И столь странно далекий, чужой для меня,

Отделенный навек этой звучной стеной,

Мне незримый, как житель планеты иной.

Мережковский, Гиппиус, Минский рисуют большей частью одиночество человека как трагедию: это закон сознания тАФ тюрьма, звериное одиночество, козни дьявола и т. п. Лишь очень редко мелькает у них мотив Влупоения одиночествомВ». Федор Сологуб, наоборот, возводит одиночество в достоинство: это его гордость, ВлсвободаВ».

Логика мысли Сологуба такова: если действительность тАФ прах, ложь, тюрьма; если люди тАФ рабы, лающие звери и Влбыть с людьми тАФ какое бремя!В», то Влсвобода только в одиночествеВ». И с этих позиций, кроме ВлЯВ», в мире ничего не существует. ВлЯВ», его сознание тАФ единственная реальность, вселенная тАФ создание его мысли:

И среди немых разделяй,

Где царит немой хаос,

Это я своею волей

Жизнь к сознанию вознес.

И вот почему Вля природу создал самВ»:

В темном мире неживого бытия

Жизнь живая, солнце мира тАФ только Я.

Таковы некоторые варианты характернейшего мотива старшего поколения символистов: индивидуализма, переходящего в солипсизм, в возвеличение одиночества, как единственно возможной ВлсвободыВ» человека.

Другой мотив, связанный с пессимизмом в отношении земной жизни и агностицизмом, тАФ демонизм: воспевание аморальности, преступления, анормального и больного, подчас тАФ садизма.

Это тоже закономерно. Если действительность тАФ создание моей мысли, то естественно, что и нормы морали, красоты, здоровья, логики лишены объективного значения. ВлСвободнаяВ» мысль агностика-солипсиста стоит Влпо ту сторонуВ» морали, эстетики, логики. И единственно, что в ней неизменно, тАФ ее непостоянство, ее изменчивость, ее произвол и капризы.

Подобная ВлистинаВ» уже возвещалась в программном для старших символистов стихотворении Минского ВлКак сон пройдут дела и помыслы людейВ».

Все, что существует на земле, утверждает Минский, тАФ мудрость, любовь, знания, право, добро, зло тАФ все это Влобщий прахВ», Влненужные словаВ», которые Влумрут бесследноВ». Единственное, что никогда не умрет, Влчуждо тления, тАФ вражда к тому, что есть, жажда жгучая святынь, которых нет, мираж среди пустыни бесконечной..В»

О том же говорит Гиппиус: ВлСтремлюсь к тому, чего я не знаю, не знаюВ». Отрицая грань между нежностью и жестокостью, правдой и ложью, злом и добром, она находит Влв последней жестокости тАФ бездонность нежности и в божьей правде тАФ божий обманВ». Если Минский гордо заявлял, что он Влкорень человечества больногоВ», то Гиппиус в pendant к нему объявляет: Вллюблю я отчаяние мое безмерноеВ» и т. п.

Сологуб же, как всегда, доходит и здесь до крайних границ. В специальной молитве Дьяволу он объявляет, что отдает свое творчество Влвласти темного порокаВ», что именно ВлДьяволаВ», носителя порочности, он хочет воспеть:

Тебя, Отец мой, я прославлю.

В укор неправедному дню

Хулу над миром я восславлю

И соблазняя, соблазню.

Недаром один из исследователей творчества Сологуба писал: ВлЕму нужно извращенное.. Ему нужна боль, своя или чужая.. Виночерпий крови, он устраивает себе оргии садизма, и только та страсть для него сладка, которая соединена с жестокостью..В» (Ю.Айхенвальд. Силуэты руских писателей, выпуск 3. М., 1910, стр. 108).

Выход из своей опустошенности символисты искали подчас в природе. Однако при этом природа осмысливалась своеобразно. Для символистов старшего поколения природа тАФ не то мощное и мудрое начало, которое пробуждает в человеке человеческое, вызывает добрые и радостные чувства, жизненную активность, как это было, например, у Льва Толстого (и как это гениально изображено, в частности, в известной встрече Андрея Болконского с воскресающим к жизни опаленным дубом).

