У истоков символизма

И.Машбиц-Веров

Вождем русского символизма называют обычно Валерия Брюсова. Это не совсем так. В своей речи на юбилейном торжестве по случаю пятидесятилетия (17 декабря 1923 года) Брюсов заявил: ВлНужно отнести на счет юбилейных преувеличений то, что я был вождем символизма, создал журнал ВлВесыВ».. Создал все это не я, а я был одним из колесиков той машины, был некоторой частью в том коллективе, который создал символическую поэзию.. В самый первый период моей жизни кругом меня я видел среди товарищей людей старше меня тАФ Мережковского, Сологуба, Бальмонта..В».

Действительно, первыми теоретиками и практиками символизма тАФ до Брюсова тАФ были Д. Мережковский, Н. Минский, 3. Гиппиус, Ф. Сологуб и ряд других писателей, выступивших в конце 80-х тАФ начале 90-х годов со стихотворениями, рассказами, статьями. Они, собственно, и заложили основы нового течения. Да и само название ВлсимволизмВ» появилось позднее. Вначале же, как, впрочем, нередко и впоследствии, говорили вообще о Влновом теченииВ» в искусстве, ВлмодернизмеВ», ВлдекадентствеВ». При этом самая сущность символизма не была в те годы вполне ясна даже пионерам нового движения, и они предлагали поэтому разные его определения.

Так, например, поэт Н. Минский, он же автор ряда философских работ, названных Г. Плехановым Влевангелием от декадансаВ», определял символизм только в самых общих его основах, как искусство, которое Влвнушает читателю метафизические настроенияВ» (П.Перцов. Литературные воспоминания). Бальмонт считал главным в символизме многозначность образов, в которых Влпомимо конкретного содержания есть еще содержание скрытоеВ».

Брюсов, объявляя уже тогда (1895) символизм Вллучезарным венцом всей истории литературыВ», тем не менее, по собственному признанию, только еще искал ВлразгадкуВ» его сущности и отличительных черт. И на вопрос (в упор поставленный ему) так ответил тогда П. Перцову: ВлПрямо я не могу ответить. Во всяком случае, [дело] не в символах. Я ищу разгадку прежде всего в форме, в гармонии образов или, вернее, в гармонии тех впечатлений, которые вызывают образы.. Слова утрачивают свой обычный смысл, фигуры теряют свое конкретное значение, тАФ остается средство овладевать элементами души, давать им сладострастно-сладкие сочетанияВ». Иначе говоря, Брюсов видел тогда своеобразие символизма в его особой формальной структуре и прежде всего тАФ в его импрессионистичности.

Неопределенность высказываний, разнобой мнений о сущности символизма (среди самих его создателей) усугублялись еще тем, что многое в зарождавшемся символизме было от стремления ВлэпатироватьВ» публику, от искусственного преувеличения, ВлоргиазмаВ» чувств в подражание западным ВлучителямВ» (Эдгару По, Бодлеру, Ницше и т. д.). Не случайно, например, один из ранних символистов, Александр Добролюбов, которого Брюсов ставил чрезвычайно высоко, жил в Влобитой черным комнате с разными символическими предметамиВ», а в обществе Влчудил и любил говорить пифическиВ», призывая, в частности, к самоубийству! Не случайно Зинаида Гиппиус выступала с чтением стихов, прикрепив за спиной бумажные крылышки. И вообще для ранних символистов чрезвычайно характерны, по свидетельству современников, Влломание в манерах, мыслях и словахВ», наигранная ВлтеатральностьВ», наклонность к позеВ». Очевидно, и нашумевшее брюсовское однострочное стихотворение ВлО закрой свои бледные ногиВ» или демонстративный алогизм стихотворения ВлТворчествоВ» следует отнести к той же ВлэпатацииВ», к тому же позерству.

Однако при всем разнобое мнений и при всех крайностях эпатажа ясно намечалась единая, в конечном счете, суть нового литературного течения.

Первым по времени попытался теоретически выяснить его основы Д. С. Мережковский, который в 1892 году написал работу ВлО причинах упадка и о новых течениях современной русской литературыВ».

Поэзия по природе своей тАФ иррациональная, неземная сила, тАФ пишет Мережковский, Влсила первобытная и вечная, стихийная.. непосредственный дар Божий. Люди над нею почти не властныВ». Вместе с тем это величайшая культурная сила истории, Влдвижущая целые поколения, целые народы по известному культурному путиВ».

Таков первый, наиболее общий тезис Мережковского.

ВлГений народаВ», Влнародная душаВ» тАФ вот что является истинным внутренним содержанием поэзии, продолжает Мережковский. Великие поэты и выражают эту Влнародную душуВ». В России, в частности, такими величайшими художниками были, прежде всего, Ф. Достоевский и Л. Толстой. Но у нас не было и нет в этой области, в отличие от Европы, преемственности, а есть лишь отдельные, оторванные друг от друга и от народа одинокие гении. Поэтому после Толстого и Достоевского наступает глубочайший упадок, достигший теперь крайнего Влварварства и одичания, тАФ дальше идти некудаВ».

Кризис, переживаемый литературой, должен быть преодолен, ибо это вопрос о том, Влбыть или не быть в России великой литературе тАФ воплощению великого народного сознанияВ». Непримиримым врагом возрождения литературы является, однако, Влгрубый материализмВ», неспособный понять Влвеликой теории познания XIX века, заложенной КантомВ». ВлНаучному и нравственному материализму соответствует художественный материализм с преобладающим реалистическим вкусом толпыВ». Сущность борьбы в области духовной культуры, таким образом, заключается в непримиримой борьбе материализма и идеализма тАФ Влдвух взглядов на жизнь, двух диаметрально противоположных миросозерцанийВ».

Конечная победа, однако, будет за идеализмом в его религиозно-христианской формации, тАФ пытается убедить Мережковский. Ибо идеализм этот, несмотря на развитие позитивизма и материализма в XIX веке, есть Влвечная потребность человеческого сердцаВ». Именно Толстой и Достоевский, Влдва наших писателя-мистика.. показали Европе русскую меру свободного религиозного чувства, которое вылилось из самого сердца народаВ». Вот почему, только следуя по пути, указанному этими религиозно-мистическими гениями, Влтолько вернувшись к богу, мы вернемся.. к своему великому христианскому народуВ».

С этих ложных позиций Мережковский и оценивает далее весь путь русской литературы. Он готов признать революционно-демократических писателей тАФ Некрасова, Глеба Успенского, тАФ но только отбросив их демократизм и революционность. В их творчестве он видит не страшную картину нищеты и бесправия русского крестьянства, не Влсто миллионов экономических единицВ», а воплощение ВлЦаря Небесного в рабском видеВ». ВлИстинный Некрасов, тАФ утверждает поэтому Мережковский, тАФ мистик, верующий в божественный и страдальческий образ распятого бога, самое чистое и святое воплощение духа народногоВ», а истинный Глеб Успенский тАФ создатель ВлПарамона ЮродивогоВ», этого Влнастоящего угодника Божия из народаВ». Вообще, говоря о народе и изображая его, считает Мережковский, надо целой Влбездной отделить вопросы о хлебе насущном от вопросов о боге, о красоте, о смысле жизниВ». ВлНарод не может, не смеет говорить о хлебе, не говоря о боге. У него есть вера, которая объединяет все явления жизни в одно божественное и прекрасное целоеВ».

Осудив далее Чехова за Влслишком трезвый умВ», Мережковский по своему вкусу и его превращает в провозвестника Влгрядущего идеализмаВ».

В Влболезненно-утонченной чувствительностиВ» художника, в рисуемых им Влмимолетных настроениях, в микроскопических уголках тАФ рассуждает Мережковский, тАФ открываются целые мирыВ». Это тАФ символизм, соединенный с импрессионизмом. И через эти Влнеизведанные впечатленияВ» житейское возникает Влкак призрак, освобождая человеческое сердце от бремени жизниВ».

Так Чехов оказывается в том течении русской литературы, к которому Влпримыкает и современная стихотворная поэзия..Фофанов, МинскийВ», а также другие декадентытАФсимволисты начального периода.

Из сказанного естественно вытекает общий вывод Мережковского о дальнейших путях развития русской литературы. Продолжая ВлвечноеВ», ВлрелигиозноеВ», ВлмистическоеВ», то, что составляет, мол, основу всякого великого искусства, основу, в частности величайших русских гениев тАФ Достоевского и Толстого, тАФ Влвсе литературные темпераменты, тАФ пишет Мережковский, тАФ все направления, все школы (девяностых годов тАФ И. М.) охвачены одним порывом, волною одного могучего и глубокого течения, предчувствием божественного идеализма. Это Влвозмущение против бездушного, позитивного методаВ», вызванное Влнеутомимой потребностью нового религиозного или философского примирения с непознаваемымВ». ВлВсеобъемлющая широта и сила этого страстного, хотя еще неопределенного и непризнанного течения, заставляет верить, что ему принадлежит великая будущностьВ».

Придя, таким образом, к выводу, что будущее русской литературы в Влбожественном идеализмеВ», Мережковский и выдвигает Влтри главных элемента этого искусстваВ». Во-первых, Влмистическое содержаниеВ». Наша литература должна показать Европе и миру всю Влрусскую меру свободного религиозного чувстваВ», которое покоится на Влстрадальческом образе распятого бога тАФ самом чистом и святом воплощении духа народногоВ». Вот почему и новая литература выражает дошедшую Влдо последних пределов нашу современную скорбь и нашу потребность верыВ».