У символистов, наоборот, природа учит не активности, а смирению, она зовет не к жизни, а к покою, забвению, безмыслию, небытию. Ф. Сологуб учит:

И если жаждешь утешения,

Бежишь далеко от людей,

Среди лесов, среди полей тАФ

Покой, безмыслие, забвенье..

Минский видит в луне Влбелый призрак всезабвения, сна..примиренияВ».

У Мережковского люди ждут солнца затем, чтоб в его лучах умереть:

Дети мрака, солнца ждем,

Свет увидим и, как тени,

Мы в лучах его умрем.

Однако мотив природы у символистов встречается сравнительно редко тАФ это для них лишь привходящий ВлутешительныйВ» мотив. Главный же выход из собственной опустошенности и зла мира они находят в трех силах: в ВлмигахВ», в мечте (в разных вариантах) и.. в смерти. Это и образует группу центральных ВлпозитивныхВ» мотивов (образов) старшего поколения символистов.

Проследим, как это реализуется поэтически.

Выход из мира феноменов в ВлноуменВ», в Влсущность бытияВ» символисты видели в ВлэкстазеВ», в Влмигах вдохновенияВ». Естественно, что в их поэзии ВлмигиВ» играют особую, ВлспасительнуюВ», всеразрешающую роль.

У Минского мы находим образ поэта-облака, живущего только мигами, плывущего на Вллегких крыльяхВ» и родного такому же, как он, изменчивому ВлветеркуВ» (ВлВ тот вечер облаком я былВ»). Не случайно поэтому свой идеал художника он и воплощает в образе переменчивого, ничего, кроме ВлмиговВ», не знающего поэта: ВлНужно быть.. гибким, зыбким, переменным, как бегущая волна.. Раскрывать всему объятья, льнуть, касаться, окружать..В».

Кстати сказать, именно этот образ поэта-облачка, бегущей ВлволныВ» и т. п. всесторонне разовьет, как это далее выяснится, К. Бальмонт.

К ВлмигамВ», к ВлчудуВ» (ВлНо сердце хочет и просит чуда, чуда!В»), к экстазам, к Влпостижению недостижимогоВ», чего нет на светеВ» взывает и вся поэзия 3. Гиппиус. Эти миги для нее Влединственный светВ» в кромешной тьме жизни:

Люблю недостижимое,

Чего, быть может, нет..

Дитя мое любимое,

Единственный мой свет!

(1893)

Для Мережковского сущность поэта являют нам морские волны. Вечно изменчивые, преданные Влвечной игреВ», они Влучат свободной мудростиВ». И вы, обращается к волнам поэт, Влвы тАФ моя отчизна, вы тАФ то, чем был и чем я буду вновьВ» (1895).

Но как же связывается счастье этих ВлмиговВ» со счастьем ВлмечтыВ», а тем более со ВлсчастьемВ» смерти? Внутреннее единство этих мотивов с наибольшей полнотой выражено у Ф. Сологуба.

Уже в стихотворении ВлИду в смятенье чрезвычайномВ» (1899) Сологуб объявляет, что преодолевает свое ВлсмятениеВ» перед загадкой бытия и Влсозерцает свою дальВ» только в мигах прозрения:

Я в неожиданном, в случайном

Мои порывы узнаю.

А в этих мигах поэт оказывается Влза гранью жизни краткойВ» и живет Влодной молитвой сладкой, одним дыханьем с бытиемВ».

В стихотворении ВлЕлисаветаВ» (1902) речь идет о переходе к мечте от мига экстаза любовного. Обращаясь к умершей любимой, поэт побеждает своим порывом смерть, в любовном экстазе освобождается от бремени бытия и осуществляет, наконец, свою мечту:

Расторгнуть бремя, расторгнуть бремя

Пора пришла.

Земное злое растает бремя,

Как сон, как мгла.

Земное бремя, тАФ пространство, время, тАФ

Мгновенный дым.