Таково содержание нового искусства.

Второй его Влглавный элементВ», вытекающий из содержания, касается формы. Новая поэзия прежде всего тАФ поэзия ВлсимволовВ», т. е. такого образного воплощения, когда любые Влсцены - из будничной жизни обнаруживают откровение божественной стороны нашего духаВ». Все изображаемое художником оказывается поэтому не отражением каких-то явлений объективного мира, а лишь ВлуподоблениемВ» (Vergleichniss тАФ термин берется Мережковским у Гете), лишь Влсимволом преходящегоВ».

Наконец, в силу того, что новое искусство выражает Влнеоткрытые миры впечатлительностиВ», неуловимые оттенки, бессознательное, темное и т. п., оно неизбежно импрессионистично. Расширение художественной впечатлительности в духе изощренного импрессионизма и составляет Влтретий главный элемент нового искусстваВ».

Мы рассмотрели книгу Мережковского, этот первый опыт теоретического осмысления символизма. Может показаться, что Мережковский в своей теории весьма оптимистичен: ведь утверждаемая им новая литература тАФ это откровение ВлбожественногоВ» во всем и, стало быть, жизнь и искусство находят здесь свое осмысление и оправдание.

Но это совсем не так. Оказывается, что сама ВлбожественностьВ» Мережковского, его исходные позиции полны тоски и противоречий. Это Влстрадальческий образ распятого богаВ», это скорбь о вере, дошедшая до Влпоследних пределовВ». Так с самого начала символизм Мережковского неразрывно связан с декадентством в его преимущественно пессимистическом выражении. И в противоположность всеспасительной религии, мир все же оказывается бессмысленным, а человек роковым образом одинок. В поэтической практике Мережковского тех (частично и позднейших) лет это и обнаруживается с большой ясностью. И вот почему возникает такое, например, лирическое признание:

В своей тюрьме,тАФ в себе самом тАФ

Ты, бедный человек,

В любви, и дружбе, и во всем

Один, один навек!.

(ВлОдиночествоВ», 1891)

Вот почему, далее, в стихотворении ВлПаркиВ» (1892) утверждается ложь всего, во что верует и что делает человек, ложь самой eго тоски. Вся жизнь, ее ВлрабствоВ» и ее ВллюбовьВ», оказывается цепью сплошной лжи, все тАФ Влпрах без целиВ», и все вызывает ВлстрахВ», от которого избавительницей является смерть:

Мы же лгать обречены

Роковым узлом от века..

Лгу, чтоб верить, чтобы жить,

И во лжи моей тоскую.

Пусть же петлю роковую,

Жизни спутанную нить,

Цепи рабства и любви,

Все, пред чем я полон страхом,

Рассекут единым взмахом,

Парка, ножницы твои!..

Реакционно-мистические теории Мережковского, его стремление играть роль духовного вождя русской интеллигенции получали решительный отпор со стороны революционного, демократического лагеря.

В связи с изданием сборников ВлЗнаниеВ», объединявших писателей-реалистов, М. Горький писал К. Пятницкому: ВлНаправлены они будут против ВлмодернистовВ», ВлпобедителейВ» и всей этой шушеры во главе с основоположником их тАФ МережковскимВ» (т. 29, стр. 55). Горький определял творчество Мережковского и тех, кто был ему близок, как Влтемные уголки мистицизмаВ», Влзаеденные хламом вековой лжи тропинки религииВ» (т. 23, стр. 346).

Валерий Брюсов выступил как теоретик символизма несколько позже, чем Мережковский. Впервые он высказал свои взгляды по этому вопросу в предисловиях к сборникам ВлРусские символистыВ» (1894тАФ1895), в ряде ранних статей и тАФ далее тАФ в предисловиях к книгам ВлШедеврыВ» (1895), ВлЭто тАФ яВ» (1897), ВлТретья стражаВ» (1900).

Цель символизма, объявлял Брюсов (ВлРусские символистыВ», выпуск I), Влрядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя, вызвать в нем известное настроениеВ». Вместе с тем Брюсов не видит еще в символизме тАФ как это делают его увлекающиеся последователи тАФ Влпоэзии будущегоВ», не желает Влотдавать особого предпочтения символизмуВ». Он лишь считает, что символизм имеет raison d'etre.

Затем в связи с шумом, вызванным в печати ВлРусскими символистамиВ», Брюсов опубликовал в московской газете ВлНовости дняВ» (30/VIII 1894) статью ВлК истории символизмаВ» (вместе со своим интервью). Здесь сформулированы положения, которых он придерживался до начала 900-х годов, на первом этапе развития его теоретических взглядов.

Признавая, что символизм как течение еще вполне Влне обозначился, идет ощупьюВ», Брюсов все же выдвигает целую концепцию этого течения, связывает его с историей всей мировой литературы.

Два основных течения, заявляет Брюсов, искони наметились в мировой литературе. Одно, которое ВлгосподствовалоВ» (сюда он относит Софокла, Шекспира, Гете, Пушкина), видит сущность поэзии в том, чтобы Влизображать жизнь в ее характернейших чертахВ». Но это, утверждает Брюсов, Влбессмысленное занятиеВ», оно ведет Влк бесплодному удвоению действительностиВ».

Другое течение тАФ ВлнепризнанноеВ» тАФ имеет иную цель. ВлЭта поэзия стремится передать тайны души, проникнуть в глубины духаВ». Ее Влможно проследить от таинственных хоров Эсхила, через произведения средневековых мистиков.. до непонятных стихов Эдгара По и нашего ТютчеваВ». Это и есть, по мнению Брюсова, истинная поэзия, Влистинная лирика, которая должна вызвать в душе читателя совершенно особые движения.. тАФ особые настроенияВ».

Находя далее развитие этой Влистинной поэзииВ» у романтиков и Бодлера, которые разрушали авторитет и ВлзаконыВ», установленные реализмом, утверждали, в противовес Влвнешнему изображению жизни, иное содержание поэзииВ», тАФ Брюсов приписывает особо выдающуюся роль в Влрасчищении пути для новой поэзииВ» прерафаэлитам. Ибо для них тАФ Влобразы, картины тАФ только материал, сущность произведения тАФ в определенной метафизической идее, передаваемой этими образамиВ».

На этой почве, объявляет Брюсов, и возник символизм. ВлСимволизм не есть поэзия символовВ» тАФ оспаривает он теоретиков, придерживающихся такого взгляда. Сущность символизма в другом. Он в корне меняет самую цель поэзии. Если для реалистов основной ВлпринципВ» и конечная ВлцельВ» тАФ Влизображение действительностиВ», то для символистов Влвселенная существует для того, чтобы дать материал для поэмыВ». Только с таких позиций и можно создать Влсовершенно новый, еще не испробованный орган для передачи самых сокровенных движений душиВ», поэзию, Влвоплощающую неведомые человечеству тайны духа, отстоящие на сто тысяч верст от доводов рассудкаВ». С высот такой поэзии, пишет Брюсов, Влдалекими и чуждыми кажутся все эти обманутые мужья, нераскаянные убийцы и мстящие за отца сыновья, которым по традиции мы еще удивляемся в трагедиях ШекспираВ».

С этих же позиций, т. е. с позиций, осмысливающих символизм как ВлорганВ» передачи неведомых ранее настроений, как творчество, Влсоздающее новый поэтический языкВ», Влзаново разрабатывающее средства поэзииВ», Брюсов оценивает и трех крупнейших французских символистов: Рембо, Верлена и Малларме, с которыми он непосредственно связывает русский символизм.

В стихах Верлена, пишет Брюсов, Влотдельные эпитеты, выражения имеют значение не по отношению к предмету стихотворения, а по отношению к общему впечатлению, получаемому читателемВ». Рембо идет еще дальше, Влоткинув определенное содержание стихотворенияВ» и давая Вллишь мозаику слов и выраженийВ» в целях вызова тех же ВлвпечатленийВ». Наконец Малларме вообще дает только Влважнейшие впечатленияВ», без ясной их связи, Влпредоставляя читателю самому устанавливать связь между нимиВ».

В этом же плане следует, по Брюсову, осмысливать и развитие поэтики русских символистов, такие, например Влстранные сочетанияВ», как Влбелое бедствиеВ», Влгремящее пятноВ». Здесь Влэпитет относится не к предмету, а к общему впечатлениюВ».

Необходимо учесть, что Брюсов писал цитируемую статью в двадцатилетнем возрасте, когда тАФ по его же словам тАФ Влон был еще весь в поисках путиВ». Неудивительно поэтому, что в приведенных высказываниях многое остается невыясненным, противоречивым. Для нас, однако, важно здесь то обстоятельство, что при несомненной незрелости статьи в ней все же ясно намечены основные особенности, характеризующие теоретические воззрения Брюсова тех лет и выявляющие его расхождение с Мережковским.

Для Мережковского суть символистской поэзии тАФ в постижении ВлистиныВ» жизни, которая представляется ему как мистическое чувство Влраспятого ХристаВ». Осмысление явлений действительности как символов Влбожественного откровенияВ» и образует, по Мережковскому, символистскую поэзию. Что же касается импрессионизма, то это только необходимое средство, ВлформаВ» воплощения Влрусской меры религиозного чувстваВ».