Земное, злое расторгнем бремя,

И победим!.

Тебя я встречу в блистанье света,

Любовь моя.

Мы будем вместе, Елисавета,

И ты, и я.

Так мечта поэта становится выше жизни, а радости Влбольной и беднойВ» земли оказываются ВлнесносныВ» в сравнении с мечтой:

Много было весен, тАФ

И опять весна.

Бедный мир несносен,

И весна бедна.

Что она мне скажет

На мои мечты?

Ту же смерть покажет,

Те же все цветы.

Однако миги прозрения и экстаза открывают нe только счастье мечты. Они открывают еще большее счастье: ВлблаженствоВ» смерти.

Но почему смерть тАФ блаженство? Старшие символисты отвечают: это тАФ освобождение от ужаса земного бытия и воскресение в иной жизни.

Сологуб рисует волну, разбивающуюся о берег, скатившуюся звезду, потухший огонек, осмысливая все это как Влблагодатную тайну, вожделенную вестьВ» об умирании и вместе с тем о Влвечном созданьеВ». Для чего, спрашивает поэт, зная эту тайну смерти-воскресения, тАФ

Для чего этой тленною жизнью болеть

И к утехам ее мимолетным стремиться?

Есть блаженство одно: сном безгрозным забыться

Навсегда, умереть.

То же осмысление смерти как воскресения дает и 3. Гиппиус в известном стихотворении ВлЭлектричествоВ», рисуя соединение положительного и отрицательного зарядов-

Сплетенные сольются,

И смерть их будет тАФ свет.

Так выясняется связь мотива ВлблаженстваВ» смерти с мотивами счастья ВлмиговВ» и мечты: это мир, противостоящий ВлтьмеВ» повседневной действительности. Мир, где символисты ищут выхода из своего пессимизма по отношению к земной жизни тАФ тюрьме. После сказанного уже не удивляет сологубовский гимн смерти:

О смерть! Я твой. Повсюду вижу

Одну тебя, тАФ и ненавижу

Очарования земли.

Людские чужды мне восторги,

Сраженья, праздники и торги,

Весь этот шум земной пыли.

Твоей сестры несправедливой.

Ничтожной жизни, робкой, лживой,

Отринул я издавна власть.

Не мне, обвеянному тайной

Твоей красы необычайной,

Не мне к ногам ее упасть..

(1894)

Можно легко увеличить ссылки на творчество Сологуба о радости мигов, мечты и смерти, противопоставленных, как спасение, ВлнесноснойВ» жизни. Таково все его творчество. Напомним только широко известные вступительные слова к его позднейшему роману ВлТворимая легендаВ». ВлКосней во тьме, тАФ гласит это вступление, тАФ тусклая, бытовая, или бушуй яростным пожаром, тАФ над тобою, жизнь, я, поэт, возведу творимую мною легенду об очаровательном и прекрасномВ».

Слова эти являются как бы программными для всего старшего поколения символистов. Правда, на деле все эти Влтворимые легендыВ» тАФ мечты, откровения мигов, экстазы любовных порывов и т. п. тАФ вовсе не Влочаровательны и прекрасныВ». Напротив, они убоги. Такова не только мечта Сологуба о Влкоролевстве ОртрудыВ» (роман ВлТворимая легендаВ»), о счастье с Елисаветой или о стране Ойле (стихотворение ВлНа Ойле далекой и прекраснойВ»), где все исчерпывается декоративной красивостью и инфантильными декларациями о счастье (Влтам вечный мир свершившейся мечты, блаженства и покояВ»).

Мечта Мережковского о Влсапфировых шатрах небесВ», Влнектаре розВ», Влбелоснежных магнолияхВ» так же декоративно-инфантильна. Недаром Минский охарактеризовал все эти создания фантазии тАФ единственную символистскую Влсвятыню, чуждую тленияВ»,тАФ как Влмираж среди пустыни бесконечнойВ».