Для Брюсова же импрессионизм ценен тем, что открывает дорогу новым поэтическим приемам для передачи сложных переживаний человека. Именно новое художественное мастерство тАФ главная для Брюсова, определяющая черта символизма. Если и для Брюсова явления действительности тАФ лишь ВлматериалВ» для поэтической переработки и переосмысления, то, вместе с тем, он вовсе не сводит художественное творчество к религиозной, христианской мистике. Символизм, утверждает Брюсов, прежде всего тАФ искусство выражения Влособых движенийВ» души, ее разнообразных и новых ВлнастроенийВ», Влтайн духаВ». И цель символизма для него прежде всего тАФ в мастерстве воплощения таких настроений, в мастерстве ВлгипнозаВ» читателя своими настроениями.

Правда, новые впечатления, Влтайны духаВ», постигаемые символизмом, связываются и у Брюсова в своем происхождении, как мы видели, с мистическими пророчествами Эсхила, средневековыми мистиками и т. п. Но ведь не случайно они еще в большей степени связываются с крупнейшими французскими символистами, взятыми вне мистики, а как мастера, создающие новый поэтический язык и новые средства эстетического воздействия.

Такая постановка проблемы не случайна для Брюсова. Она возникла из его собственного опыта художника (как это подробнее выяснится при анализе его поэзии). С первых же своих шагов, говоря о ВлметафизическихВ» стремлениях постигнуть Влчувствования, словно отрешенные от условий земногоВ», Брюсов теоретически и поэтически выявляет Влновые настроенияВ» в широком философском, этическом, историческом, общественно-бытовом плане.

Итак, Брюсов с самого начала не видел спасительной ВлистиныВ» поэзии в религии и мистике. ВлИстинуВ» он тогда искал прежде всего в ВлЯВ» поэта: Влвыше всего душа свояВ». И эта мысль, мысль о том, что задача символистской поэзии тАФ выражение Влполноты души художникаВ», что Влсущность поэзии тАФ личность художникаВ» тАФ проходит решительно во всех статьях Брюсова тех лет, в предисловиях к сборникам стихов и т. д.

Но что же все-таки конкретно представляет собой это ВлЯВ» поэта? Чем полна его ВлдушаВ»?

Отвечая на этот вопрос, мы обнаруживаем, что на деле, как Брюсов сам признается, его тогда Влтомили и угнетали и условные формы общежития., и условные формы нравственности, и самые условия познанияВ». Иначе говоря, то была очень сложная, по-молодому хаотичная гамма ВлнастроенийВ», которые требовали своего выражения. Это был молодой человек на трудном распутье, изнемогавший Влво мгле противоречийВ», искавший смысл бытия и в Вллюбимцах вековВ», и в страстях, и в человеческом мужестве, и в жизни простого народа, и тАФ более всего тАФ в познании. ВлСамое ценное в новом искусстве,тАФ писал тогда Брюсов,тАФ вечная жажда, тревожное искание. Неужели их обменяют на самодовольную уверенность, что дальше идти некуда?В»

Выражаемые символистской поэзией Влневедомые ранее настроенияВ» и означали, стало быть, по Брюсову, очень обширный круг переживаний, в сущности своей вполне реальных. Это хорошо выражено, в частности, в заключительных строках стихотворения ВлБратьям соблазненнымВ» (не мистикам ли тАФ Влплененным беглым светомВ»?):

Жизнь не в счастье, жизнь в искании,

Цель не здесь, в дали всегда.

Славьте, славьте неустаннее

Подвиг мысли и труда!

(1899 г.)

С другой стороны, еще более далекой от мистики была основная, собственно поэтическая задача, которую, по Брюсову, разрешал символизм: создание нового языка и новых средств выразительности. И задача эта тогда, на фоне культивировавшейся шаблонной и маловыразительной поэтики эпигонов народничества, имела практическое значение.

Так уже в первых своих выступлениях Брюсов, при всех противоречиях, осмысливал символизм, в сущности, наиболее трезво. Совершенно явны у него элементы позитивизма и реализма. И не случайно поэтому, как признается Брюсов, ему приходилось выслушивать от ВлправоверныхВ» символистов Влжестокие упреки за этот реализм в символизме, за этот позитивизм в идеализмеВ».

Позже, в 1904 году, Брюсов делает попытку объяснить символизм с чисто идеалистических позиции. К тому времени символизм уже завоевал признание значительных литературных кругов, а Брюсов выступает как вождь нового направления, редактор журнала ВлВесыВ», цитадели символизма.

ВлВесыВ» убеждены, тАФ говорится во вступлении к первому номеру журнала,тАФ что Влновое искусствоВ», ВлдекадентствоВ», ВлсимволизмВ» тАФ крайняя точка, которой достигло на своем пути человечество, что именно в Влновом искусствеВ» сосредоточены все лучшие силы духовной жизни земли, что, минуя его, людям нет иного пути впередВ»..

Это, разумеется, совсем уж не тот голос, который Влне желал отдавать предпочтение символизмуВ». Это голос течения, считающего себя ведущим в искусстве. И вот журнал открывается статьей Брюсова ВлКлючи тайнВ», прочитанной ранее как публичная лекция и являющейся, в сущности, развернутой программой.

Автор статьи прежде всего отклоняет всякие попытки научно осмыслить искусство. Это обосновывается двояко. С одной стороны, заявляет Брюсов, все эстетические теории тАФ теория полезности искусства, теория искусства как средства общения, Влискусства тАФ как развлеченияВ» и т. п. тАФ все они обходят основной вопрос: Влв чем темные алкания художника?В» Что руководит художником, когда он творит, совершенно независимо от того, приносит ли его творчество ВлпользуВ», служит ли ВлобщениюВ» и т. п. Ни одна эстетика этого вопроса не разрешает, тАФ утверждает Брюсов.

Но Брюсов отрицает и теорию Влискусства для искусстваВ». Это тАФ Влдругая крайностьВ». Ибо теория Влчистого искусства, самодовлеющего и бесцельного тАФ отрывает его от жизни, т. е. от единственной почвы, на которой что-либо может взрасти в человечествеВ». А между тем искусство всегда выражение жизни человека в ее высшие моменты, оно Влвсегда исканиеВ», всегда выражает жизнь глубины человеческой души, сокровеннейшие чувства тАФ Влводоворот тоски, отчаяний и проклятийВ».

Дело, однако, не только в том, что эстетические теории не разрешают основной вопрос о внутренних силах, рождающих творчество художника. Никакая научная теория, объявляет Брюсов, вообще не в силах, по самой своей сути, по своей природе, разрешить этот вопрос.

Кант раз навсегда доказал, считает Брюсов, что ВлсущностьВ» мира, мир Влв себеВ» тАФ непознаваем, не может быть познан наукой. Все научное познание, по Канту, ограничено и обусловлено нашей психофизиологической организацией. Человек пропускает через себя, словно через сито, действующий на него Влмир в себеВ». И этот мир, таким образом, уже с самого начала воспринимается в формах и категориях, продиктованных и установленных собственным нашим сознанием, т. е. как ВлфеноменВ». ВлЯвления мира, пишет Брюсов, открываются нам во вселенной, растянутые в пространстве, текущие во времени, подчиненные закону причинностиВ». Это и Влподлежит изучению методами науки, рассудкомВ». Но такое изучение, Влоснованное на показаниях наших внешних чувств, тАФ вовсе не есть познание ВлсущностиВ». ВлГлаз обманывает нас, приписывая свойства солнечного луча цветку, на который мы смотрим. Ухо обманывает нас, считая колебания воздуха свойством звенящего колокольчика. Все наше сознание обманывает нас, перенося свои свойства, условия своей деятельности на внешние предметы. Мы живем среди вечной, исконной лжи. Мысль, а следовательно, и наука бессильны разоблачить эту ложь. Большее, что они могли сделать, это указать на нее, выяснить ее неизбежностьВ».

То же, естественно, относится и ко всем теориям искусства. Для них, как для разновидностей научного мышления, самый вопрос Влчто такое искусство?В», утверждает Брюсов, Влдаже не может существоватьВ». Ибо это именно вопрос о его ВлсущностиВ», а не о феноменальной ВлявляемостиВ». Эстетические теории в силах рассматривать лишь Влсоотношения явленийВ». Они могут ответить Влтолько на вопросы, какое положение занимают эстетические волнения в ряду других душевных волнений человека, какие именно причины навели человека на художественное творчествоВ» и т. п. ВлВот почему, заключает Брюсов, тАФ иметь притязания проникнуть в сущность вещей (и, стало быть, в ВлсущностьВ» искусства) тАФ они не могутВ».

Но если для науки навсегда закрыта ВлсущностьВ» мира (а для наук об искусстве тАФ ВлсущностьВ» искусства), то есть ли все же какие-то другие пути в этот недоступный рассудку мир?

На это Брюсов отвечает: ВлДа, такой путь есть!В». Но это путь не рассудка, не науки, а иной: ВлЕдинственный метод, который может надеяться решить эти вопросы, тАФ интуиция, вдохновенное угадывание, метод, которым во все века пользовались философы, мыслители, искавшие разгадки бытияВ». Здесь в помощь Канту Брюсов привлекает Шопенгауэра.

Философию Шопенгауэра различные теоретики символизма принимали по-разному. Об этом еще придется говорить. Но все они взяли из нее утверждение, что искусство тАФ познание ВлсущностиВ» мира особым путем, через ВлинтуициюВ», противопоставленную познанию научному. С этой стороны подошел к Шопенгауэру и Брюсов.