Впрочем, у Мережковского в стихотворении ВлБудущий РимВ» мы встречаемся и с иным вариантом мечты, который в дальнейшем получит развитие и в его прозе и в статьях.

Повторяя славянофильскую идею о Влтрех РимахВ» тАФ Риме языческом, католическом и грядущемтАФправославном, Мережковский видит причину гибели двух старых Римов в их ложной основе: Влсвободы языческий духВ» тАФ у первого, Влмысль о благе людей, когда вера потухла в сердцахВ»,тАФ у второго. И вот теперь, когда Влв развалинах древних мы, полные скорби, блуждаемВ», тАФ теперь и возникла мечта поэта о Влвере такой, чтобы вновь объединить на земле все племена и народыВ», мечта о третьем, Влбудущем РимеВ», России.

Нетрудно видеть, однако, что и новый вариант мечты Мережковского, хотя поэт и апеллирует к истории, но перестает быть иллюзией: это религиозно-националистическая фантастика, представляющая интерес по двум причинам.

Во-первых, потому, что такая религиозная концепция истории, связанная, в частности, с мистической философией истории Вл. Соловьева, как увидим далее, найдет свое продолжение и у Мережковского и у символистов-теургов.

Во-вторых, потому, что в дальнейшем тАФ в годы первой империалистической войны тАФ эта ВлбожественнаяВ» концепция обнаружит свою совсем не божественную, открыто империалистическую сущность. Это на деле тАФ ВлмечтаВ» о Влправославной РоссииВ», объединяющей все славянские народы в русской империи, в Влтретьем РимеВ» русского царя..

Мы вправе сделать некоторые выводы.

Наша земная жизнь тАФ утверждают старшие символисты тАФ пустыня безысходных страданий, царство пауков, недотыкомок и т. д. Мир непознаваем в своей сущности, мы находимся в клетке лжи, где воем, как плененные звери. Истинная жизнь тАФ в глубине нашей души, в ее экстазах, в мигах восторгов, в мечтах.

Но так как, далее, мечты и миги не давали удовлетворения, так как, в конечном счете, вся эта поэзия была выражением духовных метаний людей безмерно противоречивых, оторванных от жизни и народа, внутренне опустошенных, искавших забвения в иллюзиях, то не случайно, что они приходили к прославлению смерти. Ибо смерть для них тАФ желанный покой, единственная возможность освободиться от кошмара действительности и от мучительных собственных противоречий. Даже ВлсолидныйВ» Мережковский, проповедник Влтретьего РимаВ» и ВлживотворногоВ» соединения язычества с Христом (трилогия ВлХристос и АнтихристВ» и Др.), писал: ВлСмерть, пленяя красотой, обещает отдых упоитеяьныйВ», ВлСердце чарует смерть неизреченной сладостьюВ» и т. д.

Весьма характерно, что позже, изменив Родине и будучи в эмиграции, Мережковский искал соединения Христа с язычеством в..Пилсудском и Муссолини. Ив. Бунин рассказывает (1941): ВлНесколько лет тому назад Мережковский ездил в Варшаву.. Был принят Пилсудским. ВлНу что, как?В» тАФ спрашиваю. ВлКогда я вошел в кабинет,тАФ говорит, тАФ я сразу почувствовал присутствие ХристаВ». Год спустя на мой вопрос о Пидсудском ответил: ВлОбманул сукин сын!В».

Ездил Мережковский и к Муссолини. И опять: ВлКак только я вошел в его громадный кабинет, я почувствовал присутствие Христа. ВлДуче, тАФ говорю ему, тАФ я хочу писать книгу ВлДанте и Муссолини..В»

После этого свидания Мережковский прожил целый год в Италии с женой на счет Муссолини. Через год вернулся в Париж и говорит: ВлОбманул сукин сын!В».- (В. Сухомлин. Гитлеровцы в Париже. ВлНов. мирВ», 1965, № 12. стр. 126, 127).

Вместе с этим смотрят:

"..Моим стихам, как дpагоценным винам, настанет свой чеpед"

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Автобиографическое начало" в творчестве Гоголя