Шопенгауэр принимал гносеологию Канта, но внес в нее то дополнение, что он, мол, Шопенгауэр, нашел все жо ВлноуменВ», нашел возможность его познать. Рассуждал при этом Шопенгауэр следующим образом.

ВлМир тАФ мое представлениеВ»; человек, рассудочно познавая, Влимеет дело только со своими собственными представлениямиВ», только с Влсобственными мозговыми феноменамиВ» в формах Влвремени, пространства и причинностиВ». Это учение Канта, утверждает Шопенгауэр, тАФ Влаксиома, подобная аксиомам ЭвклидаВ», и это Влвсякий должен признать истиннымВ».

Но ведь сам человек, рассуждает далее Шопенгауэр, всякая человеческая личность, обычно тоже воспринимаемая как ВлпредставлениеВ», в то же время как часть мира есть и Влвещь в себеВ». Так вот, нельзя ли в самом себе, в своей личности обнаружить эту ВлсущностьВ» тАФ вне рассудочных категорий и форм?

Шопенгауэр на это отвечает: можно. И, углубляясь в себя, он находит там Влволю к жизниВ», объявив ее искомым ВлноуменомВ». ВлВоля к жизниВ» лежит,тАФ утверждает философ,тАФ в основе всей вселенной, а не только человека. Это и есть Влмир в себеВ». ВлВоля,тАФ писал Шопенгауэр,тАФ вещь в себе, внутреннее содержание, существенное мира, а жизнь, видимый мир, явление (иначе говоря, мир как представление.тАФ И. М.) тАФ только зеркало воли, тень своего телаВ».

Далее Шопенгауэр утверждает, что постигнуть эту истину мира возможно именно через искусство, которое есть ВлинтуитивноеВ», Влвнерассудочное познание бытияВ». ВлКакого же рода познание, спрашивает философ, рассматривает то, что существует вне и независимо от всяких отношенийВ» (читай тАФ Влвне и независимоВ» от пространства, времени, причинности и т. д.тАФ И.М.)? Какого рода познание постигает Влединственную действительную сущность мира, истинное содержание его явлений, не подверженное никакому изменениюВ» и представляющее собою Влнепосредственную и адекватную объективность вещи в себе, волю?В» И он отвечает: ВлЭто тАФ искусствоВ». Искусства в образах Влобъективируют волюВ». А среди искусств первое место занимает музыка: самая Влнепосредственная объективация и отпечаток всей воли, отпечаток самой волиВ». Достигает же этого искусство Влне в отвлеченной и дискурсивной способности, а в интуитивнойВ», ибо Влвсякая истина и всякая мудрость в конце концов лежит в интуицииВ».

Шопенгауэра (целиком, как видим, признававшего кантовский агностицизм) Брюсов и принимает. Утверждая в ВлКлючах тайнВ», что Влнаука лишь вносит порядок в хаос ложных представлений и размещает их по рангамВ», он находит выход из этой тюрьмы ВлложногоВ» научного познания в шопенгауэровской ВлинтуицииВ». ВлНо мы не замкнуты в этой Влголубой тюрьмеВ»,тАФ пишет Брюсов.тАФ Из нее есть выход на волю, есть просветы. Эти просветы тАФ те мгновения экстаза, сверхчувственной интуиции, которые дают иные постижения мировых явлений, проникающие за их внешнюю кору, в их сердцевину. Исконная задача искусства и состоит в том, чтобы запечатлевать эти мгновения прозрения, вдохновенияВ».

Эту Влисконную задачуВ» и решает, по Брюсову, Влистинное искусствоВ» тАФ символизм. Символисты нашли Влсовершенные способы познания мирозданияВ» и Влв то время, как все ломы науки, все топоры общественной жизни тАФ не в состоянии разломать дверей и стен, замыкающих нас, тАФ искусство таит в себе страшный динамит, который сокрушит эти стены. Пусть же современные художники сознательно куют свои создания в виде ключей тайн, в виде мистических ключей, растворяющих человечеству двери из его Влголубой тюрьмыВ» к Влвечной, свободеВ» ("Весы", 1904, №1, стр. 21).

Разумеется, вопроса о возможности научного познания искусства Брюсов не решил и решить с этих позиций не мог. Но это тАФ особая проблема. Здесь же для нас важно другое. Нетрудно заметить, что в ВлКлючах тайнВ», сравнительно с ранними своими статьями, Брюсов значительно отходит от тех начал утилитаризма, позитивизма, реализма, которые ранее у него были. И он обращается теперь уже прежде всего к чувствам ВлметафизическимВ», обходя тем самым переживания, касающиеся, как он говорил ранее, Влформ общежития, нравственностиВ» и т. п. Он уже не считает основной задачей символизма задачу создания новых выразительных средств.

Такое выравнивание по линии идеализма имело свои причины. Став редактором ВлВесовВ», вождем символизма, стремясь, как он впоследствии признавался, всегда Влбыть с молодыми, понять их, опираться на молодежьВ»; действительно, опираясь сейчас на эту молодежь, как на основных сотрудников журнала, Брюсов, естественно, должен был, хотя бы в известной мере, говорить общим с ними языком. А как раз в эти годы (1903тАФ1904) выступают младосимволисты во главе с А. Белым и Вяч. Ивановым, выдвинувшие новую теорию символизма, целиком религиозно-мистическую. Они так и назвали свою теорию ВлтеургиейВ», т. е. постижением ВлбогаВ».

Брюсов сам, однако, никогда теургом не был, он вообще никогда не приписывал искусству религиозного значения. Даже в ВлКлючах тайнВ» выражена, по существу, прежде всего неутолимая жажда познания. Но положение обязывало. И Брюсов пытался поэтому объединить в своем журнале всех символистов: и старших (при существенных между ними различиях) и младших. Вместе с тем он в том же 1904 году писал Блоку, который в связи с выходом ВлUrbi et OrbiВ» объявил его Влкормщиком молодыхВ». ВлНе возлагайте на меня бремени, которое подъять я не в силах.. Дайте мне быть только художником в узком смысле слова, тАФ все большее довершите вы, молодые, младшиеВ».

Не отнимая, таким образом, у младших их права на мистические поиски, утверждая по тактическим соображениям, что они, возможно, дадут ВлбольшееВ», чем старшее поколение, печатая их статьи, Брюсов в то же время открыто выступал против них. Например, в 1906 году (ВлВесыВ», № 5) он писал по поводу ВлАпокалипсиса в русской поэзииВ» А. Белого: ВлТы расцениваешь поэтов по тому, как они относятся к ВлЖене, облеченной в солнцеВ», нет, я решительно отказываюсь от чести.. числиться среди нихВ». В 1906 году, в рецензии на сборник ВлФакелыВ», где Г. Чулков, Вяч. Иванов и другие выдвинули как основу ВлистинногоВ» символизма Влновый мистический опытВ», Брюсов опять категорически возражает против сведения искусства к религии: ВлПрограммы настоящих, а не выдуманных литературных школ всегда выставляют на своем знамени именно литературные принципы.. Романтизм был борьбой против условностей и узких правил лжеклассицизма, реализм требовал правдивого изображения действительности; символизм принес идею символа как нового средства изобразительности.. Объединять же художественные произведения по признакам, не имеющим отношения к искусству, значит тАФ отказываться от искусстваВ».

Из сказанного видно, что Брюсов и в это время как теоретик символизма противоречив. Осмысление искусства как Влмистических ключейВ» в ВлВечностьВ» естественно ведет к религии, а Брюсов от религии как основы искусства решительно открещивался. С другой же стороны, утверждение, что новаторство в искусстве всегда основывается на новаторстве Вллитературных принциповВ», Влсредств изобразительностиВ», Влприемов творчестваВ», тАФ это, несомненно, осмысление искусства, хотя и формалистическое, но не связанное с метафизикой или религией. И это уже знакомое нам утверждение: основная задача символизма тАФ новаторство мастерства.

Но ведь противоречивым как теоретик символизма (а еще более того в творчестве) Брюсов был с самого начала: он не мог уместиться в символизм и постоянно ВлвыламывалсяВ» из него. И не случайно все его критические статьи, даже ранних лет, как и исследовательские работы о Пушкине, о русском стихосложении и другие, были позитивны. Брюсов также никогда не давал религиозного осмысления классикам (в частности, Пушкину), как это делали с последовательно символистских позиций Мережковский, Вяч. Иванов, Белый. Не случайно поэтому, что к началу 1909 года Брюсов покидает ВлВесыВ», как он сам признался, Влименно потому, что почувствовал, каким уже пережиточным, отсталым явлением стала их проповедьВ». А ведь и после ухода Брюсова редакция ВлВесовВ» продолжала утверждать, что Влединственная дорога истинного художественного развития идет через символизмВ», что Влв искусство мы признаем символизм единственным истинным методом творчестваВ» ("Весы", 1909, № 11, стр.89) и т. п.

Впрочем, об отношении Брюсова к символизму в период 1909 и позднейших годов, как и о всем его пути ВлпреодоленияВ» символизма прежде всего в поэтической работе, придется говорить далее. Сейчас же, чтобы понять, чего, собственно, искали и что именно нового открыли в символизме теурги, необходимо предварительно выяснить, что дала поэтическая практика старшего поколения.

Вместе с этим смотрят:

"..Моим стихам, как дpагоценным винам, настанет свой чеpед"

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Автобиографическое начало" в творчестве Гоголя